Ульянов Михаил. Возвращаясь к самому себе

   К огромному нашему горю вести обычное строительство становится почти невозможным из-за абсолютно алогичной дороговизны всего и вся. Благо, что мы успели кое-что построить. Сегод-ня же чисто сумасшедший дом с ценами. Думается, потому, что "наверху" и вокруг "верха" азарт борьбы все растет, а оплачивает азартные игры политиков карман, как стало принято говорить, налогоплательщиков. Читал как-то, что в одном крупном городе на Урале за четыре года в пять раз выросли городские налоги, взимаемые с горожан для наведения чистоты и порядка. И за то же самое время зарплата городских чиновников выросла - в семь раз! Зато мусора на улицах, грязи и развала так и не убавилось.
   И в таких условиях своевластия правящих структур любого уровня у простых тружеников остается надежда лишь на внятный и исполняемый Закон и собственную солидарность. Солидар-ность у нас, артистов, есть. А вот Закона - нет. Закона, который бы отражал все реалии сегодняш-ней жизни.
   Когда законы рынка все-таки вынудят нас ввести контрактную систему организации работы театров - никуда от такой перспективы не деться: раньше, позже, но это будет, - мы должны быть юридически во всеоружии. Однако наш Союз не имеет законодательных прав. А профсоюзы их имеют. Так, мы не можем защищать интересы актеров при заключении любого контракта, будь то телевидение или радио. С другой стороны, допустим, я, художественный руководитель, никак не могу внушить актеру своего театра, где актер получает зарплату, что он должен выполнять свои прямые обязанности: хоть изредка выступать на собственной сцене.
   Мы все оглядываемся на Запад. А ведь у актера на Западе есть обязательства, которые он должен неукоснительно выполнять. Нарушит он их его судьба плачевна. И в то же время у него есть права, и на эти права никто не посягнет. А посягнет - ответит по суду.
   Мы же люди незащищенные. С нами можно заключить такой контракт, можно сякой. Можно выплатить, как сказано в том контракте, а можно и не выплатить. И иди - жалуйся. Какой суд будет заниматься твоими обидами? Возмутится, что твои законные права попрали?
   Поэтому у нас есть идея о профсоюзе - профессионально-творческом союзе.
   Ведь и по сути мы выполняем как раз те обязанности, какие традиционно берут на себя проф-союзы. И наш, театральных деятелей, и союзы архитекторов, художников, кинодеятелей - не буду перечислять все - их сегодня в России одиннадцать - все живут примерно одинаково, в том же правовом пространстве. И пространства этого, по сути дела, не много. Хотя все союзы участвуют в делах и государственного масштаба, особенно, если эти дела касаются людей твор-ческих профессий.
   У нас спрашивают совета по разным проблемам, мы со своей стороны отстаиваем свои позиции. Обращались мы и к правительству, и в Верховный Совет, пока он был, к Президенту, доказываем какие-то, с нашей точки зрения, важные вещи. Так мы доказали, что неправомерно облагать налогами наши организации, если они даже ведут какую-то хозяйственную деятельность. У нас, например, есть мастерские, фабрички я говорил о них выше. Благодаря своему хозяйству мы еле-еле залатываем самые зияющие свои прорехи, а налог нас совсем доконает. И вот эта льго-та, дарованная творческим союзам, и заставляет нас временить с переходом в статус профессиона-льного союза, подобного тем, что действуют на предприятиях. Если будет выработано решение, приравнивающее профессионально-творческие союзы к творческим, мы пойдем на это.
   Пока же наш СТД действительно союз деятелей. И хотя он широко развернут ко всему обществу, вход в него открыт лишь работникам театральных творческих профессий, и то не всех. Скажем, гример - лишь по исключительному случаю, так же и костюмер. А рабочий сцены не может быть членом Союза.
   В других странах профессиональные объединения устроены по-другому. Во Франции, ска-жем, есть профсоюз только машинистов сцены театра "Гранд-опера", профсоюз артистов варьете, кино и так далее. Каждое подразделение этого мира кино и театра имеет свой и только свой профсоюз.
