Страница:
— Вот все и кончилось, — сказал Танис. — Добро восторжествовало…
— Добро? Восторжествовало? — хитро поглядывая на него, переспросил Фисбен. — Отнюдь, полуэльф. Отнюдь. Восстановилось равновесие, и не более того. Злые драконы не будут изгнаны. Они останутся в мире, — как, впрочем, и добрые. Маятник снова раскачивается без помех…
— И ради этого было положено столько страданий?.. — спросила Лорана. Подойдя к ним, она встала подле Таниса. — Почему Добро не одержит победу и не изгонит Зло навсегда?
— Неужели ты так ничему и не научилась, юная госпожа? — Фисбен с упреком погрозил ей костлявым пальцем. — А ведь было время на свете, когда Добро держало верх. И знаешь, когда? Непосредственно перед Катаклизмом!.. Да, милые мои, — видя их изумление, продолжал он. — Король-Жрец Истара был слугою Добра. Вас это удивляет? А не должно бы: вы все видели, что может натворить такое «добро». Возьмите хоть эльфов, древнейшее воплощение благодати. Что мы тут имеем? Высокомерие, нетерпимость и искреннее убеждение: «Я прав, а значит, все, кто верует по-другому, — неправы…» Мы, Боги, видели, какую беду грозило навлечь на мир подобное самодовольство. Мы видели, сколько доброго и благого безжалостно уничтожалось только потому, что его не поняли или не сумели истолковать. А еще мы видели Владычицу Тьмы, дожидавшуюся своего часа. Перекошенные весы рано или поздно опрокинутся, и тогда-то она вернется, чтобы погрузить мир во тьму… Вот зачем понадобился Катаклизм. Мы горевали о невинных. Мы скорбели и о виноватых. Но мир должен был быть подготовлен, не то тьму не удалось бы рассеять никогда… Но довольно нравоучений, — сказал Фисбен, от которого не укрылся зевок Тассельхофа. — Мне пора. Куча дел, понимаете ли. Ну и ночка выдалась… И, повернувшись, он заковылял к похрапывавшему золотому дракону.
— Подожди! — вдруг сказал Танис. — Фисбен… То есть Паладайн… Не случалось ли тебе бывать в Утехе, в гостинице «Последний Приют»?
— Гостиница? В Утехе?.. — старец задумался, поглаживая бороду.
—Гостиница… До чего же их много… Хотя погодите: припоминаю восхитительную картошку со специями! Точно! — Он оглянулся на Таниса, и глаза его заблестели. — Точно, мне случалось бывать там и рассказывать сказки ребятишкам. Замечательное местечко, эта гостиница. Припоминаю один вечер, когда туда пожаловала прекрасная молодая женщина, такая золотоволосая… Из племени варваров, кажется. Она спела песню о голубом хрустальном жезле, и тут началась ужасная свалка…
— Но ведь это ты начал звать стражу! — воскликнул Танис. — Это ты втравил нас в…
— Я всего лишь расставил декорации, парень, но никакого либретто вам не раздавал, — хитро улыбнулся Фисбен. — Все роли вы составили сами. — Он посмотрел на Лорану, потом на Таниса и покачал головой. — Признаться, я мог бы чуть-чуть подправить… Кое-что, кое-где… Но не в том суть. — И, вновь отвернувшись от них, он заорал на дракона: — А ну живо просыпайся, ты, засиженный мухами, заеденный блохами лежебока!
— Заеденный блохами!.. — Пирит моментально раскрыл глаза. — От старой бездарности слышу! Да ты посреди зимы воду в лед не превратишь!
— Что-о?! — Фисбен пришел в невероятную ярость и принялся тыкать дракона своим посохом. — Ну, сейчас ты у меня дождешься! — Выудив из кармана потрепанную книгу заклинаний, он принялся листать страницы. -Огненный шар… Огненный шар… Где же я его видел… И, продолжая рассеянно бормотать, старый маг полез на спину Пириту.
— Ну? Готов? — ледяным тоном осведомился древний дракон и, не дожидаясь ответа, расправил скрипучие крылья. Взмахнул ими несколько раз, болезненно разминая старые кости, и изготовился ко взлету.
— Стой! Моя шляпа!.. — не своим голосом закричал Фисбен.
Слишком поздно. Вовсю работая крыльями, дракон неуверенно оторвался от скального кряжа. Повисел немного над пропастью, над самой кромкой утеса… Потом оседлал ночной ветерок и воспарил в темноту.
— Сейчас же вернись, ты, давно свихнувшийся…
— Фисбен! — окликнул Тас.
— Моя шляпа!.. — долетел голос мага.
— Фисбен! — снова крикнул Тас. — Она… Но старик и дракон были уже далеко. Было видно, как поблескивали в лучах Солинари чешуи дракона. Две сверкающие золотые пылинки становились все меньше…
— …Она у тебя на голове, — со вздохом договорил кендер.
Еще какое-то время спутники молча смотрели вслед улетевшему дракону. Потом вернулись к костру.
— Не поможешь, Карамон? — попросил Танис. Он понемногу расстегивал на себе офицерские доспехи и сбрасывал их со скалы. Кружась, они улетали вниз, в темноту. — А ты свою?.. — спросил он, покончив с этим занятием.
