Уильямс Тэд. Война Цветов

   По толпе прошел недовольный ропот, и Тео, несмотря на окутывавшую его радужную дымку, невольно забеспокоился: зачем Пуговица их разжигает? Сейчас они ринутся на мост, не глядя на огров, и стащат маленького гоблина вниз. Настроение Тео круто переменилось к худшему, и все вокруг стали казаться ему чужими и грозными. Что он делает здесь, среди них? И к чему, собственно, ведет свою речь Пуговица?
   Гоблин между тем продолжал, как бы не слыша ропота и не замечая растущего недовольства:
   — Кто-то скажет, что мы, гоблины, должны чувствовать себя особенно обделенными. Еще бы! Все эльфы теперь служат цветочным лордам, но не всех, как гоблинов, гнали в цепях на постройку Города, отняв у них родные леса и равнины. Не всех грузили в вагоны, разлучая женщин с мужчинами и детей с родителями. По окончании работ мы обнаружили, что бывшие наши земли принадлежат теперь цветочным лордам и леди, что леса наши огорожены, а распаханные равнины заняты городами и железными дорогами.
   — Вы не единственные, кого они обобрали! — крикнул кто-то басом впереди Тео. — Мы, карлики, тоже не сдавались без боя! Они разогнали нашу гильдию, заморили голодом наши семьи. В одной только битве при Золотой горе погибли восемьсот двенадцать наших — их перебили, как крыс в амбаре! Не одни гоблины пострадали! — Другие голоса поддержали его, крича что-то о дриадах и о поругании Ардена. Теперь Тео стал понимать, что гнев толпы направлен не против Пуговицы.
   — Вот видите, — сказал тот. — Я всего лишь глупый гоблин, сам еще молодой и поэтому плохо знающий историю. Очень возможно, что не один мой народ пострадал за могущественный цветок из чистого серебра и кристалла, что зовется Городом. — Гоблин слегка раскачивался, и голос его звучал напевно. — Однако час поздний, а я еще не закончил. Час поздний, и детям пора спать.
   Я говорил вам, что в гоблинских историях всегда есть недомолвки, как и в гоблинских именах. И не мне говорить вам, что и в Эльфландии есть своя недосказанность, свой колодезь, полный тайн. По одну его сторону стоят древесные лорды и все другие эльфы, жившие безбедно и дружно. По другую сторону — мы, нынешние, уже без древесных лордов, зато с цветочными; гоблины, карлики и другие прислуживают у них за столом, надеясь снести домой хоть черствую корку. По одну сторону — Эльфландия времен короля и королевы, когда земля была богата и принадлежала всем. По другую — Эльфландия нашего времени, где цветочные дома сражаются друг с другом из-за власти, и выпускают драконов, и жгут не только своих врагов, но и всех, кто случайно окажется в месте их боевых действий. Чем должно заполниться недосказанное? Не мне говорить вам. Наши истории не отвечают на такие вопросы.
   — Цветочные дома должны пасть! — крикнул кто-то.
   — Они ограбили нас! — подхватил другой, и толпа заревела, как просыпающийся зверь, большой и страдающий.
   — Осторожней, друзья мои! — призвал Пуговица. — Теперь, когда вся власть в руках у Цветов, задевать их было бы глупо. Кто осмелится осудить лорда Чемерицу или лорда Дурмана? Ведь это они содержат из милости безработную городскую бедноту, и они же из милости не посылают сюда солдат, чтобы арестовать всех, кто покинул свои дома вопреки введенному парламентом военному положению. Не забывайте, что парламент может в любое время издать нужный указ и отправить всех жителей этого незаконного поселения в рабочий лагерь, а то и на казнь.
   — Пусть только сунутся! — закричала высокая женщина цвета сельдерея, и другие поддержали ее.
   — Тише, тише, — сказал Пуговица. — Мы должны сохранять спокойствие. Цветочные лорды думают, безусловно, только о вашей пользе, и у них, поверьте, есть средства, чтобы удержать свою власть над Городом и власть Города над всей Эльфландией. — Он помолчал, слушая шум толпы и оглядывая море освещенных факелами лиц.
