Тютерев Федор. Необыкновенные приключения юных кубанцев

   - Об чем разговор, пацаны? - подключился и он.
   - Думаем как бы сбежать, - сказал Серега. - Хочем надрезать доски в полу, чтобы в подходящий момент проломить дыру и смыться.
   - Одни или с девчатами?
   - Надо бы всем. Но - как получится.
   - "Как получится" - не пойдет, - возразил он. - Неужли душа не болит за землячек? Ведь эти гады тремя не ограничутся. А до Германии еще далеко.
   - А ты вроде обнадеживал, что нас освободят партизаны, - поймал его на слове пацан по кличке Сухарь.
   - На партизан надейся, но и сам не плошай, - переделал он известную поговорку на свой лад. - Это когда еще будет!
   - В следующую ночь мы их просто не впустим. Застопорим двери с помощью, например, ремня.
   - Не ночью, так днем зацапают, - возразил Андрей. - Нет, это не выход!Я предлагаю другое: как токо они задвинут дверь и направятся к девчонкам, давайте все, сколько нас есть - а нас на каждого из них по десятку - разом набросимся, свалим, кляп в пасть, коленкой на горло и... ну, там видно будет.
   - А третий - вдруг он с автоматом? - Это опять подал реплику Сухарь.
   - Навряд. А чтоб не догадался, что происходит внутри вагона, подговорим девчат, чтоб погромче кричали. Когда пистолет офицера окажется в наших руках, приоткроем дверь и кокнем его в упор. Машинисты навряд чтоб...
   Совещание прервано было возней снаружи. Отъехала почти на всю длину вагонная дверь. Посветлело, внутрь хлынул свежий воздух. В вагон по приставленному трапу поднялся офицер. Потянув носом, брезгливо сморщился.
   - Сейдшась ви путет тишайт свеши востух. Фсем вихотит нис - пистра! распорядился он.
   Андрей быстренько стер с лица Марты излишний марафет ("перебор тоже опасен"), перепутанные волосы уместились под кепкой, пиджак тоже отдал ей. Осмотрев, сказал с удовлетворением:
   - Ты стала неузнаваема. Даже я сомневаюсь, что вижу тебя, а не какую-нибудь замухрышку.
   Спустившихся вниз построили в колонну по два и куда-то повели под бдительным присмотром. Что за станция, узнать не удалось и сегодня, так как она оставалась в стороне. В промежутках между соседними колеями там и тут видны скелеты обгоревших вагонов, черные рваные цистерны, сваленные набок.
   Привели в некое полупустое помещение, стоящее на отшибе. Здесь их ждала молочная фляга с водой и кружкой, и возле нее сразу образовалась очередь жаждущих напиться. Двое в гражданском приготовили завтрак - хлеб и какое-то варево. Оно оказалось с неприятным запахом, невкусным. Но голод не тетка ели, хотя и с явным отвращением. Марта отказалась наотрез:
   - Не могу эту гадость проглотить, с души воротит...
   - Привыкай. Лучшего от них не дождешься.
   Но уговорить не получилось, и Андрей съел обе порции, а хлеб, свой и ее, сунул в карманы пиджака:
   - Проголодаешься сильнее - съешь, он вроде ничего.
   В этом помещении продержали почти до обеда. Затем строем погнали ли обратно. Уже издали они заметили надпись на "своем" вагоне: короткое слово "Д Е Т И", выведенное белой краской, занимало треть боковой площади. Впереди него стоял теперь пассажирский вагон, за ним - платформа с балластом, поверх которого лежали несколько рельс и с десяток шпал. Метрах в десяти от нее виднелась дрезина.
   И еще одно новшество: широкий вход в вагон забран решеткой из толстых реек, которая откидывалась книзу, служа в то же время и сходнями. Пол внутри посыпан ракушечником. У входа - фляга с водой и кружкой. В углу, служившему отхожим местом стояла алюминиевая кастрюля с крышкой. А в девчачьем... сидели уведенные ночью.
