Страница:
И опять за шуткой Архарову почудился страх.
– Пришли, сударики мои, – по-взрослому сказала девчонка. – Во двор пожалуйте! Там и коновязь у нас, и сенцо.
Всадники въехали во двор.
– Ты, Парашка, сюда, пусть тебя первую увидят. Ты, Дунька, сразу не суйся, ты у окошечка сколько можно побудь, – наставляла она своих питомиц, наподобие генерала, выдвигая вперед одни полки и становя в засаду другие.
Красавица Парашка, девка дородная, с румянцем во всю щеку, своим, а не из баночки, цену себе знала и вышла – словно корабль на морской простор выплыл. Сходство усиливалось тем, что на ней была хитрая накидочка-адриенна, широкая и тонкая, отделанная рюшем и вроде бы сомкнутая у горла, но, когда Парашка садилась (сесть тоже следовало умеючи), края расходились так лукаво, что низкий, ниже некуда, вырез на груди обнаруживался и словно бы зазывал шаловливую руку.
Дунька тоже была хороша, но в ином роде. Ей еще не исполнилось восемнадцати, в ремесло она пошла недавно, с легкой Марфиной руки, и Марфа не раз предсказывала девке славное будущее. Круглолицая Дунька имела удивительные глаза – раскосые, вроде заячьих, и при том большие, темные, дерзкие. Ростом она до Парашки не дотягивала, статности в фигуре не имела, но и тощенькой ее бы злейшая врагиня не назвала – все, что требовалось, было и округлым, и упругим.
Она отошла к окошечку, уже понимая замысел Марфы – после Парашки, которая в Марфином хозяйстве олицетворяла присказку «товар – лицом», ее, Дунькино, появление будет – как если бы после долгих уговоров открыли укладочку с жемчугами.
– Малашка, куда лезешь? Ты вот так, бочком, и пасть-то не разевай! Очень нужно, чтобы гости первым делом твою беззубую пасть увидели! – Марфа сама за руку отвела Малашку на указанное ей место. – Ты до последнего пасть-то веером прикрывай! Парашка, мушку на морду сажай, вот сюда… ох, дурища…
Марфа выхватила у девки из руки кругленькую, отделанную перламутром мушечницу, сама выбрала и прилепила ей большую мушку на подбородок. Молниеносно подумала – и нашлепнула еще одну туда, где расходились края адриенны.
– И жеманничай поделикатнее! – велела она, зная простоту питомицы. – Мушка на тебе – «кокеткой» зовется, вот и соответствуй… Погоди, еще одну на щеку налепим. Та означает – на все согласна! Учитесь, девки, пока я добрая.
– Опять лучший гость дуре Парашке достанется, – обиженно шепнула Дуньке Малашка.
Тут ворвалась Глашка.
– Идут, идут! – воскликнула она страшным шепотом.
– Свечи зажигай, дура, – тут же велела Марфа.
Девки, встав, как задуманно, начали жеманно охорашиваться.
Первым вошел Матвей.
– Какого славного гостя Бог послал! – обрадовалась, оценив его крупное телосложение, Марфа.
– Я к столу гость, – кладя на этот самый стол полуполтину, заявил Матвей. – Мне бы провианту домашнего, да наливочки, да пирожка, а то впору уж взвыть на казенной солонине. А нимфы пусть кого другого полюбят.
Пока Марфа смотрела на него с изумлением, вошли Левушка, Бредихин, Медведев и Архаров.
– Пятеро, – сказала она. И обвела взглядом мужчин. Последним увидела Архарова – и на него-то уставилась пристальнее, чем на молодежь.
Всякие лица видела она в своем доме. Но чтобы к девкам приходил такой пасмурный и неприятный на вид кавалер – кажется, впервые.
Марфа прочитала на этом крупном и тяжелом лице явственное недоверие. А было еще иное – то, что она по-бабьи учуяла. Сильный и довольно причудливый норов, победа над коим могла бы ее несколько развлечь…
Архаров еще не знал, что многие Марфины эскапады объясняются борьбой со скукой. А смотрел на нее весьма недоверчиво по понятной причине – неизвестно еще, сколько запросит за девку.
Марфа усмехнулась.
– А что ж! – объявила она задорно. – Коли гость хорош, так я и сама не хвора принять! Особливо столь ядреного кавалера!
При этом недвусмысленно взглянула на Архарова. Он даже немного растерялся от такой отваги и такого комплимента – воображение представило ему диковинную картину: как они оба с Марфой, люди весьма в теле, валятся на постель, и тут же слышится треск ломающихся ножек…
Но он тут же справился с зародившейся было улыбкой. Сводне и полагается подпускать шуточки-прибауточки. Надо же – только в Москве и довелось услышать про себя: ядреный кавалер. Но так ведь оно и есть.
Архаров хмыкнул, укладывая меткое словечко в память. А Марфа, сделав этот прикидочный выстрел, занялась другими гостями.
– Милости прошу, сударики мои! – звала она к столу. – Девицы стосковались, пироги в печи перестояли!
– Пироги – это мне! – потребовал Матвей. – Да и вот что – девки-то чистые?
– Экий ты грубый, – заметила Марфа. – А как им чистыми не быть? Девицы ко мне прямиком из Франции прибыли, из города Берлина. Живут тихо, уж разве что какой хороший гость пожалует, дворянского звания, так я им позволяю беседой развлечь. Грязи набраться негде! Вот, извольте радоваться, Лизета!
Парашка встала перед Матвеем и сделала реверанс.
– Благородных родителей чадо! Графских кровей! Родители померли, родня сироту обобрала, я приютила. Вот Жанета, вот Фаншета, вот Лизета…
Она показала на Малашку, у которой только глазищи торчали над кружевным краем веера.
– Ты, тетенька, говори да не заговаривайся, – усмехнулся Архаров.
Марфа опять взглянула на него – и на миг Архарову показалось, будто перед ним противник со шпагой, взглядом мерящий расстояние.
