Тютерев Федор. Необыкновенные приключения юных кубанцев

   - Ты ее до сих пор любишь?
   - Теперь уж люби не люби... Вспоминаю часто. И помнить буду всю жизнь. Но мы, кажись, опять отклонились. Спать еще не захотела?
   - Нисколечки. А что было потом? Это я про Нюсю, - вернулась она к рассказу о ее судьбе.
   - Потом был суд, конешно. Скрыть преступление было невозможно, так как тот подонок вдобавок вывихнул ей руку, и Нюся попала в больницу. Негодяя присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную отсрочку. После этого она пьянствовать перестала. По крайней мере, пока они живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого не усматривалось. А вот Нюська... Но про нее, если интересно, можешь узнать и от Веры. Теперь сама и рассуди, такой ли уж Рудик распоследний сукин сын.
   - Все равно он нехороший!
   - Я его и не хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого преступления, хотя и не одобряли. Теперь - другое дело. Поэтому Миша - он малолетка, а все понимает верно - на меня и недоволен.
   - Ты его приструнишь?
   - Рудика? Приструнишь - не то слово. И притом не я, а мы. Постараемся внушить словесно... Может, пойдем уже бай-бай? 3автра, вернее седни с утра нам предстоит работа.
   - Ты вот сказал: умереть - не лучший выход, - словно не расслышав его предложения, сказала Тамара. - А если б тогда сорвалось и тебя стали бить, как папу или Степку... ты бы что?
   - Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!
   - А все-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев, оказалось больше и они тебя скрутили.
   - Ну, смотря по обстоятельствам... Мне трудно это представить; прикончил бы сперва как можно больше гадов... пока не застрелили бы. Но больше - никаких вопросов! Идем, впереди у нас много времени, успеешь наговориться, еще и надоем.
   - Скорее я тебе, чем ты мне!
   С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.
   Результатом затянувшейся беседы был у нее крепкий сон и позднее пробуждение. Этому способствовала еще и полнейшая тишина в хате, какой Тамара не знавала за все дни проживания в шумном верином семействе. Новоприобретенная тетя старалась не грюкнуть и не звякнуть - "пущай девочка выспится вдоволь!"
   За завтраком Агафья Никитична подтвердила намерение принять ребят в свою семью под видом племянников. Поделилась и могущими возникнуть опасностями: надо бы зарегистритроваться, а документов-то никаких, даже метрик нет. Ну как заподозрят в принадлежности к евреям, большевикам или партизанам. Не за себя боязно - за них... Один выход, правда, имеется. Сестра, у которой они с Ваней оставляли Валеру, тоже с радостью дала бы им приют. Да что там приют - хоть завтра бы удочерила ее и усыновила братика. Ей, бедняжке, в жизни не повезло. Вышла замуж, но не успели и ребеночком обзавестись, как мужа ни за что ни про што арестовали, обвинили бог знает в чем и сослали неведомо куда. Она его ждала-ждала, да так и осталась одна-одинешенька, безмужняя и бездетная. Давно ей хотелось ребеночка, и она счастлива будет стать им обоим мамой. А живет на отлете - не надо будет и отмечаться в полиции. Тамара может жить то там, то здесь - никому и в нос не влетит интересоваться, кто такая. А там, глядишь, и наши возвернутся. Не может же быть, чтоб германцу не своротили шею!
   Оба варианта для Тамары были приемлемы и желанны. Как старшие решат, так пусть и будет, согласилась она. 3а все останется им благодарна и никогда не забудет этой их доброты.
   После завтрака пришла к Шапориным забрать брата - теперь уж точно домой. Но не тут-то было! Валерке настолько пришлась ко двору развеселая компания, что он не на шутку разревелся, и пришлось отложить это дело до вечера. Осталась и сама - работы у Веры пока что не убавилось. Мать чувствовала себя лучше против вчерашнего, но все еще была крайне слаба, и Вера не разрешала ей подниматься с постели.
   Землекопы во вчерашнем составе явились пораньше, и ко времени, когда Тамара пришла звать обедать, управились с ямой. Сидели, отдыхая, на той же ветке, где застал вчера Володька.