   «А здорово это, наверно, смотрится сверху, — подумал Тео. — Карнавал, отягощенный Хэллоуином».
   Над недовольными выкриками поднялся одинокий, горестный волчий вой.
   — Если б я думал, что цветочные лорды есть зло и правление их преступно, — заговорил вдруг Пуговица, — я рассказал бы вам совсем другую историю. — Толпа притихла. — Я счел бы долгом чести сказать, что когда-нибудь власти Цветов настанет конец. Я был бы обязан в кои-то веки обойтись без недомолвок и вспомнить, что смерти короля с королевой не видел никто, кроме лордов пресловутых Семи Семей, и что число этих семей ныне сократилось до трех — так разбойники режут глотки один другому, не поделив богатой добычи. Что кончина короля и королевы, под чьей справедливой рукой мы жили так долго, возможно, не просто случайность. Что их преемники поджигают дома друг друга и гоняют наших детей кнутами по улицам.
   Если б я думал, что власти Цветов следует оказать сопротивление, я не только бы обошелся без недомолвок, но сказал бы вам так: до того дня, пока все не будет исправлено, или же до последнего своего вздоха, я не стану больше замалчивать свое подлинное имя.
   — Нет! — пораженно и даже испуганно воскликнул хриплый гоблинский голос. К нему присоединились еще несколько, упрашивая Пуговицу не делать чего-то не совсем понятного Тео, но Пуговица только улыбнулся на это.
   — О, друзья мои! Если бы я полагал, что сопротивление Цветам необходимо, я сказал бы, что секретность, даже вошедшая в традицию, нужна только трусам, и даже тайна должна порой появляться нагой. — Гоблин поднял вверх свои тонкие руки. — Я предстал бы перед вами, как дитя в день своей Песни Наречения, и сказал всем, кто меня слышит, что клановое мое имя Пуговица, в гнезде меня назвали Чумазым, а сам себя в своем тайном отчаянии я именую Козявкой. — Кто-то из гоблинов, сопровождавших Пуговицу, вскрикнул снова. — Я сказал бы это всем, ибо близок день, когда даже букашкам и козявкам придется стать во весь рост, чтобы их сосчитали.
   Вот как все было бы. «Меня зовут Чумазый Козявка Пуговица, — сказал бы я, — и я не буду знать отдыха, пока не верну своему дому душу, а себе честь». И сказав это, я попросил бы вас всех присоединиться ко мне.
   Многие гоблины в толпе до сих пор не оправились после открытия Пуговицей своего тайного имени — это, видимо, был незаурядный поступок, но для Тео он прошел незамеченным среди всей этой мифологии, призывов к бунту и сослагательных наклонений. Другие гоблины пришли в себя быстро и принялись взволнованно выкликать полное имя лидера. По их лицам было заметно, что для них это намного важнее, чем антицветочная речь.
   — Чумазый-Козявка-Пуговица! Чумазый-Козявка-Пуговица! — скандировали они радостно, без всякой угрозы, и к ним присоединялись другие, не только гоблины. В первый момент Тео почувствовал, что искра бежит по толпе, воспламеняя ее, как сухую растопку, — если бы сейчас Пуговица назвал им цель, все ринулись бы в бой с голыми руками, не думая о последствиях. Этот момент миновал, но безумие еще не совсем остыло. Эльфы кричали друг на друга, но без злобы, а со смехом и похвальбой, разные виды обнимались и посылали проклятия цветочным кланам, пускались в пляс, и даже музыка кое-где звучала под звездами. Выйдя из мечтательного состояния, Тео увидел в толпе гоблинов и других эльфов с корзинами — они раздавали еду, хлеб и речную рыбу.
   Перед ним возникла чья-то высокая фигура.
   — Пуговица не ошибся — ты здесь. У него острый глаз, — сказал Караденус Примула, всего несколько часов назад едва не перерезавший Тео глотку. В обычных обстоятельствах Тео шарахнулся бы от него, но духова трава, которой угостили его музыканты, вызывала в нем чувство странной оторванности от мира со всеми его опасностями.
