Уильямс Тэд. Война Цветов

   — Да.
   — На этой войне погибли их король и королева — не совсем шекспировские Оберон и Титания, как я выяснил позже, но полновластные правители государства. И Семь Семей как-то — я так до конца и не понял как — захватили контроль над распределением энергии, входившим в обязанности монархов. Нет, «обязанности» — не то слово... это было одной из их жизненных функций. Семеро, заняв их место, получили власть над всеми их подданными — иначе говоря, над всей Эльфландией.
   Но захватили-то они, так сказать, только силовой кабель, а не сам источник энергии, или магии — того, что обеспечивает жизнь этой цивилизации. Видимо, король с королевой то ли регулировали, то ли даже генерировали эту самую магию, а у Семи Семей это не очень-то получалось. Неиссякаемый прежде источник иссяк, и пришлось им за неимением другого выхода качать энергию из живых эльфов. Все равно что питаться своими друзьями вместо овощей и фруктов, для роста которых требуются только вода и солнце. Такой способ эффективным, конечно, не назовешь. Кроме того, главы Семи Семей неожиданно для себя обнаружили, что эльфы человеческого типа способны концентрировать эту энергию в больших количествах, в то время как другие виды такой способностью не обладают...
   — Да. Мой друг мне рассказывал.
   — Этот факт значит очень многое. Будь у Цветов возможность использовать «низшие расы», кризис отодвинулся бы на несколько тысячелетий, а может, и навсегда. Я видел проекты Чемерицы и его сторонников — теперь это всего лишь любопытная редкость. При энергостанциях планировалось разводить собственных гоблинов и кобольдов, выращивать их, использовать, а затем выводить в расход, как в нацистских концлагерях. Но из этого ничего не вышло. Себестоимость как была, так и осталась высокой — на извлечение энергии из этих видов как раз столько же энергии и уходит. Даже взятие энергии у «высших типов» не обеспечивает нужного коэффициента, хотя они занимаются этим уже много лет! И если бы даже отдача себя оправдывала, моральная сторона всегда вызывала в народе волнения.
   В ту ночь, когда я стоял перед лордом Фиалкой, все это уже не было секретом, но только он один нашел в себе мужество заявить остальной семерке, что не желает больше жить за счет порабощения других эльфов. Возможно, он думал бы по-другому, окажись их стратегия эффективной, но он уже что она лишь оттягивает неизбежный крах. Эльфийский и человеческий город схожи в одном отношении — они ба противоречат природе. И чем больше населения город скапливает в себе, чем больше применяет сберегающие труд устройства и преобразует среду ради еще большей концентрации населения, тем больше энергии он потребляет. Новый Эревон — это нечто вроде солнечной системы наоборот, где Город, вместо того чтобы давать свет и тепло, высасывает их из всего остального.
   Вернемся, однако, к тому, давно прошедшему времени, фиалка сделал свое заявление и проиграл. На поверхности все обстояло нормально — мало кто из горожан догадался бы, что назревает Война Цветов, — но Беллиус Фиалка был не дурак. Ему не удалось привлечь другие семьи на свою сторону. При этом он разгневал фракцию Чемерицы, публично выступив против нее, и знал, что они будут мстить. Он понимал, что сил для победы у него недостаточно, и понимал, что Чемерица не остановится на том, что вытеснит дом Фиалки из ближнего круга. Семье грозило уничтожение в полном смысле этого слова.
   — Как дому Нарцисса на этот раз.
   — Совершенно верно. И вот что еще тебе надо уяснить об Эльфландии: правила здесь, может быть, и странные, но они работают. Я изучаю эту страну вот уже тридцать лет и много чего понял. Я все еще не могу сказать тебе точно, что такое Эльфландия — существует она сама по себе или является отражением мира смертных, — однако ее законы, хотя и недоступные нашему пониманию, не менее верны, чем законы физики, которые ты учил в школе. Если ты приносишь клятву, в твоих же интересах ее сдержать, иначе последствия будут весьма и весьма неприятными. Если ты придешь в полночь на перекресток дорог, то непременно встретишь кого-нибудь, кто предложит тебе сделку — пусть даже это будет курганный тролль, предлагающий тебе фору перед тем, как догнать тебя и слопать.
   Страх у Тео немного прошел, хотя до хорошего самочувствия было, конечно, еще далеко.
   — Это имеет какое-то отношение к лорду Фиалке?
