Страница:
Кроме того, Шварц не постеснялся призвать его самого для дачи показаний о розыске. У Архарова глаза на лоб полезли, когда ему принесли любезную, но строгую записочку. Но он отправился на Лубянку, туда, где она сходится с Мясницкой, на Рязанское подворье, где обосновался Шварц и куда стали свозить людей, причастных к убийству митрополита. Отправился не столько с целью самому дать показания, сколько чтобы узнать о судьбе третьего меченого рубля.
Шварца при одном упоминании о тех рублях передергивало. Но он вынул из стопки бумаг запись допроса купца Кучумова. Купец, спасая спину от плетей, выдавал правого и виноватого. На жену наклепал – якобы она, пожертвовав сдуру на всемирную свечу очень дорогой скатный жемчуг, потом покоя не давала, хотела свое сокровище вернуть. Что и заставило его якобы дать приют Ивашке Дмитриеву вместе с сундуком. А рубль он, будучи сам убежден в кончине дьячка Петрова, дал якобы Ивашке, чтобы тот заказал сорокоуст и прочее, что требуется на помин души. Дмитриев же показал, что рублем сопровождался приказ пойти ночью и убрать Петрова, чтобы уж не осталось такого чересчур осведомленного свидетеля гибели владыки. И якобы он, не желая никого убивать, рубль тот попросту пропил, взяв в подвале у косого Арсеньича водки, вина и чего-то еще. А какой с пьяного спрос? Так что и за смерть фабричного Митьки он, выходит, не ответчик…
Архаров прямо взмок, читаючи. Очень он не любил сего занятия, а Левушки рядом не случилось.
– Весьма просто, – сказал, забирая бумаги, Шварц. – И, сколько я знаю народный русский характер, весьма похоже на истину: коли его посылают сделать нечто обязательное, пойти и напиться на все имеющиеся деньги.
Архаров вздохнул – он чаял найти более занятные хитросплетения. Почему-то после розыска ему именно хитросплетений в будничных трудах сильно недоставало.
Едучи с Лубянки, он решил сделать небольшой крюк и убедиться, что отпущенный Шварцем для покаяния Устин не сбежал, а сидит дома. Вдоль стены Китай-города он, сопровождаемый четверкой преображенцев, доехал до Варварских ворот и совсем было собрался углубиться в переулки Зарядья, как обнаружил свою пропажу у стены Варварской башни.
Устин каялся неожиданно буйно. Хотя всадникам и в епанчах поверх мундиров было не жарко, дьячок сидел в одной лишь рубахе и босой. Но не всякий мимоидущий обыватель понимал, чего от него хочет этот странный человек, навзрыд именующий себя недостойным милости и извергом рода человеческого, однако же протягивающий руку за подаянием.
Похоже, Устин и голодал нешуточно – его обычная округлость начала сходить с тела.
Архаров подъехал поближе.
– Устин, кончай дурью маяться, – сказал он. – Простынешь, подхватишь горячку. Иди лучше в храм грехи замаливать. Все равно тебе тут никто ничего не подаст.
– Я не достоин быть в храме Божием, – отвечал Устин.
Архаров только рукой махнул и поехал прочь.
Наконец в один прекрасный день прошелестела из уст в уста новость: похоже, гвардию собираются отправлять обратно в Санкт-Петербург! Это был подлинный праздник, офицеры ожили, Матвей примчался их поздравлять и напоил Бредихина до того, что оба были обнаружены в леднике спящими. Как не поймали горячку – одному Богу ведомо.
Вечером Никодимка, которого Архаров уже терпел почти без взлетов срамного красноречия, заглянул в гостиную и сообщил, что их милости Николаи Петровичи ожидаются на улице их милостями подпоручиками Тучковыми, а почему на улице – того он знать не может.
Велев Фомке взять фонарь, Архаров вышел. За ним поспешил и Никодимка.
Оказалось, у мортусов хватило наглости под покровом ранней темноты дойти от Зарядья до Остоженки. Они ждали Архарова в том переулке за особняком, который в народе все чаще называли теперь Еропкинским. Встали мортусы подальше от особняка – чуть ли не на углу Пречистенки. С ними почему-то был и Саша Коробов. А впереди стоял Левушка Тучков.
Архаров посмотрел на них – и ничего не сказал.
– Послушай, Архаров! – не просто обычным своим звонким, а прямо звенящим голосом объявил Левушка. – Что-то надобно предпринять! Нельзя их возвращать в тюрьму!
– А что тут предпримешь… Я не суд, отменять судебные решения не могу. Хотел бы, а не могу.
– Можешь!
– Ты умом тронулся, Тучков. Поди, сунь башку в холодную воду.
Левушка собрался было выпалить еще какую-то нелепицу, но удержал Клаварош, стал ему что-то успокоительное толковать по-французски.
– Я уже говорил о вас с его сиятельством, – сказал Архаров мортусам. – Имеется сильное противодействие в лице его превосходительства господина Волкова. Сейчас толковать об этом бесполезно. Не время.
– Как мародеров ловить – так время! – возразил буйный Левушка. – И как убийц митрополита брать – так время!.. Архаров, ты же можешь! Он же тебя послушает! Ты ему убийцу сыскал!..
– Говорил уже, – буркнул Архаров. – А то ты не знаешь… И про Устина Петрова говорил.
– И что сказал?
– Что сидит у Варварских ворот с прочими нищими, набирается там блох и святости, совсем отощал. Ты его видел?
– Мы с Коробовым ему поесть носили, так прочей нищей братии роздал, – доложил Левушка. – И что же граф?
– А ничего. Не до нас ему. Он уж душой в Петербурге, сам знаешь в чьей компании. Пойдем, – сказал Левушке Архаров. – Шастаешь Бог весть где, тебя сюда не для того посылали. А вы, молодцы, тоже ступайте. От того, что вы допоздна тут шататьтся станете и вас, Боже упаси, признают, никому лучше не будет.
– Сам ступай, – огрызнулся Левушка. – А я – с ними.
– Не валяй дурака, Тучков. Гони их на бастион и дай им выспаться. Им за работу браться. Не поедешь ведь ты заместо них на фуре с крюком.
– Поеду!
Архаров вздохнул – коли Тучков заупрямится, лучше не тратить слов и оставить в покое. Точно то же было, когда часами лупил по клавикордам. И примерно то же – когда поселился в зале у полкового фехтмейстера.
– Пойдем, Сашка, – позвал он Коробова.
Но и тихоня Коробов воспротивился – меленько так помотал белобрысой головой и остался с мортусами.
Все они смотрели на него и ждали.