   У нас же в стране профсоюз работников искусств объединял... Да кого он только не объеди-нял: там и типографии, и гримеры, и кино, и цирк, - тысяч сто пятьдесят народу, и в этом Ноевом ковчеге никто никому толком не помогал и не мог помочь.
   Сегодня мы имеем свое лицо, свое достоинство, свою историю и возможность - пока - что-то делать на профессионально высоком уровне.
   Союз не вмешивается в самостоятельную творческую жизнь театров, Боже упаси - никакого диктата, никаких указаний. Мы не можем ни воздействовать на поток жизни, ни остановить его, ни даже упорядочить его движение или выпрыгнуть из него. Не претендуем мы и на всеобщее раз и навсегда решение художественных проблем. Ведь чем больше дерзаний, попыток, проб в самых разных театрах, тем разнообразнее художнический опыт театра как целого, как явления.
   Главным образом нам приходится участвовать в разрешении каких-то конфликтов, возникаю-щих в театрах, и то лишь когда к нам обратятся с такой просьбой как к "третьей стороне". А так все дела решаются на местах. Вот, скажем, город Воронеж. Там есть наше отделение СТД. У него есть председатель, кто-нибудь из известных уважаемых актеров, есть секретарь, ведущий всю кухню этого отделения. Они собирают конференции, творческие вечера, обсуждают спектакли, приглашают критиков, организуют выезды в столицы со своими спектаклями. В этой их работе мы им помогаем.
   Разумеется, Российский союз театральных деятелей внимательно анализирует театральную жизнь в стране. Кабинеты драматургии, актеры, сценографии - они в курсе всех тонкостей этих своих дел в российских театрах. Так что Союз аккумулирует в себе все знание о положении театра.
   Интересные есть наблюдения, интересные закономерности. Например, драматургия. По нашим сводкам за 1990 год в драматических театрах России было поставлено 107 никогда прежде не шедших на наших сценах пьес. Никогда прежде такого не было. Но, - вот парадокс! - афиши стационарных театров, как и в прошлые годы, напоминают друг друга. Однако раньше была обяза-ловка, был запрет на имена и своих, и зарубежных драматургов. Сегодня запретов нет Да и запас неосвоенной драматургии все еще велик. Так в чем же дело?
   Однообразие афиш в разных театрах разных городов, к сожалению, имеет весьма прозаичес-кую причину: слишком дорогой, в буквальном смысле слова, стала цена неудачи. А так как наши медлительные, неповоротливые, как дредноуты, академические театры более трех, максимум четырех спектаклей в сезон не делают, то, если даже одна из четырех новых работ не соберет зрителей, театр несет потери не только материальные, он теряет престиж в глазах своих согоро-жан. Если б играли двенадцать, ну, десять новых спектаклей, было б не страшно промазать. А так - страшно. По крайней мере не на пользу театру, не на пользу его достоинству. Потому режиссе-ры не хотят довериться новой пьесе, еще не опробованной хоть на чьей-нибудь сцене. И, наоборот, стоит пьесе завоевать зрительский успех в двух-трех театрах, и можно быть уверенным, что еще театров двадцать ее поставят.
   В последние годы, правда, как-то загадочно молчат наши известные драматурги... Видимо, они ищут свои проблемы, новый язык, соответствующий злобе дня. Более тревожит другое: отрыв молодой современной драматургии от театра. Можно сказать и наоборот: театр не идет навстречу молодым и уже показавшим свое мастерство драматургам. Пьесы Садур, Волкова, Князева, Угаро-ва и других не востребуются театрами. Думаю, потому, что эти авторы чересчур сосредоточились на тяжкой, темной стороне нашей деятельности. А человек шире несчастий, свалившихся на него. А жизнь многообразнее, чем драматургия. Зритель не хочет еще и в театральном зале погружаться в пучину тоски и безысходности. Ему бы помочь...
   Я отнюдь не призываю к возрождению пресловутого положительного героя, он искалечил не одно театральное поколение, но герой умный, смелый, мужественный, веселый - нужен на наших театральных подмостках.
   Понятно, что в наши дни лидирует коммерческий репертуар. И потому надо настойчиво ис-кать формы поддержки подлинно новых, неожиданных произведений. А система государственной поддержки ныне отсутствует. Абсолют отсутствия.
