Страница:
— И хотя сейчас он, занятый государственными делами, вероятно забыл обо мне, — добавил он, — но я уверен, что если уж ему понадобится устроить праздничек для развлечения ее милости королевы, то гонцы немедленно помчатся разыскивать скромную хижину Эразма Холидея. Тем временем, parvo contentus,note 32 я слушаю, как мои ученики делают морфологический и синтаксический разбор, и убиваю остальное время, достопочтенный сэр, с помощью муз. А в письмах к иностранным ученым я всегда подписываюсь Эразм Диес Фаустус и под этим титулом удостоился отличий, оказываемых ученым. В доказательство могу привести ученого Дидриха Бакершока, который посвятил мне, именуя меня таким образом, свой трактат о букве тау. Словом, сэр, я человек счастливый и широко известный.
— Да продлится ваше счастье на долгие времена, — сказал путешественник. — Но позвольте спросить, пользуясь вашим ученым слогом: «Quid hoc ad Iphycli boves?» note 33 Какое все это имеет отношение к подковке моего бедного коня?
— Festina lente,note 34 — возразил ученый муж, — сейчас мы и перейдем к сему предмету. Надо вам сказать, что года два-три назад в этих местах объявился некто, именовавший себя доктором Добуби, хотя он, быть может, никогда не подписывался даже Magister artium, note 35 разве только ради своего голодного брюха. А если и была у него ученая степень, то дал ее ему дьявол. Ибо он был тем, кого простонародье именует белым магом, колдуном и тому подобное. Я замечаю, дорогой сэр, ваше нетерпение. Но если человек не рассказывает по-своему, какие у вас основания ожидать, то он начнет рассказывать по-вашему?
— Ладно, многоученый сэр, рассказывайте по-своему, — ответил Тресилиан, — только будем двигаться побыстрее, ибо времени у меня очень мало.
— Итак, сэр, — продолжал Эразм Холидей с раздражающей невозмутимостью, — не стану утверждать, что этот самый Деметрий, — ибо так он подписывался за границей, — был настоящим колдуном, но несомненно одно — он выдавал себя за члена мистического ордена розенкрейцеров, ученика Гебера (ex nomine cujus venit verbum vernaculum, gibberish note 36 Он лечил раны, смазывал целебной мазью оружие вместо самой раны, предсказывал будущее по линиям руки, находил краденое с помощью сита и овечьей шерсти, знал, где собирать марену и семена папоротника, которые делают человека невидимкой, намекал, что скоро, дескать, откроет панацею, то есть универсальный лечебный эликсир, и хвастался, что может превращать хороший свинец в скверное серебро.
— Иначе говоря, — заметил Тресилиан, — он был шарлатан и самый обыкновенный обманщик. Но какое это имеет отношение к моему коню и потерянной им подкове?
— Терпение, почтеннейший, — ответил словоохотливый ученый муж, — вы скоро это поймете. Итак, patientia, note 37 высокоуважаемый, каковое слово, по мнению нашего Марка Туллия, означает difficilium rerum diurna perpessio. note 38 Этот самый Деметрий Добуби, как я уже сказал, сначала действовал среди простого народа, а затем стал пользоваться славой и inter magnates — среди знатных особ страны, и весьма возможно, что и сам бы возвысился, если бы, как гласит молва, — я-то сам этого не утверждаю, — дьявол в одну темную кочку не предъявил своих прав и не унес бы Деметрия, которого с той поры никто никогда не видел и ничего о нем не слышал. Вот мы и подошли к medulla note 39 — к самой сути моего рассказа. У этого доктора Добуби был слуга, этакий жалкий змееныш, который помогал ему вздувать горн, поддерживать в нем пламя, смешивать лекарственные зелья, чертить геометрические фигуры, зазывать пациентов et sic de coeteris. note 40 Так вот, почтеннейший, после столь странного исчезновения доктора, поразившего ужасом всю округу, этот жалкий шут решил, что, как говорится у Марона, «Uno avulso, non deficit alter». note 41 И как подмастерье после смерти или удаления на покой хозяина продолжает его дело, так и этот Уэйленд взялся за опасное ремесло своего покойного хозяина. Но, глубокоуважаемый сэр, хотя люди вообще склонны внимать притязаниям этих недостойных личностей, которые в действительности не что иное, как простые saltim banqui и charlatani, note 42 хотя они и выдают себя за опытных и умелых докторов медицины, но претензии этого жалкого шута, этого Уэйленда, были слишком уж грубой подделкой. Не было ни одного самого простого сельского жителя, деревенщины, который не был бы готов обратиться к нему, пользуясь мыслью Персия, хотя бы даже в самых косноязычных выражениях:
— Вот как? А где же он проживал все это время? — заинтересовался Тресилиан. — И хорошо ли подковывает лошадей? Покажите скорее, где его жилище.
Педагогу не понравилось, что его прервали, и он воскликнул:
— О coeca mens mortalium! Хотя что я, ведь я это уже цитировал! Как хотелось бы, чтобы классики дали мне могучее средство останавливать тех, кто неудержимо стремится к собственной гибели. Прошу вас, — добавил он, — выслушайте хоть, что это за человек, прежде чем подвергнуть себя опасности…
— И не берет денег за работу, — вмешалась в беседу почтенная особа, которая стояла тут же, как бы завороженная отменными фразами и учеными изречениями, которые столь бегло струились из уст ее всезнающего жильца, мистера Холидея. Но это вмешательство еще больше не понравилось педагогу.
— Тише, Гаммер Сладж! — прикрикнул он. — Знайте свое место, если вам так угодно. Suiflamina, note 44 Гаммер Сладж, и позвольте мне изъяснить эту материю нашему уважаемому гостю. Сэр, — продолжал он, вновь обращаясь к Тресилиану, — эта старушка говорит правду, хоть и своим грубым языком. Да, действительно этот faber ferrarius, или кузнец, ни от кого не берет денег.
