Трускиновская Далия. Сыск во время чумы

   Далее – за Федькиной спиной встал сорокалетний крупный мужчина, не толстый, но тяжеловесный, пожалуй, поплотнее телом самого Архарова, да и ростом повыше, русоволосый и голубоглазый, с короткой бородой, прямым носом, огромными ручищами. Был он несколько скуласт и раскос – знающий человек сказал бы по разрезу глаз, что в роду у него – какие-то сибирские инородцы.
   И подошел вразвалочку молодец щуплого сложения, остроносый, белобрысый, кудлатый, как нечесаный пес, с плохо растущей рыжеватой бороденкой, но живая его мордочка, малость напоминавшая Левушкину, выражала ум и сообразительность, особенно они светились в прищуре темных глаз.
   Затем подошел мужик лет пятидесяти, клейменый – три буквы в вершок высотой, на щеках и на лбу, составляли слово «ВОР». Подошел рыжий курчавый невысокий парнишка, И еще мортусы подтянулись.
   Компания была опасная, что и говорить, много чего повидавшая компания. Если Федька стал преступником по дурацкой случайности, то Ваня – вряд ли! И прочие тоже не выглядели законопослушными гражданами. Хотя как посмотреть – законопослушные граждане сидели по домам, оберегаясь от чумы, или вовсе сбежали, а этот сброд добровольно очищал Москву от заразы. Хотя добровольность была не совсем правильная: не хочешь вывозить зачумленные трупы – сиди под замком. Но ведь на что-то же они рассчитывали, берясь за свой новый промысел!
   И не природная же склонность к воровству и грабежу велела им, когда фабричные громили бараки, идти в драку, защищая врачей-немцев…
   – Так вот, – сказал Архаров. – Поблизости завелись ловкие ребята. Вечером надевают такие, как у вас, робы, садятся на такую, как у вас, фуру и едут грабить пустые дома.
   Кто-то присвистнул.
   – Фуришь, талыгай!
   – Чистая правда, как Бог свят. Коли тут есть крестники Карла Ивановича Шварца…
   Архаров замолчал.
   Молчали и мортусы.
   – Ты сказывай, талыгайко, – вдруг ободрил Ваня. – Шварца знаем. В лицо.
   – Он их выследил. Сперва думал, будто вы таким ремеслом промышляете, следил за бастионом. Потом догадался, что это ловкачи под вас рядятся. Так вот, молодцы, хотим мы их взять прямо в логове. Нужны фура, балахоны, крюки. Коли бы кто из вас приехал поранее, а с сержантом я уговорюсь, мы бы ваше добро над дымом покоптили и, как стемнеет, поехали брать мародеров. Сколько надо заплатить – заплачу.
   – Ты так уж прямо об этом толкуешь, – сказал крупный русоволосый мужик. – Не боишься?
   – Вас – не боюсь. Не вы же выморочные дома грабите.
   – А сколько дашь? – спросил Ваня.
   – Полтины довольно?
   Это были немалые деньги – но и не из своего кармана платил их Архаров.
   – Сряжено, – сказал мужик. – Я – Арсеньев Тимофей, спрашивай Тимофееву фуру.
   – Черт их душу ведает, поедут ли они этой ночью или затаятся, потому – возвращайтесь на бастион, как начнет темнеть, и ждите моего знака, – велел Архаров. – Может статься, его и не будет.
   – Ты, талыгай, с нашим убогим условься, – посоветовал Ваня, показав пальцем на сержанта. – А то будет Тимоша туды-сюды шастать – ему не понравится, не донес бы. Больше гривенника ему не давай – он больше не стоит.
   Мортусы засмеялись.
   – Он с этим доносом дальше господина Еропкина и его сиятельства графа Орлова не доберется, а там я свое слово скажу, – пообещал Архаров.
   Смешочки смолкли.
   Он не сразу понял, что означает это молчание, что означают переменившиеся лица. Да, собственно, и не задумывался. Ему еще нужно было ехать назад, договариваться о солдатах, с которыми брать приступом особняк. И держать совет с хитрым немцем Шварцем, которого вся каторга в лицо знает.
