Страница:
Француз встретил его на лестнице и с пистолетом.
– Никто не наведывался? – спросил Архаров.
– Нет еще.
– Провианта себе сыскал?
– Принес наверх.
– Прелестно. Пошли.
Француз, невзирая на годы, легкий и гибкий, взбежал по лестнице, Архаров тяжко протопал следом.
В спальне графини Клаварош по просьбе Архарова выдвинул сундук из-под кровати и откинул крышку.
Много там было всякого добра – и медяки, и серебро, и даже золото, и запястья, и сережки, и колечки, и образки, что носят на шее, и низки жемчуга. Даже если набить полный карман – никто не заметит пропажи.
И очень даже хорошо, что сундук так тут и остался… проверять – некому… Это уже потом, когда его содержимое будет описано и сдано, всякое колечко окажется на счету.
Архаров в последний раз задал себе вопрос – верно ли он поступает. И окончательно определил – да, верно.
Воровать он не был приучен, и мысль, пришедшая в голову, не была им самим определена как мысль о краже. Архаров решил, что немного этих денег надо бы взять для доброго дела. А именно – при расставании с мортусами хоть как-то наградить их. Деньги им в тюрьме очень пригодятся. За деньги можно купить всякие послабления. Хорошую еду, к примеру (тут вспомнилось слово «бряйка»). А даже если побег?
Ну так пусть за этот побег перед Господом Богом сенатор Волков отвечает. От него зависело, вернутся ли эти люди в общество для правильной жизни, или будут возвращены туда, где приходится действовать воровскими способами.
Архаров знал, что имеет право на такой поступок. Откуда – неизвестно, а только знал.
К счастью, у него был при себе влажный от уксуса платок. Обернув руку, он стал вытаскивать то, что казалось более ценным, – золотые монеты и безделушки. Нагреб немалую кучку, увязал ее в тот же платок и, держа за хвостик обеими руками, выложил на постель.
Клаварош молча глядел на эту деятельность.
– Никому ни слова, – велел Архаров. – Я потом пришлю тебе еще провианта.
И подумал, что надо же как-то и Клаварошеву судьбу решать. Коли мародер не сбежал, а продолжает стеречь свою Жанетку и караулить того, кто явится ли, нет ли, за сундуком – Бог весть, то ведь и он еще не совсем потерянная душа.
Но сейчас решительно ничего на ум не шло.
Сунув узелок в карман, от чего мундир сразу же несколько перекосило, Архаров пошел прочь.
Когда возвращался на Остоженку, ему попалась по дороге фура мортусов, поди знай – с чумного бастиона, или каких-то иных. Архаров поднял руку – словно бы приветствуя. Мортусы отсалютовали крюками и проехали к наплавному мосту, а он, придержав коня, некоторое время глядел им вслед. Выходит, свои?
На Остоженке он отыскал Никодимку и велел раздобыть лоханку с уксусом. Поставил ее у своего изголовья, высыпал содержимое узелка, попробовал накрыть сверху тряпицей. Тряпица провисала. Показывать же товарищам, что там у него мокнет, избавляясь от заразы, Архаров не желал. И так на него из-за орловского поручения многие смотрели косо. Он опять кликнул Никодимку, велел ему взять лохань и следовать за собой.
Пришел Архаров к чулану, где все еще держали Устина Петрова.
Похоже, ни граф, ни Волков, ни умница Еропкин так до конца и не поверили Архарову в том, что Устин в смерти митрополита невиновен. У двери чулана обнаружился часовой. Архаров рявкнул на него посвирепее и получил доступ к узнику. Приняв у Никодимки лоханку, он вошел.
Устин стоял на коленях, глядя в темный угол. Очевидно, видел внутренним взором образа, к которым обращался с молитвой. Повернул голову он не сразу.
– Принес я тебе кое-что, – сказал Архаров. – Глянь-ка. Не узнаешь?
Дверь чулана он притворил лишь, и в полоске света Устин увидел лоханку и блестящие вещицы на дне, под уксусом.
– Неужто? – растерянно спросил он.
– Да, Устин Петров, сундук ваш с Митькой сыскался. Хочешь ли знать, где?
По лицу Устина Архаров понял – очень хочет, да как-то неловко ради мирского дела отвлекаться от молитвы.
– Пусть у тебя побудут, погляди, поразмысли, – с тем Архаров поставил лоханку на пол и вышел из чулана.
– Запри, – велел он часовому.
И тогда лишь стал искать смысла в своем поступке.
Несомненно, Устин очень желал знать, был ли сундук арестован сам по себе, или же в доме человека, который охотился за ним. То есть – найден ли подлинный убийца митрополита. А коли найден, и вина его доказана, то выглядит он со своим поканием у гроба и желанием пострадать – дурак дураком…
Нет, сказал себе Архаров, этот смешной дьячок – дурачок, дурачок восторженный, но не дурак. Пострадать ему захотелось еще и потому, что он полагает себя виновником гибели дружка Митьки. Он не знает, где найден сундук, он не сопоставил его с тем угловатым мешком, который мародеры заставили тащить в ховринский особняк. Так что пусть поглядит, подумает, пораскинет мозгами. Пусть сведет вместе все, что накопилось у него в голове по этому делу, как известное Архарову, так и неизвестное. Он еще не готов к подлинному покаянию – при котором прозвучало бы имя убийцы. Так пусть понемногу дозревает. Да и лоханка в темном чулане целее будет.
Оказалось, его уже искали. Следовало ехать встречать обоз с продовольствием и одеждой из Санкт-Петербурга, конвоировать его к Данилову монастырю и Павловской больнице, там передать охраняющим бараки офицерам. Это добро предназначалось для выздоравливающих больных, покидающих лечебницы, и выдавалось по приказу Орлова бесплатно.
В Даниловом монастыре, куда добрались уже близко к полуночи, Архарову сообщили новость: из женщин, которых по его приказу привезли на фуре мортусы, две выжили, но еще очень слабы. Он спросил – кто. Оказалось, Марфа и одна из девок, но которая – служитель, рассказавший об этом, не знал, не запомнил имени. И пускать к ним не велено.
Переночевал он с солдатами в палатке, спал плохо, потому что мерз, а на Остоженку вернулся лишь наутро. Там узнал – приходил Шварц, домогался, что-то имел сообщить. Архаров, кряхтя, ворча и поминая всякие члены человеческого тела, взял с собой Левушку и поехал на Никольскую. Шварца там не случилось – где-то бродил, выполняя приказание. От бесплодной суеты Архаров впал в ворчливое состояние духа. И оно продолжалось до ночи – когда он, оказавшись в еропкинской гостиной, увидел свой тюфячок и сильно обрадовался тому, что вот сейчас уляжется, вытянет ноги и вздохнет всей грудью с облегчением.