   — Имеет, только не торопи меня. Законы Эльфландии могут показаться волшебными — они и есть волшебные, по крайней мере для нас, — но они действуют. Один из них — это право первородства. Знаешь, что это такое? Нет? Боже правый, парень. Это значит, что первенец или хотя бы старший из детей наследует все целиком. Я говорю не только о землях и семейном лимузине: он наследует власть, договоры, чары и обязательства — все, что глава семьи, обычно отец, собрал за свою долгую-предолгую жизнь. Это одна из причин, по которой даже прогрессисты вроде Фиалки воспылали ко мне ненавистью за женитьбу на дочери цветочного дома и по которой его так бесила необходимость обращаться ко мне за помощью. Допуск смертных в знатные дома был для них не только мезальянсом — он означал крушение одной из главных эльфийских истин, а именно: пока жив хотя бы один отпрыск, семья может вернуть себе былое положение, как бы низко она ни пала. Борьба за власть между высокими домами разыгрывается здесь уже много тысяч лет и отличается большой сложностью.
   Фиалка тогда оказался в пиковом положении. Ему грозила война, сулящая гибель не только ему, но и всем его детям, а значит, и его роду. Нидрус Чемерица лучше кого бы то ни было понимает, что враг не разбит, пока не истреблено его потомство. «Мало сорвать цветок, — гласит старая пословица, — надо сжечь семена и засыпать землю солью». Этого и боялся Фиалка. Его жена пару месяцев назад родила сына, который при нормальных обстоятельствах был бы всего лишь седьмым ребенком, но теперь мог стать семечком, обещающим семье новую жизнь вне зависимости от исхода этой войны. Фиалка хотел отправить младенца туда, где Чемерица не мог бы его достать, но не находил в Эльфландии подходящего
   В конце концов он вспомнил о старой эльфийской традиции — об отсылке детей в мир смертных.
   В сознание Тео, словно нетерпеливый странник, стучась ошеломляющая мысль, но он не хотел ее пускать, не выяснив одной важной вещи.
   — Но зачем отсылать младенца? Почему не отправить кого-то из старших детей, кто мог бы принести семье больше пользы, оставшись последним в роду?
   — Эффект Клевера ограничил путешествия в мир смертных, но Фиалка знал, что Чемерица, несмотря на это, будет искать и там. Еще одна странность во взаимодействии между нашими мирами состоит в том, что младенец, воспитываемый людьми, очень быстро становится похож на человека и даже пахнет, как смертный, в то время как ребенок постарше и взрослый никогда не избавляется полностью от эльфийского духа. Старшего ребенка Фиалки хорошо натасканные охотники обнаружили бы гораздо быстрее.
   — И он хотел, чтобы ты отнес его младшего в мир смертных.
   — Не совсем так — ведь в изгнание меня отправляли публично. Какая уж тут секретность, если бы я подвергся депортации с младенцем на руках. Фиалка пошел со своей проблемой к Устранителю, и старый монстр придумал, как убить сразу двух зайцев — вернее, как обменять одного на другого. Он собирался передать мне дитя лорда и леди Фиалки, как только я пересеку границу. Имелось в виду, что я оставлю его себе. Фиалка, в свою очередь, пообещал мне, что если он сможет впоследствии забрать ребенка — то есть если он восторжествует над Чемерицей, что представлялось почти нереальным, — он похлопочет об отмене моего изгнания и изыщет способ вернуть меня в Эльфландию. Он не мог не понимать, что для меня такая сделка не слишком выгодна, но думал, вероятно, что мне, как всякому нищему, не пристало быть разборчивым.
   О моем сговоре с Устранителем он, разумеется, не знал ничего и не имел понятия, что я намерен вернуться сюда без всякой помощи со стороны обреченного дома Фиалки. Устранитель предвидел мою нравственную дилемму — кто знает, может быть, и он был когда-то смертным, как я? — и позаботился об успокоении моей совести. Я заберу маленького смертного у родителей, но положу на его место здорового эльфика. В волшебных сказках такая операция производится очень часто. И я дал Фиалке свое согласие, полагая, что когда я вернусь, из его семьи не останется никого, кто мог бы потребовать ребенка назад. Я оказался прав, но не совсем так, как думалось мне той ночью.
   — И этим ребенком, этим маленьким эльфом... был я.