   — Чего тебе? — сердито и задиристо осведомился Кумбер. Тео не понял, отчего тот злится.
   — Прежде всего я хочу сказать, что Пуговица вас просит к себе. Он ужинает и приглашает вас разделить с ним трапезу. А еще... — Примула помедлил, — я хотел бы извиниться перед вами. Я не столь бесповоротно отказался от своего прошлого, как полагал, и когда позавчера я услышал, что отец мой погиб, мне вспомнились обязательства, которых я раньше держался твердо, обязательства перед ним и честью семьи — вспомнились вопреки тому, что я отказался от всего этого, на его горе и свое несчастье. — И он склонил голову, словно в ожидании палача.
   «Господи, — сообразил Тео по прошествии нескольких долгих секунд, — он и правда хочет, чтобы я простил его. Этого он и ждет».
   — Ты пытался убить его, — сказал Кумбер.
   — Любой из нас на моем месте сделал бы то же самое, — с оттенком гневной гордости ответил Примула. — Я принадлежу к тем немногим, которые готовы остановиться и выслушать, почему они могут быть не правы, — а таких, кто способен потом извиниться, пожалуй, и вовсе нет.
   И это, похоже, была правда. Все поведение Караденуса показывало, что этот эльф совершает нечто очень для себя трудное, что он натянут, как фортепианная струна. Тео не боялся, что Примула бросится на него в случае отказа — это время прошло, — но подозревал, что такой отказ ранит эльфа до самых глубин.
   Как трудно учиться быть гибким. Как трудно кому-то довериться. Тео сам, бывало, спорил с Кэт из-за всякой мелочи, боясь уступить хоть на дюйм.
   — Если вы обещаете рассказать то, что вам известно о моем... о человеке, которого я считал своим двоюродным дедом, я вас охотно прощу. Нет, не то: я прощаю вас без всяких условий, но мне очень хотелось бы услышать, что вы знаете об Эйемоне Дауде.
   На андрогинно-красивом лице Караденуса появилось что-то вроде благодарной улыбки, но ненадолго.
   — То, что он сделал, — позор для моей семьи.
   — Я не стану вас принуждать — но раз уж вы переломили себя и извинились передо мной, то, может быть, и семейным позором со мной поделитесь. И хотя Дауд на самом деле мне не родственник, я долго думал о нем так, а значит, вроде бы имею на это право.
   — Слушайте, я порядком проголодался, — заявил Кумбер. — Наша соседка Колика, пока Тео... пел, водила меня в разные места, но там больше налегали на выпивку, и живот у меня совсем подвело. Может, пойдем уже?
   Примула кивнул. Теперь он казался раскованным, не таким напряженным.
   — Да, пошли. У Пуговицы еда простая, хорошая — в самый раз для того, кто водил компанию с пэконой.
 
   Верхняя комната башни, даже наполненная народом, показалась Тео больше, чем в первый раз. Добрых две дюжины эльфов всевозможных форм и размеров, сидя на полу вокруг ковра, уставленного чашками и мисками, ели и разговаривали. Старый гоблин Щеколда стремительно вскочил, чтобы встретить трех новоприбывших.
   — Мастер Вильмос и мастер Осока! Славно, славно. Вы, я вижу, уладили свою размолвку с лордом Примулой? Замечательно! — Он подвел Кумбера к свободному месту рядом с хорошенькой феей, бедно одетой, но с великолепными сверкающими крыльями за спиной, деликатно направил туда же Примулу и взял Тео под руку. — Тебе оказана честь, юноша. Пуговица просит тебя сесть рядом с ним.
   Щеколда усадил Тео, подвинув для этого огра величиной с хороший седан, а сам убежал, чтобы исполнить еще какое-то поручение.
   — Милости просим, — сказал Пуговица, снова надевший свою францисканскую рясу. — Угощайся. Полевые мыши в меду очень хороши.
   Тео с трудом удержал на лице улыбку.