Не тут-то было.
Казалось, только глаза прикрыл, а уже принялись какие-то сукины дети трясти за плечо, звать по имено-отчеству с отвратительной почтительностью:
– Ваши милости Николаи Петровичи, ваши милости, не извольте спать!
– Убью, – буркнул Архаров и повернулся на бок, лицом к стенке.
– Ваши милости, они вора изловили, просят сказать, куды его девать.
– Кто изловил? – спросил заспанный Архаров.
– Здешние обыватели…
Архаров резко сел.
– Гони всех в шею! – приказал он. – И коли ты, дармоед, еще раз меня из-за какой-то дряни разбудишь, зубов недосчитаешься!
Никодимка отскочил, а Архаров опять завалился спать.
Утром он попытался вспомнить мерзкое ночное явление. Но никто из соседей Никодимку не заметил, все спали без задних ног, сам же он с перепугу забрался в каретный сарай, решив показаться Архарову на глаза не ранее, как к обеду. Выманил его оттуда Левушка, расспросил, а, расспросив, помчался отыскивать приятеля.
Архаров решил заявиться к Шварцу как можно ранее, чтобы застать немца дома. И это ему удалось. Правда, экспедицию он совершил на пустой желудок, но оно было и не вредно. Ранних обильных фрыштиков Архаров не любил.
– Под описание ваше, сударь, четыре человека формально подходят, но как мне узнать, который из них вам нужен? – спросил Шварц.
– Покажи мне их, – потребовал Архаров.
– Сие затруднительно, они сидят по домам, а я не имею предлога, чтобы врываться к законопослушным обывателям.
Слово «обыватели» пробудило в архаровской памяти нечто смутное и неприятное. Однако докапываться он не стал.
– Придумай что-либо, Карл Иванович. Мне хоть в щелку взглянуть.
Немец задумался.
– К церковному старосте Леонтьеву я могу наведаться порасспросить о племяннике, племянник его под моим началом служил, да перед самой чумой в Саратов по семейному делу поехал и не вернулся.
– Пошли! – распорядился Архаров, и тут понял, что все не так просто. Сам он был к седле, к коему уже притерпелся, немец же – пешком. И Шварц не имел привычки выходить из дому, не позавтракав. Он утверждал, что горячая пища с утра способствует порядку в работе желудка и прочих органов. Пришлось подождать, пока он аккуратно съест миску перловой каши с постным маслом. Потом немец сунул в большой карман своего синего кафтана ломоть хлеба, чинно завернутый в бумажку, объяснив, что иначе теперь по Москве не ходит – пообедать, как раньше, в любом трактире нельзя, они большею частью закрыты.
Отправились к церковному старосте, причем Архаров вел коня под уздцы, обнаруживая при этом отвычку от долгого пешего хождения. Видели старосту в окошко. Оказался – не тот. Зато он подсказал предлог для посещения другой подозрительной особы – вроде бы там в дом мародеры ломились, решив, что жильцы вымерли. Шварц с Архаровым пошли проверять. И с тем же успехом.
– Кстати о мародерах, – вспомнил Шварц. – Я вынужден вашу милость оставить. Еще третьего дня собирался навестить купца Кучумова и велеть ему забрать свое имущество из ховринского дома. Там довольно провианта, у него из лавки похищенного, и пусть привезет обратно, ибо провиант стоит денег.
– Кучумов? – переспросил Архаров.
– Да, я уж вашей милости докладывал.
– К нему можно человека с запиской послать, – решил Архаров.
– Нет, ваша милость, я должен явиться сам.
– Почему так?
– Чтобы он и все его соседи знали – я продолжаю выполнять свои обязанности, – объяснил Шварц. – Только таким путем достигается уважение.
– Много тебе дало их уважение! – съязвил Архаров, вспомнив, как преображенцы вызволяли немца из горящего дома.
– Следует отличать обывателя добродетельного от преступника, – поняв, к чему клонит офицер, возразил Шварц. – Добродетель должна быть вознаграждаема от полиции. Кучумов ни в чем дурном не замечен, и я сам хочу сообщить ему приятное для него известие.
Делать нечего – поплелись сообщать приятное известие, потому что Архаров не хотел упускать Шварца. Сгинет в московских переулках – и карауль его опять спозаранку!
По дороге Шварц осторожненько пытался выяснить, для чего Архарову немолодые благообразные мужчины купеческого звания в количестве четырех штук, но ответа не получил. Архаров положил себе во всем признаться Шварцу, когда можно будет уже диктовать победную реляцию.
Жил Кучумов в хорошем месте – у храма Успения Богоматери, что на Покровке. Храм был любопытен тем, что имел тринадцать куполов, и Шварц даже предложил Архарову их счесть. Он постучал в калитку дома, ему отозвались, и Архаров из вежливости перешел на другую сторону улицы. Шварц был впущен во двор, но не в дом, и хозяин вышел к нему на крыльцо. Беседа была короткой, но для хозяина, как и предполагал Шварц, приятной, потому что, когда Архаров увидел их прощающимися у калитки, Шварц поправлял что-то, лежащее в кармане. Очевидно, не только добродетель должна была быть вознаграждаема от полиции, но и полиция – от добродетели, и в том был тайный смысл похода к Кучумову.
Шварц задержался у калитки, чего Архаров не ждал – он уже принялся переходить улицу. Но вдруг резко повернул направо, прошел немного вперед в сторону Мясницкой и тогда, оказавшись загорожен собственным конем, обернулся.
Зрение его не подвело – Кучумов, хотя и одетый по-домашнему, был удивительно похож на мужчину, получившего тот самый третий меченый рубль.
Шварц догнал Архарова и сообщил, что есть предлог для похода к третьему благообразному лицу, но Архаров только помотал головой.
– Давно ли ты Кучумова знаешь? – спросил он.
– Да лет двадцать, не менее, – отвечал Шварц.
– Не впервые, поди, ему приятные новости доставляешь?
– Случается, – поняв, что Архаров все уразумел, сдержанно отвечал Шварц.
– И сильно он тебе благодарен?
– Соответственно. Он-то на фабричных грешил. Они могут целым скопищем налететь и хоть целый армейский обоз растащить. Так что он на своем добре уже крест поставил. А тут оказалось – рядышком лежит, и в почти полной целости и сохранности. Обещал тут же отправить людей с подводой.
– Погоди, погоди, какая подвода?! – забеспокоился Архаров. Ему вовсе незачем было, чтобы кто-то сейчас вламывался в ховринский особняк, производил шум и создавал впечатление, будто вывез вместе с мешками прошлогодней подгнившей муки и сундук с деньгами!
Тем более – Кучумов!
