Страница:
Я всегда хотел увидеть, в чем человечны великие мира сего, в чем их человеческая слабость, их достижимость. Нет, не с точки зрения толпы, когда толпа ищет у героя слабинку и говорит: "Э-э, брат, ты такой же, как я!"
Меня не прельщает желание принизить высокого человека, я преклонялся и преклоняюсь перед неожиданностью характера, неожиданностью решений, я всем этим восхищаюсь, но понять могу только со своих позиций.
Вообще, если задуматься: что делает короля королем? Тому масса свидетельств в истории, что король даже и по наследственному праву (уж не говоря об узурпаторах вроде Ричарда III) отнюдь еще не король в жизни. Королем его делает его королевское облачение, его бармы, его скипетр и держава, его трон. Вся эта внешняя мишура образует некий панцирь, непроницаемую скорлупу, маску, отводящую взгляд от его истинного лица. К тому же он закрыт своей "прессой" (глашатаями, герольдами, думными дьяками и тому подобными "средствами массовой информа-ции") - отсюда идут волны молвы, величающей его, короля, твердящей о его божественности. А подо всем этим, внутри, бывает, просто гниль. И для актера, пытающегося понять нутро чело-веческую суть короля-императора-вождя, важно как бы "пробиться к нему в спальню", увидеть его "голым".
Мудрая сказка Андерсена о голом короле, о простодушном маленьком мальчике, крикнувшем людям, восхищенным "новым нарядом короля", что он, король, просто голый, - эта сказка, эта притча будто о нас, актерах, о нашей сверхзадаче: простодушно показывать зрителям со сцены, каковы они - короли (вариант - вожди, правители, министры) - под всеми своими масками и одеждами.
Чего больше в работе артиста: художественного чутья, или исторической грамотности, или политического анализа, раздумий, основанных на твоих собственных общественно-политических приоритетах? Безусловно, тут присутствует художнический расчет, интуиция и психологический анализ личности, которую примеряешь к себе, и какая-то тактика. Но для меня в основе всей работы над характером того или иного властителя лежит моя общественно-политическая позиция.
В том-то и прелесть моей странной профессии, что через роль могу выразить больше, чем объяснить на митинге, в газете, на сессии, съезде и так далее.
Художественное воздействие несмываемо. Газету бросишь и забудешь. А художественное открытие, прикосновение к тому, что тебя обожгло, оставляет след на всю жизнь. И в этом смысле театр - сила удивительная. И на актере лежит огромная ответственность.
"Ричард III": ничтожество, ползущее во власть
Ричард Третий, король Англии, с легкой руки великого Шекспира олицетворяет тиранов особого пошиба: тиранов-узурпаторов, а потому особо коварных, особо жестоких и неразборчи-вых в средствах достижения целей, а цель у них одна: личная власть, трон. Надо ли говорить, какой, уже современной нам фигурой, вдохновлялись мы с режиссером спектакля "Ричард III" Рачией Никитовичем Капланяном? Невысокая фигура "отца всех народов" была четвертой во всех наших "разборках" с узурпатором Ричардом... Человеческая природа тирана... Молекулярное строение его "я", психологический код... И - его взаимосвязь со временем, с родной ему почвой...
Нам бы хотелось понять, почему такой человек, как Ричард, мог стать тем, кем он стал: коро-лем, тираном над Англией на целых три года? (У нас в стране, разумеется, масштабы иные: не три, а тридцать с лишним годков властвовал наш, поистине великий тиран.) То есть мы пытались разгадать не саму по себе драму и трагедию Ричарда, а механизм подъема его наверх: как он бесстыдно и бесстрашно врет, егозит, подличает, льстит, ублюдствует, пресмыкается - и все, все, все идет ему на пользу, и он побеждает! Мне хотелось понять этот механизм и через него понять для себя, что такое король Ричард Третий.
Разумеется, не я первый брался за эту великую роль. Поколения артистов исполняли Ричарда Третьего, и даже сложились некоторые клише в трактовке его характера. Например, подчеркивал-ся сатанизм, дьяволизм этого человека. Говоря современным языком, он якобы создавал некое экстрасенсорное поле, оно влияло на окружающих, подчиняло ему людей вопреки их воле.
Но вчитываясь в текст Шекспира, в хроники, посвященные Ричарду - лицу историческому, в историю Англии тех десятилетий пятнадцатого века, я убеждался, что сила Ричарда была не в сатанизме, сила его - в наглом бесстыдстве. Любое, даже очевидное вранье он произносит с убедительностью истин со скрижалей Моисея.
Известно, что века спустя Геббельс изрек: "Чем больше лжи, тем больше верят". Великой человеческой доверчивостью во все времена пользовались разные преступники и политические хитрецы. И люди снова и снова верили... Вот и Ричарда несет безудержная наглость лжи, бесстыд-ные нападки на всех вокруг, его окрыляет особый вид бесстрашия: он не боится попасть в дурное положение, не боится быть осмеянным, разоблаченным, опозоренным. Просто это его не волнует. В нем атрофировано чувство стыда, чести, достоинства.
И вот, поняв это для себя, я хотел показать такого Ричарда зрителям, чтобы и они задумались: как такой человек мог занять трон Англии? Это ничтожество, этот плевок человеческий? Чем он брал, кроме качеств, только что перечисленных? Может быть, и еще чем-нибудь? И я убеждался и - старался убедить зрительный зал, что, как ни странно и как ни страшно, прежде всего и верней всего ему служат эти его низменные свойства... Вот он - вроде бы маленький, вроде бы слабень-кий, хроменький, странный, грубый, неуклюжий, как бы даже глуповатый, вроде бы не умеющий говорить, а и заговорит, так вроде невпопад. Но вот почему-то его все это мало волнует. И в результате все делается так, как хочет он.
Надо сказать, в театре меня критиковали за эту работу. Говорили, что король Ричард должен быть человеком до такой степени обаятельным и привлекательным, что своей мягкостью, нежно-стью, обаянием и даже какой-то интеллигентностью всех и обманывает. А я отвечал своим оппо-нентам: "Все это чепуха, потому что, во-первых, вся структура его жизни не соответствует такому характеру. Он может только прикидываться таковым - мягким. Прикидываться обаятельным - да; нежным - да; любящим - да; плачущим, сочувствующим... Прикинуться - это да, это он может, использует тебе любую маску. Но это все - театр, он разыгрывает театр для других.
