потолку в поисках воображаемой галерки.
-- Ну, пойдем, Сибила! -- нетерпеливо позвал Джеймс. Он пе выносил
аффектации, к которой так склонна была его мать.
Брат и сестра вышли на улицу, где солнечный свет спорил с ветром,
нагонявшим тучки, и пошли по унылой ЮстонРод. Прохожие удивленно
посматривали на угрюмого и нескладного паренька в дешевом, плохо сшитом
костюме, шедшего с такой изящной и грациозной девушкой. Он напоминал
деревенщинусадовника с прелестной розой.
По временам Джим хмурился, перехватывая чей-нибудь любопытный взгляд.
Он терпеть не мог, когда на него глазели, -- чувство, знакомое гениям только
на закате жизни, но никогда не оставляющее людей заурядных. Сибила же
совершенно не замечала, что ею любуются. В ее смехе звенела радость любви.
Она думала о Прекрасном Принце, но, чтобы ничто не мешало ей упиваться этими
мыслями, не говорила о нем, а болтала о корабле, на котором будет плавать
Джеймс, о золоте, которое он непременно найдет в Австралии, о воображаемой
красивой п богатой девушке, которую он спасет, освободив из рук разбойников
в красных рубахах. Сибила и мысли не допускала, что Джеймс на всю жизнь
останется простым матросом, или третьим помощником капитана, или кем-либо в
таком роде. Нет, нет! Жизнь моряка ужасна! Сидеть, как птица в клетке, на
каком-нибудь противном корабле, когда его то и дело атакуют с хриплым ревом
горбатые волны, а злой ветер гнет мачты и рвет паруса на длинные свистящие
ленты! Как только корабль прибудет в Мельбурн, Джеймсу следует вежливо
сказать капитану "прости" и высадиться на берег и сразу же отправиться на
золотые прииски. Недели не пройдет, как он найдет большущий самородок
чистого золота, какого еще никто никогда не находил, и перевезет его на
побережье в фургоне под охраной шести конных полицейских. Скрывающиеся в
зарослях бандиты трижды нападут на них, произойдет кровопролитная схватка, и
бандиты будут отброшены... Или нет, не надо никаких золотых приисков, там
ужас что творится, люди отравляют друг друга, в барах стрельба, ругань.
Лучше Джеймсу стать мирным фермером, разводить овец. И в один прекрасный
вечер, когда он верхом будет возвращаться домой, он увидит, как разбойник на
черном коне увозит прекрасную знатную девушку, пустится за ним в погоню и
спасет красавицу. Ну а потом она, конечно, влюбится в него, а он -- в нее, и
они поженятся, вернутся в Лондон и будут жить здесь, в большущем доме. Да,
да, Джеймса ждут впереди чудесные приключения. Только он должен быть
хорошим, не кипятиться и не транжирить денег.
-- Ты слушайся меня, Джеймс. Хотя я старше тебя только на год, я
гораздо лучше знаю жизнь... Да смотри же, пиши мне с каждой почтой! И молись
перед сном каждый вечер, а я тоже буду молиться за тебя. И через несколько
лет ты вернешься богатым и счастливым.
Джеймс слушал сестру угрюмо и молча. С тяжелым сердцем уезжал он из
дому. Да и не только предстоящая разлука удручала его и заставляла сердито
хмуриться. При всей своей неопытности юноша остро чувствовал, что Сибиле
угрожает опасность. От этого светского щеголя, который вздумал за ней
ухаживать, добра не жди! Он был аристократ -- и Джеймс ненавидел его,
ненавидел безотчетно, в силу какого-то классового инстинкта, ему самому
непонятного и потому еще более властного. Притом Джеймс, зная легкомыслие и
пустое тщеславие матери, чуял в этом грозную опасность для Сибилы и ее
счастья. В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает,
что мы их прощаем.
Мать! Джеймсу давно хотелось задать ей один вопрос -- вопрос, который
мучил его вот уже много месяцев. Фраза, случайно услышанная в театре,
глумливое шушуканье, донесшееся до него раз вечером, когда он ждал мать у
входа за кулисы, подняли в голове Джеймса целую бурю мучительных догадок.
Воспоминание об этом и сейчас ожгло его, как удар хлыста по лицу. Он сдвинул
брови так, что между ними прорезалась глубокая морщина, и с гримасой боли
судорожно прикусил нижнюю губу.
-- Да ты совсем меня не слушаешь, Джим! -- воскликнула вдруг Сибила.--
А я-то стараюсь, строю для тебя такие чудесные планы на будущее. Ну, скажи
же что-нибудь !
-- Что мне сказать?
-- Хотя бы, что ты будешь паймальчиком и не забудешь вас, -- сказала
Сибила с улыбкой. Джеймс пожал плечами.
-- Скорее ты забудешь меня, чем я тебя, Сибила.
Сибила покраснела.
-- Почему ты так думаешь, Джим?
-- Да вот, говорят, у тебя появился новый знакомый. Кто он? Почему ты
мне ничего о нем не рассказала? Это знакомство к добру не приведет.
-- Перестань, Джим! Не смей дурно говорить о нем! Я его люблю.
-- Господи, да тебе даже имя его неизвестно! -- возразил Джеймс.Кто он
такой? Я, кажется, имею право это знать.
-- Его зовут Прекрасный Принц. Разве тебе не нравится это имя? Ты его
запомни, глупый мальчик. Если бы ты увидел моего Принца, ты понял бы, что
лучше его нет никого на свете. Вот вернешься из Австралии, и тогда я вас
познакомлю. Он тебе очень понравится, Джим. Он всем нравится, а я... я люблю
его. Как жаль, что ты сегодня вечером не сможешь быть в театре. Он обещал
приехать. И я сегодня играю Джульетту. О, как я ее сыграю! Ты только
представь себе, Джим, -- играть Джульетту, когда сама влюблена и когда он
сидит перед тобой. Играть для него! Я даже боюсь, что испугаю всех зрителей.
Испугаю или приведу в восторг! Любовь возносит человека над самим собой...
Этот бедный Урод, мистер Айзеке, опять будет кричать в баре своим
собутыльникам, что я гений. Он верит в меня, а сегодня будет на меня
молиться. И это сделал мой Прекрасный Принц, моя чудесная любовь, бог
красоты! Я так жалка по сравнению с ним... Ну, так что же? Пословица
говорит: нищета вползает через дверь, а любовь влетает в окно. Наши
пословицы следовало бы переделать. Их придумывали зимой, а теперь лето...
Нет, для меня теперь весна, настоящий праздник цветов под голубым небом.
-- Он -- знатный человек, -- сказал Джеймс мрачно.
-- Он -- принц! -- пропела Сибила.-- Чего тебе еще?
-- Он хочет сделать тебя своей рабой.
-- А я дрожу при мысли о свободе.
-- Остерегайся его, Сибила!
-- Кто его увидел, боготворит его, а кто узнал -- верит ему.
-- Сибила, да он тебя совсем с ума свел!
Сибила рассмеялась и взяла брата под руку.