   — Да, Тео, — после долгого молчания признался Дауд. — Это был ты. Если сейчас это имеет для тебя какое-то значение, я могу подтвердить, что при рождении ты звался Септимусом Фиалкой и что все опасения твоего отца осуществились на деле. Ты единственный, кто остался в живых из дома Фиалки.

37
 
ЛАРЕЦ ЧЕРНОГО ДЕРЕВА

   — Септимус? Меня назвали Септимусом?!
   — Не совсем. Мы с тобой воспринимаем их имена как классические, в основном римские. Септимус по-латыни «седьмой» — так тебя и назвали.
   — Еще того не легче. Меня назвали Номером Семь! Даже имя порядочное придумать не потрудились.
   — Возможно, они не слишком напрягали воображение, — согласился шепчущий голос с чувством, максимально приближенным к доброте, — но все твои братья и сестры погибли во время войны, так что они дали тебе нечто большее, чем красивое имя. Они подарили тебе жизнь.
   — Вот значит, как я оказался у мамы с папой. Ты украл ребенка у собственной племянницы и положил меня на его место.
   Дауд прерывисто вздохнул.
   — Если для тебя это хоть что-нибудь значит, я сожалею о том, что сделал. Больше, чем ты можешь себе представить.
   — Расскажи, как все было. Или нет. Расскажи мне о моей настоящей семье. — То, что Тео узнал, плохо укладывалось у него в голове. Мало того, что покойный двоюродный дед, который на самом-то деле вовсе не дед, оказался жив — но узнать, что все подлинные твои родные умерли в одночасье... Мысли блуждали, как в лихорадке, а тело, согласно поступающим от него сигналам, испытывало сильный дискомфорт. Он почувствовал вдруг сильную неприязнь к лежавшему без сознания Кумберу и ко всем жителям этого мира, в который он еще месяц назад не верил и который перевернул всю его жизнь.
   Хотя жизнь у него, по правде сказать, была не очень завидная.
   — Мы говорим уже долго, и я устал, — объявил Дауд. — Я поддерживаю свое ветхое тело разными противоестественными средствами, к которым последнее время не прибегал. Скажу тебе честно: я отдал половину своих жизненных сил для оживления иррхи не затем, чтобы рассказывать, какие славные у тебя были родители. Есть, во всяком случае, вещи, которые тебе следует узнать раньше.
   Сил на споры у Тео не осталось. Причудливая обстановка пакгауза начинала выглядеть, как декорация экзистенциалистской пьесы, где бесплотный голос шептал ему о тщете и несовершенстве вселенной.
   — Ладно, делай как знаешь.
   — Итак, настало утро моего изгнания. Парламентские приставы сопроводили меня на Васильковую площадь, почти пустую. Знать из-за слухов о скором столкновении между правящими домами сидела дома, да и мое так называемое преступление перестало быть злобой дня, сменившись более интересными новостями. Только рабочие эльфы, проходившие через площадь, останавливались посмотреть, как смертного отправляют восвояси.
   Приговор мне прочел заштатный парламентский чиновник, даже мундир не потрудившийся надеть. Затем открылась дверь или ворота, называй как хочешь, и меня пропихнули в этот огненный шов, как мешок с отходами в мусоропровод. Из Эльфландии я взял только то, что было на мне, и тетрадь с записями, а под рубашкой на шее висел волшебный камень, полученный от Устранителя, — что-то вроде маяка, как я понял. Дверь закрылась за мной, и я опять очутился в Сан-Франциско, на лужайке парка Золотых Ворот. Пара бродяг перепугалась до смерти, увидев, как я возник из ниоткуда. Думаю, они, как в старом газетном комиксе, тут же поклялись никогда больше не брать в рот спиртного.
   Я снова стоял посреди яркого калифорнийского дня по прошествии бог знает какого времени. Его, как выяснилось, прошло больше, чем я подозревал. По своему личному отсчету я отсутствовал года три-четыре, на деле же в мире смертных истекло лет двадцать. Уходил я, когда Вторая мировая война только что закончилась и президентом был Трумэн, теперь Штаты воевали в Юго-Восточной Азии, в стране под названием Вьетнам, и увязли там по уши. Президентом стал Ричард Никсон, которого я помнил очень смутно, шестидесятые годы подходили к концу, и знакомый мне мир исказился, как в кривом зеркале.
   В тот момент я, конечно, не знал всего этого — и не узнал бы, если бы все вышло по плану.
