Страница:
– Может, на Ивановской площади объявлено, до нас еще не донесли.
– Вот черт… Я велю прислать вам орловский указ, пусть прочитают на людном месте.
Совсем близко заорал петух. Ему откликнулся другой.
– Вот так и ночка пробежала, – скаал доктор. – Трофим, сколько за ночь?
– В первом бараке восемь, во втором – одиннадцать, в третьем… ну, тоже, поди, не меньше. У баб много – четыре десятка.
– Это славно! – обрадовался молодой доктор. – Господин Архаров, поветрие идет на убыль! На Иоанна Богослова, нарочно запомнил, ровно триста человек по всем баракам померло. Тяжкий был денек. Ну, поезжайте с Богом, а я попытаюсь вздремнуть.
– Честь имею, – вдруг, как равному, отвечал ему Архаров.
Он пошел к палаткам – взять свою охрану и своего коня. Почти дошел, когда услыхал сзади топотню.
– Ваша милость! – кричал, догоняя его, служитель. – Передать велено! Не бойтесь, только что с огня, да я и руки мыл!
Архаров остановился с достоинством и позволил служителю, нагнав, протянуть довольно большой, фунта на полтора, холщевый мешочек.
– Что там у тебя, братец?
– Курения, ваша милость. Господин Самойлович сами составляют. Господин Вережников велели, чтоб вы свое помещение окуривали от заразы. И одежду также!
Навстречу вышел Бредихин, принюхался, скривил рожу.
– Это у них что-то новенькое, Архаров. Мы тоже всякую дрянь в костры сыплем, но чтобы столь свирепо…
В особняке Еропкина Архаров появился уже почти на рассвете. Было зябко, он сдуру умчался без епанчи и теперь желал лишь одного – водки! Сразу! Целую стопку, чтобы обожгло и согрело!
Во дворе и на улице уже суетились люди, среди них Архаров издали увидел долговязую фигуру Левушки. Рядом находился Артамон Медведев, что несколько удивило Архарова – он полагал, что сослуживец был вместе с Бредихиным. Но распоряжения графа Орлова были непредсказуемы, и Архарову вдруг пришло в голову, что новоприобретенный секретарь пригодится для того, чтобы их записывать, особливо устные, которые вполне могли одно другому противоречить.
Левушка устремился к приятелю.
– Архаров! Жив, цел!
– Кыш, кыш, – ворчал Архаров, слезая с коня. – Чума только на третий день сказывается, а бывает, и на шестой. Коробов, не отставай.
Ссаженный наземь секретарь чувствовал себя среди рослых и шумных мужчин страх как неловко.
– Да ладно тебе! – Левушка принюхался. – Это Самойлович, что ли, тебя так обкурил? Клянусь чем хошь – хуже всякого уксуса!
– Архаров, да ты в пекле, что ли, побывал? – изумленно спросил подошедший Артамон. – Какой это дрянью от тебя разит?
– В пекле, – согласился Архаров. – Теперь мундир и за три дня не отскрести. Прокоптили на славу. Послушайте, господа, где бы нам раздобыть курильницу? Не костер же в гостиной разводить.
– На что тебе?
– Вот, извольте – от заразы… – он предъявил мешочек. – Пойдем, хоть прилягу…
Он взошел на крыльцо, гвардейцы – следом.
– Тебе мало? – спросил Медведев.
Левушка хотел было объяснить причину, но Архаров исподтишка показал ему кулак. Вовсе не обязательно было тут же узнавать всему гарнизону еропкинского особняка, что капитан-поручик Архаров в помутнении рассудка ночью лазил в чумной бабий барак.
– Береженого Бог бережет, – сказал Архаров.
Случившийся тут же, в больший сенях особняка, Фомин присоединился к беседе и почесал в затылке.
– Теперь ведь нигде ничего не купишь…
– Кадило разве в церкви выпросить, – предложил вольнодумец Медведев. – Коли у какого попа есть запасное.
– Может, у господина Еропкина в хозяйстве сыщется? – предположил Левушка. И сам даже вызвался пойти депутатом к еропкинскому мажордому.
Архаров остановил лакея и велел ему пристроить новоявленного секретаря хоть на антресолях, хоть на чердаке. Фомин высказал предположение, что такого ангелочка можно уложить и в девичьей – большого урона хозяйству он не нанесет. Тем более, что разит от него примерно так же, как от Архарова: отпуская Сашу Коробова из Данилова монастыря, его на всякий случай окурили на совесть; если на нем и сидели микроскопические создания, изобретенные Данилой Самойловичем, то все, поди, передохли.
Очевидно, Левушка сильно перепугал мажордома своим юношеским азартом и натиском. Когда он явился в гостиную, всем лицом излучая радость победы, двое лакеев внесли за ним преогромное бронзовое художество, изображавшее гору – то ли Олимп, то ли Парнас, судя по женским фигуркам, лишенным всяких покровов, и мужским – ниже пояса в волнистой шерсти, при свирелках и козлиных копытах.
Это была одна из тех настольных курильниц, что достают и водружают посреди хрусталя и фарфора только при званых обедах на сотню и более человек.
Медведев вытаращился на нее и захохотал.
Самая была подходящая вещица для офицерского бивака и прелесть как соответствовала валявшимся на полу сапогам, неубранным постелям и, главное, пустым бутылкам, что уже успели выстроиться вдоль стены.
– Для полноты блаженства нам только сей дуры недоставало, – сказал Фомин. – Ну, Архаров, разводи костер. Поглядим, каковы твои куренья.
– Отвратительны, – честно отвечал Архаров. – Полагаешь, в чумном бараке пахнет лучше?
– Господи оборони, – Фомин перекрестился. Левушка опять открыл было рот – и опять натолкнулся взглядом на архаровский кулак.
Знать про ночную вылазку посторонним было незачем.
Поспав часа три, Архаров поднялся и пошел отыскивать дармоеда Никодимку.
Дармоед сидел в пустом каретном сарае с унылой рожей – видать, потерпел какое-то крушение надежд.
– Поди сюда, – велел ему Архаров. – Ну-ка, что сие значит?
Он задумался, вспоминая Марфины слова, но они в силу внешней бессмыслицы пропали из памяти. Пришлось искать Сашу Коробова, который записал их на бумажке.
Когда нашли, выяснилось – бумажек у него много, архаровскую он положил в общую стопочку сверху, но она непостижимым образом пропала.
Левушка, будучи послан его сиятельством с поручением, вернулся вовремя – Архаров уже собирался убивать растяпу секретаря.
Узнав про странное Марфино заявление, Левушка тут же кинулся разгребать бумажки (там много чего попадалось, и формулы, и французские вокабулы, и письма), одновременно он успокаивал Архарова тем, что нужный листок где-то поблизости, а Саша стоял рядом, опустив руки, с жалким видом.
