Он угодил в ад, точно как в старой сказке. Не успел Тео об этом подумать, прерванная связь между ними восстановилась на долю мгновения, и он, испытав лишь легчайший намек на то, что чувствовал мальчик, закричал и забился в железных руках пленившей его русалки.
   Нидрус Чемерица издал еще один яростный крик — и лиловый свет, выйдя из-под власти Ужасного Ребенка и вернувшись, возможно, под власть тех, кто имел причину ненавидеть этого лорда, охватил его со всех сторон. Кости в теле вопящего Чемерицы, раскалившись добела, прожигали выход наружу. Свет бил из его суставов, из живота, рта и глаз. Вскоре он превратился в груду дымящегося пепла, из которой еще шли какие-то звуки. Свет хлынул из ямы вширь, слабея по мере своего разрастания, и все прочие в ужасе бросились с холма во все стороны, как вспугнутые голуби.
   Холодная рук заслонила Тео глаза.
   — Довольно, — сказала старая русалка и увлекла его вниз.
   Она отвела руку, и Тео увидел ринувшуюся ему навстречу зеленую глубину.
   «Вот, значит, какая она была, жизнь». Мысли бежали вверх и лопались, как пузыри. «Доброй ночи, Никто. Скажи «доброй ночи». Вода хлынула в его раскрывшийся от страха рот, и тьма вошла вместе с ней.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
 
ТУТ И СКАЗКЕ КОНЕЦ

42
 
ПРОЩАЛЬНЫЙ ПИР

   Ему снилось, что он плавает в холодной густой среде, окруженный потоками зеленого движения. Здесь почти все было зеленым — и свет, и тени; даже собственные руки, которые он видел перед собой, приобрели мерзкий оттенок протухшего мяса. Тысячи рыб сновали между бегущими вверх пузырьками, и любопытство, с которым смотрели на него их стеклянные глаза, выходило за пределы приличия.
   Иногда зелень пропадала, проглоченная тьмой, а когда она возвращалась, вокруг него плавали уже не рыбы, а женщины — красивые на свой странный лад, с колеблемыми течением волосами. Они смотрели на него во все глаза, как и рыбы, улыбались (зубы у некоторых были очень острые) и перешептывались. В этом зеленом свете, который то угасал, то возвращался, он сознавал только свою невесомость и то, что ему ни до чего больше нет дела, — и мысли от этого становились столь же легкими, как его медленно движущиеся ноги.
   Только временами ему приходило в голову, что он должен был утонуть — а может, как раз это с ним и случилось.
 
   Он смотрел на нее долго, прежде чем до него дошло, что ее черные волосы не шевелятся, а неподвижно свисают по сторонам красивого бледного лица — раньше это показалось бы ему совершенно нормальным. Он смотрел еще какое-то время, прежде чем узнал ее, — но в ней произошла какая-то перемена, и ее имя он вспомнил не сразу.
   — Он открыл глаза! — сказала черноволосая девушка. — Кажется, он приходит в себя!
   Еще одно лицо, не такое знакомое, склонилось над ним.
   — Это случилось раньше, чем мы полагали, но конституция у него крепкая. Хорошая порода.
   — Не говори так, — сказала девушка. — Терпеть не могу таких разговоров.
   — Поппи? — Имя он вспомнил, но что-то казалось ему неправильным, и перед глазами стояла какая-то пелена, как там, на дне озера. У нее не стало бровей — вернее, они были, но очень светлые, почти невидимые. Это придавало ее лицу вид белого овала, как у японской гейши. Только одно он знал твердо: видеть ее было достаточно, чтобы почувствовать себя лучше. — Поппи, я что...
   — Все хорошо, Тео. Ты жив! — Она села на то, на чем он лежал, — оно колыхнулось, и он чуть не полетел обратно в зеленую глубину, — и поцеловала его в щеку. Потом обняла его, и он закряхтел от боли. — Ой, прости.
