Тырин Михаил Юрьевич. Дети Ржавчины

   — Не дергаться! — процедил он.
   Мы замерли. Даже лошади не издавали ни звука, хотя я видел, как они дрожат. Я следил глазами за аэроидом. Он двигался по кривой и, по моим расчетам, должен был вот-вот показаться из-за деревьев. Мне было слышно, как трещат ветки и кричат потревоженные птицы, тучей летая над «акульим плавником».
   Через несколько секунд мы узрели аэроид в натуральную величину. Он перемещался по своему старому следу, перепахивая глинистую землю. Мне по-прежнему казалось, что там, под слоем почвы, плывет огромная рыбина, выставившая на поверхность плавник.
   Мы молчали и не шевелились. У меня с подбородка капал пот, но я и не думал вытирать его. Пальцы обеих рук вцепились в бока повозки — я словно сам себя сдерживал, чтобы не шевелиться. Если аэроид и дальше пойдет по своему следу, то вскоре окажется от нас всего в десятке метров — там, где борозда пересекала дорогу.
   Одна лошадь со второй повозки не выдержала и фыркнула, начав топтаться на месте. Я готов был убить ее за это. Аэроид приближался. Когда он пересек дорогу, нас задела волна горячего воздуха. Тускло блестящая металлическая махина прошла мимо, дыша жаром. Она была гладкой, без стыков и сочленении, словно вырезанная из одного куска. Я скосил глаза на погонщика — жив ли он, не почернел ли. Он сидел неподвижным истуканом. Двигались лишь зрачки, а еще подрагивала щека.
   — Уходит, — прошептал он. — Только бы не взлетел.
   Аэроид не взлетел. Он скрылся в зарослях на другом конце поля, и некоторое время нам была видна его верхушка, затем и она пропала.
   Погонщик от души прошелся кнутом по лошадиной спине. Повозка едва не развалилась, когда перепрыгнула через борозду на дороге. Мы неслись, как на ипподроме, и я боялся вылететь наружу. Уже давно позади остались и деревня, и огороды.
   Наконец Подорожник дернул поводья, давая возможность лошади отдохнуть после бешеной гонки. Он посмотрел на меня и вдруг расхохотался. Подъехавшие следом Свистун с Медвежатником тоже начали смеяться, и мне ничего не оставалось, как поддержать компанию. Это было самое доступное сейчас средство снять напряжение.
   Дальше мы ехали не спеша. И в мыслях, и в теле ощущалась тяжелая, почти болезненная усталость. Похоже, и наши лошадки чувствовали себя не лучше. Первое время я списывал все это на перенесенный стресс, но потом обеспокоился.
   — Посланник ничего не сделал с нами? — спросил я.
   — О чем ты? — удивился погонщик.
   — Он не тронул нас?
   — Ну, ты ведь жив? Значит, все в порядке.
   — Да, но... Я как-то странно себя чувствую.
   — Это от усталости. Если бы он нас тронул, ты бы себя никак не чувствовал. Ничего. Скоро остановимся на ночь. Поешь, выпьешь — и успокоишься.
   Но меня его слова не утешили. К тому времени я начал понимать, что аэроиды воздействуют на людей каким-то необъяснимым способом — полем, излучением, химией или чем-то подобным. Это же подтверждали мои грезы из прежней жизни. Никогда нельзя угадать, пощадил ли тебя аэроид или обрек. Я не мог быть уверенным, что уже к вечеру мы все не почернеем или не растрескаемся, как глиняные куклы.
   — Сегодня остановимся у одного толкователя старых вещей, — насмешливо произнес погонщик. — Можешь хоть всю ночь болтать с ним про посланников, про чужаков. Он это любит. Никто в округе не знает столько о Пылающей прорве и всех тайнах мира, сколько он.
   Я был заинтригован этой новостью. Воображение нарисовало мне эдакого мудрого старца, мага, свободного от суеты, который одинаково интересуется и прошлым, и настоящим и сможет ответить мне на многие вопросы.