Архаров же грозился пустить все это хозяйство на папильоты – букли закручивать. По условиям походного быта он за волосами не слишком следил, просто собирал сзади и прихватывал лентой. Хотя денщик Фомка и умолял позволить ему закрутить тугими буклями хозяйские волосья по обе стороны лица, как оно полагалось военному человеку.
Наконец запись отыскалась. Левушка прочитал слова байковского языка вслух и засмеялся. Потом стал строить домыслы. Он полагал, что рябая оклюга – непременно девка, а «дером» – возможно, бегом, рысью, галопом.
Архаров потребовал разъяснений от Никодимки.
Тот подтвердил, что хозяйка по-байковски разумеет – от Ивана Ивановича нахваталась, он со своими людьми только так и разговаривал, хотя обычной речью тоже мастерски владел и даже, сказывали, сочинял песни. То, что Марфа в бреду заговорила на языке воров и мазуриков, означало, что ее сведения имели секретный характер. Герасим, очевидно, был человеком, от коего получены три меченых рубля. А вот «негасим» – это, скорее всего, было еще одним байковским словечком.
– Так ты ни единого словечка не знаешь? – спросил Левушка дармоеда.
– А откуда бы мне знать, когда хозяйка, царствие ей небесное, меня уж много спустя после Ивана Ивановича в сожители взяла?
Архаров дал Никодимке хороший подзатыьник, добавив:
– Не каркай, дурак. На свою голову накаркаешь.
– А вдруг не «искомай», а «искомый»? – предположил Левушка. – То есть, подлежащий отысканию?
– Уймись, – велел Архаров.
Оставив домыслы и отправив Никодимку обратно тосковать в каретный сарай, Левушка заговорил уже серьезнее и подтвердил догадку Архарова, что лишь мортусы с чумного бастиона могут тут что-либо разобрать. Хотя и усомнился в их правдивости: святое ж дело – обмануть барина, да еще офицера, да еще гвардейца.
Тем не менее решили ехать к этим толмачам и добиваться от них толку.
Именно ехать – к большому удивлению Левушки, знавшего сомнительную любовь приятеля к лошадям. Но Архаров за две недели, прошедшие с достопамятного орловского решения взять в Москву гвардию, наездил верст больше, чем за всю полковую жизнь в манеже, и смирился с верховой ездой – не карету же было требовать у Еропкина.
Когда выезжали, догнал Никодимка.
– Вспомнил, ваши милости, вспомнил! – вопил он.
– И что ты такое вспомнил? – спросил с высоты седла Архаров.
– Чунаться – значит Богу молиться!
Архаров и Левушка переглянулись.
– Сдается, Марфа либо бредила, либо просила тебя по ней панихиду отслужить, – сказал Левушка.
– Ага, панихиду за рябой оклюгой.
– Доподлинно, Стоду чунаться значит Богу молиться! – настаивал Никодимка, рысцой сопровождая всадников. – Хозяйка так шутить изволила, царствие небесное ее непорочной душеньке!
– Аминь, и убирайся с глаз моих, пока я тебя не зашиб! – прикрикнул на него Архаров. Левушка же фыркнул – Марфина непорочность показалась ему несколько преувеличенной.
К Зарядью ехали знакомой дорогой – по набережной, под Кремлем. По пути Левушка предавался толмаческим домыслам.
– Не масы, а мазы, то бишь мазурики, – рассуждал он. – Может, оберегаться от кого-то надобно?
Архаров же молчал. Он внутренне готовился к беседе с мортусами. Нужно было так повернуть дело, чтобы у них не возникло соблазна соврать. Для оплаты их услуг деньги имелись – но кто поручится, что мортусы, закоренелые злодеи, скажут правду? Один только Федька, по мнению Архарова, злодеем не было – так поди его укарауль!
На бастионе обнаружились лишь гарнизонные караульные – фуры с раннего утра были отправлены за мрачной добычей.
Архаров, воспользовавшись случаем, принялся расспрашивать о Федьке. Догадка подтвердилась – парень угодил в застенок, убив в пьяной драке дальнего родственника.
– На свадьбе, что ли? – догадался Архаров.
Сержант уж собрался ему ответить, но тут с валганга спустился однорукий инвалид.
– Иван Андреевич, опять он тут крутится! И чего позабыл?
– Простите, господин капитан-поручик, – сказал Архарову сержант и принял позу бравого вояки, собравшегося звать противника на поединок. – Вот я его, негодника! Надоел уже – сил нет! Два только дня не видали – заявился! Все высматривает, вынюхивает! Гнали – отходит, да недалеко.
– А кто таков?
– А знать бы! Кабы на войне, так ясное дело – лазутчик. Свои себя так не ведут. Может, кому из моих злодеев весточку принес. Пойти, обложить его…
– Постойте, господин сержант, дозвольте нам, – предложил Архаров, но это скорее было приказанием.
Левушка удивился, но промолчал.
– Нет, ваша милость, сейчас же я к нему с бастиона выйду…
– Выйду к нему я. Будьте, сударь, тут, не оставляйте поста! Где он замечен?
– А, надо полагать, от Певчих улиц подходит. Антипов, поди, покажи господину капитан-поручику.
Выехав с бастиона, Архаров получил более точные указания. Тот, кого он собирался как можно строже отогнать, временно спрятался.
– Вон, вон куда он побежать мог, – солдат Антипов показал на улицу, начинавшуюся от бастионного фаса. – Только там его не поймать, спрячется. Там, судари мои, такое делается – полк кавалерии спрятать можно бесследно! Домишки маленькие, переулки заковыристые, грязь непроходимая, шагу не ступи – под ногами дети вместе с курами, утками и поросятами!
Архаров подивился тому, что в двух шагах от Кремля творится такое безобразие, и опять помянул любезным словом беглого обер-полицмейстера Юшкова.
Но тут он был неправ – упадок Зарядья начался задолго до появления Юшкова. Это место имело давнюю (в его понимании – древнюю) историю. Сто лет назад оно, в силу близости к Кремлю, было обжито и боярами, и послами, и видными торговыми людьми, невзирая на болотистую почву. Строили тут и каменные дома, и высокие храмы, был и свой большой монастырь – Знаменский. Но государь Петр Алексеич изволил перенести столицу в Санкт-Петербург. К тому времени в Зарядье, правда, бояр почти не осталось, а жили главным образом церковнослужители и служилые люди – стольники, окольничьи, стряпчие. Молодежь служилых родов была взята в новую столицу, старики доживали свое в деревянных домишках. Правда, по старой памяти, иной московский житель побогаче ставил тут свои хоромы, но на местах возвышенных. А простой зарядский житель хором не ставил – пользуясь близостью к Красной площадим, к торговым рядам, простой житель, даже духовного звания, заводил блинню, харчевню, цирюльню. Имели они дурную репутацию – Архаров верно угадал, что тут должны быть в каких-либо подвалах потайные кабаки, отчаянно нарушающие государственную монополию на спиртное. Но имелись в Зарядье и особняки вроде того, в который с заднего двора нелегкая затащила Левушку.