Тогда Архаров встал против этой шалой братии, расставив крепкие коротковатые ноги, и внимательно, сколько позволял вечерний полумрак, вгляделся во все лица, кроме разве что изуродованной Ваниной хари – тот уже напялил колпак с дырками для глаз.
Ничего себе приятное общество…
Федька – нечаянный убийца.
Клаварош – мародер.
Тимофей. Сказывали, грабитель с большой дороги. Похож.
Никодимка?.. Сожитель-то чего вдруг среди колодников замешался?.. Хотя Марфин сожитель кем угодно оказаться может, на то она и Марфа.
Демка. Шварц утверждал, что бывалый вор, по-байковски – клевый шур.
Тот сивый мортус, что так бешено дрался в ховринском особняке. Сергейка Ушаков?
Другой, беловолосый, – три клейма на щеках и на лбу, три буквы в вершок высотой, образующие слово «ВОР». Чкарь, или как его?
Ваня. Каторжник. Совесть, по мнению Шварца, чернее преисподней.
Рыжий Яшка-Скес. Умелец по карманной части.
Кругломордый Михей Хохлов – взят за ограбление церкви, не более, не менее…
Харитошка-Яман, тоже, видать, грешник препорядочный.
Все они дрались в ховринском особняке, как черти. И себя не щадили.
Архаров подумал и хмыкнул.
Сегодня днем прибыли петербуржские депеши, и Волков проговорился, что государыня ласково писать изволила. Может, граф по такому случаю, поверив, что ее благосклонность возвратилась, на радостях выслушает наедине и скажет разумное слово?
– Тучков, пойдешь со мной к графу, – вдруг решил Архаров. – Башку пригладь, смотреть тошно.
– Ин ладно, – почуяв в голосе старшего товарища некую перемену, однако все еще показывая упрямство, отвечал Левушка.
Они пошли рядом, не разговаривая, как обычно, а сердито глядя себе под ноги.
Вдруг Архаров обернулся.
Мортусы шли следом. На почтительном расстоянии – но шли. И тоже, кажется, молчали.
Архаров вдруг разозлился – да ведь они просто вымогают у него помощь! Резко повернулся, готовый заорать и разогнать дурацкую процессию ко всем чертям. И понял, что никуда они не денутся. Растают во мраке, а потом бесшумно соберутся и опять пойдут следом. Больше-то им надеяться не на кого.
– Мать честная, Богородица лесная… – проворчал он, мучительно осознавая свое бессилие. И, сколько мог, ускорил шаг.
Ему показалось, что, куда бы он теперь ни устремился, эта свита потащится за ним – хоть пешком в Санкт-Петербург, и деваться от нее уже некуда – в монастырь разве, так и туда проникнут и будут плестись следом, глядя с надеждой в покрытую рясой архаровскую спину…
Так дошли почти до парадного крыльца, где горели многие фонари, толпились лакеи, курьеры, стояли чьи-то кареты, подъезжали и отъезжали всадники. Мортусы провожали, сколько могли, не выходя на свет. Левушка, не говоря ни слова, отстал и остался с ними. Архаров хмыкнул – вот ведь упрямая чучела…
– Ну, молитесь, – приказал он, взойдя по ступеням и обернувшись. – Господь велик – может, коли смилуется, я вас, дураков, в люди выведу.
В коридоре перед апартаментами Орлова Архаров встретил Волкова, идущего от графа. Орлов, возможно, был у себя один. Это обнадеживало.
Архаров приказал доложить о себе.
– С чем пожаловал, господин сыщик? – весело спросил граф. – За полковничьим чином? Считай, он у тебя в кармане!
– С прошением.
– Ну, говори.
– Тут у меня люди остаются, которые со мной провели весь розыск, взяли убийцу митрополита и захватили банду мародеров.
– Опять? – спросил Орлов с явным неудовольствием. – Ты уж за них просил.
– Они честно служили.
– Опять за свое?
– Коли по закону – их вернут в тюрьму, – словно бы не слыша неудовольствия, уходя от графского взгляда, бесцветным голосом продолжал Архаров.
– Вернут, откуда взяли, – поправил граф.
– А коли по справедливости, – они свой грех искупили, – упрямо заявил Архаров.
– Вот тоже негодяйский благодетель сыскался! И куда ты намерен их девать? Может, в гвардию их определить? Под твое начало? – вопрос был поставлен жестко, тут бы и выпалить подсказанный Карлом Иванычем ответ, но Архаров промолчал.
По чести, он и сам не знал, на что употребить мортусов. Диковинную идею Шварца оглашать – на резкий ответ нарываться: мало ли, что было при императоре Петре, тогда, может, и каторжник попадался иной, более склонный к добродетели… Но, коли не будет иного выхода…
– Ты полагаешь, будто они станут полезными членами общества – ну так и подскажи мне, убогому, каким манером! – ядовито осведомился Орлов.
– Они потрудились не за страх, а за совесть. Банду мародеров взяли, убийцу митрополита, как кобеля на сворке, привели, – в этих словах Архаров попытался подпустить намек.
– Да знаю, докладывал! Дальше что с ними делать – придумал?
– Нет. Но надо их в люди вывести. Заслужили.
– Экую ты на меня взгромоздил мороку… В люди! Тут сам себя не знаешь, как в люди вывести! – воскликнул Орлов. – Мало хлопот – еще и Архаров со своими каторжниками! Ну вот скажи – Самойловичу разве их отдать? Ему в больницах крепкие мужики нужны. Совсем их на волю отпускать нельзя – за старое примутся. Ну, скажем, отдам я их Самойловичу – так чума пойдет на убыль, и они без дела останутся, пустятся чудить.
Архаров молчал, глядя в пол. Возразить было нечего. Оставалось лишь пустить в ход замысел Шварца.
– Нешто ты сам с ними в Москве останешься следить за их примерным поведением? – сердито спросил граф и вдруг замер. Мысль посетила его – и по красивому лицу было видно, как эта мысль в голове обживается, укореняется, расцветает и приносит изумительный плод.
– В люди, стало быть, хочешь их вывести? Ну, гляди! Где они у тебя?
– Снаружи. Ждут у крыльца.
Орлов решительной походкой вышел на крыльцо. За ним выскочил еропкинский лакей с фонарем.
– А ну, выходите! Все, все! И ты, Ваня! – велел Архаров.
Мортусы, наконец-то хоть малость смутившись, предстали пред графские очи.
– Все, что ли? – спросил Орлов.
– Мортусы, встать отдельно, – приказал Архаров. Они подчинились.
Граф счел пальцем по головам – Архаров следил за этим пальцем – и хмыкнул.