Но противник тут же отступил, опуская клинок. И это Архарову понравилось – баба не глупа, видит, на кого можно наскакивать со своими шалостями, а на кого – нет.
– А они у меня все Лизеты! – Марфа рассмеялась. – Да садись ты, сударь, в ногах правды нет. Девки, тащите пироги!
– Надо же, кругом мор, а вы веселитесь, – сказал Бредихин. – Нет чтоб о душе подумать…
– Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон – чума! – с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. – Да и кормиться как-то надо.
– Чего ж раньше смерти помирать? – поддержал ее Архаров.
– Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, – объявила Марфа.
– Кто, я? – Архаров несколько ошалел от этого признания.
– Ты, сударик, – подтвердила Марфа. – Я вам что скажу. Девкам и старухам – тем подавай красавчиков. Молодым женкам – тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий – остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!
Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.
Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь – и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.
Матвей расхохотался.
– Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! – закричал он.
– Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, – добавил Бредихин. – Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?
– Ты, сударь, видать, из горячих, – льстиво сказала Парашка. – Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.
– Постой, – удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.
Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти – ничего не припухло.
– Садись, – позволил. – Тут вроде ничего, без подарочков…
– Грешно тебе, сударь, так-то, – сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. – Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что – в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.
– А знаете, как одна умная баба сказала? – спросил Архаров. – С попом – свято, с дворянином – честно, а с чувашином и грех – да лучше всех!
Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.
Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.
Он навострил ухо.
– В вашей комнате спит, – тихонько отвечала Глашка.
– Вперемежку, вперемежку! – командовал Бредихин. – Дама – кавалер, дама – кавалер!
– Я не кавалер, меня к пирогам! – требовал Матвей.
– Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! – бойко отвечала Марфа. – Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…
Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе – ухом к губам.
– Ты, Тучков, вот что… – прошептал Архаров. – Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…
И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.
Коли по правде – он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.
Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден – только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…
Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.
Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.
Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул – там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало – под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней – скрытого злоумышленника не обнаружил.
Оставалась левая дверь.
Левушка встал перед ней, прислушался – тихо. Сквозь платок нажал на ручку – отворилась…
Войдя, он прямо ахнул:
– Ишь ты! Гнездышко!
Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок – тех же тонов.
Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…
– И птенчик! – обрадовался Левушка. – Ишь ты! Спит пташечка…
Он шагнул было к постели, протянул руку – и отступил. Уж больно было неловко.
Именно эта неопределенность положения вдруг оказалась до крайности соблазнительна. И это даже смутило подпоручика Тучкова.
Честно исполняя поручение Архарова, Левушка пошарил по комнатке, заглянул за оконные занавески, потрогал зачем-то пальцем землю в цветочных горшках. Показал язык большому задумчивому попугаю и опять подошел к пышной постели.
– Ду… – и от волнения у него сел голос. Левушка прокашлялся и начал заново.
– Душенька!..
Никакого шевеления под одеялом не обнаружилось. Тогда Левушка коснулся рукой места, где предполагал ощутить плечико. Душенька поерзала, не желая просыпаться. Левушка, уже частично теряя голову, решительно потянул за одеяло.
Душенька с ворчаньем повернулась – и на Левушку уставилась хотя и красивая, с огромными томными глазами, хотя и чернобровая, хотя и в обрамлении густых всклокоченных темных кудрей, однако усатая и небритая рожа.
– Архаров! – заорал Левушка, выхватывая шпагу.
– Свят-свят-свят! – заорал, выпрастывая босые ноги из-под одеяла, усатый молодец.
– Тревога! Аларм! – еще громче завопил Левушка и, к радости своей, услышал внизу топот. Теперь главное было – не дать злоумышленнику скрыться.
Усатый молодец попыталося было встать, но Левушка сделал шпажный выпад, и молодец, не желая получить в живот три дюйма стали, завалился обратно на постель.
– Караул, убивают! – взвыл он. Тут же Левушка приставил ему к горлу шпагу.
– Ты кто таков? – спросил он яростно.
Тут попугай решил, что без его вмешательства получается как-то скучновато. И с особой попугайской пронзительностью выкрикнул:
– Давай хрен свежий, хоть медвежий!
– Живу я здесь! Сожитель! – одновременно с попугаем объявил про себя молодец.
В дверях гнездышка появился готовый ко всему Архаров.
– Какой такой сожитель? Какого черта от людей прячешься? А ну, пошли вниз – разбираться!
Левушка отвел шпагу – и, стоило молодцу сесть прямо, Архаров твердой рукой ухватил его за шиворот.
– Да что вы, ваши милости?! – взвыл молодец.
– Уху ели, али так охренели? – добавил язвительный попугай, уже вдогонку.
В гостиную они не столь вошли, сколь ввалились, едва не застряв в дверях: Архаров сгоряча норовил втиснуться вместе со своей возмущенной добычей, которую к тому же подгонял сзади шпагой Левушка.
Девки, уже много чего успевшие в деле нехитрого соблазнения, взвизгнули и, вскочив, ухватились друг за дружку.
Одна Марфа осталась сидеть за столом, преспокойно наливая Матвею из штофа в стопочку.
Она повернулась, поглядела на Архарова, именно на него, и выпрямилась.
– Чего ты, батюшка Николай Петрович, к моему дармоеду привязался? – удивленно, но и довольно сердито спросила Марфа. – Это Никодимка, при моей особе состоит. Никаких иных грехов за ним не водится.
– Ишь ты, при особе! – прямо-таки восхитился Архаров. – Сколько ж тебе лет, чтобы молоденьких ребят к своей юбке пришпиливать?
Никодимкиного шиворота он тем не менее не отпускал.
– Да уж не больше, чем нашей государыне, – дерзко отрубила Марфа.
– Ты постерегись такие слова выговаривать, – предупредил Архаров.
– А то вся Москва не знает, что она с Гришкой Орловым живет! А он ее на пять лет моложе. Не смеши, сударик. И не грозись – чума вон пострашнее тебя будет, и той не боюсь. Немало погуляно, наливочек попито, молоденьких мальчиков полюблено!