   И доподлинно убедиться в том, точно ли мародеров можно расстреливать там, где они взяты с поличным, без суда и следствия. Он, столько лет отслужив в гвардии, был приучен к порядку и прекрасно осознавал разницу между словом, сорвавшимся сгоряча с командирских уст, и подписанным указом. А рисковать своей карьерой, которая сейчас могла и резво пойти в гору, и сковырнуться в болото, Архаров не желал.

* * *

   Неприятность обнаружилась на следующий вечер.
   Для поимки мародеров Архарову выделили два десятка солдат Великолуцкого полка, да еще он усилил свою партию преображенцами во главе с Бредихиным и взял с собой Левушку – попробовал бы не взять…
   Денщик Фомка, свивший себе гнездо на чердаке заброшенного дома, подал, когда фура мнимых мортусов двинулась со двора, условленный знак фонарем. Знак был уловлен дежурившими на углу Варварки и Зарядского переулка конными преображенцами Басевичем и Соловьевым. Тут же Соловьев поскакал вверх по Москве-реке и очень скоро был на Остоженке.
   Архаровский отряд второй вечер ожидал знака. Послали конного за Шварцем. Бредихин тут же повел солдат к Зарядью, но не всех разом и маршевым шагом – а поделив на четыре небольшие команды, каждая из коих двигалась своим путем. Одна из них, выйдя первой, даже обогнула Кремль с севера. Местом встречи был выбран Ершовский переулок – не слишком далеко от особняка, но и так, чтобы оттуда не услыхали сомнительного шума.
   Сам Архаров с Левушкой поскакали на бастион за фурой и балахонами.
   Они увидели презанятную картину – мортусы устроили себе из окуривания фуры ярмарочное гуляние. Они чуть ли не хоровод водили, маша над ней зажженными можжевеловыми ветками, а на самой фуре приплясывал, распялив на руках дегтярную робу, Демка Костемаров и пел срамную песню.
   Голос у него был лихой, заливистый, истинно соловьиный, передавал все оттенки вопросов и ответов с точностью неимоверной, и Демка вроде бы и держал его в узде, но вдруг дозволял отправиться в полет – и над мрачным обезлюдевшим Зарядьем летел он без всякой натуги, как живая и торжествующая щедрость души.
   – А девушка у девушки спрашивала – а и с кем-де, сестрица, ты начивала? А одна де я ночесь на-а-аи-ва-ла…..
   – Ой, лели, лели, на-чи-ва-ла… – негромко поддержали этот полет менее звонкие голоса.
   – В полночь лишь приходил ко мне докука, засыкал белу рубаху до пу-у-упа!.. – Тут Демка препотешно нагнулся, показывая, как девка разглядывает опозоренный подол своей сорочки.
   Архаров с Левушкой, придержав коней, дослушали и досмотрели песню до конца, вызвавшего общий хохот весьма ловким подражанием действиям развратной девки, и тогда лишь появились на горже.
   – Принимай имущество, господин офицер, – сказал им Тимофей. – Фура с лошадьми, четыре робы свежекопченые, четыре крюка – довольно, или еще надобно?
   Архаров улыбнулся – ему понравилось, как деловито отнеслись мортусы к его просьбе. Он велел позвать сержанта – который, бедолага, уж был не рад явлению на Москве орловской экспедиции, – и распорядился отпустить с ним Тимофея или Федьку – чтоб было кому править лошадьми.
   – Только фонаря не зажигай, – приказал он, когда Тимофей уселся на передок.
   Фура тронулась, первой выехала с бастиона, Архаров с Левушкой – следом.
   Но, когда они прибыли в Ершовский переулок, обнаружилось самое слабое место диспозиции.
   Архаров и Шварц, сочиняя способ взятия особняка без лишней стрельбы, настолько были увлечены его целесообразностью, что совершенно позабыли о чуме. А чума меж тем продолжала хозяйничать в Москве, и фура мортусов, на которой, часу не прошло, еще лежали мертвые тела, вызвала ужас не только у солдат, но и у Бредихина. Тут-то и выяснилось, что его похвальба оспой, до которой чуме еще далеко, была пустыми словами.
