-- Разве портрет вам не нравится? -- воскликнул наконец Холлуорд,
немного задетый непонятным молчанием Дориана.
-- Ну конечно, нравится, -- ответил за него лорд Генри.-- Кому он мог
бы не понравиться? Это один из шедевров современной живописи. Я готов отдать
за него столько, сколько ты потребуешь. Этот портрет должен принадлежать
мне.
-- Я не могу его продать, Гарри. Он не мой.
-- А чей же?
-- Дориана, разумеется, -- ответил художник.
-- Вот счастливец!
-- Как это печально! -- пробормотал вдруг Дориан Грей, все еще не
отводя глаз от своего портрета.-- Как печально! Я состарюсь, стану противным
уродом, а мой портрет будет вечно молод. Он никогда не станет старше, чем в
этот июньский день... Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот
портрет, а я навсегда остался молодым! За это... за это я отдал бы все на
свете. Да, ничего не пожалел бы! Душу бы отдал за это!
-- Тебе, Бэзил, такой порядок вещей вряд ли понравился бы! --
воскликнул лорд Генри со смехом.-- Тяжела тогда была бы участь художника!
-- Да, я горячо протестовал бы против этого, -- отозвался Холлуорд.
Дориан Грей обернулся и в упор посмотрел на него.
-- О Бэзил, в этом я не сомневаюсь! Свое искусство вы любите больше,
чем друзей. Я вам не дороже какой-нибудь позеленевшей бронзовой статуэтки.
Нет, пожалуй, ею вы дорожите больше.
Удивленный художник смотрел на него во все глаза. Очень странно было
слышать такие речи от Дориана. Что это с ним? Он, видимо, был очень
раздражен, лицо его пылало.
-- Да, да, -- продолжал Дориан.-- Я вам не так дорог, как ваш
серебряный фавн или Гермес из слоновой кости. Их вы будете любить всегда. А
долго ли будете любить меня? Вероятно, до первой морщинки на моем лице. Я
теперь знаю -- когда человек теряет красоту, он теряет все. Ваша картина мне
это подсказала. Лорд Генри совершенно прав: молодость -- единственное, что
ценно в нашей жизни. Когда я замечу, что старею, я покончу с собой
Холлуорд побледнел и схватил его за руку.
-- Дориан, Дориан, что вы такое говорите! У меня не было и не будет
друга ближе вас. Что это вы вздумали завидовать какимто неодушевленным
предметам? Да вы прекраснее их всех!
-- Я завидую всему, чья красота бессмертна. Завидую этому портрету,
который вы с меня написали. Почему он сохранит то, что мне суждено утратить?
Каждое уходящее мгновение отнимает что-то у меня и дарит ему. О, если бы
было наоборот! Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как
сейчас! Зачем вы его написали? Придет время, когда он будет дразнить мепя,
постоянно насмехаться надо мной!
Горячие слезы подступили к глазам Дориана, он вырвал свою руку из руки
Холлуорда и, упав на диван, спрятал лицо в подушки.
-- Это ты наделал, Гарри! -- сказал художник с горечью. Лорд Генри
пожал плечами.
-- Это заговорил настоящий Дориан Грей, вот и все.
-- Неправда.
-- А если нет, при чем же тут я?
-- Тебе следовало уйти, когда я просил тебя об этом.
-- Я остался по твоей же просьбе, -- возразил лорд Генри.
-- Гарри, я не хочу поссориться разом с двумя моими близкими
друзьями... Но вы оба сделали мне ненавистной мою лучшую картину. Я ее
уничтожу. Что ж, ведь это только холст и краски. И я не допущу, чтобы она
омрачила жизнь всем нам.
Дориан Грей поднял голову с подушки и, бледнея, заплаканными глазами
следил за художником, который подошел к своему рабочему столу у высокого,
занавешенного окна. Что он там делает? Шарит среди беспорядочно
нагроможденных на столе тюбиков с красками и сухих кистей, -- видимо,
разыскивает чтото. Ага, это он искал длинный шпатель с тонким и гибким
стальным лезвием. И нашел его наконец. Он хочет изрезать портрет!
Всхлипнув, юноша вскочил с дивана, подбежал к Холлуорду и, вырвав у
него из рук шпатель, швырнул его в дальний угол.
-- Не смейте, Бэзил! Не смейте! -- крикнул он.-- Это все равно что
убийство!
-- Вы, оказывается, всетаки цените мою работу? Очень рад, -- сказал
художник сухо, когда опомнился от удивления, -- А я да это уже не надеялся.
-- Ценю ее? Да я в нее влюблен, Бэзил. У меня такое чувство, словно
этот портрет -- часть меня самого.
Ну и отлично. Как только вы высохнете, вас покроют лаком, вставят в
раму и отправят домой. Тогда можете делать с собой, что хотите.
Пройдя через комнату, Холлуорд позвонил.
-- Вы, конечно, не откажетесь выпить чаю, Дориан? И ты тоже, Гарри? Или
ты не охотник до таких простых удовольствий?
-- Я обожаю простые удовольствия, -- сказал лорд Генри.-- Они --
последнее прибежище для сложных натур. Но драматические сцены я терплю
только на театральных подмостках. Какие вы оба нелепые люди! Интересно, кто
это выдумал, что человек -- разумное животное? Что за скороспелое суждение!
У человека есть что угодно, только не разум. И, в сущности, это очень
хорошо!.. Однако мне неприятно, что вы ссоритесь изза портрета. Вы бы лучше
отдали его мне, Бэзил! Этому глупому мальчику вовсе не так уж хочется его
иметь, а мне очень хочется.
-- Бэзил, я вам никогда не прощу, если вы его отдадите не мне! --
воскликнул Дориан Грей.-- И я никому не позволю обзывать меня "глупым
мальчиком".
-- Я уже сказал, что дарю портрет вам, Дориан. Я так решил еще прежде,
чем начал его писать.
-- А на меня не обижайтесь, мистер Грей, -- сказал лорд Генри.-- Вы
сами знаете, что вели себя довольно глупо. И не так уж вам неприятно, когда
вам напоминают, что вы еще мальчик.
-- Еще сегодня утром мне было бы это очень неприятно, лорд Генри.
-- Ах, утром! Но с тех пор вы многое успели пережить. В дверь
постучали, вошел лакей с чайным подносом и поставил его на японский столик.
Звякали чашки и блюдца, пыхтел большой старинный чайник. За лакеем мальчик
внес два шарообразных фарфоровых блюда.
Дориан Грей подошел к столу и стал разливать чай. Бэзил и лорд Генри не
спеша подошли тоже и, приподняв крышки, посмотрели, что лежит на блюдах.
-- А не пойти ли нам сегодня вечером в театр? -- предложил лорд
Генри.-- Наверное, где-нибудь идет что-нибудь интересное. Правда, я обещал
одному человеку обедать сегодня с ним у Уайта, но это мой старый приятель,
ему можно телеграфировать, что я заболел или что мне помешало прийти более
позднее приглашение... Пожалуй, такого рода отговорка ему даже больше
понравится своей неожиданной откровенностью.