Но почему же ему верят? В том-то весь трагизм жизни: да, я вижу, что идет театр, розыгрыш, но у меня нет возможностей или средств закрыть занавес этого жуткого театра. Мы же в нашей родной действительности разве не были такими же все понимающими зрителями целой плеяды подобных правителей, и мы, понимая многое, хоть и не все, кричали и "ура" и "да здравствует!"? Мы же и сегодня видим (вот, пока я пишу эту книгу, приходится править глагол "видим" - ставить его в прошедшем времени: "видели"!) абсурдный театр Съезда народных депутатов сначала СССР, а потом и России. Мы видели ужас, и видели ошибки, видели ложь, но ничего не могли сделать! Вот это ощущение бессилия, оно, вероятно, было и у современников, и у зрителей жуткого комедианта Ричарда... А Ричард прекрасно понимал, что пока он наверху, его зрители бессильны! Потому он и не боится себя обнародовать, он и не скрывает свои подлости, ему нечего бояться, а важно провести, обмануть, завести и подтолкнуть, столкнуть людей, прельстить. И - заставить всех служить своим целям. А верят ему или не верят - его мало волнует.
Потому я нарочито играл его обнаженно ничтожным, обнаженно мелким и слабым, в чем-то трусливым и неизменно коварным. Например, эти уходы Ричарда "в отставку" - прекрасные ходы! У нас была такая замечательная по логике (я не говорю о художественном качестве) сцена, когда Ричарда приспешники его просят на королевство. Он жеманится: "Как - я?! Я не могу, я слишком маленький!" И всем видно, что он лжет. И тут же он: "Ну, если уж вы хотите..." Все то же самое можно наблюдать и сегодня. Потому зритель воспринимает этот характер чрезвычайно остро и чрезвычайно близко...
Мы усилили это воздействие Ричарда еще и тем, что выпады его были иной раз прямо на пуб-лику, прямо к ногам первого ряда. Особенно когда он совершит какую-то пакость или победит в чем-то, он как бы делится со зрительным залом своим сокровенным, объясняет, открывает тайный механизм своей игры. Скажем, та знаменитая сцена с леди Анной у гроба ее свекра. Одна из зна-менитейших в мировой драматургии. Ричард, этот ублюдок, палач, встречает леди Анну, идущую за гробом своего свекра, убитого им же, Ричардом. А три месяца назад он убил ее мужа. И вот, встретив ее, провожающую новый гроб, этот искусник интриги влюбляет в себя красивейшую, благородную женщину, королеву...
По-разному решали и решают эту сцену в разных театрах, в разные времена. Разные находят оправдания метаморфозе, происшедшей с леди Анной: ее вина и его усилия; ее слабость и его воля... Мы решали, исходя из того, как понимали характер Ричарда. У нас он побеждает Анну не влюбленностью, не обаянием или каким-то сверхнапряжением чувств, он просто ее буквально на-силует: распял ее на полу... И она от ужаса, когда этот подонок возится на ней, она от этого ужаса готова на все согласиться. Она соглашается на брак с ним не по любви, а от стыда, от ужаса... А ему все равно: ему было важно сломить ее. Он ее запачкал, измусолил. Для Ричарда и с женщиной важен был результат, а не благородство подхода; он боролся не за любовь, а за корону, за короле-ву... Он ее и уломал, склонил на брак с собой.
Эта сцена была очень откровенной. И Ричард усиливает эту откровенность, доверительно обращаясь в зал, к зрителям: "Кто женщин вот эдак обольщал? Кто женщиной овладевал вот эдак? Она моя. Хоть скоро мне наскучит. Нет, каково? Пред ней явился я: убийца мужа и убийца свекра. Текли потоком ненависть из сердца, из уст проклятья, слезы из очей. И здесь, в гробу, кровавая улика! И вдруг теперь склоняет взор к тому, кто сладостного принца сгубил в цвету!"
Он хвалится своей победой, хотя и понимает, что она гнусная, но хвалится, торжествует, празднует нагло, хамски и все время спрашивает: "Ну, вот видишь, ну, вот она и красавица, а толку-то что? Ну, вот даванул немножко, и она моя и скоро мне наскучит..."
Как-то раз подошел ко мне военный и сказал: "Товарищ Ульянов, а чего вы все мне в глаза смотрите? Когда играете Ричарда?" Я говорю: "Что вы, я не только вам в глаза смотрю". - "Да нет... Вы все время на меня обращаете внимание! Что, вы хотите, чтобы я был соучастником этой вашей гнусности? Ну, противно! Будто вы меня все время втаскиваете в эту грязь!" - "Ну, - я говорю, - это, пожалуй, одна из лучших рецензий!"
Я не мог "строить" Ричарда Третьего по-иному. Все шекспировские роли имеют четырех-трехсотлетние традиции толкования, и каждое время толкует их со своих позиций. Это не значит, что я вот такой, я иной актер - совсем иной. Просто я живу в определенное время, оно-то и родило во мне это решение.
Думаю, если бы я играл Ричарда сегодня, когда пишу эти строки, образ его был бы какой-то другой... Наверное, он был бы еще обнаженней, бесстыдней... Впрочем, может, дальше уже и ехать некуда... Написал это и думаю: "Действительно, как же страшно современно звучит сегодня старинная Шекспирова трагедия! Были бы силы, я бы возобновил сейчас спектакль. Но он требует слишком много усилий... А как же он ловко вписывается в наш текущий день, пройдоха Ричард, особенно с тем характером, который разглядели в нем мы с Капланяном..."
Удивительно, но факт: прошедшие с момента постановки "Ричарда III" десять лет не состари-ли, а омолодили спектакль. Между тем как сами те годы, когда мы с Рачией Никитовичем разду-мывали над нашей общей работой, видятся отлетевшими далеко-далеко... И, пожалуй, это одно из редчайших явлений на моем театральном веку: время кардинальным образом переменилось, но наши тогдашние размышления и идеи сделало актуальнее, современнее!
"Мы живем в век, - размышляли мы с Капланяном, - когда то в одном, то в другом конце света появляются, как дождевые пузыри, так называемые сильные личности. Не много ли их? И почему они в конце концов на поверку оказываются именно пузырями, которые лопаются и исче-зают? Исчезнут, но, того и гляди, опять поднял голову очередной диктатор, очередной "отец нации". В чем причина столь неестественно частого появления "сильных личностей"? В разобще-нности и раздробленности людских интересов? Может быть, именно в этом?"
Да, в то время, в начале 80-х годов, сильные личности действительно возникали "в разных концах света", а сегодня? Сегодня эти пузыри уже буквально гроздьями, клочьями пены всплывают по всему пространству нашей бывшей цельной страны СССР. А на съездах бывших народных депутатов, благодаря телевидению, мы имели возможность наблюдать всю кухню вываривания этих пузырей. И все видят и понимают, что хаос разрушения былого целого, строи-тельная пыльная взвесь от попыток строить новое - это та самая мутная и смутная - среда, в которой так вольготно пробираться к власти тем, для кого отсутствие принципов - главный принцип. Лишь бы повластвовать. Хоть где. Хоть на час.