   За рубежом действуют многочисленные фонды, готовые поддержать эксперимент на театре. Нам пока что рассчитывать на просвещенных меценатов, современных Мамонтовых, Морозовых, Рябушинских, не приходится. Улита, она наверное же где-то едет, так ведь когда-то будет... А мы живем сегодня...
   Дело в том, что самому театру соревноваться, допустим, с кино в коммерческом успехе не пристало. Кино - да, может приносить доход. Театр никогда. Вот почему даже небогатые, но, очевидно, уважающие себя страны позволяют себе такую роскошь - роскошь просто необходи-мую, добавлю от себя - как содержание театров. Отношением к театру проверяется цивилизован-ность общества, уровнем театра - его духовность.
   А теперь, кстати, об Англии. О Франции. О Штатах. И многих других "сладких" странах, куда так хочется отвезти, предъявить и - продать свой "товар": спектакль, сориентированный на западного зрителя. Попутно заметим, что вкус западного зрителя столь же неоднороден, как и зрителя родимого, бывшего советского.
   Действительно, театральное искусство - один из немногих пока товаров нашего производ-ства, пользующихся спросом на мировом культурном рынке. Это очевидно. И не воспользоваться сложившейся конъюнктурой было бы ошибкой. Да и знакомство на месте с жизнью за рубежом, с мировой культурой ничего, кроме пользы, нашим соотечественникам принести не может. И не стоит быть фарисеем и бессребреником: живем мы трудно, и каждая возможность хоть как-то поправить положение - во благо. Но! Экспортные сферы есть и должны быть в промышленности: качество у экспортных изделий должно быть на уровне мировых стандартов. А искусство - это материя иная, нежели качество. Искусство или есть, или его нет. Вот о чем забывают наши деяте-ли, готовясь к поездке за рубеж со своим произведением. Готовится некое варево "а ля рюс", как, по мнению создателей сего шедевра, понимают "рюс" иностранцы. И напоминают эти спектакли тех матрешек, которые продаются стадами у нас на Арбате и которые мне все глаза намозолили.
   А ведь мы интересны зарубежному зрителю тем, что смогли создать, выработать, накопить прежде всего для своих сограждан, наших зрителей, дома. Видимо, что-то есть в нашей театраль-ной культуре, что не смогли сломать ни жесточайшая тирания, ни десятилетия вынужденной самоизоляции. Только то, что мы глубоко и истинно знаем сами о себе, может нести в себе и общечеловеческий интерес. Запад не удивить ни "чернухой", ни "порнухой", ни тем более драками. По всем этим статьям они нас за пояс заткнут одной левой. И наш прорыв в мировую культуру, культурную среду произошел благодаря совсем другим работам наших мастеров, работам, как раз ломающим западные стереотипы восприятия России. Работам, которые и у нас на Родине стали явлениями нашего искусства.
   А сегодня, горько говорить, но сегодня торопливо, как бы воровски эксплуатируется даже почтительный и восторженный интерес западной публики к русскому балету. Что делают новые умельцы? Создают - уже создали - большое количество трупп и даже театров балета под разны-ми названиями лишь с одной целью: выехать за рубеж. Они предлагают зрителям так называемый "классический ширпотреб" - хорошенькое словосочетание, ничего не скажешь! а для приман-ки зрителя стараются заполучить к себе хоть одну звезду из числа солистов ведущих театров. Ряд гастролей - и эфемерный коллектив распадается, а судьбы актеров оказываются искалеченными.
   Грустно это все, суетливо, не видно в этом достоинства ни человеческого, ни тем более - творческого. Не ровен час, предстанем мы перед честным миром в облике людей, чей единствен-ный девиз: "Все на продажу!"
   Существовало до революции такое странное понятие честь - не только среди дворян и офи-церов было оно свято. Слово чести, данное купцом, было крепче документа; мастеровой, обещав-ший сдать работу к сроку, делал ее, даже если это казалось невозможным. Пуще глаза берегли честь русские интеллигенты.