   - Посиди с нами, - предложил Ванько, когда она, пригласив, хотела уходить. - Мы недолго.
   От нее не ускользнуло, как он едва заметно подмигнул Феде.
   - Слышь, Рудой... - начал тот. - Ты что, с Нюськой не поладил?
   - Почему ты решил, - шевельнул тот плечом.
   - Видел, что ты возвращался рановато.
   - А почему ты от Клавки рано вернулся? - вопросом же ответил бывший тамада, зная, что тот пойдет провожать ее домой.
   - Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.
   - Может, и у нас будет так же!
   - А не ты ли мне позавчера говорил другое? - не отставал следователь. Или считаешь меня глупей себя?
   - Какое вам, вобще-то, до нас дело? - с вызовом огрызнулся допрашиваемый.
   - Раз сердишься, значит, правда: отшила, - съязвил Федя.
   - Да ничего подобного! - Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную гримасу. - Просто ушел сам.
   - 0х, ах! Он еще и врать научился у своих ивановцев!..
   - Ниче не вру. - Наклонился к нему и тихо, чтоб не расслышала Тамара, добавил: - Она как раз в эти дни больная.
   - Че буровишь! - не дошло до Феди. - Вы же ушли с песней.
   - Ты, наверно, еще не в курсе... Уйдет Тамара - объясню, что к чему.
   Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но тот знаком разрешил присутствовать. Ей и самой было интересно, чем же кончится эта словесная обработка.
   - Ничего не надо объяснять, - сказал молчавший до сих пор старшой. Это к делу не относится. Мы неспроста завели этот разговор - он для нас очень важный.
   - Не по-онял...
   - Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.
   - А при чем тут э т о?
   - А при том, - снова подключился Федя, - что с мерзавцем мы дружить не собираемся!
   - Значит, до этого я мерзавцем не был, а теперь стал? - все еше не уступал своего Рудик.
   - Если говорить начистоту, ты им был и тогда... А теперь и тем более. Не кривись. Хоть у нее, как ты считаешь, и не все дома, все одно ты поступаешь подло.
   - В чем же ты видишь подлость?
   - А если у нее будет от тебя ребенок - ты что, возьмешь ее в жены? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть! - высказал Федя не только свои аргументы.
   - Вот вы о чем!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?
   - Это, Рудик, называется уже демагогией, - вмешался Ванько. Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана - Гундосый или там Плешивый - нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не "нюхалась". Так что выбирай: или Нюська, или мы.
   - Вот так! - поставил точку Федя.
   - Ну... если вы так, то я, конешно, с нею порву, - сдался наконец он.
   - Это мы и хотели от тебя услышать. Вот тебе пять, - подобрев, подал руку Ванько.
   - Токо ты не тово... а то я твои клешни знаю, - предупредил донжуан.
   Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.
   Подошел Борис и сообщил, что сегодня им попалось еще четыре зайца. Что он уже их обработал, то бишь снял шкурки. По одному занес Феде и Ваньку, двоих оставили в этот раз себе. Был и пятый, но перекрутил петлю и убег петля была неновая. Добавили новых, и завтра достанется и Рудику. А сегодня он составит им с Мишей компанию - пойдут поискать покрышку, может, попадется.
   Феде поручено было заготовить десятка с два пялец - впрок, потому что все шкурки желательно сберечь. Из них можно нашить шапок, а будет много, то и "забацать" теплые одеяла на случай, если придется отсиживаться в погребе. Захватили фрицы хутор без боя, даже стекла в окнах остались целы; но их наверняка погонят обратно, могут разразиться сражения, и придется всем спасаться в погребах - так говорят старшие.
   Забегая вперед, скажем: хутору повезло, и в феврале 43-го - гитлеровцы "драпанули" так же поспешно, без боев, как и пришли.
   Оставшийся без поручений, Ванько обмылся дома у колодезя и собирался отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал - следовало наверстать. Но уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне по соседству. Он оказался невольным свидетелем.
   - Господи, как же ты, кума, исхудала! - посочувствовала мать. - Давно захворала?
   - На обратной путе простыла: в горах уже холодно.
   - И по горам довелось полазить?!