Мне хочется процитировать здесь выдержку из одного исследования. Попытайтесь, мой читатель, определить, о каком времени говорится в нем: "Свобода личности была совершенно уничтожена, благодаря ужасной государственной системе и постоянным произвольным арестам и заточениям граждан. Правосудие было уничтожено... Дикие битвы, беспощадные казни, бесстыд-ные измены представляются тем более ужасными, что цели, за которые дрались люди, были чисто эгоистические, что в самой борьбе замечалось полное отсутствие каких-либо прочных результа-тов. Эта моральная дезорганизация общества отразилась на людях. Все дела делались тайно, одно говорилось, а другое подразумевалось, так что не было ничего ясного и открыто доказанного, а вместо этого, по привычке к скрытости, к тайне, люди всегда ко всему относились с внутренним подозрением".
Не правда ли, что-то очень знакомо-родное? А ведь это извлечено из исследования "Общест-венная жизнь Англии XV века", времени, породившего Ричарда Третьего. Очевидно, сходные процессы неблагополучия в обществе, распада, разлома ранее устоявшейся жизни порождают и сходных героев или не героев. "Моральная дезорганизация общества" - вот тот питательный бульон, на котором всходят Ричарды разных времен и народов.
Изучая в Исторической библиотеке материалы, связанные со временем этого английского короля-узурпатора, я как бы погружался в мутные воды раздоров, междоусобиц, яростной борьбы за власть наверху, заброшенности и растерянности народа, у народа же всегда и везде "трещат чубы, когда паны дерутся". Нельзя было не увидеть, не узнать в английском "зеркале" и перипе-тий "смутного времени" на Руси, когда объявился Гришка Отрепьев, "Тушинский вор", самозва-нец и узурпатор; и разве не в подобном же хаосе революции семнадцатого года, когда народ сбросил царя и общество поползло лоскутьями партий, движений, группировок, подмяла под себя власть в стране сильная той же ричардовской жестокой и уверенной хваткой партия большевиков?
И разве не та же мутная вода безвластия и борьбы за эту власть хлещет сегодня вокруг нас, то и дело вознося на своих волнах различного масштаба претендентов в вожди масс? Как же тут не вспомнить Ричарда и его время?
Действительно, одни только личные качества человека, ставшего королем Ричардом III, - наглость, бесстыдство, недюжинный ум и хитрость, безнравственность и цинизм, напор и жесто-кость, - хоть их букет и впечатляет и наверняка способствует захвату власти, - не смогли бы помочь ему одержать успех в своем предприятии, если бы не обстоятельство, вполне объективное: это разрозненность народа, общий разброд. Раскол, щели, разводы в организме общества опасны для его здоровья, именно через эти трещины и разводья, эту несогласованность и замороченность - ведь всех трясет лихорадка бесконечного выяснения отношений - люди, подобные Ричарду, как микробы, поднимаются наверх. Они ведь не только бесстыдны и бесстрашны в своей наглости, они еще и приспособляемы, изворотливы, коварны, у них хватает особой хитрости все предуга-дать, столкнуть лбами друзей-противников, извлечь выгоду из недобросовестности и из преданно-сти, - из всего и вся... А достигнув желаемых высот, они уже наводят свой порядок, исходя из своего понимания, своей натуры и пользы для себя.
Аморальность политики и политиков - вот что особенно опасно.
Соперником Шекспира стал у нас сегодня экран телевизора. Без видимых усилий и художест-венного напряжения он демонстрировал гениальные сцены со съездов и сессии, допуская зрителя или хоть один его глазок - в саму "кухню власти", вернее, кухню, где стряпается власть. И воочию наблюдаешь тот самый механизм вхождения во власть людей мелких, порой полуграмот-ных. Сами по себе они не значат ровным счетом ничего, но зато бесстыдны, ловки, нахраписты... Как признался один из депутатов: "Я сам иногда над собой труню..."
Ежевечерне включая телевизор, мы слышим, и видим, и понимаем, как нам лгут в глаза, передергивают факты с наглым, бесстыдным лицом, подтасовывают все и вся новые политики со старыми замашками. И что же мы, зрители этого действа для всех? Да как сказать... Кто-то смеет-ся, кто-то матерится, а кто-то и говорит: "Правильно! Так и надо!" И, может быть, этих "правиль-но" будет становиться все больше и больше. И чем больше и больше будет их набираться, тем Ричарды и страшнее, и вероятнее. И ведь эти, нынешние, в скромных пиджаках, стерто похожие один на другого, они отнюдь не менее страшны и зловещи, и кровавы, чем во времена Ричарда в старой Англии. Карабах, Грузия, Таджикистан, наконец - сама Россия: бойня в Чечне... Сколько примеров дикой вражды, кровавых преступлений, средневековых пыток и надругательств над людьми, ни в чем не повинными, обыкновенными. И с болью думаешь, видишь, что действитель-но, "цели, за которые дерутся" политики чисто эгоистические, и их не беспокоит кровь, льюща-яся вокруг, и страдания людей, теряющих своих детей, свои дома, жизни, ради чьих-то интересов.
Сегодня благодаря гласности, расторопности средств массовой информации, особенно телевидения, мы хоть видим этот процесс - кроения и сшивания политики и последствия этого кроения и сшивания. Отчасти, не вполне, но все же мы перестали быть теми доверчивыми слепца-ми, какими были в эпоху "до гласности". Раньше мы о таком и не думали. Просто потому, что нам и не над чем было думать: не было ее, информации. Была одна большая "государственная тайна". И все для нас происходило вдруг. Вдруг - какое-то событие! Вдруг на политической арене появ-лялся некий деятель. Открывали утром "Правду" и читали: "Игнатов... Мухамедшин... Мухамет-динов..." А что такое, кто, откуда, почему? Мы ничего не знали, зато верили... Мы верили, что все делается правильно. Потом, попозже, выяснялось, что неправильно, а то, что было, оказывалось крупной ошибкой, "Головокружением от успехов", допустим, или "Делом врачей-убийц". И все это происходило вне нас.
"Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны..." - сказал поэт, живший в те страшные годы и убитый именно за эти слова. И лучше него о том времени не скажешь. В те времена одни из нас устрашенно, другие восхищенно, но почти все безмолвно принимали к исполнению решения свыше.