   Солнце готовилось сомкнуться с горизонтом, когда мы оказались на волнистой равнине, по которой темными пятнами были разбросаны кусты вереска. Подорожник вытягивал шею и даже вставал на повозке, выискивая что-то. Потом мы свернули с дороги и, петляя среди кустарника, добрались до приземистой хижины, примостившейся в каменистом овражке. Одиноко горел слабый костер, на ветвях сушились пучки какой-то травы и коренья. Мое внимание привлекло обилие бесполезного хлама — от обломков посуды до ржавых железяк, которые были тщательно рассортированы и разложены вокруг жилища в строгом порядке. Казалось, будто я попал в пункт приема вторсырья.
   — Хозяин! — крикнул Подорожник.
   Погонщики слезли с повозок и, не дожидаясь приглашения, начали распрягать лошадей. Я старался активно помогать. Через некоторое время из хижины выбрался человек, одетый в относительно новый халат из вышитой узорами материи. Увидев нас, он заискивающе улыбнулся, отчего его лицо приняло дураковатый вид. Я заметил, что во рту у него не хватает большей части зубов. Двигался он мелко, суетливо и бестолково. Вообще, больничная пижама смотрелась бы на нем более естественно, чем богатый халат.
   — Угостить нечем, угостить нечем... — Зашепелявил хозяин, семеня вокруг нас и не переставая улыбаться.
   — Никто и не надеялся, — буркнул Свистун, бесцеремонно отодвигая его рукой.
   Мы начали переносить мешки внутрь. Как я понял, поклажу никогда не следовало оставлять без присмотра, потому что разного ворья водилось вокруг гораздо больше, чем можно себе представить, и встречалось оно в самых неожиданных местах.
   Я взвалил мешок на спину и вошел под низкий потолок хижины. В противоположной стене чернела большая неровная дыра. Оказалось, хижина просто прикрывала вход в подземную пещеру.
   — Ну, чего встал, проходи, — раздался за спиной голос Медвежатника.
   Я прошел. Пещера была неожиданно большой, ее начало освещала масляная лампа, висящая прямо у входа. Здесь тоже был устроен склад всякого барахла, но, видимо, более ценного, чем снаружи. У стен темнели расстеленные тряпки, от которых несло прелым запахом. Пещера изгибалась и имела продолжение, которого я пока не мог увидеть.
   Пока мы втроем таскали мешки, Свистун разжег посильнее костер и принялся готовить ужин из припасенной крупы и соленого мяса. Хозяин пристроился рядом и тихо с ним разговаривал, расспрашивал о новостях с заставы. Небо начинало темнеть.
   Наконец настал тот долгожданный миг, когда мы опустились на тряпки, заботливо разложенные хозяином вокруг костра, и взяли в руки по миске пшенной каши с большими кусками мяса.
   — С вами новый погонщик, — заметил человек в халате, покосившись на меня.
   — Да, — кивнул Подорожник. — Это Безымянный. Он первый раз поехал с нами, я взял его, чтобы проверить в дороге.
   — Я — Доставший Звезды, — с забавной важностью представился хозяин.
   — Ого! — усмехнулся я.
   — Ты не удивляйся, а спроси, за сколько он купил это имя, — ядовито заметил Свистун. — У всех толкователей такие заковыристые имена. Но он не обидится, если будешь звать его просто Звездонутый.
   Я запомнил это, но ничего спрашивать не стал. Еще успею. Сейчас мне хотелось неторопливо, с удовольствием разделаться с горячей кашей.
   — Как дорога? — поинтересовался толкователь. — Было что?
   — Было, — кивнул Подорожник.
   — Люди говорили, в старой деревне завелся Блуждающий Плуг, — попытался разговорить его толкователь.
   — Точно. Как раз его и встретили.
   На этом разговор о посланнике окончился. Хозяин проглотил свою кашу, потом показал Подорожнику на несколько кусочков мяса, оставшихся на дне.