   — У меня что, ребро сломано? — Тео пытался разобраться, где он находится. В палатке? Свет, во всяком случае, давали только колдовские огни. Когда другая женщина вышла, свет показался еще в чем-то вроде дверного проема, но у Тео не было сил поднять голову, чтобы это проверить. — Что еще не так? Пошевелиться не могу, так все болит.
   — Толком никто не знает. Ты весь в синяках, но они уже сходят. Герцогиня хорошо с тобой обращалась.
   — Герцогиня? — В голове не брезжило ни единого воспоминания на этот счет — ее наполняло что-то другое, отзывавшееся постоянной, болью.
   — Та, у которой ты гостил. Русалка. О, Тео, я уж думала, мы никогда не получим тебя назад! — Она снова обняла его, и он решил, что ради этого удовольствия стоит потерпеть боль в боку.
   — Что произошло? — Он начинал припоминать столб лилового света и страшные крики... но чьи? — Да. Чемерица погиб. И маленькое чудовище тоже. — Выражение лица Поппи вызвало в нем тревогу. — Они ведь умерли, да? Должны были. Стало быть, мы... победили? — Потом он вспомнил о Кочерыжке, и победа перестала казаться ему такой уж важной. — Да или нет?
   — Наверное, — пожала плечами Поппи. — Все так перепуталось, хотя могло быть и хуже. — Она обернулась к двери, услышав какой-то шум. — К тебе пришли, Тео. Они все так долго ждали вместе со мной — надеялись, что Примула сумеет договориться.
   — Договориться? Примула?
   — Скоро ты все узнаешь. Я буду здесь, никуда не уйду.
   — Что стряслось с твоими бровями?
   — О чем ты? — Но она знала о чем. — Ты имеешь в виду их цвет? Они всегда были такими, я просто перестала их красить. Не хочу маскироваться — пусть все знают, что я Дурман.
   — А-а. — Он хотел потрогать эти светлые полоски, казавшиеся такими далекими, но Поппи перехватила его руку, как будто прикосновение могло причинить ей боль.
   — Я все еще не безразлична тебе, Тео? Хотя нет. Нечестно спрашивать об этом сейчас.
   — Попробуй только уйти — узнаешь тогда, что я к тебе чувствую. — Он сжал ей руку крепко, как мог, — в его теперешнем состоянии это, наверное, равнялось пожатию полудохлой медузы. Несмотря на растущую радость от того, что он каким-то чудом вернулся к жизни и что Поппи его ждала, внутри у него образовалась пустота, заполнить которую было не так легко. — Кочерыжка, — сказал он тихо, обращаясь к ее памяти, — прости меня.
   — За что это? — спросил чей-то голос. — За то, что ты большой, длинный обормот? Ну, в этом не ты один виноват, так ведь?
   В ногах постели сидел Кумбер Осока, и если только он внезапно не обрел дара чревовещателя, фигурка у него на плече должна была быть...
   — Кочерыжка! — Тео попытался сесть, но не смог. — Ты жива!
   — Ты тоже, тупица, но нельзя сказать, что ты не старался. —. Кумбер осторожно посадил ее на грудь Тео. Она стала заметно бледнее, под глазами лежали круги, на лице и коротко остриженной голове виднелись следы ожогов, но остальное, включая характер, как будто не пострадало. — Чего выпялился? Никогда не видал хорошеньких женщин?
   — Просто удивлен, что вижу именно эту. И Кумбер — слава Богу! То есть хвала Деревам, я просто не так выразился. Мы все вышли из этой переделки живыми!
   Кумбер медленно кивнул, и на его лице прорезалась такая же медленная улыбка.
   — Да. Не всем так повезло. Погибли многие — Цирус Жонкиль и сотни других. Цирус умер, пытаясь спасти тебя.
   — Мне жаль это слышать. Он хорошо относился ко мне — лучше, чем почти все остальные Цветы. Но каким образом он думал меня спасти?
   — Он и другие Цветы, противники Чемерицы, все время следовали за вами, — сказала Кочерыжка. — Гоблины помогали им выслеживать вас, но в Полуночи это очень трудно. Я нашла их в лесу, когда пыталась вернуться к озеру, но знала, что вовремя им не поспеть. Поэтому я вернулась одна. А когда они все-таки добрались туда, то констебли, Наперстянка и отец Поппи... извини, Поппи...