Так чего же удивляться сегодня всем митингам, страстям, столкновениям? Люди раскрепос-тились. Можно так или иначе относиться к тому, что видишь и слышишь вокруг, люди имеют право выражать свое мнение. И некоторые - я говорю о больших чиновниках - наверняка думают о прошлых тихих временах: "Боже, какое было золотое время! Никакая собака не лаяла, не лезла. Сижу себе в кабинете и раскладываю: "Хочу назначить его! Нет, лучше его! Нет, я этого все же хочу! Назначаю - и все! Подписал - и весь указ: исполняйте!"
Господи, в какой же мы жили бесправной стране... В какой бесправной и какой недумающей! То есть конечно же люди думали, но лишь наедине с собой...
И только сейчас мы становимся истинными современниками своей эпохи. Вот почему мой король Ричард получился такой, а не какой-то другой. В нем я постарался художественно, то есть через конкретный характер, выразить свое общественно-политическое кредо. Играя определенно-го типа, я выражал свою гражданскую позицию, стараясь ею заразить зрителя или по крайней мере заставить задуматься, обратить внимание на это явление, которое меня как художника тревожит, беспокоит, заставляет против него восставать, против него бороться.
Сегодня, наблюдая по телевизору кипящие страсти-мордасти и вспоминая нашего Ричарда, я вижу, что, несмотря на всю обнаженность, несмотря на всю голизну преподносимой экраном по-литики, театральное, сценическое толкование происходящего не становится менее значительным, менее важным, чем было раньше. Художественный образ схватывает явление в его главнейшей сути. Я убежден, что тот король Ричард III, которого разгадали мы с Рачией Никитовичем Капла-няном, выражает суть этого явления: ничтожество, ползущее во власть.
Наполеон I:
"Остается жизнь, которую ты прожил"
Я натолкнулся на брукнеровского "Наполеона" в начале семидесятых и не мог преодолеть искушения попробовать сыграть Наполеона. Мне показалась близкой позиция Брукнера в отноше-нии к прославленному во всем мире императору. К человеку, ставшему императором только бла-годаря собственной воле и военному гению. Конечно, это не Ричард, ничтожный, изворотливый пройдоха. И все равно - это тиран. Молодой и тщеславный лейтенант революционной армии Французской республики, казнившей своего короля Людовика, он становится палачом Республики и ее императором, победившим полмира...
Не просто так написал Брукнер эту пьесу. Гитлер в те годы (пьеса написана в 1936 году) не просто угрожал народам Европы, он рвал ее на куски. Чехословакия, Австрия уже покрыты мраком фашизма. Брукнер бежит из родной страны. В эмиграции он и пишет "Наполеона I". В его деяниях драматург находил прямые ассоциации со своим временем. Может быть, конечно, в этой точке зрения есть некоторая суженность, тенденциозность, но зато есть и четкая позиция, есть определенный угол зрения на историю. Вот мне и показалось, что пьеса Брукнера дает возмож-ность выразить мысли, тревожащие меня. Каким бы способным, даже талантливым, даже гениаль-но умным ни был человек, тирания его, его деспотизм отвратительны. Наполеон в пьесе Брукнера говорит: "Мой мир, каким я его вижу". Какое проклятое это "я". Оно, как лавина, разбухает, срывается и несется по жизни, погребая под собой человеческое счастье, человеческие мечтания, надежды. Все попирается, уничтожается ради этого "я". Гибнет логика, смысл, правда, справед-ливость, законность, человечность, не остается ничего, кроме "я", которое как мрачная тень закрывает собой все светлое. Сколько уже видела история этих раздутых до чудовищных размеров "я"... Конечно, и образ нашего "отца всех народов", Иосифа Сталина, незримо присутствовал в моих размышлениях над пьесой Брукнера... Тоже - великий император, вылепивший свою империю из революционного теста...
Но в конце концов все гипертрофированные, раздутые личности лопаются со страшным треском, надолго оставляя кровавый, болезненный след. И от них самих остаются жалкие лохмо-тья. Но какой дорогой ценой оплачивается величие наполеонов отдельным человеком и человечес-твом! Вот такие приблизительно мысли и чувства овладели моей душой, когда я прочел пьесу Брукнера.
Есть в нашей профессии такой миг дрожи душевной, похожей, может быть, на дрожь золото-искателя, нашедшего драгоценную россыпь, когда кажется, что ты у предела своих мечтаний. И уже не спишь, и уже внутренне ты сыграл всю роль и не можешь дождаться утра, чтобы подели-ться своим открытием, уже готов к работе немедленной, захватывающей. Уже нужны тебе союзни-ки, товарищи по работе. Уже ты приготовил целый монолог, которым убедишь Фому неверующе-го, и ты спешишь в театр...
И... выясняется, что главному режиссеру пьеса показалась слишком мелкой, поверхностной, легковесной. Другому кажется, что пьеса не соответствует истории. Третий не видит меня в роли Наполеона. И вообще, планы театра иные, и в них нет места для этой пьесы. И никому, оказыва-ется, не интересен Наполеон, и никому, кроме меня, он не нужен. И остается тебе играть исклю-чительно часто получаемую роль: "глас вопиющего в пустыне". Повопив, устав и в конце концов смирившись, начинаешь привыкать к грустной мысли: Наполеона тебе не сыграть.
И сколько же их, этих задуманных и несыгранных ролей!
Но, оказывается, в другом театре происходила приблизительно такая же вечная актерская борьба.
Ольга Яковлева, одна из лучших актрис Театра на Малой Бронной, давно уже "болела" Жозе-финой из той же пьесы Брукнера. Кстати, превосходнейшая роль, великолепная роль. И вдруг так сложился репертуар и так распорядился своими ближайшими постановками Анатолий Васильевич Эфрос, что у него появилась возможность начать репетировать пьесу. И кто-то подсказал ему, что, дескать, Ульянов вроде бы бредил ролью Наполеона. А так как мы уже много лет договаривались с ним сделать что-то вместе или у нас в театре Вахтангова, или на телевидении, то, видимо, вспом-нив об этом, он предложил мне сыграть Наполеона в его спектакле. И я, не веря в свое счастье, естественно сразу согласился. Тем более в это время у меня не было репетиций в своем театре.
Так случилось это одно из чудес в моей актерской жизни, и началась наша работа над Напо-леоном. Выпрастывание его человеческой, хочется сказать, частной жизни из-под исполинской исторической пирамиды его славы. Да, он велик и грозен. Он стирал границы в Европе и прочер-чивал новые. И можно повторить слова Пушкина, сказанные о Петре Великом: "Он весь как Божия гроза". Но все же он человек. И не всегда же он на коне, и не все время при Ватерлоо. Когда-то он приходит домой, когда-то он раздевается, умывается, ужинает.
