Страница:
Она заключалась в курсе тактики, учрежденном в Зимнем Дворце под руководством Аракчеева. Даже фельдмаршалы обязаны были слушать там уроки полковника Каннабиха, бывшего фехтмейстера, уроженца Саксен-Веймара. Можно себе представить, что это было за обучение с подобным учителем. В смысле военного образования сам Павел ничего не понимал, кроме дрессировки солдат: «поверхностное понятие о прусской службе и страсть к мелочам», – говорил посол Фридриха-Вильгельма, Тауентцин. Каннабих знал не больше этого. Его лекции, ставшие легендарными по высказываемым им нелепостям, возбуждали искреннюю веселость нескольких поколений. Что касается достигнутых таким путем практических результатов, то Павел имел случай проверить их на собственном опыте за несколько месяцев до своей смерти. С тех пор как он составил себе Гатчинское войско, каждый год осенью он производил испытание, или ученье, вроде больших маневров настоящего времени. Он давал сражение или вел осаду. Императором он дал больше простору этой игре, в которой Аракчеевы и Штейнверы кончили тем, что приобрели известную ловкость. Но последний опыт кончился плохо, Каннабих сумел только, вероятно, сбить их с толку, и поэтому ученики профессора тактики вели себя так, что государь обратился к ним с пророческим замечанием, эхо которого должно было прозвучать от Аустерлица до Фридланда:
– Господа, если вы будете так продолжать, то будете всегда биты!
Аракчеев провел, однако, шесть недель в Ковне, чтобы на месте выдрессировать Таврический гренадерский полк, которому его полковник, Якоби, уволенный за это в отставку, оказался неспособным вдолбить принципы нового устава. В мелких тонкостях искусства, как они его понимали, будущий военный министр и сам Павел добились замечательных проявлений автоматической точности; но такой-то генерал-майор не умел отличить эскадрон от роты; призванный временно исполнять при государе «очень важную», как ему объясняли, обязанность «дежурного бригад-майора», Тургенев не мог понять, в чем она состоит и, составляя свои записки пятьдесят лет спустя, он был все так же плохо осведомлен об этом предмете; в 1799 г. среди офицеров экспедиционного отряда Германа один желал сухим путем проехать на остров Джерсей, где должно было иметь место сосредоточение всех войск; другой просил представить его королю Гамбурга, а третий, путая этот город с Ямбургом, предлагал извозчику три рубля, чтобы его туда отвезти!
Ум и внимание военных всех чинов направлялось исключительно к тому, чтобы изучить и запомнить пункты правил и наставления, которыми не исчерпывались даже все детали текущей службы и где, кроме того, фантазия учителя проявлялась в такой сбивчивой форме, что самые опытные и усердные исполнители могли прийти в отчаяние. Заслуживший одобрение государя на параде за хорошо проведенное ученье и отвечавший по уставу отданием чести обнаженной саблей, С. И. Муханов неожиданно услышал окрик государя:
– Вон из строя! Под арест!
Просидев несколько дней на хлебе и воде, он подвергся увольнению. Его преступление? Он не угадал желания деспота, который, стоя в этот момент посреди широкой грязной лужи, желал бы, чтобы командир эскадрона, осчастливленный изъявлением одобрения, слез с лошади и подошел к нему, чтобы преклонить колено и обмакнуть свои белые рейтузы в этой луже!
– Ну что?
– Ваше высокоблагородие, все благополучно, только жид не хочет отдать сено по той цене, которую вы назначили.
– А у других жидов разве нет?
– Никак нет-с.
– Ну, делать нечего. Дай жиду сколько спрашивает, да повесь его!
Вахмистр ушел, но через четверть часа явился вновь.
– Ну что еще?
– На этот раз все благополучно, ваше высокоблагородие. Сено принял и жида, как изволили приказать, я повесил.
По свидетельству современника, Павел, узнав о случившемся, будто бы разжаловал офицера в рядовые за его участие в убийстве, но тотчас же произвел его в следующий чин за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, и, если не по содержанию, то по крайней мере по духу, подлинные решения государя не раз бывали сходны с этим.
Подобно повиновению, обязательность службы не допускала, в его глазах, ни исключения, ни извинения. В сентябре 1797 г. он предложил оставить армию тем из генералов, «которые привыкли быть больными, когда они нужны»; 12 июня 1799 г. он решил, что «те из офицеров, которым болезнь не позволяет следовать за полками в поход, должны однако их догнать без всяких извинений!».
При такого рода организации и взглядах служба была адом. Однако ее суровость отражалась на офицерах больше, чем на солдатах. Павел оставался верен своему главному стремлению, которое нельзя назвать демократическим, так как он не допускал никакой кратии, власти, вне себя самого, но которое толкало его покровительствовать в каждой группировке лиц низшим слоям в ущерб прочим. Вся его военная работа была, по-видимому, этим проникнута. Простые солдаты страдали только от сосредоточения войск в больших городах, где, за отсутствием достаточного числа казарм, размещение тридцати-сорока человек в каждом доме было одинаково тягостно и для жильцов, и для их хозяев. Зато система взысканий, введенная в употребление новым уставом, представляет собой для большой массы войска заметное улучшение в сравнении с прежним режимом. Вопреки усиленным его строгостям, он действительно стремился заставить восторжествовать правильное судопроизводство над произволом начальников. Он предоставлял каждому стоящему ниже право обращаться к правосудию против стоящего выше его на иерархической лестнице.