   — Не нужно извиняться, — сказала Поппи, но лицо ее по-прежнему выражало холод и надменность.
   — В общем, они вступили в бой, хотя самого Чемерицы в живых уже не было. Наперстянка и несколько констеблей погибли, отца Поппи ранили, но Цирус и кое-кто из его солдат тоже пали. Антон Чемерица бросился в Колодезь, чтобы избежать плена, свинья этакая, — вздохнула Кочерыжка. — Но это хотя бы продлило его мучения — так говорят. А в самом Городе полегли тысячи народу, и пожары бушевали еще долго после того, как всех драконов перебили. Поэтому в последние недели праздновать никому не хотелось.
   — Недели? — Тео снова попробовал сесть. — Неужто я столько времени был без сознания?
   — Вероятно. — Кумбера тоже покрывали шрамы, но переменился он и в другом — в нем появилась серьезность, которой не было прежде. «Он многое пережил, — понял Тео. — Будь он смертным, я сказал бы, что он повзрослел». — Мы не совсем представляем себе, что с тобой творилось, — ты ведь был под водой.
   — Под водой... Да, наверное, — мне даже вспоминается кое-что. Но как я оттуда выбрался? И где мы теперь находимся?
   — В лагере у Замкового моста, — ответил Кумбер. — Теперь здесь штаб... реорганизации, скажем так. Цветочный Парламент разогнан, многие его члены погибли или вернулись в свои поместья, так что у нас теперь безвластие. Энергостанции тоже прекратили работу, Новокурганный дом лежит в руинах, поэтому это место не хуже любого другого — здесь ведь и раньше энергию не генерировали. Притом теперь уже все знают, что все начиналось отсюда, и к нам обращаются за помощью со всей Эльфландии. Есть и такие, кто хочет урвать кусок будущего пирога...
   — Не пойму все-таки, как я вырвался от русалок.
   — Это должен рассказать Примула. Думаю, он придет к тебе попозже...
   — Уже пришел. — На этот раз Тео приподнялся достаточно, чтобы разглядеть высокий силуэт у входа в палатку.
   — Прямо как в финале «Волшебника Изумрудного города», — сказал Тео. — «Мне снился сон, и в нем был ты, и ты, и ты тоже...»
   — Не знаю, откуда твоя цитата, но это уж точно не сон, — заявил Примула. — Я тоже не мог дождаться, чтобы поговорить с тобой, Тео Вильмос. Или ты теперь предпочитаешь зваться Септимусом Фиалкой?
   — Поздновато, пожалуй, фамилию менять — а имя тем более. Кстати, ты ведь теперь лорд Примула?
   Караденус подошел поближе.
   — Не знаю. В новом мире, возможно, лордов и леди больше не будет. У гоблинов есть что сказать по этому поводу, да и у других тоже.
   — А Пуговица как? Жив он? Черт, ну и ловко же он все провернул!
   — Да, он жив, — помедлив, сказал Примула, — и хотел бы тебя повидать. Я расскажу тебе свою часть истории, хотя она малоинтересна. Русалки, как и все прочие, хотят поучаствовать в грядущих переменах. Я предложил им свое содействие, и они в общем-то согласились.
   — В общем? А в частности?
   — Тебе не о чем беспокоиться. Главное, что они больше не будут претендовать на тебя.
   Тео уставился на браслет из речной травы, украшавший теперь запястье Примулы.
   — Ну да, — пожал плечами тот. — Полагаю, даже теперь, когда мир перевернулся вверх тормашками, какая-то часть моего состояния уцелела, так что до весны я успею себя выкупить и смогу плавать в любом водоеме. Я был в долгу перед тобой, Тео — ведь я чуть тебя не убил.
   — Никакого долга на тебе не было. А вот я, пожалуй, должен поделиться с тобой кое-какой информацией. — Память об этом преследовала Тео с самого появления Примулы. При мысли о преступлениях Дауда ему становилось тошно, но он не имел права держать их в тайне. Он ощупью нашел руку Поппи и сказал: — Должен рассказать тебе, что случилось с твоей сестрой.