-- Ох, надевать фрак! Как это скучно! -- буркнул Холлуорд.-- Терпеть не
могу фраки!
-- Да, -- лениво согласился лорд Генри.-- Современные костюмы
безобразны, они угнетают своей мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего
красочного, кроме порока.
-- Право, Гарри, тебе не следует говорить таких вещей при Дориане!
-- При котором из них? При том, кто наливает нам чай, или том, что на
портрете?
-- И при том, и при другом.
-- Я с удовольствием пошел бы с вами в театр, лорд Генри, -- промолвил
Дориан.
-- Прекрасно. Значит, едем. И вы с нами, Бэзил?
-- Нет, право, не могу. У меня уйма дел.
-- Ну, так мы пойдем вдвоем -- бь! и я, мистер Грей.
-- Как я рад!
Художник, закусив губу, с чашкой в руке подошел к портрету.
-- А я останусь с подлинным Дорианом, -- сказал он грустно.
-- Так, повашему, это -- подлинный Дориан? -- спросил Дориан Грей,
подходя к нему.-- Неужели я в самом деле такой?
-- Да, именно такой.
-- Как это чудесно, Бэзил!
-- По крайней мере, внешне вы такой. И на портрете всегда таким
останетесь, -- со вздохом сказал Холлу орд.-- А это чегонибудь да стоит.
-- Как люди гонятся за постоянством! -- воскликнул лорд Генри.--
Господи, да ведь и в любви верность -- это всецело вопрос физиологии, она
ничуть не зависит от нашей воли. Люди молодые хотят быть верны -- и не
бывают, старики хотели бы изменять, но где уж им! Вот и все.
-- Не ходите сегодня в театр, Дориан, -- сказал Холлуорд.-- Останьтесь
у меня, пообедаем вместе.
-- Не могу, Бэзил.
-- Почему?
-- Я же обещал лорду Генри пойти с ним.
-- Думаете, он станет хуже относиться к вам, если вы не сдержите слова?
Он сам никогда не выполняет своих обещаний. Я вас очень прошу, не уходите.
Дориан засмеялся и покачал головой.
-- Умоляю вас!
Юноша в нерешимости посмотрел на лорда Генри, который, сидя за чайным
столом, с улыбкой слушал их разговор.
-- Нет, я должен идти, Бэзил.
-- Как знаете.-- Холлуорд отошел к столу и поставил свою чашку на
поднос.-- В таком случае не теряйте времени. Уже поздно, а вам еще надо
переодеться. До свиданья, Гарри. До свиданья, Дориан. Приходите поскорее --
ну, хотя бы завтра. Придете?
-- Непременно.
-- Не забудете?
-- Нет, конечно, нет! -- заверил его Дориан.
-- И вот еще что... Гарри!
-- Что, Бэзил?
-- Помни то, о чем я просил тебя утром в саду!
-- А я уже забыл, о чем именно.
-- Смотри! Я тебе доверяю.
-- Хотел бы я сам себе доверять! -- сказал лорд Генри со смехом.--
Идемте, мистер Грей, мой кабриолет у ворот, и я могу довезти вас до дому. До
свиданья, Бэзил. Мы сегодня очень интересно провели время.
Когда дверь закрылась за гостями, художник тяжело опустился на диван.
По лицу его видно было, как ему больно.
На другой день в половине первого лорд Генри Уоттон вышел из своего
дома на Керзонстрит и направился к Олбени. Он хотел навестить своего дядю,
лорда Фермера, добродушного, хотя и резковатого старого холостяка, которого
за пределами светского круга считали эгоистом, ибо он ничем особенно не был
людям полезен, а в светском кругу -- щедрым и добрым, ибо лорд Фермер охотно
угощал тех, кто его развлекал. Отец лорда Фермера состоял английским послом
в Мадриде в те времена, когда королева Изабелла была молода, а Прима еще и в
помине не было. Под влиянием минутного каприза он ушел с дипломатической
службы, рассерженный тем, что его не назначили послом в Париж, хотя на этот
пост ему давали полное право его происхождение, праздность, прекрасный слог
дипломатических депеш и неумеренная страсть к наслаждениям. Сын, состоявший
при отце секретарем, ушел вместе с ним -- что тогда все считали
безрассудством -- и, несколько месяцев спустя унаследовав титул, принялся
серьезно изучать великое аристократическое искусство ничегонеделания. У него
в Лондоне было два больших дома, но он предпочитал жить на холостую ногу в
наемной меблированной квартире, находя это менее хлопотливым, а обедал и
завтракал чаще всего в клубе. Лорд Фермер уделял некоторое внимание своим
угольным копям в центральных графствах и оправдывал этот нездоровый интерес
к промышленности тем, что, владея углем, он имеет возможность, как это
прилично джентльмену, топить свой камин дровами. По политическим убеждениям
он был консерватор, по только не тогда, когда консерваторы приходили к
власти, -- в такие периоды он энергично ругал их, называя шайкой радикалов.
Он героически воевал со своим камердинером, который держал его в ежовых
рукавицах. Сам же он, в свою очередь, терроризировал многочисленную родню.
Породить его могла только Англия, а между тем он был ею недоволен и всегда
твердил, что страна идет к гибели. Принципы его были старомодны, зато многое
можно было сказать в защиту его предрассудков.
В комнате, куда вошел лорд Генри, дядя его сидел в толстой охотничьей
куртке, с сигарой в зубах и читал "Таймc", ворчливо выражая вслух свое
недовольство этой газетой
-- А, Гарри! -- сказал почтенный старец.-- Что это ты так рано? Я
думал, что вы, денди, встаете не раньше двух часов дня и до пяти не выходите
из дому.
-- Поверьте, дядя Джордж, меня привели к вам в такой ранний час
исключительно родственные чувства. Мне от вас коечто нужно.
-- Денег, вероятно? -- сказал лорд Фермер с кислым видом.-- Ладно,
садись и рассказывай. Нынешние молодые люди воображают, что деньги -- это
все.
-- Да, -- согласился лорд Генри, поправляя цветок в петлице.-- А с
годами они в этом убеждаются. Но мне деньги не нужны, дядя Джордж, -- они
нужны тем, кто имеет привычку платить долги, а я своим кредиторам никогда не
плачу. Кредит -- это единственный капитал младшего сына в семье, и на этот
капитал можно отлично прожить. Кроме того, я имею дело только с поставщиками
Дартмура, -- и, естественно, они меня никогда не беспокоят. К вам я пришел
не за деньгами, а за сведениями. Разумеется, не за полезными: за
бесполезными.
-- Ну что ж, от меня ты можешь узнать все, что есть в любой Синей книге
Англии, хотя нынче в них пишут много ерунды. В те времена, когда я был
дипломатом, это делалось гораздо лучше. Но теперь, говорят, дипломатов
зачисляют на службу только после того, как они выдержат экзамен. Так чего же
от них ожидать? Экзамены, сэр, -- это чистейшая чепуха, от начала до конца.