   Вид у девочек был жалок, если не сказать ужасен. У Нелли лицо в синяках, опухшая нижняя губа искусана. У Лены надорвано, к тому же, платье спереди так, что видна грудь, тоже с кровоподтеком, но она наготы даже не замечает. Самая младшая, Света, прислонилась к ней мертвенно-бледным личиком и кажется спящей. От них все еще несло винным перегаром...
   Решетку подняли, закрепили. Состав, громыхнув буферам, тронулся с места, набирая скорость. Снова из-под колес понеслось надоедливое "тук-тук тук-тук". 3а насыпью мелькали телеграфные столбы, проплывали поля, оставались позади речушки и перелески, небольшие населенные пункты. Один красивый пейзаж сменялся другим, вот только сквозь слезы все это было плохо различимо...
   Часть вторая
   Необыкновенные приключения юных кубанцев
   К а к п о м н и т читатель, знакомый с первой частью нашего повествования, состав с награбленным на Кубани добром предназначался для отправки в Германию. Так полагала Ольга Готлобовна, так теперь считали и Андрей с Мартой. Правда, вагонов пока маловато, всего десяток, но их, видимо, добавится в пути. Поставленный впереди их товарного вагона пассажирский заселили двумя десятками вооруженных солдат. Причем, пожилого возраста; возможно, по приезду их тут же демобилизуют как выслуживших положенный срок. Платформа с рельсами и шпалами - на случай, если путя окажутся поврежденными. Дрезинщики будут ехать впереди состава и заблаговременно предупредят машинистов - так рассудили ребята. Теперь, предположили они, ехать будут не только днем, но и по ночам.
   Но ошиблись: еще не свечерело, как поезд снова остановился на каком-то глухом полустанке. Как оказалось, на ночевку, и с наступлением сумерек у вагона впервые поставили часового.
   Андрея, Серегу и Сухаря это новшество огорчило, так как шанс "смыться", прорезав в решетке лаз, сошел на нет. А у Марты появилась надежда, что девочек - а значит, и ее - оставят в покое - неужели ж позволят себе бесчинства на глазах у старших, которые годятся им в отцы? Подумав, Андрей с нею согласился и разрешил умыться, привести в порядок волосы, а также убрать (теперь уже с помощью подруг по несчастью) "обмотку", не позволявшую вздохнуть полной грудью и до боли натрудившую "лепешки".
   Прикорнувшие с вечера, ребята постарше устроились возле решетки подышать свежим ночным воздухом родных мест; завтра, возможно, они будут уже далеко... Разговаривая вполголоса, наблюдали за прохаживавшимся взад-вперед часовым.
   - А что, ежли заговорить с этим асмадеем? Может, хуть что-нибудь удастся узнать, - предложил Андрей, когда тот присел на рельс и закурил, посветив спичкой у циферблата часов; похоже, скоро должен был смениться.
   - Слышь, фриц, сколько там натикало? - обратился он к нему.
   - Ихь бин хайсе Отто, - ответил тот, добавив что-то еще, чего Андрей не понял, за исключением последней фразы: - Унд руссише нихт ферштейн.
   - Он сказал, что зовут его не Фриц, а Отто и что по-русски не понимает ни слова, - перевела Марта. - Можно, я задам ему несколько вопросов по-немецки? Судя по выговору, это интеллигентный человек.
   - Ты так думаешь? Поговори.
   - Онкель Отто, заген зи, битте, ви шпэт эс? - обратилась она к часовому ("Дядя Отто, скажите - который час?")
   - Двенадцатый, - ответил он миролюбиво. - А почему вас это интересует?
   - Так просто... Спросила, чтоб узнать, удостоите ли нас ответом. Можно еще спросить?
   - Спроси. Ты где ж это так хорошо по-нашему говорить научилась?
   - В школе. Я была отличница.
   - Похвально. До войны я работал учителем, и у меня тоже были ученики-отличники. Вот только русский у нас не изучали. Так о чем же вы хотите еще спросить?
   - Заранее вам благодарны... Вы, видать, добрый человек и на фашиста не похожи. - Немец ничего не сказал на это, и она продолжила: - А вопросов много. Скажите, у вас дети есть?
