Страница:
— Вы комедианты, приглашенные в Кенилворт? — спросил Варни.
— Recte quidem, Domine spectatissime, note 96 — ответил один из них.
— Так какого дьявола вы остановились здесь, когда вам строго приказано быть в Кенилворте вовремя? Королева завтра обедает в Уорике, а вы мешкаете, негодяи!
— Святая истина, сэр, — отозвался щуплый мальчуган в маске с парой ярко-красных рожек, в плотно облегающей куртке из черной саржи, в красных чулках и в башмаках, напоминавших формой копыта, — святая истина, сэр, и вы совершенно правы. Именно мой родитель, дьявол, охваченный родовыми муками немножко задержал поездку, чтобы пополнить нашу компанию еще одним чертенком.
— Как же, рассказывай! — усмехнулся Варни, ибо саркастическая усмешка была для него наивысшим признаком веселья.
— Мальчик сказал чистую правду, — вступился актер, который первым приветствовал Варни. — Наш старший черт — этот ведь только маленький чертенок — как раз сейчас находится при Lucina fer opem note 97 внутри этой самой tugurium. note 98
— Клянусь святым Георгием или, скорее, драконом, который, быть может, сродни будущему чертенку, — презабавный случай! — воскликнул Варни. — Что скажешь, Лэмборн? Не пойдешь ли в крестные отцы к новорожденному? Если дьяволу понадобится выбирать себе кума, то более подходящего он не найдет.
— Если только тут не окажется лица познатней меня, — отозвался Лэмборн с почтительной дерзостью слуги, который сознает, что без него не обойтись и потому шутка сойдет безнаказанной,
— А как зовут этого черта или чертовку, которая не сумела выбрать более подходящего времени? — спросил Варни. — Мы не можем лишиться ни одного из актеров.
— Gaudet nomine Sibyllae, note 99 — ответил тот же актер. — Ее зовут Сибиллой Лейнем, и она жена мистера Ричарда Лейнема.
— Придверника залы Совета? — сказал Варни. — Ну, ей это непростительно; она ведь женщина опытная, могла бы получше рассчитать время. А кто те двое — по-моему, мужчина и женщина, которые так поспешно спустились с холма перед нами? Они тоже из вашей труппы?
Уэйленд уже готов был ответить на этот опасный вопрос, когда в разговор снова вмешался маленький чертенок.
— Если угодно знать, — сказал он, подойдя вплотную к Варни и понизив голос, чтобы его не могли расслышать товарищи, — мужчина — это наш главный дьявол, и у него в запасе довольно всяких фокусов, чтобы заменить сотню таких чертей, как госпожа Лейнем. А женщина — это, с вашего позволения, та мудрая особа, содействие которой особенно необходимо нашей страдалице.
— Ого, так вы, значит, запаслись и повивальной бабкой? Да уж, по тому, как она мчалась, можно было понять, что ей необходимо попасть к месту вовремя. А есть у вас запасное отродье сатаны, чтобы заменить миссис Лейнем?
— Ну, сэр, они не так уж редки в этом мире, как предполагает возвышенная добродетель вашей милости. Наш главный дьявол, если пожелаете, хоть сейчас изрыгнет несколько языков пламени и выпустит несколько клубов дыма — вы поневоле подумаете, что у него в брюхе Этна.
— Сейчас мне некогда любоваться его представлением, самый многообещающий чертенок ада, — сказал Варни, — но вот вам, получите на выпивку по случаю счастливого события, и, как говорится в одной пьесе, «бог да благословит труды ваши».
Сказав это, он пришпорил коня и поскакал дальше.
Лэмборн помедлил несколько минут, порылся в своем кошельке в поисках серебряной монеты и вручил ее расторопному чертенку, прибавив, что делает это для поощрения его на пути в преисподнюю, ибо вспышки адского пламени уже сверкают вокруг него.
Затем, выслушав от мальчика изъявления благодарности за щедрость, он также пришпорил лошадь и помчался вслед за своим хозяином так быстро, что искры полетели из-под копыт.
— А теперь, — сказал лукавый бесенок, приблизившись к лошади Уэйленда и перекувырнувшись в воздухе с такой легкостью, которая оправдывала его родство с властелином этой стихии, — раз я сказал им, кто вы, в награду вы должны сказать мне, кто я.
— Ты или Флибертиджиббет, — ответил Уэйленд Смит, — или в самом деле дьявольское отродье.