— Я свою, пожалуй, приберегу пока. Путь наш еще долог, и опасностей, надо думать, будет предостаточно… — Карамон махнул рукой в сторону горящего города. — Рейстлин был прав: люди-ящеры нисколько не подобреют оттого, что у них не стало Владычицы…
— Куда же ты думаешь направиться? — спросил Танис. Наконец-то он дышал полной грудью. Ночь стояла по-весеннему теплая, в воздухе пахло пробуждающейся зеленью. Избавившись от ненавистных лат, Танис уселся под деревьями, что росли возле края утеса, обращенного к Храму. Лорана подошла к нему и села поблизости — но не рядом. Обхватив руками колени, девушка опустила на них подбородок и задумчиво уставилась вдаль.
— Мы с Тикой уже думали об этом, — сказал Карамон, подсаживаясь к полуэльфу вдвоем с подругой. Они с Тикой переглянулись: никто из них не хотел начинать первым. Потом Карамон прокашлялся. — Мы собрались вернуться в Утеху, Танис. А значит, мы, верно, опять расстанемся, потому что… Он умолк, не в силах договорить.
— Потому что мы знаем — вы наверняка захотите вернуться в Каламан, — негромко докончила Тика. — Мы уж советовались, не пойти ли нам с вами. Там ведь по-прежнему болтается та летучая цитадель… Да еще разбежавшиеся дракониды… Нам бы тоже повидаться и с Речным Ветром, и с Золотой Луной, и с Гилтанасом. Но…
— Но я хочу домой, Танис, — тяжело выговорил Карамон. И добавил, предвидя возражения полуэльфа: — Я знаю, дома будет непросто, ведь Утеха разрушена… Сожжена… Но я тут все думал про Эльхану и ее народ, которому придется заново обживать Сильванести. Спасибо и на том, что нашу Утеху не превратили во что-нибудь подобное… Я буду нужен в Утехе. Все будут отстраиваться… Им пригодится моя силенка… Ну, а я уж больно привык… Быть кому-нибудь нужным… Тика прижалась щекой к его плечу, и он нежно взлохматил ей волосы. Танис понимающе кивнул. Он тоже не отказался бы снова заглянуть в Утеху, вот только… Она больше не была ему домом. Как он сможет чувствовать себя там дома без Флинта, Стурма и… И остальных…
— Ну, а ты, Тас? — с улыбкой спросил он кендера, который устало подошел к ним, волоча бурдючок, наполненный водой из ближайшего ручейка. -Пойдешь с нами в Каламан?
Тас покраснел.
— Нет, Танис, — выговорил он смущенно. — Видишь ли… Поскольку тут совсем рядом… Я не отказался бы заглянуть к себе на родину. Мы ведь Повелителя Драконов пристукнули, Танис! — сообщил он полуэльфу, гордо приподняв подбородок. — Сами! Вот!.. Теперь все народы станут нас уважать, а про нашего вождя, Кронина Чертополоха, так и вовсе сложат легенды!
Танис поскреб в бороде, пряча улыбку. Не стоило говорить Тасу, что убитый кендерами Повелитель был всего лишь Младшим Командиром Тоэдом, трусливым и разжиревшим.
— Я думаю, что легенды сложат не только о Кронине, — совершенно серьезно сказала Лорана. — Деды будут рассказывать внукам о кендере, который разбил Око Дракона, о кендере, который храбро бился на стенах Башни Верховного Жреца, о кендере, который готов был отдать жизнь, чтобы вырвать друга из лап Владычицы Тьмы…
— Ну, зашибись!.. — восхитился Тас. — А кто это такой?.. — И тут до него дошло, о ком говорила Лорана. — Ой!.. — Тас покраснел до кончиков заостренных ушей и шлепнулся на камень, не находя слов.
Карамон и Тика сидели под деревом, прислонившись к стволу, и лица обоих — пусть хотя бы на время — полнил безмятежный покой. Танис невольно позавидовал им и спросил себя, будет ли когда-нибудь подобный покой дарован ему самому. Он повернулся к Лоране. Она смотрела мимо него, в пламенеющие небеса, и мысли ее пребывали где-то далеко-далеко.
— Лорана… — неверным голосом выговорил он. Прекрасное лицо обратилось к нему, и он едва смог продолжать: — Лорана, ты когда-то подарила мне это… — И он протянул ей на ладони золотое колечко. — Тогда мы с тобой оба не знали, что такое настоящая преданность и любовь. Теперь же… Теперь это кольцо так много для меня значит, Лорана… В том сновидении оно помогло мне вырваться из кошмара, точно так же, как твоя любовь спасла меня от тьмы в моей собственной душе… — Он помолчал: даже и теперь глубоко внутри шевельнулась тень сожаления. — Я хотел бы носить его… Если ты мне позволишь. Я хотел бы подарить тебе такое же… Лорана долго рассматривала кольцо у него на ладони. Потом, так и не произнеся ни слова, взяла его… И неожиданным движением метнула за край скалы, в пропасть. Танис ахнул и едва не вскочил. Колечко ярко сверкнуло в алых лучах Лунитари — и скрылось в темноте.
— Видимо, это и есть ответ, которого я заслужил, — сказал Танис. -Что ж, я тебя не виню… Лорана вновь повернулась к нему. Ее лицо было спокойно.
— Когда я дарила тебе это колечко, Танис, это была первая любовь детского сердца, еще не ведавшего испытаний. Теперь я понимаю, насколько правильно ты поступил, вернув его мне. Мне нужно было еще повзрослеть и понять, что такое истинная любовь. А теперь… Я прошла тьму и огонь, Танис. Я убивала драконов. Я плакала над телом человека, который был мне очень дорог… — Она вздохнула. — Я была вождем. Я познала ответственность. Флинт любил повторять это. Но я обо всем позабыла и угодила в ловушку, расставленную мне Китиарой. Я поняла — слишком поздно поняла, — какой мелкой и ничтожной была в действительности моя любовь. Любовь Речного Ветра и Золотой Луны преодолела все препоны и подарила миру надежду… А наша, ничтожная, едва его не сгубила…
— Лорана, — с болью в сердце начал он, но она стиснула его руку своей.