— А это верный знак, что он снюхался с сатаной, — сказала госпожа Сладж. — Ведь добрый христианин никогда не откажется от платы за свой труд.
— Старуха опять попала в точку, — подтвердил педагог. — Rem acu tetigit note 45 — она ткнула концом иглы прямо в цель. Этот Уэйленд действительно не берет денег. Да и сам он никому не показывается.
— Но этот сумасшедший — таковым я его считаю, — сказал путешественник, — искусен ли он в своем ремесле?
— О, сэр, в этом отдадим дьяволу должное. Сам Мульцибер со всеми своими циклопами вряд ли мог бы превзойти его. Но уверяю вас, что неразумно просить совета или помощи у того, кто совершенно явно состоит в связи с отцом зла.
— Все же я собираюсь попытаться, добрый мистер Холидей, — объявил Тресилиан, вставая. — Лошадь моя, вероятно, уже сыта. Позвольте поблагодарить вас за угощение и попросить показать мне жилище этого человека, чтобы я мог продолжать свое путешествие.
— Да, да, покажите уж вы ему, мистер Эразм, — сказала старуха, которой, вероятно, уже хотелось избавиться от гостя. — Пусть идет, раз дьявол его тянет.
— Do manus, note 46 — сказал ученый муж. — Я подчиняюсь, но беру весь мир в свидетели, что изъяснил этому почтенному джентльмену тот огромный ущерб, который он нанесет своей душе, если станет сообщником сатаны. И сам я не пойду с нашим гостем, а лучше пошлю своего ученика. Ricarde! Adsis, nebulo. Ричард! note 47
— Ан нет, уж как хотите, — возразила старуха. — Можете, если желаете, послать в геенну огненную собственную душу, а мой сынок на такое дело и с места не тронется. Только удивляюсь я вам, господин учитель, как это вы предлагаете маленькому Дикки такое поручение!
— Что вы, любезная Гаммер Сладж, — ответствовал наставник. — Рикардус дойдет лишь до вершины холма и укажет незнакомцу перстом на жилище Уэйленда Смита. Не тревожьтесь, ничего худого с ним не случится. Утром он постился, прочел главу из семидесяти толковников, и, кроме того, у нас был урок по греческому Новому завету.
— А я, — подхватила мамаша, — зашила веточку волшебного вяза в воротник его курточки, с той поры как этот мерзкий вор начал в наших местах выделывать свои штуки над людьми и бессловесными тварями.
— А так как я сильно подозреваю, что он часто захаживает к этому колдуну для собственного развлечения, он вполне может еще разок сходить туда или куда-то около этого места: и нам угодит и незнакомцу поможет. Ergo, heus, Ricarde! Adsis, queeso, mi didascule! note 48
Наконец ученик, заклинаемый столь нежно, спотыкаясь, ввалился в комнату. Это был очень странного вида, неуклюжий, уродливый постреленок. Судя по малому росту, ему можно было дать лет двенадцать-тринадцать, хотя на самом деле ему было, очевидно, года на два больше. Растрепанные рыжие вихры на голове, загорелое лицо, усыпанное веснушками, курносый носик, огромный подбородок, зоркие серые глаза, смотревшие по сторонам как-то весьма забавно, как будто он косил, хоть и не очень сильно. Глядя на этого человечка, невозможно было удержаться от смеха, особенно когда Гаммер Сладж, хватая его в объятия и целуя несмотря на то, что он, в ответ на ее ласки, всячески вырывался и брыкался, восклицала: «Жемчужинка ты моя бесценная, красота ты моя неописанная!»
— Ricarde, — сказал наставник, — ты должен немедленно (то есть proiecto note 49) отправиться на вершину холма и показать этому господину мастерскую Уэйленда Смита.
— Утречком это самое милое дело, — заявил мальчуган, причем он говорил довольно чисто, лучше, чем Тресилиан мог от него ожидать. — А почем знать, вдруг дьявол унесет меня, прежде чем я вернусь?
— И очень даже просто, — опять вмешалась госпожа Сладж. — Вам бы дважды подумать, господин учитель, прежде чем посылать моего бесценного красавчика по такому делу. Ей-ей, не для таких штук я насыщаю ваше брюхо и одеваю ваше бренное тело.
— Фу, фу, nugae, note 50 любезнейшая Гаммер Сладж, — возмутился педагог. — Заверяю вас, что сатана, если тут дело идет о сатане, не тронет на нем и волоска. Дикки может прочитать pater note 51 наилучшим образом и способен побороться со злым духом… — Eumenides, Stygiumque nefas. note 52
— Да и я уж говорила, что зашила веточку рябины ему в воротник, — продолжала старуха. — Это поможет делу лучше, чем вся ваша ученость, вот что я скажу. Но как бы там ни было, худо это — искать дьявола или его подручных.
— Милый мальчик, — сказал Тресилиан, который по ехидной усмешке Дикки понял, что тот склонен скорее поступать по собственной воле, чем по велениям старших, — я дам тебе серебряную монетку, если ты, мой милый, проводишь меня к этой кузнице.
Мальчик бросил на него хитрый взгляд, означавший согласие, и вдруг заорал:
— Мне вести вас к Уэйленду Смиту? Эх, дяденька, разве я не сказал, что дьявол может унести меня вот так же, как коршун (тут он посмотрел в окно) уносит сейчас одного из бабушкиных цыплят?
— Коршун! Коршун! — в свою очередь, завопила старуха и в страшном волнении, забыв обо всем, помчалась на помощь к цыплятам так стремительно, как только ее могли нести одряхлевшие ноги.
— Давайте теперь, — сказал мальчишка Тресилиану, — хватайте свой малахай, выводите лошадку да выкладывайте обещанную серебряную монету.