   Несколько оглушенный, я добрел до летней эстрады, обдумывая свои дальнейшие действия. Каждый раз, когда мимо меня проходила пара с детской коляской, направляясь к аквариуму или японскому чайному садику, я подавлял в себе импульс схватить ребенка и убежать. Времени у меня было немного — я должен был выполнить свою задачу до следующего восхода, чтобы Устранитель мог найти меня по камню у меня на шее. Так он мне по крайней мере сказал. Может быть, он солгал — после я обнаружил, что у этого камня была и другая, более зловещая цель. Короче я запаниковал, начиная понимать, какое трудное дело взял на себя и как ничтожны мои шансы увидеться с любимой снова.
   Чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что какого попало ребенка хватать нельзя. Прежде всего, я не мог подменить его ребенком Фиалки — тобой, Тео, — пока Устранитель не отдаст тебя мне. Надо было, чтобы подмена произошла в одном месте, в одно время и по возможности незаметно — мне вовсе не улыбалось попасть под арест и потерять все шансы на возвращение.
   Последние суматошные часы в Эльфландии просто не дали мне времени продумать все это в деталях. Теперь, имея перед собой половину суток, я бродил по парку и думал без передышки. Переходя с места на место, чтобы не угодить в тюрьму за бродяжничество, я добрался до почты в прежнем своем квартале Коул-Вэлли. За двадцать лет содержимое моего почтового ящика скорее всего утратило всякий смысл, но я, так ничего и не придумав, попросту хотел как-нибудь убить время. Счет, который я завел в «Трэвелер-банке» перед путешествием в Эльфландию, исполнил свое назначение, и ящик остался за мной. Меня ожидал мешок почты — очень небольшой, учитывая, что прошло двадцать лет, но эра рекламной рассылки тогда только еще начиналась. Я отправился обедать и прочел всю кучу за чашкой кофе. Несколько писем от ребят, с которыми я плавал, несколько от девчонок, с которыми знакомился в разных портах, плюс кое-какая деловая корреспонденция. А потом я нашел конверт трехмесячной давности, но оказавшийся как нельзя более кстати — извещение о рождении ребенка.
   — От моих родителей, — тускло уточнил Тео.
   — Да. От моей племянницы Анны и ее мужа. Твоих приемных родителей, скажем так. До сих пор помню это извещение. Сын, семь фунтов девять унций, Теодор Патрик Вильмос.
   Не стану распространяться — тебе, наверное, больно об этом слышать. Сначала я хотел позвонить и напроситься к ним в Сан-Матео с визитом — естественно же, что только что приехавший в город дядюшка хочет повидать племянницу и ее новорожденного сынка, — но побоялся: вдруг что-то пойдет не так? Кроме того, я выглядел лет на двадцать моложе, чем мне полагалось, и опасался, что меня примут за самозванца. Какова ирония, а? Я боялся вызвать их подозрения, потому что это помешало бы мне украсть у них сына! Поэтому я взял такси и съездил в «Трэвелер-банк» на Русском холме — он, как ты должен был догадаться, создан специально для путешественников в Эльфландию и другие таинственные страны. Там я снял со счета приличную сумму и проехал на такси до конца полуострова Сан-Матео, что стоило мне целого состояния. Нашел нужный дом и стал прогуливаться в окрестностях, ожидая, когда стемнеет. Когда же настала ночь, я засел на дереве в соседском дворе, где никто не жил, и оттуда следил за Анной через заднее окошко их дома. Чувствовал я себя при этом, само собой, далеко не лучшим образом.
   Тео снова стало тошно. Ему казалось, что чей-то палец залез к нему в память и размазывает ее. Все, абсолютно все, было не так, как он думал.
   — Рассказывай дальше.
   — Ты волен презирать меня, но вспомни, в каком я был отчаянии. Кроме того, я считал, что отдаю малютку Теодора в хорошие руки, а моя племянница получит чудесного мальчика-эльфа и даже не догадается о подмене. Устранитель объяснил мне, что в таких случаях всегда происходит некоторый... взаимообмен. Каждый из подменышей берет что-то от другого. Эльф приобретает сходство со смертным, стоит положить его в колыбельку, а смертный младенец подвергается переменам даже на расстоянии. Они, несмотря на разлуку, связаны как сиамские близнецы.
   — Значит, я выгляжу так же, как выглядел бы тот, настоящий?
   — Не в точности, но с большой долей сходства, насколько мне удалось понять.
   Тео вспомнил предсмертную исповедь матери.
   — Она знала.
   — Что-что?