   — Сейчас, — ответил тот, приканчивая свою порцию.
   Я не сразу понял, о чем они толкуют. А когда понял и увидел, едва не лишился аппетита. Отставив в сторону свою тарелку. Подорожник начал брать у толкователя мясо, разжевывать и перекладывать ему в рот. Беззубый хозяин ночлега принимал это с благодарностью.
   От еды все размякли. Никто даже не стал пить припасенное вино.
   — Ты и вправду можешь толковать значение старых вещей? — спросил я.
   — Это мое ремесло, — скромно ответил Доставший Звезды.
   — А это? — я показал свой нож, украшенный древним узором.
   — Сначала заплати.
   — Чего-чего? — одернул его Медвежатник. — А может, и ты заплатишь за то, что тебе солонину жевали?
   — Ну ладно, ладно, — смирился толкователь, взяв у меня нож. — Значит, ты хочешь знать, чем служила эта вещь до тебя?
   — Так и есть, — согласился я.
   Он подвинулся к костру и рассмотрел клинок со всех сторон, прищуриваясь и шевеля губами. Я терпеливо ждал, что сможет определить этот доморощенный мудрец.
   — Это перо древней железной птицы, — изрек он через несколько минут. — Очень давно такие птицы кружили над пустынными равнинами и подстерегали путников, бредущих по дорогам. Стоило кому-то показаться, они слетались тучей и роняли свои перья на головы несчастным. Вот это острие способно было пробить насквозь человека и лошадь под ним...
   «Все ясно, — подумал я. — И эта сказочка мне знакома. Может, объяснить ему, что острие мне пару дней назад сделал знакомый ремесленник за тарелку с ужином?»
   — И где теперь эти птицы? — вежливо спросил я.
   — Они ушли. Их прогнала Пылающая прорва. Они оказались слабее ее посланцев и скрылись высоко в небе, где живут и теперь. Иногда их перья падают на землю, и люди находят их.
   — А что они там жрут на небе, эти твои птицы? — нахально поинтересовался Свистун.
   — Это существа такого свойства, что могут питаться солнечным светом...
   — Интересно, как они могут питаться светом? Ты сам что-то не очень им питаешься. Может, попробуешь? А мы поглядим, сколько ты на этом жира наберешь.
   Я понял, что суровые погонщики ни в грош не ставят откровения толкователя. Однако мне показалось, малая доля смысла была в его словах. Он упомянул железных птиц, которые отступили под натиском Прорвы. Это, безусловно, истребители. Значит, какие-то крохи информации просочились сквозь толщу времени. А если попробовать разговорить его?
   — Толкуй как следует, — погрозил пальцем Подорожник. — Думаешь, за бесплатно халтурить можно?
   — Не надо, — остановил я. — Мне уже все ясно. Часто люди приносят старые вещи?
   — Сейчас меньше. Кому они теперь интересны? Люди почти не верят в них и не тратят клинки на толкование.
   — Ну почему? — спокойно возразил Медвежатник. — Есть вещи, в которые верят, — они с Подорожником понимающе переглянулись.
   — Иглострел, например, — продолжал Медвежатник. — Ты случайно не знаешь, какую цену сейчас просят за него на ближней Горной заставе?
   — Как и раньше. А вот иглы немного подорожали. Последние недели заставу осаждают одичавшие крестьяне, и много игл уходит, чтобы их отгонять. А вы туда?
   — Может, заедем, — уклончиво ответил Медвежатник.
   — Вы там осторожнее, — озабоченно произнес хозяин, качнув своей лысой головой.
   Уже совсем стемнело. Мы молчали, глядя на огонь. Отрывать от него взгляд не хотелось, потому что вокруг была ночная враждебная пустота. Интересно, заметит ли случайный аэроид огонек, обозначивший пристанище нескольких человечков посреди огромной равнины? Заинтересуется ли он нами, казнит или помилует?
   Попутчики были спокойны. Значит, все должно быть в порядке.