-- Джим, милый мой, ты рассуждаешь, как столетний старик. Когда-нибудь
сам влюбишься, тогда поймешь, что это такое. Ну, не дуйся же! Ты бы
радоваться должен, что, уезжая, оставляешь меня такой счастливой. Нам с
тобой тяжело жилось, ужасно тяжело и трудно. А теперь все пойдет подругому.
Ты едешь, чтобы увидеть новый мир, а мне он открылся здесь, в Лондоне... Вот
два свободных места, давай сядем и будем смотреть на нарядную публику.
Они уселись среди толпы отдыхающих, которые глазели на прохожих. На
клумбах у дорожки тюльпаны пылали дрожащими языками пламени. В воздухе
висела белая пыль, словно зыбкое облако ароматной пудры. Огромными пестрыми
бабочками порхали и качались над головами зонтики ярких цветов.
Сибила настойчиво расспрашивала брата, желая, чтобы он поделился с нею
своими планами и надеждами. Джеймс отвечал медленно и неохотно. Они
обменивались словами, как игроки обмениваются фишками. Сибилу угнетало то,
что она не может заразить Джеймса своей радостью. Единственным откликом,
который ей удалось вызвать, была легкая улыбка на его хмуром лице.
Вдруг перед ней промелькнули золотистые волосы, знакомые улыбающиеся
губы: мимо в открытом экипаже проехал с двумя дамами Дориан Грей.
Сибила вскочила.
-- Он!
-- Кто? -- спросил Джим.
-- Прекрасный Принц! -- ответила она, провожая глазами коляску.
Тут и Джим вскочил и крепко схватил ее за руку.
-- Где? Который? Да покажи же! Я должен его увидеть! Но в эту минуту
запряженный четверкой экипаж герцога Бервикского заслонил все впереди, а
когда он проехал, коляска Дориана была уже далеко.
-- Уехал! -- огорченно прошептала Сибила.-- Как жаль, что ты его не
видел!
-- Да, жаль. Потому что, если он тебя обидит, клянусь богом, я отыщу и
убью его.
Сибила в ужасе посмотрела на брата. А он еще раз повторил свои слова.
Они просвистели в воздухе, как кинжал, и люди стали оглядываться на Джеймса.
Стоявшая рядом дама захихикала.
-- Пойдем отсюда, Джим, пойдем! -- шепнула Сибила. Она стала
пробираться через толпу, и Джим, повеселевший после того, как облегчил душу,
пошел за нею.
Когда они дошли до статуи Ахилла, девушка обернулась. Она с сожалением
посмотрела на брата и покачала головой, а на губах ее трепетал смех.
-- Ты дурачок, Джим, настоящий дурачок и злой мальчишкавот и все. Ну,
можно ли говорить такие ужасные вещи! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты
попросту ревнуешь и потому несправедлив к нему. Ах, как бы я хотела, чтобы и
ты полюбил кого-нибудь ! Любовь делает человека добрее, а ты сказал злые
слова!
-- Мне уже шестнадцать лет, -- возразил Джим.-- И я знаю, что говорю.
Мать тебе не опора. Она не сумеет уберечь тебя. Экая досада, что я уезжаю!
Не подпиши я контракта, я послал бы к черту Австралию и остался бы с тобой.
-- Полно, Джим! Ты точьвточь как герои тех дурацких мелодрам, в которых
мама любила играть. Но я не хочу с тобой спорить. Ведь я только что видела
его, а видеть его -- это такое счастье! Не будем ссориться! Я уверена, что
ты никогда не причинишь зла человеку, которого я люблю, -- правда, Джим?
-- Пока ты его любишь, пожалуй, -- был угрюмый ответ.
-- Я буду любить его вечно, -- воскликнула Сибила.
-- А он тебя?
-- И он тоже.
-- Ну, тото. Пусть только попробует изменить!
Сибила невольно отшатнулась от брата. Но затем рассмеялась и положила
ему руку на плечо. Ведь он в ее глазах был еще мальчик.
У Мраморной Арки они сели в омнибус, и он довез их до грязного,
запущенного дома на ЮстонРод, где они жили. Был уже шестой час, а Сибиле
полагалось перед спектаклем полежать часдругой. Джим настоял, чтобы она
легла, объяснив, что он предпочитает проститься с нею в ее комнате, пока
мать внизу. Мать непременно разыграла бы при прощании трагическую сцену, а
он терпеть не может сцен.
И они простились в комнате Сибилы. В сердце юноши кипела ревность и
бешеная ненависть к чужаку, который, как ему казалось, встал между ним и
сестрой. Однако, когда Сибила обвила руками его шею и провела пальчиками по
его волосам, Джим размяк и поцеловал ее с искренней нежностью. Когда он
потом шел вниз по лестнице, глаза его были полны слез.
Внизу дожидалась мать. Она побранила его за опоздание. Джеймс ничего не
ответил и принялся за скудный обед. Мухи жужжали над столом, ползали по
грязной скатерти. Под грохот омнибусов и кебов Джеймс слушал монотонный
голос, отравлявший ему последние оставшиеся минуты.
Скоро он отодвинул в сторону тарелку и подпер голову руками. Он твердил
себе, что имеет право знать. Если правда то, что он подозревает, -- мать
давно должна была сказать ему об этом. Цепенея от страха, миссис Вэйн тайком
наблюдала за ним. Слова механически слетали с ее губ, пальцы комкали грязный
кружевной платочек. Когда часы пробили шесть, Джим встал и направился к
двери. Но по дороге остановился и оглянулся на мать. Взгляды их встретились,
и в глазах ее он прочел горячую мольбу о пощаде. Это только подлило масла в
огонь.
-- Мама, я хочу задать тебе один вопрос, -- начал он. Мать молчала, ее
глаза забегали по сторонам.
-- Скажи мне правду, я имею право знать: ты была замужем за моим отцом?
У миссис Вэйн вырвался глубокий вздох. То был вздох облегчения.
Страшная минута, которой она с такой тревогой ждала днем и ночью в течение
многих месяцев, наконец наступила, -- и вдруг ее страх исчез. Она даже была
этим несколько разочарована. Грубая прямота вопроса требовала столь же
прямого ответа. Решительная сцена без постепенной подготовки! Это было
нескладно, напоминало плохую репетицию.
-- Нет, -- отвечала она, удивляясь про себя тому, что в жизни все так
грубо и просто.
-- Значит, он был подлец? -- крикнул юноша, сжимая кулаки. Мать
покачала головой.
-- Нет. Я знала, что он не свободен. Но мы крепко любили друг друга.
Если бы он не умер, он бы нас обеспечил. Не осуждай его, сынок. Он был твой
отец и джентльмен. Да, да, он был знатного рода.
У Джеймса вырвалось проклятие.
-- Мне-то все равно, -- воскликнул он.-- Но ты смотри, чтобы с Сибилой
не случилось того же! Ведь тот, кто в нее влюблен или притворяется
влюбленным, тоже, наверное, "джентльмен знатного рода"?
На одно мгновение миссис Вэйн испытала унизительное чувство стыда.
Голова ее поникла, она отерла глаза трясущимися руками.
-- У Сибилы есть мать, -- прошептала она.А у меня ее не было.
Джеймс был тронут. Он подошел к матери и, наклонись, поцеловал ее.