   - А то как же, там все больше горы... Идешь-идешь по каменистой дороге, с одной стороны скалы, с другой - пропасть, а она то вниз, то в гору. То легко иттить, то зовсим чижало.
   - Так-таки всю дорогу пеши и топала?
   - Что ты, в такую-то даленю! Месяца б не хватило да и ног тожеть. И поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.
   - Не приведи господь! И подумать страшно - в такое-то время...
   - Натерпелась... И врагу б не пожелала такого путешествия. Но дошла-таки до этого проклятого Маекопу!..
   - С Митей виделась? Как он там?
   - Ой, кума!.. Токо сердцем изболелась... Виделись. Подержались за руки через колючую проволоку... Худющий, как шкилет. Заросший - не узнать. Лагерь этот - хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться негде завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут, как мухи. А уж обращаются с ними - издеваются, как токо хотят. На работы кажен день, чуть што не так - прикладом, а то и застреливают.
   - Что ж они там делают, на работах?
   - Говорил, арадром. А еще какие-то доты чи зоты. Вот так... Наревелась, душу растравила и все... Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!
   - Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.
   - Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.
   - Сторожат немцы?
   - Не-е, те боятся и близко подходить - как бы не схватить хворобы. Наши, русские... Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе - "слава Сталину!" А вон скоко переметнулось.
   - Есть, кума, люди, а есть людишки... Были и, наверно, всегда будут. А ты еще и скоро управилась!
   - Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.
   - Там же эти, как их, черкезы... Они, говорят, русских не жалуют.
   - Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы - не знаю, не видела. А адыгейцы - такие ж люди, как и мы, токо еще боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) - послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезет до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю - ни в жисть не решусь отправиться!..
   Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошел на кухню.
   - Уж извините, теть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, - обратился к соседке. - Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, - предложить охране что-нибудь дорогостоящее?
   - Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмешь!..
   - У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и теть Веры нет... да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать... Выздоровеете - может, рискнете сходить к нему еще раз.
   Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам - не только от слабости) приняла часы, смотрела на них, словно это было некое чудо невиданное. Может, для нее и действительно невиданное: секундная стрелка, золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус, заморская работа. Только нижняя крышка из белого металла и по ней гравировка: "Саше - от друзей"
   Взволнованная неожиданным предложением, женщина не находила слов. Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:
   - Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать, что у Вани, - взглянула на куму, - что он даст мне такое сокровище!.. Был бы мой Митя теперь уже дома!.. Но я пойду обязательно, доползу до этого лагеря смерти, живая или мертвая... Вот токо денек-другой передохну и отправлюсь. Спасибо тебе, сынок, за все: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу о детях...
   - Ну что вы, теть Лиза! - перебил ее Ванько. - Не стоит благодарности. Успокойтесь! - И он ушел к себе в комнату.
   Ч е г о не упомянула Агафья Никитична в своем недавнем разговоре с Тамарой, так это - что ее сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и все из-за Валеры. Не упомянула, чтобы девочка не подумала, будто от них здесь попросту хотят отделаться. А между тем это далеко не так. Малыш разбередил в сердце сестры нерастраченные любовь и нежность, невостребованное материнское чувство - она спала и видела сиротку своим сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках...
   И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.
   Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько с братом - напрямик через станцию.
   В этот раз дядя уже не был чужим. Путешествие у него на руках доставляло ему истинное удовольствие, и мальчуган за всю дорогу о сестре и не вспомнил. Поначалу испуганно таращил глазенки, когда "дада Ванко" подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить "исе".
   Тетя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.
   - Валерочка, моя ж ты рыбка золотая! Ты меня не забыл? - протянула к нему руки. - Ну, иди же ко мне...
   Рыбка смотрела настороженно, воздерживалась: мне, дескать, и тут неплохо.
   - Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?
   - Я тебя помню: ты тетя.
   - На маму разве не похожа?
   - Мама халосая. У мамы вава...
   Ванько заметил, как у тети сверкнули на глазах слезы, но она старалась не подавать виду. Говорила все так же весело-ласково:
   - Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!
   - Ты халосая, токо длугая, - стоял мальчик на своем, но руки протянул. И тут же был притиснут к груди и обцелован.