— Нет, погоди, погоди, — заволновался наставник, — sufflamina, Ricarde! note 53
— Сами вы погодите, — отрезал Дикки, — и подумайте, какой ответ дать бабушке за то, что вы отправили меня к дьяволу с поручением.
Учитель, сознавая всю тяжесть возложенной на него ответственности, засуетился в страшной спешке, чтобы схватить постреленка и удержать его дома. Но Дикки выскользнул из его рук, ринулся прочь из лачуги и мигом домчался до вершины соседнего холма. Тем временем наставник, отчаявшись по долгому опыту догнать ученика, прибегнул к самым медоточивым эпитетам из латинского словаря, дабы уговорить его вернуться. Но лентяй был глух ко всем mi anime, corculum meum note 54 и прочим классическим нежностям, он продолжал плясать и прыгать на вершине холма, как эльф при лунном свете, и различными знаками приглашал своего нового знакомца Тресилиана следовать за собой.
Путешественник, не теряя времени, вывел коня и помчался вдогонку за своим бесенком проводником. Ему все-таки удалось чуть ли не насильно всунуть в руку бедному покинутому педагогу вознаграждение за оказанное гостеприимство, что немного смягчило ужас, испытываемый им от предстоящей встречи со старой леди, владелицей жилища. Она, видимо, вскоре и состоялась, ибо, прежде чем Тресилиан и его проводник двинулись дальше, они услышали вопли, издаваемые надтреснутым женским голосом, перемешанные с классическими заклинаниями мистера Эразма Холидея. Но Дикки Сладж, равно глухой к голосу материнской нежности и наставнического авторитета, бежал себе да бежал спокойненько перед Тресилианом и только бросил на бегу замечание, что, дескать, ежели они доорутся до хрипоты, то могут пойти и полизать горшок из-под меда, так как он, Дикки, вчера вечером слопал весь мед и даже все медовые соты…
— Далеко ли мы еще от жилища этого кузнеца, мой милый мальчик? — спросил Тресилиан своего юного проводника.
— Как это вы меня называете? — откликнулся мальчишка, искоса поглядывая на него своими острыми серыми глазенками.
— Я назвал тебя милым мальчиком; разве это тебе обидно?
— Нет, но будь здесь с вами моя бабка да учитель Холидей, вы могли бы все вместе пропеть одно местечко из старой песни:
Нас тут пока
Три дурака!
— А зачем это, малыш? — спросил Тресилиан.
— А затем, — ответил уродливый постреленок, — что только вы трое называете меня милым мальчиком. Бабушка-то моя делает это потому, что маленько ослепла от старости и совсем уж слепа от родственных чувств. Мой учитель, бедный Домини, делает это, чтобы подлизаться к ней да получить тарелку пшенной каши погуще, а еще и уголок у огня потеплее. А вот почему вы меня называете милым мальчиком, это уж вам самому лучше знать.
— Ну, если ты не милый, то наверняка хитрющий мальчуган. А как зовут тебя другие ребята?
— Чертенок! — мгновенно ответил мальчишка. — Но, как бы то ни было, я предпочитаю свою собственную уродливую мордемондию, чем любую ихнюю дубовую башку, где мозгов-то, поди, не больше, чем у летучей мыши.
— Стало быть, ты не боишься кузнеца, которого собираешься повидать?
— Мне бояться его? — удивился мальчишка. — Да если бы он был даже дьяволом, как думают в народе, я и то бы его не боялся. Он, правда, со странностями, но такой же дьявол, как, например, вы. А это я не всякому скажу.
— А мне ты почему это говоришь, дорогой мой? — спросил Тресилиан.
— А потому, что вы не из таких гостей, каких мы тут видим каждый день, — возразил Дикки. — И хотя я уродлив, как смертный грех, я вовсе не хочу, чтобы меня за осла принимали, особенно потому, что мне еще придется попросить вас об одолжении.
— А что это за одолжение, мой мальчик, которого я не должен называть милым? — спросил Тресилиан.
— Ну, если я попрошу сейчас, — объявил мальчишка, — вы мне откажете. Подожду уж, пока мы встретимся при дворе.
— При дворе, Ричард? Ты собираешься быть при дворе? — изумился Тресилиан.
— Фу-ты ну-ты, да вы такой же, как и все остальные, — огорчился мальчишка. — Бьюсь об заклад, что вы думаете: «А что такому злосчастному драчуну и озорнику делать при дворе?» Нет-с, за Ричарда Сладжа не беспокойтесь, он себя еще покажет! Недаром я здесь главный петух в курятнике! Я еще такое устрою, что мой острый ум заставит всех позабыть о моей безобразной харе.
— А что скажут твоя бабушка и твой наставник, Домини Холидей?
— А пусть говорят, что хотят, — отрезал Дикки. — У одной хватает делов считать своих цыплят, а другой занят поркой своих учеников. Я уж давно расплевался бы с ними да показал пятки этой дрянной деревушке, если бы учитель не пообещал, что я приму участие в следующем же зрелище, которое ему поручат устроить. А говорят, что здесь вскорости будут большие придворные празднества.
— И где же это, дружок? — осведомился Тресилиан.
— А в каком-то замке далеко на севере, — ответил его проводник, — от Беркшира у черта на рогах. Но старичок Домини твердит, что они без него не обойдутся. И, может быть, он и прав, потому что устраивал уже много красивых праздников. Он ведь вовсе не такой дурак, как вы думаете, если берется за знакомое дело. Он может извергать из себя фонтаны стихов, как заправский актер, но, видит бог, если вы попросите его украсть гусиное яйцо, то гусак его заклюет.
— Так, значит, тебе предстоит играть какую-то роль в его следующем празднестве? — спросил Тресилиан, заинтересовавшись смелыми высказываниями мальчишки и его меткой оценкой людей.