Тут-то Архаров и ощутил, что нашла коса на камень.
Он оценивал всякую женщину по мужчине, который ее так или иначе содержал – в законном ли браке, иным ли порядком. Тот, кто научил Марфу независимо и дерзко обращаться с мужчинами, был, видать, человек не простой, а наглый и веселый – в бабьем голосе Архаров уловил перепев мужской молодецкой интонации.
– Не связывайся, Архаров, – подал голос Бредихин. – Марфа у нас черт, а не баба.
Это звучало лучше всякого галантного комплимента.
Решив, что и впрямь не стоит затевать шумихи в домишке сводни, Архаров отпустил Никодимкин шиворот.
– Вот и Ваня мой так же, бывало, говорил. Бывало, как сцепимся ругаться – только искры летят. И чертом звал, и гадюкой семибатюшной. А замуж меня провожал – шкатулочку подарил, а в шкатулке той такие камушки, что нашей государыне и не снились. На черный день берегу. Никодимка, поди сюда, сядь тут!
Парень послушно уселся на стул, тут же девки бросились к нему с гребешком, расчесали кудри. Марфа подошла, подхватила юбки и взгромоздилась к нему на колени.
– Так-то, сударь мой, – сказала она гордо. – Девки, чего струхнули? За стол живо – и жеманничайте пободрее! И кавалеров разбирайте, пока я стариной не тряхнула! Фаншета! Ну-ка, приголубь кавалера!
И указала ей на Архарова.
Фаншета-Дунька бойко подошла к нему.
– За стол пожалуй, сударь, а то и сразу в светелку.
Архаров невольно ухмыльнулся. И похлопал ее по плечику – там, где соскользнула кружевная косынка.
– Погоди, прелестница, мне с хозяйкой сперва переговорить надобно.
– Как изволишь, сударь, – обиженно сказала Дуська и пошла добывать Левушку.
Архаров же подошел к Марфе и встал перед ней твердо, всем видом показывая: бабьи штучки не про меня, а поговорить о деле надобно.
– Ты, надо думать, под ручной заклад деньги даешь, – сказал сводне Архаров. – Сережки там, перстеньки…
– Случается, – осторожно согласилась она.
– Пойдем-ка ненадолго.
– А пойдем.
Она, словно ждала как раз такого приглашения, соскользнула с Никодимкиных колен и, даже не обернувщись на своего дармоеда, пошла из гостиной прочь, Архаров – за ней.
Сводня привела его в розовое гнездышко, преспокойно убрала со стула свои наряды.
– Тут ты, сударь, можешь быть безопасен, – сказала. – Лестница со скрипом, девки уже умные – меня не подслушаешь.
– Так я про заклады.
Марфа посмотрела на него вопрошающе.
– Не похож ты, кавалер, на ветропраха, который часишки с табакерочками закладывает, – сообщила она.
– Нет, я не вертопрах, – согласился Архаров. – Могу весь твой домишко вместе с девками купить.
Она помолчала.
– Твое счастье, Николай Петрович, что не сказал – вместе с девками да с тобой самой впридачу. Тут-то бы и опозорился. Спрашивай, отвечу.
– Часто ли приходят заклады выкупать?
– Иной раз и приходят. Сам видишь, чума. Иной бы и рад выкупить, да на тот свет отправляется.
– Заклад, стало быть, за гроши тебе достается?
– Такое уж ремесло, – отрубила Марфа.
– А куда потом денешь?
– Чума не навек. Кончится – буду разбираться. Иное продать можно. Иное – камни выну, продам особо, оправа – ювелирам, на вес. А есть вещицы, что себе оставлю.
– Ловко ты, Марфа Ивановна, устроилась. Чума тебе и кормилица, и поилица. А что, в последние дни не приносил ли кто заклада?
– У тебя стянули чего? – оживилась она.
Архаров усмехнулся – он уже сообразил, что сводня не брезговала и краденым, но брала только у верных, годами проверенных людей.
– Не у меня. Ищу я человека, который сразу бы много принес – перстеньков с десяточек, сережек пригоршню… понимаешь?
Марфа задумалась.
– И рада бы тебе, сударь, помочь. Да только не приносили. Коли у кого золота с каменьями много прикоплено – тот, вроде меня, будет ждать, пока моровое поветрие пройдет. Сейчас-то сбыть с рук разве что за гроши удастся. А и принесут много – не возьму. Золотишка-то с камушками у меня набралось, а живые деньги – на исходе. Вон, для них не поленилась, за Яузу побежала…
Архаров задумался.
Его попытки понять по крайней мере, кто был тот человек, или же люди, что завладели сундучком с деньгами, пока оказались безрезультатны. Хотя, очевидно, сундучок попал не к фабричным – те бы уж живо пустили в ход и деньги, и побрякушки, потому что оголодали, и Марфа могла об этом знать. Но мало ли на Москве баб, которые, как Марфа, промышляют ручным закладом?
Была еще одна зацепка.
– Ну-ка, взгляни… – Архаров достал из кармана монету. – Такой рублевик тебе в последние дни не попадался? Может, кто заклад выкупал? Или за любовь расплатился?
Марфа разглядела монету и попробовала на зуб.
– Погоди, вроде видала… Отвернись, сударь, не подглядывай.
Архаров честно отвернулся, она достала из-под перин кошелек, высыпала на столик монеты.
– Поворачивайся, ищи.
Архаров поворошил пальцем груду монет, поднес одну к самому носу.
– Таков, да не тот. Вот что, Марфа Ивановна. Я про твои шашни никому докладывать не побегу, а ты сделай милость – как увидишь вдругорядь большой рубль… А ты читать умеешь?
Он достал из кармана последний, четвертый рубль.
– Обучена! – гордо сказала Марфа. – Мой Ванюшка взъелся на меня – пришлось грамоте учиться.
– Гляди – по ободу «Санкт-Петербургского монетного двора», а вензель под государыней – московский, с «мыслете».
– И точно!