Начальники же видели во всех отношениях мало приятного при новом режиме. «Военная служба суровее всего, что вы можете себе представить», – писал Роджерсон Семену Воронцову в июне 1797 г. «Офицер, даже летом, не смеет уехать без разрешения из города, чтобы повидать сестру или родителей». Даже в свободное время от учений, маневров и парадов, доведенных до того, что принимавшие в них участие не знали отдыха, Павел хотел всегда иметь весь свой состав под рукой, совершенно готовым и настороже. Отсюда быть может эти частые тревоги, о которых г-жа Головина говорит в своих «Воспоминаниях», когда звук рожка, неправильно принятый за сигнал, приводил в движение целые полки. От генерала до подпоручика, все постоянно держались начеку, так как малейшая небрежность могла повлечь за собой ужасные последствия. Однажды за шалость, в которой были виновны семнадцать кавалергардов, командир эскадрона, Фроловский, прогнал двоих из них сквозь строй, хотя они были дворяне. Командир полка Давыдов не одобрил примененного наказания. Во внимание к положению наказанных молодых людей битье палками должно было бы быть заменено ударами саблей плашмя перед фронтом всех эскадронов. Не оправдав ни того, ни другого из двух офицеров, Павел разжаловал в солдаты всех семнадцать повес, и настолько все чины были унижены, что решение было признано актом милосердия! Один подполковник, предупрежденный, что он рискует подвергнуться тому же, равнодушно сказал:
«Солдат, полковник, генерал теперь это все одно!»
Служить, имея какой бы то ни было титул или чин в «этой плохой копии прусской армии», по выражению барона Левенштерна, становилось для каждого человека с несколько возвышенным нравственным чувством худшим из несчастий. От военного духа, так могущественно развитого в предшествующее царствование, скоро тоже ничего не осталось. Младшие офицеры заботились только о том, как бы избежать ругани и ударов, а в ноябре 1797 г. Ростопчин так описывал занятия назначенных Павлом пяти новых фельдмаршалов: «Князь Репнин проводит свое время в том, что наводит справки, кто хорошо и кто плохо принят при Дворе; Каменский бьет офицеров и кусает солдат; Николай Салтыков обдумывает, не оставить ли службу; Иван Салтыков барышничает, и граф Мусин-Пушкин ничего не делает».
Сам Павел работал за четверых. Но, заботясь исключительно о наружном виде своего военного аппарата, он губил его душу; и даже в отношении организации, уничтожая штаб и не делая, или не умея что-либо сделать, чтобы приспособить к нуждам современной войны зачаточное или несуществующее устройство интендантства, он предоставлял своей армии идти на буксире союзных войск Австрии и Англии. Он главным образом играл в солдата, подобно тому, как иногда играл в моряка.
В его царствование русский флот не был в блестящем состоянии. Однако можно сказать, что, сильно гордясь своим званием «генерал-адмирала», сохраненным им после восшествия на престол, Павел больше и лучше позаботился об этой части оборонительных и наступательных сил своего государства, чем о другой, не забыв, однако, вложить и в эту область своей работы недостатки своего ума и характера.
Корабли, недавно спущенные в воду, тоже были не лучше из-за плохих материалов, употребленных на их постройку. Один из фрегатов, посланных в 1799 г. к берегам Голландии, должен был с дороги вернуться обратно: в нем была такая течь, что он мог потонуть! Другим пришлось провести несколько месяцев в английских доках, чтобы быть мало-мальски приведенными в состояние годности.
Эти грустные испытания должны были, однако, оказать хорошее действие: пребывание в английских портах и совместное действие с британской эскадрой явилось для русского отряда лучшей школой. Это привело к заметным успехам в морской науке и искусстве судостроения. Павел помог делу восстановлением должности генерал-инспектора судостроения, существовавшей при Петре (ober-sarvaer)и переведением из Константинополя в Россию двух французских инженеров, братьев Лебрён де Сен-Катерин, оказавших большие услуги турецкому флоту.
В то же время он вернул к их назначению великолепные леса, которые создатель русского флота определил для его ремонта и которые потом получили другое применение, так как различным образом эксплуатировались для нужд государства и даже частных лиц, раздавались фаворитам и всеми способами подвергались разграблению. Их охрана была поручена Специальному департаменту, учрежденному при Адмиралтейств-коллегии, и ему было вменено в обязанность заняться новым насаждением лесов.
Под беспечным управлением Чернышева снабжение продовольствием и предметами обмундирования сделалось на всех судах источником до некоторой степени регулярного промысла, из которого командиры отдельных судов извлекали огромные барыши, являясь сами поставщиками торгового флота. Екатерина геройски за это заступалась. «Меня обкрадывают, как и всех, – говорила она, – и это хороший признак, доказывающий, что есть, что воровать». Павел не разделял этой философии. Не ограничиваясь учреждением контрольных комиссий, на обязанности которых лежало время от времени осматривать магазины и проверять там запасы, он хотел всюду заглянуть хозяйским глазом. Даже офицерский стол не ускользал от его наблюдения.
К несчастью, это решение и сопровождавшая его мелочность вылились в опубликование нового устава, предназначенного заменить СтатутПетра Великого, и распространить на флот принципы и методы, уже примененные в сухопутной армии. Офицеры таким образом узнали, что сентябрь месяц был самым благоприятным временем в году для потребления сосисок и сыра; но на практике новые предписания наткнулись на такие трудности, что в действительности остался в силе прежний Статут.