   — Спасибо. Я, если можно, поем хлеба, фруктов и... это сыр, да?
   Пуговица кивнул. Вблизи он выглядел таким же маленьким и незначительным, как был в автобусе. Трудно было поверить, что он и есть тот самый оратор, так искусно игравший толпой своих слушателей полчаса назад.
   — Позволь за тобой поухаживать.
   — Нет-нет, не утруждайтесь, я сам... — Тео выковырнул из груды фруктов плод с блестящей кожурой вроде маленькой дыни, стараясь не обрушить всю пирамиду. — Я, право, смущен. В первую нашу встречу... — Он взял ломоть хлеба из плетеной корзинки. — Что вы, собственно, делали в том автобусе?
   Гоблин улыбнулся. Зубы у него были желтые, как у старой собаки, и острые.
   — Ехать — быстрее, чем идти пешком.
   — Да, но вы, похоже, слишком важная персона, чтобы разъезжать на общественном транспорте и раздавать записки таким, как я.
   Улыбка Пуговицы сделалась еще шире.
   — Насколько я понимаю, мастер Вильмос, в Эльфландии мало найдется таких, как вы.
   — И то правда. — «Этот гоблин — крепкий орешек», — подумал Тео. Примула говорил Кумберу что-то серьезное, и тот старательно слушал, беседуя одновременно с красивой феей, чьи волосы цветом напоминали щавель. «Бедная Кочерыжка, не очень-то он верен твоей памяти». Вспомнив о ней, Тео почувствовал себя виноватым, и это укрепило его решимость. — Знаете, я пытаюсь разобраться, чем вы, во-первых, здесь занимаетесь, а во-вторых — для чего вам я.
   Пуговица шепнул что-то огру рядом с собой. Тот взглянул на Тео с ухмылкой на слоновьей физиономии, не переставая энергично жевать.
   — Я сказал ему, что это ты пел с гоблинами нынче вечером. О тебе уже говорят. Хочешь знать, для чего я тебя пригласил? Я говорил в своей речи, что скоро, возможно, настанет время заполнить пустые места в некоторых историях. Ты здесь и суток не пробыл, однако уже успел заполнить одну пустоту. Ваш народ и мой не музицируют вместе.
   — Вот как? — Тео был польщен и при этом немного нервничал. Очевидно, он, сам того не желая, сделал некий шаг к сближению двух культур. Счастье, что он понятия не имел об этом, когда ему вздумалось спеть. — Вы меня опять запутали. Вообще-то я люблю иногда поговорить о музыке...
   — Тогда тебе следует поговорить со Щеколдой. Раньше он был священным певцом на холме.
   — Да... но сейчас меня больше интересует другое. — Тео набрал в грудь воздуха. — Это не будет грубо, если я спрошу, что у вас тут происходит? И кто такой вы?
   Пуговица рассмеялся искренне и непринужденно.
   — Я тот, кого ты видишь, — Чумазый Пуговица. Ах да, я забыл, — посерьезнел он, — забыл, что раскрыл свою тайну. Чумазый Козявка Пуговица. Рассказчик историй.
   — Который своими историями пытается, похоже, начать революцию. Непростой такой сказитель.
   — Здесь у нас все непросто. Я всего лишь пришел в нужное время, вот и все. Гораздо важнее другие, здесь собравшиеся, и причины, которые привели их сюда.
   Он что-то среднее между пламенным проповедником и политиком, решил Тео. И от каждого, видимо, взял самое лучшее, но об этом, не зная правил, трудно судить.
   — Вы хотите выступить против Чемерицы? Если так, то я, пожалуй, удачно попал. У меня к этим ублюдкам должок.
   — Думаю, он больше, чем ты полагаешь. — Пуговица с характерным для него звуком прочистил горло и сделал себе бутерброд, положив на хлеб мышь в медовой подливке.