Сейчас, впрочем, предстояло углубиться как раз в трущобы.
– Он! Он, сукин сын! – вдруг завопил солдат, тыча пальцем в сторону крупа архаровской лошади. – Он! Имайте злодея!
Левушка по природной шустрости первым развернул коня и увидел вдали человека, на которого показывал солдат. Человек был одет по-простецки, разносчиком, в круглой русской шляпе, в сером фартуке поверх длинного кафтана. И точно – большого доверия не внушал. Выглянул – и исчез.
– Стой! – закричал Левушка, посылая коня вперед, и поскакал в створ улочки.
Архаров последовал за ним и догнал его у хилого домишки.
– Во двор заскочил, – сказал Левушка. – Сдается, он вооружен.
– С чего бы вдруг?
– А лоток бросил и рукой за пазухой шарил.
– Так и мы не с голыми руками, – Архаров достал пистолет. – Погоди, надолго он там не останется, коли ворота были нараспашку – дом выморочный, чумной.
– Уйдет огородами, – предположил Левушка. – А мы здешних переулков не знаем.
– Погоди, Тучков, а не наш ли это знакомец? – вдруг догадался Архаров.
– Какой знакомец, Николаша?
– А тот, за кем ты гонялся, пока на привидение не налетел. Тоже лоток при себе таскал и сапоги через плечо!
– Ах, черт бы его побрал! – воскликнул Левушка. – Так он же нам и надобен!
– Погоди, остынь! – Архаров поймал повод Левушкиного коня и удержал приятеля от немедленного конного штурма чумного дворишки. – Тихо, отъезжем… отъезжаем, говорю…
– С другой бы стороны заехать, да кабы знать… – шепотом затосковал Левушка.
– Молчи… авось высунется…
Они отъехали к бастиону и спрятались под прикрытием угла, образованного схождением двух фасов. Трава и кусты, которыми поросла крутая земляная стена, позволяли им наблюдать за створом улицы.
– Упустили, Николаша, вот те крест, упустили, – причитал Левушка. – Едем к Варварским воротам!
– Это для чего?
– Он где-то там живет.
– Перестань дурить. Коли и живет – как ты его искать собираешься? Ни имени, ни прозвания не знаешь!
– У нищих спросим! Они должны были приметить!
– Не будь дураком, Тучков. Ничего тебе нищие не скажут. Потому что ты для них чужой, да еще офицер из Петербурга, а этот злодей – свой.
Некоторое время наблюдали молча.
– Николаша!
– Что?
– А ну как в том домишке и спрятан сундук с деньгами?
– Тогда бы он как раз не туда, а в другую сторону побежал… стой, молчи…
Зрение у Архарова было хорошее, не попорченное чтением, вот он и увидел, что загадочный разносчик осторожно выглядывает из-за угла.
– Тучков, огибай бастион сзади, вдоль горжи, делай круг, спроси там у солдат, как в эту улицу с другого конца въехать. Заезжай, прячься в том самом дворе, жди… пошел, да не вскачь, тихо…
И, когда Левушка отъехал на дюжину шагов, Архаров пробормотал вполне внятно: «дурак…»
Левушка, конечно же, едва скрывшись из очей Архарова, тут же пустил своего вороного Ваську в галоп. На бастион он влетел вихрем, едва не сбив с ног сержанта, и так настоятельно требовал указаний пути, что насилу и догадались, чего этот юный подпоручик хочет. Но ему объяснили, где и через сколько шагов поворачивать, указали для приметы часовенку, и он помчался выполнять архаровский приказ.
Проскакав галопом по улочке, он въехал во двор, сильно замусоренный, в середине которого имелся давно потухший костер, достал пистолет, положил его перед собой на конскую шею и стал нетерпеливо ждать.
За то время, что он трепетал, жаждая стычки и перестрелки, можно было раз двадцать «Отче наш» прочитать. Наконец Левушка понял, что дело неладно и что странный разносчик, очевидно, никогда в этот двор больше не забежит, а, всадив кинжал Архарову в живот (тут Левушке живо представился большой кривой бебут темного металла, с тусклым волнообразным узором по лезвию, из тех, что привезли с турецкой войны знакомые офицеры), уходит закоулками, унося с собой тайну трех меченых рублей.
Придя в ужас от нарисовавшейся картины – лучший друг Архаров, лежащий в пыли и крови у конских ног и зажимающий рукой смертельную рану, – Левушка выехал со двора и поскакал разыскивать тело.
И он его обнаружил.
Прежде всего он увидел коня без всадника. Конь стоял спокойно, никуда не убегал. А затем – мужскую фигуру возле коня, почти им скрытую, и размерами – совершенно не архаровскую.
Левушка, выставив перед собой пистолет, чтобы выстрелить в самую последнюю секунду, мчался мстить за друга, когда услышал отчаянный крик:
– Тучков, не сметь!
Отродясь он не слыхивал, чтобы Архаров так вопил. Даже на плацу с солдатами (ах, где он, любезный санкт-петербургский полковой плац?) Архаров управлялся с ними без лишнего шума, хотя глотку имел мощную.
Судя по силе голоса, он был жив и, коли ранен, не смертельно.
Левушка левой рукой взял на себя повод и заставил коня сделать вольт. Только на повороте и стало ясно, что Архаров мирно беседует с разносчиком, просто загорожен и конем, и углом дома.
А еще мгновение спустя Левушка узнал и разносчика.
Это был переодетый полицейский служащий Карл Иванович Шварц.
– Вот, изволь радоваться, чуть не пристрелили, – сказал Архаров. – Спешивайся, Тучков, держи коней. Разговор у нас затевается долгий.
– Я уже вашей милости говорил, что занимаюсь розыском по своей части, – меланхолично молвил Шварц. – Подробности полицейского розыска посторонним людям неудобь сказуемы.
– Ну а коли бы мы с тобой одно и то же искали? – спросил Архаров. – Тогда как – сказуемы?
– Нет, ваша милость.
– Чтоб те…
Архаров говорил, коли проверять по часам, не менее минуты. И это была весьма насыщенная минута.
– Погоди, Николаша, – подал голос Левушка. – Давай наоборот.
– Как – наоборот? – Архаров, не поняв затеи, тем не менее сильно возмутился. – Мы сейчас вот что сделаем – мы этого сыщика хренова доставим на Остоженку и дождемся его сиятельство. А его сиятельство облечен губернаторскими полномочиями – стало быть, его приказание для полиции – закон. Ты, черная душа, ждешь, что ли, что Юшков вернется – тобой командовать? Я за Юшкова!