Архаров с ловкостью, самого его поразившей, взобрался на коня.
– Слушай, Карл Иванович, ступай к Ивановской обители и жди меня там! – велел он и без всяких объяснений ускакал.
Насчет Ивановской обители Архаров сказал неспроста – вспомнил про Людоедку Салтычиху в ее вонючей яме. Коли Шварц так о ней беспокоится – так вот случай закинуть ей туда ломоть хлеба, взятый им на случай, коли проголодается вдали от дома.
В черном дворе особняка он обнаружил привязанного вороного мерина, в котором опознал Левушкиного Ваську.
Громко зовя и подпоручика Тучкова, и мусью Клавароша, и всю их родню в разнообразных сочетаниях, Архаров ворвался в особняк, и первым, кого он там увидел, был Федька.
– Ваша милость! – радостно воскликнул мортус. – А мы уж не знали, где вас искать! Господин Тучков хотел в Данилов монастырь скакать, насилу удержали!
– Какого черта меня искать? И что тут у вас, любить вас в три хрена, творится?!
– Так меня же Клаварош к вам посылал, я вашего камердинера отыскал!..
– Кого ты отыскал?! – Архаров редко приходил в ярость, но тут, кажется, повод был подходящий. – Какого, на хрен, камердинера? Я кто, граф Орлов, что ли, чтобы камердинеров с собой возить? Или гетман Разумовский?!
– Да вашего же, Никодимку, – пятясь, сказал Федька. – Сказался камердинером! Велел ему вас будить и доложить, что мы злодея изловили!
– Злодея? – Архаров начал что-то этакое, ночное, невнятное, припоминать. – Какого злодея?
– Какой за сундуком явился.
– Так… – Архаров сделал Федьке рукой знак, чтобы помолчал. И точно, тормошил же его дармоед! А потом вовсе сгинул… Почему же он сгинул? Потому что был спросонья изруган. Но он что-то не то плел…
– Ты в каком виде на Остоженку явился? – сообразив, спросил Архаров. Федька несколько смутился и начал что-то объяснять про крышу барака и земляное гульбище над ней, про веревку и крюк. Одновременно он вел Архарова туда, где должен был караулить сундук Клаварош. Понять было сложно, но Архаров поднапрягся и, скорее по Федькиному смущению, чем по словам, догадался: мортусы нашли способ удирать ночью с чумного бастиона. Разобрав в углу крышу барака, они вылезали на валганг, идущий изнутри вдоль бастионных фасов и фланков действительно на манер гульбища, хотя изначально валганг предназначен для установки артиллерии, затем вбивали в известную им дыру крюк, за него цепляли веревку и оказывались по ту сторону стены без ведома сержанта и охраны. Этим не злоупотребляли – в неприятностях никто не нуждался.
Не имея ни паспортов, ни денег, мортусы недолго бы продержались на воле в чумном городе, где и приютиться не у кого, особенно клейменные. А уйти из Москвы через заставы графа Брюса вроде и возможно, однако ежели поймают – пожалеешь, что на свет родился.
Федька и Демка, разумеется, оставив в бараке дегтярные робы, вылезли с бастиона еще в первую ночь, когда Клаварош сторожил сундук, и пошли к нему в гости. В ховринском особняке осталось немало одежды, принадлежавшей графской дворне, так что оба мортуса принарядились. В ту ночь, когда неизвестный злоумышленник забрался в особняк, Федька уже был достаточно прилично одет, чтобы на улице его никто не принял за мортуса. И более того – он взял фонарь и с тем фонарем нагло проследовал от Зарядья к Остоженке, готовый на все вопросы отвечать одно: по личному его сиятельства графа Орлова распоряжению, а отчет в действиях согласен давать единственно его высокоблагородию Преображенского полка капитан-поручику господину Архарову.
– То-то тебя дармоед спросонья за московского обывателя принял, – буркнул Архаров. – Вот чертов сожитель! Нет чтоб толком объяснить! Так это сколько ж времени тут ваш злоумышленник заседает? И, позволь… какого черта ты тут среди бела дня делаешь?!
Услышав ответ, Архаров едва не схватился за голову.
Оказалось, оба голубчика, договорившись с товарищами, так и жили в ховринском особняке, объясняя это тем, что Клаварош-де стар и хил, с грабителем не справится, а коли грабителей придет двое или трое – то не будет ни сундука, ни Клавароша…
Архаров даже не знал, что возразить. Ему почему-то казалось, что за сундуком явится только один человек. Тут мортусы его обставили. С другой стороны, изловили именно одного человека, так что Архаров невольно оказался прав.
В конце концов ему этого человека с большой гордостью показали.
– Господи, наконец-то! – воскликнул пойманный, когда его вынули из угла, где он лежал связанный, и вытащили изо рта скомканную тряпку. – Да что ж это делается! Ваша милость! Полюбуйтесь! Нападают, вяжут! Меня хозяин, поди, обыскался!
– Кто таков и зачем сюда залез? – перебив причитания, строго спросил Архаров, глядя при этом в лицо пойманному очень внимательно.
Лицо было небритое, но с правильными чертами и с удивительно светлыми глазами, почти прозрачными. Случалось Архарову видывать серые водянистые глаза, но эти были вовсе воздушные, как бы лишенные цвета, но при том довольно глубоко сидящие, вот такое странноватое на архаровский взгляд сочетание.
– Иван я, купца Кучумова приказчик! – выпалил пойманный. – Что на Покровке живет у Успенья, а лавки имеет и в Охотном ряду, и на Маросейке, и в Замоскворечье одна есть!
Лжи в его словах не было, одна лишь правда, хотя высказанная весьма взволнованно.
– А для чего тут оказался?
– Так налетчики сюда ж наш товар уволокли! Я выследил, потом объявилось, что их без суда и следствия постреляли, дай Боже здоровья господам офицерам, такую мразь, как гадюк, бить надобно!
– Далее, – потребовал Архаров, изучая лицо приказчика Ивана. Мужчина благообразен, лицо под щетиной гладкое, сытое… лет около сорока… но этот прозрачный взгляд…
Как будто смотришь ему в глаза, а видишь голову насквозь и букеты на обоях за его затылком…
Впервые Архаров столкнулся с таким дивом: человек разглагольствует со слезой в голосе и по-всякому лицом играет, в глазах же – воздух.
– Где его взяли? – спросил Архаров Клавароша, но ответил Демка:
– То-то и оно, что взяли во втором жилье, а ихние мешки все в первом.
– Бес попутал, – признался пойманный. – Домина богатеющий, хозяева в подмосковной, сторожа, думал, нет… что ж не попользоваться?.. Дурак я! Сказано ж – не укради! А бес словно под коленки пихал – взойди да взойди по лестнице!