   - Есть и дети, уже взрослые, и внучок. Я понимаю, почему ты об этом спросила... Но, хоть я и не фашист, а помочь вашему горю не смогу.
   Марта переводила жадно вслушивавшимся в их разговор ребятам свои вопросы и ответы на них "доброго нефашиста". Андрей вполголоса направлял ход их беседы.
   - У нас давно кончилась в баке вода, и мы умираем от жажды, - снова заговорила она. - Не могли бы вы...
   - Бедняжки! Вы, наверное, и голодны, - с полуслова понял ее Отто. - Ах, я старый пень! Нет, чтобы самому поинтересоваться. Сейчас что-нибудь придумаю.
   Не успела Марта перевести ребятам, как он подхватился, чтобы идти к своему вагону. Испугавшись, что вернется со сменщиком и она не спросит о главном, окликнула:
   - Если можно, воды потом... Скажите, нас везут аж в Германию?
   - Думаю, намного ближе, - вернулся он к самой решетке.
   - А куда - не скажете?
   - Сказал бы, но и нам не объяснили.
   - Как вы думаете, когда прибудем на место, нас отпустят?
   - Затрудняюсь сказать... Возможно, так и будет.
   - Спасибо, дядя Отто, это главное, что нам хотелось узнать! Не говорите никому, что я с вами по-немецки, ладно?
   - Обещаю.
   Вскоре он вернулся, как и предполагала Марта, со сменщиком. Они принесли ведро воды и три булки хлеба. Но, как поняла из их препирательства, тот не разделял доброты напарника.
   С рассветом состав двинулся дальше. Ехали, правда, на небольшой скорости - возможно, из-за дрезины, державшейся на приличном расстоянии от платформы.
   Равнинная местность вскоре перешла в холмистую, и железная дорога все чаще рассекала косогоры, поросшие густым кустарником, уже раскрашенным в яркие цвета осени. Начало попадаться редколесье, впереди темнели лесистые горы.
   Для детворы, выросшей в станице и дальше нее не бывавшей, успевшей повидать лишь хлебные поля, степи да лиманы, все было внове и интересно настолько, что на какое-то время забылись тревоги и беспокойство о дальнейшей судьбе. Так, по крайней мере, можно сказать об Андрее и Марте, делившихся дорожными впечатлениями. Они сидели у самой решетки, свесив ноги наружу, поскольку в дверном проеме места маловато, а смотреть хотелось всем.
   - Как красива кубанская земля! - сказала Марта скорей печально, чем восторженно. - Жаль, что повидать все это довелось таким вот образом...
   - Не говори, - в тон ей обозвался Андрей, задумчиво наблюдавший, как проплывают, оставаясь позади, лужайки, овражки, кустарники, купы деревьев они стали попадаться все чаще. - А скоро въедем в лес, там еще красивше. Говорят, там навалом каштанов, фундуковых зарослей.
   - Фундуки - это орешки, какие ты у Гапона нарвал? Вкусные! У меня аж слюнки потекли... Ты точно уверен, что в горах много партизан.
   - Ежли по правде, то не совсем. Выдаю, как ты однажды сказала, желаемое за действительное.
   - Я вижу, мои подсказки не остаются без внимания: твой выговор становится грамотней и чище. Но еще много всяких "ежли", "хуть", вместо "если", хотя" или вместо "опять" - "обратно". Неужели не замечаешь?
   - Привычка - дело труднопреодолимое. Но я стараюсь. А почему ты спросила про партизан?
   - Помнишь, мама сказала, что они, возможно, знают про эшелон. Может, им как-то сообщили уже и про нас?
   - Про нас - навряд, чтоб успели... Разве что по рации.
   Между тем достигли предгорий, и железная дорога уже не рассекала препятствия, а обходила их стороной, часто изгибалась то в одну сторону, то в другую. Одинокие купы деревьев и небольшие заросли сменил густой и высокий, казавшийся непроходимым, лес.