   Можно, конечно, сколько угодно шутить над детской наивностью Станиславского, когда он, смертельно больной, собрал вокруг себя актеров и заклинал их хранить честь Художественного театра. Но была в этом заклинании вера, что забота о чести родного театра для людей, служащих ему, - твердыня необоримая и опора для них самих. Об этом думается теперь все чаще и чаще.
   Вот такие заботы, такие думы и печали в нашем Союзе театральных деятелей. Они родствен-ны печалям, думам и заботам, наверное, всех наших сограждан. Думаю, что они, во всяком случае, понятны всем.
   "Между Римом и Синедрионом"
   Порою, особенно когда сильно устал не столько от дел, сколько от бесплодных попыток все-таки решить эти дела с пользой для театра, для Союза или просто для отдельного человека, члена нашего Союза, - я говорю себе примерно те слова Виктора Петровича Астафьева, которые приво-дил уже здесь: мол, ты с ума, что ли, сошел, согласившись нa этот пост, на председательство в СТД? Что, не было у тебя своих кровных, актерских, дел?
   Все-таки за эти годы я сыграл в нашем театре в "Соборянах" Лескова, поставленные у нас режиссером Виктюком. Снялся в фильме Кары "Мастер и Маргарита", сыграв Понтия Пилата с прекрасным партнером - мастифом Банга. Такой роскошный зверь... И совсем не тщеславный: включили свет, команда "Мотор"! А он себе лежит и храпит... Я его под зад: "Играть надо..."
   Это была интересная работа. Тема Понтия Пилата - на все времена: вечная тема предатель-ства, которого он не ожидал от себя... Он и не чувствует себя предателем. Но все-таки чувствует паршивость своего положения, некомфортность душевную. Он между Римом и Синедрионом, как в ловушке: промежуточность позиции, сидение на двух стульях. Это никогда ничем добрым не кончается. Это вечный урок. И повторяемый вечно из эпохи в эпоху в разных странах, людьми разного положения, разных национальностей.
   Тема Понтия Пилата, поверившего на секунду, а если даже и не поверившего, то согретого философией Иешуа - философией любви, - тема, полная печали. У Пилата голова болит не только от физического недомогания, но и ото всей этой человеческой пошлости и злобной мелоч-ности. Иешуа вылечивает ему голову не потому, что он сильный экстрасенс, а потому, что он дает прокуратору возможность увидеть какую-то иную жизнь, с ценностями совсем иными, чем те, к которым он привык.
   Понтий Пилат - фигура трагическая. Трагизм его в том, что он, задумываясь над природой человеческих отношений, не находит выхода из противоречий этой природы.
   Лишь на секунду луч света освещает этот выход, путь к гармонии, благодаря Иешуа, но тут же оказывается этот путь завален, загорожен, смят ненавистниками светлого сына человеческого, и, мало того, сам Пилат становится хоть и невольным, но их сообщником.
   Мы снимали фильм в Иерусалиме, в окрестностях Хайфы, на Мертвом море. И сам по себе Израиль, и все эти места настраивают на особый лад: здесь творился мир Библии. И просто потря-сающее впечатление производит дно Мертвого моря. Бесконечно тоскливым, вечным веет от песков морского дна, от обломков в песке.
   Я не знаю, каким получился фильм. В готовом виде мы его не видели. Но ведь сама книга "Мастер и Маргарита" тянет к себе, словно магнит, привораживает, держит в тонусе постоянного интереса к себе. И творческие люди со всех сторон пытаются "укусить" роман в его солнечное сплетение... Была не одна попытка создать киноверсию романа, театральные постановки шли на сценах "Таганки", МХАТа.
   Наша картина кроме того, что сказано здесь, будет, вероятно, интересна тем, что режиссер ее, Юрий Кара, собрал замечательных артистов: это Филиппенко, Павлов, Стеклов, Бурляев, А. Вер-тинская, Гафт, Куравлев. И я еще не всех перечислил. У всех нас было одно желание: соприкосну-ться еще раз с Булгаковым, с его фантастическим миром, и наиболее полно воплотить наши ощу-щения и наше понимание романа и его героев.
   Во что выльется наша любовь, наша искреннее стремление сработать хорошо, судить зри-телю.