— Дай договорить, — шепнула она. — Я люблю тебя, Танис. И теперь я люблю тебя, люблю, потому что понимаю тебя. Я люблю тебя и за свет, и за тьму, которую ты несешь в себе. Вот почему я выкинула кольцо. Может быть, однажды наша любовь и сможет послужить основанием, на котором возможно будет что-то построить. Вот тогда-то я подарю тебе кольцо и приму твое, Танис. Только оно будет не из листьев плюща…
— Нет, — ответил он, улыбаясь. И обнял ее за плечи, привлекая к себе. Она воспротивилась было, но он только крепче обнял ее и сказал: — Это кольцо будет сделано наполовину из золота, а наполовину — из стали.
Лорана посмотрела ему в глаза… Потом тоже улыбнулась и прижалась к нему, опуская голову ему на плечо.
— Побриться, что ли… — сказал он и почесал в бороде.
— Не надо, — пробормотала Лорана и закуталась в полу его плаща. — Я привыкла… Всю эту ночь спутники так и просидели без сна под деревьями, наблюдая за происходившим в Нераке и ожидая рассвета. Израненные, смертельно усталые, они не могли уснуть. Они знали, что угроза еще далеко не миновала.
Со своей вершины они хорошо видели драконидов, целыми отрядами и поодиночке разбегавшихся из Храма. Некому было повести их за собой; скоро они обратятся к грабежам и убийствам, чтобы прокормиться. Что же касается Повелителей Драконов… Друзья смотрели на кружившихся бестий и думали о том, что по крайней мере одна Повелительница почти наверняка уцелела. Имени ее, впрочем, не произносил никто. И никто не мог поручиться, что под небом Кринна не осталось еще каких-нибудь апостолов Зла, быть может, даже более могущественных и жутких, чем они дерзали вообразить… Но покамест им было даровано несколько мгновений покоя, и никто не хотел, чтобы они скорее кончались. Наступит рассвет, тогда и придет время прощаться… Все молчали, даже Тассельхоф. В словах более не было нужды. Все уже было сказано, а что не было — то могло подождать. Не стоило ни удерживать минувшее, ни торопить грядущее. Больше всего им хотелось, чтобы Время замедлило бег и дало им передышку. И как знать, не прислушалось ли оно? Уже перед самым рассветом, когда восточный край неба начал едва заметно бледнеть. Храм Такхизис потряс титанический взрыв. Докатившееся сотрясение всколыхнуло хребты гор, а вспышка была такая, как если бы родилось новое солнце.
Неистовый свет так резанул глаза, что никто не разглядел в точности, что же произошло дальше. Но всем показалось, будто раскаленные обломки Храма, взметенные взрывом, все выше и выше взлетали на крыльях могучего небесного вихря. Все ярче и ярче разгорались они, уносясь в звездную темноту, пока сами не замерцали подобно созвездиям.
А потом… Потом они СТАЛИ ЗВЕЗДАМИ. Один за другим обломки разметанного Храма заняли в небесах от века предначертанные места, заполнив два зияющих черных провала, увиденные Рейстлином прошлой осенью с озера Кристалмир.
И вот оба созвездия снова засияли на небосклоне.
Доблестный Воитель — Паладайн — Платиновый Дракон — снова занял свою половину неба, а напротив него появилась Владычица Тьмы, Такхизис, Пятиглавая, Всебесцветная Драконица. Вновь закружились они в небесах, не спуская друг с друга настороженного взгляда, а между ними сиял Гилеан, Бог Равновесия, иначе называемый Беспристрастным.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
ПРОЩАНИЕ РЕЙСТЛИНА
— Добро? Восторжествовало? — хитро поглядывая на него, переспросил Фисбен. — Отнюдь, полуэльф. Отнюдь. Восстановилось равновесие, и не более того. Злые драконы не будут изгнаны. Они останутся в мире, — как, впрочем, и добрые. Маятник снова раскачивается без помех…
— И ради этого было положено столько страданий?.. — спросила Лорана. Подойдя к ним, она встала подле Таниса. — Почему Добро не одержит победу и не изгонит Зло навсегда?
— Неужели ты так ничему и не научилась, юная госпожа? — Фисбен с упреком погрозил ей костлявым пальцем. — А ведь было время на свете, когда Добро держало верх. И знаешь, когда? Непосредственно перед Катаклизмом!.. Да, милые мои, — видя их изумление, продолжал он. — Король-Жрец Истара был слугою Добра. Вас это удивляет? А не должно бы: вы все видели, что может натворить такое «добро». Возьмите хоть эльфов, древнейшее воплощение благодати. Что мы тут имеем? Высокомерие, нетерпимость и искреннее убеждение: «Я прав, а значит, все, кто верует по-другому, — неправы…» Мы, Боги, видели, какую беду грозило навлечь на мир подобное самодовольство. Мы видели, сколько доброго и благого безжалостно уничтожалось только потому, что его не поняли или не сумели истолковать. А еще мы видели Владычицу Тьмы, дожидавшуюся своего часа. Перекошенные весы рано или поздно опрокинутся, и тогда-то она вернется, чтобы погрузить мир во тьму… Вот зачем понадобился Катаклизм. Мы горевали о невинных. Мы скорбели и о виноватых. Но мир должен был быть подготовлен, не то тьму не удалось бы рассеять никогда… Но довольно нравоучений, — сказал Фисбен, от которого не укрылся зевок Тассельхофа. — Мне пора. Куча дел, понимаете ли. Ну и ночка выдалась… И, повернувшись, он заковылял к похрапывавшему золотому дракону.