Вдруг Архаров понял – скорость речи. Он говорит чуть медленее, чем следует сильно перепуганному человеку. Он очень отчетливо всякое слово произносит…
Такого странного сочетания особенностей речи и поведения Архаров еще не видывал. И потому был несколько озадачен.
– Стало быть, кучумовский приказчик? – переспросил он.
– Да вы за хозяином, ваша милость, пошлите!
– И то верно, – согласился Архаров. – Демка! Беги живо к Ивановской обители. Там в храме или на паперти человек сидит, в синем кафтане… Тьфу, да ты его знаешь! Шварц.
– Черная душа, что ли?
– Передай черной душе – Архаров велел не медля привести сюда Кучумова, чтобы сам свое добро под расписку принял. Запомнил?
– Как не запомнить! – вдруг Демка несколько смутился. – Так он же меня…
– Ни хрена. Ты ж от меня. Пошел!
Приказчик проводил Демку взглядом.
– Клаварош, доложи, как все тут было, – приказал Архаров.
– Как стемнело, мы заняли места. Я был наверху, ваши служители – внизу.
– Какие мои служители?
За неимением Демки, Клаварош изящнейшим жестом указал на Федьку.
– Точно, – подтвердил Федька. – Мы там затаились. А кабы не мы, Клаварош бы с ним ввек не управился! Знаете, ваша милость, как этот сукин сын брыкался?!
Архаров только вздохнул.
За побег с бастиона обоих следовало бы выпороть. Но Федька так истово, так честно, так беззаветно глядел в глаза, и рот его был смешно, по-детски, полуоткрыт, когла он, доложив о пленении приказчика, ждал похвалы.
– Где господин Тучков? – спросил он.
– Там, в том конце.
Федькин лаконизм несколько озадачил Архарова. Неужто с девкой?
– Чем занимается?
– Они сказали – будут ноты разбирать.
– Сейчас будут ему ноты! – Архаров сорвался со стула и понесся туда, где, по его разумению, была большая гостиная графов Ховриных.
Кругом такое делается, а этот вертопрах сидит с француженкой в обнимку и разбирает, мать его по-всякому, ноты! Махатель чертов!
Модное словечко Архаров употреблял редко – повода не было. Сам он никогда ни за кем не махал – разве что в ранней юности пытался, а потом все больше по Парашкам да Агашкам промышлял. Словцо же происходило от манеры прелестниц подавать всякие знаки веером. Им можно было подозвать кавалера, назначить час свидания, вызвать на амурную словесную пикировку, сообщить о подозрениях ревнивого мужа, словом – вести безмолвную беседу. «Они машутся» – говорили о парочке любовников, затевающей такие разговоры. Некоторое время спустя словцо стало употребляться иначе – сперва «она за ним машет» говорили о даме, потом «он за ней машет» – о кавалере, у которого, понятно, никаких вееров не водилось, хотя, сказывали, в Италии и мужчины имели привычку томно обмахиваться. Наконец образовалось слово «махатель», которое для Архарова обозначало персону изнеженную, занятую лишь амурными демаршами, избегающую службы и недостойную мужского звания.
Но Левушка был в гостиной один. Услышав архаровские шаги в анфиладе, он поднялся из-за клавикордов и поспешил навстречу приятелю.
Архаров молча оттолкнул его и ворвался в гостиную. Там лишь перевел дух.
Левушка, ничего не понимая, тоже молчал. И во всем доме, казалось, стояла сплошная тишина.
– Какого черта ты тут торчишь? – спросил Архаров. – Тебя за этим в Москву посылали?
– Так тебя же не доищешься! – обиженно сказал Левушка. – Как с утра ухлестал неведомо куда, так и сгинул! Я Никодимку расспросил, сюда поскакал, думал, ты тут, стал тебя искать, на Таганку даже поскакал…
– А туда зачем?
– Там сиротский приют сегодня открывали, были Волков с Еропкиным, потом Еропкин укатил, Волков остался, к нему там купцы с пожертвованиями притащились… Я – опять сюда, тебя опять же нет! Я – в Данилов монастырь!..
– И по сей час сидишь в Даниловом монастыре, меня дожидаешься? – сердито спросил Арзаров. – Прямо в чумном бараке на топчане?
– Так не поскакал же!
Опять наступило молчание.
– Мало ли что с тобой… – очень тихо сказал Левушка. – Убежал спозаранку, здесь тебя нет…
– Ладно, будет. Пошли отсюда. Ты с этим приказчиком Иваном говорил?
– Без тебя – не стал.
– Правильно…
Архаров вышел из гостиной, сильно недовольный собой – бежал, о косяки задевал, в коридоре меж дверей запутался… зачем? Какого гнилого хрена?..
Обозвав себя старым дураком, что в двадцать девять лет было, поди, еще не заслуженным комплиментом, он поспешил обратно – в графинину спальню, разбираться с пленником. Левушка понуро шел следом – ему хотелось еще побыть наедине с клавикордами.
– Ну что бы тебе флейту завести, какой-нибудь корнет-а-пистон? – вдруг спросил Архаров. – Свистал бы себе где угодно, хоть на биваке, хоть на марше. Хоть на плацу! Нет же, клавикорды ему подавай. Повесился на этих клавикордах, как черт на сухой вербе…
Они вернулись к Клаварошу и уселись ждать Демку со Шварцем и Кучумовым. Оказалось, занятие это весьма длительное. Первым примчался Демка, доложил, что Шварц отправлен к купцу. Затем часа полтора ждали Шварца. Оказалось, он берег ногу и решил приехать на кучумовской подводе.
Купец и немец были введены в графинину спальню одновременно.
Архаров увидел Кучумова и хмыкнул. Коли у купца такое же внимание к лицам, как у него самого, не вышло бы реприманду…
Поэтому он не стал вставать навстречу, а остался сидеть на графской постели, в тени огромного балдахина, тем самым невольно используя ухватку престарелых прелестниц, всячески избегающих яркого света.
– Уж и не знаю, как вашу милость благодарить! – кланяясь на старинный лад, начал купец. – Велю молебен отслужить во здравие его сиятельства!
Архаров тут же узнал приметный тенорок – такой, надо думать, ласкательный и вкрадчивый, когда купец в лавке обхаживал богатого покупателя, а пуще – покупательницу.
– Как прибыть изволили – так ровно солнышко над Москвой засияло! – продолжал Кучумов. – И язва тут же на убыль пошла! И товар мой тут же сыскался! Когда их сиятельство родиться изволили?
Архаров задумался.
– Опоздал, любезный. Его сиятельства именины пятого октября были. Ну-ка, говори – у тебя в хозяйстве лишь то пропало, что в лавке на Маросейке было? Или какие другие пропажи имеются?