Если ты джентльмен, так тебя учить нечему, тебе достаточно того, что ты
знаешь. А если ты не джентльмен, то знания тебе только во вред.
-- Мистер Дориан Грей в Синих книгах не числится, дядя Джордж, --
небрежно заметил лорд Генри.
-- Мистер Дориан Грей? А кто же он такой? -- спросил лорд Фермор, хмуря
седые косматые брови.
-- Вот это-то я и пришел у вас узнать, дядя Джордж. Впрочем, кто он,
мне известно: он -- внук последнего лорда Келсо. Фамилия его матери была
Девере, леди Маргарет Девере. Расскажите мне, что вы знаете о ней. Какая она
была, за кого вышла замуж? Ведь вы знали в свое время весь лондонский свет,
-- так, может, и ее тоже? Я только что познакомился с мистером Греем, и он
меня очень интересует.
-- Внук Келсо! -- повторил старый лорд.-- Внук Келсо... Как же, как же,
я очень хорошо знал его мать. Помнится, даже был на ее крестинах. Красавица
она была необыкновенная, эта Маргарет Девере, и все мужчины бесновались,
когда она убежала с каким-то молодчиком, полнейшим ничтожеством без гроша за
душой, -- он был офицерик пехотного полка или что-то в таком роде.
Да, да, помню все, как будто это случилось вчера. Бедняга был убит на
дуэли в Спа через несколько месяцев после того, как они поженились. Насчет
этого ходили тогда скверные слухи. Говорили, что Келсо подослал какого-то
прохвоста, бельгийского авантюриста, чтобы тот публично оскорбил его зятя...
понимаешь, подкупил его, заплатил подлецу, -- и тот на дуэли насадил
молодого человека на свою шпагу, как голубя на вертел. Дело замяли, но,
ейбогу, после этого Келсо долгое время ел в клубе свой бифштекс в полном
одиночестве. Мне рассказывали, что дочь он привез домой, но с тех пор она не
говорила с ним до самой смерти. Да, скверная история! И дочь умерла очень
скоро -- года не прошло. Так ты говоришь, после нее остался сын? А я и забыл
об этом. Что он собой представляет? Если похож на мать, так, наверное,
красивый малый.
-- Да, очень красивый, -- подтвердил лорд Генри.
-- Надеюсь, он попадет в хорошие руки, -- продолжал лорд Фермор.-- Если
Келсо его не обидел в завещании, у него, должно быть, куча денег. Да и у
Маргарет было свое состояние. Все поместье Селби перешло к ней от деда. Ее
дед ненавидел Келсо, называл его скаредом. Он и в самом деле был скряга.
Помню, он приезжал в Мадрид, когда я жил там. Ейбогу, я краснел за него!
Королева несколько раз спрашивала меня, кто этот английский пэр, который
постоянно торгуется с извозчиками. О нем там анекдоты ходили. Целый месяц я
не решался показываться при дворе. Надеюсь, Келсо был щедрее к своему внуку,
чем к мадридским извозчикам?
-- Этого я не знаю, -- отозвался лорд Генри.-- Дориан еще
несовершеннолетний. Но думаю, что он будет богат. Селби перешло к нему, это
я слышал от него самого... Так вы говорите, его мать была очень красива?
-- Маргарет Девере была одна из прелестнейших девушек, каких я видывал
в жизни. Я никогда не мог понять, что ее толкнуло на такой странный брак.
Ведь она могла выйти за кого бы ни пожелала. Сам Карлингтон был от нее без
ума. Но вся беда в том, что она обладала романтическим воображением. В их
роду все женщины были романтичны. Мужчины немногого стоили, но женщины,
ейбогу, были замечательные... Карлингтон на коленях стоял перед Маргарет --
он сам мне это говорил. А ведь в Лондоне в те времена все девушки были
влюблены в него. Но Маргарет только смеялась над ним... Да, кстати о
дурацких браках, -- что это за вздор молол твой отец насчет Дартмура, --
будто он хочет жениться на американке? Неужели англичанки для него
недостаточно хороши?
-- Видите ли, дядя Джордж, жениться на американках теперь очень модно.
-- Ну а я -- за англичанок и готов спорить с целым светом! -- Лорд
Фермор стукнул кулаком по столу.
-- Ставка нынче только на американок.
-- Я слышал, что их ненадолго хватает, -- буркнул дядя Джордж.
-- Их утомляют долгие заезды, но в скачках с препятствиями они
великолепны. На лету берут барьеры. Думаю, что Дартмуру несдобровать.
-- А кто ее родители? -- ворчливо осведомился лорд Фермор.-- Они у нее
вообще имеются? Лорд Генри покачал головой.
-- Американские девицы так же ловко скрывают своих родителей, как
английские дамы -- свое прошлое, -- сказал он, вставая.
-- Должно быть, папаша ее -- экспортер свинины?
-- Ради Дартмура, дядя Джордж, я желал бы, чтобы это было так. Говорят,
в Америке это самое прибыльное дело. Выгоднее его только политика.
-- А его американка, по крайней мере, хорошенькая?
-- Как большинство американок, она изображает из себя красавицу. В этом
-- секрет их успеха.
-- И отчего они не сидят у себя в Америке? Ведь нас всегда уверяют, что
там для женщин -- рай.
-- Так оно и есть. Потому-то они, подобно праматери Еве, и стремятся
выбраться оттуда, -- пояснил лорд Генри.-- Ну, до свиданья, дядя Джордж. Я
должен идти, иначе опоздаю к завтраку. Спасибо за сведения о Дориане. Я
люблю знать все о своих новых знакомых и ничего -- о старых.
-- А где ты сегодня завтракаешь, Гарри?
-- У тетушки Агаты. Я напросился сам и пригласил мистера Грея. Он -- ее
новый протеже.
-- Гм!.. Так вот что, Гарри: передай своей тетушке Агате, чтобы она
перестала меня атаковать воззваниями о пожертвованиях. Надоели они мне до
смерти. Эта добрая женщина вообразила, что у меня другого дела нет, как
только выписывать чеки на ее дурацкие благотворительные затеи.
-- Хорошо, дядя Джордж, передам. Но ведь это бесполезно. Филантропы,
увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. Это их
отличительная черта.
Старый джентльмен одобрительно хмыкнул и позвонил лакею, чтобы тот
проводил гостя.
Лорд Генри прошел пассажем на Берлингтонстрит и направился к
Берклейсквер. Он вспоминал то, что услышал от дяди о родных Дориана Грея.
Даже рассказанная в общих чертах, история эта взволновала его своей
необычайностью, своей почти современной романтичностью. Прекрасная девушка,
пожертвовавшая всем ради страстной любви. Несколько недель безмерного
счастья, разбитого гнусным преступлением. Потом -- месяцы новых страданий,
рожденный в муках ребенок. Мать унесена смертью, удел сына -- сиротство и
тирания бессердечного старика. Да, это интересный фон, он выгодно оттеняет
облик юноши, придает ему еще больше очарования. За прекрасным всегда скрыта
какая-нибудь трагедия. Чтобы зацвел самый скромный цветочек, миры должны
претерпеть родовые муки.