— Подожди! — вдруг сказал Танис. — Фисбен… То есть Паладайн… Не случалось ли тебе бывать в Утехе, в гостинице «Последний Приют»?
— Гостиница? В Утехе?.. — старец задумался, поглаживая бороду.
—Гостиница… До чего же их много… Хотя погодите: припоминаю восхитительную картошку со специями! Точно! — Он оглянулся на Таниса, и глаза его заблестели. — Точно, мне случалось бывать там и рассказывать сказки ребятишкам. Замечательное местечко, эта гостиница. Припоминаю один вечер, когда туда пожаловала прекрасная молодая женщина, такая золотоволосая… Из племени варваров, кажется. Она спела песню о голубом хрустальном жезле, и тут началась ужасная свалка…
— Но ведь это ты начал звать стражу! — воскликнул Танис. — Это ты втравил нас в…
— Я всего лишь расставил декорации, парень, но никакого либретто вам не раздавал, — хитро улыбнулся Фисбен. — Все роли вы составили сами. — Он посмотрел на Лорану, потом на Таниса и покачал головой. — Признаться, я мог бы чуть-чуть подправить… Кое-что, кое-где… Но не в том суть. — И, вновь отвернувшись от них, он заорал на дракона: — А ну живо просыпайся, ты, засиженный мухами, заеденный блохами лежебока!
— Заеденный блохами!.. — Пирит моментально раскрыл глаза. — От старой бездарности слышу! Да ты посреди зимы воду в лед не превратишь!
— Что-о?! — Фисбен пришел в невероятную ярость и принялся тыкать дракона своим посохом. — Ну, сейчас ты у меня дождешься! — Выудив из кармана потрепанную книгу заклинаний, он принялся листать страницы. -Огненный шар… Огненный шар… Где же я его видел… И, продолжая рассеянно бормотать, старый маг полез на спину Пириту.
— Ну? Готов? — ледяным тоном осведомился древний дракон и, не дожидаясь ответа, расправил скрипучие крылья. Взмахнул ими несколько раз, болезненно разминая старые кости, и изготовился ко взлету.
— Стой! Моя шляпа!.. — не своим голосом закричал Фисбен.
Слишком поздно. Вовсю работая крыльями, дракон неуверенно оторвался от скального кряжа. Повисел немного над пропастью, над самой кромкой утеса… Потом оседлал ночной ветерок и воспарил в темноту.
— Сейчас же вернись, ты, давно свихнувшийся…
— Фисбен! — окликнул Тас.
— Моя шляпа!.. — долетел голос мага.
— Фисбен! — снова крикнул Тас. — Она… Но старик и дракон были уже далеко. Было видно, как поблескивали в лучах Солинари чешуи дракона. Две сверкающие золотые пылинки становились все меньше…
— …Она у тебя на голове, — со вздохом договорил кендер.
Еще какое-то время спутники молча смотрели вслед улетевшему дракону. Потом вернулись к костру.
— Не поможешь, Карамон? — попросил Танис. Он понемногу расстегивал на себе офицерские доспехи и сбрасывал их со скалы. Кружась, они улетали вниз, в темноту. — А ты свою?.. — спросил он, покончив с этим занятием.
— Я свою, пожалуй, приберегу пока. Путь наш еще долог, и опасностей, надо думать, будет предостаточно… — Карамон махнул рукой в сторону горящего города. — Рейстлин был прав: люди-ящеры нисколько не подобреют оттого, что у них не стало Владычицы…
— Куда же ты думаешь направиться? — спросил Танис. Наконец-то он дышал полной грудью. Ночь стояла по-весеннему теплая, в воздухе пахло пробуждающейся зеленью. Избавившись от ненавистных лат, Танис уселся под деревьями, что росли возле края утеса, обращенного к Храму. Лорана подошла к нему и села поблизости — но не рядом. Обхватив руками колени, девушка опустила на них подбородок и задумчиво уставилась вдаль.
— Мы с Тикой уже думали об этом, — сказал Карамон, подсаживаясь к полуэльфу вдвоем с подругой. Они с Тикой переглянулись: никто из них не хотел начинать первым. Потом Карамон прокашлялся. — Мы собрались вернуться в Утеху, Танис. А значит, мы, верно, опять расстанемся, потому что… Он умолк, не в силах договорить.
— Потому что мы знаем — вы наверняка захотите вернуться в Каламан, — негромко докончила Тика. — Мы уж советовались, не пойти ли нам с вами. Там ведь по-прежнему болтается та летучая цитадель… Да еще разбежавшиеся дракониды… Нам бы тоже повидаться и с Речным Ветром, и с Золотой Луной, и с Гилтанасом. Но…
— Но я хочу домой, Танис, — тяжело выговорил Карамон. И добавил, предвидя возражения полуэльфа: — Я знаю, дома будет непросто, ведь Утеха разрушена… Сожжена… Но я тут все думал про Эльхану и ее народ, которому придется заново обживать Сильванести. Спасибо и на том, что нашу Утеху не превратили во что-нибудь подобное… Я буду нужен в Утехе. Все будут отстраиваться… Им пригодится моя силенка… Ну, а я уж больно привык… Быть кому-нибудь нужным… Тика прижалась щекой к его плечу, и он нежно взлохматил ей волосы. Танис понимающе кивнул. Он тоже не отказался бы снова заглянуть в Утеху, вот только… Она больше не была ему домом. Как он сможет чувствовать себя там дома без Флинта, Стурма и… И остальных…
— Ну, а ты, Тас? — с улыбкой спросил он кендера, который устало подошел к ним, волоча бурдючок, наполненный водой из ближайшего ручейка. -Пойдешь с нами в Каламан?