   — Но откуда ты это знаешь? — наморщил лоб Примула.
   — Знаю — что?
   — Она умерла. Сердце остановилось. — Даже он, цветочный лорд, не сумел скрыть обуревавшие его чувства, но быстро взял себя в руки. — Думаю, это и к лучшему. Это случилось как раз перед тем, как мы нанесли ответный удар Чемерице, еще до прилета драконов. Сиделки говорят, что на миг она снова стала собой, но при этом была так испугана, что они не могли ее успокоить. А потом умерла. Я ее видел. Мне кажется, что перед самой кончиной она обрела покой.
   Тео сглотнул.
   — Позволь рассказать тебе то, что известно мне. Кумбер отрубился сразу и ничего не слышал, поэтому есть вещи, которых не знает никто из вас...
 
   Трудно было рассказывать, видя, как и без того мрачный эльф мрачнеет все больше. Но Тео довел рассказ до конца, и новый глава дома Примулы, встав, поклонился ему.
   — Еще раз воздаю тебе должное за твою смелость и твою честность. Не могу сказать, чтобы на сердце у меня стало легче, — моя сестра страдала долго и мучилась, видимо, даже перед смертью, когда гибель Дауда разрушила чары, и ее больной разум вернулся в тело, — но знание всегда лучше, чем невежество. Я перескажу Пуговице самое важное из того, что услышал, но после хотел бы побыть один.
   — Я прошу у тебя прощения за зло, которое он причинил твоей семье, хотя он и не был по-настоящему моим родственником. Я проникся к нему симпатией, прочитав его записки. Трудно поверить, что это один и тот же человек.
   — Мы вступаем на опасную почву, полагая себя добрыми, а свои намерения хорошими, и думая, что нам поэтому дозволено совершать заведомо дурные поступки. — Примула задержался у выхода. — Пуговица очень хотел бы, Тео, чтобы ты пришел к нему на мост нынче вечером. — Он приветственно вскинул руку и вышел.
   — Я тоже пойду, — сказал Кумбер. — Я тут единственный феришер, знакомый представителям разных партий, а между тем у нас на всевозможных сходках и митингах ежедневно принимаются решения, которые со временем станут законами и даже войдут в учебники. Тебе это будет интересно, Тео, — ты ведь и сам обещаешь занять не одну страницу в ученых трудах. Мы строим новую Эльфландию, начиная с фундамента.
   — Когда смогу садиться без рвотных рефлексов, с удовольствием приду послушать. Не знаю только, какой из меня будет толк на митингах.
   — Там решается и твое будущее. Ах, да, — покраснел Кумбер, — ты ведь, наверное, захочешь вернуться домой, в свой мир.
   — Думаю, да, если он еще на месте. Надеюсь, Ужасного Ребенка остановили вовремя?
   — Наверняка, — улыбнулся Кумбер. — Проделанные нами тесты показывают, что твой мир остался в целом таким же, как был, — ни хуже, ни лучше.
   Поппи отпустила руку Тео и внимательно вглядывалась в полотняную стенку палатки.
   — Поппи, ты что?
   Кумбер откашлялся.
   — Ну, мне пора. Поднести тебя куда-нибудь, Кочи, или ты хочешь остаться с Тео и Поппи?
   — Кочи? — повторил Тео, и Кумбер опять покраснел. — Да вы двое никак спелись?
   — А если и так, тебе-то что? — вызверилась Кочерыжка. — Ты тоже; как я погляжу, времени зря не терял. Ладно, не обижайся, госпожа Дурман, — смягчилась она. — Из вас получилась славная парочка.
   — Я не обижаюсь, — монотонно заверила Поппи.
   — Но... — Тео перевел взгляд с Кочерыжки на Кумбера. — Я все-таки не улавливаю — каким образом?