— Совершенно верно, — ответил Ричард Сладж. — Так он мне обещал. А нарушит свое слово — ему же будет хуже. Ведь стоит мне только закусить удила да устремить свой взор в долину, и я стряхну его с себя так, что у него все косточки затрещат. А впрочем, я не хочу ему вреда, — добавил он, — ведь старый нудный дурень потратил немало труда, чтобы выучить меня всему, чему мог. Но хватит об этом, вот мы и у дверей кузницы Уэйленда.
— Ты шутишь, дружок, — возразил Тресилиан. — Здесь кругом только голая вересковая степь да ряд камней в виде круга, с огромным камнем посредине. Все это похоже на корнуэллский курган.
— Так вот этот большой плоский камень посредине поверх других и есть прилавок Уэйленда Смита, куда вы должны положить деньги, — уверял мальчишка.
— Что за чушь ты городишь! — воскликнул путешественник, начиная гневаться на мальчишку и злиться на себя за то, что доверился такому безмозглому проводнику.
— Вот что, — продолжал Дикки с усмешкой. — Вы должны привязать свою лошадь вон к тому камню, где кольцо, затем свистнуть три раза и положить для меня вашу серебряную монетку на тот плоский камень, выйти из круга, сесть с западной стороны, вон под теми кустами, и постараться не смотреть ни направо, ни налево целых десять минут или даже больше, покуда будет слышаться стук молота. А как он замолкнет, прочитайте молитву длиной такую, сколько нужно, чтобы сосчитать до ста, или прямо считайте до ста — это все одно, а затем возвращайтесь в круг. Вы увидите, что ваши деньги исчезнут, а ваша лошадь будет подкована.
— Деньги-то исчезнут непременно, — сказал Тресилиан, — а вот что до остального… Слушай-ка, мальчуган, я ведь не твой учитель, но если ты начнешь тут разыгрывать свои штуки со мной, я возьму на себя часть его обязанностей и отлуплю тебя как следует.
— Только когда поймаете: — крикнул мальчишка и сейчас же помчался по вереску с такой быстротой, что Тресилиану в тяжелых ботфортах догнать его было совершенно невозможно. Особенно раздражало его то, что мальчишка отнюдь не стремился развить наивысшую скорость, как те, кто спасается от страшной опасности или перепуган до смерти, а все время держался такого темпа, что Тресилиан вновь и вновь возгорался желанием погнаться за ним, и когда преследователь уже полагал, что вот-вот схватит его, мальчишка опять припускал вперед со скоростью ветра, причем дико метался из стороны в сторону и откалывал такие зигзаги, что все время оказывался почти там, где начал свой бег.
Все это длилось до тех пор, пока Тресилиан в изнеможении не остановился, готовый уже отказаться от преследования и на все лады проклиная зловредного постреленка, который заставил его проделывать такие нелепые штуки. А тем временем мальчишка, взобравшись на пригорок прямо перед ним, начал размахивать длинными худыми руками, бить в ладоши, указывать на него костлявыми пальцами и корчить самые дикие и уродливые гримасы с таким несусветным выражением издевательства на харе, что Тресилиану невольно пришло на ум, уж не настоящий ли перед ним чертенок. Разъяренный донельзя и в то же время еле удерживаясь от смеха при виде фантастических ужимок и жестикуляции мальчишки, корнуэллец вернулся к своей лошади и вскочил в седло, чтобы продолжить погоню за Дикки в более благоприятных обстоятельствах.
Как только мальчишка увидел всадника на лошади, он заорал, что не след ему калечить своего белоногого коня и что он сам подойдет к нему при условии, что господин не будет давать рукам воли.
— Не буду я тут с тобой рассуждать об условиях, мерзкий уродец! — крикнул Тресилиан. — Вот сейчас ты будешь у меня в лапах!
— Эге-ге, мистер путешественник, — возразил мальчишка, — здесь рядом такая трясина, которая может засосать и утопить всю конницу королевиной гвардии. Я махну туда да погляжу, куда вы двинетесь. Вы всласть наслушаетесь крика выпи и кряканья диких уток, прежде чем схватите меня за шиворот без моего согласия, это уж будьте спокойны!
Тресилиан бросил вокруг себя взгляд и по виду местности за холмом понял, что мальчишка, пожалуй, говорит правду. Тогда он решил заключить мир со столь легконогим и хитроумным противником.
— Сойди оттуда, озорник! — сказал он. — Брось гримасничать и подойди ко мне. Я не трону тебя, даю слово джентльмена.
Мальчишка с полным доверием отнесся к этому приглашению. Весело приплясывая, он спустился с горушки, не сводя, однако, глаз с Тресилиана, который, снова спешившись, стоял с уздечкой в руке в полном изнеможении, еле-еле сумев отдышаться после своих бесплодных усилий. Зато ни одной капли пота не видно было на усыпанном веснушками лбу мальчугана, похожем на кусок выцветшего пергамента, туго натянутого на верхней части высохшего черепа.
— Скажи, пожалуйста, — промолвил Тресилиан, — зачем ты, зловредный чертенок, так ведешь себя со мной? На кой дьявол ты тут плетешь мне всякие нелепости и хочешь, чтоб я тебе поверил? Покажи-ка мне лучше без шуток, где эта кузница, и я дам тебе столько денег, что ты накупишь себе яблок хоть на целую зиму.
— Если бы вы даже дали мне целый фруктовый сад, — ответил Дикки Сладж, — я не смогу указать вам более правильного пути. Положите серебряную монету на плоский камень, свистните три раза, а сами спрячьтесь с западной стороны в зарослях дрока. Я буду сидеть рядом и охотно разрешаю вам открутить мне голову, если через две минуты вы не услышите, что кузнец приступил к работе.
— Да продлится ваше счастье на долгие времена, — сказал путешественник. — Но позвольте спросить, пользуясь вашим ученым слогом: «Quid hoc ad Iphycli boves?» note 33 Какое все это имеет отношение к подковке моего бедного коня?