– Коли попадет к тебе такой здоровенный рубль, да еще с особинкой, – дай мне знать. А я в долгу не останусь.
– Меченую монету ловишь? – вдруг спросила она. – И кому ж ты ее подсунул? Да ты не кобенься, прямо говори. Я когда с Ванюшкой моим жила, и не на такое нагляделась.
– Да что за Ванюшка-то?
– А душегуб Ваня Каин! – гордо и весело произнесла Марфа. – Что сперва главным вором на Москве был, а потом на службу к государыне подался и все воровство враз повывел. Слыхивал про такого?
Архаров присвистнул. Такое сожительство многое в Марфе объясняло.
– Слыхивал. Тот вор, что в полицию прошел служить, что ли?
– Он самый. И знал бы ты, как при нем на Москве тихо жилось!
– Как же он с ворьем сладил? – полюбопытствовал Архаров. – И как его ворье за такое рвение не пришибло?
– А давай я тебе сказочку скажу, – вдруг предложила Марфа. – Я ведь, сударь мой, однажды точно тот же вопросец ему задала. Как тебя-де до сих пор терпят? А он мне – сказочку. Слушай. Завелись у одного хозяина в амбаре крысы. Здоровенные, хитрые, злобные, сладу нет. Пошел он, купил кота. Кот – тридцати фунтов весом, гладкий, клыки, когти – все котовье снаряжение, как полагается. Запустил в амбар. Утром приходит – крысы кота сожрали. Идет опять, покупает другого кота, в сорок фунтов, когти в вершок, клыки как у пса. Запускает в амбар. Наутро – одни косточки. Ну, что делать? И говорит ему кум – вон на помойке рыжий котишка есть, облезлый, никакого вида, попробуй-ка его. Хозяин, делать нечего, идет рыжего кота звать. Тот согласился, пошел ночевать в амбар. Утром хозяин глядит – все крысы передушены, кот лапой рыльце намывает. Как так – спрашивает, тут же у меня не коты, львы жизни лишились, как это крысы тебе поддались? А котишка и отвечает: это потому, что они – крысы, а я – кот!
– Занятная сказка, – оценил Архаров.
– Мудрая сказка, – поправила Марфа. – Я это уж потом поняла. А теперь ступай, сударик, Фаншета заждалась. Лучшую девку тебе отдаю. Сама бы легла – так ведь Никодимка обидится.
Архаров усмехнулся – умела Марфа Ивановна валять дурака.
– Погоди, еще вопрос.
– Спрашивай.
– Сказывали, потайные кабаки завелись. Так не присоветуешь ли, где искать?
– А не присоветую! – отрубила Марфа. – За себя я сама ответчица, а добрых людей подводить под розыск не желаю! Ступай, ступай, батюшка, к Фаншетке!
Дунька-Фаншета привела его в свою каморочку на первом этаже. И встала у постели, опустив руки, ожидая от кавалера хотя бы слова.
Свечка на столе тоже ждала – чтобы погасили.
В ее неярком свете Дунька-Фаншета казалась совсем юной и невинной – вроде тех монастырок, которые свели с ума влюбчивого Левушку.
Она подняла свои раскосые глазищи – личико было немного испуганным.
Архаров же смотрел на Дуньку исподлобья, словно бы собираясь с духом.
Всякий раз, когда нужно было говорить женщинам необязательные и ненужные слова, он недоумевал – да ведь и без того все ясно. Глаза в глаза, узкая каморка, жалкая свечка – да ведь и понятно, что за все это будут плачены деньги.
Правда, до сих пор Архаров имел дело с женщинами постарше, поопытнее, и его устраивало их деловитое отношение к его надобности. Они многих слов и не просили. А эта – совсем молоденькая, кто ее разберет… дернул же черт Марфу подвести ему самую свежую из девок!
Дунька подняла голову – и по этому ее движению Архаров понял, что девка лихая.
Дунька решилась начать первой.
Марфа сама велела ей приголубить кавалера, который приятностью и любезностью не отличался, да и взгляд имел тяжелый. Марфа отдала ее, самую молодую, самую свежую, этому офицеру – да как еще при этом взглянула! Словно бы сожалела, что сама не может его ублажить. А он глядит букой… Неужто так всю ночь и проторчит у постельки? Ну, Марфа Ивановна… удружила…
Так, стало быть – ух! Как на Крещенье – в ледяную прорубь!
– Что, сударь? Или не хороша? – задиристо спросила Дунька-Фаншета.
– Хороша, – одобрительно сказал Архаров.
Девка ему и впрямь нравилась. Он только не знал, как ей это растолковать.
– Так что ж ты? – удивилась Дунька и распустила узелок на кружевной косынке. Косынка ей очень нравилась – обидно будет, коли этот насупленный кавалер ее сдуру порвет.
Сунув косынку в изголовье, Дунька сделала шаг – и оказалась совсем рядом. Оставалось только взять ее за плечи.
Все-таки ей было страшновато. Поди знай, чего от такого ждать. И потому Дунька опять вскинула голову, словно бы кинулась в атаку.
– Ну что ж, сударь?
– Больно ты шустра, – отвечал Архаров, несколько удивленный ее натиском.
– Ремесло такое, – тут же объяснила Дунька. – Марфа учила – кавалер всякий попадается, бывает такой, что семь потов с тебя сойдет, пока его в постель уладишь… да наладишь!
Архаров расхохотался.
Его детский смех обычно очень удивлял тех, кто слышал этот заливистый хохот впервые. Дунька невольно улыбнулась и засмеялась сама – так же искренне.
Под этот хохот он ее и завалил на постель.
И, пока он разгребал складки и оборки ее юбок, Дунька вдруг вздумала его приласкать. Не так, как ласкают любовника, жарко и пылко, порой вцепляясь ногтями, а почему-то – кончиками пальцев. Может, потому, что была безмерно благодарна ему за его радостный, все преграды разрушивший смех.
– Пришли, сударики мои, – по-взрослому сказала девчонка. – Во двор пожалуйте! Там и коновязь у нас, и сенцо.