   — К тебе залетают посланники? — спросил я хозяина.
   — Они везде, где нет Холодных башен. Может, и сейчас крадутся где-то рядом.
   — И ты не боишься жить здесь один?
   — Я — толкователь. Они не посмеют меня тронуть. Объяснение меня не убедило, но я не стал переспрашивать.
   — Скажи, а кто научил тебя этому ремеслу?
   — Научил ремеслу? — толкователь удивленно поднял брови, от чего лысина пошла крупными морщинами.
   — Да. Откуда ты можешь знать, что значит старая вещь?
   Доставший Звезды был обескуражен вопросом. Видимо, я спросил глупость. Все равно что «кто научил тебя дышать».
   — Я просто знаю это, и все! Я же толкователь. Разве ты не понимаешь?
   — Безымянный прибыл из очень далеких мест, — проговорил сонным голосом Медвежатник. — Он даже не знает, что такое Пылающая прорва.
   — Должно быть, в твоих краях живут очень дикие люди? — участливо поинтересовался толкователь.
   — Страшно дикие, — кивнул я. — Но речь не об этом. Скажи, как убивает Пылающая прорва?
   Толкователь открыл рот, сделал несколько странных жестов, но так ничего и не сказал. Очередной мой вопрос застал его врасплох.
   — Люди убивают друг друга ножами, камнями, даже руками, — попробовал объяснить я. — А чем убивают посланники? Что они такое делают с людьми?
   — Это не простой вопрос, — медленно проговорил Доставший Звезды. Чувствовалось, что в паузах между словами он обдумывает, как бы не сесть в лужу и не утерять принародно свой авторитет. — Прорва убивает постепенно. Она всегда рядом, она смотрит на тебя, ждет твоего страха. Она наслаждается твоим страхом. Она питается им. И когда страх затмевает разум, Прорва атакует. Она поглощает тебя шаг за шагом. Сначала отнимает у тебя ноги, чтобы ты не мог бежать. Потом — руки, чтобы ты не смог закрыться от нее. Затем она лишает тебя глаз, ушей. Ты перестаешь чувствовать запахи мира, тепло солнца. От тебя уходят все чувства — и боль, и наслаждение, и нежность, и ярость... И вот ты остаешься совершенно один в пустоте. У тебя нет ничего. У тебя есть только душа. И ты думаешь, что страх уходит — душе ведь нечего бояться, она свободна. Тебе ничто не мешает. И вот тут начинается самое страшное. В тот момент, когда ты осознаешь себя частицей вечности, свободной и счастливой в своем полете, — в этот самый момент Прорва отнимает у тебя душу. И не остается ничего. Ничего...
   Толкователь распалился. Он даже привстал, нависнув над костром, как тень из потустороннего мира. Пламя блестело в его глазах, и страшно было обжечься.
   — Прорва не выбирает себе жертву. Она не смотрит, хороший ты или плохой, молодой или старый, больной или здоровый, злой или добрый, богатый или бедный, отягощенный или блаженный. От нее не спрячешься ни высоко в горах, ни в глубоких подземельях. Посланников Прорвы ведет сама судьба. А человек не в силах управлять судьбой и даже знать ее. Посланники — наш вечный рок, от которого эта земля не избавится, пока не искупит роковые ошибки...
   — Раскудахтался! — пробормотал Свистун. Он поерзал на месте и начал заворачиваться в тряпки, готовясь спать.
   Доставший Звезды после этого замечания сразу как-то съежился и замолчал. Просел, словно дырявый воздушный шарик. Видимо, просто выработал свой речевой ресурс на этот вечер.
   Я слушал его с большим удовольствием, но ясности не получил. Подобную речь можно составить самому при определенном навыке. Не нужно знать больше, чем другие, достаточно уметь плести из слов кружева.
   — Ты получил ответ на свой вопрос. Безымянный? — спросил толкователь.