   На равнине дрезина придерживалась дистанции в сто, а то и двести метров; теперь расстояние сократилось метров до пятидесяти. Заметно снизил скорость и поезд.
   - Боятся, - заметил Андрей. - Значит, есть причины.
   - Что ты имеешь в виду - нападение партизан? - обеспокоилась Марта.
   - Вce может быть, но скорей просто порча колеи. А это, если прозевать, дорога под обрыв.
   - Ты меня пугаешь... Это ведь верная смерть и для нас.
   - Чему быть, того не миновать - есть такая пословица. Ты, никак, разуверилась в талисмане? Не потеряла его случайно?
   - Он все время напоминал мне о себе, словно испытывал терпение.
   - Как это? - не понял он.
   - Пришелся не плашмя, а ребром и сильно беспокоил.
   - Надо было сказать, я бы помог развернуть. А что это мы вроде как останавливаемся... Точно: слышишь, тормоза скрежещут?
   Поезд резко сбавлял ход, а затем и встал вовсе. Все тут же отхлынули от решетки и стали укладываться ничком на пол. В пути Андрей, взявший на себя роль старшого, дважды напоминал, как следует себя вести, если вдруг нападут партизаны. С Сергеем Попченко, смышленным и волевым пацаном, они поделили заложников на две группы с тем, что если придется убегать, то половина должна держаться Андрея, другая - его заместителя; а также выполнять все распоряжения беспрекословно.
   Оставаясь у решетки, старшой просунул голову наружу и стал наблюдать за тем, что происходит впереди, поскольку и выстрелов не слышно, и не трогались с места. Благодаря изгибу полотна видна была дрезина, а сразу за нею - куча наваленных на рельсы деревьев. Несколько солдат растаскивали завал, остальных видно не было - похоже, залегли в ожидании нападения.
   - Метрах в стах отсюда кто-то накидал на рельсы деревьев, - сообщил он обстановку товарищам. - Фрицы сбрасывают их под откос. Скоро, наверно, поедем дальше. Хотя... чтой-то не пойму... два, три, пятеро солдат и с ними начальник эшелона спешат сюда. Как бы не за нами...
   Догадка подтвердилась: офицер распорядился откинуть решетку и, когда это было сделано, приказал:
   - Стат! Фсем виходит нис, пистра, пистра!
   Но "пистра" не получилось: Андрей распорядился "тянуть резину", и желающих добровольно оставить вагон не нашлось. Поднялся солдат, в ход пошли пинки и подзатыльники. На насыпи ребят хватали за шиворот и по двое уводили за платформу, где строили в колонну по два. Андрей вполголоса напоминал каждому становиться в свою команду и быть готовым ко всяким неожиданностям.
   - Нами хочут прикрыться от партизан, - делился своими догадками. Завал - это верняк ихняя работа... а за ним, может, еще и рельсы развинтили... ждут, пока станут ремонтировать.
   Последними привели группу из четырех человек, из них две девчонки. Еще издали все заметили кровь на лице Лены. Андрей знал уже, что в ту злополучную ночь над нею измывался начальник эшелона. Как рассказали они Марте, в вагоне их сначала попытались "угостить" ужином. Все наотрез отказались. Тогда стали заставлять выпить шнапсу, а когда и из этого добром ничего не получилось, стали силком, каждой поотдельности, вливать из фляжки в рот, пока не напоили допьяна. Что было потом, помнили смутно, как дурной сон. Лена, по словам Марты, поклялась: если такое повторится - "выколоть гаду бельмы" . Похоже, подумал Андрей, она не стала дожидаться повторения и набросилась на мучителя при первой возможности, за что и поплатилась расквашенным носом. Однако на лице офицера царапин видно не было.
   Держа наготове пистолет, он скомандовал:
   - Фсем шагайт перет! Кто будет убегайт, ме будет стреляйт, как сапак!