– Девять рыл, – сказал граф. – Только-то? Я думал, за всю тюрьму просишь.
– Есть и другие, но сейчас делом заняты. Они же мортусы, никто их в отставку не увольнял, – Архаров позволил себе нечто вроде шутки, внимательно следя за графским лицом.
– Ничего, плечистые. Всего – сколько?
– Десятка два, пожалуй, будет, – вспомнив штурм особняка, сказал Архаров.
– И берешься их всех в люди вывести? Так, что ли?
Архаров видел – люди уставились не на Орлова, люди на него самого уставились с надеждой.
– Коли будет на то Божья воля, выведу.
– Ну, сам напросился! Ступай, мне сейчас недосуг, письма надобно диктовать, государыня ждет победных реляций, а решение мое вскоре узнаешь.
– Так им в тюрьму не возвращаться? – упрямо переспросил Архаров.
– Пусть службу свою пока не бросают. А ты составь список, дашь мне.
– Тучков, перепиши их всех, – тут же переадресовал поручение Архаров, ища взглядом в толпе Левушку.
– Честно, говоришь, служили? – переспросил Орлов. – И драться умеют?
– Честно служили. И драться умеют.
– Ох, Архаров, не быть тебе при дворе, – вдруг заявил граф. – Не говорун ты, нет чтобы риторически, с вдохновением рассказать… Ну, знаю я теперь, как с вами быть, братцы. Коли что – не прогневайтесь!
И, резко повернувшись, исчез в освещенных дверях, а лакей поспешил следом.
– Сдается, вас на службу возьмут, – сказал тогда Архаров.
И тогда лишь к нему вышел Левушка.
– Что это у тебя, Николаша? – спросил Левушка, тыча пальцем под стул, рядом с которым стоял архаровский баул, так что это пространство, огороженное изголовьем тюфяка, баулом и стенкой, как будто все принадлежало Архарову.
– А что?
– Лохань какая-то под тряпицей, – встав и потопав, чтобы ноги удобнее обустроились в башмаках, сказал Левушка.
– Какая еще лохань?
Левушка нагнулся и тут же, морща нос, выпрямился.
– От чумы, что ли, оберегаешься?
Никодимка, посреди гостиной бривший Артамона Медведева, смахнул с бритвы пену и тоже подошел поглядеть. Даже опустился на четвереньки, держа при этом бритву на отлете.
– Уксус, – доложил он. – Только весь высох.
– Вспомнил, – буркнул Архаров. – Кыш отсюда.
На дне лоханки лежали драгоценности из сундука, прихваченные, чтобы как-то облегчить жизнь мортусам – на случай, если их вернут в тюрьму. Архаров держал их наготове до последнего – до того вечера, когда Орлов определенно пообещал мортусов, участвовавших в поимке мародеров, не возвращать в тюрьму, а пристроить к делу. И составленный Левушкой список уже лежал в еропкинском кабинете.
Архаров знал одну малоизвестную истину: дважды карать за один и тот же грех плохо, но дважды вознаграждать за одно и то же доброе дело – может, даже и хуже. Если, скажем, Господь сам вознаградит несоразмерно доброму делу – на то его воля, а человеку надобно быть осторожнее, дабы ближние не избаловались и не принялись клянчить награду еще и в третий раз.
Граф Орлов уже довольно отплатил бы мортусам за труды и отвагу, избавив их от заключения и вернув в общество, определив на места, где они смогут честно прокормиться. Доплачивать к графскому благодеянию, как рассудил Архаров, незачем, и так изрядно. Но не себе же брать сундучные сокровища! И не сдавать же их теперь в казну, когда сундук давно уже принят, описан и оприходован! Вот сраму было бы… И не за окошко же швырять…
Он крепко задумался – и раздумье продолжалось до самого того мига, как Архаров вдел в рукава мундир и привесил сбоку шпагу.
Почему-то именно шпажный эфес под левой ладонью пробудил некое воспоминание – словно бы однажды уже приходилось вот так решать, и поступать яростно и безумно, имея опору в шпаге…
Мысль, посетившая архаровскую голову, была воистину безумна – никаким здравым смыслом ее не оправдать. А тем не менее он обрадовался найденному выходу из положения – точнее, сказал себе, что радуется только удачному выходу из нелепого положения, только способу избавиться от незаконно присвоенного имущества, хотя примешивалось что-то иное, а что – один лишь шпажный эфес, должно быть, знал, но он молчать умеет.
Медведев тем временем предупредил, что сразу после завтрака – всем внизу собираться, и ушел вслед за прочими офицерами. Убрался и Никодимка с цирюльным прикладом.
В гостиной остались Архаров, Левушка и Матвей.
– Тучков, ты у той Жанетки бываешь? – вдруг спросил Архаров.
– У которой Жанетки? – удивился Левушка. Женщины или девицы с таким именем он в Москве не знал.
– Ну, у той – из ховринского особняка. Которая на клавикордах учит.
– Так она не Жанета, она Тереза.
– Один черт. Дура девка. Кормиться только тем, что учишь на клавикордах изображать и песенки петь, а дельного ремесла не знать, – такое только французишкам на ум взойдет, – сказал Архаров. – Вот, возьми, отдай этой своей Жанетке, или как там ее, на первое обзаведение. Пусть хоть лавчонку модную откроет, что ли, с пудрой, помадой. Все кусок хлеба…
И показал на лоханку, так и стоящую под стулом.
Левушка не поленился, нагнулся, вытащил ее, снял тряпицу и ахнул.
Там лежали золотые кольца, кресты с камушками, цепочки, зарукавья – и все это вперемешку с серебром.
– Т-ты хочешь, чтоб я все это свез Т-терезе?..
– Именно так.
– Николаша, ты влюблен! – воскликнул Левушка.
– Какое там влюблен. Жаль девку, вот и все. Одна на чужбине. И вернуться-то дуре, поди, некуда. Скажи – пусть не боится, вещицы недели две в уксусе пролежали.
Если бы самому Архарову кто-либо сказал эти слова так, как он сам их произнес, то Архаров прищурился бы с великим подозрением. Но Левушка не умел понимать намерений по скорости голоса, его оттенкам и сопровождающим речь взглядам.
– Две недели? А где они раньше были?
– Где были – там их нет.
Левушка подозрительно уставился на приятеля – откуда у него этакое сокровище?
– Николашка, ты что, в митрополитов сундук лапищу запустил? – с комическим ужасом предположил Матвей.
Архаров не возразил, и тогда на докторской физиономии отобразился настоящий, неподдельный ужас.
Но Матвей уже уразумел, что в сомнительных случаях капитан-поручик Архаров сам себе законы пишет, и до поры промолчал.