   — Нет, — просто ответил я. Доставший Звезды лишь удрученно кивнул. Мы помолчали. Подорожник поднялся и принес охапку веток, подкормить костер. Он устал не меньше других, но не торопился спать, как Свистун и Медвежатник. Мне подумалось, ему интересно слушать наш разговор.
   — Из каких мест ты прибыл. Безымянный? — спросил толкователь. — Где находится твоя страна? Как ты смог попасть к нам и остаться в живых?
   — Первый раз вижу человека, которому это интересно, — ответил я.
   — Иначе я не был бы Доставшим Звезды. В моем ремесле полезно задавать странные вопросы.
   Я вдруг почувствовал, что незачем скрывать правду. Вечер настроил меня на такой лад, что захотелось все рассказать. А почему нет? Пусть слушают. Пусть знают. Я ничем не наврежу себе, если расскажу про свой мир.
   Но быстро пришло отрезвление. О чем я смогу поведать этим людям? О железных повозках без лошадей? О ящиках со стеклянным боком, на котором пляшут цветные картинки? О тоннах еды, которую вываливают на свалки, потому что не успевают распродать?
   Будет ли им это интересно, будет ли понятно? Если не поймут — значит, не поверят. Нет смысла говорить.
   И тогда мне в голову пришла другая мысль — настолько простая и ясная, что я невольно улыбнулся. Я расскажу не про свой, а про их мир. Про то, каким он был раньше и каким я видел его в своих снах наяву. Тем более что в какой-то степени он был и моим тоже.
   — Я жил в стране, где никто не боится Пылающей прорвы, — сказал я и затем выдержал на всякий случаи паузу. Никто не оборвал меня и не обвинил во лжи.
   — Я жил в великой и прекрасной стране, — тихо продолжил я. — Там всегда хватает еды, потому что люди не боятся выходить на поля и возделывать их. А если кто-то голоден, другой даст ему пищи и ничего не попросит взамен. Мы умеем защитить себя от посланников Прорвы, хотя у нас нет ни одной Холодной башни. У нас есть другие способы не подпустить к своим домам смерть. Мы умеем сражаться с Прорвой и не считаем, что человек беспомощен перед судьбой.
   Я говорил, хотя и не очень верил себе. Одна моя половина жила в том мире, о котором я рассказывал, а другая злобно шептала в ухо: это ложь, этого нет, это в прошлом, это давно умерло...
   — Люди, среди которых я вырос, сильно отличаются от вас, и вряд ли вы поймете их жизнь. Они способны получать радость не только от еды или сна, но и от красивой песни. И от любви другого человека...
   Моя речь, наверно, смахивала на какое-то утопическое произведение, но я продолжал говорить. Я не упускал ни одной детали, я вспомнил и свист серебристых истребителей, и романтичные ночные праздники, и даже ржавую пушку, с которой мы ныряли в пруд.
   Костер покачнулся и рухнул, выпустив сноп искр. Я замолчал на полуслове. Хватит. Толкователь хмуро глядел на огоньки, бегающие по обугленным поленьям, и качал головой. Ему не нравилось то, что я рассказал. Моя история опровергала его версию строения Вселенной — версию запутанную и прозрачную, как воздушный замок, но очень выгодную в его положении.
   Свистун с Медвежатником опали. Я перевел взгляд на Подорожника. Он смотрел в пустоту, на губах — обычная непонятная усмешка.
   — Интересно, — проговорил он, — где находится эта твоя страна...

ПАМЯТНИК

   О чем вы там вчера болтали? — хмуро спросил Свистун, когда мы остановились накормить лошадей.
   Ты разве не слышал?
   — Слышал кое-что, только... ни черта не понял. Всю ночь потом всякая дурь в голове гуляла.
   — Значит, дурь и болтали...
   Вокруг нас была густая высокая трава. Лошади буквально купались в ней и радовались, как дети в магазине игрушек. Неподалеку стояло высокое дерево, и Медвежатник вскарабкался на него наблюдать за окрестностями. Оказалось, в пределах видимости «пасутся» с десяток аэроидов, но в нашу сторону ни один пока не направлялся.