– Никто не наведывался? – спросил Архаров.
– Нет еще.
– Провианта себе сыскал?
– Принес наверх.
– Прелестно. Пошли.
Француз, невзирая на годы, легкий и гибкий, взбежал по лестнице, Архаров тяжко протопал следом.
В спальне графини Клаварош по просьбе Архарова выдвинул сундук из-под кровати и откинул крышку.
Много там было всякого добра – и медяки, и серебро, и даже золото, и запястья, и сережки, и колечки, и образки, что носят на шее, и низки жемчуга. Даже если набить полный карман – никто не заметит пропажи.
И очень даже хорошо, что сундук так тут и остался… проверять – некому… Это уже потом, когда его содержимое будет описано и сдано, всякое колечко окажется на счету.
Архаров в последний раз задал себе вопрос – верно ли он поступает. И окончательно определил – да, верно.
Воровать он не был приучен, и мысль, пришедшая в голову, не была им самим определена как мысль о краже. Архаров решил, что немного этих денег надо бы взять для доброго дела. А именно – при расставании с мортусами хоть как-то наградить их. Деньги им в тюрьме очень пригодятся. За деньги можно купить всякие послабления. Хорошую еду, к примеру (тут вспомнилось слово «бряйка»). А даже если побег?
Ну так пусть за этот побег перед Господом Богом сенатор Волков отвечает. От него зависело, вернутся ли эти люди в общество для правильной жизни, или будут возвращены туда, где приходится действовать воровскими способами.
Архаров знал, что имеет право на такой поступок. Откуда – неизвестно, а только знал.
К счастью, у него был при себе влажный от уксуса платок. Обернув руку, он стал вытаскивать то, что казалось более ценным, – золотые монеты и безделушки. Нагреб немалую кучку, увязал ее в тот же платок и, держа за хвостик обеими руками, выложил на постель.
Клаварош молча глядел на эту деятельность.
– Никому ни слова, – велел Архаров. – Я потом пришлю тебе еще провианта.
И подумал, что надо же как-то и Клаварошеву судьбу решать. Коли мародер не сбежал, а продолжает стеречь свою Жанетку и караулить того, кто явится ли, нет ли, за сундуком – Бог весть, то ведь и он еще не совсем потерянная душа.
Но сейчас решительно ничего на ум не шло.
Сунув узелок в карман, от чего мундир сразу же несколько перекосило, Архаров пошел прочь.
Когда возвращался на Остоженку, ему попалась по дороге фура мортусов, поди знай – с чумного бастиона, или каких-то иных. Архаров поднял руку – словно бы приветствуя. Мортусы отсалютовали крюками и проехали к наплавному мосту, а он, придержав коня, некоторое время глядел им вслед. Выходит, свои?
На Остоженке он отыскал Никодимку и велел раздобыть лоханку с уксусом. Поставил ее у своего изголовья, высыпал содержимое узелка, попробовал накрыть сверху тряпицей. Тряпица провисала. Показывать же товарищам, что там у него мокнет, избавляясь от заразы, Архаров не желал. И так на него из-за орловского поручения многие смотрели косо. Он опять кликнул Никодимку, велел ему взять лохань и следовать за собой.
Пришел Архаров к чулану, где все еще держали Устина Петрова.
Похоже, ни граф, ни Волков, ни умница Еропкин так до конца и не поверили Архарову в том, что Устин в смерти митрополита невиновен. У двери чулана обнаружился часовой. Архаров рявкнул на него посвирепее и получил доступ к узнику. Приняв у Никодимки лоханку, он вошел.
Устин стоял на коленях, глядя в темный угол. Очевидно, видел внутренним взором образа, к которым обращался с молитвой. Повернул голову он не сразу.
– Принес я тебе кое-что, – сказал Архаров. – Глянь-ка. Не узнаешь?
Дверь чулана он притворил лишь, и в полоске света Устин увидел лоханку и блестящие вещицы на дне, под уксусом.
– Неужто? – растерянно спросил он.
– Да, Устин Петров, сундук ваш с Митькой сыскался. Хочешь ли знать, где?
По лицу Устина Архаров понял – очень хочет, да как-то неловко ради мирского дела отвлекаться от молитвы.
– Пусть у тебя побудут, погляди, поразмысли, – с тем Архаров поставил лоханку на пол и вышел из чулана.
– Запри, – велел он часовому.
И тогда лишь стал искать смысла в своем поступке.
Несомненно, Устин очень желал знать, был ли сундук арестован сам по себе, или же в доме человека, который охотился за ним. То есть – найден ли подлинный убийца митрополита. А коли найден, и вина его доказана, то выглядит он со своим поканием у гроба и желанием пострадать – дурак дураком…
Нет, сказал себе Архаров, этот смешной дьячок – дурачок, дурачок восторженный, но не дурак. Пострадать ему захотелось еще и потому, что он полагает себя виновником гибели дружка Митьки. Он не знает, где найден сундук, он не сопоставил его с тем угловатым мешком, который мародеры заставили тащить в ховринский особняк. Так что пусть поглядит, подумает, пораскинет мозгами. Пусть сведет вместе все, что накопилось у него в голове по этому делу, как известное Архарову, так и неизвестное. Он еще не готов к подлинному покаянию – при котором прозвучало бы имя убийцы. Так пусть понемногу дозревает. Да и лоханка в темном чулане целее будет.
Оказалось, его уже искали. Следовало ехать встречать обоз с продовольствием и одеждой из Санкт-Петербурга, конвоировать его к Данилову монастырю и Павловской больнице, там передать охраняющим бараки офицерам. Это добро предназначалось для выздоравливающих больных, покидающих лечебницы, и выдавалось по приказу Орлова бесплатно.
В Даниловом монастыре, куда добрались уже близко к полуночи, Архарову сообщили новость: из женщин, которых по его приказу привезли на фуре мортусы, две выжили, но еще очень слабы. Он спросил – кто. Оказалось, Марфа и одна из девок, но которая – служитель, рассказавший об этом, не знал, не запомнил имени. И пускать к ним не велено.
Переночевал он с солдатами в палатке, спал плохо, потому что мерз, а на Остоженку вернулся лишь наутро. Там узнал – приходил Шварц, домогался, что-то имел сообщить. Архаров, кряхтя, ворча и поминая всякие члены человеческого тела, взял с собой Левушку и поехал на Никольскую. Шварца там не случилось – где-то бродил, выполняя приказание. От бесплодной суеты Архаров впал в ворчливое состояние духа. И оно продолжалось до ночи – когда он, оказавшись в еропкинской гостиной, увидел свой тюфячок и сильно обрадовался тому, что вот сейчас уляжется, вытянет ноги и вздохнет всей грудью с облегчением.