– Так это свечные? Не твои? – очень недоверчиво спросил Левушка. – Это как же, Николаша?..
– Ну, ты, брат, того… – наконец неодобрительно заметил Матвей.
– Стану я своим жалованием с чужой девкой делиться. Ладно бы еще с ней побаловался… Я думал, для твоих разлюбезных мортусов деньги потребуются, тюремное житье им облегчать, ну и взял. Ты вот не догадался, что им помощь понадобится… Отдай ей как от себя, понял? – приказал Архаров. – Меня не поминай. И растолкуй, что это – на дело. Лавку там открыть, мастерскую, как все француженки… или замуж пускай выходит… И уезжает. Понял?
Матвей присвистнул.
Много он в жизни повидал, и самые знатные дамы, бывало, под пресловутым покровом ночного мрака к нему за врачебной помощью езжали, и знал он, что когда вот этак начинают спешно возводить стенку между мужчиной и женщиной, ничего путного из такой стенки обычно не выходит…
– Понял, – и Левушка вздохнул.
– Нехорошо, Николаша, – неуверенно сказал Матвей. – Не твое же. Вроде бы грех…
– А ты мне не поп, чтобы грехов не отпускать.
Спорить с ним ни Матвей, ни Левушка не рискнули.
Вещицы увязали в чистую тряпицу. Получился опрятный узелок.
Два дня спустя, когда выдалось свободное время, Левушка принарядился, велел себя побрить и причесать в две букли, извел полфунта душистой пудры на прическу, даже пошлепал по щекам пальцем, вымазанным в румянах, потом приказал, чтобы ему оседлали Ваську, и в превеселом расположении духа отправился в Зарядье.
По дороге он размышлял весьма возвышенно.
Коли француженка вдруг полюбилась Архарову, коли он наметил ее себе в любовницы – так подпоручик Тучков не имеет права становиться на дороге у боевого товарища. Даже коли сам бы втюрился по уши. Левушка даже несколько пожалел, что в его сердце не вспыхнула пылкая страсть, от коей он бы с таким мужественным благородством отказался ради Архарова. И он положил себе хоть как-то замолвить за приятеля словечко – понимая, сколько трудно будет Архарову добиться благосклонности своей любезной, Левушка вздумал как можно более облегчить задачу.
Покидая особняк, солдаты заперли парадный ход, и потому Левушка, похожий на долговязого и благоухающего с бронебойной силой купидона, вздумал заявиться с черного хода. Однако и эта дверь оказалась на запоре.
С француженки бы сталось и сбежать неизвестно куда в одной рубахе и пудромантеле. Левушка, забеспокоившись, принялся кидать в окна камушки и чурочки. Наконец додумался – подвел коня вплотную к стене и с седла, разбив окно, влез в особняк.
Он оказался в знакомом помещении – отсюда выковыривали не успевших занять позиции у окон мародеров. Вот только их оружие солдаты увезли, прочее же имущество так и осталось валяться.
Найдя лестницу, он взбежал наверх – Левушка еще не дожил до тех лет, когда по ступенькам поднимаются медленно.
Он попал в ту самую анфиладу, где уже бывал неоднократно – и все почему-то с обнаженной шпагой.
Неся перед собой перехваченный ленточкой узелок за петлю, стараясь при этом двигаться, как природный версальский маркиз, танцующий менуэт, и даже выделывая ногами томные глиссады, Левушка приближался к гостиной. Там, за дверью, было тихо. Он постучал. Никакой голос не отозвался. Левушка совсем не по-версальски приоткрыл дверь и сунул нос в щель.
В гостиной, похоже, никого не было.
Левушка обошел ее всю, только что не заглядывая под кушетки. Наконец поднялся по двум маленьким ступенькам на возвышение и посмотрел, что за раскрытые ноты лежат на клавесине.
Это точно были тетради с трудами гениального дитяти. Левушка просмотрел первую страницу – однако! Впрочем, и дитя ведь росло – сейчас ему, пожалуй, лет пятнадцать?..
Кроме нот, на клавесине лежало недогрызенное яблоко. Оно не ссохлось, а лишь потемнело. Возможно, мадмуазель Виллье не покидала особняка, но была поблизости. Однако не вопить же благим матом!
Левушка догадался – сел, красиво откинув полы мундира, к клавесину, положил узелок рядом с яблоком и заиграл, и заиграл! Он целую вечность не прикасался к клавишам, целых три недели! Он блаженствовал, воспарял душой и не сразу услышал стремительный треск каблучков.
Француженка бежала откуда-то на звуки музыки, неслась, летела!
Незаметная, назначенная для прислуги дверь отворилась и на пороге явилась Тереза Виллье – с живым румянцем на щеках, с радостной улыбкой, с устами, готовыми встретить пылкий поцелуй. Солнечные лучи, бившие в окна, падали на ее лицо с торжественностью царственных моцартовских аккордов.
Левушка увидел ее, почти такую, какой встретил впервые, вот только курчавые черные волосы она как-то собрала сзади, вместо пудромантеля на ней была бледно-розовая атласная накидка с широким рюшем понизу, да и белая юбка уже не походила на подол нижней рубахи, а, кажется, была выткана мелкими букетиками, как полагается верхней одежде.
И она увидела Левушку, воздевшего руки над клавиатурой.
Она ухватилась за косяк, вглядываясь в его лицо и не разбирая черт, потому что смотрела против света и видела лишь стройный силуэт. Она шагнула раз, и другой, и вышла из-под солнечных лучей, и улыбка стала таять, таять, и вдруг раздался короткий вздох.
– Мадмуазель! – воскликнул Левушка, вставая, и заговорил по-французски, с ужасом видя, что при всех своих стараниях не в силах сделать, чтобы она его услышала. Она смотрела на опустевший стул перед клавикордами и молчала.
Наконец она словно очнулась, и Левушке пришлось заново представляться: ее императорского величества гвардии Преображенского полка подпоручик Тучков, и так далее, с поручением от некой высокопоставленной особы.
Имелся в виду Архаров. Левушка решил преподнести приятеля наилучшим образом.
– Я не знаю никаких высокопоставленных особ, – тут же ответила Тереза.
– Сия особа вас знает и в восхищении от ваших достоинств, – деликатно и правдиво, как ему казалось, выразился Левушка. – Велено вам передать, мадмуазель, сей скромный пакет. Сия особа дарит вас некоторыми безделушками…
– Я не могу принять, – тут же быстро отвечала Тереза. – Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!.. Так и передайте господину, что вас послал! Всякое покушение на мою честь я заранее отвергаю бесповоротно!