Меня не прельщает желание принизить высокого человека, я преклонялся и преклоняюсь перед неожиданностью характера, неожиданностью решений, я всем этим восхищаюсь, но понять могу только со своих позиций.
Вообще, если задуматься: что делает короля королем? Тому масса свидетельств в истории, что король даже и по наследственному праву (уж не говоря об узурпаторах вроде Ричарда III) отнюдь еще не король в жизни. Королем его делает его королевское облачение, его бармы, его скипетр и держава, его трон. Вся эта внешняя мишура образует некий панцирь, непроницаемую скорлупу, маску, отводящую взгляд от его истинного лица. К тому же он закрыт своей "прессой" (глашатаями, герольдами, думными дьяками и тому подобными "средствами массовой информа-ции") - отсюда идут волны молвы, величающей его, короля, твердящей о его божественности. А подо всем этим, внутри, бывает, просто гниль. И для актера, пытающегося понять нутро чело-веческую суть короля-императора-вождя, важно как бы "пробиться к нему в спальню", увидеть его "голым".
Мудрая сказка Андерсена о голом короле, о простодушном маленьком мальчике, крикнувшем людям, восхищенным "новым нарядом короля", что он, король, просто голый, - эта сказка, эта притча будто о нас, актерах, о нашей сверхзадаче: простодушно показывать зрителям со сцены, каковы они - короли (вариант - вожди, правители, министры) - под всеми своими масками и одеждами.
Чего больше в работе артиста: художественного чутья, или исторической грамотности, или политического анализа, раздумий, основанных на твоих собственных общественно-политических приоритетах? Безусловно, тут присутствует художнический расчет, интуиция и психологический анализ личности, которую примеряешь к себе, и какая-то тактика. Но для меня в основе всей работы над характером того или иного властителя лежит моя общественно-политическая позиция.
В том-то и прелесть моей странной профессии, что через роль могу выразить больше, чем объяснить на митинге, в газете, на сессии, съезде и так далее.
Художественное воздействие несмываемо. Газету бросишь и забудешь. А художественное открытие, прикосновение к тому, что тебя обожгло, оставляет след на всю жизнь. И в этом смысле театр - сила удивительная. И на актере лежит огромная ответственность.
"Ричард III": ничтожество, ползущее во власть
Ричард Третий, король Англии, с легкой руки великого Шекспира олицетворяет тиранов особого пошиба: тиранов-узурпаторов, а потому особо коварных, особо жестоких и неразборчи-вых в средствах достижения целей, а цель у них одна: личная власть, трон. Надо ли говорить, какой, уже современной нам фигурой, вдохновлялись мы с режиссером спектакля "Ричард III" Рачией Никитовичем Капланяном? Невысокая фигура "отца всех народов" была четвертой во всех наших "разборках" с узурпатором Ричардом... Человеческая природа тирана... Молекулярное строение его "я", психологический код... И - его взаимосвязь со временем, с родной ему почвой...
Нам бы хотелось понять, почему такой человек, как Ричард, мог стать тем, кем он стал: коро-лем, тираном над Англией на целых три года? (У нас в стране, разумеется, масштабы иные: не три, а тридцать с лишним годков властвовал наш, поистине великий тиран.) То есть мы пытались разгадать не саму по себе драму и трагедию Ричарда, а механизм подъема его наверх: как он бесстыдно и бесстрашно врет, егозит, подличает, льстит, ублюдствует, пресмыкается - и все, все, все идет ему на пользу, и он побеждает! Мне хотелось понять этот механизм и через него понять для себя, что такое король Ричард Третий.
Разумеется, не я первый брался за эту великую роль. Поколения артистов исполняли Ричарда Третьего, и даже сложились некоторые клише в трактовке его характера. Например, подчеркивал-ся сатанизм, дьяволизм этого человека. Говоря современным языком, он якобы создавал некое экстрасенсорное поле, оно влияло на окружающих, подчиняло ему людей вопреки их воле.
Но вчитываясь в текст Шекспира, в хроники, посвященные Ричарду - лицу историческому, в историю Англии тех десятилетий пятнадцатого века, я убеждался, что сила Ричарда была не в сатанизме, сила его - в наглом бесстыдстве. Любое, даже очевидное вранье он произносит с убедительностью истин со скрижалей Моисея.
Известно, что века спустя Геббельс изрек: "Чем больше лжи, тем больше верят". Великой человеческой доверчивостью во все времена пользовались разные преступники и политические хитрецы. И люди снова и снова верили... Вот и Ричарда несет безудержная наглость лжи, бесстыд-ные нападки на всех вокруг, его окрыляет особый вид бесстрашия: он не боится попасть в дурное положение, не боится быть осмеянным, разоблаченным, опозоренным. Просто это его не волнует. В нем атрофировано чувство стыда, чести, достоинства.
И вот, поняв это для себя, я хотел показать такого Ричарда зрителям, чтобы и они задумались: как такой человек мог занять трон Англии? Это ничтожество, этот плевок человеческий? Чем он брал, кроме качеств, только что перечисленных? Может быть, и еще чем-нибудь? И я убеждался и - старался убедить зрительный зал, что, как ни странно и как ни страшно, прежде всего и верней всего ему служат эти его низменные свойства... Вот он - вроде бы маленький, вроде бы слабень-кий, хроменький, странный, грубый, неуклюжий, как бы даже глуповатый, вроде бы не умеющий говорить, а и заговорит, так вроде невпопад. Но вот почему-то его все это мало волнует. И в результате все делается так, как хочет он.
Надо сказать, в театре меня критиковали за эту работу. Говорили, что король Ричард должен быть человеком до такой степени обаятельным и привлекательным, что своей мягкостью, нежно-стью, обаянием и даже какой-то интеллигентностью всех и обманывает. А я отвечал своим оппо-нентам: "Все это чепуха, потому что, во-первых, вся структура его жизни не соответствует такому характеру. Он может только прикидываться таковым - мягким. Прикидываться обаятельным - да; нежным - да; любящим - да; плачущим, сочувствующим... Прикинуться - это да, это он может, использует тебе любую маску. Но это все - театр, он разыгрывает театр для других.