-- Прости, мама, если я этими расспросами об отце сделал тебе больно,
-- сказал он.-- Но я не мог удержаться. Ну, мне пора. Прощай! И помни:
теперь тебе надо заботиться об одной только Спбиле. Можешь мне поверить,
если этот человек обидит мою сестру, я узнаю, кто он, разыщу его и убью, как
собаку. Клянусь!
Преувеличенная страстность угрозы и энергичныежесты, которыми
сопровождалась эта мелодраматическая тирада, пришлись миссис Вэйн по душе,
они словно окрашивали жизнь в более яркие краски. Сейчас она почувствовала
себя в своей стихии и вздохнула свободнее. Впервые за долгое время она
восхищалась сыном. Ей хотелось продлить эту волнующую сцену, но Джим круто
оборвал разговор. Нужно было снести вниз чемоданы, разыскать
запропастившийся куда-то теплый шарф. Слуга меблированных комнат, где они
жили, суетился, то вбегая, то убегая. Потом пришлось торговаться с
извозчиком... Момент был упущен, испорчен вульгарными мелочами. И миссис
Вэйн с удвоенным чувством разочарования махала из окна грязным кружевным
платочком вслед уезжавшему сыну. Какая прекрасная возможность упущена!
Впрочем, она немного утешилась, объявив Сибиле, что теперь, когда на ее
попечении осталась одна лишь дочь, в жизни ее образуется большая пустота.
Эта фраза ей понравилась, и она решила запомнить ее. Об угрозе Джеймса она
умолчала. Правда, высказана была эта угроза очень эффектно и драматично, но
лучше было о ней не поминать. Миссис Вэйн надеялась, что когда-нибудь они
все дружно посмеются над нею.
-- Ты, верно, уже слышал новость, Бэзил? -- такими словами лорд Генри
встретил в этот вечер Холлуорда, вошедшего в указанный ему лакеем отдельный
кабинет ресторана "Бристоль", где был сервирован обед на троих.
-- Нет, Гарри. А что за новость? -- спросил художник, отдавая пальто и
шляпу почтительно ожидавшему лакею.-- Надеюсь, не политическая? Политикой я
не интересуюсь. В палате общин едва ли найдется хоть один человек, на
которого художнику стоило бы расходовать краски. Правда, многие из них очень
нуждаются в побелке.
-- Дориан Грей собирается жениться, -- сказал лорд Генри, внимательно
глядя на Холлуорда.
Холлуорд вздрогнул и нахмурился.
-- Дориан! Женится! -- воскликнул он.-- Не может быть!
-- Однако это сущая правда.
-- На ком же?
-- На какой-то актриске.
-- Что-то мне не верится. Дориан не так безрассуден.
-- Дориан настолько умен, мой милый Бэзил, что не может время от
времени не делать глупостей.
-- Но брак не из тех "глупостей", которые делают "время от времени",
Гарри!
-- Так думают в Англии, но не в Америке, -- лениво возразил лорд Генри.
-- Впрочем, я не говорил, что Дориан женится. Я сказал только, что он
собирается жениться. Это далеко не одно и то же. Я, например, явно помню,
что женился, но совершенно не припоминаю, чтобы я собирался это сделать. И
склонен думать, что такого намерения у меня никогда не было.
-- Да ты подумай, Гарри, из какой семьи Дориан, как он богат, какое
положение занимает в обществе! Такой неравный брак простонапросто безумие!
-- Если хочешь, чтобы он женился на этой девушке, скажи ему то, что ты
сейчас сказал мне, Бэзил! Тогда он наверняка женится на ней. Самые нелепые
поступки человек совершает всегда из благороднейших побуждений.
-- Хоть бы это оказалась хорошая девушка! Очень печально, если Дориан
навсегда будет связан с какой-нибудь дрянью и этот брак заставит его
умственно и нравственно опуститься.
-- Хорошая ли она девушка? Она -- красавица, а это гораздо важнее, --
бросил лорд Генри, потягивая из стакана вермут с померанцевой.-- Дориан
утверждает, что она красавица, а в этих вещах он редко ошибается. Портрет,
который ты написал, научил его ценить красоту других людей. Да, да, и в этом
отношении портрет весьма благотворно повлиял на него... Сегодня вечером мы с
тобой увидим его избранницу, если только мальчик не забыл про наш уговор.
-- Ты все это серьезно говоришь, Гарри?
-- Совершенно серьезно, Бэзил. Не дай бог, чтобы мне пришлось говорить
когда-нибудь еще серьезнее, чем сейчас.
-- Но неужели ты одобряешь это, Гарри, -- продолжал художник, шагая по
комнате и кусая губы.-- Не может быть! Это просто какоето глупое увлечение.
-- А я никогда ничего не одобряю и не порицаю, -- это нелепейший подход
к жизни. Мы посланы в сей мир не для того, чтобы проповедовать свои
моральные предрассудки. Я не придаю никакого значения тому, что говорят
пошляки, и никогда не вмешиваюсь в жизнь людей мне приятных. Если человек
мне нравится, то все, в чем он себя проявляет, я нахожу прекрасным. Дориан
Грей влюбился в красивую девушку, которая играет Джульетту, и хочет жениться
на ней. Почему бы и нет? Женись он хотя бы на Мессалине -- от этого он не
станет менее интересен. Ты знаешь, я не сторонник брака. Главный вред брака
в том, что он вытравливает из человека эгоизм. А люди неэгоистичные
бесцветны, они утрачивают свою индивидуальность. Правда, есть люди, которых
брачная жизнь делает сложнее. Сохраняя свое "я", они дополняют его
множеством чужих "я". Такой человек вынужден жить более чем одной жизнью и
становится личностью высокоорганизованной, а это, я полагаю, и есть цель
нашего существования. Кроме того, всякое переживание ценно, и что бы ни
говорили против брака, -- это ведь, безусловно, какое-то новое переживание,
новый опыт. Надеюсь, что Дориан женится на этой девушке, будет с полгода
страстно обожать ее, а потом внезапно влюбится в другую. Тогда будет очень
интересно понаблюдать его.
-- Ты все это говоришь не всерьез, Гарри. Ведь, если жизнь Дориана
будет разбита, ты больше всех будешь этим огорчен. Право, ты гораздо лучше,
чем хочешь казаться.
Лорд Генри расхохотался.
-- Все мы готовы верить в других по той простой причине, что боимся за
себя. В основе оптимизма лежит чистейший страх. Мы приписываем нашим ближним
те добродетели, из которых можем извлечь выгоду для себя, и воображаем, что
делаем это из великодушия. Хвалим банкира, потому что хочется верить, что он
увеличит нам кредит в своем банке, и находим хорошие черты даже у разбойника
с большой дороги, в надежде что он пощадит наши карманы. Поверь, Бэзил, все,
что я говорю, я говорю вполне серьезно. Больше всего на свете я презираю
оптимизм... Ты боишься, что жизнь Дориана будет разбита, а, помоему,
разбитой можно считать лишь ту жизнь, которая остановилась в своем развитии.
Исправлять и переделывать человеческую натуру -- значит, только портить ее.