Тас покраснел.
— Нет, Танис, — выговорил он смущенно. — Видишь ли… Поскольку тут совсем рядом… Я не отказался бы заглянуть к себе на родину. Мы ведь Повелителя Драконов пристукнули, Танис! — сообщил он полуэльфу, гордо приподняв подбородок. — Сами! Вот!.. Теперь все народы станут нас уважать, а про нашего вождя, Кронина Чертополоха, так и вовсе сложат легенды!
Танис поскреб в бороде, пряча улыбку. Не стоило говорить Тасу, что убитый кендерами Повелитель был всего лишь Младшим Командиром Тоэдом, трусливым и разжиревшим.
— Я думаю, что легенды сложат не только о Кронине, — совершенно серьезно сказала Лорана. — Деды будут рассказывать внукам о кендере, который разбил Око Дракона, о кендере, который храбро бился на стенах Башни Верховного Жреца, о кендере, который готов был отдать жизнь, чтобы вырвать друга из лап Владычицы Тьмы…
— Ну, зашибись!.. — восхитился Тас. — А кто это такой?.. — И тут до него дошло, о ком говорила Лорана. — Ой!.. — Тас покраснел до кончиков заостренных ушей и шлепнулся на камень, не находя слов.
Карамон и Тика сидели под деревом, прислонившись к стволу, и лица обоих — пусть хотя бы на время — полнил безмятежный покой. Танис невольно позавидовал им и спросил себя, будет ли когда-нибудь подобный покой дарован ему самому. Он повернулся к Лоране. Она смотрела мимо него, в пламенеющие небеса, и мысли ее пребывали где-то далеко-далеко.
— Лорана… — неверным голосом выговорил он. Прекрасное лицо обратилось к нему, и он едва смог продолжать: — Лорана, ты когда-то подарила мне это… — И он протянул ей на ладони золотое колечко. — Тогда мы с тобой оба не знали, что такое настоящая преданность и любовь. Теперь же… Теперь это кольцо так много для меня значит, Лорана… В том сновидении оно помогло мне вырваться из кошмара, точно так же, как твоя любовь спасла меня от тьмы в моей собственной душе… — Он помолчал: даже и теперь глубоко внутри шевельнулась тень сожаления. — Я хотел бы носить его… Если ты мне позволишь. Я хотел бы подарить тебе такое же… Лорана долго рассматривала кольцо у него на ладони. Потом, так и не произнеся ни слова, взяла его… И неожиданным движением метнула за край скалы, в пропасть. Танис ахнул и едва не вскочил. Колечко ярко сверкнуло в алых лучах Лунитари — и скрылось в темноте.
— Видимо, это и есть ответ, которого я заслужил, — сказал Танис. -Что ж, я тебя не виню… Лорана вновь повернулась к нему. Ее лицо было спокойно.
— Когда я дарила тебе это колечко, Танис, это была первая любовь детского сердца, еще не ведавшего испытаний. Теперь я понимаю, насколько правильно ты поступил, вернув его мне. Мне нужно было еще повзрослеть и понять, что такое истинная любовь. А теперь… Я прошла тьму и огонь, Танис. Я убивала драконов. Я плакала над телом человека, который был мне очень дорог… — Она вздохнула. — Я была вождем. Я познала ответственность. Флинт любил повторять это. Но я обо всем позабыла и угодила в ловушку, расставленную мне Китиарой. Я поняла — слишком поздно поняла, — какой мелкой и ничтожной была в действительности моя любовь. Любовь Речного Ветра и Золотой Луны преодолела все препоны и подарила миру надежду… А наша, ничтожная, едва его не сгубила…
— Лорана, — с болью в сердце начал он, но она стиснула его руку своей.
— Дай договорить, — шепнула она. — Я люблю тебя, Танис. И теперь я люблю тебя, люблю, потому что понимаю тебя. Я люблю тебя и за свет, и за тьму, которую ты несешь в себе. Вот почему я выкинула кольцо. Может быть, однажды наша любовь и сможет послужить основанием, на котором возможно будет что-то построить. Вот тогда-то я подарю тебе кольцо и приму твое, Танис. Только оно будет не из листьев плюща…
— Нет, — ответил он, улыбаясь. И обнял ее за плечи, привлекая к себе. Она воспротивилась было, но он только крепче обнял ее и сказал: — Это кольцо будет сделано наполовину из золота, а наполовину — из стали.
Лорана посмотрела ему в глаза… Потом тоже улыбнулась и прижалась к нему, опуская голову ему на плечо.
— Побриться, что ли… — сказал он и почесал в бороде.
— Не надо, — пробормотала Лорана и закуталась в полу его плаща. — Я привыкла… Всю эту ночь спутники так и просидели без сна под деревьями, наблюдая за происходившим в Нераке и ожидая рассвета. Израненные, смертельно усталые, они не могли уснуть. Они знали, что угроза еще далеко не миновала.