С другой стороны, как и в сухопутной армии, в стремлении к увеличению морского могущества империи, честолюбие государя встречало препятствие в том желании экономии, которое слишком оправдывалось критическим положением финансов. Отсюда в бюджете флота несовместимые колебания с последовательно проводимой программой прогрессивного развития. От небольшой суммы в 1200000 рублей Екатерина постепенно довела соответственный кредит более чем до 5 миллионов. Со второго года своего царствования Павел его утроил, а в следующем году разом понизил до 6707681 рубля при штате в 33 линейных корабля и 19 фрегатов. Лучшее использование средств – замена прежних единиц другими, в меньшем числе, но с лучшим вооружением, более справедливое назначение платы за труд, сокращение или упразднение разных расходов второстепенной важности – должно было вознаградить за отступление и до известной степени оказало это действие. Тем не менее, это все же было отступлением, которое еще не перестало отражаться на деле Петра Великого.
В деталях управления Павел продолжал проявлять разумную деятельность. Он преобразовал в Морской коллегии департамент Юстиции, получивший в первый раз правильную организацию. Он распорядился о производстве большого количества исправлений и новых построек в портах. При нем были начаты важные научные труды: описание Белого моря, к которому было приступлено в 1797 г.; издание в 1800 г. атласа судоходства между Белым и Балтийским морями; составление морского атласа всех частей света, труд, – увы! – испещренный многими неточностями.
Перенесение в Петербург Морского кадетского корпуса, находившегося до того в Кронштадте, и назначение для этого заведения дополнительного кредита в 100000 рублей вели к повышению научного уровня. Были учреждены новые школы мореплавания, морской тактики и судостроения, и государь усердно их посещал, как и курсы Каннабиха, слушая уроки и интересуясь успехами учеников.
Его отношения с морскими кадетами всегда носили трогательный характер почти родственной простоты. Павел раздавал кошельки беднейшим из молодых людей; он даже посылал некоторых из них на свой счет за границу, несмотря на свое, известное нам, отвращение. Посещая учебное заведение несколько раз в неделю и всегда неожиданно, входя то с одного подъезда, то с другого, он сказал однажды директору:
– Мне не удается поймать вас врасплох! Я буду просить императрицу попытаться это сделать.
Приняв это за шутку, директор был удивлен несколько дней спустя появлением Марии Федоровны, произведшей тщательный осмотр, но не нашедшей, впрочем, также ничего предосудительного.
Специальный комитет, учрежденный при Адмиралтейств-Коллегии – зародыш будущего «Морского ученого комитета», замененного еще позже «Военным отделением Морского генерального штаба», – осуществил частью этот проект «Морской Академии», который был указан Ломоносовым. К несчастью опять, печатая в 1800 г. первый том своих Записок, Комитету пришлось засвидетельствовать, что «за отсутствием в его распоряжении каких бы то ни было средств, он не имеет возможности оказаться полезным». Второй том Записок не вышел, и учреждение было восстановлено только при Александре I.
Павел позаботился также о развитии торгового флота, приказав представить ему планы более совершенного судостроения и облегчал судовладельцам приобретение материалов. Он задумал помогать судостроению и рыболовству в северных морях России, собираясь приступить к изучению местных условий, типов судов, наиболее приспособленных к этим условиям, и к приисканию мест для устройства верфей. Во всяком случае в этом вопросе, как и во многих других, дело ограничилось намерениями и проектами.
В 1797 г. указ упорядочил навигацию в южных морях, предоставив только судам, построенным в России, или принадлежавшим либо русским подданным, либо поселившимся в Империи иностранцам, право на то, что он называл «большой навигацией», т. е. на плавание под русским флагом по Черному и Мраморному морям. Архипелагу и Средиземному морю. «Малая навигация», в пределах Черного и Мраморного морей до Дарданелл, оставалась свободной.
Никогда не побывав на корабле до своего восшествия на престол, «генерал-адмирал» выказывал не только склонность, но положительно страсть ко всему морскому. Уже ребенком он велел устроить на его средства Инвалидный дом для матросов на Каменном Острове. До последнего дня своей жизни он не переставал относиться к нему с чисто отеческой заботливостью. Однако с еще большим усердием и не ослабевающим вниманием, какого он не оказывал ни одному из вопросов, касающихся той же области, он принялся за изменение формы экипажей, как он это делал в сухопутных войсках, благоразумно упрощая обмундирование офицеров, или совершенно правильно искореняя чрезмерную небрежность в одежде, но внося опять обычный излишек пустой и суетливой мелочности. При Екатерине, крейсируя у берегов Испании во время «вооруженного нейтралитета», один «бригадир» показывался на палубе своего фрегата в самом неизящном d?shabill?: «в шлафроке, туфлях, розовом галстуке и белом ночном колпаке»! При Павле криво пришитая пуговица влекла за собой отставку.
Так как флот невозможно создать вдруг, то, конечно, для сына Екатерины простительно, что он в четыре года не совершил дела какого-нибудь Кольбера. Однако можно сомневаться в том, что ему бы удалось это сделать, даже если бы у него было достаточно времени для работы. Сделавшись гроссмейстером Мальты, Павел выделил лучшие суда своего флота, шесть линейных кораблей, два фрегата и еще разные другие, взятые из Балтийского и Черного морей, для составления специальной эскадры под флагом Ордена. Это значило из-за одной фантазии ввести расстройство в морские силы империи.
При таком колоссальном развитии других сторон русского могущества должное возвышение этой части являлось задачей, которую особенные географические и климатические условия делали, быть может, неразрешимой. Во всяком случае Павел был еще тем менее способен подготовить ее разрешение, что, при очень ограниченных теоретических знаниях и полном отсутствии практического опыта, у него были самые непростительные претензии. Получив до своего воцарения звание генерал-адмирала, он задумал, сделавшись императором, тотчас же применить его к делу. На другой же день он объявил о своем намерении принять летом командование над большей частью морских сил и руководить кампанией. Так как войны не было и мир было желательно сохранить, то случая сразиться с какой-либо враждебной эскадрой не представлялось и проектированную кампанию приходилось свести к переходу по Балтийскому морю от Кронштадта до Ревеля. Это заменило бы военные упражнения, ежегодно возобновлявшиеся в окрестностях Гатчины, в которых Павел также тешил себя иллюзией действительного участия, в роли начальника, в настоящем сражении.