Ну а что касается женитьбы Дориана... Конечно, это глупость. Но есть иные,
более интересные формы близости между мужчиной и женщиной. И я неизменно
поощряю их... А вот и сам Дориан! От него ты узнаешь больше, чем от меня.
-- Гарри, Бэзил, дорогие мои, можете меня поздравить! -- сказал Дориан,
сбросив подбитый шелком плащ и пожимая руки друзьям.-- Никогда еще я не был
так счастлив. Разумеется, все это довольно неожиданно, как неожиданны все
чудеса в жизни. Но, мне кажется, я всегда искал и ждал именно этого.
Он порозовел от волнения и радости и был в эту минуту удивительно
красив.
-- Желаю вам большого счастья на всю жизнь, Дориан, -- сказал
Холлуорд.-- А почему же вы не сообщили мне о своей помолвке? Это
непростительно. Ведь Гарри вы известили.
-- А еще непростительнее то, что вы опоздали к обеду, -- вмешался лорд
Генри, с улыбкой положив руку на плечо Дориана.-- Ну, давайте сядем за стол
и посмотрим, каков новый здешний шефповар. И потом вы нам расскажете все по
порядку.
-- Да тут и рассказывать почти нечего, -- отозвался Дориан, когда они
уселись за небольшой круглый стол.-- Вот как все вышло: вчера вечером, уйдя
от вас, Гарри, я переоделся, пообедал в том итальянском ресторанчике на
Рупертстрит, куда вы меня водили, а в восемь часов отправился в театр.
Сибила играла Розалинду. Декорации были, конечно, ужасные, Орландо просто
смешон. Но Сибила! Ах, если бы вы ее видели! В костюме мальчика она просто
загляденье. На ней была зеленая бархатная куртка с рукавами цвета корицы,
коричневые короткие штаны, плотно обтягивавшие ноги, изящная зеленая шапочка
с соколиным пером, прикрепленным блестящей пряжкой, и плащ с капюшоном на
темнокрасной подкладке. Никогда еще она не казалась мне такой прелестной!
Своей хрупкой грацией она напоминала танагрскую статуэтку, которую я видел у
вас в студии, Бэзил. Волосы обрамляли ее личико, как темные листья --
бледную розу. А ее игра... ну, да вы сами сегодня увидите. Она просто
рождена для сцены. Я сидел в убогой ложе совершенно очарованный. Забыл, что
я в Лондоне, что у нас теперь девятнадцатый век. Я был с моей возлюбленной
далеко, в дремучем лесу, где не ступала нога человека... После спектакля я
пошел за кулисы и говорил е нею. Мы сидели рядом, и вдруг в ее глазах я
увидел выражение, какого никогда не замечал раньше. Губы мои нашли ее губы.
Мы поцеловались... Не могу вам передать, что я чувствовал в этот миг.
Казалось, вся моя жизнь сосредоточилась в этой чудесной минуте. Сибила вся
трепетала, как белый нарцисс на стебле... И вдруг опустилась на колени и
стала целовать мои руки. Знаю, мне не следовало бы рассказывать вам все это,
но я не могу удержаться... Помолвка наша, разумеется, -- строжайший секрет,
Сибила даже матери ничего не сказала. Не знаю, что запоют мои опекуны. Лорд
Рэдли, наверное, ужасно разгневается. Пусть сердится, мне все равно! Меньше
чем через год я буду совершеннолетний и смогу делать что хочу. Ну, скажите,
Бэзил, разве не прекрасно, что любить меня научила поэзия, что жену я нашел
в драмах Шекспира? Губы, которые Шекспир учил говорить, прошептали мне на
ухо свою тайну. Меня обнимали руки Розалинды, и я целовал Джульетту.
-- Да, Дориан, мне кажется, вы правы, -- с расстановкой отозвался
Холлуорд.
-- А сегодня вы с ней виделись? -- спросил лорд Генри. Дориан Грей
покачал головой.
-- Я оставил ее в Арденнских лесах -- и встречу снова в одном из садов
Вероны.
Лорд Генри в задумчивости отхлебнул глоток шампанского.
-- А когда же именно вы заговорили с нею о браке, Дориан? И что она
ответила? Или вы уже не помните?
-- Дорогой мой, я не делал ей официального предложения, потому что для
меня это был не деловой разговор. Я сказал, что люблю ее, а она ответила,
что недостойна быть моей женой. Недостойна! Господи, да для меня весь мир --
ничто в сравнении с ней!
-- Женщины в высшей степени практичный парод, -- пробормотал Генри.--
Они много практичнее нас. Мужчина в такие моменты частенько забывает
поговорить о браке, а женщина всегда напомнит ему об этом...
Холлуорд жестом остановил его.
-- Перестань, Гарри, ты обижаешь Дориана. Он не такой, как другие, он
слишком благороден, чтобы сделать женщину несчастной. Лорд Генри посмотрел
через стол на Дориана.
-- Дориан на меня никогда не сердится, -- возразил он.-- Я задал ему
этот вопрос из самого лучшего побуждения, единственного, которое оправдывает
какие бы то ни было вопросы: из простого любопытства. Хотел проверить свое
наблюдение, что обычно не мужчина женщине, аона ему делает предложение.
Только в буржуазных кругах бывает иначе. Но буржуазия ведь отстала от века.
Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.
-- Вы неисправимы, Гарри, но сердиться на вас невозможно. Когда увидите
Сибилу Вэйн, вы поймете, что обидеть ее способен только негодяй, человек без
сердца. Я не понимаю, как можно позорить ту, кого любишь. Я люблю Сибилу --
и хотел бы поставить ее на золотой пьедестал, видеть весь мир у ног моей
любимой. Что такое брак? Нерушимый обет. Вам это смешно? Не смейтесь, Гарри!
Именно такой обет хочу я дать. Доверие Сибилы обязывает меня быть честным,
ее вера в меня делает меня лучше! Когда Сибила со мной, я стыжусь всего
того, чему вы, Гарри, научили меня, и становлюсь совсем другим. Да, при
одном прикосновении ее руки я забываю вас и ваши увлекательные, но
отравляющие и неверные теории.
-- Какие именно? -- спросил лорд Генри, принимаясь за салат.
-- Ну, о жизни, о любви, о наслаждении... Вообще все ваши теории,
Гарри.
-- Единственное, что стоит возвести в теорию, это наслаждение, --
медленно произнес лорд Генри своим мелодичным голосом.-- Но, к сожалению,
теорию наслаждения я не вправе приписывать себе. Автор ее не я, а Природа.
Наслаждение -- тот пробный камень, которым она испытывает человека, и знак
ее благословения. Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда
хорошие люди бывают счастливы.
-- А кого ты называешь хорошим? -- воскликнул Бэзил Холлуорд.
-- Да, -- подхватил и Дориан, откинувшись на спинку стула и глядя на
лорда Генри поверх пышного букета пурпурных ирисов, стоявшего посреди
стола.-- Кто, повашему, хорош, Гарри?
-- Быть хорошим -- значит, жить в согласии с самим собой, -- пояснил
лорд Генри, обхватив ножку бокала тонкими белыми пальцами.-- А кто принужден
жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой. Своя жизнь --
-- Ну, пойдем, Сибила! -- нетерпеливо позвал Джеймс. Он пе выносил
аффектации, к которой так склонна была его мать.