   — Когда больницы немного разгрузятся, кто-нибудь из нас сделает операцию, — сказал Кумбер, пылая, как неоновая вывеска. — Я — скорее всего. Большого сделать маленьким куда проще.
   — Большого — маленьким? — В голове это плохо укладывалось, и Тео решил не стараться. — В любом случае желаю вам счастья. — Он помолчал. — Выспренне как-то звучит, но это правда. Вы мои лучшие друзья во всем мире — в любом из миров Поэтому желаю вам каждое утро просыпаться с песней.
   — Спасибо. — Кумбер избегал смотреть Тео в глаза, но ухмылялся при этом.
   — Подними-ка меня, Тео, — сказала Кочерыжка. — Хочу сказать тебе кое-что на ушко.
   Он уже подставил ей ладонь, и тут его осенило.
   — А крылья тебе на что?
   Она посмотрела на него удивленно, и ее лицо искривилось от горя, которое она, видимо, скрывала все это время.
   — Ну да, откуда же тебе знать, бедняге. Ты ведь в пруду сидел. — Помедлив, она повернулась к нему спиной и спустила с плеч платье. На месте крылышек торчали обгоревшие культяпки.
   — Кочерыжка! — Глаза Тео налились слезами. — Боже, какая жалость.
   — Я жива, это главное. Если бы Чемерица получше навел свой палец, мне бы конец — стало быть, мне здорово повезло. — Она заставила себя улыбнуться. — И потом, у нас с Кумбером появилось еще что-то общее. Хотя его и так хватает — мы оба интеллектуалы и оба хорошо насобачились ладить с тобой, засранцем.
   Он посмеялся, зная, что она ждет от него именно этого — его жалость ей не нужна.
   — Обаяния, однако, ты не утратила — как и своих изящных манер.
   — Да иди ты. Следи лучше за собой. Долли, огрица, собирается навестить нас, а она задолжала тебе хорошую трепку. Ну, давай, поднимай меня. — Он поднес ее к уху, и она зашептала: — Будь осторожнее с девочкой, Тео. Она в тебя здорово втюрилась, хотя никто в здравом уме не поймет почему. И она собирается участвовать в суде над своим отцом — решать, к смерти его присудить или к пожизненному заключению, а мы, эльфы, живем долго, не забывай. При всей ее ненависти к нему удовольствие ниже среднего. И последнее. Я ужасно боялась за тебя и ужасно рада, что ты не помер. Но если проговоришься об этом кому-нибудь, сразу станешь покойником.
   Когда Кумбер вышел вместе с ней — она помахала на прощание, как элегантная дама с палубы отходящего лайнера, — Тео сказал Поппи:
   — Кочерыжка рассказала мне про твоего отца. Тяжелый случай. Не надо тебе его судить.
   — Еще как надо! — с внезапным гневом выпалила она. — я тоже пережиток прошлого, дочь одного из тех, кто уничтожил дом Нарцисса, совершил столько убийств и заварил Войну Цветов, разрушившую половину Города. Они чуть было не отбросили нашу цивилизацию обратно в Эру Лесов! Пусть все знают мою точку зрения и решают, не следует ли и меня посадить в тюрьму. Скорее всего меня просто отправят в изгнание, потому что Кумбер и Примула выскажутся за меня. Это самое разумное. — Вид у нее, однако, был крайне несчастный.
   — Но если тебя беспокоит не это...
   — А что, по-твоему, меня беспокоит? Ты возвращаешься в мир смертных — я это слышала своими ушами. Приключения закончились, и ты прыгаешь в первую попавшуюся обратную дверь. Вот и чудесно. Ты имеешь на это полное право, ты перенес много страданий, не будучи ни в чем виноват, в мире, который не был твоим. Не жди только, что я буду ликовать по этому поводу. — Она поднялась, гневная, с сухими глазами. — Мне пора. Я провела тут весь день, а у меня есть и другие дела.
   Она почти уже ушла, когда у Тео прорезался голос.
   — Поппи, Поппи, постой!
   — Что еще?
   — Вернись, пожалуйста. — Он похлопал по койке рядом с собой. — Сядь.