...Как обворожителен был Дориан вчера вечером, когда они обедали вдвоем
в клубе! В его ошеломленном взоре и приоткрытых губах читались тревога и
робкая радость, а в тени красных абажуров лицо казалось еще розовее и еще
ярче выступала его дивная расцветающая красота. Говорить с этим мальчиком
было все равно что играть на редкостной скрипке. Он отзывался на каждое
прикосновение, на малейшую дрожь смычка...
А как это увлекательно -- проверять силу своего влияния на другого
человека! Ничто не может с этим сравниться. Перелить свою душу в другого,
дать ей побыть в нем; слышать отзвуки собственных мыслей, усиленные музыкой
юности и страсти; передавать другому свой темперамент, как тончайший флюид
или своеобразный аромат, -- это истинное наслаждение, самая большая радость,
быть может, какая дана человеку в паш ограниченный и пошлый век с его
грубочувственными утехами и грубопримитивными стремлениями.
...К тому же этот мальчик, с которым он по столь счастливой случайности
встретился в мастерской Бэзила, -- замечательный тип... или, во всяком
случае, из него можно сделать нечто замечательное. У него есть все --
обаяние, белоснежная чистота юности и красота, та красота, какую запечатлели
в мраморе древние греки. Из него можно вылепить что угодно, сделать его
титаном -- или игрушкой. Как жаль, что такой красоте суждено увянуть!..
А Бэзил? Как психологически интересно то, что он говорил! Новая манера
в живописи, новое восприятие действительности, неожиданно возникшее
благодаря одному лишь присутствию человека, который об этом и не
подозревает... Душа природы, обитавшая в дремучих лесах, бродившая в чистом
поле, дотоле незримая и безгласная, вдруг, как Дриада, явилась художнику без
всякого страха, ибо его душе, давпо ее искавшей, дана та вдохновенная
прозорливость, которой только и открываются дивные тайны; и простые формы,
образы вещей обрели высокое совершенство и некий символический смысл, словно
являя художнику иную, более совершенную форму, которая из смутной грезы
превратилась в реальность. Как это все необычайно!
Нечто подобное бывало и в прошлые века. Платон, для которого мышление
было искусством, первый задумался над этим чудом. А Буонарроти? Разве не
выразил он его в своем цикле сонетов, высеченных в цветном мраморе? Но в наш
век это удивительно...
И лорд Генри решил, что ему следует стать для Дориана Грея тем, чем
Дориан, сам того не зная, стал для художника, создавшего его великолепный
портрет. Он попытается покорить Дориана, -- собственно, он уже наполовину
этого достиг, -- и душа чудесного юноши будет принадлежать ему. Как щедро
одарила судьба это дитя Любви и Смерти!
Лорд Генри вдруг остановился и окинул взглядом соседние дома. Увидев,
что он уже миновал дом своей тетушки и отошел от него довольно далеко, он,
посмеиваясь над собой, повернул обратно. Когда он вошел в темноватую
прихожую, дворецкий доложил ему, что все уже в столовой. Лорд Генри отдал
одному из лакеев шляпу и трость и прошел туда.
-- Ты, как всегда, опаздываешь, Гарри! -- воскликнула его тетушка,
укоризненно качая головой.
Он извинился, тут же придумав какое-то объяснение, и, сев на свободный
стул рядом с хозяйкой дома, обвел глазами собравшихся гостей. С другого
конца стола ему застенчиво кивнул Дориан, краснея от удовольствия. Напротив
сидела герцогиня Харли, очень любимая всеми, кто ее знал, дама в высшей
степени кроткого и веселого права и тех архитектурных пропорций, которые
современные историки называют тучностью (когда речь идет не о герцогинях!).
Справа от герцогини сидел сэр Томас Бэрден, член парламента, радикал. В
общественной жизни он был верным сторонником своего лидера, а в частной --
сторонником хорошей кухни, то есть следовал общеизвестному мудрому правилу:
"Выступай с либералами, а обедай с консерваторами". По левую руку герцогини
занял место мистер Эрскин из Тредли, пожилой джентльмен, весьма культурный и
приятный, но усвоивший себе дурную привычку всегда молчать в обществе, ибо,
как он однажды объяснил леди Агате, еще до тридцати лет высказал все, что
имел сказать.
Соседкой лорда Генри за столом была миссис Ванделер, одна из давнишних
приятельниц его тетушки, поистине святая женщина, но одетая так безвкусно и
крикливо, что ее можно было сравнить с молитвенником в скверном аляповатом
переплете. К счастью для лорда Генри, соседом миссис Ванделер с другой
стороны оказался лорд Фаудел, мужчина средних лет, большого ума, но
посредственных способностей, бесцвотпый и скучный, как отчет министра в
палате общин. Беседа между ним и миссис Ванделер велась с той усиленной
серьезностью, которой, по его же словам, непростительно грешат все
добродетельные люди и от которой никто из них никак не может вполне
освободиться.
-- Мы говорим о бедном Дартмуре, -- громко сказала лорду Генри
герцогиня, приветливо кивнув ему через стол.-- Как вы думаете, он в самом
деле женится на этой обворожительной американке?
-- Да, герцогиня. Ода, кажется, решила сделать ему предложение.
-- Какой ужас! -- воскликнула леди Агата.-- Право, следовало бы
помешать этому!
-- Я слышал из самых верных источников, что ее отец в Америке торгует
галантереей или каким-то другим убогим товаром, -- с презрительной миной
объявил сэр Томас Бэрдон.
-- А мой дядя утверждает, что свининой, сэр Томас.
-- Что это еще за "убогий" товар? -- осведомилась герцогиня, в
удивлении поднимая полные руки.
-- Американские романы, -- пояснил лорд Генри, принимаясь за куропатку.
Герцогиня была озадачена.
-- Не слушайте его, дорогая, -- шепнула ей леди Агата.-- Он никогда
ничего не говорит серьезно.
-- Когда была открыта Америка...-- начал радикал -- и дальше пошли
всякие скучнейшие сведения. Как все ораторы, которые ставят себе целью
исчерпать тему, он исчерпал терпение слушателей. Герцогиня вздохнула и
воспользовалась своей привилегией перебивать других.
-- Было бы гораздо лучше, если бы эта Америка совсем не была
открыта!воскликнула она.Ведь американки отбивают у наших девушек всех
женихов. Это безобразие!
-- Пожалуй, я сказал бы, что Америка вовсе не открыта, -- заметил
мистер Эрскин.-- Она еще только обнаружена.
-- О, я видела представительниц ее населения, -- неопределенным тоном
отозвалась герцогиня.-- И должна признать, что большинство из них --
прехорошенькие. И одеваются прекрасно. Все туалеты заказывают в Париже. Я, к
сожалению, не могу себе этого позволить.
-- Есть поговорка, что хорошие американцы после смерти отправляются в
Париж, -- изрек, хихикая, сэр Томас, у которого имелся в запасе большой
немного задетый непонятным молчанием Дориана.