Брат и сестра вышли на улицу, где солнечный свет спорил с ветром,
нагонявшим тучки, и пошли по унылой ЮстонРод. Прохожие удивленно
посматривали на угрюмого и нескладного паренька в дешевом, плохо сшитом
костюме, шедшего с такой изящной и грациозной девушкой. Он напоминал
деревенщинусадовника с прелестной розой.
По временам Джим хмурился, перехватывая чей-нибудь любопытный взгляд.
Он терпеть не мог, когда на него глазели, -- чувство, знакомое гениям только
на закате жизни, но никогда не оставляющее людей заурядных. Сибила же
совершенно не замечала, что ею любуются. В ее смехе звенела радость любви.
Она думала о Прекрасном Принце, но, чтобы ничто не мешало ей упиваться этими
мыслями, не говорила о нем, а болтала о корабле, на котором будет плавать
Джеймс, о золоте, которое он непременно найдет в Австралии, о воображаемой
красивой п богатой девушке, которую он спасет, освободив из рук разбойников
в красных рубахах. Сибила и мысли не допускала, что Джеймс на всю жизнь
останется простым матросом, или третьим помощником капитана, или кем-либо в
таком роде. Нет, нет! Жизнь моряка ужасна! Сидеть, как птица в клетке, на
каком-нибудь противном корабле, когда его то и дело атакуют с хриплым ревом
горбатые волны, а злой ветер гнет мачты и рвет паруса на длинные свистящие
ленты! Как только корабль прибудет в Мельбурн, Джеймсу следует вежливо
сказать капитану "прости" и высадиться на берег и сразу же отправиться на
золотые прииски. Недели не пройдет, как он найдет большущий самородок
чистого золота, какого еще никто никогда не находил, и перевезет его на
побережье в фургоне под охраной шести конных полицейских. Скрывающиеся в
зарослях бандиты трижды нападут на них, произойдет кровопролитная схватка, и
бандиты будут отброшены... Или нет, не надо никаких золотых приисков, там
ужас что творится, люди отравляют друг друга, в барах стрельба, ругань.
Лучше Джеймсу стать мирным фермером, разводить овец. И в один прекрасный
вечер, когда он верхом будет возвращаться домой, он увидит, как разбойник на
черном коне увозит прекрасную знатную девушку, пустится за ним в погоню и
спасет красавицу. Ну а потом она, конечно, влюбится в него, а он -- в нее, и
они поженятся, вернутся в Лондон и будут жить здесь, в большущем доме. Да,
да, Джеймса ждут впереди чудесные приключения. Только он должен быть
хорошим, не кипятиться и не транжирить денег.
-- Ты слушайся меня, Джеймс. Хотя я старше тебя только на год, я
гораздо лучше знаю жизнь... Да смотри же, пиши мне с каждой почтой! И молись
перед сном каждый вечер, а я тоже буду молиться за тебя. И через несколько
лет ты вернешься богатым и счастливым.
Джеймс слушал сестру угрюмо и молча. С тяжелым сердцем уезжал он из
дому. Да и не только предстоящая разлука удручала его и заставляла сердито
хмуриться. При всей своей неопытности юноша остро чувствовал, что Сибиле
угрожает опасность. От этого светского щеголя, который вздумал за ней
ухаживать, добра не жди! Он был аристократ -- и Джеймс ненавидел его,
ненавидел безотчетно, в силу какого-то классового инстинкта, ему самому
непонятного и потому еще более властного. Притом Джеймс, зная легкомыслие и
пустое тщеславие матери, чуял в этом грозную опасность для Сибилы и ее
счастья. В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает,
что мы их прощаем.
Мать! Джеймсу давно хотелось задать ей один вопрос -- вопрос, который
мучил его вот уже много месяцев. Фраза, случайно услышанная в театре,
глумливое шушуканье, донесшееся до него раз вечером, когда он ждал мать у
входа за кулисы, подняли в голове Джеймса целую бурю мучительных догадок.
Воспоминание об этом и сейчас ожгло его, как удар хлыста по лицу. Он сдвинул
брови так, что между ними прорезалась глубокая морщина, и с гримасой боли
судорожно прикусил нижнюю губу.
-- Да ты совсем меня не слушаешь, Джим! -- воскликнула вдруг Сибила.--
А я-то стараюсь, строю для тебя такие чудесные планы на будущее. Ну, скажи
же что-нибудь !
-- Что мне сказать?
-- Хотя бы, что ты будешь паймальчиком и не забудешь вас, -- сказала
Сибила с улыбкой. Джеймс пожал плечами.
-- Скорее ты забудешь меня, чем я тебя, Сибила.
Сибила покраснела.
-- Почему ты так думаешь, Джим?
-- Да вот, говорят, у тебя появился новый знакомый. Кто он? Почему ты
мне ничего о нем не рассказала? Это знакомство к добру не приведет.
-- Перестань, Джим! Не смей дурно говорить о нем! Я его люблю.
-- Господи, да тебе даже имя его неизвестно! -- возразил Джеймс.Кто он
такой? Я, кажется, имею право это знать.
-- Его зовут Прекрасный Принц. Разве тебе не нравится это имя? Ты его
запомни, глупый мальчик. Если бы ты увидел моего Принца, ты понял бы, что
лучше его нет никого на свете. Вот вернешься из Австралии, и тогда я вас
познакомлю. Он тебе очень понравится, Джим. Он всем нравится, а я... я люблю
его. Как жаль, что ты сегодня вечером не сможешь быть в театре. Он обещал
приехать. И я сегодня играю Джульетту. О, как я ее сыграю! Ты только
представь себе, Джим, -- играть Джульетту, когда сама влюблена и когда он
сидит перед тобой. Играть для него! Я даже боюсь, что испугаю всех зрителей.
Испугаю или приведу в восторг! Любовь возносит человека над самим собой...
Этот бедный Урод, мистер Айзеке, опять будет кричать в баре своим
собутыльникам, что я гений. Он верит в меня, а сегодня будет на меня
молиться. И это сделал мой Прекрасный Принц, моя чудесная любовь, бог
красоты! Я так жалка по сравнению с ним... Ну, так что же? Пословица
говорит: нищета вползает через дверь, а любовь влетает в окно. Наши
пословицы следовало бы переделать. Их придумывали зимой, а теперь лето...
Нет, для меня теперь весна, настоящий праздник цветов под голубым небом.
-- Он -- знатный человек, -- сказал Джеймс мрачно.
-- Он -- принц! -- пропела Сибила.-- Чего тебе еще?
-- Он хочет сделать тебя своей рабой.
-- А я дрожу при мысли о свободе.
-- Остерегайся его, Сибила!
-- Кто его увидел, боготворит его, а кто узнал -- верит ему.
-- Сибила, да он тебя совсем с ума свел!
Сибила рассмеялась и взяла брата под руку.