Яхта, предназначенная идти под флагом главного командира, была введена в док, вооружена сорока пушками и окончательно обращена специальным указом в фрегат. 7 июля 1797 г. Павел вступил на нее вместе с императрицей, двумя старшими великими князьями и неизбежной Нелидовой. Злой рок пожелал, чтобы упорный западный ветер сделал невозможным взять предусмотренное направление, и эскадра осталась на якоре. Это не помешало однако главному командиру выполнять свои обязанности и делать вид, что они стоят ему громадных трудов. Он выходил даже из-за стола, чтобы подняться на палубу и отдать приказания, без которых, по его уверениям, «все бы пошло вверх дном». Раз, когда он поднялся, его внимание привлекла объемистая тетрадь в руках капитана Шишкова, которого он назвал для случая своим старшим эскадренным офицером. На вопрос государя Шишков ответил, что это были планы для составления хода судов в предстоящей крейсировке. Павел был столько же удивлен, сколько и разгневан.
– Планы? Планы, которые осмеливаетесь составлять вы, когда я тут!
Шишков напрасно приводил свои объяснения. Он не мог добиться, чтобы его выслушали. На его счастье, на судне был адмирал Кошелев. Обратившись к его опытности, Павел с неудовольствием увидел его солидарность с Шишковым. Планы такого рода были необходимы. Это его не убедило, и он, взбешенный, вернулся в свою каюту:
– Хорошо, хорошо! Я увижу, как вы без меня справитесь…
Оказалось необходимым вмешательство Нелидовой для его успокоения. Оно имело полный успех, а на другой день попутный ветер дал возможность шестидесяти шести судам поднять свои паруса, и главный командир был вне себя от радости. Все время суетясь и беспокоясь, не переставая бегать с одного конца корабля на другой и отдавать направо и налево бесполезные и нелепые распоряжения, он был однако добр со всеми. Около полудня он собрал капитанов и адмиралов и оставил их у себя завтракать, в то время как другие офицеры, прежде чем сесть за стол на палубе, приглашались поочередно принять из рук государя рюмку водки, сопровождавшуюся традиционной закуской.
На другой день – увы! – свирепствовала буря. Хотя Павел и недавно стал моряком, он некоторое время стойко боролся с морской болезнью. Не покидая палубы и подставляя буре свою непокрытую, плешивую голову, он хотел обратить на себя внимание, принимая геройские позы. Ссылаясь на свою ответственность, он даже после захода солнца не дал себя уговорить пойти отдохнуть и провел ночь на палубе, сидя в парадной форме на связке снастей. Однако через сутки морская болезнь одержала верх и, так как буря не утихала, суда возвратились в Кронштадт, не дойдя до Ревеля.
Тем не менее, был все-таки составлен журнал «кампании», с дифирамбами по адресу главного командира, и его автор, сам Шишков, заслужил таким путем прощение за дерзкое составление планов, которые были непонятны для его начальника. Он получил звание генерал-адъютанта и орден св. Анны.
Как продолжатель дела Петра Великого, Павел только что доказал свои способности. Что касается его флота, то мы с ним еще встретимся при его участии в более серьезных кампаниях. Он и в них блистал не больше.
Глава 9
С самого начала борьбы Екатерина делала вид, что хочет принять в ней участие, громко заявив о своем согласии с защитниками европейского порядка, забежав даже вперед, после смерти Людовика XVI, чтобы требовать признания его законного наследника. Однако она всегда уклонялась от прямого вмешательства и от такого шага, который соответствовал бы находившимся в ее распоряжении силам, так что оставался даже под сомнением вопрос, была ли она или нет, в войне с республикой.
Такой способ действий, разумеется, не очень благородный, можно было оправдать весьма серьезными соображениями. Между воюющими участниками антифранцузской коалиции и великой северной державой общность интересов, на которую указывали первые, была в этой свалке гораздо более внешней, нежели действительной. Первые преследовали, под видом общей выгоды, всякого рода личные цели – кто возвращение потерянного, или вознаграждение за утраченное, кто расширение и новые завоевания, у Екатерины же не было ни одного из подобных желаний. Единственную пользу, которую могла извлечь Россия из этой сумятицы, связывавшей ее соседей, это получить больше свободы для своих действий в Польше, или где-либо в другом месте. Между тем, так как отношения соседские, родственные, союзные или монархическая солидарность налагали на нее известные обязательства, которые ей неудобно было отвергнуть, великая государыня с чрезвычайным искусством, тонкостью и тактом старалась соблюсти все приличия, и эта партия, разыгранная без зазрения совести вместе с исполнителями, обнаруживавшими не больше стеснения, явилась шедевром ее дипломатии. «Que voulez-vous! la peau est plus pr?s du corps que la chemise», говорила она своим друзьям.
– Господа, если вы будете так продолжать, то будете всегда биты!