   Метрах в десяти за дрезиной один из стыков был разворочен взрывом, о мощности которого говорили растрощенная шпала, согнутый рельс и глубокая воронка. От дрезины принесли ящик с ключами и другой инструмент, и несколько солдат, прикрываемых ребячьми шеренгами, принялись развинчивать болтовые крепления. Тем временем с платформы сбросили запасные рельсы и шпалы.
   Видимо, гитлеровцы и мысли не допускали, что среди ребят есть кто-либо, понимающий по-немецки, а потому говорили меж собой без опасения быть понятыми; не придавалось значения и шушуканью ребят.
   Отто Марту не выдал, и она все пыталась угадать его среди других пожилых немцев, оставленных ремонтировать железнодорожное полотно. Не этот ли, присматривающийся к девчонкам и прислушивающийся к их голосам? Пару раз он посмотрел и на нее, но недолго - видно, она не внушала доверия своей искуственной неопрятностью. А вот Андрея, пожалуй, вычислить сумел и даже догадался, что он здесь за вожака: все время поглядывал в его сторону.
   Фашисты ужасно нервничают, опасаясь, как бы не нагрянули партизаны, сообщала между тем Марта, переходя иногда на "немецкий", которому обучил ее Андрей; торопятся, хотят успеть с ремонтом засветло. Начальник, поторапливая, ходил от одной группы ремонтников к другой, успокаивал: дескать, партизаны не откроют стрельбу из-за детей, а если все-таки решатся сделать хоть один выстрел, он тут же пристрелит пару выродков и пригрозит так же поступить с остальными заложниками. Эти русские дикари ради своих зверенышей пойдут на любые уступки - не раз, дескать, проверено на практике.
   Эти его намерения заставили Андрея не на шутку встревожиться. Он напряженно искал выход из могущего создаться положения. Знать бы, что партизаны действительно где-то поблизости и ведут наблюдение, ожидая подходящего момента, можно бы и не ждать этого выстрела. Сговориться и всем разом - под обрыв и врассыпную; но могут быть убитые... А может, никаких партизан и нет: взорвали путя на всякий случай и ушли. Откуда им знать, что именно седни проследует товарняк да еще и с детьми в переднем вагоне... Нет, в это тоже не верится: зачем тогда устраивать еще и завал? Эх, стрельнули бы хоть раз, хоть в воздух - мы, мол, здесь, будьте готовы. Что ж придумать?. .
   - Слушай, Марта, - поделился он, не глядя, впрочем, в ее сторону, предосторожностью, - нужно объявить всем, чтоб знали: как только я свистну, нехай сразу падают и скатываются с насыпи. Это будет после первого же выстрела из лесу.
   - Думаешь, они где-то здесь поблизости?
   - Вполне возможно . И хоть тянут резину, но какой-то план у них есть.
   По цепочке в обе стороны был передан приказ: услышишь свист - падай и катись вниз.
   Снятие гнутых рельсов и установка новых, закрепление их на шпалах заняло немало времени. Когда брали на болты последний стык, солнце уже висело над лесом низко. И все это время - ни намека на кaкoe-либо присутствие партизан. Может, ждут, пока отремонтируют?
   Гитлеровцы заметно повеселели: они уверовали в отсутствие опасности. Офицер отдал команду группе прикрытия подняться наверх. Ремонтники уже складывали инструмент, когда он отправился к паровозу отдать распоряжение машинисту. Партизаны, видимо, только этого и ждали: в промежутке между дрезиной и платформой он был сражен короткой пулеметной очередью из леса.
   Не мешкая Андрей сунул в рот два пальца и издал пронзительный свист. И если для гитлеровцев стрекот пулемета стал полной неожиданностью и привел в замешательство, то ребята сигнала для себя ждали давно - их как ветром сдуло всех до одного. Подрастерявшуюся охрану точас накрыл свинцовый ливень. Скатываясь с насыпи, ребята слышали лишь дикие крики раненых, не успевших, похоже, даже вскинуть оружие. Когда стихла стрельба, только несколько человек сидя подняли руки над головой.
   Появились и сами нападавшие; детвора спешила им навстречу, многие на радостях кидались обнимать своих спасителей.