Со своей вершины они хорошо видели драконидов, целыми отрядами и поодиночке разбегавшихся из Храма. Некому было повести их за собой; скоро они обратятся к грабежам и убийствам, чтобы прокормиться. Что же касается Повелителей Драконов… Друзья смотрели на кружившихся бестий и думали о том, что по крайней мере одна Повелительница почти наверняка уцелела. Имени ее, впрочем, не произносил никто. И никто не мог поручиться, что под небом Кринна не осталось еще каких-нибудь апостолов Зла, быть может, даже более могущественных и жутких, чем они дерзали вообразить… Но покамест им было даровано несколько мгновений покоя, и никто не хотел, чтобы они скорее кончались. Наступит рассвет, тогда и придет время прощаться… Все молчали, даже Тассельхоф. В словах более не было нужды. Все уже было сказано, а что не было — то могло подождать. Не стоило ни удерживать минувшее, ни торопить грядущее. Больше всего им хотелось, чтобы Время замедлило бег и дало им передышку. И как знать, не прислушалось ли оно? Уже перед самым рассветом, когда восточный край неба начал едва заметно бледнеть. Храм Такхизис потряс титанический взрыв. Докатившееся сотрясение всколыхнуло хребты гор, а вспышка была такая, как если бы родилось новое солнце.
Неистовый свет так резанул глаза, что никто не разглядел в точности, что же произошло дальше. Но всем показалось, будто раскаленные обломки Храма, взметенные взрывом, все выше и выше взлетали на крыльях могучего небесного вихря. Все ярче и ярче разгорались они, уносясь в звездную темноту, пока сами не замерцали подобно созвездиям.
А потом… Потом они СТАЛИ ЗВЕЗДАМИ. Один за другим обломки разметанного Храма заняли в небесах от века предначертанные места, заполнив два зияющих черных провала, увиденные Рейстлином прошлой осенью с озера Кристалмир.
И вот оба созвездия снова засияли на небосклоне.
Доблестный Воитель — Паладайн — Платиновый Дракон — снова занял свою половину неба, а напротив него появилась Владычица Тьмы, Такхизис, Пятиглавая, Всебесцветная Драконица. Вновь закружились они в небесах, не спуская друг с друга настороженного взгляда, а между ними сиял Гилеан, Бог Равновесия, иначе называемый Беспристрастным.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Некому было приветствовать его, когда он вступил в город. Он явился в самый непроглядный час глухой черной ночи; единственной луной в небесах была та, которую мог разыскать только его взгляд. Он отослал зеленого дракона прочь, наказав ожидать дальнейших повелений. Стража у ворот не заметила его, потому что он не воспользовался воротами.
Ворота были ему попросту ни к чему. Стены, выстроенные руками простых смертных, более не были для него препятствием. Неузнанным шагал он молчаливыми улицами спящего города… Только один из горожан сразу почувствовал его прибытие. Астинус, занятый, как всегда, работой в стенах великой Библиотеки, вдруг перестал писать и поднял голову. Его перо на миг замерло в неподвижности над пергаментным листом… Однако потом историк передернул плечами, и работа над Хрониками пошла своим чередом.
Человек в черных одеждах быстро шел сонными улицами, опираясь на посох, увенчанный хрустальным шариком, зажатым в золотой лапке дракона. Шарик был темен: в свете не было нужды. Человек хорошо знал, куда идет. За столетия он не раз и не два мысленно прошел этот путь. Черные одеяния тихонько шуршали, задевая его лодыжки. Золотые глаза, мерцавшие в потемках глубокого капюшона, казались единственными искорками света в опустившейся на город ночи… Он не замедлил шага, добравшись до центра. Он и взглядом не удостоил пустые, покинутые здания с их темными окнами, напоминавшими глазницы черепов. Все той же ровной походкой вступил он под сень громадных дубов, одного вида которых когда-то хватило, чтобы насмерть перепугать кендера.
Бестелесные руки, протянувшиеся к нему, рассыпались пылью у его ног, и он миновал их, почти не заметив.
И вот показалась величественная Башня, черная на черноте неба, словно окно, прорубленное в недра тьмы. Здесь человек в черных одеждах наконец остановился. Стоя перед воротами, он окинул Башню взглядом, не упустив ни одной мелочи: обрушенные минареты и полированный мрамор, отражавший холодные, пронзительные лучи звезд. И медленно, удовлетворенно кивнул. Потом взор золотых глаз обратился к воротам Башни, к черному одеянию, жутко трепетавшему на шипах.
Простой смертный, оказавшийся перед этими воротами, сейчас же сошел бы с ума от безымянного ужаса. Не говоря уж о том, что ни один простой смертный не смог бы невозбранно миновать хранительные дубы.
Рейстлин же стоял совершенно спокойно, не испытывая ни малейшего страха. Подняв худую руку, он схватил изодранные черные одежды, политые кровью их владельца, и сорвал их с ворот.
Из самых глубин Бездны долетел леденящий вопль негодования. Вопль до того громкий и жуткий, что мирно спавшие палантасцы мгновенно проснулись и некоторое время лежали в своих постелях, парализованные ужасом, и ожидали конца света. Стражники на стенах не могли пошевелить ни рукой, ни ногой — только покрепче зажмуриться и приготовиться к смерти. Младенцы плакали от страха, собаки, скуля, прятались под хозяйские кровати. Кошачьи глаза настороженно горели во тьме… Вновь раздался вопль, и из ворот Башни протянулась бледная рука. Призрачное лицо, искаженное гневом, плыло в сыром воздухе.