   Она села — настороженно, как кошка со взъерошенной шерсткой.
   — Во-первых, возьми вот это. Он твой. — Руки поднимать было больно, но он снял с шеи цепочку и отдал ей. — Лунный камень твоей матери, правильно?
   — Я его тебе подарила.
   — И он придал мне сил, когда все стало совсем уж плохо. И все-таки он твой, Поппи, — памятка от другого любившего тебя сердца. Возьми. — Он вложил камень ей в руку.
   — Хорошо. Ну, я пойду.
   Он взял Поппи за руку, но был еще слишком слаб, чтобы ее удержать.
   — Слушай. Может, я и захочу вернуться домой — но разве я говорил, что вернусь без тебя?
   — Это еще что за новости?
   — Все точно. Ты злишься, потому что думаешь, что я хочу вернуться туда, где я вырос. Может, ты и права, но с чего ты взяла, что я не попрошу тебя отправиться туда вместе со мной?
   Она нахмурилась — в основном для того, чтобы скрыть растерянность и внезапный проблеск надежды.
   — Почему ты так уверен, что я еще не использовала свой лимит по эффекту Клевера, — что я там уже не побывала?
   — А ты побывала?
   — Вообще-то нет. Но зачем мне это нужно? Чтобы состариться и умереть, да еще и в одиночестве, когда ты меня бросишь? Притом в мире смертных полным-полно взрослых женщин, которые лучше тебе подойдут, которые хорошо знают вашу жизнь и поют те же песни.
   — Взрослые? — засмеялся он. — Да знаешь ли ты, что по возрасту годишься мне в прабабушки?
   — Вечно ты со своими шуточками.
   — Это как посмотреть. Слушай, Поппи: я очнулся и увидел, что мир, с которым я и так еле-еле освоился, стал совершенно другим. Я пытаюсь во всем этом разобраться. Я даже представить себе не могу, что произошло здесь с тех пор, как... все рухнуло, так дай же мне шанс. — Он протянул руку. Поппи приняла ее и позволила усадить себя обратно. — Я знаю точно, что хочу быть с тобой где бы то ни было. Хочу как-то продолжить то, что у нас началось. Не буду притворяться, что хоть что-нибудь смыслю в любви и тем более в отношениях между смертным и бессмертной — ну, скажем, бессмертным, который привык считать себя смертным, и другой бессмертной, считающей, что она слишком молода для него, — но давай попробуем осмыслить это вдвоем, ладно?
   — Ты правду говоришь, Тео? Ненавижу, когда меня жалеют. Я бы раньше убила тебя, чем позволила себя пожалеть. — Маска Дурманов вернулась на место, как будто она говорила это на полном серьезе.
   — Чистую правду.
   Она посмотрела на него пристально — уже не как дочь семейства Дурман, но и без особой нежности тоже — и, кажется, пришла к какому-то решению. Отпустив его руку, она взобралась на койку, обхватила его руками и ногами и прижалась теплым ртом к его уху.
   — И насколько же ты слаб? — спросила она. — До безнадежности? Или все обойдется, если ты потом поспишь как следует?
 
   Его разбудило деликатное покашливание Кумбера у палатки. Голова еще немного кружилась, но более или менее функционировала. При свете болотного фонарика Тео переоделся в чистую, приготовленную для него одежду — комплект из белых штанов и рубашки, смахивающий на костюм для карате.
   Потом надел легкие ботинки и поцеловал в щеку спящую Поппи.
   — Долго же ты возился, — сказала Кочерыжка, восседавшая на плече Кумбера.
   Тео испытал настоящую ревность, видя, что ее любимое место перешло теперь к другому.
   — Я пока еще плохо поворачиваюсь. — Он оглядел освещенный кострами лагерь. — Мы идем к Пуговице?
   — Только ты. — Кумбер казался подавленным, хотя настроение феришера не так легко разгадать. — Это большая честь. В эту ночь Пуговица принимает лишь очень немногих.