Но почему же ему верят? В том-то весь трагизм жизни: да, я вижу, что идет театр, розыгрыш, но у меня нет возможностей или средств закрыть занавес этого жуткого театра. Мы же в нашей родной действительности разве не были такими же все понимающими зрителями целой плеяды подобных правителей, и мы, понимая многое, хоть и не все, кричали и "ура" и "да здравствует!"? Мы же и сегодня видим (вот, пока я пишу эту книгу, приходится править глагол "видим" - ставить его в прошедшем времени: "видели"!) абсурдный театр Съезда народных депутатов сначала СССР, а потом и России. Мы видели ужас, и видели ошибки, видели ложь, но ничего не могли сделать! Вот это ощущение бессилия, оно, вероятно, было и у современников, и у зрителей жуткого комедианта Ричарда... А Ричард прекрасно понимал, что пока он наверху, его зрители бессильны! Потому он и не боится себя обнародовать, он и не скрывает свои подлости, ему нечего бояться, а важно провести, обмануть, завести и подтолкнуть, столкнуть людей, прельстить. И - заставить всех служить своим целям. А верят ему или не верят - его мало волнует.
Потому я нарочито играл его обнаженно ничтожным, обнаженно мелким и слабым, в чем-то трусливым и неизменно коварным. Например, эти уходы Ричарда "в отставку" - прекрасные ходы! У нас была такая замечательная по логике (я не говорю о художественном качестве) сцена, когда Ричарда приспешники его просят на королевство. Он жеманится: "Как - я?! Я не могу, я слишком маленький!" И всем видно, что он лжет. И тут же он: "Ну, если уж вы хотите..." Все то же самое можно наблюдать и сегодня. Потому зритель воспринимает этот характер чрезвычайно остро и чрезвычайно близко...
Мы усилили это воздействие Ричарда еще и тем, что выпады его были иной раз прямо на пуб-лику, прямо к ногам первого ряда. Особенно когда он совершит какую-то пакость или победит в чем-то, он как бы делится со зрительным залом своим сокровенным, объясняет, открывает тайный механизм своей игры. Скажем, та знаменитая сцена с леди Анной у гроба ее свекра. Одна из зна-менитейших в мировой драматургии. Ричард, этот ублюдок, палач, встречает леди Анну, идущую за гробом своего свекра, убитого им же, Ричардом. А три месяца назад он убил ее мужа. И вот, встретив ее, провожающую новый гроб, этот искусник интриги влюбляет в себя красивейшую, благородную женщину, королеву...
По-разному решали и решают эту сцену в разных театрах, в разные времена. Разные находят оправдания метаморфозе, происшедшей с леди Анной: ее вина и его усилия; ее слабость и его воля... Мы решали, исходя из того, как понимали характер Ричарда. У нас он побеждает Анну не влюбленностью, не обаянием или каким-то сверхнапряжением чувств, он просто ее буквально на-силует: распял ее на полу... И она от ужаса, когда этот подонок возится на ней, она от этого ужаса готова на все согласиться. Она соглашается на брак с ним не по любви, а от стыда, от ужаса... А ему все равно: ему было важно сломить ее. Он ее запачкал, измусолил. Для Ричарда и с женщиной важен был результат, а не благородство подхода; он боролся не за любовь, а за корону, за короле-ву... Он ее и уломал, склонил на брак с собой.
Эта сцена была очень откровенной. И Ричард усиливает эту откровенность, доверительно обращаясь в зал, к зрителям: "Кто женщин вот эдак обольщал? Кто женщиной овладевал вот эдак? Она моя. Хоть скоро мне наскучит. Нет, каково? Пред ней явился я: убийца мужа и убийца свекра. Текли потоком ненависть из сердца, из уст проклятья, слезы из очей. И здесь, в гробу, кровавая улика! И вдруг теперь склоняет взор к тому, кто сладостного принца сгубил в цвету!"
Он хвалится своей победой, хотя и понимает, что она гнусная, но хвалится, торжествует, празднует нагло, хамски и все время спрашивает: "Ну, вот видишь, ну, вот она и красавица, а толку-то что? Ну, вот даванул немножко, и она моя и скоро мне наскучит..."
Как-то раз подошел ко мне военный и сказал: "Товарищ Ульянов, а чего вы все мне в глаза смотрите? Когда играете Ричарда?" Я говорю: "Что вы, я не только вам в глаза смотрю". - "Да нет... Вы все время на меня обращаете внимание! Что, вы хотите, чтобы я был соучастником этой вашей гнусности? Ну, противно! Будто вы меня все время втаскиваете в эту грязь!" - "Ну, - я говорю, - это, пожалуй, одна из лучших рецензий!"
Я не мог "строить" Ричарда Третьего по-иному. Все шекспировские роли имеют четырех-трехсотлетние традиции толкования, и каждое время толкует их со своих позиций. Это не значит, что я вот такой, я иной актер - совсем иной. Просто я живу в определенное время, оно-то и родило во мне это решение.
Думаю, если бы я играл Ричарда сегодня, когда пишу эти строки, образ его был бы какой-то другой... Наверное, он был бы еще обнаженней, бесстыдней... Впрочем, может, дальше уже и ехать некуда... Написал это и думаю: "Действительно, как же страшно современно звучит сегодня старинная Шекспирова трагедия! Были бы силы, я бы возобновил сейчас спектакль. Но он требует слишком много усилий... А как же он ловко вписывается в наш текущий день, пройдоха Ричард, особенно с тем характером, который разглядели в нем мы с Капланяном..."
Удивительно, но факт: прошедшие с момента постановки "Ричарда III" десять лет не состари-ли, а омолодили спектакль. Между тем как сами те годы, когда мы с Рачией Никитовичем разду-мывали над нашей общей работой, видятся отлетевшими далеко-далеко... И, пожалуй, это одно из редчайших явлений на моем театральном веку: время кардинальным образом переменилось, но наши тогдашние размышления и идеи сделало актуальнее, современнее!
"Мы живем в век, - размышляли мы с Капланяном, - когда то в одном, то в другом конце света появляются, как дождевые пузыри, так называемые сильные личности. Не много ли их? И почему они в конце концов на поверку оказываются именно пузырями, которые лопаются и исче-зают? Исчезнут, но, того и гляди, опять поднял голову очередной диктатор, очередной "отец нации". В чем причина столь неестественно частого появления "сильных личностей"? В разобще-нности и раздробленности людских интересов? Может быть, именно в этом?"
Да, в то время, в начале 80-х годов, сильные личности действительно возникали "в разных концах света", а сегодня? Сегодня эти пузыри уже буквально гроздьями, клочьями пены всплывают по всему пространству нашей бывшей цельной страны СССР. А на съездах бывших народных депутатов, благодаря телевидению, мы имели возможность наблюдать всю кухню вываривания этих пузырей. И все видят и понимают, что хаос разрушения былого целого, строи-тельная пыльная взвесь от попыток строить новое - это та самая мутная и смутная - среда, в которой так вольготно пробираться к власти тем, для кого отсутствие принципов - главный принцип. Лишь бы повластвовать. Хоть где. Хоть на час.