   – Сам на фуру не сяду и молодцов не пущу, – прямо заявил он Архарову. – Ты сдурел?! Над пропастью по лезвию ходим, а ты еще зачумленную фуру приволок!
   – Да прокоптили же все, у меня на глазах коптили! – уговаривал его Архаров.
   – Мало ли – у тебя на глазах! А как кто из ребяток заразу подцепит да на Остоженку ее занесет?
   Приехавший Шварц тоже оказался бессилен – Бредихин не просто кобенился, а упорно не желал выполнять приказа. И спорить с ним было затруднительно – докладывая Орлову о грядущем штурме особняка, Архаров и словом не обмолвился о чумной фуре и таких же балахонах.
   Положение осложнялось тем, что Бредихин не был его прямым подчиненным. И вообще оказался прикомандирован к новоявленной партии скорее в волонтерском порядке – на Остоженке бумаг со списками по такому случаю не сочиняли, а как раз руководствовались устным словом графа или старших офицеров.
   – Что делать будем, Карл Иванович? – спросил Архаров немца. Спросил строго, не желая показывать своей растерянности.
   – Коли с соблюдением всех правил, то следует слать солдата с донесением его сиятельству, – сказал чертов немец.
   Архаров высказался…
   Он так высказался, что вынужден был тут же обернуться – в темноте за его спиной прозвучал смешок.
   – Кто там есть – вылезай! – приказал он, и тут же Левушка схватился за шпагу, Бредихин выдернул из петли висевший на шее пистолет, солдаты изготовились к штыковому бою.
   – Мы это, талыгайко, – раздался знакомый гнусавый голос, и появилась долговязая личность – это мог быть только Ваня. За ним стояли еще мужчины, иные – в балахонах, но без колпаков, иные – в армяках.
   – Какого черта приперлись? – спросил сильно недовольный Архаров. – Вас что, с бастиона отпустили?
   – Да кто нашего убогого спрашивать будет? – сказал Федька. – А приперлись поглядеть. Как это их из дома выкуривать будут.
   – Удрали, выходит. Бредихин, опусти пистолет, свои, – обернувшись, распорядился Архаров. – Слышали, стало быть, какая у нас неурядица?
   – Был бы ты, талыгайко, не ховряк, вышел бы из тебя клевый маз, – ответил Ваня. Но мало того, что гнусаво – еще и глумливо.
   – С чего ты взял? – спросил Архаров.
   – А как же! Трущей, как лохов, на пельмоху посылаешь, сам в сторонке стоишь да покрикиваешь.
   – Пошел к черту, – вместо Архарова ответил ему Бредихин. – Будешь ваньку валять – как гусей, на бастион погоним.
   – Погоди, – Архаров схватил сослуживца за плечо, потому что Бредихин уже шагнул вперед, одновременно взмахом руки собирая к себе солдат. – Стой! Я сам управлюсь.
   Он подошел к фуре, взял один из балахонов и обнюхал его.
   – Толково закоптили. Как эту дерюгу надевать?
   – Сам, что ли, пойдешь брать тех шуров? – спросил с передка Тимофей.
   – Сам пойду. Тучков, кыш отсюда! Мне главное – в дом попасть…
   – Там кулаками не отмашешься, – сказал Ваня. – Там и трущовки, и жулы.
   – Так и я не с пустыми руками.
   Положив балахон обратно на фуру, Архаров подошел к своей лошади и вынул из седельных чушек пистолеты.
   – Пойдете следом за фурой, – велел он Бредихину.
   – Архаров, я велю молодцам тебя связать, – пригрозил Бредихин. – Ведь подцепишь заразу!
   – Подцеплю – Матвей вылечит, он теперь умный. Микроскопические создания сотнями истребляет. А ну, кыш!
   Отбив руку Бредихина, Архаров положил пистолеты на фуру и, поставив ногу на ступицу, сам туда полез – надо признаться, весьма неуклюже.
   – Ишь ты! – воскликнул Федька. – А что, ребята? А не побузить ли напоследок?!