   Тео, не желая видеть, как он будет это есть, воздал должное собственной, менее изысканной, трапезе. Он налил себе вина, пахнущего апельсинами и корицей, и предложил кувшин Пуговице, но тот покачал головой. Выпив полную чашу, Тео отважился еще на один вопрос:
   — Я тут встретил одного... довольно странного парня по имени Крапива.
   — Да, он мой друг, — с улыбкой кивнул Пуговица. — Ты еще увидишься с ним, ведь вы живете в одной палатке.
   — Так это он у нас пятый? Мне сказали, что того жильца зовут Стриди.
   — Стриди Крапива, да — таково его полное имя.
   Тео вспомнил плохо сфокусированный взгляд парня, и ему стало не по себе.
   — И он спит с нами в одной палатке? Этот... длинный чудак?
   Пуговица сдержал смех, но глаза его выдали.
   — Выходит, вы уже познакомились. Это хорошо.
   — Значит, мой вопрос будет кстати. Что с ним такое? Он сказал, что будто бы знает одну мою знакомую — слышит ее голос у себя в голове.
   — Она, случайно, не из Дурманов?
   — Да, из них.
   — Позволь мне тогда рассказать тебе кое-что о Стриди Крапиве.
   — Еще одна история с недомолвками?
   — Суди сам. Нет таких историй, которые имели бы настоящее начало и настоящий конец, — выходит, все истории круглые, а раз они круглые, то посреди у них обязательно должно быть какое-то... пустое пространство.
   Тео махнул рукой в знак того, что сдается.
   — Так что там со Стриди Крапивой и Дурманами?
   — Да-да. Он работал на Дурманов, мой друг Стриди, если это можно назвать столь достойным словом. Знаешь ли ты, как в Эльфландии получают энергию, мастер Вильмос?
   — Я слышал, — угрюмо ответил Тео. — Рабы, которых буквально сжигают дотла, так?
   — Очень точно сказано. Стриди работал на энергостанции Дурмана конденсатором, что предполагало в нем наличие некоторых природных паранормальных способностей. Так или нет, он еще до завершения предписанного ему срока стал жертвой очень тяжелой аварии. Трудно сказать, что там произошло, но Стриди был поражен мощным разрядом энергии.
   — Ваша энергия по-нашему называется магией, верно?
   — Да, конечно, — ведь ты происходишь из мира смертных. Ужасное событие, как его ни называй. Стриди чуть не умер, но по непонятной причине остался жив и, едва опомнившись, убежал оттуда. В бреду, изголодавшийся, он добрался до Города и бродил по улицам Восточного Берега. Я нашел его, накормил и привел сюда.
   — Это объясняет, как он оказался здесь, у моста, но не то, как...
   — Не его отношения с Дурманами? — Пуговица прожевал еще кусок хлеба и деликатно вытер рот рукавом. Если бы не его длинный нос и желтые клыки, Тео мог бы подумать, что ужинает с каким-нибудь бедуинским вождем. — Это и для меня тайна. После аварии он стал слышать голоса. Сначала я думал, что он просто умом повредился, но дело не только в этом. Насколько я сумел разобраться, он каким-то образом, хм, подключается к энергетической системе дома Дурмана. Подключается ненадолго и нерегулярно, однако, когда это происходит, он кое-что слышит. Объяснить он всего не может и хотя теперь, кажется, начинает понимать, что с ним случилось, эти голоса в голове очень волнуют его.
   Тео, сытый и почти счастливый, почувствовал, что отчаяние последних дней отступило на приемлемое расстояние. Духова трава, музыка и хороший ужин в придачу, может, и не лучший способ преодолеть полосу препятствий — жизнь они не переворачивают и друзей обратно не возвращают, но самые острые занозы все-таки могут удалить.
   — Это, конечно, странновато, — сказал он гоблину, — но по крайней мере имеет смысл. Пора бы мне перестать соваться к вам со своим аршином. Из-за этого я торчу здесь, как шиш на ровном месте, и все время попадаю в какие-то неприятности.
   — Как раз этого тебе и не следует прекращать, друг мой, — сказал Пуговица и отодвинул тарелку. — Очень важно, чтобы ты продолжал думать по-своему и оставался тем, кем себя так долго считал, то есть смертным.