— Попал в самую точку! — сказал Дикки Сладж. — Я твой собственный Флибертиджиббет; я прорвался через все преграды и ушел за своим мудрым наставником, — я ведь говорил тебе, что сделаю это, хочет он того или нет. Но что это за дама с тобой? Я заметил, как ты растерялся при первом же вопросе, и поспешил на выручку. Но я должен знать о ней все, дорогой мой Уэйленд.
— Ты узнаешь тысячу более занятных вещей, мой милый чертик, — сказал Уэйленд, — только не задавай мне сейчас вопросов. А так как вы направляетесь в Кенилворт, то и я поеду туда — хотя бы из любви к твоей милой рожице и веселому обществу.
— Тебе следовало бы сказать — милому обществу и веселой рожице, — поправил Дикки. — Но как ты будешь путешествовать с нами? Я хочу сказать — в качестве кого?
— Да хотя бы в качестве того, за кого ты меня выдал, в качестве фокусника: ты ведь знаешь, мне это дело знакомо.
— Ну, а леди? Можешь мне поверить, я-то вижу, что она настоящая леди и ты только о ней и беспокоишься: твое поведение выдает тебя.
— Кто она, дружок? Да всего-навсего моя бедная сестра. Она умеет петь и играть на лютне так, что даже рыбы от восторга готовы выскочить из воды на берег.
— Я сейчас же должен послушать, — сказал мальчик. — Я ужас как люблю лютню; я люблю ее больше всего на свете, хотя никогда ее не слышал.
— Как же ты можешь любить ее, Флибертиджиббет?
— А так, как рыцари любят дам в старых романах — по слухам.
— Тогда люби ее по слухам еще немножко, пока сестра не отдохнет с дороги, — сказал Уэйленд, пробормотав сквозь зубы: — Черт побери этого любопытного бесенка! Но нужно с ним ладить, иначе нам плохо придется.
Затем он предложил мистеру Холидею свои таланты фокусника и расхвалил музыкальные таланты своей сестры. От него потребовали доказательств его ловкости, и он представил их с таким блеском, что актеры пришли в восторг от столь ценного приобретения и охотно приняли его отговорки, когда дело дошло до демонстрации талантов его сестры.
Новоприбывших пригласили подкрепиться дорожными запасами, какие нашлись у труппы, и Уэйленду Смиту во время трапезы не без труда удалось устроиться в сторонке со своей мнимой сестрой. Он использовал эту минутку и начал умолять ее забыть на время свой сан и свои горести и снизойти до того, чтобы сблизиться с обществом, в которое они попали, ибо это было наилучшим способом благополучно добраться до Кенилворта.
Графиня примирилась с необходимостью и, когда они снова пустились в путь, постаралась выполнить совет своего проводника и обратилась к особе, ехавшей рядом, выражая сочувствие той женщине, которую они вынуждены были оставить позади.
— О, за ней хорошо ухаживают, — ответила ее собеседница, которая по своему веселому и жизнерадостному нраву могла сойти за горожанку из Бата. — Кумушку Лейнем это тревожило не больше других: к девятому дню празднеств она будет с нами в Кенилворте, хотя бы ей пришлось путешествовать пешком, неся ребенка за спиной.
Тон этой женщины сразу отбил у графини Лестер всякое желание продолжать беседу. Но так как она первая нарушила молчание, заговорив со своей спутницей, то добрая женщина, которая должна была играть в одной из интермедий прекрасную Джиллиан из Кройдона, позаботилась, чтобы молчание не наступило снова, и принялась развлекать свою безмолвную спутницу тысячей историй о самых разнообразных увеселениях, начиная со времен короля Гарри. Она рассказывала, как их принимали знатные вельможи, и называла имена всех актеров, игравших тогда главные роли, но каждый свой рассказ заключала словами: «Все это ничто по сравнению с роскошными празднествами в Кенилворте».
— А когда мы доберемся туда? — спросила графиня с волнением, которое тщетно пыталась скрыть.
— Те, у кого есть лошади, к ночи могут добраться До Уорика, а оттуда до Кенилворта останется всего четыре или пять миль. Но в Уорике мы должны ждать, пока подойдут пешие, хотя может статься, что добрый милорд Лестер вышлет им навстречу лошадей или повозки, чтобы они не устали в дороге. Сами понимаете, каково танцевать перед знатными особами, измучившись в пути. И все же, помоги мне бог, я помню — был денек, когда я протопала пять миль по полю, а после этого вечером кружилась на носках, как оловянная тарелка на острие иглы у жонглера. Но, как поется в песне, старость все-таки взяла меня своей рукой. Впрочем, если музыка мне понравится, а партнер придется по душе, я еще и сейчас спляшу не хуже любой хохотуньи в Уорикшире, которая, отвечая на вопрос о возрасте, пишет злосчастную цифру четыре с нулем позади.