Немец молчал.
– Да не шуми ты, Архаров! Сделаем наоборот – раз он не желает говорить, мы ему все расскажем! – предложил Левушка.
– Как это – расскажем?! – тут Архаров замер с раскрытым ртом и, помолчав довольно долго, засмеялся. – Ну, Тучков, быть тебе при дворе в случае! Коли мы ему расскажем – он не сможет притвориться, что не слышал, разве что уши себе зажмет. Слушай, черная душа. Я по приказанию его сиятельства графа Орлова ищу убийц митрополита Амвросия. Я на них поставил ловушку, и в нее угодил человек, который, переодевшись разносчиком, в здешних краях околачивается. Но сбежал, сукин сын. И вот я тебе, полицейскому служащему, даю приметы злодея, который причастен к убийству митрополита! Тучков, будь свидетелем – сообщаю в полицию о злодеянии, как законопослушный подданный Российской империи!
– Сие – ваше дело, а мое дело иное, – отвечал Шварц.
– Порядок соблюдаешь, черная душа? – нехорошо полюбопытствовал Архаров. – Ну, слушай далее. Тот сукин сын, убегая, скрылся в неком здании, и я полагаю, что в том здании у злодеев логово… ага!
– Попался! – завопил довольный Левушка.
Шварц действительно не сумел скрыть интереса к архаровской новости.
– Да будет тебе порядок соблюдать! Коли ты мародеров выслеживал – так и говори… – тут Архарова осенило. – Слушай, Тучков, а помнишь ли…
– Что? – Левушка прямо весь подался к Архарову.
– Помнишь ли, как черную душу из огня спасали?
– Как не помнить!
– А ты? – Архаров повернулся к Шварцу.
– Таковые оказии запоминаются надолго, – молвил Шварц.
– Я тебя, Тучков, тогда за поджигателями вдогонку спосылал. Ты вернулся ни с чем – и что ты мне доложил?
Левушка задумался. На мальчишеской рожице отразился испуг – такое бывало частенько в тех случаях, когда подпоручик Тучков не совсем понимал, чего от него хотят.
– Не майся, сам скажу, – помог ему Архаров. – Ты доложил, что напоролся на фуру с мортусами. Что спрашивал у них про беглецов, а они промолчали.
Говоря это, он внимательно следил за немцем.
Тот, имея от природы лицо спокойное, а с годами выработав в нем унылую невозмутимость, тем не менее выдал себя взглядом.
– Ну так что же? У них, видать, обычай таков – не отвечать. Помнишь, ночью? – сказал Левушка.
– Обычай-то обычай… Карл Иванович! Какого рожна ты выслеживаешь мародеров возле чумного бастиона? Тебе странным показалось, что они исчезают прямо на глазах, или же появляются неведомо откуда? И в то же время непременно где-то поблизости фура с мортусами скрипит, а мортусы – в дегтярных робах, лиц не видно!
– Вашей милости угодно увязать шалости мародеров с беспрепятственными передвижениями мортусов? – деловито осведомился Шварц. – Сие более чем логично. Однако я должен убедиться, прежде чем докладывать о своем розыске…
– Сейчас убедим, – пообещал Архаров.
– Архаров! – восторженно взвыл Левушка. – Архаров, ты… ты… жениаль!
Тот покосился на него – но Левушка ничего женского не имел в виду, а просто от избытка чувств высказался на французский лад.
– Коли верить сведениям вашей милости, – Шварц коротко поклонился Левушке, – то выходит, тогда, при пожаре, мои злодеи прибыли на фуре, в балахонах мортусов, и та фура ждала их где-то в переулке. Нечто подобное я подозревал, но доказательства не имел. Будучи отогнаны вашими милостями, они успели добежать, набросить на себя сии маскарадные капуцины…
Левушка сделал большие глаза – Шварц употребил петербуржское модное словечко. Длинный черный маскарадный плащ с капюшоном, достаточно широкий, чтобы укрыть дамскую фигуру в пышных юбках, именно так и назывался. Был, правда, не дегтярным, а шелковым или же атласным.
Немец пошутил!
– … взять крюки и сесть на фуру. Сие близко к истине, – Шварц склонил голову, показывая, что признал правоту Архарова.
– Так. О мародерах, притворившихся мортусами, мы договорились.
– Коли не наоборот, – возразил Шварц. – О мортусах, сделавшихся мародерами. Ведь никто из гарнизона не сопровождает фуры в их странствиях по Москве.
Архаров задумался.
– Вот ты как дело повернул…
– Тогда, получается, этот Федька с другими негодяями и приезжал поджигать Головинский дворец? – спросил Левушка и на хмуро-недоверчивый взгляд Архарова отвечал: – Помнишь, мы выскочили – а они уже на фуре?
– Дни все короче, ежели вы изволили заметить, и немалую часть своего труда мортусы совершают в темноте, – напомнил Шварц. – Чем они и пользуются. Но, с другой стороны, негодяи сильно рисковали, поджигая дворец. Конечно, они могли увезти на фурах немало добра, прикрыв чумными рогожами. Да только куда бы они с тем добром дальше делись? Везти крупные предметы домашнего обихода к себе на бастион было бы для них крайне неосмотрительно, мелких же и ценных предметов, удобных для сокрытия, они во дворце, скорее всего, не нашли бы.
– Спрятать в любом доме можно, вон сколько стоит пустых домов… – подсказал Левушка.
– Таковая экспедиция занимает немало времени, а мортусам следует ночевать и кормиться в бараке, к коему они приписаны. Коли бы они не пришли ночевать – это бы для них плохо кончилось… Однако ваш домысел, сударь, я принимаю к сведению, – любезно сказал Левушке Шварц. – Хотя он и противоречит моему домыслу – попугать его сиятельство решили фабричные с кирпичных заводов, затеявшие бунт.
– Почему? – спросил Архаров.
– Потому что их много, и они едва ли не первые остались без работы и средств к существованию.
– Вам это доподлинно известно?
– Да, – сказал Шварц, – мне сие доподлинно известно, потому что мне сообщил об этом надежный человек.
Архаров задумался.
– Вот почему ты, черная душа, не хотел мне говорить про потайные кабаки и подвалы, где можно провиант по бешеным ценам купить. Не хотел своего надежного человека выдавать.
Шварц ничего не ответил.
– А что бы я ему плохого сделал? – спросил Архаров.
– Вы, сударь, человек полиции посторонний, – подумав, сказал Шварц. – И не знаете, что одно из главнейших условий ее успешности – налаженное осведомление о событиях и людях, нарушающих покой общества. В таких случаях разумный служащий закрывает глаза на некоторые нарушения закона для того, что иным путем он окажется без важных сведений. Проще всего нарушить сие налаженное осведомление… потом же его и за три года не восстановишь… Ломать – не строить.