Рейстлин не пошевелился… Все ближе и ближе придвигалась рука, а лицо сулило ему все муки Бездны, уготованные безумцу, дерзнувшему пренебречь проклятием Башни. Вот призрачная рука коснулась сердца Рейстлина… И, дрогнув, замерла.
— Знайте же, — сказал Рейстлин, глядя на Башню и возвышая голос, чтобы слышали все, находившиеся внутри. — Я — Властелин прошлого и настоящего. Мой приход был предопределен. Передо мной растворятся эти врата!
И призрачная рука отодвинулась прочь, а после медлительным жестом пригласила его вовнутрь. Ворота раскрылись, и петли не издали ни звука. Рейстлин миновал их, не взглянув ни на руку, ни на лицо призрака, склонившееся перед ним. Он вошел в Башню, и все бесформенные, нелепые порождения теней, обитавшие в ее стенах, ему поклонились.
Остановившись, Рейстлин огляделся кругом…
— Вот я и дома, — сказал он.
И вновь тихо стало в Палантасе, и мирный сон прогнал все ужасы прочь. Страшный сон, подумали люди. Повернувшись на другой бок, они вновь засыпали в благословенной темноте, приносящей отдых перед рассветом.
Ворота были ему попросту ни к чему. Стены, выстроенные руками простых смертных, более не были для него препятствием. Неузнанным шагал он молчаливыми улицами спящего города… Только один из горожан сразу почувствовал его прибытие. Астинус, занятый, как всегда, работой в стенах великой Библиотеки, вдруг перестал писать и поднял голову. Его перо на миг замерло в неподвижности над пергаментным листом… Однако потом историк передернул плечами, и работа над Хрониками пошла своим чередом.
Человек в черных одеждах быстро шел сонными улицами, опираясь на посох, увенчанный хрустальным шариком, зажатым в золотой лапке дракона. Шарик был темен: в свете не было нужды. Человек хорошо знал, куда идет. За столетия он не раз и не два мысленно прошел этот путь. Черные одеяния тихонько шуршали, задевая его лодыжки. Золотые глаза, мерцавшие в потемках глубокого капюшона, казались единственными искорками света в опустившейся на город ночи… Он не замедлил шага, добравшись до центра. Он и взглядом не удостоил пустые, покинутые здания с их темными окнами, напоминавшими глазницы черепов. Все той же ровной походкой вступил он под сень громадных дубов, одного вида которых когда-то хватило, чтобы насмерть перепугать кендера.
Бестелесные руки, протянувшиеся к нему, рассыпались пылью у его ног, и он миновал их, почти не заметив.
И вот показалась величественная Башня, черная на черноте неба, словно окно, прорубленное в недра тьмы. Здесь человек в черных одеждах наконец остановился. Стоя перед воротами, он окинул Башню взглядом, не упустив ни одной мелочи: обрушенные минареты и полированный мрамор, отражавший холодные, пронзительные лучи звезд. И медленно, удовлетворенно кивнул. Потом взор золотых глаз обратился к воротам Башни, к черному одеянию, жутко трепетавшему на шипах.
Простой смертный, оказавшийся перед этими воротами, сейчас же сошел бы с ума от безымянного ужаса. Не говоря уж о том, что ни один простой смертный не смог бы невозбранно миновать хранительные дубы.
Рейстлин же стоял совершенно спокойно, не испытывая ни малейшего страха. Подняв худую руку, он схватил изодранные черные одежды, политые кровью их владельца, и сорвал их с ворот.
Из самых глубин Бездны долетел леденящий вопль негодования. Вопль до того громкий и жуткий, что мирно спавшие палантасцы мгновенно проснулись и некоторое время лежали в своих постелях, парализованные ужасом, и ожидали конца света. Стражники на стенах не могли пошевелить ни рукой, ни ногой — только покрепче зажмуриться и приготовиться к смерти. Младенцы плакали от страха, собаки, скуля, прятались под хозяйские кровати. Кошачьи глаза настороженно горели во тьме… Вновь раздался вопль, и из ворот Башни протянулась бледная рука. Призрачное лицо, искаженное гневом, плыло в сыром воздухе.
Рейстлин не пошевелился… Все ближе и ближе придвигалась рука, а лицо сулило ему все муки Бездны, уготованные безумцу, дерзнувшему пренебречь проклятием Башни. Вот призрачная рука коснулась сердца Рейстлина… И, дрогнув, замерла.
— Знайте же, — сказал Рейстлин, глядя на Башню и возвышая голос, чтобы слышали все, находившиеся внутри. — Я — Властелин прошлого и настоящего. Мой приход был предопределен. Передо мной растворятся эти врата!
И призрачная рука отодвинулась прочь, а после медлительным жестом пригласила его вовнутрь. Ворота раскрылись, и петли не издали ни звука. Рейстлин миновал их, не взглянув ни на руку, ни на лицо призрака, склонившееся перед ним. Он вошел в Башню, и все бесформенные, нелепые порождения теней, обитавшие в ее стенах, ему поклонились.
Остановившись, Рейстлин огляделся кругом…
— Вот я и дома, — сказал он.
И вновь тихо стало в Палантасе, и мирный сон прогнал все ужасы прочь. Страшный сон, подумали люди. Повернувшись на другой бок, они вновь засыпали в благословенной темноте, приносящей отдых перед рассветом.
ПРОЩАНИЕ РЕЙСТЛИНА
Мой брат, мир наделен Богами
Талантом и бездарностью неравно,
По произволу. Каждый человек
Обижен чем-то.