Аракчеев провел, однако, шесть недель в Ковне, чтобы на месте выдрессировать Таврический гренадерский полк, которому его полковник, Якоби, уволенный за это в отставку, оказался неспособным вдолбить принципы нового устава. В мелких тонкостях искусства, как они его понимали, будущий военный министр и сам Павел добились замечательных проявлений автоматической точности; но такой-то генерал-майор не умел отличить эскадрон от роты; призванный временно исполнять при государе «очень важную», как ему объясняли, обязанность «дежурного бригад-майора», Тургенев не мог понять, в чем она состоит и, составляя свои записки пятьдесят лет спустя, он был все так же плохо осведомлен об этом предмете; в 1799 г. среди офицеров экспедиционного отряда Германа один желал сухим путем проехать на остров Джерсей, где должно было иметь место сосредоточение всех войск; другой просил представить его королю Гамбурга, а третий, путая этот город с Ямбургом, предлагал извозчику три рубля, чтобы его туда отвезти!
Ум и внимание военных всех чинов направлялось исключительно к тому, чтобы изучить и запомнить пункты правил и наставления, которыми не исчерпывались даже все детали текущей службы и где, кроме того, фантазия учителя проявлялась в такой сбивчивой форме, что самые опытные и усердные исполнители могли прийти в отчаяние. Заслуживший одобрение государя на параде за хорошо проведенное ученье и отвечавший по уставу отданием чести обнаженной саблей, С. И. Муханов неожиданно услышал окрик государя:
– Вон из строя! Под арест!
Просидев несколько дней на хлебе и воде, он подвергся увольнению. Его преступление? Он не угадал желания деспота, который, стоя в этот момент посреди широкой грязной лужи, желал бы, чтобы командир эскадрона, осчастливленный изъявлением одобрения, слез с лошади и подошел к нему, чтобы преклонить колено и обмакнуть свои белые рейтузы в этой луже!
VI
В смысле требования подчинения себе военного персонала, полной покорности, слепого повиновения, неумолимой строгости в исполнении правил, распоряжений, полученных приказаний, Павел добился таким путем положительных и отчасти полезных результатов. После нескольких месяцев, проведенных в России с отрядом принца Конде, герцог Анжуйский, хотя он и неохотно подчинялся установленному режиму, не мог однако не признать принесенной им в этом отношении пользы: «Тем что, нас держали под страхом, нас сделали внимательными, точными при исполнении служебных обязанностей; в результате, даже егеря из благородных делают приблизительно то, что им приказывают». Но темперамент и направление ума государя, стремившиеся к крайностям, изуродовали всю пользу дела, доведя ее до абсурда и ужаса. Указание на это можно найти в очень распространенном в свое время анекдоте, где доля вымысла дает себя чувствовать. В одной деревне, где была устроена дневка, к командиру эскадрона, сидевшему за сытным обедом, явился вахмистр.– Ну что?
– Ваше высокоблагородие, все благополучно, только жид не хочет отдать сено по той цене, которую вы назначили.
– А у других жидов разве нет?
– Никак нет-с.
– Ну, делать нечего. Дай жиду сколько спрашивает, да повесь его!
Вахмистр ушел, но через четверть часа явился вновь.
– Ну что еще?
– На этот раз все благополучно, ваше высокоблагородие. Сено принял и жида, как изволили приказать, я повесил.
По свидетельству современника, Павел, узнав о случившемся, будто бы разжаловал офицера в рядовые за его участие в убийстве, но тотчас же произвел его в следующий чин за введение такой отличной субординации в вверенной ему команде, и, если не по содержанию, то по крайней мере по духу, подлинные решения государя не раз бывали сходны с этим.
Подобно повиновению, обязательность службы не допускала, в его глазах, ни исключения, ни извинения. В сентябре 1797 г. он предложил оставить армию тем из генералов, «которые привыкли быть больными, когда они нужны»; 12 июня 1799 г. он решил, что «те из офицеров, которым болезнь не позволяет следовать за полками в поход, должны однако их догнать без всяких извинений!».
При такого рода организации и взглядах служба была адом. Однако ее суровость отражалась на офицерах больше, чем на солдатах. Павел оставался верен своему главному стремлению, которое нельзя назвать демократическим, так как он не допускал никакой кратии, власти, вне себя самого, но которое толкало его покровительствовать в каждой группировке лиц низшим слоям в ущерб прочим. Вся его военная работа была, по-видимому, этим проникнута. Простые солдаты страдали только от сосредоточения войск в больших городах, где, за отсутствием достаточного числа казарм, размещение тридцати-сорока человек в каждом доме было одинаково тягостно и для жильцов, и для их хозяев. Зато система взысканий, введенная в употребление новым уставом, представляет собой для большой массы войска заметное улучшение в сравнении с прежним режимом. Вопреки усиленным его строгостям, он действительно стремился заставить восторжествовать правильное судопроизводство над произволом начальников. Он предоставлял каждому стоящему ниже право обращаться к правосудию против стоящего выше его на иерархической лестнице.
Начальники же видели во всех отношениях мало приятного при новом режиме. «Военная служба суровее всего, что вы можете себе представить», – писал Роджерсон Семену Воронцову в июне 1797 г. «Офицер, даже летом, не смеет уехать без разрешения из города, чтобы повидать сестру или родителей». Даже в свободное время от учений, маневров и парадов, доведенных до того, что принимавшие в них участие не знали отдыха, Павел хотел всегда иметь весь свой состав под рукой, совершенно готовым и настороже. Отсюда быть может эти частые тревоги, о которых г-жа Головина говорит в своих «Воспоминаниях», когда звук рожка, неправильно принятый за сигнал, приводил в движение целые полки. От генерала до подпоручика, все постоянно держались начеку, так как малейшая небрежность могла повлечь за собой ужасные последствия. Однажды за шалость, в которой были виновны семнадцать кавалергардов, командир эскадрона, Фроловский, прогнал двоих из них сквозь строй, хотя они были дворяне. Командир полка Давыдов не одобрил примененного наказания. Во внимание к положению наказанных молодых людей битье палками должно было бы быть заменено ударами саблей плашмя перед фронтом всех эскадронов. Не оправдав ни того, ни другого из двух офицеров, Павел разжаловал в солдаты всех семнадцать повес, и настолько все чины были унижены, что решение было признано актом милосердия! Один подполковник, предупрежденный, что он рискует подвергнуться тому же, равнодушно сказал:
«Солдат, полковник, генерал теперь это все одно!»