   — Скоро опять горы, — сказал Подорожник, глядя вдаль.
   — Что это значит? — поинтересовался я.
   — Да ничего... Там дорога хуже, медленно придется двигаться. А нам хорошо бы до вечера успеть на заставу.
   Как ни хотели наши лошадушки отдохнуть после сытного обеда, мы запрягли их и погнали дальше. Следующую остановку запланировали у самых гор, где была река с хорошей чистой водой.
   — Что такое иглострел? — спросил я у погонщика, когда мы выехали на дорогу.
   — Среди старых вещей иногда встречаются полезные. Иглострел — как раз такая. Кладешь иглу в желобок, сдавливаешь под мышкой рычаги — и она летит так быстро, что невозможно увидеть. Кто умеет хорошо это делать, тот самый сильный воин. Говорят, некоторые могут сбить иглой даже птицу в полете.
   — Я ни разу не видел такой штуки.
   —Их мало. Потому они и так дороги. У Лучистого есть всего один, и он держит его возле себя. А что тебе до этого?
   — Просто интересно.
   — Странно. Я думал, ты побольше меня знаешь про иглострелы.
   — Откуда?
   — Ну... Ты вчера рассказывал про свой город, и про то, что умеешь бороться с посланниками Прорвы. Я думал, у вас есть оружие еще получше, чем иглострел.
   — Да, есть... Было. Но я не умею бороться с посланниками. У меня нет больше никакого оружия.
   — А ты собираешься возвращаться на свою землю?
   — Может быть.
   — Я пошел бы с тобой. Но только... — погонщик горько усмехнулся.
   — Что? Договаривай.
   — Наверно, ты все выдумал. Ни один сумасшедший не может наговорить столько глупостей, сколько я услышал вчера от тебя.
   В его голосе не было осуждения. Скорее, он был раздосадован и разочарован, да так серьезно, что мне захотелось немедленно убедить его, доказать, что все сказанное — правда. Вернее, было правдой. Мне казалось, его очень легко убедить — он сам просит об этом.
   — А что бы ты там делал? — спросил я. — Там не нужны погонщики-воины.
   — Я сражался бы с Прорвой, — твердо ответил Подорожник.
   — Разве ты мало сражался за свою жизнь? Тебе не хочется обзавестись ремеслом, спокойно жить в городе?
   — Нет. Совсем не хочется. Ремесленники все трусы и обманщики. Я таким не был и не буду.
   Редкий солдат хочет стать работником, подумал я. Так же, как и работник не хочет идти в солдаты. У одних способность создавать и строить, у других — разрушать и убивать. Когда человек достигает успеха в одном из этих качеств, его уже трудно переделать.
   — Так как победить Прорву? — спросил погонщик, в общем, и не надеясь на ответ. — Ты же сам говорил, что вы умеете это делать.
   Мне нечего было ему ответить. Я помнил, как проносятся в небе истребители, как от них отделяются белые дымки, но сам принцип восстановить не мог. Мне не верилось, что аэроиды просто сбиваются ракетами или снарядами — это казалось слишком примитивным. Наверняка секрет был в другом.
   — Я ничего не могу сделать один, — признался я Подорожнику. — Сейчас все по-другому, и я знаю об этом не больше, чем ты. Даже, наверно, меньше. Подожди немного, может, нам удастся что-то вспомнить, узнать.
   — Ты говорил, что вы умеете... — укоризненно и разочарованно повторил Подорожник.
   После полудня мы достигли предгорья. Место представляло собой довольно ровное, засыпанное круглыми камнями плато, из которого тут и там торчали обломки скал. И чем дальше мы продвигались, тем гуще и плотнее громоздились эти обломки, становясь выше и смыкаясь в стены и лабиринты. Дорога стала петлять в узких ущельях. Вскоре мы нашли место для остановки.