   Да... Все-таки я не совсем забросил свое ремесло, выкраивал время для поддержания формы. И этот факт придавал мне сил и уверенности в основном, как я считаю, деле - в Союзе театраль-ных деятелей. Нет, я не позволял себе разрываться "между Римом и Синедрионом". Заставлял себя преодолевать минуты слабости и усталости и то, что Союзу удалось сделать за эти шесть лет - дела нужные нашим товарищам, театру.
   Считаю, главное, что мы вместе преодолели за последнее время, - это въевшуюся в кровь и плоть театра жадную надежду на мгновенный и бурный успех на политической теме. Я говорил об этом в главе "Жестокий сквозняк политики". По воспитанной десятилетиями привычке противос-тоять партийному нажиму сверху, наши театры бросились было обличать и разоблачать все и всяческие пороки общества и системы, но наш зритель поставил нас на место. "Уже неинтересно, господа артисты!" - сказал он нам своим отсутствием в наших залах. Были, разумеется, и серьез-ные работы, но вместе с ними многие театры и многие спектакли разменивали больные проблемы нашего общества на медяки узнаваемых ситуаций и положений. И очень скоро театр стал - пришлось стать! - на свое собственное место - на вечное и высокое место искусства: своими специфическими средствами отражая, исследуя, познавая жизнь человека, своего современника. И - без оглядки на господствующую политику и идеологию. В театр пойдут сегодня не за полити-ческой "изюминкой", не за политическим скандальчиком, а ради искусства, ради наслаждения высоким искусством зрелища, вдохновенной актерской игры.
   Так вот, я рад, что это произошло. И рад, что этому тоже послужил в рядах нашего СТД. И не жалею о том, что мог бы еще сыграть за эти годы и не сыграл. Потому что, вынырнув из волн политики, мы сосредоточились на важнейших делах нашей корпорации - бытовых и професси-ональных. И убедились, что это единственно плодотворная трата наших сил, и знаний, и умений.
   И это понимание в равной степени касается и лично меня, моего участия в политической жизни. Говорю о своем прямом участии в политике, если можно назвать политикой факты моего депутатства в Верховном Совете СССР еще во времена оны и в других Советах, разных уровней, и был даже членом ЦК КПСС как раз последнего ЦК. Я так говорю - "если можно назвать поли-тикой", потому что в те годы диктата партии было все в политике просто: выбирали по принципу представительства. "Вот есть у нас в ЦК два сталевара, пять доярок, одна-две учительницы", - раскладывается такой профпасьянс. И спохватываются: "Что это у нас артистов нет! А давайте-ка Ульянова выберем! Он всегда такие роли играет, руководящих товарищей: председателя колхоза, директоров заводов, комсомольцев-добровольцев, даже В.И. Ленина играл..."
   Во время Двадцать пятого съезда партии - как раз я был в кабинете секретаря нашего райко-ма партии, - узнаю от него, что меня выдвинули в Контрольную комиссию ЦК. Меня предварите-льно не спрашивали, ничего не объясняли. А чего объяснять: партия прикажет и - делай. А делать, кстати, что? Участие мое было чисто представительское. Я представлял в этой серьезной комиссии людей искусства. Меня ввел в понятие о пользе такого представительства покойный К.М. Симонов. Он от писателей был определен в ту же Контрольную комиссию. А судьба у него была неровная, хоть и славная: его то назначали на высокий пост, например, редактором "Нового мира", то снимали; то он взлетал во мнении власть предержащих, то стремглав падал. И в общем-то относился к таким выдвижениям по-деловому. Когда его выдвинули в эту Контрольную комис-сию, он очень был обрадован и не скрывал этого. Мы с ним всегда вместе в уголке сидели на заседаниях. И он сказал мне тогда: "Это очень мне поможет дело делать".
   Да, действительно, в таком конкретном деловом смысле высокое представительство позволя-ло решать какие-то проблемы театра, его людей, отстаивать наши интересы. Бегая по кабинетам - а я это делаю уже в течение двадцати пяти лет, - много чего добился: прописку для многих тала-нтливых актеров, квартиры, лимиты на строительство детских садиков... Вот и не знаю, можно ли такую деятельность назвать политической... Это открывание дверей тех кабинетов, которые для других таких же членов КПСС открывались с большим трудом. А то и вовсе не открывались.