Служить, имея какой бы то ни было титул или чин в «этой плохой копии прусской армии», по выражению барона Левенштерна, становилось для каждого человека с несколько возвышенным нравственным чувством худшим из несчастий. От военного духа, так могущественно развитого в предшествующее царствование, скоро тоже ничего не осталось. Младшие офицеры заботились только о том, как бы избежать ругани и ударов, а в ноябре 1797 г. Ростопчин так описывал занятия назначенных Павлом пяти новых фельдмаршалов: «Князь Репнин проводит свое время в том, что наводит справки, кто хорошо и кто плохо принят при Дворе; Каменский бьет офицеров и кусает солдат; Николай Салтыков обдумывает, не оставить ли службу; Иван Салтыков барышничает, и граф Мусин-Пушкин ничего не делает».
Сам Павел работал за четверых. Но, заботясь исключительно о наружном виде своего военного аппарата, он губил его душу; и даже в отношении организации, уничтожая штаб и не делая, или не умея что-либо сделать, чтобы приспособить к нуждам современной войны зачаточное или несуществующее устройство интендантства, он предоставлял своей армии идти на буксире союзных войск Австрии и Англии. Он главным образом играл в солдата, подобно тому, как иногда играл в моряка.
В его царствование русский флот не был в блестящем состоянии. Однако можно сказать, что, сильно гордясь своим званием «генерал-адмирала», сохраненным им после восшествия на престол, Павел больше и лучше позаботился об этой части оборонительных и наступательных сил своего государства, чем о другой, не забыв, однако, вложить и в эту область своей работы недостатки своего ума и характера.
VII
Находившиеся под командой талантливых наемных иностранцев, благодаря их ловкости и умелому обращению Екатерины с людьми и предметами, услугами которых она пользовалась, русские эскадры одерживали в предшествующее царствование многочисленные и славные победы; но, спешно построенные и снаряженные, находившиеся в то же время в непрестанных кампаниях, они уже износились. Ничего не стоящий моряк, но хороший придворный, Чернышев не заботился ни о чем другом, как скрыть от императрицы это положение вещей, которое было неизвестно и Павлу. Он узнал о нем лишь после своего восшествия на престол, когда захотел заняться этой игрушкой. Один начальник предписанной императором крейсировки доложил, что ни одно из шести судов, находившихся под его командой, не может выйти в море.Корабли, недавно спущенные в воду, тоже были не лучше из-за плохих материалов, употребленных на их постройку. Один из фрегатов, посланных в 1799 г. к берегам Голландии, должен был с дороги вернуться обратно: в нем была такая течь, что он мог потонуть! Другим пришлось провести несколько месяцев в английских доках, чтобы быть мало-мальски приведенными в состояние годности.
Эти грустные испытания должны были, однако, оказать хорошее действие: пребывание в английских портах и совместное действие с британской эскадрой явилось для русского отряда лучшей школой. Это привело к заметным успехам в морской науке и искусстве судостроения. Павел помог делу восстановлением должности генерал-инспектора судостроения, существовавшей при Петре (ober-sarvaer)и переведением из Константинополя в Россию двух французских инженеров, братьев Лебрён де Сен-Катерин, оказавших большие услуги турецкому флоту.
В то же время он вернул к их назначению великолепные леса, которые создатель русского флота определил для его ремонта и которые потом получили другое применение, так как различным образом эксплуатировались для нужд государства и даже частных лиц, раздавались фаворитам и всеми способами подвергались разграблению. Их охрана была поручена Специальному департаменту, учрежденному при Адмиралтейств-коллегии, и ему было вменено в обязанность заняться новым насаждением лесов.
Под беспечным управлением Чернышева снабжение продовольствием и предметами обмундирования сделалось на всех судах источником до некоторой степени регулярного промысла, из которого командиры отдельных судов извлекали огромные барыши, являясь сами поставщиками торгового флота. Екатерина геройски за это заступалась. «Меня обкрадывают, как и всех, – говорила она, – и это хороший признак, доказывающий, что есть, что воровать». Павел не разделял этой философии. Не ограничиваясь учреждением контрольных комиссий, на обязанности которых лежало время от времени осматривать магазины и проверять там запасы, он хотел всюду заглянуть хозяйским глазом. Даже офицерский стол не ускользал от его наблюдения.
К несчастью, это решение и сопровождавшая его мелочность вылились в опубликование нового устава, предназначенного заменить СтатутПетра Великого, и распространить на флот принципы и методы, уже примененные в сухопутной армии. Офицеры таким образом узнали, что сентябрь месяц был самым благоприятным временем в году для потребления сосисок и сыра; но на практике новые предписания наткнулись на такие трудности, что в действительности остался в силе прежний Статут.