   – Слышь, талыгай, я с тобой! – крикнул тут Демка. – Где тут моя ряса?
   Архаров, сидя на фуре, глазам не верил – на нее лезли мортусы. Сивый мужик уже уверенно брался за вожжи. Архаров впервые видел вблизи их лица – он уже знал и считал своими Демку, Тимофея, шалого Федьку, но кто рыжий парнишка, и худощавый одноглазый, и кругломордый, невзирая на голодное житье, с носом репкой, – пока понятия не имел.
   Страшный Ваня просто улегся на дно, укрывшись рогожей, так что его лицо оказалось у архаровских колен.
   – Ты, талыгайко, не бойся, – сказал он. – Это пусть трущи боятся и тот ховряк, оспой покарябанный. Федя, помоги ему облачиться!
   – Пошли к черту! Это вам не ярмарка с балаганами! – вдруг осознав, что тут творится, заорал Архаров.
   И тогда к фуре подошел доселе незримый для мортусов Шварц.
   – Не извольте беспокоиться, ваша милость, – церемонно сказал он. – Я их знаю. Коли они вашу милость признали, то гнать их не след.
   – Они с ума сбрели!
   – Полагаю, сии молодцы превосходно ведают, что творят. Не отказывайтесь, Николай Петрович. Они справятся.
   Ваня приподнялся на локте.
   – Ты, черная душа? – спросил он. – То-то голосишко ведомый… Ты-то чего за нас вступаться вздумал, батька крестный?
   – Знаю, что затеяли, вот и вздумал, – отвечал Шварц. – Все должно быть по-божески.
   – Да, – вдруг произнес Тимофей. – Все должно быть по-божески. Все уселись? Талыгай, держи крюк. Ну, с Богом!
   Фура тронулась.
   – Бредихин, далее – по диспозиции! – крикнул Архаров. – Левку придерживай! Шварц, к парадному крыльцу! Тучков, кыш на место!
   – Не изволь сомневаться! – ответил Бредихин.
   – Тихо! – шумнул на Архарова Тимофей. – Едем споро, словно бы за нами трущи косают… тихо, ширшата, держись…
   Бредихин, Шварц, Левушка и солдаты остались в темноте. Фура, скрипя, вписалась в поворот, въехала в переулок, Тимофей ударил по коням, она пошла враскачку.
   – Тут, – шепнул Тимофею Архаров.
   – Ишь, ворота притворили… Демка, отворяй…
   Демка соскочил, подергал створку ворот – изнутри она была заложена каким-то засовом, – нашел подходящую щель, вставил крюк, отжал створку, и во дворе что-то стукнуло.
   – Держись, – сказал Тимофей, заставляя лошадей повернуть и направляя их в плохо видную дыру ворот.
   Правил он хорошо – фура вкатила во двор, не задев вереи.
   – Вон каретный сарай, – показал Архаров.
   Демка тем временем, догадавшись, что на шум кто-то уж наверняка подошел к окнам, кинулся притворять ворота, но не слишком.
   – Молчи, – шепотом велел Ваня Архарову. – По болтуну признают…
   – Главное – в дом попасть, – отвечал Архаров, и уже в последний миг – тут же Тимофей в дегтярной робе, соскочив с передка, подхватил крюк и побежал к крыльцу, Демка – за иим.
   Архаров, подпихнутый Ваней, приземлился на утоптанную землю, ему сунули в руки крюк, и он тоже побежал, бок о бок с Федькой.
   – Дверь держи, – сказал ему Федька и вслед за Тимофеем и Демкой взбежал на крыльцо.
   – Что стряслось-то? Какого хрена вернулись?! – кричал в сенях мужчина. – Илюшка!..
   И крик прекратился, раздался стук падения.
   Архаров ворвался в сени последним.
   Тимофей, Демка и Федька, не слишком стесняясь привычными робами, лупили крюками направо и налево. Один из мародеров кинулся к двери, но Архаров встретил его привычным манером – держа крюк в левой руке, он подпустил к себе малорослого противника и благословил его обухом кулака по темечку. Это был удар из арсенала бойцов-стеношников, не для всякой драки пригодный, но тут как раз хорошо пошел.