-- Ну конечно, нравится, -- ответил за него лорд Генри.-- Кому он мог
бы не понравиться? Это один из шедевров современной живописи. Я готов отдать
за него столько, сколько ты потребуешь. Этот портрет должен принадлежать
мне.
-- Я не могу его продать, Гарри. Он не мой.
-- А чей же?
-- Дориана, разумеется, -- ответил художник.
-- Вот счастливец!
-- Как это печально! -- пробормотал вдруг Дориан Грей, все еще не
отводя глаз от своего портрета.-- Как печально! Я состарюсь, стану противным
уродом, а мой портрет будет вечно молод. Он никогда не станет старше, чем в
этот июньский день... Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот
портрет, а я навсегда остался молодым! За это... за это я отдал бы все на
свете. Да, ничего не пожалел бы! Душу бы отдал за это!
-- Тебе, Бэзил, такой порядок вещей вряд ли понравился бы! --
воскликнул лорд Генри со смехом.-- Тяжела тогда была бы участь художника!
-- Да, я горячо протестовал бы против этого, -- отозвался Холлуорд.
Дориан Грей обернулся и в упор посмотрел на него.
-- О Бэзил, в этом я не сомневаюсь! Свое искусство вы любите больше,
чем друзей. Я вам не дороже какой-нибудь позеленевшей бронзовой статуэтки.
Нет, пожалуй, ею вы дорожите больше.
Удивленный художник смотрел на него во все глаза. Очень странно было
слышать такие речи от Дориана. Что это с ним? Он, видимо, был очень
раздражен, лицо его пылало.
-- Да, да, -- продолжал Дориан.-- Я вам не так дорог, как ваш
серебряный фавн или Гермес из слоновой кости. Их вы будете любить всегда. А
долго ли будете любить меня? Вероятно, до первой морщинки на моем лице. Я
теперь знаю -- когда человек теряет красоту, он теряет все. Ваша картина мне
это подсказала. Лорд Генри совершенно прав: молодость -- единственное, что
ценно в нашей жизни. Когда я замечу, что старею, я покончу с собой
Холлуорд побледнел и схватил его за руку.
-- Дориан, Дориан, что вы такое говорите! У меня не было и не будет
друга ближе вас. Что это вы вздумали завидовать какимто неодушевленным
предметам? Да вы прекраснее их всех!
-- Я завидую всему, чья красота бессмертна. Завидую этому портрету,
который вы с меня написали. Почему он сохранит то, что мне суждено утратить?
Каждое уходящее мгновение отнимает что-то у меня и дарит ему. О, если бы
было наоборот! Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как
сейчас! Зачем вы его написали? Придет время, когда он будет дразнить мепя,
постоянно насмехаться надо мной!
Горячие слезы подступили к глазам Дориана, он вырвал свою руку из руки
Холлуорда и, упав на диван, спрятал лицо в подушки.
-- Это ты наделал, Гарри! -- сказал художник с горечью. Лорд Генри
пожал плечами.
-- Это заговорил настоящий Дориан Грей, вот и все.
-- Неправда.
-- А если нет, при чем же тут я?
-- Тебе следовало уйти, когда я просил тебя об этом.
-- Я остался по твоей же просьбе, -- возразил лорд Генри.
-- Гарри, я не хочу поссориться разом с двумя моими близкими
друзьями... Но вы оба сделали мне ненавистной мою лучшую картину. Я ее
уничтожу. Что ж, ведь это только холст и краски. И я не допущу, чтобы она
омрачила жизнь всем нам.
Дориан Грей поднял голову с подушки и, бледнея, заплаканными глазами
следил за художником, который подошел к своему рабочему столу у высокого,
занавешенного окна. Что он там делает? Шарит среди беспорядочно
нагроможденных на столе тюбиков с красками и сухих кистей, -- видимо,
разыскивает чтото. Ага, это он искал длинный шпатель с тонким и гибким
стальным лезвием. И нашел его наконец. Он хочет изрезать портрет!
Всхлипнув, юноша вскочил с дивана, подбежал к Холлуорду и, вырвав у
него из рук шпатель, швырнул его в дальний угол.
-- Не смейте, Бэзил! Не смейте! -- крикнул он.-- Это все равно что
убийство!
-- Вы, оказывается, всетаки цените мою работу? Очень рад, -- сказал
художник сухо, когда опомнился от удивления, -- А я да это уже не надеялся.
-- Ценю ее? Да я в нее влюблен, Бэзил. У меня такое чувство, словно
этот портрет -- часть меня самого.
Ну и отлично. Как только вы высохнете, вас покроют лаком, вставят в
раму и отправят домой. Тогда можете делать с собой, что хотите.
Пройдя через комнату, Холлуорд позвонил.
-- Вы, конечно, не откажетесь выпить чаю, Дориан? И ты тоже, Гарри? Или
ты не охотник до таких простых удовольствий?
-- Я обожаю простые удовольствия, -- сказал лорд Генри.-- Они --
последнее прибежище для сложных натур. Но драматические сцены я терплю
только на театральных подмостках. Какие вы оба нелепые люди! Интересно, кто
это выдумал, что человек -- разумное животное? Что за скороспелое суждение!
У человека есть что угодно, только не разум. И, в сущности, это очень
хорошо!.. Однако мне неприятно, что вы ссоритесь изза портрета. Вы бы лучше
отдали его мне, Бэзил! Этому глупому мальчику вовсе не так уж хочется его
иметь, а мне очень хочется.
-- Бэзил, я вам никогда не прощу, если вы его отдадите не мне! --
воскликнул Дориан Грей.-- И я никому не позволю обзывать меня "глупым
мальчиком".
-- Я уже сказал, что дарю портрет вам, Дориан. Я так решил еще прежде,
чем начал его писать.
-- А на меня не обижайтесь, мистер Грей, -- сказал лорд Генри.-- Вы
сами знаете, что вели себя довольно глупо. И не так уж вам неприятно, когда
вам напоминают, что вы еще мальчик.
-- Еще сегодня утром мне было бы это очень неприятно, лорд Генри.
-- Ах, утром! Но с тех пор вы многое успели пережить. В дверь
постучали, вошел лакей с чайным подносом и поставил его на японский столик.
Звякали чашки и блюдца, пыхтел большой старинный чайник. За лакеем мальчик
внес два шарообразных фарфоровых блюда.
Дориан Грей подошел к столу и стал разливать чай. Бэзил и лорд Генри не
спеша подошли тоже и, приподняв крышки, посмотрели, что лежит на блюдах.
-- А не пойти ли нам сегодня вечером в театр? -- предложил лорд
Генри.-- Наверное, где-нибудь идет что-нибудь интересное. Правда, я обещал
одному человеку обедать сегодня с ним у Уайта, но это мой старый приятель,
ему можно телеграфировать, что я заболел или что мне помешало прийти более
позднее приглашение... Пожалуй, такого рода отговорка ему даже больше
понравится своей неожиданной откровенностью.