Левушка, невзирая на благие намерения, рассмеялся (он вообразил Архарова, покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.
Шварца при одном упоминании о тех рублях передергивало. Но он вынул из стопки бумаг запись допроса купца Кучумова. Купец, спасая спину от плетей, выдавал правого и виноватого. На жену наклепал – якобы она, пожертвовав сдуру на всемирную свечу очень дорогой скатный жемчуг, потом покоя не давала, хотела свое сокровище вернуть. Что и заставило его якобы дать приют Ивашке Дмитриеву вместе с сундуком. А рубль он, будучи сам убежден в кончине дьячка Петрова, дал якобы Ивашке, чтобы тот заказал сорокоуст и прочее, что требуется на помин души. Дмитриев же показал, что рублем сопровождался приказ пойти ночью и убрать Петрова, чтобы уж не осталось такого чересчур осведомленного свидетеля гибели владыки. И якобы он, не желая никого убивать, рубль тот попросту пропил, взяв в подвале у косого Арсеньича водки, вина и чего-то еще. А какой с пьяного спрос? Так что и за смерть фабричного Митьки он, выходит, не ответчик…
Архаров прямо взмок, читаючи. Очень он не любил сего занятия, а Левушки рядом не случилось.
– Весьма просто, – сказал, забирая бумаги, Шварц. – И, сколько я знаю народный русский характер, весьма похоже на истину: коли его посылают сделать нечто обязательное, пойти и напиться на все имеющиеся деньги.
Архаров вздохнул – он чаял найти более занятные хитросплетения. Почему-то после розыска ему именно хитросплетений в будничных трудах сильно недоставало.
Едучи с Лубянки, он решил сделать небольшой крюк и убедиться, что отпущенный Шварцем для покаяния Устин не сбежал, а сидит дома. Вдоль стены Китай-города он, сопровождаемый четверкой преображенцев, доехал до Варварских ворот и совсем было собрался углубиться в переулки Зарядья, как обнаружил свою пропажу у стены Варварской башни.
Устин каялся неожиданно буйно. Хотя всадникам и в епанчах поверх мундиров было не жарко, дьячок сидел в одной лишь рубахе и босой. Но не всякий мимоидущий обыватель понимал, чего от него хочет этот странный человек, навзрыд именующий себя недостойным милости и извергом рода человеческого, однако же протягивающий руку за подаянием.
Похоже, Устин и голодал нешуточно – его обычная округлость начала сходить с тела.
Архаров подъехал поближе.
– Устин, кончай дурью маяться, – сказал он. – Простынешь, подхватишь горячку. Иди лучше в храм грехи замаливать. Все равно тебе тут никто ничего не подаст.
– Я не достоин быть в храме Божием, – отвечал Устин.
Архаров только рукой махнул и поехал прочь.
Наконец в один прекрасный день прошелестела из уст в уста новость: похоже, гвардию собираются отправлять обратно в Санкт-Петербург! Это был подлинный праздник, офицеры ожили, Матвей примчался их поздравлять и напоил Бредихина до того, что оба были обнаружены в леднике спящими. Как не поймали горячку – одному Богу ведомо.
Вечером Никодимка, которого Архаров уже терпел почти без взлетов срамного красноречия, заглянул в гостиную и сообщил, что их милости Николаи Петровичи ожидаются на улице их милостями подпоручиками Тучковыми, а почему на улице – того он знать не может.
Велев Фомке взять фонарь, Архаров вышел. За ним поспешил и Никодимка.
Оказалось, у мортусов хватило наглости под покровом ранней темноты дойти от Зарядья до Остоженки. Они ждали Архарова в том переулке за особняком, который в народе все чаще называли теперь Еропкинским. Встали мортусы подальше от особняка – чуть ли не на углу Пречистенки. С ними почему-то был и Саша Коробов. А впереди стоял Левушка Тучков.
Архаров посмотрел на них – и ничего не сказал.
– Послушай, Архаров! – не просто обычным своим звонким, а прямо звенящим голосом объявил Левушка. – Что-то надобно предпринять! Нельзя их возвращать в тюрьму!
– А что тут предпримешь… Я не суд, отменять судебные решения не могу. Хотел бы, а не могу.
– Можешь!
– Ты умом тронулся, Тучков. Поди, сунь башку в холодную воду.
Левушка собрался было выпалить еще какую-то нелепицу, но удержал Клаварош, стал ему что-то успокоительное толковать по-французски.
– Я уже говорил о вас с его сиятельством, – сказал Архаров мортусам. – Имеется сильное противодействие в лице его превосходительства господина Волкова. Сейчас толковать об этом бесполезно. Не время.
– Как мародеров ловить – так время! – возразил буйный Левушка. – И как убийц митрополита брать – так время!.. Архаров, ты же можешь! Он же тебя послушает! Ты ему убийцу сыскал!..
– Говорил уже, – буркнул Архаров. – А то ты не знаешь… И про Устина Петрова говорил.
– И что сказал?
– Что сидит у Варварских ворот с прочими нищими, набирается там блох и святости, совсем отощал. Ты его видел?
– Мы с Коробовым ему поесть носили, так прочей нищей братии роздал, – доложил Левушка. – И что же граф?
– А ничего. Не до нас ему. Он уж душой в Петербурге, сам знаешь в чьей компании. Пойдем, – сказал Левушке Архаров. – Шастаешь Бог весть где, тебя сюда не для того посылали. А вы, молодцы, тоже ступайте. От того, что вы допоздна тут шататьтся станете и вас, Боже упаси, признают, никому лучше не будет.
– Сам ступай, – огрызнулся Левушка. – А я – с ними.
– Не валяй дурака, Тучков. Гони их на бастион и дай им выспаться. Им за работу браться. Не поедешь ведь ты заместо них на фуре с крюком.
– Поеду!
Архаров вздохнул – коли Тучков заупрямится, лучше не тратить слов и оставить в покое. Точно то же было, когда часами лупил по клавикордам. И примерно то же – когда поселился в зале у полкового фехтмейстера.
– Пойдем, Сашка, – позвал он Коробова.
Но и тихоня Коробов воспротивился – меленько так помотал белобрысой головой и остался с мортусами.
Все они смотрели на него и ждали.
Тогда Архаров встал против этой шалой братии, расставив крепкие коротковатые ноги, и внимательно, сколько позволял вечерний полумрак, вгляделся во все лица, кроме разве что изуродованной Ваниной хари – тот уже напялил колпак с дырками для глаз.
Ничего себе приятное общество…
Федька – нечаянный убийца.
Клаварош – мародер.
Тимофей. Сказывали, грабитель с большой дороги. Похож.