— Festina lente,note 34 — возразил ученый муж, — сейчас мы и перейдем к сему предмету. Надо вам сказать, что года два-три назад в этих местах объявился некто, именовавший себя доктором Добуби, хотя он, быть может, никогда не подписывался даже Magister artium, note 35 разве только ради своего голодного брюха. А если и была у него ученая степень, то дал ее ему дьявол. Ибо он был тем, кого простонародье именует белым магом, колдуном и тому подобное. Я замечаю, дорогой сэр, ваше нетерпение. Но если человек не рассказывает по-своему, какие у вас основания ожидать, то он начнет рассказывать по-вашему?
— Ладно, многоученый сэр, рассказывайте по-своему, — ответил Тресилиан, — только будем двигаться побыстрее, ибо времени у меня очень мало.
— Итак, сэр, — продолжал Эразм Холидей с раздражающей невозмутимостью, — не стану утверждать, что этот самый Деметрий, — ибо так он подписывался за границей, — был настоящим колдуном, но несомненно одно — он выдавал себя за члена мистического ордена розенкрейцеров, ученика Гебера (ex nomine cujus venit verbum vernaculum, gibberish note 36 Он лечил раны, смазывал целебной мазью оружие вместо самой раны, предсказывал будущее по линиям руки, находил краденое с помощью сита и овечьей шерсти, знал, где собирать марену и семена папоротника, которые делают человека невидимкой, намекал, что скоро, дескать, откроет панацею, то есть универсальный лечебный эликсир, и хвастался, что может превращать хороший свинец в скверное серебро.
— Иначе говоря, — заметил Тресилиан, — он был шарлатан и самый обыкновенный обманщик. Но какое это имеет отношение к моему коню и потерянной им подкове?
— Терпение, почтеннейший, — ответил словоохотливый ученый муж, — вы скоро это поймете. Итак, patientia, note 37 высокоуважаемый, каковое слово, по мнению нашего Марка Туллия, означает difficilium rerum diurna perpessio. note 38 Этот самый Деметрий Добуби, как я уже сказал, сначала действовал среди простого народа, а затем стал пользоваться славой и inter magnates — среди знатных особ страны, и весьма возможно, что и сам бы возвысился, если бы, как гласит молва, — я-то сам этого не утверждаю, — дьявол в одну темную кочку не предъявил своих прав и не унес бы Деметрия, которого с той поры никто никогда не видел и ничего о нем не слышал. Вот мы и подошли к medulla note 39 — к самой сути моего рассказа. У этого доктора Добуби был слуга, этакий жалкий змееныш, который помогал ему вздувать горн, поддерживать в нем пламя, смешивать лекарственные зелья, чертить геометрические фигуры, зазывать пациентов et sic de coeteris. note 40 Так вот, почтеннейший, после столь странного исчезновения доктора, поразившего ужасом всю округу, этот жалкий шут решил, что, как говорится у Марона, «Uno avulso, non deficit alter». note 41 И как подмастерье после смерти или удаления на покой хозяина продолжает его дело, так и этот Уэйленд взялся за опасное ремесло своего покойного хозяина. Но, глубокоуважаемый сэр, хотя люди вообще склонны внимать притязаниям этих недостойных личностей, которые в действительности не что иное, как простые saltim banqui и charlatani, note 42 хотя они и выдают себя за опытных и умелых докторов медицины, но претензии этого жалкого шута, этого Уэйленда, были слишком уж грубой подделкой. Не было ни одного самого простого сельского жителя, деревенщины, который не был бы готов обратиться к нему, пользуясь мыслью Персия, хотя бы даже в самых косноязычных выражениях:
Я передал эту мысль, хоть и не совсем удачно, следующим образом:
Diluis helleborum, certo compescere puncto
Nescius examen? Vetat hoc nature medendi. note 43
Помимо того, худая слава хозяина и его странная, непонятная гибель, или по крайней мере внезапное исчезновение, удерживали любого, за исключением самых отчаянных смельчаков, от попыток обращаться за советом и помощью к слуге. Посему жалкий червяк поначалу чуть не подох с голода. Но дьявол, услужающий ему со времен смерти Деметрия, или там Добуби, навел его на новую мысль. Этот плут, то ли по дьявольскому наущению, то ли по времени обучения в юности, подковывает лошадей лучше, чем любой человек, живущий между нами и Исландией. И вот он бросил свою практику на двуногой и неоперенной породе, именуемой человечеством, и полностью предался ковке лошадей.
Ты чемерицу в снадобье всыпаешь,
Хоть сколько надо зерен — сам не знаешь.
Но так ведь долг врача ты нарушаешь.
— Вот как? А где же он проживал все это время? — заинтересовался Тресилиан. — И хорошо ли подковывает лошадей? Покажите скорее, где его жилище.
Педагогу не понравилось, что его прервали, и он воскликнул:
— О coeca mens mortalium! Хотя что я, ведь я это уже цитировал! Как хотелось бы, чтобы классики дали мне могучее средство останавливать тех, кто неудержимо стремится к собственной гибели. Прошу вас, — добавил он, — выслушайте хоть, что это за человек, прежде чем подвергнуть себя опасности…
— И не берет денег за работу, — вмешалась в беседу почтенная особа, которая стояла тут же, как бы завороженная отменными фразами и учеными изречениями, которые столь бегло струились из уст ее всезнающего жильца, мистера Холидея. Но это вмешательство еще больше не понравилось педагогу.
— Тише, Гаммер Сладж! — прикрикнул он. — Знайте свое место, если вам так угодно. Suiflamina, note 44 Гаммер Сладж, и позвольте мне изъяснить эту материю нашему уважаемому гостю. Сэр, — продолжал он, вновь обращаясь к Тресилиану, — эта старушка говорит правду, хоть и своим грубым языком. Да, действительно этот faber ferrarius, или кузнец, ни от кого не берет денег.