Если графиня была подавлена болтливостью своей спутницы, то Уэйленду Смиту приходилось выдерживать и отражать постоянные наскоки излишнего любопытства его старого приятеля Ричарда Сладжа. Природа наделила этого хитрого юнца пытливым нравом, который как нельзя лучше соответствовал его острому уму. Первое свойство побуждало его, подобно шпиону, интересоваться чужими делами, а второе заставляло постоянно вмешиваться в то, что его ничуть не касалось. Он целый день пытался заглянуть под шарф графини, и то, что ему удалось разглядеть, очевидно значительно подстрекнуло его любопытство.
— У твоей сестры, Уэйленд, — сказал он, — такая прекрасная шейка, что едва ли эта девица родилась в кузнице, а ручка такая изящная и нежная, что вряд ли она крутила веретено. Ей-богу, я поверю в ваше родство не раньше, чем из вороньих яиц вылупятся лебеди.
— Отстань, — огрызнулся Уэйленд, — ты несешь чепуху, и тебя следовало бы выпороть за нахальство.
— Ладно, — сказал бесенок, отходя, — ты утаил от меня тайну, и я тебе это припомню, не будь я Дикки Сладж.
Эта угроза и расстояние, на котором бесенок держался весь остаток пути, чрезвычайно встревожили Уэйленда, и он предложил своей мнимой сестре, чтобы, сославшись на усталость она выразила желание остановиться, не доезжая двух-трех миль до славного города Уорика, пообещав снова нагнать труппу утром.
В маленькой деревенской гостинице нашлось место, где они могли отдохнуть, и Уэйленд не без тайного удовольствия увидел, что вся труппа, включая Дикки, сердечно попрощавшись с ними, отправилась дальше.
— Завтра, госпожа, — сказал он своей спутнице, — мы, с вашего позволения, снова выедем пораньше и прибудем в Кенилворт прежде, чем там соберется вся эта компания.
Графиня одобрила план своего верного проводника, но, к его удивлению, больше ничего не прибавила, и Уэйленд, неприятно озадаченный, так и не мог понять, есть ли у нее какой-нибудь план дальнейших действий. Он знал, что в ее положении требовалась осторожность, хотя и не совсем был посвящен во все особенности этого положения. Заключив, однако, что в замке у нее должны быть друзья, на совет и помощь которых она может уверенно рассчитывать, он подумал, что его задача будет наилучшим образом выполнена, если он доставит ее туда целой и невредимой.
Несчастная графиня Лестер с детства привыкла встречать со стороны окружающих лишь безграничную и неразумную снисходительность, и только благодаря природной кротости нрава она не стала высокомерной и взбалмошной.
Каприз, заставивший ее предпочесть статного и вкрадчивого Лестера Тресилиану, чье высокое благородство и неизменную привязанность она, безусловно, ценила, эта роковая ошибка, разрушившая счастье ее жизни, явилась прямым следствием излишней снисходительности, оберегавшей ее в детстве от болезненных, но необходимых уроков, в результате чего она понятия не имела ни о повиновении, ни о самообладании. Эта же снисходительность окружающих привела к тому, что Эми привыкла лишь выражать свои желания, предоставляя другим выполнять их, а потому теперь, в самый критический момент своей жизни, она совершенно лишилась присутствия духа и не могла наметить какой-либо разумный или осторожный план действий.
Растерянность окончательно овладела несчастной женщиной в то утро, которое, казалось, должно было решить ее судьбу. До этого момента, отбрасывая все иные соображения, она стремилась лишь добраться до Кенилворта и увидеться с супругом; но теперь, когда цель была близка, тысячи сомнений и опасений, действительных и мнимых, охватили ее; беспомощная, лишенная поддержки и совета, она к тому же была склонна преувеличивать их.
Бессонная ночь так измучила графиню, что утром, когда Уэйленд пришел будить ее, она была совершенно не в силах подняться. Верный проводник, крайне встревоженный ее состоянием и отчасти опасаясь за себя, уже решил было отправиться в Кенилворт, надеясь разыскать там Тресилиана и сообщить ему о прибытии Эми, когда, около девяти утра, она позвала его к себе. Он застал ее одетой и готовой к дальнейшему путешествию; но она была настолько бледна, что он испугался за ее здоровье. Она велела Уэйленду немедленно приготовить лошадей и, на его совет немного подкрепиться перед дорогой, нетерпеливо возразила:
— Я выпила немного воды, а человеку, которого тащат на казнь, достаточно и этого. Делай то, что я тебе приказала,
Уэйленд еще колебался.