Никодимка?.. Сожитель-то чего вдруг среди колодников замешался?.. Хотя Марфин сожитель кем угодно оказаться может, на то она и Марфа.
Демка. Шварц утверждал, что бывалый вор, по-байковски – клевый шур.
Тот сивый мортус, что так бешено дрался в ховринском особняке. Сергейка Ушаков?
Другой, беловолосый, – три клейма на щеках и на лбу, три буквы в вершок высотой, образующие слово «ВОР». Чкарь, или как его?
Ваня. Каторжник. Совесть, по мнению Шварца, чернее преисподней.
Рыжий Яшка-Скес. Умелец по карманной части.
Кругломордый Михей Хохлов – взят за ограбление церкви, не более, не менее…
Харитошка-Яман, тоже, видать, грешник препорядочный.
Все они дрались в ховринском особняке, как черти. И себя не щадили.
Архаров подумал и хмыкнул.
Сегодня днем прибыли петербуржские депеши, и Волков проговорился, что государыня ласково писать изволила. Может, граф по такому случаю, поверив, что ее благосклонность возвратилась, на радостях выслушает наедине и скажет разумное слово?
– Тучков, пойдешь со мной к графу, – вдруг решил Архаров. – Башку пригладь, смотреть тошно.
– Ин ладно, – почуяв в голосе старшего товарища некую перемену, однако все еще показывая упрямство, отвечал Левушка.
Они пошли рядом, не разговаривая, как обычно, а сердито глядя себе под ноги.
Вдруг Архаров обернулся.
Мортусы шли следом. На почтительном расстоянии – но шли. И тоже, кажется, молчали.
Архаров вдруг разозлился – да ведь они просто вымогают у него помощь! Резко повернулся, готовый заорать и разогнать дурацкую процессию ко всем чертям. И понял, что никуда они не денутся. Растают во мраке, а потом бесшумно соберутся и опять пойдут следом. Больше-то им надеяться не на кого.
– Мать честная, Богородица лесная… – проворчал он, мучительно осознавая свое бессилие. И, сколько мог, ускорил шаг.
Ему показалось, что, куда бы он теперь ни устремился, эта свита потащится за ним – хоть пешком в Санкт-Петербург, и деваться от нее уже некуда – в монастырь разве, так и туда проникнут и будут плестись следом, глядя с надеждой в покрытую рясой архаровскую спину…
Так дошли почти до парадного крыльца, где горели многие фонари, толпились лакеи, курьеры, стояли чьи-то кареты, подъезжали и отъезжали всадники. Мортусы провожали, сколько могли, не выходя на свет. Левушка, не говоря ни слова, отстал и остался с ними. Архаров хмыкнул – вот ведь упрямая чучела…
– Ну, молитесь, – приказал он, взойдя по ступеням и обернувшись. – Господь велик – может, коли смилуется, я вас, дураков, в люди выведу.
В коридоре перед апартаментами Орлова Архаров встретил Волкова, идущего от графа. Орлов, возможно, был у себя один. Это обнадеживало.
Архаров приказал доложить о себе.
– С чем пожаловал, господин сыщик? – весело спросил граф. – За полковничьим чином? Считай, он у тебя в кармане!
– С прошением.
– Ну, говори.
– Тут у меня люди остаются, которые со мной провели весь розыск, взяли убийцу митрополита и захватили банду мародеров.
– Опять? – спросил Орлов с явным неудовольствием. – Ты уж за них просил.
– Они честно служили.
– Опять за свое?
– Коли по закону – их вернут в тюрьму, – словно бы не слыша неудовольствия, уходя от графского взгляда, бесцветным голосом продолжал Архаров.
– Вернут, откуда взяли, – поправил граф.
– А коли по справедливости, – они свой грех искупили, – упрямо заявил Архаров.
– Вот тоже негодяйский благодетель сыскался! И куда ты намерен их девать? Может, в гвардию их определить? Под твое начало? – вопрос был поставлен жестко, тут бы и выпалить подсказанный Карлом Иванычем ответ, но Архаров промолчал.
По чести, он и сам не знал, на что употребить мортусов. Диковинную идею Шварца оглашать – на резкий ответ нарываться: мало ли, что было при императоре Петре, тогда, может, и каторжник попадался иной, более склонный к добродетели… Но, коли не будет иного выхода…
– Ты полагаешь, будто они станут полезными членами общества – ну так и подскажи мне, убогому, каким манером! – ядовито осведомился Орлов.
– Они потрудились не за страх, а за совесть. Банду мародеров взяли, убийцу митрополита, как кобеля на сворке, привели, – в этих словах Архаров попытался подпустить намек.
– Да знаю, докладывал! Дальше что с ними делать – придумал?
– Нет. Но надо их в люди вывести. Заслужили.
– Экую ты на меня взгромоздил мороку… В люди! Тут сам себя не знаешь, как в люди вывести! – воскликнул Орлов. – Мало хлопот – еще и Архаров со своими каторжниками! Ну вот скажи – Самойловичу разве их отдать? Ему в больницах крепкие мужики нужны. Совсем их на волю отпускать нельзя – за старое примутся. Ну, скажем, отдам я их Самойловичу – так чума пойдет на убыль, и они без дела останутся, пустятся чудить.
Архаров молчал, глядя в пол. Возразить было нечего. Оставалось лишь пустить в ход замысел Шварца.
– Нешто ты сам с ними в Москве останешься следить за их примерным поведением? – сердито спросил граф и вдруг замер. Мысль посетила его – и по красивому лицу было видно, как эта мысль в голове обживается, укореняется, расцветает и приносит изумительный плод.
– В люди, стало быть, хочешь их вывести? Ну, гляди! Где они у тебя?
– Снаружи. Ждут у крыльца.
Орлов решительной походкой вышел на крыльцо. За ним выскочил еропкинский лакей с фонарем.
– А ну, выходите! Все, все! И ты, Ваня! – велел Архаров.
Мортусы, наконец-то хоть малость смутившись, предстали пред графские очи.
– Все, что ли? – спросил Орлов.
– Мортусы, встать отдельно, – приказал Архаров. Они подчинились.
Граф счел пальцем по головам – Архаров следил за этим пальцем – и хмыкнул.
– Девять рыл, – сказал граф. – Только-то? Я думал, за всю тюрьму просишь.
– Есть и другие, но сейчас делом заняты. Они же мортусы, никто их в отставку не увольнял, – Архаров позволил себе нечто вроде шутки, внимательно следя за графским лицом.
– Ничего, плечистые. Всего – сколько?
– Десятка два, пожалуй, будет, – вспомнив штурм особняка, сказал Архаров.