-- Джим, милый мой, ты рассуждаешь, как столетний старик. Когда-нибудь
сам влюбишься, тогда поймешь, что это такое. Ну, не дуйся же! Ты бы
радоваться должен, что, уезжая, оставляешь меня такой счастливой. Нам с
тобой тяжело жилось, ужасно тяжело и трудно. А теперь все пойдет подругому.
Ты едешь, чтобы увидеть новый мир, а мне он открылся здесь, в Лондоне... Вот
два свободных места, давай сядем и будем смотреть на нарядную публику.
Они уселись среди толпы отдыхающих, которые глазели на прохожих. На
клумбах у дорожки тюльпаны пылали дрожащими языками пламени. В воздухе
висела белая пыль, словно зыбкое облако ароматной пудры. Огромными пестрыми
бабочками порхали и качались над головами зонтики ярких цветов.
Сибила настойчиво расспрашивала брата, желая, чтобы он поделился с нею
своими планами и надеждами. Джеймс отвечал медленно и неохотно. Они
обменивались словами, как игроки обмениваются фишками. Сибилу угнетало то,
что она не может заразить Джеймса своей радостью. Единственным откликом,
который ей удалось вызвать, была легкая улыбка на его хмуром лице.
Вдруг перед ней промелькнули золотистые волосы, знакомые улыбающиеся
губы: мимо в открытом экипаже проехал с двумя дамами Дориан Грей.
Сибила вскочила.
-- Он!
-- Кто? -- спросил Джим.
-- Прекрасный Принц! -- ответила она, провожая глазами коляску.
Тут и Джим вскочил и крепко схватил ее за руку.
-- Где? Который? Да покажи же! Я должен его увидеть! Но в эту минуту
запряженный четверкой экипаж герцога Бервикского заслонил все впереди, а
когда он проехал, коляска Дориана была уже далеко.
-- Уехал! -- огорченно прошептала Сибила.-- Как жаль, что ты его не
видел!
-- Да, жаль. Потому что, если он тебя обидит, клянусь богом, я отыщу и
убью его.
Сибила в ужасе посмотрела на брата. А он еще раз повторил свои слова.
Они просвистели в воздухе, как кинжал, и люди стали оглядываться на Джеймса.
Стоявшая рядом дама захихикала.
-- Пойдем отсюда, Джим, пойдем! -- шепнула Сибила. Она стала
пробираться через толпу, и Джим, повеселевший после того, как облегчил душу,
пошел за нею.
Когда они дошли до статуи Ахилла, девушка обернулась. Она с сожалением
посмотрела на брата и покачала головой, а на губах ее трепетал смех.
-- Ты дурачок, Джим, настоящий дурачок и злой мальчишкавот и все. Ну,
можно ли говорить такие ужасные вещи! Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты
попросту ревнуешь и потому несправедлив к нему. Ах, как бы я хотела, чтобы и
ты полюбил кого-нибудь ! Любовь делает человека добрее, а ты сказал злые
слова!
-- Мне уже шестнадцать лет, -- возразил Джим.-- И я знаю, что говорю.
Мать тебе не опора. Она не сумеет уберечь тебя. Экая досада, что я уезжаю!
Не подпиши я контракта, я послал бы к черту Австралию и остался бы с тобой.
-- Полно, Джим! Ты точьвточь как герои тех дурацких мелодрам, в которых
мама любила играть. Но я не хочу с тобой спорить. Ведь я только что видела
его, а видеть его -- это такое счастье! Не будем ссориться! Я уверена, что
ты никогда не причинишь зла человеку, которого я люблю, -- правда, Джим?
-- Пока ты его любишь, пожалуй, -- был угрюмый ответ.
-- Я буду любить его вечно, -- воскликнула Сибила.
-- А он тебя?
-- И он тоже.
-- Ну, тото. Пусть только попробует изменить!
Сибила невольно отшатнулась от брата. Но затем рассмеялась и положила
ему руку на плечо. Ведь он в ее глазах был еще мальчик.
У Мраморной Арки они сели в омнибус, и он довез их до грязного,
запущенного дома на ЮстонРод, где они жили. Был уже шестой час, а Сибиле
полагалось перед спектаклем полежать часдругой. Джим настоял, чтобы она
легла, объяснив, что он предпочитает проститься с нею в ее комнате, пока
мать внизу. Мать непременно разыграла бы при прощании трагическую сцену, а
он терпеть не может сцен.
И они простились в комнате Сибилы. В сердце юноши кипела ревность и
бешеная ненависть к чужаку, который, как ему казалось, встал между ним и
сестрой. Однако, когда Сибила обвила руками его шею и провела пальчиками по
его волосам, Джим размяк и поцеловал ее с искренней нежностью. Когда он
потом шел вниз по лестнице, глаза его были полны слез.
Внизу дожидалась мать. Она побранила его за опоздание. Джеймс ничего не
ответил и принялся за скудный обед. Мухи жужжали над столом, ползали по
грязной скатерти. Под грохот омнибусов и кебов Джеймс слушал монотонный
голос, отравлявший ему последние оставшиеся минуты.
Скоро он отодвинул в сторону тарелку и подпер голову руками. Он твердил
себе, что имеет право знать. Если правда то, что он подозревает, -- мать
давно должна была сказать ему об этом. Цепенея от страха, миссис Вэйн тайком
наблюдала за ним. Слова механически слетали с ее губ, пальцы комкали грязный
кружевной платочек. Когда часы пробили шесть, Джим встал и направился к
двери. Но по дороге остановился и оглянулся на мать. Взгляды их встретились,
и в глазах ее он прочел горячую мольбу о пощаде. Это только подлило масла в
огонь.
-- Мама, я хочу задать тебе один вопрос, -- начал он. Мать молчала, ее
глаза забегали по сторонам.
-- Скажи мне правду, я имею право знать: ты была замужем за моим отцом?
У миссис Вэйн вырвался глубокий вздох. То был вздох облегчения.
Страшная минута, которой она с такой тревогой ждала днем и ночью в течение
многих месяцев, наконец наступила, -- и вдруг ее страх исчез. Она даже была
этим несколько разочарована. Грубая прямота вопроса требовала столь же
прямого ответа. Решительная сцена без постепенной подготовки! Это было
нескладно, напоминало плохую репетицию.
-- Нет, -- отвечала она, удивляясь про себя тому, что в жизни все так
грубо и просто.
-- Значит, он был подлец? -- крикнул юноша, сжимая кулаки. Мать
покачала головой.
-- Нет. Я знала, что он не свободен. Но мы крепко любили друг друга.
Если бы он не умер, он бы нас обеспечил. Не осуждай его, сынок. Он был твой
отец и джентльмен. Да, да, он был знатного рода.
У Джеймса вырвалось проклятие.
-- Мне-то все равно, -- воскликнул он.-- Но ты смотри, чтобы с Сибилой
не случилось того же! Ведь тот, кто в нее влюблен или притворяется
влюбленным, тоже, наверное, "джентльмен знатного рода"?
На одно мгновение миссис Вэйн испытала унизительное чувство стыда.
Голова ее поникла, она отерла глаза трясущимися руками.
-- У Сибилы есть мать, -- прошептала она.А у меня ее не было.
Джеймс был тронут. Он подошел к матери и, наклонись, поцеловал ее.