– Вот черт… Я велю прислать вам орловский указ, пусть прочитают на людном месте.
Совсем близко заорал петух. Ему откликнулся другой.
– Вот так и ночка пробежала, – скаал доктор. – Трофим, сколько за ночь?
– В первом бараке восемь, во втором – одиннадцать, в третьем… ну, тоже, поди, не меньше. У баб много – четыре десятка.
– Это славно! – обрадовался молодой доктор. – Господин Архаров, поветрие идет на убыль! На Иоанна Богослова, нарочно запомнил, ровно триста человек по всем баракам померло. Тяжкий был денек. Ну, поезжайте с Богом, а я попытаюсь вздремнуть.
– Честь имею, – вдруг, как равному, отвечал ему Архаров.
Он пошел к палаткам – взять свою охрану и своего коня. Почти дошел, когда услыхал сзади топотню.
– Ваша милость! – кричал, догоняя его, служитель. – Передать велено! Не бойтесь, только что с огня, да я и руки мыл!
Архаров остановился с достоинством и позволил служителю, нагнав, протянуть довольно большой, фунта на полтора, холщевый мешочек.
– Что там у тебя, братец?
– Курения, ваша милость. Господин Самойлович сами составляют. Господин Вережников велели, чтоб вы свое помещение окуривали от заразы. И одежду также!
Навстречу вышел Бредихин, принюхался, скривил рожу.
– Это у них что-то новенькое, Архаров. Мы тоже всякую дрянь в костры сыплем, но чтобы столь свирепо…
В особняке Еропкина Архаров появился уже почти на рассвете. Было зябко, он сдуру умчался без епанчи и теперь желал лишь одного – водки! Сразу! Целую стопку, чтобы обожгло и согрело!
Во дворе и на улице уже суетились люди, среди них Архаров издали увидел долговязую фигуру Левушки. Рядом находился Артамон Медведев, что несколько удивило Архарова – он полагал, что сослуживец был вместе с Бредихиным. Но распоряжения графа Орлова были непредсказуемы, и Архарову вдруг пришло в голову, что новоприобретенный секретарь пригодится для того, чтобы их записывать, особливо устные, которые вполне могли одно другому противоречить.
Левушка устремился к приятелю.
– Архаров! Жив, цел!
– Кыш, кыш, – ворчал Архаров, слезая с коня. – Чума только на третий день сказывается, а бывает, и на шестой. Коробов, не отставай.
Ссаженный наземь секретарь чувствовал себя среди рослых и шумных мужчин страх как неловко.
– Да ладно тебе! – Левушка принюхался. – Это Самойлович, что ли, тебя так обкурил? Клянусь чем хошь – хуже всякого уксуса!
– Архаров, да ты в пекле, что ли, побывал? – изумленно спросил подошедший Артамон. – Какой это дрянью от тебя разит?
– В пекле, – согласился Архаров. – Теперь мундир и за три дня не отскрести. Прокоптили на славу. Послушайте, господа, где бы нам раздобыть курильницу? Не костер же в гостиной разводить.
– На что тебе?
– Вот, извольте – от заразы… – он предъявил мешочек. – Пойдем, хоть прилягу…
Он взошел на крыльцо, гвардейцы – следом.
– Тебе мало? – спросил Медведев.
Левушка хотел было объяснить причину, но Архаров исподтишка показал ему кулак. Вовсе не обязательно было тут же узнавать всему гарнизону еропкинского особняка, что капитан-поручик Архаров в помутнении рассудка ночью лазил в чумной бабий барак.
– Береженого Бог бережет, – сказал Архаров.
Случившийся тут же, в больший сенях особняка, Фомин присоединился к беседе и почесал в затылке.
– Теперь ведь нигде ничего не купишь…
– Кадило разве в церкви выпросить, – предложил вольнодумец Медведев. – Коли у какого попа есть запасное.
– Может, у господина Еропкина в хозяйстве сыщется? – предположил Левушка. И сам даже вызвался пойти депутатом к еропкинскому мажордому.
Архаров остановил лакея и велел ему пристроить новоявленного секретаря хоть на антресолях, хоть на чердаке. Фомин высказал предположение, что такого ангелочка можно уложить и в девичьей – большого урона хозяйству он не нанесет. Тем более, что разит от него примерно так же, как от Архарова: отпуская Сашу Коробова из Данилова монастыря, его на всякий случай окурили на совесть; если на нем и сидели микроскопические создания, изобретенные Данилой Самойловичем, то все, поди, передохли.
Очевидно, Левушка сильно перепугал мажордома своим юношеским азартом и натиском. Когда он явился в гостиную, всем лицом излучая радость победы, двое лакеев внесли за ним преогромное бронзовое художество, изображавшее гору – то ли Олимп, то ли Парнас, судя по женским фигуркам, лишенным всяких покровов, и мужским – ниже пояса в волнистой шерсти, при свирелках и козлиных копытах.
Это была одна из тех настольных курильниц, что достают и водружают посреди хрусталя и фарфора только при званых обедах на сотню и более человек.
Медведев вытаращился на нее и захохотал.
Самая была подходящая вещица для офицерского бивака и прелесть как соответствовала валявшимся на полу сапогам, неубранным постелям и, главное, пустым бутылкам, что уже успели выстроиться вдоль стены.
– Для полноты блаженства нам только сей дуры недоставало, – сказал Фомин. – Ну, Архаров, разводи костер. Поглядим, каковы твои куренья.
– Отвратительны, – честно отвечал Архаров. – Полагаешь, в чумном бараке пахнет лучше?
– Господи оборони, – Фомин перекрестился. Левушка опять открыл было рот – и опять натолкнулся взглядом на архаровский кулак.
Знать про ночную вылазку посторонним было незачем.
Поспав часа три, Архаров поднялся и пошел отыскивать дармоеда Никодимку.
Дармоед сидел в пустом каретном сарае с унылой рожей – видать, потерпел какое-то крушение надежд.
– Поди сюда, – велел ему Архаров. – Ну-ка, что сие значит?
Он задумался, вспоминая Марфины слова, но они в силу внешней бессмыслицы пропали из памяти. Пришлось искать Сашу Коробова, который записал их на бумажке.
Когда нашли, выяснилось – бумажек у него много, архаровскую он положил в общую стопочку сверху, но она непостижимым образом пропала.
Левушка, будучи послан его сиятельством с поручением, вернулся вовремя – Архаров уже собирался убивать растяпу секретаря.
Узнав про странное Марфино заявление, Левушка тут же кинулся разгребать бумажки (там много чего попадалось, и формулы, и французские вокабулы, и письма), одновременно он успокаивал Архарова тем, что нужный листок где-то поблизости, а Саша стоял рядом, опустив руки, с жалким видом.