   Так же дело обстояло и с участием в различных Советах, вплоть до Верховного. Это все была ширма, за которой аппарат ЦК, аппарат государства делал свое дело. Красивая восточная ширма с изображенными на ней рабочим, крестьянкой, ученым, артистом, хлопкоробом, шахтером... И представляли мы эту нарядную народную ширму по десять часов в день на заседаниях. Это было нелегко.
   Правда, в последние месяцы работы ЦК я было выступил: первый раз - по делам нашего СТД, второй - по поводу прессы. За защиту прессы получил хороший втык: "Да ты что... Да ты понимаешь, к чему ты призываешь?! Ты думай, о чем говоришь!" Ну и пошла, и пошла, и пошла...
   Но в основном мы были как нарядный узор в декоративном панно. И я, и мои товарищи. Там же сидел Чаковский, главный редактор "Литературной газеты", Хренников, председатель Союза композиторов...
   Когда же нас, актеров: Кирилла Лаврова, Олега Ефремова, меня, многогрешного, выдвинули и мы прошли в уже демократическим путем избранный Верховный Совет СССР в 1989 году, мы только самую малость посомневались, понадеялись, что как-то будет по-другому, демократично... И вскоре поняли, что и в этом раскладе наша роль опять же не тянет больше, чем на представите-льскую. Единственный раз мы с Лавровым подошли к Горбачеву, объяснить, в каком положении находятся творческие союзы, и выступили с предложением, чтобы с нас, творческих организаций, не брали налог.
   На сессиях того Верховного Совета я окончательно понял, что там складывается своя игра. Я видел, как возникали, как вырастали новые деятели, активные политики, со своими целями со сво-им апломбом, и потому, когда перестал существовать Верховный Совет, для меня лично потери не было.
   И позднее, когда я наблюдал уже по телевидению за работой Верховного Совета России, то видел ту же, знакомую, картину: представительство ничего не дает той группе, которая посылает в законодательный орган своего человека. Два-три актера, заседающие там, ничего не могли изме-нить. Потому, сидеть "наверху", нет никакого смысла. В 1993 году в парламент, нижнюю Палату - Думу - от нас, кажется, только одна Гундарева вошла. От партии "Женщины России". Что она там сможет? Разве имеет сегодня хоть какое-то значение партийное представительство? Ведь на сессиях и съездах сейчас все решается большинством голосов. И вовсе не потому, что я или кто другой сумел сказать нечто единственно важное и верное.
   А если занимаешься политикой отчасти, между делами, и знаешь, что от этих занятий никому ни тепло, ни холодно, то зачем? Лучше потратить время, силы, разум на свое исконное дело.
   Безусловно, демократическое устройство общества невольно подводит нас к более разумному и естественному распределению собственных сил: ты актер, вот и будь актером. Ты политик - вот и сиди в Думе, думай думу. Ты ткачиха, повариха, сватья баба Бабариха, и тките, варите, сватайте. То-то будет пользы!
   А вообще институт театра, если вернуться к театру, мощнее института политики. И мощнее по той простой причине, что... Ну, вот спроси сегодня человека на улице: "Кто такой был Фрол Козлов?" А это был второй после Хрущева человек. Но вряд ли кто скажет вам сегодня об этом. А спросите о таком человеке, как Михаил Федорович Астангов? Думаю, напротив, редко кто не скажет, что это наш замечательный актер. Почему это так? Да потому, что политики приходят и уходят. Да, конечно, такие фигуры, как Ленин, Сталин, Хрущев, - такие фигуры, олицетворяю-щие время, не забудет никто. Но остальные - кто скажет, какое отношение имеют к твоей жизни, твоему существованию остальные политики, твои современники?
   Театр же, как и всякое явление, прежде всего обращенное к сердцу человека, цепче, долговре-менней, живей, чем политика. При всей эфемерности, при всей мотыльковой кратковременности своей жизни, когда буквально назавтра исчезает след спектакля, след вдохновения живых артис-тов, он живет дольше в чувствах его зрителей, в их воспоминаниях. Если этот спектакль был явлением искусства.