   От жалости ли к сиротской судьбе ребенка, от счастья ли держать его на руках, только тетя не в силах была сдерживать слезы, и Ванько, чтобы отвлечь ее, спросил:
   - Не ждали нас сегодня?
   -Ой, я вас кажен день ждала! - Прошли в дом. - А севодни смотрю, а Мурка так же умывается! И лапой-то все вроде как с вашей стороны. Ну, думаю, быть нынче гостям. Ты один?
   - Мама с Тамарой должны вскорости подойти. Мы с Валерой оказались пошустрей, правда, Валера?
   - Плавда, - согласился тот.
   - А вон и они, легкие на помине!
   Тетя передала мальчика и выскочила встречать. В окно было видно, как, по обыкновению, чмокнулись они с матерью, затем она привлекла к себе Тамару и тоже поцеловала и пригласила в дом.
   Когда показалась в дверях сестра, Валера, притаившийся у косяка, набросился на нее, надув щеки и вытаращив глазенки:
   - У-у! Я волк, залас тебя съем! - И рассмеялся, довольный произведенным эффектом: Тамара сделала вид, что страшно испугалась.
   Все тоже засмеялись, а тетя опять взяла его на руки.
   - Ой, какой страшный волчище! - заговорила к нему. - А ты маму не съешь?
   - Не-е, тебя не съем. И Тамалу не съем, это я налосно.
   - Ах ты ж моя умница! - Она принялась его тормошить, но он заметил "своих" слоников и, как тогда, потребовал: "Дай цацу!"
   Усадив гостей, Матрена подала на стол, и пошла беседа...
   Она сообщила, что за все время к ней на отшиб "ни одна зараза не заглядывала" - детям будет здесь совершенно неопасно. Ей хотелось с "седнишнего" дня оставить у себя и "дочку", но Ванько возразил (и Тамара его поддержала) по той причине, что теть Лиза опять ушла в Майкоп и Вере нужно помочь по хозяйству. Но заверил, что они часто будут приходить в гости, а в дальнейшем Тамара будет жить "то у вас, то у нас".
   П о з д н я я осень все заметней преображала землю. С каждым днем редело карнавальное убранство деревьев. Жухла, осыпалась листва, не дожидаясь сильного заморозка. Стремительно укорачивались дни, все ниже опускалось подслеповатое солнце. Все чаще небо заволакивали угрюмые тучи, на все более грустной ноте скулил, завывал ночами ветер.
   Жизнь на хуторе неуклонно ухудшалась, к одной беде добавлялась другая. Давно кончился у людей керосин, у самых экономных его хватало разве что на каганец; кончались спички, мыло, соль. Полицаи уводили с подворий коров независимо от того, дойная или нет, лишая детвору, подчас многочисленную, единственной кормилицы.
   Прошел слух, что в прилегающих к Краснодару станицах Елизаветинской, Марьянской, Новомышастовской и даже в соседней Ивановке карательные отряды проводят "чистку" - уничтожают поголовно евреев, семьи партейцев, активистов, просто в чем-то заподозренных станичников... Все это тревожило, вселяло в души страх и неуверенность в завтрашнем дне. По-прежнему никто не знал, что творится на белом свете - как там на фронтах, что с Москвой, как дела у Красной Армии...
   Что до подростков, наших героев, то страхи, о которых говорили между собой взрослые, их волновали меньше. Хватало дел и забот, отвлекавших от суровой действительности, привносивших в быт даже некоторую долю романтики. Общение и теплая дружба, шефство над семьями крестных и многодетных соседей, та же "охота" на зайцев приносили пусть небольшое, но приятное разнообразие, удовлетворение от своей значимости.
   Но, как и предполагал в самом начале Миша, с охотой дела пришли в упадок. Ни одной автопокрышки найти не удалось (за ними охотились еще и старики-сапожники, использовавшие прорезиненную часть для ремонта обуви). Зайца было в степи много, но петли кончились, а с ними и мясо, все эти дни, почитай, не выводившееся. Без него стало голодно. Довольствовались постной мамалыгой, кукурузной кашей с узваром, кукурузными же лепешками, подчас недосоленными. Благо кукурузы, как и подсолнуховых семечек, удалось натаскать с бывших колхозных плантаций. Запасец пшенички - она, также как и кукуруза, имелась не у всех - расфасовали по узелкам да махоткам, рассовали по припечкам и прочим закуткам - берегли до весны на семена.