   Марта, найдя среди других Андрея, поспешила к нему и тоже обвила его шею руками; следом подошла Лена.
   - Мне показалось, что тот гад, которого подбили первым, - показала в сторону дрезины, - он вроде еще живой: ворочается. Я хочу задушить его своими руками! - добавила она с недетской ненавистью в голосе.
   - Вон, по-моему, идет партизанский командир - бежим к нему, может, он разрешит, - сказал Андрей.
   Заметив бегущих, мужчина остановился, поджидая. Пожилой, судя по бороде с проседью, буденновские усы; одет в гражданское, но подпоясан кожаным армейским ремнем с портупеей, на груди - бинокль. Это и позволило предположить в нем начальство.
   - Товарищ командир, - обратился к нему Андрей, - вон тот фриц, которого подстрелили первым, он еще живой.
   - Офицер?
   - Да, начальник эшелона. Он вооружен пистолетом, будьте осторожны. Если б вы знали, какой это гад! Лена хочет задушить его своими руками
   - Он ударил меня по лицу так, что я умылась кровью, - поспешила она объяснить причину ненависти, побоявшись, что Андрей проговорится о настоящей. - Я плюнула ему в харю, когда он хотел помочь мне сойти по трапу.
   Командир приставил бинокль к глазам.
   - Кузьма Петрович! - обратился к сопровождавшему его партизану. Займись-ка вон тем субъектом: он еще живой. Будь осторожен, у него в левой руке пистолет. Если сможешь, пока не добивай.
   - У нас к нему особый счет, - пояснил Андрей. - Мы хочем собственноручно.
   - Есть! Попробую разоружить.
   Пока другие партизаны проверяли убитых и раненых, Кузьма Петрович подкрался к дрезине, понаблюдал и, с автоматом наизготовку, подошел к раненому офицеру вплотную. Снизу было видно, как, ударом сапога выбив пистолет, он поднял его и подал знак подойти.
   Ребята, первыми вскарабкавшиеся наверх, приблизились к Петровичу. В метре от них лежал скрюченный, окровавленный начальник эшелона. Ранен в обе ноги выше колен, прострелена кисть правой руки ("вот почему не отстреливался, - подумал Андрей. - Как и когда-то комиссар, не смог взвести пистолет"). Жалкий, беспомощный вид фашиста не вызвал сочувствия, а глаза Лены горели ненавистью пополам со злорадством.
   - Что, не нравится? - сквозь зубы процедил Андрей. - Собирался нас "стреляйт, как сапак", а вышло по-другому? Товарищ командир, так вы разрешаете Лене прикончить этого гада? Не только за то, что раскровянил ей нос, он...
   - Он держал нас впроголодь и мучил жаждой, - перебила его Марта, не дав пояснить истинную причину мести.
   - Да уж ладно... хотя мне и не следовало этого делать. Петрович, покажи, как обращаться с пистолетом.
   - Я умею, - едва ли не выхватил Андрей пистолет; взвел, протянул Лене: - Держи двумя, вот так, а когда прицелишься, нажми на этот курок.
   Та дрожащими руками обхватила рукоятку, направила дуло на недавнего мучителя, зажмурилась, но стрелять не решилась.
   - Не могу, сделай это за меня ты...
   - Что у вас тут происходит? - строго спросил подошедший со стороны дрезины безбородый, одетый по-военному партизан.
   - Да вот, комиссар... Уступил просьбе ребят: уж очень им необходимо собственными руками. Видать, крепко насолил офицеришка.
   - Не надо бы этого делать, командир! Это же дети...
   - Нет, надо! Видели б вы, как они с нами обращались!. . - Андрей выхватил у Лены пистолет и, боясь, что комиссар запретит, направил его в живот еще более съежившегося фашиста: - Это тебе за Лену! За Нэлю! 3а Свету! - Третью пулю всадил промеж глаз, после чего тот перестал дергаться .
   - У них, похоже, веские причины для мести, - приняв пистолет, заметил командир явно не одобрявшему происшедшее комиссару. - Что там у вас? кивнул в направлении дрезины, откуда донеслось несколько одиночных выстрелов.