Всадники въехали во двор.
* * *
В тесной горнице низенькая, толстая, грудастая сводня Марфа, утянутая в узкий лиф, в кружевах, в преогромном чепце-дормезе на высоко взбитых волосах, рассаживала четырех девок.– Ты, Парашка, сюда, пусть тебя первую увидят. Ты, Дунька, сразу не суйся, ты у окошечка сколько можно побудь, – наставляла она своих питомиц, наподобие генерала, выдвигая вперед одни полки и становя в засаду другие.
Красавица Парашка, девка дородная, с румянцем во всю щеку, своим, а не из баночки, цену себе знала и вышла – словно корабль на морской простор выплыл. Сходство усиливалось тем, что на ней была хитрая накидочка-адриенна, широкая и тонкая, отделанная рюшем и вроде бы сомкнутая у горла, но, когда Парашка садилась (сесть тоже следовало умеючи), края расходились так лукаво, что низкий, ниже некуда, вырез на груди обнаруживался и словно бы зазывал шаловливую руку.
Дунька тоже была хороша, но в ином роде. Ей еще не исполнилось восемнадцати, в ремесло она пошла недавно, с легкой Марфиной руки, и Марфа не раз предсказывала девке славное будущее. Круглолицая Дунька имела удивительные глаза – раскосые, вроде заячьих, и при том большие, темные, дерзкие. Ростом она до Парашки не дотягивала, статности в фигуре не имела, но и тощенькой ее бы злейшая врагиня не назвала – все, что требовалось, было и округлым, и упругим.
Она отошла к окошечку, уже понимая замысел Марфы – после Парашки, которая в Марфином хозяйстве олицетворяла присказку «товар – лицом», ее, Дунькино, появление будет – как если бы после долгих уговоров открыли укладочку с жемчугами.
– Малашка, куда лезешь? Ты вот так, бочком, и пасть-то не разевай! Очень нужно, чтобы гости первым делом твою беззубую пасть увидели! – Марфа сама за руку отвела Малашку на указанное ей место. – Ты до последнего пасть-то веером прикрывай! Парашка, мушку на морду сажай, вот сюда… ох, дурища…
Марфа выхватила у девки из руки кругленькую, отделанную перламутром мушечницу, сама выбрала и прилепила ей большую мушку на подбородок. Молниеносно подумала – и нашлепнула еще одну туда, где расходились края адриенны.
– И жеманничай поделикатнее! – велела она, зная простоту питомицы. – Мушка на тебе – «кокеткой» зовется, вот и соответствуй… Погоди, еще одну на щеку налепим. Та означает – на все согласна! Учитесь, девки, пока я добрая.
– Опять лучший гость дуре Парашке достанется, – обиженно шепнула Дуньке Малашка.
Тут ворвалась Глашка.
– Идут, идут! – воскликнула она страшным шепотом.
– Свечи зажигай, дура, – тут же велела Марфа.
Девки, встав, как задуманно, начали жеманно охорашиваться.
Первым вошел Матвей.
– Какого славного гостя Бог послал! – обрадовалась, оценив его крупное телосложение, Марфа.
– Я к столу гость, – кладя на этот самый стол полуполтину, заявил Матвей. – Мне бы провианту домашнего, да наливочки, да пирожка, а то впору уж взвыть на казенной солонине. А нимфы пусть кого другого полюбят.
Пока Марфа смотрела на него с изумлением, вошли Левушка, Бредихин, Медведев и Архаров.
– Пятеро, – сказала она. И обвела взглядом мужчин. Последним увидела Архарова – и на него-то уставилась пристальнее, чем на молодежь.
Всякие лица видела она в своем доме. Но чтобы к девкам приходил такой пасмурный и неприятный на вид кавалер – кажется, впервые.
Марфа прочитала на этом крупном и тяжелом лице явственное недоверие. А было еще иное – то, что она по-бабьи учуяла. Сильный и довольно причудливый норов, победа над коим могла бы ее несколько развлечь…
Архаров еще не знал, что многие Марфины эскапады объясняются борьбой со скукой. А смотрел на нее весьма недоверчиво по понятной причине – неизвестно еще, сколько запросит за девку.
Марфа усмехнулась.
– А что ж! – объявила она задорно. – Коли гость хорош, так я и сама не хвора принять! Особливо столь ядреного кавалера!
При этом недвусмысленно взглянула на Архарова. Он даже немного растерялся от такой отваги и такого комплимента – воображение представило ему диковинную картину: как они оба с Марфой, люди весьма в теле, валятся на постель, и тут же слышится треск ломающихся ножек…
Но он тут же справился с зародившейся было улыбкой. Сводне и полагается подпускать шуточки-прибауточки. Надо же – только в Москве и довелось услышать про себя: ядреный кавалер. Но так ведь оно и есть.
Архаров хмыкнул, укладывая меткое словечко в память. А Марфа, сделав этот прикидочный выстрел, занялась другими гостями.
– Милости прошу, сударики мои! – звала она к столу. – Девицы стосковались, пироги в печи перестояли!
– Пироги – это мне! – потребовал Матвей. – Да и вот что – девки-то чистые?
– Экий ты грубый, – заметила Марфа. – А как им чистыми не быть? Девицы ко мне прямиком из Франции прибыли, из города Берлина. Живут тихо, уж разве что какой хороший гость пожалует, дворянского звания, так я им позволяю беседой развлечь. Грязи набраться негде! Вот, извольте радоваться, Лизета!
Парашка встала перед Матвеем и сделала реверанс.
– Благородных родителей чадо! Графских кровей! Родители померли, родня сироту обобрала, я приютила. Вот Жанета, вот Фаншета, вот Лизета…
Она показала на Малашку, у которой только глазищи торчали над кружевным краем веера.
– Ты, тетенька, говори да не заговаривайся, – усмехнулся Архаров.
Марфа опять взглянула на него – и на миг Архарову показалось, будто перед ним противник со шпагой, взглядом мерящий расстояние.