Архаров же грозился пустить все это хозяйство на папильоты – букли закручивать. По условиям походного быта он за волосами не слишком следил, просто собирал сзади и прихватывал лентой. Хотя денщик Фомка и умолял позволить ему закрутить тугими буклями хозяйские волосья по обе стороны лица, как оно полагалось военному человеку.
Наконец запись отыскалась. Левушка прочитал слова байковского языка вслух и засмеялся. Потом стал строить домыслы. Он полагал, что рябая оклюга – непременно девка, а «дером» – возможно, бегом, рысью, галопом.
Архаров потребовал разъяснений от Никодимки.
Тот подтвердил, что хозяйка по-байковски разумеет – от Ивана Ивановича нахваталась, он со своими людьми только так и разговаривал, хотя обычной речью тоже мастерски владел и даже, сказывали, сочинял песни. То, что Марфа в бреду заговорила на языке воров и мазуриков, означало, что ее сведения имели секретный характер. Герасим, очевидно, был человеком, от коего получены три меченых рубля. А вот «негасим» – это, скорее всего, было еще одним байковским словечком.
– Так ты ни единого словечка не знаешь? – спросил Левушка дармоеда.
– А откуда бы мне знать, когда хозяйка, царствие ей небесное, меня уж много спустя после Ивана Ивановича в сожители взяла?
Архаров дал Никодимке хороший подзатыьник, добавив:
– Не каркай, дурак. На свою голову накаркаешь.
– А вдруг не «искомай», а «искомый»? – предположил Левушка. – То есть, подлежащий отысканию?
– Уймись, – велел Архаров.
Оставив домыслы и отправив Никодимку обратно тосковать в каретный сарай, Левушка заговорил уже серьезнее и подтвердил догадку Архарова, что лишь мортусы с чумного бастиона могут тут что-либо разобрать. Хотя и усомнился в их правдивости: святое ж дело – обмануть барина, да еще офицера, да еще гвардейца.
Тем не менее решили ехать к этим толмачам и добиваться от них толку.
Именно ехать – к большому удивлению Левушки, знавшего сомнительную любовь приятеля к лошадям. Но Архаров за две недели, прошедшие с достопамятного орловского решения взять в Москву гвардию, наездил верст больше, чем за всю полковую жизнь в манеже, и смирился с верховой ездой – не карету же было требовать у Еропкина.
Когда выезжали, догнал Никодимка.
– Вспомнил, ваши милости, вспомнил! – вопил он.
– И что ты такое вспомнил? – спросил с высоты седла Архаров.
– Чунаться – значит Богу молиться!
Архаров и Левушка переглянулись.
– Сдается, Марфа либо бредила, либо просила тебя по ней панихиду отслужить, – сказал Левушка.
– Ага, панихиду за рябой оклюгой.
– Доподлинно, Стоду чунаться значит Богу молиться! – настаивал Никодимка, рысцой сопровождая всадников. – Хозяйка так шутить изволила, царствие небесное ее непорочной душеньке!
– Аминь, и убирайся с глаз моих, пока я тебя не зашиб! – прикрикнул на него Архаров. Левушка же фыркнул – Марфина непорочность показалась ему несколько преувеличенной.
К Зарядью ехали знакомой дорогой – по набережной, под Кремлем. По пути Левушка предавался толмаческим домыслам.
– Не масы, а мазы, то бишь мазурики, – рассуждал он. – Может, оберегаться от кого-то надобно?
Архаров же молчал. Он внутренне готовился к беседе с мортусами. Нужно было так повернуть дело, чтобы у них не возникло соблазна соврать. Для оплаты их услуг деньги имелись – но кто поручится, что мортусы, закоренелые злодеи, скажут правду? Один только Федька, по мнению Архарова, злодеем не было – так поди его укарауль!
На бастионе обнаружились лишь гарнизонные караульные – фуры с раннего утра были отправлены за мрачной добычей.
Архаров, воспользовавшись случаем, принялся расспрашивать о Федьке. Догадка подтвердилась – парень угодил в застенок, убив в пьяной драке дальнего родственника.
– На свадьбе, что ли? – догадался Архаров.
Сержант уж собрался ему ответить, но тут с валганга спустился однорукий инвалид.
– Иван Андреевич, опять он тут крутится! И чего позабыл?
– Простите, господин капитан-поручик, – сказал Архарову сержант и принял позу бравого вояки, собравшегося звать противника на поединок. – Вот я его, негодника! Надоел уже – сил нет! Два только дня не видали – заявился! Все высматривает, вынюхивает! Гнали – отходит, да недалеко.
– А кто таков?
– А знать бы! Кабы на войне, так ясное дело – лазутчик. Свои себя так не ведут. Может, кому из моих злодеев весточку принес. Пойти, обложить его…
– Постойте, господин сержант, дозвольте нам, – предложил Архаров, но это скорее было приказанием.
Левушка удивился, но промолчал.
– Нет, ваша милость, сейчас же я к нему с бастиона выйду…
– Выйду к нему я. Будьте, сударь, тут, не оставляйте поста! Где он замечен?
– А, надо полагать, от Певчих улиц подходит. Антипов, поди, покажи господину капитан-поручику.
Выехав с бастиона, Архаров получил более точные указания. Тот, кого он собирался как можно строже отогнать, временно спрятался.
– Вон, вон куда он побежать мог, – солдат Антипов показал на улицу, начинавшуюся от бастионного фаса. – Только там его не поймать, спрячется. Там, судари мои, такое делается – полк кавалерии спрятать можно бесследно! Домишки маленькие, переулки заковыристые, грязь непроходимая, шагу не ступи – под ногами дети вместе с курами, утками и поросятами!
Архаров подивился тому, что в двух шагах от Кремля творится такое безобразие, и опять помянул любезным словом беглого обер-полицмейстера Юшкова.
Но тут он был неправ – упадок Зарядья начался задолго до появления Юшкова. Это место имело давнюю (в его понимании – древнюю) историю. Сто лет назад оно, в силу близости к Кремлю, было обжито и боярами, и послами, и видными торговыми людьми, невзирая на болотистую почву. Строили тут и каменные дома, и высокие храмы, был и свой большой монастырь – Знаменский. Но государь Петр Алексеич изволил перенести столицу в Санкт-Петербург. К тому времени в Зарядье, правда, бояр почти не осталось, а жили главным образом церковнослужители и служилые люди – стольники, окольничьи, стряпчие. Молодежь служилых родов была взята в новую столицу, старики доживали свое в деревянных домишках. Правда, по старой памяти, иной московский житель побогаче ставил тут свои хоромы, но на местах возвышенных. А простой зарядский житель хором не ставил – пользуясь близостью к Красной площадим, к торговым рядам, простой житель, даже духовного звания, заводил блинню, харчевню, цирюльню. Имели они дурную репутацию – Архаров верно угадал, что тут должны быть в каких-либо подвалах потайные кабаки, отчаянно нарушающие государственную монополию на спиртное. Но имелись в Зарядье и особняки вроде того, в который с заднего двора нелегкая затащила Левушку.