   По всему было видно, что погонщики облюбовали его давно. Под нависающей скалой чернело старое кострище, на камнях были разбросаны клочки перепрелой соломы, кости, обрывки конной упряжи.
   — Надо собрать дров, — сказал Свистун, в упор посмотрев на меня.
   — Я пойду с ним, — вызвался Медвежатник. — Все равно ему надо все тут показывать.
   Мы пробирались между камней, обламывали сухие ветки кустарника и складывали их в кучи, чтобы на обратном пути забрать с собой. Набралось уже довольно много, но мы продолжали идти и ломать, потому что ветки были очень сухие и сгорели бы, как порох.
   Шаги, перестук камней под ногами и наши голоса раздавались так гулко, что казалось, будто мы идем по пустому недостроенному зданию. К тому же из-за игры звуков постоянно мерещилось, что где-то рядом, за соседним камнем ходит некто посторонний. Я останавливался и прислушивался. Медвежатник постоянно меня подгонял.
   Так продолжалось, пока мы не добрели до довольно широкой площадки, окруженной отвесными утесами. Камни здесь лежали белые, круглые. Растительности и сухостоя почти не было. Из-за этого место выглядело чистеньким и опрятным, тут приятно было находиться.
   — Вон, гляди... — Медвежатник кивнул в противоположный конец площадки.
   Я увидел какой-то темный предмет, торчащий из камней. Сделал несколько шагов в его сторону и вдруг остановился. В глазах все пожелтело, будто меня шарахнули дубиной по голове.
   Я резко обернулся. Скала! Плоская скала, из которой ветер и песок выдули середину. «Бублик», поставленный набок.
   — Я так и знал, что тебе будет интересно, -.донесся как сквозь вату голос погонщика.
   — Уйди, — тихо проговорил я. — Пожалуйста, иди куда-нибудь. Оставь меня здесь. Я... я сейчас вернусь.
   — Да ты рехнулся?
   — Иди, — настойчиво повторил я.
   Я не оборачивался, поэтому не видел, ушел он или нет. Скорее всего ушел. Я приблизился к темному предмету, сел на корточки.
   Это был остов истребителя, вросший в каменистую поверхность настолько глубоко, что наружу торчала только малая его часть. Несколько ветхих, ржавых железяк, скрепленных воедино.
   Более того, это был тот самый истребитель. Уже не истребитель, а памятник над могилой мальчика, который много лет назад отправился с отцом смотреть на умирающий город и встретился в пути с аэроидом. Нелепо, глупо, подло, обидно... Отец, расслабленный последним удачным вылетом, не вспомнил, что в машине уже почти нет боезапаса. Аэроид убил обоих. Сначала отца, потом, уже на земле — мальчика. Этот мальчик — я...
   Но почему я все это помню? Ведь вместе с ребенком, чьи кости лежат сейчас под этими камнями, умерли и все его воспоминания. Каким образом это передалось мне, если между нами не было и нет ничего общего — ни единой кровинки, ни клеточки, ни спиральки ДНК?
   Я сидел на собственной могиле. Какое, оказывается, занятное ощущение. Нет ни горечи, ни сострадания к ребенку... к самому себе. А один только ужас перед непостижимыми законами Вселенной, которая играет с людьми такие шутки. Я не должен был касаться всего этого, человеческая жизнь проста и бесконечно далека от столь сложных причуд природы. Аномалии, с которыми мне приходилось работать в Ведомстве, казались просто детскими игрушками. Потому что практически все нам удавалось не только увидеть, но и, главное, объяснить.
   Я поднялся и быстро пошел обратно, заставив себя не оборачиваться. Через минуту понял, что заблудился. И скалы, и проходы между ними были почти одинаковыми, и без определенного опыта здесь очень трудно ориентироваться. Я не стал паниковать, а хладнокровно восстановил в памяти направление, по которому должен вернуться. И пошел вперед, останавливаясь и прислушиваясь. Уже скоро я заметил дым нашего костра.