   – Дверь держи! – проорал, не оборачиваясь, Федька и исчез в каком-то коридоре. На Архарова, проскочив мимо Тимофея, вылетел расхристанный парень с ножом. Кулак против ножа – сомнительное оружие, особливо когда целят в брюхо, но Архаров, как сумел, левой рукой треснул мародера во всю дурь крюком по плечу – и, судя по крику, сломал тому ключицу.
   А на крыльцо уже взбегали прятавшиеся под рогожами мортусы, без своих страшных балахонов, с крюками, что несколько озадачило Архарова – он понял, что эта шалая братия для того и смылась с бастиона, вооруженная освоенными за несколько месяцев снарядами, чтобы малость повоевать, затем и крюки прихватила, и только смущало его, что каторжники, колодники и клейменые воры вдруг принялись защищать государство и закон.
   – Архаров, держись! – услышал он пронзительный голос, и тут же чуть не сел на пол – Левушка, оттолкнув его, влетел в просторные сени и с тем же воплем «Держись, Архаров!» поскакал куда-то вглубь особняка, размахивая обнаженной шпагой.
   Архаров обвел взглядом поле боя – увидел лежащего мужчину, увидел парня, которого треснул крюком, увидел и того, кого благословил по темечку – тот стоял на коленях и ничего не соображал.
   – Ваня! Тимофей! – позвал он.
   Высокий мортус обернулся к нему и скинул с лица колпак с дырками. Это оказался Тимофей.
   – Связать, что ли? – проследив архаровский взгляд, догадался он.
   – Связать. Поищи, в хозяйстве дожны быть какие ни есть веревки.
   Тимофей приложил руку ко рту и загукал, забулькал, загудел по-лешачьи.
   – Впервой слышишь? Так налетчики перекликаются. Сейчас Демка или Сергейка прибегут. А нам бы пока дверь покрепче припереть, – сказал он. – Эй! Яман, Скес! Михей! Сюда!
   – В окна уйдут, – ответил Архаров и тоже скинул колпак.
   – Не-е, там наши не пустят. Ступайте, ваша милость, – вдруг почти по уставу обратился он к Архарову. – Там еще будет драка. А я дверь хоть бы сундуком задвину.
   И он, поднатужившись, поволок к двери расписной сундучище пуда в четыре весом по меньшей мере.
   Архаров вышел из сеней и направился туда, где шумели и ругались.
   Попал он на кухню, где обнаружил, кроме мортусов, и преображенцев – Бредихина и Соловьева.
   – Все по диспозиции! – доложил Бредихин. – Они к парадному крыльцу побежали, там мы их и встрели. Ты глянь, каково они тут вооружились!
   У окон стояли прислоненные фузеи, были там и два карабина.
   – Коли бы идти на приступ – тут бы они нас всех и положили, – отвечал Архаров. – И дали бы деру. Это – все?
   Он имел в виду связанных и усаженных на пол мародеров, их было четверо.
   – Нет, часть мы прямо на парадном крыльце взяли, те на улице, часть наверх подалась, во второе жилье. Как бы из окон не попрыгали. Архаров, твой дружок тоже наверх понесся. Зря ты его с собой потащил…
   – Поди его удержи… Ладно. Где тут лестница? – спросил Архаров.
   – Пошли, покажу, – сказал пожилой сивый мортус, у которого даже клеймо «ВОР» от времени как-то сгладилось.
   Архаров подивился тому, как быстро освоились эти люди в богатом особняке. И пошел следом.
   Лестница вывела из помещений для хозяйственных надобностей и для дворни в барские апартаменты второго жилья. Архаров, его проводник и последовавший за ними из любопытства Бредихин оказались в длинной темной анфиладе. Вдалеке, видать, горела одинокая свеча и бросала дорожку света по наборному паркету, эта дорожка стремилась из арки в арку и достигла наконец архаровских ног.
   – Вот тут-то приемы устраивать, – сказал Бредихин. – Знатные баре живут. Гляди, что за мебели, какие бронзы.