— А это верный знак, что он снюхался с сатаной, — сказала госпожа Сладж. — Ведь добрый христианин никогда не откажется от платы за свой труд.
— Старуха опять попала в точку, — подтвердил педагог. — Rem acu tetigit note 45 — она ткнула концом иглы прямо в цель. Этот Уэйленд действительно не берет денег. Да и сам он никому не показывается.
— Но этот сумасшедший — таковым я его считаю, — сказал путешественник, — искусен ли он в своем ремесле?
— О, сэр, в этом отдадим дьяволу должное. Сам Мульцибер со всеми своими циклопами вряд ли мог бы превзойти его. Но уверяю вас, что неразумно просить совета или помощи у того, кто совершенно явно состоит в связи с отцом зла.
— Все же я собираюсь попытаться, добрый мистер Холидей, — объявил Тресилиан, вставая. — Лошадь моя, вероятно, уже сыта. Позвольте поблагодарить вас за угощение и попросить показать мне жилище этого человека, чтобы я мог продолжать свое путешествие.
— Да, да, покажите уж вы ему, мистер Эразм, — сказала старуха, которой, вероятно, уже хотелось избавиться от гостя. — Пусть идет, раз дьявол его тянет.
— Do manus, note 46 — сказал ученый муж. — Я подчиняюсь, но беру весь мир в свидетели, что изъяснил этому почтенному джентльмену тот огромный ущерб, который он нанесет своей душе, если станет сообщником сатаны. И сам я не пойду с нашим гостем, а лучше пошлю своего ученика. Ricarde! Adsis, nebulo. Ричард! note 47
— Ан нет, уж как хотите, — возразила старуха. — Можете, если желаете, послать в геенну огненную собственную душу, а мой сынок на такое дело и с места не тронется. Только удивляюсь я вам, господин учитель, как это вы предлагаете маленькому Дикки такое поручение!
— Что вы, любезная Гаммер Сладж, — ответствовал наставник. — Рикардус дойдет лишь до вершины холма и укажет незнакомцу перстом на жилище Уэйленда Смита. Не тревожьтесь, ничего худого с ним не случится. Утром он постился, прочел главу из семидесяти толковников, и, кроме того, у нас был урок по греческому Новому завету.
— А я, — подхватила мамаша, — зашила веточку волшебного вяза в воротник его курточки, с той поры как этот мерзкий вор начал в наших местах выделывать свои штуки над людьми и бессловесными тварями.
— А так как я сильно подозреваю, что он часто захаживает к этому колдуну для собственного развлечения, он вполне может еще разок сходить туда или куда-то около этого места: и нам угодит и незнакомцу поможет. Ergo, heus, Ricarde! Adsis, queeso, mi didascule! note 48
Наконец ученик, заклинаемый столь нежно, спотыкаясь, ввалился в комнату. Это был очень странного вида, неуклюжий, уродливый постреленок. Судя по малому росту, ему можно было дать лет двенадцать-тринадцать, хотя на самом деле ему было, очевидно, года на два больше. Растрепанные рыжие вихры на голове, загорелое лицо, усыпанное веснушками, курносый носик, огромный подбородок, зоркие серые глаза, смотревшие по сторонам как-то весьма забавно, как будто он косил, хоть и не очень сильно. Глядя на этого человечка, невозможно было удержаться от смеха, особенно когда Гаммер Сладж, хватая его в объятия и целуя несмотря на то, что он, в ответ на ее ласки, всячески вырывался и брыкался, восклицала: «Жемчужинка ты моя бесценная, красота ты моя неописанная!»
— Ricarde, — сказал наставник, — ты должен немедленно (то есть proiecto note 49) отправиться на вершину холма и показать этому господину мастерскую Уэйленда Смита.
— Утречком это самое милое дело, — заявил мальчуган, причем он говорил довольно чисто, лучше, чем Тресилиан мог от него ожидать. — А почем знать, вдруг дьявол унесет меня, прежде чем я вернусь?
— И очень даже просто, — опять вмешалась госпожа Сладж. — Вам бы дважды подумать, господин учитель, прежде чем посылать моего бесценного красавчика по такому делу. Ей-ей, не для таких штук я насыщаю ваше брюхо и одеваю ваше бренное тело.
— Фу, фу, nugae, note 50 любезнейшая Гаммер Сладж, — возмутился педагог. — Заверяю вас, что сатана, если тут дело идет о сатане, не тронет на нем и волоска. Дикки может прочитать pater note 51 наилучшим образом и способен побороться со злым духом… — Eumenides, Stygiumque nefas. note 52
— Да и я уж говорила, что зашила веточку рябины ему в воротник, — продолжала старуха. — Это поможет делу лучше, чем вся ваша ученость, вот что я скажу. Но как бы там ни было, худо это — искать дьявола или его подручных.
— Милый мальчик, — сказал Тресилиан, который по ехидной усмешке Дикки понял, что тот склонен скорее поступать по собственной воле, чем по велениям старших, — я дам тебе серебряную монетку, если ты, мой милый, проводишь меня к этой кузнице.
Мальчик бросил на него хитрый взгляд, означавший согласие, и вдруг заорал:
— Мне вести вас к Уэйленду Смиту? Эх, дяденька, разве я не сказал, что дьявол может унести меня вот так же, как коршун (тут он посмотрел в окно) уносит сейчас одного из бабушкиных цыплят?
— Коршун! Коршун! — в свою очередь, завопила старуха и в страшном волнении, забыв обо всем, помчалась на помощь к цыплятам так стремительно, как только ее могли нести одряхлевшие ноги.
— Давайте теперь, — сказал мальчишка Тресилиану, — хватайте свой малахай, выводите лошадку да выкладывайте обещанную серебряную монету.