С другой стороны, как и в сухопутной армии, в стремлении к увеличению морского могущества империи, честолюбие государя встречало препятствие в том желании экономии, которое слишком оправдывалось критическим положением финансов. Отсюда в бюджете флота несовместимые колебания с последовательно проводимой программой прогрессивного развития. От небольшой суммы в 1200000 рублей Екатерина постепенно довела соответственный кредит более чем до 5 миллионов. Со второго года своего царствования Павел его утроил, а в следующем году разом понизил до 6707681 рубля при штате в 33 линейных корабля и 19 фрегатов. Лучшее использование средств – замена прежних единиц другими, в меньшем числе, но с лучшим вооружением, более справедливое назначение платы за труд, сокращение или упразднение разных расходов второстепенной важности – должно было вознаградить за отступление и до известной степени оказало это действие. Тем не менее, это все же было отступлением, которое еще не перестало отражаться на деле Петра Великого.
В деталях управления Павел продолжал проявлять разумную деятельность. Он преобразовал в Морской коллегии департамент Юстиции, получивший в первый раз правильную организацию. Он распорядился о производстве большого количества исправлений и новых построек в портах. При нем были начаты важные научные труды: описание Белого моря, к которому было приступлено в 1797 г.; издание в 1800 г. атласа судоходства между Белым и Балтийским морями; составление морского атласа всех частей света, труд, – увы! – испещренный многими неточностями.
Перенесение в Петербург Морского кадетского корпуса, находившегося до того в Кронштадте, и назначение для этого заведения дополнительного кредита в 100000 рублей вели к повышению научного уровня. Были учреждены новые школы мореплавания, морской тактики и судостроения, и государь усердно их посещал, как и курсы Каннабиха, слушая уроки и интересуясь успехами учеников.
Его отношения с морскими кадетами всегда носили трогательный характер почти родственной простоты. Павел раздавал кошельки беднейшим из молодых людей; он даже посылал некоторых из них на свой счет за границу, несмотря на свое, известное нам, отвращение. Посещая учебное заведение несколько раз в неделю и всегда неожиданно, входя то с одного подъезда, то с другого, он сказал однажды директору:
– Мне не удается поймать вас врасплох! Я буду просить императрицу попытаться это сделать.
Приняв это за шутку, директор был удивлен несколько дней спустя появлением Марии Федоровны, произведшей тщательный осмотр, но не нашедшей, впрочем, также ничего предосудительного.
Специальный комитет, учрежденный при Адмиралтейств-Коллегии – зародыш будущего «Морского ученого комитета», замененного еще позже «Военным отделением Морского генерального штаба», – осуществил частью этот проект «Морской Академии», который был указан Ломоносовым. К несчастью опять, печатая в 1800 г. первый том своих Записок, Комитету пришлось засвидетельствовать, что «за отсутствием в его распоряжении каких бы то ни было средств, он не имеет возможности оказаться полезным». Второй том Записок не вышел, и учреждение было восстановлено только при Александре I.
Павел позаботился также о развитии торгового флота, приказав представить ему планы более совершенного судостроения и облегчал судовладельцам приобретение материалов. Он задумал помогать судостроению и рыболовству в северных морях России, собираясь приступить к изучению местных условий, типов судов, наиболее приспособленных к этим условиям, и к приисканию мест для устройства верфей. Во всяком случае в этом вопросе, как и во многих других, дело ограничилось намерениями и проектами.
В 1797 г. указ упорядочил навигацию в южных морях, предоставив только судам, построенным в России, или принадлежавшим либо русским подданным, либо поселившимся в Империи иностранцам, право на то, что он называл «большой навигацией», т. е. на плавание под русским флагом по Черному и Мраморному морям. Архипелагу и Средиземному морю. «Малая навигация», в пределах Черного и Мраморного морей до Дарданелл, оставалась свободной.
Никогда не побывав на корабле до своего восшествия на престол, «генерал-адмирал» выказывал не только склонность, но положительно страсть ко всему морскому. Уже ребенком он велел устроить на его средства Инвалидный дом для матросов на Каменном Острове. До последнего дня своей жизни он не переставал относиться к нему с чисто отеческой заботливостью. Однако с еще большим усердием и не ослабевающим вниманием, какого он не оказывал ни одному из вопросов, касающихся той же области, он принялся за изменение формы экипажей, как он это делал в сухопутных войсках, благоразумно упрощая обмундирование офицеров, или совершенно правильно искореняя чрезмерную небрежность в одежде, но внося опять обычный излишек пустой и суетливой мелочности. При Екатерине, крейсируя у берегов Испании во время «вооруженного нейтралитета», один «бригадир» показывался на палубе своего фрегата в самом неизящном d?shabill?: «в шлафроке, туфлях, розовом галстуке и белом ночном колпаке»! При Павле криво пришитая пуговица влекла за собой отставку.
Так как флот невозможно создать вдруг, то, конечно, для сына Екатерины простительно, что он в четыре года не совершил дела какого-нибудь Кольбера. Однако можно сомневаться в том, что ему бы удалось это сделать, даже если бы у него было достаточно времени для работы. Сделавшись гроссмейстером Мальты, Павел выделил лучшие суда своего флота, шесть линейных кораблей, два фрегата и еще разные другие, взятые из Балтийского и Черного морей, для составления специальной эскадры под флагом Ордена. Это значило из-за одной фантазии ввести расстройство в морские силы империи.
При таком колоссальном развитии других сторон русского могущества должное возвышение этой части являлось задачей, которую особенные географические и климатические условия делали, быть может, неразрешимой. Во всяком случае Павел был еще тем менее способен подготовить ее разрешение, что, при очень ограниченных теоретических знаниях и полном отсутствии практического опыта, у него были самые непростительные претензии. Получив до своего воцарения звание генерал-адмирала, он задумал, сделавшись императором, тотчас же применить его к делу. На другой же день он объявил о своем намерении принять летом командование над большей частью морских сил и руководить кампанией. Так как войны не было и мир было желательно сохранить, то случая сразиться с какой-либо враждебной эскадрой не представлялось и проектированную кампанию приходилось свести к переходу по Балтийскому морю от Кронштадта до Ревеля. Это заменило бы военные упражнения, ежегодно возобновлявшиеся в окрестностях Гатчины, в которых Павел также тешил себя иллюзией действительного участия, в роли начальника, в настоящем сражении.