-- Ох, надевать фрак! Как это скучно! -- буркнул Холлуорд.-- Терпеть не
могу фраки!
-- Да, -- лениво согласился лорд Генри.-- Современные костюмы
безобразны, они угнетают своей мрачностью. В нашей жизни не осталось ничего
красочного, кроме порока.
-- Право, Гарри, тебе не следует говорить таких вещей при Дориане!
-- При котором из них? При том, кто наливает нам чай, или том, что на
портрете?
-- И при том, и при другом.
-- Я с удовольствием пошел бы с вами в театр, лорд Генри, -- промолвил
Дориан.
-- Прекрасно. Значит, едем. И вы с нами, Бэзил?
-- Нет, право, не могу. У меня уйма дел.
-- Ну, так мы пойдем вдвоем -- бь! и я, мистер Грей.
-- Как я рад!
Художник, закусив губу, с чашкой в руке подошел к портрету.
-- А я останусь с подлинным Дорианом, -- сказал он грустно.
-- Так, повашему, это -- подлинный Дориан? -- спросил Дориан Грей,
подходя к нему.-- Неужели я в самом деле такой?
-- Да, именно такой.
-- Как это чудесно, Бэзил!
-- По крайней мере, внешне вы такой. И на портрете всегда таким
останетесь, -- со вздохом сказал Холлу орд.-- А это чегонибудь да стоит.
-- Как люди гонятся за постоянством! -- воскликнул лорд Генри.--
Господи, да ведь и в любви верность -- это всецело вопрос физиологии, она
ничуть не зависит от нашей воли. Люди молодые хотят быть верны -- и не
бывают, старики хотели бы изменять, но где уж им! Вот и все.
-- Не ходите сегодня в театр, Дориан, -- сказал Холлуорд.-- Останьтесь
у меня, пообедаем вместе.
-- Не могу, Бэзил.
-- Почему?
-- Я же обещал лорду Генри пойти с ним.
-- Думаете, он станет хуже относиться к вам, если вы не сдержите слова?
Он сам никогда не выполняет своих обещаний. Я вас очень прошу, не уходите.
Дориан засмеялся и покачал головой.
-- Умоляю вас!
Юноша в нерешимости посмотрел на лорда Генри, который, сидя за чайным
столом, с улыбкой слушал их разговор.
-- Нет, я должен идти, Бэзил.
-- Как знаете.-- Холлуорд отошел к столу и поставил свою чашку на
поднос.-- В таком случае не теряйте времени. Уже поздно, а вам еще надо
переодеться. До свиданья, Гарри. До свиданья, Дориан. Приходите поскорее --
ну, хотя бы завтра. Придете?
-- Непременно.
-- Не забудете?
-- Нет, конечно, нет! -- заверил его Дориан.
-- И вот еще что... Гарри!
-- Что, Бэзил?
-- Помни то, о чем я просил тебя утром в саду!
-- А я уже забыл, о чем именно.
-- Смотри! Я тебе доверяю.
-- Хотел бы я сам себе доверять! -- сказал лорд Генри со смехом.--
Идемте, мистер Грей, мой кабриолет у ворот, и я могу довезти вас до дому. До
свиданья, Бэзил. Мы сегодня очень интересно провели время.
Когда дверь закрылась за гостями, художник тяжело опустился на диван.
По лицу его видно было, как ему больно.
На другой день в половине первого лорд Генри Уоттон вышел из своего
дома на Керзонстрит и направился к Олбени. Он хотел навестить своего дядю,
лорда Фермера, добродушного, хотя и резковатого старого холостяка, которого
за пределами светского круга считали эгоистом, ибо он ничем особенно не был
людям полезен, а в светском кругу -- щедрым и добрым, ибо лорд Фермер охотно
угощал тех, кто его развлекал. Отец лорда Фермера состоял английским послом
в Мадриде в те времена, когда королева Изабелла была молода, а Прима еще и в
помине не было. Под влиянием минутного каприза он ушел с дипломатической
службы, рассерженный тем, что его не назначили послом в Париж, хотя на этот
пост ему давали полное право его происхождение, праздность, прекрасный слог
дипломатических депеш и неумеренная страсть к наслаждениям. Сын, состоявший
при отце секретарем, ушел вместе с ним -- что тогда все считали
безрассудством -- и, несколько месяцев спустя унаследовав титул, принялся
серьезно изучать великое аристократическое искусство ничегонеделания. У него
в Лондоне было два больших дома, но он предпочитал жить на холостую ногу в
наемной меблированной квартире, находя это менее хлопотливым, а обедал и
завтракал чаще всего в клубе. Лорд Фермер уделял некоторое внимание своим
угольным копям в центральных графствах и оправдывал этот нездоровый интерес
к промышленности тем, что, владея углем, он имеет возможность, как это
прилично джентльмену, топить свой камин дровами. По политическим убеждениям
он был консерватор, по только не тогда, когда консерваторы приходили к
власти, -- в такие периоды он энергично ругал их, называя шайкой радикалов.
Он героически воевал со своим камердинером, который держал его в ежовых
рукавицах. Сам же он, в свою очередь, терроризировал многочисленную родню.
Породить его могла только Англия, а между тем он был ею недоволен и всегда
твердил, что страна идет к гибели. Принципы его были старомодны, зато многое
можно было сказать в защиту его предрассудков.
В комнате, куда вошел лорд Генри, дядя его сидел в толстой охотничьей
куртке, с сигарой в зубах и читал "Таймc", ворчливо выражая вслух свое
недовольство этой газетой
-- А, Гарри! -- сказал почтенный старец.-- Что это ты так рано? Я
думал, что вы, денди, встаете не раньше двух часов дня и до пяти не выходите
из дому.
-- Поверьте, дядя Джордж, меня привели к вам в такой ранний час
исключительно родственные чувства. Мне от вас коечто нужно.
-- Денег, вероятно? -- сказал лорд Фермер с кислым видом.-- Ладно,
садись и рассказывай. Нынешние молодые люди воображают, что деньги -- это
все.
-- Да, -- согласился лорд Генри, поправляя цветок в петлице.-- А с
годами они в этом убеждаются. Но мне деньги не нужны, дядя Джордж, -- они
нужны тем, кто имеет привычку платить долги, а я своим кредиторам никогда не
плачу. Кредит -- это единственный капитал младшего сына в семье, и на этот
капитал можно отлично прожить. Кроме того, я имею дело только с поставщиками
Дартмура, -- и, естественно, они меня никогда не беспокоят. К вам я пришел
не за деньгами, а за сведениями. Разумеется, не за полезными: за
бесполезными.
-- Ну что ж, от меня ты можешь узнать все, что есть в любой Синей книге
Англии, хотя нынче в них пишут много ерунды. В те времена, когда я был
дипломатом, это делалось гораздо лучше. Но теперь, говорят, дипломатов
зачисляют на службу только после того, как они выдержат экзамен. Так чего же
от них ожидать? Экзамены, сэр, -- это чистейшая чепуха, от начала до конца.