— Нет, погоди, погоди, — заволновался наставник, — sufflamina, Ricarde! note 53
— Сами вы погодите, — отрезал Дикки, — и подумайте, какой ответ дать бабушке за то, что вы отправили меня к дьяволу с поручением.
Учитель, сознавая всю тяжесть возложенной на него ответственности, засуетился в страшной спешке, чтобы схватить постреленка и удержать его дома. Но Дикки выскользнул из его рук, ринулся прочь из лачуги и мигом домчался до вершины соседнего холма. Тем временем наставник, отчаявшись по долгому опыту догнать ученика, прибегнул к самым медоточивым эпитетам из латинского словаря, дабы уговорить его вернуться. Но лентяй был глух ко всем mi anime, corculum meum note 54 и прочим классическим нежностям, он продолжал плясать и прыгать на вершине холма, как эльф при лунном свете, и различными знаками приглашал своего нового знакомца Тресилиана следовать за собой.
Путешественник, не теряя времени, вывел коня и помчался вдогонку за своим бесенком проводником. Ему все-таки удалось чуть ли не насильно всунуть в руку бедному покинутому педагогу вознаграждение за оказанное гостеприимство, что немного смягчило ужас, испытываемый им от предстоящей встречи со старой леди, владелицей жилища. Она, видимо, вскоре и состоялась, ибо, прежде чем Тресилиан и его проводник двинулись дальше, они услышали вопли, издаваемые надтреснутым женским голосом, перемешанные с классическими заклинаниями мистера Эразма Холидея. Но Дикки Сладж, равно глухой к голосу материнской нежности и наставнического авторитета, бежал себе да бежал спокойненько перед Тресилианом и только бросил на бегу замечание, что, дескать, ежели они доорутся до хрипоты, то могут пойти и полизать горшок из-под меда, так как он, Дикки, вчера вечером слопал весь мед и даже все медовые соты…
Глава X
Войдя, они хозяина застали,
Он был усердным поглощен трудом…
Они к уродцу карлику попали
С глазами впалыми, с худым лицом,
Как будто год сидел он под замком,
«Королева фей»
— Далеко ли мы еще от жилища этого кузнеца, мой милый мальчик? — спросил Тресилиан своего юного проводника.
— Как это вы меня называете? — откликнулся мальчишка, искоса поглядывая на него своими острыми серыми глазенками.
— Я назвал тебя милым мальчиком; разве это тебе обидно?
— Нет, но будь здесь с вами моя бабка да учитель Холидей, вы могли бы все вместе пропеть одно местечко из старой песни:
Нас тут пока
Три дурака!
— А зачем это, малыш? — спросил Тресилиан.
— А затем, — ответил уродливый постреленок, — что только вы трое называете меня милым мальчиком. Бабушка-то моя делает это потому, что маленько ослепла от старости и совсем уж слепа от родственных чувств. Мой учитель, бедный Домини, делает это, чтобы подлизаться к ней да получить тарелку пшенной каши погуще, а еще и уголок у огня потеплее. А вот почему вы меня называете милым мальчиком, это уж вам самому лучше знать.
— Ну, если ты не милый, то наверняка хитрющий мальчуган. А как зовут тебя другие ребята?
— Чертенок! — мгновенно ответил мальчишка. — Но, как бы то ни было, я предпочитаю свою собственную уродливую мордемондию, чем любую ихнюю дубовую башку, где мозгов-то, поди, не больше, чем у летучей мыши.
— Стало быть, ты не боишься кузнеца, которого собираешься повидать?
— Мне бояться его? — удивился мальчишка. — Да если бы он был даже дьяволом, как думают в народе, я и то бы его не боялся. Он, правда, со странностями, но такой же дьявол, как, например, вы. А это я не всякому скажу.
— А мне ты почему это говоришь, дорогой мой? — спросил Тресилиан.
— А потому, что вы не из таких гостей, каких мы тут видим каждый день, — возразил Дикки. — И хотя я уродлив, как смертный грех, я вовсе не хочу, чтобы меня за осла принимали, особенно потому, что мне еще придется попросить вас об одолжении.
— А что это за одолжение, мой мальчик, которого я не должен называть милым? — спросил Тресилиан.
— Ну, если я попрошу сейчас, — объявил мальчишка, — вы мне откажете. Подожду уж, пока мы встретимся при дворе.
— При дворе, Ричард? Ты собираешься быть при дворе? — изумился Тресилиан.
— Фу-ты ну-ты, да вы такой же, как и все остальные, — огорчился мальчишка. — Бьюсь об заклад, что вы думаете: «А что такому злосчастному драчуну и озорнику делать при дворе?» Нет-с, за Ричарда Сладжа не беспокойтесь, он себя еще покажет! Недаром я здесь главный петух в курятнике! Я еще такое устрою, что мой острый ум заставит всех позабыть о моей безобразной харе.
— А что скажут твоя бабушка и твой наставник, Домини Холидей?
— А пусть говорят, что хотят, — отрезал Дикки. — У одной хватает делов считать своих цыплят, а другой занят поркой своих учеников. Я уж давно расплевался бы с ними да показал пятки этой дрянной деревушке, если бы учитель не пообещал, что я приму участие в следующем же зрелище, которое ему поручат устроить. А говорят, что здесь вскорости будут большие придворные празднества.
— И где же это, дружок? — осведомился Тресилиан.
— А в каком-то замке далеко на севере, — ответил его проводник, — от Беркшира у черта на рогах. Но старичок Домини твердит, что они без него не обойдутся. И, может быть, он и прав, потому что устраивал уже много красивых праздников. Он ведь вовсе не такой дурак, как вы думаете, если берется за знакомое дело. Он может извергать из себя фонтаны стихов, как заправский актер, но, видит бог, если вы попросите его украсть гусиное яйцо, то гусак его заклюет.