— Чего ты ждешь? — спросила она. — Разве я не ясно выразилась?
— Ясно, госпожа, — ответил Уэйленд. — Но позвольте спросить вас: что намерены вы делать дальше? Я хочу это знать только для того, чтобы руководствоваться вашими желаниями. Чуть ли не вся страна поднялась сейчас с места и устремилась к Кенилвортскому замку. Проникнуть туда трудно, даже если бы у нас были необходимые свидетельства и пропуска. Незваных и безвестных, нас может постигнуть неудача. Пусть ваша светлость простит мне, что я высказываю свое скромное мнение, но не лучше ли было бы нам попытаться отыскать комедиантов и снова присоединиться к ним?
Графиня покачала головой, и ее проводник продолжал:
— Тогда я знаю лишь одно средство.
— Говори же, — молвила графиня, видимо довольная тем, что получит совет, просить которого она стыдилась. — Я уверена в твоей преданности — так что же ты посоветуешь?
— Я бы предупредил мистера Тресилиана, — сказал Уэйленд, — что вы находитесь здесь. Конечно, он тотчас же прискачет в сопровождении нескольких приближенных лорда Сассекса, чтобы обеспечить вашу безопасность.
— И это советуешь мне ты! — воскликнула графиня. — Отдаться под защиту Сассекса, недостойного соперника благородного Лестера? — Но затем, увидев, с каким изумлением уставился на нее Уэйленд, и испугавшись, не слишком ли сильно обнаружила она свои чувства к Лестеру, добавила: — Что же касается Тресилиана, то никогда больше не называй ему моего злосчастного имени: это лишь усилит мои беды, а его подвергнет опасностям, от коих нет спасения.
Она замолчала, но Уэйленд продолжал смотреть на нее с тревогой и сомнением, опасаясь, не лишилась ли она рассудка. Графиня заметила его взгляд, постаралась, насколько это было возможно, взять себя в руки и добавила:
— Проводи только меня до Кенилвортского замка, добрый человек, и задача твоя будет выполнена, а я уж решу, как мне быть дальше. Ты был мне верен — так вот, возьми: это по заслугам вознаградит тебя.
Она протянула ему кольцо с драгоценным камнем. Уэйленд взглянул на него, мгновение поколебался, затем вернул обратно.
— Я не гнушаюсь вашим подарком, госпожа, — ведь я всего-навсего бедняк, вынужденный, да простит мне бог, жить за счет более унизительных средств, чем щедрость такой особы, как вы. Но, как говаривал заказчикам мой старый учитель кузнец, «сперва выполни работу, а потом бери деньги». Мы еще не в Кенилвортском замке, и у вас хватит времени, чтобы расплатиться с проводником, когда, как говорится, вы будете пристроены к месту. Хотел бы я, чтобы ваша милость так же твердо могла рассчитывать на подобающий прием в замке, как на мое стремление довезти вас туда целой и невредимой. Пойду за лошадьми; но тем временем и как проводник и как врач еще раз прошу вас немного подкрепиться.
— Хорошо, хорошо, — торопливо ответила графиня. — Но только не медли, иди поскорей… «Напрасно я храбрюсь, — сказала она себе, когда Уэйленд покинул комнату, — даже этот бедняк видит, что я притворяюсь, и понимает причину моих опасений».
Затем она попыталась последовать совету своего проводника и поесть, но поневоле отказалась от этой попытки, так как едва не подавилась первым же проглоченным куском.
Минуту спустя за решетчатым окном показались лошади, и графиня уселась в седло. Как часто бывает в таких случаях, чистый воздух и перемена обстановки принесли ей облегчение.
К счастью графини, Уэйленд Смит во время своих прежних скитаний и бродячей жизни исколесил чуть ли не всю Англию и знал не только проезжие дороги, но и все тайные тропинки прекрасного Уорикширского графства. Так велики и многолюдны были толпы, стекавшиеся со всех сторон к Кенилворту, чтобы полюбоваться на въезд Елизаветы в великолепную резиденцию ее главного фаворита, что большие дороги были поистине запружены народом, недоступны для проезда, и путешественники могли продвигаться вперед только кружным путем.