Если ты джентльмен, так тебя учить нечему, тебе достаточно того, что ты
знаешь. А если ты не джентльмен, то знания тебе только во вред.
-- Мистер Дориан Грей в Синих книгах не числится, дядя Джордж, --
небрежно заметил лорд Генри.
-- Мистер Дориан Грей? А кто же он такой? -- спросил лорд Фермор, хмуря
седые косматые брови.
-- Вот это-то я и пришел у вас узнать, дядя Джордж. Впрочем, кто он,
мне известно: он -- внук последнего лорда Келсо. Фамилия его матери была
Девере, леди Маргарет Девере. Расскажите мне, что вы знаете о ней. Какая она
была, за кого вышла замуж? Ведь вы знали в свое время весь лондонский свет,
-- так, может, и ее тоже? Я только что познакомился с мистером Греем, и он
меня очень интересует.
-- Внук Келсо! -- повторил старый лорд.-- Внук Келсо... Как же, как же,
я очень хорошо знал его мать. Помнится, даже был на ее крестинах. Красавица
она была необыкновенная, эта Маргарет Девере, и все мужчины бесновались,
когда она убежала с каким-то молодчиком, полнейшим ничтожеством без гроша за
душой, -- он был офицерик пехотного полка или что-то в таком роде.
Да, да, помню все, как будто это случилось вчера. Бедняга был убит на
дуэли в Спа через несколько месяцев после того, как они поженились. Насчет
этого ходили тогда скверные слухи. Говорили, что Келсо подослал какого-то
прохвоста, бельгийского авантюриста, чтобы тот публично оскорбил его зятя...
понимаешь, подкупил его, заплатил подлецу, -- и тот на дуэли насадил
молодого человека на свою шпагу, как голубя на вертел. Дело замяли, но,
ейбогу, после этого Келсо долгое время ел в клубе свой бифштекс в полном
одиночестве. Мне рассказывали, что дочь он привез домой, но с тех пор она не
говорила с ним до самой смерти. Да, скверная история! И дочь умерла очень
скоро -- года не прошло. Так ты говоришь, после нее остался сын? А я и забыл
об этом. Что он собой представляет? Если похож на мать, так, наверное,
красивый малый.
-- Да, очень красивый, -- подтвердил лорд Генри.
-- Надеюсь, он попадет в хорошие руки, -- продолжал лорд Фермор.-- Если
Келсо его не обидел в завещании, у него, должно быть, куча денег. Да и у
Маргарет было свое состояние. Все поместье Селби перешло к ней от деда. Ее
дед ненавидел Келсо, называл его скаредом. Он и в самом деле был скряга.
Помню, он приезжал в Мадрид, когда я жил там. Ейбогу, я краснел за него!
Королева несколько раз спрашивала меня, кто этот английский пэр, который
постоянно торгуется с извозчиками. О нем там анекдоты ходили. Целый месяц я
не решался показываться при дворе. Надеюсь, Келсо был щедрее к своему внуку,
чем к мадридским извозчикам?
-- Этого я не знаю, -- отозвался лорд Генри.-- Дориан еще
несовершеннолетний. Но думаю, что он будет богат. Селби перешло к нему, это
я слышал от него самого... Так вы говорите, его мать была очень красива?
-- Маргарет Девере была одна из прелестнейших девушек, каких я видывал
в жизни. Я никогда не мог понять, что ее толкнуло на такой странный брак.
Ведь она могла выйти за кого бы ни пожелала. Сам Карлингтон был от нее без
ума. Но вся беда в том, что она обладала романтическим воображением. В их
роду все женщины были романтичны. Мужчины немногого стоили, но женщины,
ейбогу, были замечательные... Карлингтон на коленях стоял перед Маргарет --
он сам мне это говорил. А ведь в Лондоне в те времена все девушки были
влюблены в него. Но Маргарет только смеялась над ним... Да, кстати о
дурацких браках, -- что это за вздор молол твой отец насчет Дартмура, --
будто он хочет жениться на американке? Неужели англичанки для него
недостаточно хороши?
-- Видите ли, дядя Джордж, жениться на американках теперь очень модно.
-- Ну а я -- за англичанок и готов спорить с целым светом! -- Лорд
Фермор стукнул кулаком по столу.
-- Ставка нынче только на американок.
-- Я слышал, что их ненадолго хватает, -- буркнул дядя Джордж.
-- Их утомляют долгие заезды, но в скачках с препятствиями они
великолепны. На лету берут барьеры. Думаю, что Дартмуру несдобровать.
-- А кто ее родители? -- ворчливо осведомился лорд Фермор.-- Они у нее
вообще имеются? Лорд Генри покачал головой.
-- Американские девицы так же ловко скрывают своих родителей, как
английские дамы -- свое прошлое, -- сказал он, вставая.
-- Должно быть, папаша ее -- экспортер свинины?
-- Ради Дартмура, дядя Джордж, я желал бы, чтобы это было так. Говорят,
в Америке это самое прибыльное дело. Выгоднее его только политика.
-- А его американка, по крайней мере, хорошенькая?
-- Как большинство американок, она изображает из себя красавицу. В этом
-- секрет их успеха.
-- И отчего они не сидят у себя в Америке? Ведь нас всегда уверяют, что
там для женщин -- рай.
-- Так оно и есть. Потому-то они, подобно праматери Еве, и стремятся
выбраться оттуда, -- пояснил лорд Генри.-- Ну, до свиданья, дядя Джордж. Я
должен идти, иначе опоздаю к завтраку. Спасибо за сведения о Дориане. Я
люблю знать все о своих новых знакомых и ничего -- о старых.
-- А где ты сегодня завтракаешь, Гарри?
-- У тетушки Агаты. Я напросился сам и пригласил мистера Грея. Он -- ее
новый протеже.
-- Гм!.. Так вот что, Гарри: передай своей тетушке Агате, чтобы она
перестала меня атаковать воззваниями о пожертвованиях. Надоели они мне до
смерти. Эта добрая женщина вообразила, что у меня другого дела нет, как
только выписывать чеки на ее дурацкие благотворительные затеи.
-- Хорошо, дядя Джордж, передам. Но ведь это бесполезно. Филантропы,
увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. Это их
отличительная черта.
Старый джентльмен одобрительно хмыкнул и позвонил лакею, чтобы тот
проводил гостя.
Лорд Генри прошел пассажем на Берлингтонстрит и направился к
Берклейсквер. Он вспоминал то, что услышал от дяди о родных Дориана Грея.
Даже рассказанная в общих чертах, история эта взволновала его своей
необычайностью, своей почти современной романтичностью. Прекрасная девушка,
пожертвовавшая всем ради страстной любви. Несколько недель безмерного
счастья, разбитого гнусным преступлением. Потом -- месяцы новых страданий,
рожденный в муках ребенок. Мать унесена смертью, удел сына -- сиротство и
тирания бессердечного старика. Да, это интересный фон, он выгодно оттеняет
облик юноши, придает ему еще больше очарования. За прекрасным всегда скрыта
какая-нибудь трагедия. Чтобы зацвел самый скромный цветочек, миры должны
претерпеть родовые муки.