Сейчас, впрочем, предстояло углубиться как раз в трущобы.
– Он! Он, сукин сын! – вдруг завопил солдат, тыча пальцем в сторону крупа архаровской лошади. – Он! Имайте злодея!
Левушка по природной шустрости первым развернул коня и увидел вдали человека, на которого показывал солдат. Человек был одет по-простецки, разносчиком, в круглой русской шляпе, в сером фартуке поверх длинного кафтана. И точно – большого доверия не внушал. Выглянул – и исчез.
– Стой! – закричал Левушка, посылая коня вперед, и поскакал в створ улочки.
Архаров последовал за ним и догнал его у хилого домишки.
– Во двор заскочил, – сказал Левушка. – Сдается, он вооружен.
– С чего бы вдруг?
– А лоток бросил и рукой за пазухой шарил.
– Так и мы не с голыми руками, – Архаров достал пистолет. – Погоди, надолго он там не останется, коли ворота были нараспашку – дом выморочный, чумной.
– Уйдет огородами, – предположил Левушка. – А мы здешних переулков не знаем.
– Погоди, Тучков, а не наш ли это знакомец? – вдруг догадался Архаров.
– Какой знакомец, Николаша?
– А тот, за кем ты гонялся, пока на привидение не налетел. Тоже лоток при себе таскал и сапоги через плечо!
– Ах, черт бы его побрал! – воскликнул Левушка. – Так он же нам и надобен!
– Погоди, остынь! – Архаров поймал повод Левушкиного коня и удержал приятеля от немедленного конного штурма чумного дворишки. – Тихо, отъезжем… отъезжаем, говорю…
– С другой бы стороны заехать, да кабы знать… – шепотом затосковал Левушка.
– Молчи… авось высунется…
Они отъехали к бастиону и спрятались под прикрытием угла, образованного схождением двух фасов. Трава и кусты, которыми поросла крутая земляная стена, позволяли им наблюдать за створом улицы.
– Упустили, Николаша, вот те крест, упустили, – причитал Левушка. – Едем к Варварским воротам!
– Это для чего?
– Он где-то там живет.
– Перестань дурить. Коли и живет – как ты его искать собираешься? Ни имени, ни прозвания не знаешь!
– У нищих спросим! Они должны были приметить!
– Не будь дураком, Тучков. Ничего тебе нищие не скажут. Потому что ты для них чужой, да еще офицер из Петербурга, а этот злодей – свой.
Некоторое время наблюдали молча.
– Николаша!
– Что?
– А ну как в том домишке и спрятан сундук с деньгами?
– Тогда бы он как раз не туда, а в другую сторону побежал… стой, молчи…
Зрение у Архарова было хорошее, не попорченное чтением, вот он и увидел, что загадочный разносчик осторожно выглядывает из-за угла.
– Тучков, огибай бастион сзади, вдоль горжи, делай круг, спроси там у солдат, как в эту улицу с другого конца въехать. Заезжай, прячься в том самом дворе, жди… пошел, да не вскачь, тихо…
И, когда Левушка отъехал на дюжину шагов, Архаров пробормотал вполне внятно: «дурак…»
Левушка, конечно же, едва скрывшись из очей Архарова, тут же пустил своего вороного Ваську в галоп. На бастион он влетел вихрем, едва не сбив с ног сержанта, и так настоятельно требовал указаний пути, что насилу и догадались, чего этот юный подпоручик хочет. Но ему объяснили, где и через сколько шагов поворачивать, указали для приметы часовенку, и он помчался выполнять архаровский приказ.
Проскакав галопом по улочке, он въехал во двор, сильно замусоренный, в середине которого имелся давно потухший костер, достал пистолет, положил его перед собой на конскую шею и стал нетерпеливо ждать.
За то время, что он трепетал, жаждая стычки и перестрелки, можно было раз двадцать «Отче наш» прочитать. Наконец Левушка понял, что дело неладно и что странный разносчик, очевидно, никогда в этот двор больше не забежит, а, всадив кинжал Архарову в живот (тут Левушке живо представился большой кривой бебут темного металла, с тусклым волнообразным узором по лезвию, из тех, что привезли с турецкой войны знакомые офицеры), уходит закоулками, унося с собой тайну трех меченых рублей.
Придя в ужас от нарисовавшейся картины – лучший друг Архаров, лежащий в пыли и крови у конских ног и зажимающий рукой смертельную рану, – Левушка выехал со двора и поскакал разыскивать тело.
И он его обнаружил.
Прежде всего он увидел коня без всадника. Конь стоял спокойно, никуда не убегал. А затем – мужскую фигуру возле коня, почти им скрытую, и размерами – совершенно не архаровскую.
Левушка, выставив перед собой пистолет, чтобы выстрелить в самую последнюю секунду, мчался мстить за друга, когда услышал отчаянный крик:
– Тучков, не сметь!
Отродясь он не слыхивал, чтобы Архаров так вопил. Даже на плацу с солдатами (ах, где он, любезный санкт-петербургский полковой плац?) Архаров управлялся с ними без лишнего шума, хотя глотку имел мощную.
Судя по силе голоса, он был жив и, коли ранен, не смертельно.
Левушка левой рукой взял на себя повод и заставил коня сделать вольт. Только на повороте и стало ясно, что Архаров мирно беседует с разносчиком, просто загорожен и конем, и углом дома.
А еще мгновение спустя Левушка узнал и разносчика.
Это был переодетый полицейский служащий Карл Иванович Шварц.
– Вот, изволь радоваться, чуть не пристрелили, – сказал Архаров. – Спешивайся, Тучков, держи коней. Разговор у нас затевается долгий.
– Я уже вашей милости говорил, что занимаюсь розыском по своей части, – меланхолично молвил Шварц. – Подробности полицейского розыска посторонним людям неудобь сказуемы.
– Ну а коли бы мы с тобой одно и то же искали? – спросил Архаров. – Тогда как – сказуемы?
– Нет, ваша милость.
– Чтоб те…
Архаров говорил, коли проверять по часам, не менее минуты. И это была весьма насыщенная минута.
– Погоди, Николаша, – подал голос Левушка. – Давай наоборот.
– Как – наоборот? – Архаров, не поняв затеи, тем не менее сильно возмутился. – Мы сейчас вот что сделаем – мы этого сыщика хренова доставим на Остоженку и дождемся его сиятельство. А его сиятельство облечен губернаторскими полномочиями – стало быть, его приказание для полиции – закон. Ты, черная душа, ждешь, что ли, что Юшков вернется – тобой командовать? Я за Юшкова!