Не тут-то было.
Казалось, только глаза прикрыл, а уже принялись какие-то сукины дети трясти за плечо, звать по имено-отчеству с отвратительной почтительностью:
– Ваши милости Николаи Петровичи, ваши милости, не извольте спать!
– Убью, – буркнул Архаров и повернулся на бок, лицом к стенке.
– Ваши милости, они вора изловили, просят сказать, куды его девать.
– Кто изловил? – спросил заспанный Архаров.
– Здешние обыватели…
Архаров резко сел.
– Гони всех в шею! – приказал он. – И коли ты, дармоед, еще раз меня из-за какой-то дряни разбудишь, зубов недосчитаешься!
Никодимка отскочил, а Архаров опять завалился спать.
Утром он попытался вспомнить мерзкое ночное явление. Но никто из соседей Никодимку не заметил, все спали без задних ног, сам же он с перепугу забрался в каретный сарай, решив показаться Архарову на глаза не ранее, как к обеду. Выманил его оттуда Левушка, расспросил, а, расспросив, помчался отыскивать приятеля.
Архаров решил заявиться к Шварцу как можно ранее, чтобы застать немца дома. И это ему удалось. Правда, экспедицию он совершил на пустой желудок, но оно было и не вредно. Ранних обильных фрыштиков Архаров не любил.
– Под описание ваше, сударь, четыре человека формально подходят, но как мне узнать, который из них вам нужен? – спросил Шварц.
– Покажи мне их, – потребовал Архаров.
– Сие затруднительно, они сидят по домам, а я не имею предлога, чтобы врываться к законопослушным обывателям.
Слово «обыватели» пробудило в архаровской памяти нечто смутное и неприятное. Однако докапываться он не стал.
– Придумай что-либо, Карл Иванович. Мне хоть в щелку взглянуть.
Немец задумался.
– К церковному старосте Леонтьеву я могу наведаться порасспросить о племяннике, племянник его под моим началом служил, да перед самой чумой в Саратов по семейному делу поехал и не вернулся.
– Пошли! – распорядился Архаров, и тут понял, что все не так просто. Сам он был к седле, к коему уже притерпелся, немец же – пешком. И Шварц не имел привычки выходить из дому, не позавтракав. Он утверждал, что горячая пища с утра способствует порядку в работе желудка и прочих органов. Пришлось подождать, пока он аккуратно съест миску перловой каши с постным маслом. Потом немец сунул в большой карман своего синего кафтана ломоть хлеба, чинно завернутый в бумажку, объяснив, что иначе теперь по Москве не ходит – пообедать, как раньше, в любом трактире нельзя, они большею частью закрыты.
Отправились к церковному старосте, причем Архаров вел коня под уздцы, обнаруживая при этом отвычку от долгого пешего хождения. Видели старосту в окошко. Оказался – не тот. Зато он подсказал предлог для посещения другой подозрительной особы – вроде бы там в дом мародеры ломились, решив, что жильцы вымерли. Шварц с Архаровым пошли проверять. И с тем же успехом.
– Кстати о мародерах, – вспомнил Шварц. – Я вынужден вашу милость оставить. Еще третьего дня собирался навестить купца Кучумова и велеть ему забрать свое имущество из ховринского дома. Там довольно провианта, у него из лавки похищенного, и пусть привезет обратно, ибо провиант стоит денег.
– Кучумов? – переспросил Архаров.
– Да, я уж вашей милости докладывал.
– К нему можно человека с запиской послать, – решил Архаров.
– Нет, ваша милость, я должен явиться сам.
– Почему так?
– Чтобы он и все его соседи знали – я продолжаю выполнять свои обязанности, – объяснил Шварц. – Только таким путем достигается уважение.
– Много тебе дало их уважение! – съязвил Архаров, вспомнив, как преображенцы вызволяли немца из горящего дома.
– Следует отличать обывателя добродетельного от преступника, – поняв, к чему клонит офицер, возразил Шварц. – Добродетель должна быть вознаграждаема от полиции. Кучумов ни в чем дурном не замечен, и я сам хочу сообщить ему приятное для него известие.
Делать нечего – поплелись сообщать приятное известие, потому что Архаров не хотел упускать Шварца. Сгинет в московских переулках – и карауль его опять спозаранку!
По дороге Шварц осторожненько пытался выяснить, для чего Архарову немолодые благообразные мужчины купеческого звания в количестве четырех штук, но ответа не получил. Архаров положил себе во всем признаться Шварцу, когда можно будет уже диктовать победную реляцию.
Жил Кучумов в хорошем месте – у храма Успения Богоматери, что на Покровке. Храм был любопытен тем, что имел тринадцать куполов, и Шварц даже предложил Архарову их счесть. Он постучал в калитку дома, ему отозвались, и Архаров из вежливости перешел на другую сторону улицы. Шварц был впущен во двор, но не в дом, и хозяин вышел к нему на крыльцо. Беседа была короткой, но для хозяина, как и предполагал Шварц, приятной, потому что, когда Архаров увидел их прощающимися у калитки, Шварц поправлял что-то, лежащее в кармане. Очевидно, не только добродетель должна была быть вознаграждаема от полиции, но и полиция – от добродетели, и в том был тайный смысл похода к Кучумову.
Шварц задержался у калитки, чего Архаров не ждал – он уже принялся переходить улицу. Но вдруг резко повернул направо, прошел немного вперед в сторону Мясницкой и тогда, оказавшись загорожен собственным конем, обернулся.
Зрение его не подвело – Кучумов, хотя и одетый по-домашнему, был удивительно похож на мужчину, получившего тот самый третий меченый рубль.
Шварц догнал Архарова и сообщил, что есть предлог для похода к третьему благообразному лицу, но Архаров только помотал головой.
– Давно ли ты Кучумова знаешь? – спросил он.
– Да лет двадцать, не менее, – отвечал Шварц.
– Не впервые, поди, ему приятные новости доставляешь?
– Случается, – поняв, что Архаров все уразумел, сдержанно отвечал Шварц.
– И сильно он тебе благодарен?
– Соответственно. Он-то на фабричных грешил. Они могут целым скопищем налететь и хоть целый армейский обоз растащить. Так что он на своем добре уже крест поставил. А тут оказалось – рядышком лежит, и в почти полной целости и сохранности. Обещал тут же отправить людей с подводой.
– Погоди, погоди, какая подвода?! – забеспокоился Архаров. Ему вовсе незачем было, чтобы кто-то сейчас вламывался в ховринский особняк, производил шум и создавал впечатление, будто вывез вместе с мешками прошлогодней подгнившей муки и сундук с деньгами!
Тем более – Кучумов!