...Как обворожителен был Дориан вчера вечером, когда они обедали вдвоем
в клубе! В его ошеломленном взоре и приоткрытых губах читались тревога и
робкая радость, а в тени красных абажуров лицо казалось еще розовее и еще
ярче выступала его дивная расцветающая красота. Говорить с этим мальчиком
было все равно что играть на редкостной скрипке. Он отзывался на каждое
прикосновение, на малейшую дрожь смычка...
А как это увлекательно -- проверять силу своего влияния на другого
человека! Ничто не может с этим сравниться. Перелить свою душу в другого,
дать ей побыть в нем; слышать отзвуки собственных мыслей, усиленные музыкой
юности и страсти; передавать другому свой темперамент, как тончайший флюид
или своеобразный аромат, -- это истинное наслаждение, самая большая радость,
быть может, какая дана человеку в паш ограниченный и пошлый век с его
грубочувственными утехами и грубопримитивными стремлениями.
...К тому же этот мальчик, с которым он по столь счастливой случайности
встретился в мастерской Бэзила, -- замечательный тип... или, во всяком
случае, из него можно сделать нечто замечательное. У него есть все --
обаяние, белоснежная чистота юности и красота, та красота, какую запечатлели
в мраморе древние греки. Из него можно вылепить что угодно, сделать его
титаном -- или игрушкой. Как жаль, что такой красоте суждено увянуть!..
А Бэзил? Как психологически интересно то, что он говорил! Новая манера
в живописи, новое восприятие действительности, неожиданно возникшее
благодаря одному лишь присутствию человека, который об этом и не
подозревает... Душа природы, обитавшая в дремучих лесах, бродившая в чистом
поле, дотоле незримая и безгласная, вдруг, как Дриада, явилась художнику без
всякого страха, ибо его душе, давпо ее искавшей, дана та вдохновенная
прозорливость, которой только и открываются дивные тайны; и простые формы,
образы вещей обрели высокое совершенство и некий символический смысл, словно
являя художнику иную, более совершенную форму, которая из смутной грезы
превратилась в реальность. Как это все необычайно!
Нечто подобное бывало и в прошлые века. Платон, для которого мышление
было искусством, первый задумался над этим чудом. А Буонарроти? Разве не
выразил он его в своем цикле сонетов, высеченных в цветном мраморе? Но в наш
век это удивительно...
И лорд Генри решил, что ему следует стать для Дориана Грея тем, чем
Дориан, сам того не зная, стал для художника, создавшего его великолепный
портрет. Он попытается покорить Дориана, -- собственно, он уже наполовину
этого достиг, -- и душа чудесного юноши будет принадлежать ему. Как щедро
одарила судьба это дитя Любви и Смерти!
Лорд Генри вдруг остановился и окинул взглядом соседние дома. Увидев,
что он уже миновал дом своей тетушки и отошел от него довольно далеко, он,
посмеиваясь над собой, повернул обратно. Когда он вошел в темноватую
прихожую, дворецкий доложил ему, что все уже в столовой. Лорд Генри отдал
одному из лакеев шляпу и трость и прошел туда.
-- Ты, как всегда, опаздываешь, Гарри! -- воскликнула его тетушка,
укоризненно качая головой.
Он извинился, тут же придумав какое-то объяснение, и, сев на свободный
стул рядом с хозяйкой дома, обвел глазами собравшихся гостей. С другого
конца стола ему застенчиво кивнул Дориан, краснея от удовольствия. Напротив
сидела герцогиня Харли, очень любимая всеми, кто ее знал, дама в высшей
степени кроткого и веселого права и тех архитектурных пропорций, которые
современные историки называют тучностью (когда речь идет не о герцогинях!).
Справа от герцогини сидел сэр Томас Бэрден, член парламента, радикал. В
общественной жизни он был верным сторонником своего лидера, а в частной --
сторонником хорошей кухни, то есть следовал общеизвестному мудрому правилу:
"Выступай с либералами, а обедай с консерваторами". По левую руку герцогини
занял место мистер Эрскин из Тредли, пожилой джентльмен, весьма культурный и
приятный, но усвоивший себе дурную привычку всегда молчать в обществе, ибо,
как он однажды объяснил леди Агате, еще до тридцати лет высказал все, что
имел сказать.
Соседкой лорда Генри за столом была миссис Ванделер, одна из давнишних
приятельниц его тетушки, поистине святая женщина, но одетая так безвкусно и
крикливо, что ее можно было сравнить с молитвенником в скверном аляповатом
переплете. К счастью для лорда Генри, соседом миссис Ванделер с другой
стороны оказался лорд Фаудел, мужчина средних лет, большого ума, но
посредственных способностей, бесцвотпый и скучный, как отчет министра в
палате общин. Беседа между ним и миссис Ванделер велась с той усиленной
серьезностью, которой, по его же словам, непростительно грешат все
добродетельные люди и от которой никто из них никак не может вполне
освободиться.
-- Мы говорим о бедном Дартмуре, -- громко сказала лорду Генри
герцогиня, приветливо кивнув ему через стол.-- Как вы думаете, он в самом
деле женится на этой обворожительной американке?
-- Да, герцогиня. Ода, кажется, решила сделать ему предложение.
-- Какой ужас! -- воскликнула леди Агата.-- Право, следовало бы
помешать этому!
-- Я слышал из самых верных источников, что ее отец в Америке торгует
галантереей или каким-то другим убогим товаром, -- с презрительной миной
объявил сэр Томас Бэрдон.
-- А мой дядя утверждает, что свининой, сэр Томас.
-- Что это еще за "убогий" товар? -- осведомилась герцогиня, в
удивлении поднимая полные руки.
-- Американские романы, -- пояснил лорд Генри, принимаясь за куропатку.
Герцогиня была озадачена.
-- Не слушайте его, дорогая, -- шепнула ей леди Агата.-- Он никогда
ничего не говорит серьезно.
-- Когда была открыта Америка...-- начал радикал -- и дальше пошли
всякие скучнейшие сведения. Как все ораторы, которые ставят себе целью
исчерпать тему, он исчерпал терпение слушателей. Герцогиня вздохнула и
воспользовалась своей привилегией перебивать других.
-- Было бы гораздо лучше, если бы эта Америка совсем не была
открыта!воскликнула она.Ведь американки отбивают у наших девушек всех
женихов. Это безобразие!
-- Пожалуй, я сказал бы, что Америка вовсе не открыта, -- заметил
мистер Эрскин.-- Она еще только обнаружена.
-- О, я видела представительниц ее населения, -- неопределенным тоном
отозвалась герцогиня.-- И должна признать, что большинство из них --
прехорошенькие. И одеваются прекрасно. Все туалеты заказывают в Париже. Я, к
сожалению, не могу себе этого позволить.
-- Есть поговорка, что хорошие американцы после смерти отправляются в
Париж, -- изрек, хихикая, сэр Томас, у которого имелся в запасе большой