   – Бронзы, – согласился Архаров. – Слышь, как звенят!
   Они ускорили шаг.
   В большой гостиной, замыкавшей собой анфиладу, они обнаружили Федьку, сидящего на дорогом стуле и созерцающего шпажный поединок, как если бы он в театральной ложе наслаждался прыжками и пируэтами итальянской балерины.
   Дрались Левушка Тучков и высокий черноволосый мужчина, тонкий и проворный, а главное – темнолицый. Это мог быть только француз, которого запомнил Устин Петров.
   Кроме них, там были на полу два тела – надо думать, покойники. И стояла окаменевшая от ужаса девица в белом со свечкой в руке.
   – Тучков, это твое привидение? – крикнул Архаров.
   Левушка нападал отчаянно, мужчина защищался с неожиданным умением.
   Архаров себя фехтовальщиком никогда не считал – в юности, понятное дело, учился, но того, чтобы дневать и ночевать в зале с фехтмейстером, как недавно Левушка, – и в заводе не было. Однако порассуждать о шпажном бое он умел. Сейчас, глядя на поединок, он отметил правильность Левушкиной осанки, идеальное положение корпуса и длинных ног, четкость штосов и парадов, но, переведя взгляд на его противника, нахмурился. Тот дрался отнюдь не так, как учат в полках, а по какой-то диковинной методе – отчаянно сближаясь с противником и при этом совершая выпады не только клинком, но и ногами, норовя попасть ступней Левушке в голень, а то и в бедро. Такую манеру Архаров видел впервые, да и Бредихин тоже. Они переглянулись.
   – Бросай оружие! – крикнул Бредихин и взял мужчину на прицел.
   – Ах, обида какая, не дали досмотреть, – сказал Федька с искренностью ребенка, у которого отнимают чересчур для него сложную и дорогую игрушку. Он встал и нацелился крюком, чтобы ударом снизу развести оба клинка.
   Архарову это не понравилось – он не мог допустить, чтобы скрестились офицерская шпага Левушки и крюк мортуса.
   – Кыш, – сказал он Федьке, вынул из ножен свою шпагу и, шагнув вперед, сделал тот самый символический удар снизу.
   Левушка, тут же отступив на шаг, отсалютовал – но не столько Архарову, сколько противнику. Тот же, опустив клинок, оставался в позитуре фехтовальщика – ноги должным образом согнуты, левая рука – изящно вознесена ввысь. Как если бы не он сейчас дрался в нарушение благородных правил…
   Между бойцами оставалось ровно столько места, чтобы при малейшей возможности продолжить схватку.
   – Верши мне, – сказал Федька, замахиваясь крюком на мужчину.
   – Тучков, назад, – приказал Бредихин. Левушка неохотно послушался. Тогда Бредихин, правой рукой держа пистолет, левую протянул – и мужчина с неожиданной галантностью отдал ему шпагу.
   – Вот ты-то мне и нужен, – сказал мужчине Архаров. – Кто таков?
   – Я гувернер господских детей Жан-Луи Клаварош! – отвечал мужчина по-русски, однако ж сразу было ясно – иностранец.
   – Кто такова? – этот вопрос Архаров обратил к девице.
   Девица, придя в себя, задрала подбородок и отвернулась. За нее ответил мужчина – по-французски. Эта галантность была, на взгляд Архарова, совершенно неуместна – Клаварош больше заботился о том, чтобы его поняла девица, чем об Архарове с Бредихиным, взявших его в плен.
   – Переведи, Тучков.
   – Здешняя гувернантка и учительница музыки, звать – Тереза Виллье, – с некоторым разочаровением произнес Левушка.
   – Врут, – убежденно заявил Бредихин. – Он уж точно мародер, а она – с ними заодно, и никакая не француженка.
   – А вот проверим, – вдруг додумался Архаров. – Вон клавикорды. Скажи ей, Тучков, пусть садится и играет.
   – Играет? – Левушка ушам своим не поверил.
   – Ну да. Это ж и есть твое привидение за клавикордами? Или нет?
   Левушка, что с ним бывало не так уж часто, растерялся.