Но противник тут же отступил, опуская клинок. И это Архарову понравилось – баба не глупа, видит, на кого можно наскакивать со своими шалостями, а на кого – нет.
– А они у меня все Лизеты! – Марфа рассмеялась. – Да садись ты, сударь, в ногах правды нет. Девки, тащите пироги!
– Надо же, кругом мор, а вы веселитесь, – сказал Бредихин. – Нет чтоб о душе подумать…
– Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон – чума! – с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. – Да и кормиться как-то надо.
– Чего ж раньше смерти помирать? – поддержал ее Архаров.
– Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, – объявила Марфа.
– Кто, я? – Архаров несколько ошалел от этого признания.
– Ты, сударик, – подтвердила Марфа. – Я вам что скажу. Девкам и старухам – тем подавай красавчиков. Молодым женкам – тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий – остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!
Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.
Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь – и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.
Матвей расхохотался.
– Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! – закричал он.
– Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, – добавил Бредихин. – Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?
– Ты, сударь, видать, из горячих, – льстиво сказала Парашка. – Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.
– Постой, – удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.
Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти – ничего не припухло.
– Садись, – позволил. – Тут вроде ничего, без подарочков…
– Грешно тебе, сударь, так-то, – сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. – Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что – в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.
– А знаете, как одна умная баба сказала? – спросил Архаров. – С попом – свято, с дворянином – честно, а с чувашином и грех – да лучше всех!
Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.
Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.
Он навострил ухо.
– В вашей комнате спит, – тихонько отвечала Глашка.
– Вперемежку, вперемежку! – командовал Бредихин. – Дама – кавалер, дама – кавалер!
– Я не кавалер, меня к пирогам! – требовал Матвей.
– Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! – бойко отвечала Марфа. – Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…
Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе – ухом к губам.
– Ты, Тучков, вот что… – прошептал Архаров. – Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…
И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.
Коли по правде – он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.
Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден – только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…
Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.
Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.
Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул – там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало – под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней – скрытого злоумышленника не обнаружил.
Оставалась левая дверь.
Левушка встал перед ней, прислушался – тихо. Сквозь платок нажал на ручку – отворилась…
Войдя, он прямо ахнул:
– Ишь ты! Гнездышко!
Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок – тех же тонов.
Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…
– И птенчик! – обрадовался Левушка. – Ишь ты! Спит пташечка…
Он шагнул было к постели, протянул руку – и отступил. Уж больно было неловко.
Именно эта неопределенность положения вдруг оказалась до крайности соблазнительна. И это даже смутило подпоручика Тучкова.
Честно исполняя поручение Архарова, Левушка пошарил по комнатке, заглянул за оконные занавески, потрогал зачем-то пальцем землю в цветочных горшках. Показал язык большому задумчивому попугаю и опять подошел к пышной постели.
– Ду… – и от волнения у него сел голос. Левушка прокашлялся и начал заново.
– Душенька!..
Никакого шевеления под одеялом не обнаружилось. Тогда Левушка коснулся рукой места, где предполагал ощутить плечико. Душенька поерзала, не желая просыпаться. Левушка, уже частично теряя голову, решительно потянул за одеяло.
Душенька с ворчаньем повернулась – и на Левушку уставилась хотя и красивая, с огромными томными глазами, хотя и чернобровая, хотя и в обрамлении густых всклокоченных темных кудрей, однако усатая и небритая рожа.
– Архаров! – заорал Левушка, выхватывая шпагу.
– Свят-свят-свят! – заорал, выпрастывая босые ноги из-под одеяла, усатый молодец.
– Тревога! Аларм! – еще громче завопил Левушка и, к радости своей, услышал внизу топот. Теперь главное было – не дать злоумышленнику скрыться.
Усатый молодец попыталося было встать, но Левушка сделал шпажный выпад, и молодец, не желая получить в живот три дюйма стали, завалился обратно на постель.
– Караул, убивают! – взвыл он. Тут же Левушка приставил ему к горлу шпагу.
– Ты кто таков? – спросил он яростно.
Тут попугай решил, что без его вмешательства получается как-то скучновато. И с особой попугайской пронзительностью выкрикнул:
– Давай хрен свежий, хоть медвежий!
– Живу я здесь! Сожитель! – одновременно с попугаем объявил про себя молодец.
В дверях гнездышка появился готовый ко всему Архаров.
– Какой такой сожитель? Какого черта от людей прячешься? А ну, пошли вниз – разбираться!
Левушка отвел шпагу – и, стоило молодцу сесть прямо, Архаров твердой рукой ухватил его за шиворот.
– Да что вы, ваши милости?! – взвыл молодец.
– Уху ели, али так охренели? – добавил язвительный попугай, уже вдогонку.
В гостиную они не столь вошли, сколь ввалились, едва не застряв в дверях: Архаров сгоряча норовил втиснуться вместе со своей возмущенной добычей, которую к тому же подгонял сзади шпагой Левушка.
Девки, уже много чего успевшие в деле нехитрого соблазнения, взвизгнули и, вскочив, ухватились друг за дружку.
Одна Марфа осталась сидеть за столом, преспокойно наливая Матвею из штофа в стопочку.
Она повернулась, поглядела на Архарова, именно на него, и выпрямилась.
– Чего ты, батюшка Николай Петрович, к моему дармоеду привязался? – удивленно, но и довольно сердито спросила Марфа. – Это Никодимка, при моей особе состоит. Никаких иных грехов за ним не водится.
– Ишь ты, при особе! – прямо-таки восхитился Архаров. – Сколько ж тебе лет, чтобы молоденьких ребят к своей юбке пришпиливать?
Никодимкиного шиворота он тем не менее не отпускал.
– Да уж не больше, чем нашей государыне, – дерзко отрубила Марфа.
– Ты постерегись такие слова выговаривать, – предупредил Архаров.
– А то вся Москва не знает, что она с Гришкой Орловым живет! А он ее на пять лет моложе. Не смеши, сударик. И не грозись – чума вон пострашнее тебя будет, и той не боюсь. Немало погуляно, наливочек попито, молоденьких мальчиков полюблено!