   — Мать знала, что я не настоящий. Не ее сын.
   Эйемону Дауду явно было не по себе, но не из-за слов Тео — он, кажется, вообще не слушал, что ему говорят.
   — Да-да, но позволь мне закончить. Времени у нас, возможно, меньше, чем я думал.
   — Почему? — спросил Тео, но Дауд пропустил вопрос мимо ушей.
   — В полночь, когда я с помощью чар сделал себя видимым для Устранителя, отворилась светящаяся дверь, и под деревом появилась фигура в плаще и маске, с ребенком Фиалки, то есть с тобой, на руках. Не сам Устранитель — до сих пор не знаю, кто или что это было. Какой-нибудь другой дуралей, обманутый Устранителем и использовавший свой единственный рейс в мир смертных ради жалкой пары минут. Сердце у меня бешено колотилось, я чувствовал себя убийцей. Я еще раньше заметил, что подвальное окно не заперто, и пробрался через него в дом вместе с младенцем. Поднимаясь по лестнице, я слышал, как храпит муж Анны. Я взял их ребенка из колыбели, положил тебя и сразу почувствовал происходящую с тобой перемену... странное, скользящее ощущение. Впрочем, я так боялся, что почти не обратил на это внимания. С ребенком Анны я вылез во двор, и тут чья-то рука коснулась камня у меня на шее. Я вскрикнул от боли, пронзившей меня насквозь, и рухнул наземь.
   Я ощутил страшный холод и что-то еще, не поддающееся описанию... я как бы отделился от самого себя под прямым углом и повис в воздухе наподобие мыльного пузыря, видя под собой задний дворик твоих родителей и собственное скрюченное тело. Не могу выразить, до чего странно было сознавать, что меня в этом теле больше нет. Неизвестный в маске протянул ребенка через волшебную дверь — полагаю, что Устранителю, который ждал на той стороне, — а затем снял камень с шеи моего безжизненного тела, и меня потянуло за этим камнем. Он уводил обратно мой бесплотный дух!
   Я проявил глупость, забыв о том, что эльфийские законы следует понимать буквально, как в сказке. Устранитель поклялся вернуть обратно как ребенка, так и меня, но не сказал как. Он выполнил букву договора — нарушение которого грозило ему опасностью — единственным доступным ему способом, то есть разлучив меня с телом и обрекая скитаться по Эльфландии в виде бесприютного духа.
   В дело вмешался случай. Питер Вильмос, услышав, наверное, мой крик, открыл окно и окликнул незнакомца. Не знаю, видел ли он дверь в страну эльфов, а если видел, то что подумал. Он тебе никогда не рассказывал про эту ночь? Впрочем, не важно. Прислужник Устранителя испугался и уронил камень вместе с цепочкой в кусты у сияющего входа. Твой приемный отец кричал, что вызовет полицию, и свет в проеме уже мигал. Незнакомец поколебался и проскочил в дверь. Она закрылась, а я тут же очутился опять в своем теле. Кое-как поднявшись, я нашел камень — мой дух видел, куда он упал, — сунул его в карман и перелез через забор. Я еще плохо ориентировался после того, что пережил, и, наверное, смахивал на пьянчугу. С грехом пополам пробравшись дворами на другую улицу, я немного очухался и понял, что пешком мне отсюда не уйти — полицию, безусловно, уже вызвали. Я нашел чей-то пустой садовый сарай и протрясся в нем до рассвета, а после в полнейшем отчаянии поплелся назад в Сан-Франциско. Меня провели. Я причинил зло своей родне, а взамен не получил ничего. Не видать мне больше любимой Эрефины.
   Я и раньше был малость не в себе, но это не идет ни в какое сравнение с моим последующим состоянием. Не будь у меня денег в банке, я так и подох бы где-нибудь в канаве — еще один бродяга, умерший от переохлаждения. Но деньги у меня были. Я снял сперва номер в гостинице, а потом квартиру и жил скромно, чтобы не искать сразу работу и немного прийти в себя. Соседи, наверное, считали меня обыкновенным нелюдимом, я же был настоящим маньяком, которого терзала навязчивая мысль — вернуться во что бы то ни стало. Вернуться в Эльфландию, к Эрефине. И отомстить тем, кто едал меня — Устранителю Неудобных Препятствий в первую очередь, лорду и леди Примуле, их лакеям в парламенте. Злодейства Чемерицы блекли рядом с моими фантазиями.