— Так, значит, тебе предстоит играть какую-то роль в его следующем празднестве? — спросил Тресилиан, заинтересовавшись смелыми высказываниями мальчишки и его меткой оценкой людей.
— Совершенно верно, — ответил Ричард Сладж. — Так он мне обещал. А нарушит свое слово — ему же будет хуже. Ведь стоит мне только закусить удила да устремить свой взор в долину, и я стряхну его с себя так, что у него все косточки затрещат. А впрочем, я не хочу ему вреда, — добавил он, — ведь старый нудный дурень потратил немало труда, чтобы выучить меня всему, чему мог. Но хватит об этом, вот мы и у дверей кузницы Уэйленда.
— Ты шутишь, дружок, — возразил Тресилиан. — Здесь кругом только голая вересковая степь да ряд камней в виде круга, с огромным камнем посредине. Все это похоже на корнуэллский курган.
— Так вот этот большой плоский камень посредине поверх других и есть прилавок Уэйленда Смита, куда вы должны положить деньги, — уверял мальчишка.
— Что за чушь ты городишь! — воскликнул путешественник, начиная гневаться на мальчишку и злиться на себя за то, что доверился такому безмозглому проводнику.
— Вот что, — продолжал Дикки с усмешкой. — Вы должны привязать свою лошадь вон к тому камню, где кольцо, затем свистнуть три раза и положить для меня вашу серебряную монетку на тот плоский камень, выйти из круга, сесть с западной стороны, вон под теми кустами, и постараться не смотреть ни направо, ни налево целых десять минут или даже больше, покуда будет слышаться стук молота. А как он замолкнет, прочитайте молитву длиной такую, сколько нужно, чтобы сосчитать до ста, или прямо считайте до ста — это все одно, а затем возвращайтесь в круг. Вы увидите, что ваши деньги исчезнут, а ваша лошадь будет подкована.
— Деньги-то исчезнут непременно, — сказал Тресилиан, — а вот что до остального… Слушай-ка, мальчуган, я ведь не твой учитель, но если ты начнешь тут разыгрывать свои штуки со мной, я возьму на себя часть его обязанностей и отлуплю тебя как следует.
— Только когда поймаете: — крикнул мальчишка и сейчас же помчался по вереску с такой быстротой, что Тресилиану в тяжелых ботфортах догнать его было совершенно невозможно. Особенно раздражало его то, что мальчишка отнюдь не стремился развить наивысшую скорость, как те, кто спасается от страшной опасности или перепуган до смерти, а все время держался такого темпа, что Тресилиан вновь и вновь возгорался желанием погнаться за ним, и когда преследователь уже полагал, что вот-вот схватит его, мальчишка опять припускал вперед со скоростью ветра, причем дико метался из стороны в сторону и откалывал такие зигзаги, что все время оказывался почти там, где начал свой бег.
Все это длилось до тех пор, пока Тресилиан в изнеможении не остановился, готовый уже отказаться от преследования и на все лады проклиная зловредного постреленка, который заставил его проделывать такие нелепые штуки. А тем временем мальчишка, взобравшись на пригорок прямо перед ним, начал размахивать длинными худыми руками, бить в ладоши, указывать на него костлявыми пальцами и корчить самые дикие и уродливые гримасы с таким несусветным выражением издевательства на харе, что Тресилиану невольно пришло на ум, уж не настоящий ли перед ним чертенок. Разъяренный донельзя и в то же время еле удерживаясь от смеха при виде фантастических ужимок и жестикуляции мальчишки, корнуэллец вернулся к своей лошади и вскочил в седло, чтобы продолжить погоню за Дикки в более благоприятных обстоятельствах.
Как только мальчишка увидел всадника на лошади, он заорал, что не след ему калечить своего белоногого коня и что он сам подойдет к нему при условии, что господин не будет давать рукам воли.
— Не буду я тут с тобой рассуждать об условиях, мерзкий уродец! — крикнул Тресилиан. — Вот сейчас ты будешь у меня в лапах!
— Эге-ге, мистер путешественник, — возразил мальчишка, — здесь рядом такая трясина, которая может засосать и утопить всю конницу королевиной гвардии. Я махну туда да погляжу, куда вы двинетесь. Вы всласть наслушаетесь крика выпи и кряканья диких уток, прежде чем схватите меня за шиворот без моего согласия, это уж будьте спокойны!
Тресилиан бросил вокруг себя взгляд и по виду местности за холмом понял, что мальчишка, пожалуй, говорит правду. Тогда он решил заключить мир со столь легконогим и хитроумным противником.
— Сойди оттуда, озорник! — сказал он. — Брось гримасничать и подойди ко мне. Я не трону тебя, даю слово джентльмена.
Мальчишка с полным доверием отнесся к этому приглашению. Весело приплясывая, он спустился с горушки, не сводя, однако, глаз с Тресилиана, который, снова спешившись, стоял с уздечкой в руке в полном изнеможении, еле-еле сумев отдышаться после своих бесплодных усилий. Зато ни одной капли пота не видно было на усыпанном веснушками лбу мальчугана, похожем на кусок выцветшего пергамента, туго натянутого на верхней части высохшего черепа.
— Скажи, пожалуйста, — промолвил Тресилиан, — зачем ты, зловредный чертенок, так ведешь себя со мной? На кой дьявол ты тут плетешь мне всякие нелепости и хочешь, чтоб я тебе поверил? Покажи-ка мне лучше без шуток, где эта кузница, и я дам тебе столько денег, что ты накупишь себе яблок хоть на целую зиму.
— Если бы вы даже дали мне целый фруктовый сад, — ответил Дикки Сладж, — я не смогу указать вам более правильного пути. Положите серебряную монету на плоский камень, свистните три раза, а сами спрячьтесь с западной стороны в зарослях дрока. Я буду сидеть рядом и охотно разрешаю вам открутить мне голову, если через две минуты вы не услышите, что кузнец приступил к работе.