   В один из скучных, пасмурных дней Ванько наведался к Феде домой и застал его за тетрадкой, с карандашом в руках. Тот спешно прекратил занятие и хотел спрятать письменные принадлежности в стол, где в секретном закоулке хранил свои литературные опыты.
   - Вижу, что-то сочинял, - поинтересовался товарищ.
   - Вообще - да. В этом году знаменательный юбилей - двадцать пять лет Советской власти. Четверть века! Напросились стихи, вот и решил записать...
   - Может, прочитаешь? - Ванько знал, что неготовых вещей он обычно не показывал.
   - Да понимаешь... - замялся тот, - еще не готово. Коряво пока.
   - Ничего, я критиковать не стану.
   Федя раскрыл тетрадь (тут и вправду было много перечеркиваний, исправлений, дописок сверху и сбоку) и, почти не заглядывая в написанное, стал декламировать - размеренно, то с подъемом, то как бы с угрозой. Приведем это стихотворение полностью:
   Едва, после залпа Авроры, в России,
   Впервые в истории, русский народ
   Стряхнул с своих плеч кандалы вековые
   Помещичий, царский и прочая гнет;
   Едва эту весть изумленному миру
   Повсюду людская молва разнесла.
   Как дрогнула жадная свора вампиров,
   Что потом и кровью народов жила.
   В панический ужас поверг мироедов
   Рабочий России великой победой!
   И понял заводчик, кулак и купец,
   Плантатор-расист, бизнесмен-воротила,
   Что рано иль поздно наступит конец
   Сметет и его пролетарская сила!
   В Европе, Америке, в мире везде,
   Где люд обездоленный стонет в нужде.
   Тогда толстосумы мешки развязали
   И, с миру по доллару, вал золотой
   Штыком, пулеметом, махиной из стали
   Попер на Советы зловещей стеной...
   Деникин, Юденич, Колчак и другие,
   Антантой закупленные на корню,
   Пытались, в крови утопив, вновь Россию
   Царю да себе, да Европе вернуть.
   Но Ленин великий, сплотивший народы
   На бой беспощадный за дело Свободы,
   Усилием гения, волею масс
   Страну молодую - дитя в колыбели
   От алчных шакалов, от гибели спас.
   И вышло не так, как того бы хотели
   Кровавые хищники разных мастей!
   Сбывались мечты угнетенных людей.
   Но поступь Истории денежный Боров
   Законной считать ни за что не желал;
   Он выход искал, и нашел его вскоре
   В Фашисте Адольфе, что Фюрером стал...
   На этом Федя декламировать закончил и хотел снова спрятать тетрадку в стол, но Ванько протянул руку:
   - На этом все? Можно глянуть?
   - Пока все. А вообще - примерно, половина. Закончить хочу нашей полной победой над фашистами. Как, по-твоему, ничего?
   - По-моему, очень даже неплохо. Но есть замечание. Можно?
   - Буду очень даже признателен! - его же усиливающими смысл словами разрешил начинающий поэт.
   - Ну, первое - это насчет кандалов: их, как известно, надевали каторжанам не на плечи, а на ноги.
   - Согласен. Пусть будет "стряхнул с своих ног кандалы вековые". Хотя имелось в виду не кандалы конкретно, а царский гнет вообще. Что еще, на твой взгляд, надо бы изменить?
   - Да вот четвертая строчка: "Помещичий, царский и прочая гнет"... Последние слова звучат как-то не по-современному.
   - Можно подумать... А если так: Помещичий, царский, буржуевский гнет?
   - Это уже лучше.
   - Дальше у меня складывается такой вариант:
   Да только подвел их стратег бесноватый,
   И Доллар, и Фунт просчитались, увы:
   Вскормили мерзавца, а он, как когда-то,
   Не смог на колени поставить Москвы.
   - Имеешь в виду Наполеона?
   - Да, конешно. Доллар - Америка, Фунт - Англия; главные акулы капитализма. Ведь все они на нас чертом смотрят и с Гитлером заодно.