Архаров с ловкостью, самого его поразившей, взобрался на коня.
– Слушай, Карл Иванович, ступай к Ивановской обители и жди меня там! – велел он и без всяких объяснений ускакал.
Насчет Ивановской обители Архаров сказал неспроста – вспомнил про Людоедку Салтычиху в ее вонючей яме. Коли Шварц так о ней беспокоится – так вот случай закинуть ей туда ломоть хлеба, взятый им на случай, коли проголодается вдали от дома.
В черном дворе особняка он обнаружил привязанного вороного мерина, в котором опознал Левушкиного Ваську.
Громко зовя и подпоручика Тучкова, и мусью Клавароша, и всю их родню в разнообразных сочетаниях, Архаров ворвался в особняк, и первым, кого он там увидел, был Федька.
– Ваша милость! – радостно воскликнул мортус. – А мы уж не знали, где вас искать! Господин Тучков хотел в Данилов монастырь скакать, насилу удержали!
– Какого черта меня искать? И что тут у вас, любить вас в три хрена, творится?!
– Так меня же Клаварош к вам посылал, я вашего камердинера отыскал!..
– Кого ты отыскал?! – Архаров редко приходил в ярость, но тут, кажется, повод был подходящий. – Какого, на хрен, камердинера? Я кто, граф Орлов, что ли, чтобы камердинеров с собой возить? Или гетман Разумовский?!
– Да вашего же, Никодимку, – пятясь, сказал Федька. – Сказался камердинером! Велел ему вас будить и доложить, что мы злодея изловили!
– Злодея? – Архаров начал что-то этакое, ночное, невнятное, припоминать. – Какого злодея?
– Какой за сундуком явился.
– Так… – Архаров сделал Федьке рукой знак, чтобы помолчал. И точно, тормошил же его дармоед! А потом вовсе сгинул… Почему же он сгинул? Потому что был спросонья изруган. Но он что-то не то плел…
– Ты в каком виде на Остоженку явился? – сообразив, спросил Архаров. Федька несколько смутился и начал что-то объяснять про крышу барака и земляное гульбище над ней, про веревку и крюк. Одновременно он вел Архарова туда, где должен был караулить сундук Клаварош. Понять было сложно, но Архаров поднапрягся и, скорее по Федькиному смущению, чем по словам, догадался: мортусы нашли способ удирать ночью с чумного бастиона. Разобрав в углу крышу барака, они вылезали на валганг, идущий изнутри вдоль бастионных фасов и фланков действительно на манер гульбища, хотя изначально валганг предназначен для установки артиллерии, затем вбивали в известную им дыру крюк, за него цепляли веревку и оказывались по ту сторону стены без ведома сержанта и охраны. Этим не злоупотребляли – в неприятностях никто не нуждался.
Не имея ни паспортов, ни денег, мортусы недолго бы продержались на воле в чумном городе, где и приютиться не у кого, особенно клейменные. А уйти из Москвы через заставы графа Брюса вроде и возможно, однако ежели поймают – пожалеешь, что на свет родился.
Федька и Демка, разумеется, оставив в бараке дегтярные робы, вылезли с бастиона еще в первую ночь, когда Клаварош сторожил сундук, и пошли к нему в гости. В ховринском особняке осталось немало одежды, принадлежавшей графской дворне, так что оба мортуса принарядились. В ту ночь, когда неизвестный злоумышленник забрался в особняк, Федька уже был достаточно прилично одет, чтобы на улице его никто не принял за мортуса. И более того – он взял фонарь и с тем фонарем нагло проследовал от Зарядья к Остоженке, готовый на все вопросы отвечать одно: по личному его сиятельства графа Орлова распоряжению, а отчет в действиях согласен давать единственно его высокоблагородию Преображенского полка капитан-поручику господину Архарову.
– То-то тебя дармоед спросонья за московского обывателя принял, – буркнул Архаров. – Вот чертов сожитель! Нет чтоб толком объяснить! Так это сколько ж времени тут ваш злоумышленник заседает? И, позволь… какого черта ты тут среди бела дня делаешь?!
Услышав ответ, Архаров едва не схватился за голову.
Оказалось, оба голубчика, договорившись с товарищами, так и жили в ховринском особняке, объясняя это тем, что Клаварош-де стар и хил, с грабителем не справится, а коли грабителей придет двое или трое – то не будет ни сундука, ни Клавароша…
Архаров даже не знал, что возразить. Ему почему-то казалось, что за сундуком явится только один человек. Тут мортусы его обставили. С другой стороны, изловили именно одного человека, так что Архаров невольно оказался прав.
В конце концов ему этого человека с большой гордостью показали.
– Господи, наконец-то! – воскликнул пойманный, когда его вынули из угла, где он лежал связанный, и вытащили изо рта скомканную тряпку. – Да что ж это делается! Ваша милость! Полюбуйтесь! Нападают, вяжут! Меня хозяин, поди, обыскался!
– Кто таков и зачем сюда залез? – перебив причитания, строго спросил Архаров, глядя при этом в лицо пойманному очень внимательно.
Лицо было небритое, но с правильными чертами и с удивительно светлыми глазами, почти прозрачными. Случалось Архарову видывать серые водянистые глаза, но эти были вовсе воздушные, как бы лишенные цвета, но при том довольно глубоко сидящие, вот такое странноватое на архаровский взгляд сочетание.
– Иван я, купца Кучумова приказчик! – выпалил пойманный. – Что на Покровке живет у Успенья, а лавки имеет и в Охотном ряду, и на Маросейке, и в Замоскворечье одна есть!
Лжи в его словах не было, одна лишь правда, хотя высказанная весьма взволнованно.
– А для чего тут оказался?
– Так налетчики сюда ж наш товар уволокли! Я выследил, потом объявилось, что их без суда и следствия постреляли, дай Боже здоровья господам офицерам, такую мразь, как гадюк, бить надобно!
– Далее, – потребовал Архаров, изучая лицо приказчика Ивана. Мужчина благообразен, лицо под щетиной гладкое, сытое… лет около сорока… но этот прозрачный взгляд…
Как будто смотришь ему в глаза, а видишь голову насквозь и букеты на обоях за его затылком…
Впервые Архаров столкнулся с таким дивом: человек разглагольствует со слезой в голосе и по-всякому лицом играет, в глазах же – воздух.
– Где его взяли? – спросил Архаров Клавароша, но ответил Демка:
– То-то и оно, что взяли во втором жилье, а ихние мешки все в первом.
– Бес попутал, – признался пойманный. – Домина богатеющий, хозяева в подмосковной, сторожа, думал, нет… что ж не попользоваться?.. Дурак я! Сказано ж – не укради! А бес словно под коленки пихал – взойди да взойди по лестнице!