   – Вроде оно…
   – Не обижайте бедную девицу, – попросил Клаварош по-русски. – У нее замутился рассудок.
   – У меня у самого сейчас рассудок замутится, – пожаловался Архаров. – Коли по уму, так его допросить и – тебе, Бредихин…
   Бредихин кивнул. И без слов было ясно – для чего. Мародеров, да еще оказавших бешеное сопротивление, ждал расстрел. Всех. Как-то так само решилось, без слов, что этой неприятной работой займется Бредихин. Построит на заднем дворе солдат – не преображенцев, великолуцких, – и скомандует дать залп.
   – Пойду пригляжу, чтобы тех, кто в переулке, завели во двор, – сказал он и покинул в гостиную.
   Его уверенные шаги прогремели по анфиладе и угасли.
   – А девку бы надо на Остоженку, чтобы дала показания, – сказал Архаров задумчиво. – На сей предмет у нас Шварц имеется…
   – К Шварцу? Через мой труп! – возмутился Левушка. – Ты что, не слыхал про его методу?
   Архаров нехорошо усмехнулся. Кое-что он про своего нового приятеля уже проведал.
   – А что, неглупая метода. Показывает все свои кнутобойные орудия и любезно просит сказать правду. Дураком нужно быть, чтобы врать и отпираться. Тучков, не дури. Мы взяли шайку мародеров, которых нужно осудить по всей строгости закона. И Клавароша твоего – соответственно. Но с ними-то проще – захвачены при сопротивлении. А девка все это время жила в доме и все видела. Да и не одна, поди, жила – не за так ее тут кормили-поили… Возможно, она даже знает какие-то тайники.
   Клаварош внимательно вслушивался в неторопливую архаровскую речь – и вдруг пылко заговорил по-французски. Опомнившись, начал сам себя нескладно переводить, но Левушка рукой сделал ему знак, чтобы замолчал.
   – Клаварош говорит – он ее прятал. Пить-есть ей приносил и смотрел, чтобы она с шайкой не встречалась.
   – Вранье. Ты же сам рассказывал, как она среди бела дня играла на клавикордах. И двери отперты – кто хошь заходи, слушай, любуйся!
   Левушка несколько смутился.
   – Днем-то они, поди, отсыпались, – предположил он. – Трудились-то по ночам…
   – Тучков, уймись. Не твоя печаль чужих детей качать. Федя, позови мортусов – нужно обыскать особняк. Много любопытного, поди, сыщется. Коли что этакое – как раз на фуре и отправим на Остоженку. И девку твою заодно.
   – И ее – на фуре?
   – Невелика барыня.
   Федька обернулся на француженку, оглядел ее, вздохнул и вышел.
   Левушка отошел к окну. На лице было написано сильнейшее недовольство. Однако Архаров был тут старшим по званию – приходилось подчиняться.
   – Ступай сюда, Тучков, без тебя не обойтись. Спроси его – пусть растолкует хоть по-французски, да вразумительно, как сюда попал.
   – Я знаю по-русски, – сообщил француз.
   – А твоего русского языка для дачи показаний хватит? – осведомился Архаров, подошел поближе и тряхнул пленника за грудки. – Понаехали, спасу от вас нет! Гувернер, говоришь?
   – Воспитатель, – упрямо сказал по-русски Клаварош.
   – Кем был в своем отечестве?
   Француз усмехнулся.
   – Кучером!
   – Как кучером? – спросил ошарашенный Левушка.
   – А так – кнутом махал. Это он правду говорит, – сказал Архаров. – И, сдается мне, не от хорошей жизни в Россию сбежал. С кем-то он дома не поладил, статочно, что с правосудием.
   – Служил в Лионе у господина виконта де Бюсси, у госпожи маркизы де Каюзак, имею рекомендации, – сообщил француз. – Меня оклеветали, будто продаю на сторону фураж.
   – Как, и ты?! – изумился Архаров. – Слышишь, Тучков? Нет, тебя, сударь, не оклеветали. У нас в полку такой вор завелся, ну точь-в-точь так же глядел!