   — О чем ты: говоришь? И откуда ты знаешь, что я на самом деле не смертный?
   На этот раз гоблин не улыбнулся.
   — В этом лагере ты вряд ли сумеешь сохранить много секретов, Тео Вильмос, однако не бойся. Мы твои друзья или хотели бы стать ими, и ты нужен нам.
   — Нужен? Для чего?
   — Я пока не уверен, но впереди у нас плохие дни, опаленные огнем. Вернее сказать, они уже настали. Я чувствую, что ты просто позарез нам понадобишься, но не знаю, сможешь ли ты ответить нашим нуждам. Мы живем во времена Ужасного Ребенка, Тео Вильмос, в дни, когда дурные сны оживают и выходят на солнце.
   Это в голове уже плохо укладывалось. Тео сонно закрыл глаза под застольный говор.
   — Можно еще вопрос?
   — Конечно.
   — Ты назвал сегодня еще одно свое имя — это действительно что-то из ряда вон?
   — Не думаю, чтобы хоть один гоблин называл его вне своего гнезда, особенно тем, кто не принадлежит к его племени. Но пришло время перемен, и мне показалось, что так будет правильно.
   — Другие гоблины, кажется, отнеслись к этому нормально.
   — Очень многие из них сходят с ума от гнева и от ненависти к цветочным кланам. Они готовы почти на все, чтобы вернуть душу своим домам, но завтра им будет неловко из-за того, что они услышали такую интимную вещь в публичном месте, да еще при несъеденных — то есть не при гоблинах. — Пуговица сверкнул короткой желтой улыбкой. — Найдутся и такие, что захотят убить меня, когда услышат, — приверженцы традиций из Ясеней и прочие, которые боятся нового пуще, чем смерти. Притом на нашем собрании присутствовали, разумеется, шпионы цветочных домов. Но Чу-Чу и Топси хорошо меня охраняют. — Он потрепал по загривку одного из огров, и тот ухмыльнулся с набитым ртом. — Авось и успею завершить то, что начал. Ну, довольно об этом. Расскажи мне о своем мире — нам, гоблинам, редко доводится побывать там в эти скорбные времена. Ваши матери по-прежнему путают нами детей?
   — Вряд ли, — подумав, сказал Тео. — На то у нас имеются фильмы ужасов.
   — Ужасов? — прищурился Пуговица. — Думаю, твой мир показался бы мне еще более странным, чем тебе наш. Расскажи что-нибудь, а потом я отпущу тебя спать — я ведь знаю, как ты устал.
   Лампы догорали, эльфы вокруг смеялись и перешептывались. Тео, изо всех сил борясь с дремотой, стал рассказывать гоблину о странном волшебном мире, где все стареют, у деревьев нет духов-хранителей и никто, даже самые последние нищие, не имеет крыльев.

30
 
ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

   Лимузин с охраной уже стоял наготове, пуская искры из выхлопной трубы. Воздух в подземном гараже был так густ, что Поппи покалывало кожу. Все ждали только ее.
   Ничего, подождут.
   Серые лица отцовских телохранителей смотрели на нее с уважением, заметным даже через затемненные стекла. Все они знают, что случилось с огром по имени Кубик, который скалил зубы дочери своего хозяина, лорда Барвинка. То, что осталось от Кубика, отправили его родным в двенадцати красивых церемониальных ящичках, не очень больших, хотя Кубик при жизни был здоровенным детиной. Парламент за это вынес лорду Барвинку официальную благодарность, и это подействовало на телохранителей и слуг еще сильнее, чем почести, оказанные осиротевшей семье.
   Водитель, Обочина, стоял у дверцы отцовского экипажа, кивая Поппи слепой лошадиной головой. Он был крупнее обычных дунов, высок и плечист, что обеспечивало Дурманам лишнего телохранителя. Если смотреть на других дунов, как на чистокровок, Обочина был плуговой лошадью.
   — Добрый день, барышня.