Скажем, острый ум,
Завещанный в наследство нам обоим,
Был отдан мне, чтоб мог я подмечать
Оттенки: взгляд лучистый Тики,
Когда не на меня она глядит, и дрожь
Лораны голоса в беседе с полуэльфом,
И то, как блещут волосы принцессы
Кве-шу, едва шаги она заслышит
Речного Ветра. Если ж вдруг
Меня их взгляд находит… Даже ты,
Мой брат, различье уловил бы.
Вот он я,
С голодной птицей схожий… Да,
Я непригляден.
Но взамен того
Нас учат Боги жалости и состраданью.
Нехороша награда?..
Иногда
У них выходит.
Ибо видел я,
Как невозможность силой отстоять
Любовь и пишу претворялась в жалость
И усмиряла боль, и становилась
Сама подобна силе.
Я жалел
Твоею жалостью — и постепенно крепнул.
Мой брат!
Прекрасен твой бездумный мир.
В нем все зависит от руки с мечом
И глаза верного, что правит силой мышц,
Ведя безукоризненную руку
И безупречный меч.
Не сможешь ты
Войти за мной в мой мир кривых зеркал,
Хранящих отражение души,
В мир пустоты отважных рук жонглера…
Мой брат, твоя любовь ко мне проста,
Как красный ток, что смешан в наших жилах,
Как меч горячий, брошенный на снег,
Дивишься нашей ты нужде друг в друге,
Но в вихре бите, когда ты заслоняешь
Меня живым щитом, — что есть источник
Всей твоей мощи?
Не моя ли немощь?
Когда уйду я, брат, где сыщешь ты
Вновь крови полноту?..
Ужели в недрах сердца?..
Я слыхал Богини колыбельную, с которой
Сражений клич мешался в тишине.
Спокойно я займу свой темный трон
В пределах мрака.
Как они безумны,
Те Повелители Драконов, что мечтали
Тьму вывести на свет!
Смешать ее
С лучистым светом утра!
С лунным светом!..
Нет, в смеси не добьешься чистоты.
В безбрежном мраке почивает правда,
Лишь в нем одном… Но не тебе, мой брат,
Узреть ее.
Тебе дороги нет
За мною в сладкие тенета темным истин.
Тебя ласкает солнце, и тверда
Земля под сапогом.
Не для тебя
Путь неисповедимый… Как тебе
Я объясню, мой брат?
Мои слова
Тебя совсем запутают, сиротку.
Спроси у Таниса.
Он друг тебе и сведущ
В делах теней. Он Китиару знал
И видел, как играет черный луч
На черноте волос.
А мне пора в дорогу.
Ночь дышит влагой мне в лицо и ждет…
Прощай!
Талантом и бездарностью неравно,
По произволу. Каждый человек
Обижен чем-то.
Скажем, острый ум,
Завещанный в наследство нам обоим,
Был отдан мне, чтоб мог я подмечать
Оттенки: взгляд лучистый Тики,
Когда не на меня она глядит, и дрожь
Лораны голоса в беседе с полуэльфом,
И то, как блещут волосы принцессы
Кве-шу, едва шаги она заслышит
Речного Ветра. Если ж вдруг
Меня их взгляд находит… Даже ты,
Мой брат, различье уловил бы.
Вот он я,
С голодной птицей схожий… Да,
Я непригляден.
Но взамен того
Нас учат Боги жалости и состраданью.
Нехороша награда?..
Иногда
У них выходит.
Ибо видел я,
Как невозможность силой отстоять
Любовь и пишу претворялась в жалость
И усмиряла боль, и становилась
Сама подобна силе.
Я жалел
Твоею жалостью — и постепенно крепнул.
Мой брат!
Прекрасен твой бездумный мир.
В нем все зависит от руки с мечом
И глаза верного, что правит силой мышц,
Ведя безукоризненную руку
И безупречный меч.
Не сможешь ты
Войти за мной в мой мир кривых зеркал,
Хранящих отражение души,
В мир пустоты отважных рук жонглера…
Мой брат, твоя любовь ко мне проста,
Как красный ток, что смешан в наших жилах,
Как меч горячий, брошенный на снег,
Дивишься нашей ты нужде друг в друге,
Но в вихре бите, когда ты заслоняешь
Меня живым щитом, — что есть источник
Всей твоей мощи?
Не моя ли немощь?
Когда уйду я, брат, где сыщешь ты
Вновь крови полноту?..
Ужели в недрах сердца?..
Я слыхал Богини колыбельную, с которой
Сражений клич мешался в тишине.
Спокойно я займу свой темный трон
В пределах мрака.
Как они безумны,
Те Повелители Драконов, что мечтали
Тьму вывести на свет!
Смешать ее
С лучистым светом утра!
С лунным светом!..
Нет, в смеси не добьешься чистоты.
В безбрежном мраке почивает правда,
Лишь в нем одном… Но не тебе, мой брат,
Узреть ее.
Тебе дороги нет
За мною в сладкие тенета темным истин.
Тебя ласкает солнце, и тверда
Земля под сапогом.
Не для тебя
Путь неисповедимый… Как тебе
Я объясню, мой брат?
Мои слова
Тебя совсем запутают, сиротку.
Спроси у Таниса.
Он друг тебе и сведущ
В делах теней. Он Китиару знал
И видел, как играет черный луч
На черноте волос.
А мне пора в дорогу.
Ночь дышит влагой мне в лицо и ждет…
Прощай!