   - Это точно... Вобщем, будет отличное стихотворение! Но я не думал, что твои складные стихи даются тебе так непросто: вон сколько строчек с исправлениями, - покрутил головой Ванько.
   - Это не только у меня так, - сказал Федя. - Даже у Александра Сергеевича в оригиналах не все гладко. Маяковский не зря говорит: "Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды". А эти исправления оттого, что русский язык, как, наверно, никакой другой, очень богат. У каждого слова много синонимов, один лучше другого. Перебираешь их мысленно, кажется - вот оно, самое подходящее слово. Напишешь, подумаешь, а тут явилось еще более удачное. Затем - единственно верное, как ход в шахматах. Только там надо мозги напрягать, а когда сочиняешь стихи - одно удовольствие.
   - Я как-то тоже попытался сочинить. Но дальше двух строчек дело не пошло. Другое дело - тяжести: тут все легко и просто. И удовольствие, и польза, - вернул Ванько тетрадку. - И что думаешь с ним делать.
   - Хотел от руки, печатными буквами, размножить и разбросать в людных местах. Подальше, конечно, от хутора. На станции, в станице на базаре. Ты как на это смотришь?
   - С неодобрением. Знаешь, почему? Пользы мало, а случиться могут большие неприятности! Многие знают, что ты сочинял стишки. Леха, например. Поэтому лучше не рисковать.
   - Хотелось отметить славную дату, - явно огорчился юный поэт. - И хоть по-комариному, но куснуть или хотя бы припугнуть... если не самих оккупантов, то хотя бы их приспешников.
   - Куснуть бы надо, это точно, - согласился приятель. - Того же Гапона. Но не словами, а как-то почувствительнее. К старосте у меня личные счеты: приказал забрать у моей крестной корову. Она проследила, куда отвели - и что ты думаешь? Поставили у него в базу. На откорм.
   - Выслуживается, прихвостень фрицевский! Сперва откормит и только после этого им на стол. Заделать бы ему красного петуха, чтоб нечем было и свою худобу кормить.
   - Как раз с этим я к тебе и шел. Посоветоваться, как это лучше сделать, чтоб не влипнуть.
   - У него во дворе аж две скирдяки люцерны, и есть хар-роший способ их уничтожить. При этом без всякого риска быть заподозренным.
   - Что за способ? Выкладывай, - оживился Ванько.
   - Я недавно прокипятил в подсолнуховой золе клочок ваты от старой фуфайки, - начал Федя издалека. - Рудик подсказал. И знаешь, какой она стала горючей! Не хуже той, что имеется в подсолнуховых шляпках.
   - Ну и что? Огонь добывать у нас пока есть чем.
   - Слушай дальше. Если из такой ваты изготовить жгутик длиной... ну, скажем, в полметра (это можно определить опытным путем), чтобы тлел минут десять. Один конец вставить в бумажную трубочку, насыпать в нее немного винтовочного пороху и рядом положить тряпку, смоченную в керосине... Смекаешь? Поджечь жгутик с другого конца...
   - Он дотлеет до пороха, от вспышки загорается тряпка, - закончил его мысль Ванько, - и...
   - Красный петух готов!
   - А за это время запросто можно слинять, и гадай, кто это сделал. Что ж, это получше, чем мина с линзой!
   - Хотя бы потому, что устроить все это можно глубокой ночью и в любую погоду.
   Их рассуждения прерваны были ворвавшейся в хату возбужденной троицей. Лица ребят светились радостью. Не успел Ванько спросить о причине, как Борис вручил ему листок бумаги. Тот, пробежав глазами, воскликнул:
   - Так это ж весточка от Андрюшки!
   Федя выхватил и впился глазами.
   - Точно... Уж я-то его каракули знаю! - Волнуясь, начал, читать: "Сообщаем, что мы живы, здоровы и в безопасности. Вы все поймете, узнав, что с нами тот, кого мы видели на островке в бинокль с кургана. Он тоже шлет вам горячий привет. Мама пусть не переживает: у нас тут все нормально. М. всех вас целует, а я крепко жму руки. Андрон". Да, это писал он. Жаль, что не сможем уже порадовать теть Веру, - добавил Федя, возвращая весточку.