   — Добрый день, Обочина. Отец, наверное, вне себя из-за того, что пришлось меня дожидаться?
   — Я его видывал в лучшем настроении, барышня. — Обочина открыл перед ней дверцу и захлопнул ее с тихим звуком, от которого у Поппи всегда закладывало уши.
   Отец испепелил ее взглядом. В детстве это пронизывало Поппи ужасом от макушки до пяток, теперь она сохраняла спокойствие — насколько это возможно, когда знаешь, что обладатель такого взгляда способен убить тебя, попросту щелкнув пальцами.
   «Пойдет ли он на это, если я разозлю его по-настоящему? Когда брата убили, Аулюс, лорд Дурман, остался без наследника, поэтому дочери могут ему пригодиться — и это единственная причина, по которой он уделяет им хоть какое-то внимание. После того как его первая жена умерла, родив Ориана, отец женился еще трижды, но последующие жены, к его тайному стыду и явному раздражению, подарили ему пятерых дочерей». Четверых сестер Поппи уже выдали замуж за сыновей знатных домов, вассалов Дурмана.
   На то и вассал, чтобы служить своему сюзерену... но ни один из них не принадлежит к типу, которому отец мог бы доверить дом Дурмана, ставший после падения Нарцисса одним из двух самых могущественных домов в Городе.
   «Вот и хорошо, — думала Поппи. — Просто отлично. Пусть все достанется мужу Лавинии, Камнеломке. Чем скорее он пустит все по ветру, тем счастливее буду я. Убийцы. — Она смотрела на отца, в точности подражая его обычной бесстрастной маске. — Вы оба заслуживаете смерти, ты и это чудовище Чемерица».
   Пока эта страшная холодная мысль разрасталась в ней ледяными кристаллами, роскошный лимузин выехал со двора на площадь Белены. Вместо обычных попрошаек, манифестантов и просителей всю ее заняли парламентские констебли — верный признак того, что победители не до конца уверены в своей победе. Обочина сбавил скорость, дав экипажу с охраной догнать их.
   Только теперь отец прервал ледяное молчание.
   — Ты заставила меня ждать. — Бледный, с белоснежными бровями и черными как смоль локонами, он походил на статую, которой кто-то для забавы раскрасил волосы. — Поступив так, ты заставила ждать также и лорда Чемерицу. Двое самых влиятельных особ Эльфландии, от чьих слов и мыслей зависит судьба многих тысяч, вынуждены тратить свое драгоценное время, дожидаясь девчонки, которую не научили быть пунктуальной.
   — Я вообще не хотела к ним ехать. — Поппи ненавидела свой голос, который при спорах с отцом выбирал только два варианта — испуганный и капризный. — Зачем я тебе понадобилась? — «Придумывать новые способы смертоубийства ты и без меня горазд», — хотелось добавить ей, но она промолчала. При всей своей мятежной натуре она всегда знала, когда надо остановиться, но в эти дни ей было труднее, чем когда-либо, держать язык за зубами. Разрушение великих домов и гибель соперников ее отца вместе с сотнями других жертв, что без конца обсуждалось даже самыми аполитичными ее друзьями, — все это глубоко потрясло ее, считавшую себя законченным циником. Сцены пожаров и смерти до сих пор снились ей по ночам.
   И все это из-за того, что отцу, Наперстянке и этому злодею Чемерице захотелось еще больше власти. Она слышала, как они сговаривались! Это было по-своему тяжелее всего, хотя что же она могла сделать, не зная, что они в точности собираются предпринять?
   — Зачем понадобилась? — Отец молчал так долго, что Поппи успела забыть, о чем спрашивала, — лорд Дурман все свои разговоры вел с медлительностью рептилии. — Так-то ты разговариваешь с тем, кто дал тебе все? С тем, кто растил тебя в роскоши, которой даже дети других знатных домов могли позавидовать? А ведь я не так уж много прошу у тебя, Поппея. Делать иногда визиты нашим знакомым. Не позорить семью дурным поведением в публичных местах. Не так уж много в обмен на подаренную тебе жизнь.