Немец молчал.
– Да не шуми ты, Архаров! Сделаем наоборот – раз он не желает говорить, мы ему все расскажем! – предложил Левушка.
– Как это – расскажем?! – тут Архаров замер с раскрытым ртом и, помолчав довольно долго, засмеялся. – Ну, Тучков, быть тебе при дворе в случае! Коли мы ему расскажем – он не сможет притвориться, что не слышал, разве что уши себе зажмет. Слушай, черная душа. Я по приказанию его сиятельства графа Орлова ищу убийц митрополита Амвросия. Я на них поставил ловушку, и в нее угодил человек, который, переодевшись разносчиком, в здешних краях околачивается. Но сбежал, сукин сын. И вот я тебе, полицейскому служащему, даю приметы злодея, который причастен к убийству митрополита! Тучков, будь свидетелем – сообщаю в полицию о злодеянии, как законопослушный подданный Российской империи!
– Сие – ваше дело, а мое дело иное, – отвечал Шварц.
– Порядок соблюдаешь, черная душа? – нехорошо полюбопытствовал Архаров. – Ну, слушай далее. Тот сукин сын, убегая, скрылся в неком здании, и я полагаю, что в том здании у злодеев логово… ага!
– Попался! – завопил довольный Левушка.
Шварц действительно не сумел скрыть интереса к архаровской новости.
– Да будет тебе порядок соблюдать! Коли ты мародеров выслеживал – так и говори… – тут Архарова осенило. – Слушай, Тучков, а помнишь ли…
– Что? – Левушка прямо весь подался к Архарову.
– Помнишь ли, как черную душу из огня спасали?
– Как не помнить!
– А ты? – Архаров повернулся к Шварцу.
– Таковые оказии запоминаются надолго, – молвил Шварц.
– Я тебя, Тучков, тогда за поджигателями вдогонку спосылал. Ты вернулся ни с чем – и что ты мне доложил?
Левушка задумался. На мальчишеской рожице отразился испуг – такое бывало частенько в тех случаях, когда подпоручик Тучков не совсем понимал, чего от него хотят.
– Не майся, сам скажу, – помог ему Архаров. – Ты доложил, что напоролся на фуру с мортусами. Что спрашивал у них про беглецов, а они промолчали.
Говоря это, он внимательно следил за немцем.
Тот, имея от природы лицо спокойное, а с годами выработав в нем унылую невозмутимость, тем не менее выдал себя взглядом.
– Ну так что же? У них, видать, обычай таков – не отвечать. Помнишь, ночью? – сказал Левушка.
– Обычай-то обычай… Карл Иванович! Какого рожна ты выслеживаешь мародеров возле чумного бастиона? Тебе странным показалось, что они исчезают прямо на глазах, или же появляются неведомо откуда? И в то же время непременно где-то поблизости фура с мортусами скрипит, а мортусы – в дегтярных робах, лиц не видно!
– Вашей милости угодно увязать шалости мародеров с беспрепятственными передвижениями мортусов? – деловито осведомился Шварц. – Сие более чем логично. Однако я должен убедиться, прежде чем докладывать о своем розыске…
– Сейчас убедим, – пообещал Архаров.
– Архаров! – восторженно взвыл Левушка. – Архаров, ты… ты… жениаль!
Тот покосился на него – но Левушка ничего женского не имел в виду, а просто от избытка чувств высказался на французский лад.
– Коли верить сведениям вашей милости, – Шварц коротко поклонился Левушке, – то выходит, тогда, при пожаре, мои злодеи прибыли на фуре, в балахонах мортусов, и та фура ждала их где-то в переулке. Нечто подобное я подозревал, но доказательства не имел. Будучи отогнаны вашими милостями, они успели добежать, набросить на себя сии маскарадные капуцины…
Левушка сделал большие глаза – Шварц употребил петербуржское модное словечко. Длинный черный маскарадный плащ с капюшоном, достаточно широкий, чтобы укрыть дамскую фигуру в пышных юбках, именно так и назывался. Был, правда, не дегтярным, а шелковым или же атласным.
Немец пошутил!
– … взять крюки и сесть на фуру. Сие близко к истине, – Шварц склонил голову, показывая, что признал правоту Архарова.
– Так. О мародерах, притворившихся мортусами, мы договорились.
– Коли не наоборот, – возразил Шварц. – О мортусах, сделавшихся мародерами. Ведь никто из гарнизона не сопровождает фуры в их странствиях по Москве.
Архаров задумался.
– Вот ты как дело повернул…
– Тогда, получается, этот Федька с другими негодяями и приезжал поджигать Головинский дворец? – спросил Левушка и на хмуро-недоверчивый взгляд Архарова отвечал: – Помнишь, мы выскочили – а они уже на фуре?
– Дни все короче, ежели вы изволили заметить, и немалую часть своего труда мортусы совершают в темноте, – напомнил Шварц. – Чем они и пользуются. Но, с другой стороны, негодяи сильно рисковали, поджигая дворец. Конечно, они могли увезти на фурах немало добра, прикрыв чумными рогожами. Да только куда бы они с тем добром дальше делись? Везти крупные предметы домашнего обихода к себе на бастион было бы для них крайне неосмотрительно, мелких же и ценных предметов, удобных для сокрытия, они во дворце, скорее всего, не нашли бы.
– Спрятать в любом доме можно, вон сколько стоит пустых домов… – подсказал Левушка.
– Таковая экспедиция занимает немало времени, а мортусам следует ночевать и кормиться в бараке, к коему они приписаны. Коли бы они не пришли ночевать – это бы для них плохо кончилось… Однако ваш домысел, сударь, я принимаю к сведению, – любезно сказал Левушке Шварц. – Хотя он и противоречит моему домыслу – попугать его сиятельство решили фабричные с кирпичных заводов, затеявшие бунт.
– Почему? – спросил Архаров.
– Потому что их много, и они едва ли не первые остались без работы и средств к существованию.
– Вам это доподлинно известно?
– Да, – сказал Шварц, – мне сие доподлинно известно, потому что мне сообщил об этом надежный человек.
Архаров задумался.
– Вот почему ты, черная душа, не хотел мне говорить про потайные кабаки и подвалы, где можно провиант по бешеным ценам купить. Не хотел своего надежного человека выдавать.
Шварц ничего не ответил.
– А что бы я ему плохого сделал? – спросил Архаров.
– Вы, сударь, человек полиции посторонний, – подумав, сказал Шварц. – И не знаете, что одно из главнейших условий ее успешности – налаженное осведомление о событиях и людях, нарушающих покой общества. В таких случаях разумный служащий закрывает глаза на некоторые нарушения закона для того, что иным путем он окажется без важных сведений. Проще всего нарушить сие налаженное осведомление… потом же его и за три года не восстановишь… Ломать – не строить.