– И берешься их всех в люди вывести? Так, что ли?
Архаров видел – люди уставились не на Орлова, люди на него самого уставились с надеждой.
– Коли будет на то Божья воля, выведу.
– Ну, сам напросился! Ступай, мне сейчас недосуг, письма надобно диктовать, государыня ждет победных реляций, а решение мое вскоре узнаешь.
– Так им в тюрьму не возвращаться? – упрямо переспросил Архаров.
– Пусть службу свою пока не бросают. А ты составь список, дашь мне.
– Тучков, перепиши их всех, – тут же переадресовал поручение Архаров, ища взглядом в толпе Левушку.
– Честно, говоришь, служили? – переспросил Орлов. – И драться умеют?
– Честно служили. И драться умеют.
– Ох, Архаров, не быть тебе при дворе, – вдруг заявил граф. – Не говорун ты, нет чтобы риторически, с вдохновением рассказать… Ну, знаю я теперь, как с вами быть, братцы. Коли что – не прогневайтесь!
И, резко повернувшись, исчез в освещенных дверях, а лакей поспешил следом.
– Сдается, вас на службу возьмут, – сказал тогда Архаров.
И тогда лишь к нему вышел Левушка.
* * *
Архаров и Левушка, сидя на тюфяках, обувались, чтобы пойти завтракать, а Матвей Воробьев пугал офицеров докторскими байками про ожившие чумные трупы, когда Левушкин взгляд скользнул под соседний стул – и там остановился, а рожица отобразила недоумение.– Что это у тебя, Николаша? – спросил Левушка, тыча пальцем под стул, рядом с которым стоял архаровский баул, так что это пространство, огороженное изголовьем тюфяка, баулом и стенкой, как будто все принадлежало Архарову.
– А что?
– Лохань какая-то под тряпицей, – встав и потопав, чтобы ноги удобнее обустроились в башмаках, сказал Левушка.
– Какая еще лохань?
Левушка нагнулся и тут же, морща нос, выпрямился.
– От чумы, что ли, оберегаешься?
Никодимка, посреди гостиной бривший Артамона Медведева, смахнул с бритвы пену и тоже подошел поглядеть. Даже опустился на четвереньки, держа при этом бритву на отлете.
– Уксус, – доложил он. – Только весь высох.
– Вспомнил, – буркнул Архаров. – Кыш отсюда.
На дне лоханки лежали драгоценности из сундука, прихваченные, чтобы как-то облегчить жизнь мортусам – на случай, если их вернут в тюрьму. Архаров держал их наготове до последнего – до того вечера, когда Орлов определенно пообещал мортусов, участвовавших в поимке мародеров, не возвращать в тюрьму, а пристроить к делу. И составленный Левушкой список уже лежал в еропкинском кабинете.
Архаров знал одну малоизвестную истину: дважды карать за один и тот же грех плохо, но дважды вознаграждать за одно и то же доброе дело – может, даже и хуже. Если, скажем, Господь сам вознаградит несоразмерно доброму делу – на то его воля, а человеку надобно быть осторожнее, дабы ближние не избаловались и не принялись клянчить награду еще и в третий раз.
Граф Орлов уже довольно отплатил бы мортусам за труды и отвагу, избавив их от заключения и вернув в общество, определив на места, где они смогут честно прокормиться. Доплачивать к графскому благодеянию, как рассудил Архаров, незачем, и так изрядно. Но не себе же брать сундучные сокровища! И не сдавать же их теперь в казну, когда сундук давно уже принят, описан и оприходован! Вот сраму было бы… И не за окошко же швырять…
Он крепко задумался – и раздумье продолжалось до самого того мига, как Архаров вдел в рукава мундир и привесил сбоку шпагу.
Почему-то именно шпажный эфес под левой ладонью пробудил некое воспоминание – словно бы однажды уже приходилось вот так решать, и поступать яростно и безумно, имея опору в шпаге…
Мысль, посетившая архаровскую голову, была воистину безумна – никаким здравым смыслом ее не оправдать. А тем не менее он обрадовался найденному выходу из положения – точнее, сказал себе, что радуется только удачному выходу из нелепого положения, только способу избавиться от незаконно присвоенного имущества, хотя примешивалось что-то иное, а что – один лишь шпажный эфес, должно быть, знал, но он молчать умеет.
Медведев тем временем предупредил, что сразу после завтрака – всем внизу собираться, и ушел вслед за прочими офицерами. Убрался и Никодимка с цирюльным прикладом.
В гостиной остались Архаров, Левушка и Матвей.
– Тучков, ты у той Жанетки бываешь? – вдруг спросил Архаров.
– У которой Жанетки? – удивился Левушка. Женщины или девицы с таким именем он в Москве не знал.
– Ну, у той – из ховринского особняка. Которая на клавикордах учит.
– Так она не Жанета, она Тереза.
– Один черт. Дура девка. Кормиться только тем, что учишь на клавикордах изображать и песенки петь, а дельного ремесла не знать, – такое только французишкам на ум взойдет, – сказал Архаров. – Вот, возьми, отдай этой своей Жанетке, или как там ее, на первое обзаведение. Пусть хоть лавчонку модную откроет, что ли, с пудрой, помадой. Все кусок хлеба…
И показал на лоханку, так и стоящую под стулом.
Левушка не поленился, нагнулся, вытащил ее, снял тряпицу и ахнул.
Там лежали золотые кольца, кресты с камушками, цепочки, зарукавья – и все это вперемешку с серебром.
– Т-ты хочешь, чтоб я все это свез Т-терезе?..
– Именно так.
– Николаша, ты влюблен! – воскликнул Левушка.
– Какое там влюблен. Жаль девку, вот и все. Одна на чужбине. И вернуться-то дуре, поди, некуда. Скажи – пусть не боится, вещицы недели две в уксусе пролежали.
Если бы самому Архарову кто-либо сказал эти слова так, как он сам их произнес, то Архаров прищурился бы с великим подозрением. Но Левушка не умел понимать намерений по скорости голоса, его оттенкам и сопровождающим речь взглядам.
– Две недели? А где они раньше были?
– Где были – там их нет.
Левушка подозрительно уставился на приятеля – откуда у него этакое сокровище?
– Николашка, ты что, в митрополитов сундук лапищу запустил? – с комическим ужасом предположил Матвей.
Архаров не возразил, и тогда на докторской физиономии отобразился настоящий, неподдельный ужас.
Но Матвей уже уразумел, что в сомнительных случаях капитан-поручик Архаров сам себе законы пишет, и до поры промолчал.