   — Тогда пошли — я порядком проголодался. Может, расскажете мне, что у вас тут творилось, пока я болтался на дне? — Тео сказал это небрежно, но зеленая тишина еще жила в нем, как сон, от которого никак не пробудишься. — Начиная с битвы — я ведь до сих пор не все понимаю. Я сообразил, как мы помогли Пуговице провести гримов в Город, и догадываюсь, что драконов они перебили, но все-таки... — Тео вздрогнул, когда сидевшие у костра гномообразные существа окликнули его по имени и пожелали доброго вечера. Другие встречные тоже явно узнавали его, улыбались застенчиво и даже здоровались. — Что это с ними? Что ты им наплел, Кумбер?
   — Только правду, Тео, — без тебя у нас ничего бы не вышло. Цирус Жонкиль пришел слишком поздно, да он и не смог бы остановить Чемерицу. Лорд и его страшный выкормыш вот-вот должны были завладеть энергией, не уступающей той, которой владели король с королевой, — а может быть, и превышающей ее.
   — Ну ладно, пусть гримы — но ведь в распоряжении Чемерицы и остальных была целая армия. Даже при условии, что драконов посбивали, почему все прочие парламентские заправилы не смогли победить?
   Кумбер некоторое время шагал молча.
   — Однажды я присутствовал на совещании в доме Нарцисса, как секретарь леди Амилии. Ты ведь помнишь лорда Штокрозу, Тео? Хороший был эльф и большого ума. Так вот, он сказал тогда, что цветочные лорды сидят на спине у народа и думают, что под ними послушная лошадь, но на самом деле они оседлали дракона. Если лорды не пересмотрят свою политику, сказал он, зверь, везущий их, когда-нибудь поймет свою силу, скинет их с себя и растопчет. Так все и вышло. Революция Пуговицы, будем называть ее так, всем раскрыла глаза. Не одни гоблины в этой стране испытывали недовольство.
   — Но ведь погибли, наверное, тысячи?
   — Не так много, как ты полагаешь. Несколько сотен было убито в первые часы, когда констебли еще думали, что подавляют обыкновенный бунт. Но когда драконы рухнули вниз и народ вышел на улицы по-настоящему... ведь констебли в большинстве своем не Цветы, а простые эльфы, почти такие же, как мы с Кочи. Одно дело для какого-нибудь столетнего юнца из Боярышника — стрелять по смутьянам, которые пуляют в тебя камнями и пытаются поджечь с помощью огненных чар, и совсем другое — косить подряд мужчин, женщин и даже детей, которые стоят перед тобой и отказываются делать, что им приказывают. Особенно когда ты, как многие констебли, сознаешь, что они правы, а те, кому служишь ты, — нет.
   — Но если цветочные лорды разбежались, кто же теперь у власти? Кто правит страной?
   — Хороший вопрос, парниша, — вставила Кочерыжка.
   — В общем, никто — это и делает наши дни такими решающими. Сейчас я покажу тебе кое-что, Тео. — Они уже дошли до моста, и Кумбер по винтовой лестнице повел его наверх. Двое с копьями — то ли гримы, то ли просто вооруженные гоблины — остановили их, бегло осмотрели и пропустили на мост. — Подойди сюда.
   Тео, став у перил, не сразу понял, что скопление тусклых огней перед ним, — это Город.
   — Он совсем другой теперь. Похоже на угли в гаснущем костре.
   — У нас теперь новый Совет, в который вошли эльфы всех видов, гоблины и даже феришеры. Пока что они работают в полном согласии. Солдаты по их распоряжению освобождают рабов на энергостанциях и запирают эти станции на замок. Теперь в этом городе каждый добывает себе энергию сам. Там, внизу, горят костры, фонари и свечки. Жители приберегают силы для более важных дел, чтобы кормить и защищать свои семьи. В центре совсем темно, и все дома там пусты. Это новый мир, и никто еще не знает, каким он будет.
   В последний раз на памяти Тео Город, как витрина ювелирного магазина, сиял бриллиантами, рубинами и сапфирами. Теперь все драгоценности как будто заменили янтарем и топазами, но эти древние загадочные огни почему-то действовали успокаивающе.