-- Прости, мама, если я этими расспросами об отце сделал тебе больно,
-- сказал он.-- Но я не мог удержаться. Ну, мне пора. Прощай! И помни:
теперь тебе надо заботиться об одной только Спбиле. Можешь мне поверить,
если этот человек обидит мою сестру, я узнаю, кто он, разыщу его и убью, как
собаку. Клянусь!
Преувеличенная страстность угрозы и энергичныежесты, которыми
сопровождалась эта мелодраматическая тирада, пришлись миссис Вэйн по душе,
они словно окрашивали жизнь в более яркие краски. Сейчас она почувствовала
себя в своей стихии и вздохнула свободнее. Впервые за долгое время она
восхищалась сыном. Ей хотелось продлить эту волнующую сцену, но Джим круто
оборвал разговор. Нужно было снести вниз чемоданы, разыскать
запропастившийся куда-то теплый шарф. Слуга меблированных комнат, где они
жили, суетился, то вбегая, то убегая. Потом пришлось торговаться с
извозчиком... Момент был упущен, испорчен вульгарными мелочами. И миссис
Вэйн с удвоенным чувством разочарования махала из окна грязным кружевным
платочком вслед уезжавшему сыну. Какая прекрасная возможность упущена!
Впрочем, она немного утешилась, объявив Сибиле, что теперь, когда на ее
попечении осталась одна лишь дочь, в жизни ее образуется большая пустота.
Эта фраза ей понравилась, и она решила запомнить ее. Об угрозе Джеймса она
умолчала. Правда, высказана была эта угроза очень эффектно и драматично, но
лучше было о ней не поминать. Миссис Вэйн надеялась, что когда-нибудь они
все дружно посмеются над нею.
-- Ты, верно, уже слышал новость, Бэзил? -- такими словами лорд Генри
встретил в этот вечер Холлуорда, вошедшего в указанный ему лакеем отдельный
кабинет ресторана "Бристоль", где был сервирован обед на троих.
-- Нет, Гарри. А что за новость? -- спросил художник, отдавая пальто и
шляпу почтительно ожидавшему лакею.-- Надеюсь, не политическая? Политикой я
не интересуюсь. В палате общин едва ли найдется хоть один человек, на
которого художнику стоило бы расходовать краски. Правда, многие из них очень
нуждаются в побелке.
-- Дориан Грей собирается жениться, -- сказал лорд Генри, внимательно
глядя на Холлуорда.
Холлуорд вздрогнул и нахмурился.
-- Дориан! Женится! -- воскликнул он.-- Не может быть!
-- Однако это сущая правда.
-- На ком же?
-- На какой-то актриске.
-- Что-то мне не верится. Дориан не так безрассуден.
-- Дориан настолько умен, мой милый Бэзил, что не может время от
времени не делать глупостей.
-- Но брак не из тех "глупостей", которые делают "время от времени",
Гарри!
-- Так думают в Англии, но не в Америке, -- лениво возразил лорд Генри.
-- Впрочем, я не говорил, что Дориан женится. Я сказал только, что он
собирается жениться. Это далеко не одно и то же. Я, например, явно помню,
что женился, но совершенно не припоминаю, чтобы я собирался это сделать. И
склонен думать, что такого намерения у меня никогда не было.
-- Да ты подумай, Гарри, из какой семьи Дориан, как он богат, какое
положение занимает в обществе! Такой неравный брак простонапросто безумие!
-- Если хочешь, чтобы он женился на этой девушке, скажи ему то, что ты
сейчас сказал мне, Бэзил! Тогда он наверняка женится на ней. Самые нелепые
поступки человек совершает всегда из благороднейших побуждений.
-- Хоть бы это оказалась хорошая девушка! Очень печально, если Дориан
навсегда будет связан с какой-нибудь дрянью и этот брак заставит его
умственно и нравственно опуститься.
-- Хорошая ли она девушка? Она -- красавица, а это гораздо важнее, --
бросил лорд Генри, потягивая из стакана вермут с померанцевой.-- Дориан
утверждает, что она красавица, а в этих вещах он редко ошибается. Портрет,
который ты написал, научил его ценить красоту других людей. Да, да, и в этом
отношении портрет весьма благотворно повлиял на него... Сегодня вечером мы с
тобой увидим его избранницу, если только мальчик не забыл про наш уговор.
-- Ты все это серьезно говоришь, Гарри?
-- Совершенно серьезно, Бэзил. Не дай бог, чтобы мне пришлось говорить
когда-нибудь еще серьезнее, чем сейчас.
-- Но неужели ты одобряешь это, Гарри, -- продолжал художник, шагая по
комнате и кусая губы.-- Не может быть! Это просто какоето глупое увлечение.
-- А я никогда ничего не одобряю и не порицаю, -- это нелепейший подход
к жизни. Мы посланы в сей мир не для того, чтобы проповедовать свои
моральные предрассудки. Я не придаю никакого значения тому, что говорят
пошляки, и никогда не вмешиваюсь в жизнь людей мне приятных. Если человек
мне нравится, то все, в чем он себя проявляет, я нахожу прекрасным. Дориан
Грей влюбился в красивую девушку, которая играет Джульетту, и хочет жениться
на ней. Почему бы и нет? Женись он хотя бы на Мессалине -- от этого он не
станет менее интересен. Ты знаешь, я не сторонник брака. Главный вред брака
в том, что он вытравливает из человека эгоизм. А люди неэгоистичные
бесцветны, они утрачивают свою индивидуальность. Правда, есть люди, которых
брачная жизнь делает сложнее. Сохраняя свое "я", они дополняют его
множеством чужих "я". Такой человек вынужден жить более чем одной жизнью и
становится личностью высокоорганизованной, а это, я полагаю, и есть цель
нашего существования. Кроме того, всякое переживание ценно, и что бы ни
говорили против брака, -- это ведь, безусловно, какое-то новое переживание,
новый опыт. Надеюсь, что Дориан женится на этой девушке, будет с полгода
страстно обожать ее, а потом внезапно влюбится в другую. Тогда будет очень
интересно понаблюдать его.
-- Ты все это говоришь не всерьез, Гарри. Ведь, если жизнь Дориана
будет разбита, ты больше всех будешь этим огорчен. Право, ты гораздо лучше,
чем хочешь казаться.
Лорд Генри расхохотался.
-- Все мы готовы верить в других по той простой причине, что боимся за
себя. В основе оптимизма лежит чистейший страх. Мы приписываем нашим ближним
те добродетели, из которых можем извлечь выгоду для себя, и воображаем, что
делаем это из великодушия. Хвалим банкира, потому что хочется верить, что он
увеличит нам кредит в своем банке, и находим хорошие черты даже у разбойника
с большой дороги, в надежде что он пощадит наши карманы. Поверь, Бэзил, все,
что я говорю, я говорю вполне серьезно. Больше всего на свете я презираю
оптимизм... Ты боишься, что жизнь Дориана будет разбита, а, помоему,
разбитой можно считать лишь ту жизнь, которая остановилась в своем развитии.
Исправлять и переделывать человеческую натуру -- значит, только портить ее.