Мне хочется процитировать здесь выдержку из одного исследования. Попытайтесь, мой читатель, определить, о каком времени говорится в нем: "Свобода личности была совершенно уничтожена, благодаря ужасной государственной системе и постоянным произвольным арестам и заточениям граждан. Правосудие было уничтожено... Дикие битвы, беспощадные казни, бесстыд-ные измены представляются тем более ужасными, что цели, за которые дрались люди, были чисто эгоистические, что в самой борьбе замечалось полное отсутствие каких-либо прочных результа-тов. Эта моральная дезорганизация общества отразилась на людях. Все дела делались тайно, одно говорилось, а другое подразумевалось, так что не было ничего ясного и открыто доказанного, а вместо этого, по привычке к скрытости, к тайне, люди всегда ко всему относились с внутренним подозрением".
Не правда ли, что-то очень знакомо-родное? А ведь это извлечено из исследования "Общест-венная жизнь Англии XV века", времени, породившего Ричарда Третьего. Очевидно, сходные процессы неблагополучия в обществе, распада, разлома ранее устоявшейся жизни порождают и сходных героев или не героев. "Моральная дезорганизация общества" - вот тот питательный бульон, на котором всходят Ричарды разных времен и народов.
Изучая в Исторической библиотеке материалы, связанные со временем этого английского короля-узурпатора, я как бы погружался в мутные воды раздоров, междоусобиц, яростной борьбы за власть наверху, заброшенности и растерянности народа, у народа же всегда и везде "трещат чубы, когда паны дерутся". Нельзя было не увидеть, не узнать в английском "зеркале" и перипе-тий "смутного времени" на Руси, когда объявился Гришка Отрепьев, "Тушинский вор", самозва-нец и узурпатор; и разве не в подобном же хаосе революции семнадцатого года, когда народ сбросил царя и общество поползло лоскутьями партий, движений, группировок, подмяла под себя власть в стране сильная той же ричардовской жестокой и уверенной хваткой партия большевиков?
И разве не та же мутная вода безвластия и борьбы за эту власть хлещет сегодня вокруг нас, то и дело вознося на своих волнах различного масштаба претендентов в вожди масс? Как же тут не вспомнить Ричарда и его время?
Действительно, одни только личные качества человека, ставшего королем Ричардом III, - наглость, бесстыдство, недюжинный ум и хитрость, безнравственность и цинизм, напор и жесто-кость, - хоть их букет и впечатляет и наверняка способствует захвату власти, - не смогли бы помочь ему одержать успех в своем предприятии, если бы не обстоятельство, вполне объективное: это разрозненность народа, общий разброд. Раскол, щели, разводы в организме общества опасны для его здоровья, именно через эти трещины и разводья, эту несогласованность и замороченность - ведь всех трясет лихорадка бесконечного выяснения отношений - люди, подобные Ричарду, как микробы, поднимаются наверх. Они ведь не только бесстыдны и бесстрашны в своей наглости, они еще и приспособляемы, изворотливы, коварны, у них хватает особой хитрости все предуга-дать, столкнуть лбами друзей-противников, извлечь выгоду из недобросовестности и из преданно-сти, - из всего и вся... А достигнув желаемых высот, они уже наводят свой порядок, исходя из своего понимания, своей натуры и пользы для себя.
Аморальность политики и политиков - вот что особенно опасно.
Соперником Шекспира стал у нас сегодня экран телевизора. Без видимых усилий и художест-венного напряжения он демонстрировал гениальные сцены со съездов и сессии, допуская зрителя или хоть один его глазок - в саму "кухню власти", вернее, кухню, где стряпается власть. И воочию наблюдаешь тот самый механизм вхождения во власть людей мелких, порой полуграмот-ных. Сами по себе они не значат ровным счетом ничего, но зато бесстыдны, ловки, нахраписты... Как признался один из депутатов: "Я сам иногда над собой труню..."
Ежевечерне включая телевизор, мы слышим, и видим, и понимаем, как нам лгут в глаза, передергивают факты с наглым, бесстыдным лицом, подтасовывают все и вся новые политики со старыми замашками. И что же мы, зрители этого действа для всех? Да как сказать... Кто-то смеет-ся, кто-то матерится, а кто-то и говорит: "Правильно! Так и надо!" И, может быть, этих "правиль-но" будет становиться все больше и больше. И чем больше и больше будет их набираться, тем Ричарды и страшнее, и вероятнее. И ведь эти, нынешние, в скромных пиджаках, стерто похожие один на другого, они отнюдь не менее страшны и зловещи, и кровавы, чем во времена Ричарда в старой Англии. Карабах, Грузия, Таджикистан, наконец - сама Россия: бойня в Чечне... Сколько примеров дикой вражды, кровавых преступлений, средневековых пыток и надругательств над людьми, ни в чем не повинными, обыкновенными. И с болью думаешь, видишь, что действитель-но, "цели, за которые дерутся" политики чисто эгоистические, и их не беспокоит кровь, льюща-яся вокруг, и страдания людей, теряющих своих детей, свои дома, жизни, ради чьих-то интересов.
Сегодня благодаря гласности, расторопности средств массовой информации, особенно телевидения, мы хоть видим этот процесс - кроения и сшивания политики и последствия этого кроения и сшивания. Отчасти, не вполне, но все же мы перестали быть теми доверчивыми слепца-ми, какими были в эпоху "до гласности". Раньше мы о таком и не думали. Просто потому, что нам и не над чем было думать: не было ее, информации. Была одна большая "государственная тайна". И все для нас происходило вдруг. Вдруг - какое-то событие! Вдруг на политической арене появ-лялся некий деятель. Открывали утром "Правду" и читали: "Игнатов... Мухамедшин... Мухамет-динов..." А что такое, кто, откуда, почему? Мы ничего не знали, зато верили... Мы верили, что все делается правильно. Потом, попозже, выяснялось, что неправильно, а то, что было, оказывалось крупной ошибкой, "Головокружением от успехов", допустим, или "Делом врачей-убийц". И все это происходило вне нас.
"Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны..." - сказал поэт, живший в те страшные годы и убитый именно за эти слова. И лучше него о том времени не скажешь. В те времена одни из нас устрашенно, другие восхищенно, но почти все безмолвно принимали к исполнению решения свыше.