   Помимо книг и разных магических предметов, которые все это время хранились на складе, у меня имелся еще один ключ — волшебный камень, который мне дал Устранитель, камень, который привел ко мне его подручного и столь успешно разлучил мою душу с телом. Природные законы Эльфландии, как я уже говорил, отличаются большой строгостью, и все, что используется для такого рода магии — для науки, как сказали бы здесь, — носит на себе следы своего владельца.
   Я потратил несколько лет, чтобы открыть способ — очень опасный способ — использовать этот камень в своих целях. Работа потребовала от меня огромных усилий — в частности, потому, что нужные мне источники были разбросаны по всему миру. За это время я заново удостоверил свою личность, подогнав свою внешность под приличествующий мне возраст. Имидж путешественника-коллекционера помог мне стать уважаемым членом общества. Не могу сказать, чтобы моим корреспондентам было до этого хоть какое-то дело — некоторые из них вели еще более странную жизнь. Ты поразился бы, Тео, узнав, сколько обитателей мира смертных — внешне ничем не отличающихся от прочих людей — жаждут вернуться в Эльфландию и в другие, еще менее известные страны.
   Так или иначе, я отыскал единственный шанс на возвращение в Новый Эревон. Но риск был велик, и тогда я отправил то самое письмо своей племяннице Анне. Я искренне верил, что могу погибнуть, — и, возможно, так было бы лучше,
   Тео слишком долго простоял на ногах. Он устал, а когда ужас стал немного слабее, даже почувствовал голод, но больше всего другого его донимал гнев. Вся его жизнь, пусть даже не очень полезная, складывалась, как стало ясно теперь, по чьему-то чужому плану.
   — Может, и лучше, — сказал он. — Ну, а дальше-то что? Как ты стал таким, что даже на глаза показаться боишься? И главное, почему я оказался здесь? Зачем ты послал за мной своего зомби? Почему не позволил мне, как раньше, жить идиотом, в счастливом неведении воображающим, что он человек?
   — Я отвечу тебе, Тео, но только потому, что сам так хочу. Ты же ведешь себя так, как будто вправе требовать ответа. — Голос снова налился холодом. — Ты типичный американец своего времени. Веришь, что во вселенной есть правила, как в настольной игре, что обман будет наказан и справедливость восторжествует. Чушь все это. Сплошная чушь.
   Тео сделал несколько шагов в сторону темного угла.
   — Мне надоело говорить в воздух.
   — Ни шагу дальше! — В голосе, помимо ярости, чувствовался и страх. — Помни, что твой друг феришер служит заложником твоего хорошего поведения и что я на самом деле не твой дедушка, так что не полагайся особо на родственные чувства.
   Тео не сдержал злобного смеха.
   — Родственные чувства, как же! Дерьмо. Ты забрал меня у родных, украл настоящего ребенка моих приемных родителей, и все это ради собственной корысти. По-твоему, это я нажимаю на родственные чувства? Мне сдается, что кто-то другой.
   Дауд после паузы заговорил спокойнее.
   — Я пытаюсь ответить на твои же вопросы, Тео. Выслушай меня — это все, что от тебя требуется. Не тебе одному тяжело.
   Тео сердито махнул рукой, дав знак продолжать. Что толку спорить, когда все уже в прошлом.
   В прошлом-то в прошлом, но для него свежо.
   — Короче говоря, мой эксперимент прошел успешно, хотя так как я надеялся. Я пересек барьер, но получилось это И ем иначе, чем в первый раз. — Дауд говорил теперь быстрее, чем раньше, и Тео не понимал, с чего он так разнервничался.
   «Рассказ, конечно, не из веселых, — думал он, — но я в общем и целом держался спокойно, и все козыри, похоже, у него на руках — так в чем же дело? Чего он боится? Может, он вроде Гудвина, великого и ужасного, не хочет показываться в своем настоящем виде, и весь этот треп про то, что на него смотреть страшно, — только для отвода глаз?» Тео, делая вид что просто переступает с ноги на ногу, стал медленно продвигаться к темному углу.
   — Вскоре я понял, в чем заключается разница. Я перешел в Эльфландию, но не весь целиком. Я, как и планировал Устранитель, совершил переход в виде бесплотного духа. Не знаю, умерло ли мое тело в тот же момент или через некоторое время, — знаю только, что расстался с ним навсегда. Не стану даже пытаться описать тебе, какое это ужасное чувство.