   - Приказал пристрелить раненых... А один оказался невредимым; уверяет, что немецкий коммунист.
   - Говорит по-русски?
   - Лепечет по-своему: Тельман, мол, гут, а Гитлер капут.
   - Это, случайно, не Отто? - схватила Марта за руку Андрея. - Дядя комиссар, пожалуйста, не убивайте его! Мы его знаем, он не фашист. Он хороший, правда, Андрей?
   - Если тот, то конешно. Товарищ командир, можно глянуть?
   - Туда - нельзя! - завернул его комиссар. - Чем же он вам понравился?
   - Этой вочью, когда мы стояли на каком-то полустанке, он дал нам напиться воды и еще - три булки хлеба. И по разговору мы поняли, что он не как другие.
   - Он говорил с вами по-русски?
   - Нет... Но вот она хорошо говорит и понимает по-ихнему. У них в школе изучали немецкий.
   Комиссар пообещал, что немца убивать не будут, и Петровичу приказано было собрать всех бывших заложников и увести в глубь леса.
   Здесь, у небольшого ручья со вкусной водой, они впервые за несколько суток вволю напились, умылись, привели себя в порядок. Подошедшие вскоре несколько партизан принесли поужинать - хлеб, консервы, галеты. Подкрепившихся и повеселевших, их построили в колонну по одному и едва различимой тропой, а часто и без таковой, повели вниз по ручью. Переход был трудный, особенно для босоногих, но недолгий: через какие-нибудь час-полтора, когда ручей кончился, влившись в более широкую и шумную горную речку, добрались до небольшой деревянной избушки. Здесь и устроились на ночлег, постелив сена из кем-то заготовленной копны. В избушке, по всей видимости - охотничьей, нашелся керосиновый фонарь, буржуйка, а поблизости поленница сухих дров. События минувшего дня, ночной переход выбили из сил, порядком измотали детей, а мягкая постель - не то что на вагонном полу! - и распространившееся вскоре тепло от буржуйки были так приятны, что улегшаяся покотом братва мигом погрузилась в глубокий сон.
   Разбуженный скрипом двери - под утро, когда в окошко уже пробивался слабый свет - Андрей различил в вошедшем комиссара. Тот подсел к дежурившему здесь Петровичу (остальные трое, доставившие сюда продукты, коротали ночь во дворе) и спросил: - Ну, как они?
   - Умаялись, бедняжки, спят мертвецким сном. Выйдем, пусть отсыпаются.
   Поправляя куртку, которой с вечера прикрыл Марту, Андрей нечаянно разбудил и ее.
   - Ты уже не спишь? - потягиваясь, повернулась она к нему. - И я так славно выспалась! Как дома.
   - Меня разбудил комиссар. Верней, скрип двери, когда он вошел. Он, видать, эту ночь глаз не сомкнул: такой усталый...
   - А зачем пришел, не знаешь?
   - Как бы не за тобой: знающих по-немецки мало, а пленных обычно допрашивают. Ты бы согласилась быть у партизан переводчицей?
   - Домой хочу... Мама с дедушкой с горя места себе не находят. И за твою маму боюсь: как там она, при больном-то сердце?
   - У меня тоже душа болит... . Но я бы охотно остался у партизан. Как ты думаешь, возьмут?
   - Об этом я не думала. - В тоне, каким это было сказано, угадывался отрицательный ответ, и она, помолчав, добавила: - Помнишь, что сказал Александр Сергеевич: мы должны остаться в живых, чтоб продолжать начатое ими! И это касается тебя больше, чем меня.
   Когда через полчаса комиссар с Петровичем вернулись в избушку, они нашли своих подопечных беседующими в полный голос. Правда, шум тут же утих.
   - Как спалось? - поздоровавшись, спросил комиссар; услышав одобрительный гул, заметил: - Конечно, тесновато у вас тут, но зато тепло. Заболевших нет? Ну, и прекрасно! Сейчас Петрович сводит вас на речку и займемся приготовлением горячего завтрака.