Тут-то Архаров и ощутил, что нашла коса на камень.
Он оценивал всякую женщину по мужчине, который ее так или иначе содержал – в законном ли браке, иным ли порядком. Тот, кто научил Марфу независимо и дерзко обращаться с мужчинами, был, видать, человек не простой, а наглый и веселый – в бабьем голосе Архаров уловил перепев мужской молодецкой интонации.
– Не связывайся, Архаров, – подал голос Бредихин. – Марфа у нас черт, а не баба.
Это звучало лучше всякого галантного комплимента.
Решив, что и впрямь не стоит затевать шумихи в домишке сводни, Архаров отпустил Никодимкин шиворот.
– Вот и Ваня мой так же, бывало, говорил. Бывало, как сцепимся ругаться – только искры летят. И чертом звал, и гадюкой семибатюшной. А замуж меня провожал – шкатулочку подарил, а в шкатулке той такие камушки, что нашей государыне и не снились. На черный день берегу. Никодимка, поди сюда, сядь тут!
Парень послушно уселся на стул, тут же девки бросились к нему с гребешком, расчесали кудри. Марфа подошла, подхватила юбки и взгромоздилась к нему на колени.
– Так-то, сударь мой, – сказала она гордо. – Девки, чего струхнули? За стол живо – и жеманничайте пободрее! И кавалеров разбирайте, пока я стариной не тряхнула! Фаншета! Ну-ка, приголубь кавалера!
И указала ей на Архарова.
Фаншета-Дунька бойко подошла к нему.
– За стол пожалуй, сударь, а то и сразу в светелку.
Архаров невольно ухмыльнулся. И похлопал ее по плечику – там, где соскользнула кружевная косынка.
– Погоди, прелестница, мне с хозяйкой сперва переговорить надобно.
– Как изволишь, сударь, – обиженно сказала Дуська и пошла добывать Левушку.
Архаров же подошел к Марфе и встал перед ней твердо, всем видом показывая: бабьи штучки не про меня, а поговорить о деле надобно.
– Ты, надо думать, под ручной заклад деньги даешь, – сказал сводне Архаров. – Сережки там, перстеньки…
– Случается, – осторожно согласилась она.
– Пойдем-ка ненадолго.
– А пойдем.
Она, словно ждала как раз такого приглашения, соскользнула с Никодимкиных колен и, даже не обернувщись на своего дармоеда, пошла из гостиной прочь, Архаров – за ней.
Сводня привела его в розовое гнездышко, преспокойно убрала со стула свои наряды.
– Тут ты, сударь, можешь быть безопасен, – сказала. – Лестница со скрипом, девки уже умные – меня не подслушаешь.
– Так я про заклады.
Марфа посмотрела на него вопрошающе.
– Не похож ты, кавалер, на ветропраха, который часишки с табакерочками закладывает, – сообщила она.
– Нет, я не вертопрах, – согласился Архаров. – Могу весь твой домишко вместе с девками купить.
Она помолчала.
– Твое счастье, Николай Петрович, что не сказал – вместе с девками да с тобой самой впридачу. Тут-то бы и опозорился. Спрашивай, отвечу.
– Часто ли приходят заклады выкупать?
– Иной раз и приходят. Сам видишь, чума. Иной бы и рад выкупить, да на тот свет отправляется.
– Заклад, стало быть, за гроши тебе достается?
– Такое уж ремесло, – отрубила Марфа.
– А куда потом денешь?
– Чума не навек. Кончится – буду разбираться. Иное продать можно. Иное – камни выну, продам особо, оправа – ювелирам, на вес. А есть вещицы, что себе оставлю.
– Ловко ты, Марфа Ивановна, устроилась. Чума тебе и кормилица, и поилица. А что, в последние дни не приносил ли кто заклада?
– У тебя стянули чего? – оживилась она.
Архаров усмехнулся – он уже сообразил, что сводня не брезговала и краденым, но брала только у верных, годами проверенных людей.
– Не у меня. Ищу я человека, который сразу бы много принес – перстеньков с десяточек, сережек пригоршню… понимаешь?
Марфа задумалась.
– И рада бы тебе, сударь, помочь. Да только не приносили. Коли у кого золота с каменьями много прикоплено – тот, вроде меня, будет ждать, пока моровое поветрие пройдет. Сейчас-то сбыть с рук разве что за гроши удастся. А и принесут много – не возьму. Золотишка-то с камушками у меня набралось, а живые деньги – на исходе. Вон, для них не поленилась, за Яузу побежала…
Архаров задумался.
Его попытки понять по крайней мере, кто был тот человек, или же люди, что завладели сундучком с деньгами, пока оказались безрезультатны. Хотя, очевидно, сундучок попал не к фабричным – те бы уж живо пустили в ход и деньги, и побрякушки, потому что оголодали, и Марфа могла об этом знать. Но мало ли на Москве баб, которые, как Марфа, промышляют ручным закладом?
Была еще одна зацепка.
– Ну-ка, взгляни… – Архаров достал из кармана монету. – Такой рублевик тебе в последние дни не попадался? Может, кто заклад выкупал? Или за любовь расплатился?
Марфа разглядела монету и попробовала на зуб.
– Погоди, вроде видала… Отвернись, сударь, не подглядывай.
Архаров честно отвернулся, она достала из-под перин кошелек, высыпала на столик монеты.
– Поворачивайся, ищи.
Архаров поворошил пальцем груду монет, поднес одну к самому носу.
– Таков, да не тот. Вот что, Марфа Ивановна. Я про твои шашни никому докладывать не побегу, а ты сделай милость – как увидишь вдругорядь большой рубль… А ты читать умеешь?
Он достал из кармана последний, четвертый рубль.
– Обучена! – гордо сказала Марфа. – Мой Ванюшка взъелся на меня – пришлось грамоте учиться.
– Гляди – по ободу «Санкт-Петербургского монетного двора», а вензель под государыней – московский, с «мыслете».
– И точно!