Вдруг Архаров понял – скорость речи. Он говорит чуть медленее, чем следует сильно перепуганному человеку. Он очень отчетливо всякое слово произносит…
Такого странного сочетания особенностей речи и поведения Архаров еще не видывал. И потому был несколько озадачен.
– Стало быть, кучумовский приказчик? – переспросил он.
– Да вы за хозяином, ваша милость, пошлите!
– И то верно, – согласился Архаров. – Демка! Беги живо к Ивановской обители. Там в храме или на паперти человек сидит, в синем кафтане… Тьфу, да ты его знаешь! Шварц.
– Черная душа, что ли?
– Передай черной душе – Архаров велел не медля привести сюда Кучумова, чтобы сам свое добро под расписку принял. Запомнил?
– Как не запомнить! – вдруг Демка несколько смутился. – Так он же меня…
– Ни хрена. Ты ж от меня. Пошел!
Приказчик проводил Демку взглядом.
– Клаварош, доложи, как все тут было, – приказал Архаров.
– Как стемнело, мы заняли места. Я был наверху, ваши служители – внизу.
– Какие мои служители?
За неимением Демки, Клаварош изящнейшим жестом указал на Федьку.
– Точно, – подтвердил Федька. – Мы там затаились. А кабы не мы, Клаварош бы с ним ввек не управился! Знаете, ваша милость, как этот сукин сын брыкался?!
Архаров только вздохнул.
За побег с бастиона обоих следовало бы выпороть. Но Федька так истово, так честно, так беззаветно глядел в глаза, и рот его был смешно, по-детски, полуоткрыт, когла он, доложив о пленении приказчика, ждал похвалы.
– Где господин Тучков? – спросил он.
– Там, в том конце.
Федькин лаконизм несколько озадачил Архарова. Неужто с девкой?
– Чем занимается?
– Они сказали – будут ноты разбирать.
– Сейчас будут ему ноты! – Архаров сорвался со стула и понесся туда, где, по его разумению, была большая гостиная графов Ховриных.
Кругом такое делается, а этот вертопрах сидит с француженкой в обнимку и разбирает, мать его по-всякому, ноты! Махатель чертов!
Модное словечко Архаров употреблял редко – повода не было. Сам он никогда ни за кем не махал – разве что в ранней юности пытался, а потом все больше по Парашкам да Агашкам промышлял. Словцо же происходило от манеры прелестниц подавать всякие знаки веером. Им можно было подозвать кавалера, назначить час свидания, вызвать на амурную словесную пикировку, сообщить о подозрениях ревнивого мужа, словом – вести безмолвную беседу. «Они машутся» – говорили о парочке любовников, затевающей такие разговоры. Некоторое время спустя словцо стало употребляться иначе – сперва «она за ним машет» говорили о даме, потом «он за ней машет» – о кавалере, у которого, понятно, никаких вееров не водилось, хотя, сказывали, в Италии и мужчины имели привычку томно обмахиваться. Наконец образовалось слово «махатель», которое для Архарова обозначало персону изнеженную, занятую лишь амурными демаршами, избегающую службы и недостойную мужского звания.
Но Левушка был в гостиной один. Услышав архаровские шаги в анфиладе, он поднялся из-за клавикордов и поспешил навстречу приятелю.
Архаров молча оттолкнул его и ворвался в гостиную. Там лишь перевел дух.
Левушка, ничего не понимая, тоже молчал. И во всем доме, казалось, стояла сплошная тишина.
– Какого черта ты тут торчишь? – спросил Архаров. – Тебя за этим в Москву посылали?
– Так тебя же не доищешься! – обиженно сказал Левушка. – Как с утра ухлестал неведомо куда, так и сгинул! Я Никодимку расспросил, сюда поскакал, думал, ты тут, стал тебя искать, на Таганку даже поскакал…
– А туда зачем?
– Там сиротский приют сегодня открывали, были Волков с Еропкиным, потом Еропкин укатил, Волков остался, к нему там купцы с пожертвованиями притащились… Я – опять сюда, тебя опять же нет! Я – в Данилов монастырь!..
– И по сей час сидишь в Даниловом монастыре, меня дожидаешься? – сердито спросил Арзаров. – Прямо в чумном бараке на топчане?
– Так не поскакал же!
Опять наступило молчание.
– Мало ли что с тобой… – очень тихо сказал Левушка. – Убежал спозаранку, здесь тебя нет…
– Ладно, будет. Пошли отсюда. Ты с этим приказчиком Иваном говорил?
– Без тебя – не стал.
– Правильно…
Архаров вышел из гостиной, сильно недовольный собой – бежал, о косяки задевал, в коридоре меж дверей запутался… зачем? Какого гнилого хрена?..
Обозвав себя старым дураком, что в двадцать девять лет было, поди, еще не заслуженным комплиментом, он поспешил обратно – в графинину спальню, разбираться с пленником. Левушка понуро шел следом – ему хотелось еще побыть наедине с клавикордами.
– Ну что бы тебе флейту завести, какой-нибудь корнет-а-пистон? – вдруг спросил Архаров. – Свистал бы себе где угодно, хоть на биваке, хоть на марше. Хоть на плацу! Нет же, клавикорды ему подавай. Повесился на этих клавикордах, как черт на сухой вербе…
Они вернулись к Клаварошу и уселись ждать Демку со Шварцем и Кучумовым. Оказалось, занятие это весьма длительное. Первым примчался Демка, доложил, что Шварц отправлен к купцу. Затем часа полтора ждали Шварца. Оказалось, он берег ногу и решил приехать на кучумовской подводе.
Купец и немец были введены в графинину спальню одновременно.
Архаров увидел Кучумова и хмыкнул. Коли у купца такое же внимание к лицам, как у него самого, не вышло бы реприманду…
Поэтому он не стал вставать навстречу, а остался сидеть на графской постели, в тени огромного балдахина, тем самым невольно используя ухватку престарелых прелестниц, всячески избегающих яркого света.
– Уж и не знаю, как вашу милость благодарить! – кланяясь на старинный лад, начал купец. – Велю молебен отслужить во здравие его сиятельства!
Архаров тут же узнал приметный тенорок – такой, надо думать, ласкательный и вкрадчивый, когда купец в лавке обхаживал богатого покупателя, а пуще – покупательницу.
– Как прибыть изволили – так ровно солнышко над Москвой засияло! – продолжал Кучумов. – И язва тут же на убыль пошла! И товар мой тут же сыскался! Когда их сиятельство родиться изволили?
Архаров задумался.
– Опоздал, любезный. Его сиятельства именины пятого октября были. Ну-ка, говори – у тебя в хозяйстве лишь то пропало, что в лавке на Маросейке было? Или какие другие пропажи имеются?