– Так это свечные? Не твои? – очень недоверчиво спросил Левушка. – Это как же, Николаша?..
– Ну, ты, брат, того… – наконец неодобрительно заметил Матвей.
– Стану я своим жалованием с чужой девкой делиться. Ладно бы еще с ней побаловался… Я думал, для твоих разлюбезных мортусов деньги потребуются, тюремное житье им облегчать, ну и взял. Ты вот не догадался, что им помощь понадобится… Отдай ей как от себя, понял? – приказал Архаров. – Меня не поминай. И растолкуй, что это – на дело. Лавку там открыть, мастерскую, как все француженки… или замуж пускай выходит… И уезжает. Понял?
Матвей присвистнул.
Много он в жизни повидал, и самые знатные дамы, бывало, под пресловутым покровом ночного мрака к нему за врачебной помощью езжали, и знал он, что когда вот этак начинают спешно возводить стенку между мужчиной и женщиной, ничего путного из такой стенки обычно не выходит…
– Понял, – и Левушка вздохнул.
– Нехорошо, Николаша, – неуверенно сказал Матвей. – Не твое же. Вроде бы грех…
– А ты мне не поп, чтобы грехов не отпускать.
Спорить с ним ни Матвей, ни Левушка не рискнули.
Вещицы увязали в чистую тряпицу. Получился опрятный узелок.
Два дня спустя, когда выдалось свободное время, Левушка принарядился, велел себя побрить и причесать в две букли, извел полфунта душистой пудры на прическу, даже пошлепал по щекам пальцем, вымазанным в румянах, потом приказал, чтобы ему оседлали Ваську, и в превеселом расположении духа отправился в Зарядье.
По дороге он размышлял весьма возвышенно.
Коли француженка вдруг полюбилась Архарову, коли он наметил ее себе в любовницы – так подпоручик Тучков не имеет права становиться на дороге у боевого товарища. Даже коли сам бы втюрился по уши. Левушка даже несколько пожалел, что в его сердце не вспыхнула пылкая страсть, от коей он бы с таким мужественным благородством отказался ради Архарова. И он положил себе хоть как-то замолвить за приятеля словечко – понимая, сколько трудно будет Архарову добиться благосклонности своей любезной, Левушка вздумал как можно более облегчить задачу.
Покидая особняк, солдаты заперли парадный ход, и потому Левушка, похожий на долговязого и благоухающего с бронебойной силой купидона, вздумал заявиться с черного хода. Однако и эта дверь оказалась на запоре.
С француженки бы сталось и сбежать неизвестно куда в одной рубахе и пудромантеле. Левушка, забеспокоившись, принялся кидать в окна камушки и чурочки. Наконец додумался – подвел коня вплотную к стене и с седла, разбив окно, влез в особняк.
Он оказался в знакомом помещении – отсюда выковыривали не успевших занять позиции у окон мародеров. Вот только их оружие солдаты увезли, прочее же имущество так и осталось валяться.
Найдя лестницу, он взбежал наверх – Левушка еще не дожил до тех лет, когда по ступенькам поднимаются медленно.
Он попал в ту самую анфиладу, где уже бывал неоднократно – и все почему-то с обнаженной шпагой.
Неся перед собой перехваченный ленточкой узелок за петлю, стараясь при этом двигаться, как природный версальский маркиз, танцующий менуэт, и даже выделывая ногами томные глиссады, Левушка приближался к гостиной. Там, за дверью, было тихо. Он постучал. Никакой голос не отозвался. Левушка совсем не по-версальски приоткрыл дверь и сунул нос в щель.
В гостиной, похоже, никого не было.
Левушка обошел ее всю, только что не заглядывая под кушетки. Наконец поднялся по двум маленьким ступенькам на возвышение и посмотрел, что за раскрытые ноты лежат на клавесине.
Это точно были тетради с трудами гениального дитяти. Левушка просмотрел первую страницу – однако! Впрочем, и дитя ведь росло – сейчас ему, пожалуй, лет пятнадцать?..
Кроме нот, на клавесине лежало недогрызенное яблоко. Оно не ссохлось, а лишь потемнело. Возможно, мадмуазель Виллье не покидала особняка, но была поблизости. Однако не вопить же благим матом!
Левушка догадался – сел, красиво откинув полы мундира, к клавесину, положил узелок рядом с яблоком и заиграл, и заиграл! Он целую вечность не прикасался к клавишам, целых три недели! Он блаженствовал, воспарял душой и не сразу услышал стремительный треск каблучков.
Француженка бежала откуда-то на звуки музыки, неслась, летела!
Незаметная, назначенная для прислуги дверь отворилась и на пороге явилась Тереза Виллье – с живым румянцем на щеках, с радостной улыбкой, с устами, готовыми встретить пылкий поцелуй. Солнечные лучи, бившие в окна, падали на ее лицо с торжественностью царственных моцартовских аккордов.
Левушка увидел ее, почти такую, какой встретил впервые, вот только курчавые черные волосы она как-то собрала сзади, вместо пудромантеля на ней была бледно-розовая атласная накидка с широким рюшем понизу, да и белая юбка уже не походила на подол нижней рубахи, а, кажется, была выткана мелкими букетиками, как полагается верхней одежде.
И она увидела Левушку, воздевшего руки над клавиатурой.
Она ухватилась за косяк, вглядываясь в его лицо и не разбирая черт, потому что смотрела против света и видела лишь стройный силуэт. Она шагнула раз, и другой, и вышла из-под солнечных лучей, и улыбка стала таять, таять, и вдруг раздался короткий вздох.
– Мадмуазель! – воскликнул Левушка, вставая, и заговорил по-французски, с ужасом видя, что при всех своих стараниях не в силах сделать, чтобы она его услышала. Она смотрела на опустевший стул перед клавикордами и молчала.
Наконец она словно очнулась, и Левушке пришлось заново представляться: ее императорского величества гвардии Преображенского полка подпоручик Тучков, и так далее, с поручением от некой высокопоставленной особы.
Имелся в виду Архаров. Левушка решил преподнести приятеля наилучшим образом.
– Я не знаю никаких высокопоставленных особ, – тут же ответила Тереза.
– Сия особа вас знает и в восхищении от ваших достоинств, – деликатно и правдиво, как ему казалось, выразился Левушка. – Велено вам передать, мадмуазель, сей скромный пакет. Сия особа дарит вас некоторыми безделушками…
– Я не могу принять, – тут же быстро отвечала Тереза. – Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!.. Так и передайте господину, что вас послал! Всякое покушение на мою честь я заранее отвергаю бесповоротно!
Левушка, невзирая на благие намерения, рассмеялся (он вообразил Архарова, покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.