Так чего же удивляться сегодня всем митингам, страстям, столкновениям? Люди раскрепос-тились. Можно так или иначе относиться к тому, что видишь и слышишь вокруг, люди имеют право выражать свое мнение. И некоторые - я говорю о больших чиновниках - наверняка думают о прошлых тихих временах: "Боже, какое было золотое время! Никакая собака не лаяла, не лезла. Сижу себе в кабинете и раскладываю: "Хочу назначить его! Нет, лучше его! Нет, я этого все же хочу! Назначаю - и все! Подписал - и весь указ: исполняйте!"
Господи, в какой же мы жили бесправной стране... В какой бесправной и какой недумающей! То есть конечно же люди думали, но лишь наедине с собой...
И только сейчас мы становимся истинными современниками своей эпохи. Вот почему мой король Ричард получился такой, а не какой-то другой. В нем я постарался художественно, то есть через конкретный характер, выразить свое общественно-политическое кредо. Играя определенно-го типа, я выражал свою гражданскую позицию, стараясь ею заразить зрителя или по крайней мере заставить задуматься, обратить внимание на это явление, которое меня как художника тревожит, беспокоит, заставляет против него восставать, против него бороться.
Сегодня, наблюдая по телевизору кипящие страсти-мордасти и вспоминая нашего Ричарда, я вижу, что, несмотря на всю обнаженность, несмотря на всю голизну преподносимой экраном по-литики, театральное, сценическое толкование происходящего не становится менее значительным, менее важным, чем было раньше. Художественный образ схватывает явление в его главнейшей сути. Я убежден, что тот король Ричард III, которого разгадали мы с Рачией Никитовичем Капла-няном, выражает суть этого явления: ничтожество, ползущее во власть.
Наполеон I:
"Остается жизнь, которую ты прожил"
Я натолкнулся на брукнеровского "Наполеона" в начале семидесятых и не мог преодолеть искушения попробовать сыграть Наполеона. Мне показалась близкой позиция Брукнера в отноше-нии к прославленному во всем мире императору. К человеку, ставшему императором только бла-годаря собственной воле и военному гению. Конечно, это не Ричард, ничтожный, изворотливый пройдоха. И все равно - это тиран. Молодой и тщеславный лейтенант революционной армии Французской республики, казнившей своего короля Людовика, он становится палачом Республики и ее императором, победившим полмира...
Не просто так написал Брукнер эту пьесу. Гитлер в те годы (пьеса написана в 1936 году) не просто угрожал народам Европы, он рвал ее на куски. Чехословакия, Австрия уже покрыты мраком фашизма. Брукнер бежит из родной страны. В эмиграции он и пишет "Наполеона I". В его деяниях драматург находил прямые ассоциации со своим временем. Может быть, конечно, в этой точке зрения есть некоторая суженность, тенденциозность, но зато есть и четкая позиция, есть определенный угол зрения на историю. Вот мне и показалось, что пьеса Брукнера дает возмож-ность выразить мысли, тревожащие меня. Каким бы способным, даже талантливым, даже гениаль-но умным ни был человек, тирания его, его деспотизм отвратительны. Наполеон в пьесе Брукнера говорит: "Мой мир, каким я его вижу". Какое проклятое это "я". Оно, как лавина, разбухает, срывается и несется по жизни, погребая под собой человеческое счастье, человеческие мечтания, надежды. Все попирается, уничтожается ради этого "я". Гибнет логика, смысл, правда, справед-ливость, законность, человечность, не остается ничего, кроме "я", которое как мрачная тень закрывает собой все светлое. Сколько уже видела история этих раздутых до чудовищных размеров "я"... Конечно, и образ нашего "отца всех народов", Иосифа Сталина, незримо присутствовал в моих размышлениях над пьесой Брукнера... Тоже - великий император, вылепивший свою империю из революционного теста...
Но в конце концов все гипертрофированные, раздутые личности лопаются со страшным треском, надолго оставляя кровавый, болезненный след. И от них самих остаются жалкие лохмо-тья. Но какой дорогой ценой оплачивается величие наполеонов отдельным человеком и человечес-твом! Вот такие приблизительно мысли и чувства овладели моей душой, когда я прочел пьесу Брукнера.
Есть в нашей профессии такой миг дрожи душевной, похожей, может быть, на дрожь золото-искателя, нашедшего драгоценную россыпь, когда кажется, что ты у предела своих мечтаний. И уже не спишь, и уже внутренне ты сыграл всю роль и не можешь дождаться утра, чтобы подели-ться своим открытием, уже готов к работе немедленной, захватывающей. Уже нужны тебе союзни-ки, товарищи по работе. Уже ты приготовил целый монолог, которым убедишь Фому неверующе-го, и ты спешишь в театр...
И... выясняется, что главному режиссеру пьеса показалась слишком мелкой, поверхностной, легковесной. Другому кажется, что пьеса не соответствует истории. Третий не видит меня в роли Наполеона. И вообще, планы театра иные, и в них нет места для этой пьесы. И никому, оказыва-ется, не интересен Наполеон, и никому, кроме меня, он не нужен. И остается тебе играть исклю-чительно часто получаемую роль: "глас вопиющего в пустыне". Повопив, устав и в конце концов смирившись, начинаешь привыкать к грустной мысли: Наполеона тебе не сыграть.
И сколько же их, этих задуманных и несыгранных ролей!
Но, оказывается, в другом театре происходила приблизительно такая же вечная актерская борьба.
Ольга Яковлева, одна из лучших актрис Театра на Малой Бронной, давно уже "болела" Жозе-финой из той же пьесы Брукнера. Кстати, превосходнейшая роль, великолепная роль. И вдруг так сложился репертуар и так распорядился своими ближайшими постановками Анатолий Васильевич Эфрос, что у него появилась возможность начать репетировать пьесу. И кто-то подсказал ему, что, дескать, Ульянов вроде бы бредил ролью Наполеона. А так как мы уже много лет договаривались с ним сделать что-то вместе или у нас в театре Вахтангова, или на телевидении, то, видимо, вспом-нив об этом, он предложил мне сыграть Наполеона в его спектакле. И я, не веря в свое счастье, естественно сразу согласился. Тем более в это время у меня не было репетиций в своем театре.
Так случилось это одно из чудес в моей актерской жизни, и началась наша работа над Напо-леоном. Выпрастывание его человеческой, хочется сказать, частной жизни из-под исполинской исторической пирамиды его славы. Да, он велик и грозен. Он стирал границы в Европе и прочер-чивал новые. И можно повторить слова Пушкина, сказанные о Петре Великом: "Он весь как Божия гроза". Но все же он человек. И не всегда же он на коне, и не все время при Ватерлоо. Когда-то он приходит домой, когда-то он раздевается, умывается, ужинает.