Яхта, предназначенная идти под флагом главного командира, была введена в док, вооружена сорока пушками и окончательно обращена специальным указом в фрегат. 7 июля 1797 г. Павел вступил на нее вместе с императрицей, двумя старшими великими князьями и неизбежной Нелидовой. Злой рок пожелал, чтобы упорный западный ветер сделал невозможным взять предусмотренное направление, и эскадра осталась на якоре. Это не помешало однако главному командиру выполнять свои обязанности и делать вид, что они стоят ему громадных трудов. Он выходил даже из-за стола, чтобы подняться на палубу и отдать приказания, без которых, по его уверениям, «все бы пошло вверх дном». Раз, когда он поднялся, его внимание привлекла объемистая тетрадь в руках капитана Шишкова, которого он назвал для случая своим старшим эскадренным офицером. На вопрос государя Шишков ответил, что это были планы для составления хода судов в предстоящей крейсировке. Павел был столько же удивлен, сколько и разгневан.
– Планы? Планы, которые осмеливаетесь составлять вы, когда я тут!
Шишков напрасно приводил свои объяснения. Он не мог добиться, чтобы его выслушали. На его счастье, на судне был адмирал Кошелев. Обратившись к его опытности, Павел с неудовольствием увидел его солидарность с Шишковым. Планы такого рода были необходимы. Это его не убедило, и он, взбешенный, вернулся в свою каюту:
– Хорошо, хорошо! Я увижу, как вы без меня справитесь…
Оказалось необходимым вмешательство Нелидовой для его успокоения. Оно имело полный успех, а на другой день попутный ветер дал возможность шестидесяти шести судам поднять свои паруса, и главный командир был вне себя от радости. Все время суетясь и беспокоясь, не переставая бегать с одного конца корабля на другой и отдавать направо и налево бесполезные и нелепые распоряжения, он был однако добр со всеми. Около полудня он собрал капитанов и адмиралов и оставил их у себя завтракать, в то время как другие офицеры, прежде чем сесть за стол на палубе, приглашались поочередно принять из рук государя рюмку водки, сопровождавшуюся традиционной закуской.
На другой день – увы! – свирепствовала буря. Хотя Павел и недавно стал моряком, он некоторое время стойко боролся с морской болезнью. Не покидая палубы и подставляя буре свою непокрытую, плешивую голову, он хотел обратить на себя внимание, принимая геройские позы. Ссылаясь на свою ответственность, он даже после захода солнца не дал себя уговорить пойти отдохнуть и провел ночь на палубе, сидя в парадной форме на связке снастей. Однако через сутки морская болезнь одержала верх и, так как буря не утихала, суда возвратились в Кронштадт, не дойдя до Ревеля.
Тем не менее, был все-таки составлен журнал «кампании», с дифирамбами по адресу главного командира, и его автор, сам Шишков, заслужил таким путем прощение за дерзкое составление планов, которые были непонятны для его начальника. Он получил звание генерал-адъютанта и орден св. Анны.
Как продолжатель дела Петра Великого, Павел только что доказал свои способности. Что касается его флота, то мы с ним еще встретимся при его участии в более серьезных кампаниях. Он и в них блистал не больше.
Глава 9
Внешняя политика. Завязка
I
Драматические события, которые в Европе, боровшейся с охваченной революцией Францией, сопровождали восшествие на престол Павла, известны всем. В этот самый день победитель при Арколе, Бонапарт, начал свое триумфальное шествие к Вене, в котором ничто, казалось, не могло его удержать. Перемена правительства, происшедшая в Петербурге, отнимала действительно у его противников последний шанс вновь одержать победу.С самого начала борьбы Екатерина делала вид, что хочет принять в ней участие, громко заявив о своем согласии с защитниками европейского порядка, забежав даже вперед, после смерти Людовика XVI, чтобы требовать признания его законного наследника. Однако она всегда уклонялась от прямого вмешательства и от такого шага, который соответствовал бы находившимся в ее распоряжении силам, так что оставался даже под сомнением вопрос, была ли она или нет, в войне с республикой.
Такой способ действий, разумеется, не очень благородный, можно было оправдать весьма серьезными соображениями. Между воюющими участниками антифранцузской коалиции и великой северной державой общность интересов, на которую указывали первые, была в этой свалке гораздо более внешней, нежели действительной. Первые преследовали, под видом общей выгоды, всякого рода личные цели – кто возвращение потерянного, или вознаграждение за утраченное, кто расширение и новые завоевания, у Екатерины же не было ни одного из подобных желаний. Единственную пользу, которую могла извлечь Россия из этой сумятицы, связывавшей ее соседей, это получить больше свободы для своих действий в Польше, или где-либо в другом месте. Между тем, так как отношения соседские, родственные, союзные или монархическая солидарность налагали на нее известные обязательства, которые ей неудобно было отвергнуть, великая государыня с чрезвычайным искусством, тонкостью и тактом старалась соблюсти все приличия, и эта партия, разыгранная без зазрения совести вместе с исполнителями, обнаруживавшими не больше стеснения, явилась шедевром ее дипломатии. «Que voulez-vous! la peau est plus pr?s du corps que la chemise», говорила она своим друзьям.