– Коли попадет к тебе такой здоровенный рубль, да еще с особинкой, – дай мне знать. А я в долгу не останусь.
– Меченую монету ловишь? – вдруг спросила она. – И кому ж ты ее подсунул? Да ты не кобенься, прямо говори. Я когда с Ванюшкой моим жила, и не на такое нагляделась.
– Да что за Ванюшка-то?
– А душегуб Ваня Каин! – гордо и весело произнесла Марфа. – Что сперва главным вором на Москве был, а потом на службу к государыне подался и все воровство враз повывел. Слыхивал про такого?
Архаров присвистнул. Такое сожительство многое в Марфе объясняло.
– Слыхивал. Тот вор, что в полицию прошел служить, что ли?
– Он самый. И знал бы ты, как при нем на Москве тихо жилось!
– Как же он с ворьем сладил? – полюбопытствовал Архаров. – И как его ворье за такое рвение не пришибло?
– А давай я тебе сказочку скажу, – вдруг предложила Марфа. – Я ведь, сударь мой, однажды точно тот же вопросец ему задала. Как тебя-де до сих пор терпят? А он мне – сказочку. Слушай. Завелись у одного хозяина в амбаре крысы. Здоровенные, хитрые, злобные, сладу нет. Пошел он, купил кота. Кот – тридцати фунтов весом, гладкий, клыки, когти – все котовье снаряжение, как полагается. Запустил в амбар. Утром приходит – крысы кота сожрали. Идет опять, покупает другого кота, в сорок фунтов, когти в вершок, клыки как у пса. Запускает в амбар. Наутро – одни косточки. Ну, что делать? И говорит ему кум – вон на помойке рыжий котишка есть, облезлый, никакого вида, попробуй-ка его. Хозяин, делать нечего, идет рыжего кота звать. Тот согласился, пошел ночевать в амбар. Утром хозяин глядит – все крысы передушены, кот лапой рыльце намывает. Как так – спрашивает, тут же у меня не коты, львы жизни лишились, как это крысы тебе поддались? А котишка и отвечает: это потому, что они – крысы, а я – кот!
– Занятная сказка, – оценил Архаров.
– Мудрая сказка, – поправила Марфа. – Я это уж потом поняла. А теперь ступай, сударик, Фаншета заждалась. Лучшую девку тебе отдаю. Сама бы легла – так ведь Никодимка обидится.
Архаров усмехнулся – умела Марфа Ивановна валять дурака.
– Погоди, еще вопрос.
– Спрашивай.
– Сказывали, потайные кабаки завелись. Так не присоветуешь ли, где искать?
– А не присоветую! – отрубила Марфа. – За себя я сама ответчица, а добрых людей подводить под розыск не желаю! Ступай, ступай, батюшка, к Фаншетке!
* * *
Архаров знал, что с ним ложатся за деньги, и большой беды в этом уже не видел.Дунька-Фаншета привела его в свою каморочку на первом этаже. И встала у постели, опустив руки, ожидая от кавалера хотя бы слова.
Свечка на столе тоже ждала – чтобы погасили.
В ее неярком свете Дунька-Фаншета казалась совсем юной и невинной – вроде тех монастырок, которые свели с ума влюбчивого Левушку.
Она подняла свои раскосые глазищи – личико было немного испуганным.
Архаров же смотрел на Дуньку исподлобья, словно бы собираясь с духом.
Всякий раз, когда нужно было говорить женщинам необязательные и ненужные слова, он недоумевал – да ведь и без того все ясно. Глаза в глаза, узкая каморка, жалкая свечка – да ведь и понятно, что за все это будут плачены деньги.
Правда, до сих пор Архаров имел дело с женщинами постарше, поопытнее, и его устраивало их деловитое отношение к его надобности. Они многих слов и не просили. А эта – совсем молоденькая, кто ее разберет… дернул же черт Марфу подвести ему самую свежую из девок!
Дунька подняла голову – и по этому ее движению Архаров понял, что девка лихая.
Дунька решилась начать первой.
Марфа сама велела ей приголубить кавалера, который приятностью и любезностью не отличался, да и взгляд имел тяжелый. Марфа отдала ее, самую молодую, самую свежую, этому офицеру – да как еще при этом взглянула! Словно бы сожалела, что сама не может его ублажить. А он глядит букой… Неужто так всю ночь и проторчит у постельки? Ну, Марфа Ивановна… удружила…
Так, стало быть – ух! Как на Крещенье – в ледяную прорубь!
– Что, сударь? Или не хороша? – задиристо спросила Дунька-Фаншета.
– Хороша, – одобрительно сказал Архаров.
Девка ему и впрямь нравилась. Он только не знал, как ей это растолковать.
– Так что ж ты? – удивилась Дунька и распустила узелок на кружевной косынке. Косынка ей очень нравилась – обидно будет, коли этот насупленный кавалер ее сдуру порвет.
Сунув косынку в изголовье, Дунька сделала шаг – и оказалась совсем рядом. Оставалось только взять ее за плечи.
Все-таки ей было страшновато. Поди знай, чего от такого ждать. И потому Дунька опять вскинула голову, словно бы кинулась в атаку.
– Ну что ж, сударь?
– Больно ты шустра, – отвечал Архаров, несколько удивленный ее натиском.
– Ремесло такое, – тут же объяснила Дунька. – Марфа учила – кавалер всякий попадается, бывает такой, что семь потов с тебя сойдет, пока его в постель уладишь… да наладишь!
Архаров расхохотался.
Его детский смех обычно очень удивлял тех, кто слышал этот заливистый хохот впервые. Дунька невольно улыбнулась и засмеялась сама – так же искренне.
Под этот хохот он ее и завалил на постель.
И, пока он разгребал складки и оборки ее юбок, Дунька вдруг вздумала его приласкать. Не так, как ласкают любовника, жарко и пылко, порой вцепляясь ногтями, а почему-то – кончиками пальцев. Может, потому, что была безмерно благодарна ему за его радостный, все преграды разрушивший смех.