Ну а что касается женитьбы Дориана... Конечно, это глупость. Но есть иные,
более интересные формы близости между мужчиной и женщиной. И я неизменно
поощряю их... А вот и сам Дориан! От него ты узнаешь больше, чем от меня.
-- Гарри, Бэзил, дорогие мои, можете меня поздравить! -- сказал Дориан,
сбросив подбитый шелком плащ и пожимая руки друзьям.-- Никогда еще я не был
так счастлив. Разумеется, все это довольно неожиданно, как неожиданны все
чудеса в жизни. Но, мне кажется, я всегда искал и ждал именно этого.
Он порозовел от волнения и радости и был в эту минуту удивительно
красив.
-- Желаю вам большого счастья на всю жизнь, Дориан, -- сказал
Холлуорд.-- А почему же вы не сообщили мне о своей помолвке? Это
непростительно. Ведь Гарри вы известили.
-- А еще непростительнее то, что вы опоздали к обеду, -- вмешался лорд
Генри, с улыбкой положив руку на плечо Дориана.-- Ну, давайте сядем за стол
и посмотрим, каков новый здешний шефповар. И потом вы нам расскажете все по
порядку.
-- Да тут и рассказывать почти нечего, -- отозвался Дориан, когда они
уселись за небольшой круглый стол.-- Вот как все вышло: вчера вечером, уйдя
от вас, Гарри, я переоделся, пообедал в том итальянском ресторанчике на
Рупертстрит, куда вы меня водили, а в восемь часов отправился в театр.
Сибила играла Розалинду. Декорации были, конечно, ужасные, Орландо просто
смешон. Но Сибила! Ах, если бы вы ее видели! В костюме мальчика она просто
загляденье. На ней была зеленая бархатная куртка с рукавами цвета корицы,
коричневые короткие штаны, плотно обтягивавшие ноги, изящная зеленая шапочка
с соколиным пером, прикрепленным блестящей пряжкой, и плащ с капюшоном на
темнокрасной подкладке. Никогда еще она не казалась мне такой прелестной!
Своей хрупкой грацией она напоминала танагрскую статуэтку, которую я видел у
вас в студии, Бэзил. Волосы обрамляли ее личико, как темные листья --
бледную розу. А ее игра... ну, да вы сами сегодня увидите. Она просто
рождена для сцены. Я сидел в убогой ложе совершенно очарованный. Забыл, что
я в Лондоне, что у нас теперь девятнадцатый век. Я был с моей возлюбленной
далеко, в дремучем лесу, где не ступала нога человека... После спектакля я
пошел за кулисы и говорил е нею. Мы сидели рядом, и вдруг в ее глазах я
увидел выражение, какого никогда не замечал раньше. Губы мои нашли ее губы.
Мы поцеловались... Не могу вам передать, что я чувствовал в этот миг.
Казалось, вся моя жизнь сосредоточилась в этой чудесной минуте. Сибила вся
трепетала, как белый нарцисс на стебле... И вдруг опустилась на колени и
стала целовать мои руки. Знаю, мне не следовало бы рассказывать вам все это,
но я не могу удержаться... Помолвка наша, разумеется, -- строжайший секрет,
Сибила даже матери ничего не сказала. Не знаю, что запоют мои опекуны. Лорд
Рэдли, наверное, ужасно разгневается. Пусть сердится, мне все равно! Меньше
чем через год я буду совершеннолетний и смогу делать что хочу. Ну, скажите,
Бэзил, разве не прекрасно, что любить меня научила поэзия, что жену я нашел
в драмах Шекспира? Губы, которые Шекспир учил говорить, прошептали мне на
ухо свою тайну. Меня обнимали руки Розалинды, и я целовал Джульетту.
-- Да, Дориан, мне кажется, вы правы, -- с расстановкой отозвался
Холлуорд.
-- А сегодня вы с ней виделись? -- спросил лорд Генри. Дориан Грей
покачал головой.
-- Я оставил ее в Арденнских лесах -- и встречу снова в одном из садов
Вероны.
Лорд Генри в задумчивости отхлебнул глоток шампанского.
-- А когда же именно вы заговорили с нею о браке, Дориан? И что она
ответила? Или вы уже не помните?
-- Дорогой мой, я не делал ей официального предложения, потому что для
меня это был не деловой разговор. Я сказал, что люблю ее, а она ответила,
что недостойна быть моей женой. Недостойна! Господи, да для меня весь мир --
ничто в сравнении с ней!
-- Женщины в высшей степени практичный парод, -- пробормотал Генри.--
Они много практичнее нас. Мужчина в такие моменты частенько забывает
поговорить о браке, а женщина всегда напомнит ему об этом...
Холлуорд жестом остановил его.
-- Перестань, Гарри, ты обижаешь Дориана. Он не такой, как другие, он
слишком благороден, чтобы сделать женщину несчастной. Лорд Генри посмотрел
через стол на Дориана.
-- Дориан на меня никогда не сердится, -- возразил он.-- Я задал ему
этот вопрос из самого лучшего побуждения, единственного, которое оправдывает
какие бы то ни было вопросы: из простого любопытства. Хотел проверить свое
наблюдение, что обычно не мужчина женщине, аона ему делает предложение.
Только в буржуазных кругах бывает иначе. Но буржуазия ведь отстала от века.
Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.
-- Вы неисправимы, Гарри, но сердиться на вас невозможно. Когда увидите
Сибилу Вэйн, вы поймете, что обидеть ее способен только негодяй, человек без
сердца. Я не понимаю, как можно позорить ту, кого любишь. Я люблю Сибилу --
и хотел бы поставить ее на золотой пьедестал, видеть весь мир у ног моей
любимой. Что такое брак? Нерушимый обет. Вам это смешно? Не смейтесь, Гарри!
Именно такой обет хочу я дать. Доверие Сибилы обязывает меня быть честным,
ее вера в меня делает меня лучше! Когда Сибила со мной, я стыжусь всего
того, чему вы, Гарри, научили меня, и становлюсь совсем другим. Да, при
одном прикосновении ее руки я забываю вас и ваши увлекательные, но
отравляющие и неверные теории.
-- Какие именно? -- спросил лорд Генри, принимаясь за салат.
-- Ну, о жизни, о любви, о наслаждении... Вообще все ваши теории,
Гарри.
-- Единственное, что стоит возвести в теорию, это наслаждение, --
медленно произнес лорд Генри своим мелодичным голосом.-- Но, к сожалению,
теорию наслаждения я не вправе приписывать себе. Автор ее не я, а Природа.
Наслаждение -- тот пробный камень, которым она испытывает человека, и знак
ее благословения. Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда
хорошие люди бывают счастливы.
-- А кого ты называешь хорошим? -- воскликнул Бэзил Холлуорд.
-- Да, -- подхватил и Дориан, откинувшись на спинку стула и глядя на
лорда Генри поверх пышного букета пурпурных ирисов, стоявшего посреди
стола.-- Кто, повашему, хорош, Гарри?
-- Быть хорошим -- значит, жить в согласии с самим собой, -- пояснил
лорд Генри, обхватив ножку бокала тонкими белыми пальцами.-- А кто принужден
жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой. Своя жизнь --