Повсюду носились королевские поставщики, скупая на фермах и в селениях продукты, которые обычно требовались во время поездок королевы и за которые их владельцы должны были получить впоследствии запоздалую плату от Совета зеленого сукна. С той же целью рыскали по стране посланцы графа Лестера; его многочисленные друзья и родичи, близкие и дальние, пользовались случаем снискать расположение фаворита и слали ему в подарок огромные запасы провизии и лакомств, возы дичи, целые бочки вина, своего и заморского. Большие дороги были запружены стадами быков, овец, телят и свиней; их загромождали тяжелые телеги, оси которых трещали под грузом бочек с вином и элем, объемистых корзин с разной снедью, битой птицей, солониной и мешков с мукой. То и дело телеги сцеплялись и возникали заторы. Грубые возчики, неистово бранясь, принимались решать спор с помощью кнутов и палок; эти случайные драки обычно усмирялись поставщиком, помощником шерифа или каким-либо другим представителем власти, который начинал дубасить по башке обоих смутьянов.
Кроме того, актеры и мимы, фокусники и паяцы всех родов веселыми группами направлялись ко Дворцу царственных утех, как бродячие певцы называли Кенилворт в песнях, уже сочиненных в предвкушении ожидаемых празднеств.
Среди этой красочной толпы нищие выставляли напоказ свои истинные или мнимые страдания, подчеркивая странный, хоть и обычный контраст между тщеславной суетой и горестями человеческого существования.
Все они двигались вместе с бесконечным потоком людей, увлекаемых вперед одним лишь любопытством; грубый ремесленник в кожаном фартуке отталкивал здесь локтем нарядную, изящную даму, которая в городе давала ему работу; неотесанные мужланы подкованными сапожищами наступали на мозоли состоятельных горожан и уважаемых дворян; молочница Джоан, девица с тяжелой походкой и красными сильными руками, прокладывала себе путь среди чопорных, миловидных жеманниц — дочерей рыцарей и сквайров.
Шум и неразбериха, царившие в этой толпе, носили, однако, веселый и праздничный характер. Все шли, чтобы поглазеть и повеселиться, и все смеялись над пустячными неудобствами, которые в другое время могли бы вызвать досаду. Если не считать случайных перепалок, о которых мы упомянули, обычных среди раздражительного племени возчиков, — над всем этим скопищем людей стоял нестройный гул беспечного веселья и радости. Музыканты настраивали свои инструменты; менестрели распевали песни; заправский шут старался вовсю, с веселым гиканьем размахивая своей дубинкой; танцоры позванивали колокольчиками; крестьяне перекликались и свистели; мужчины громко смеялись; девушки пронзительно хихикали, когда грубая шутка перелетала, как волан, из одной компании в другую, подхватывалась всеми и возвращалась с противоположного края дороги обратно к тем, кто пустил ее в ход.
Нет более мучительного наказания для человека, погруженного в тяжелое раздумье, чем необходимость находиться в водовороте веселья и разгула, столь не соответствующего его чувствам. Впрочем, шум, гам и пестрота зрелища немного развлекли графиню Лестер, оказав ей печальную услугу и помешав погрузиться в размышления о ее собственных горестях или предаться ужасным предчувствиям относительно своего будущего. Она ехала как во сне, беспрекословно следуя за Уэйлендом, который с величайшей ловкостью то прокладывал ей дорогу в толпе, то останавливался, выжидая благоприятного случая, чтобы двинуться вперед, а время от времени вообще сворачивал в сторону и ехал какой-нибудь кружной тропкой, которая снова выводила их на большую дорогу, дав возможность проделать значительную часть пути с большей легкостью и быстротой.
Так они миновали замок Уорика (прекрасный памятник старины и рыцарского великолепия, до сих пор не тронутый временем), где Елизавета провела прошлую ночь и где она была намерена задержаться до полудня — часа, когда обедает вся Англия, после чего должна была проследовать в Кенилворт.
Тем временем каждая проходящая компания за что-нибудь восхваляла государыню, хотя обычно не без оттенка иронии, которая всегда более или менее свойственна нашему мнению о ближних, особенно когда они принадлежат к сильным мира сего.
— Слыхали вы, — начал один, — как милостиво она разговаривала с мистером управителем, и городским судьей, и с нашим проповедником, любезным мистером Гриффином, когда они опустились на колени перед окном ее кареты?
— Да, а плюгавому Эглайонби она заявила: «Мистер судья, мне говорили, что вы боитесь меня, но, право, вы так прекрасно перечислили мне подобающие монарху добродетели, что теперь у меня есть серьезные основания побаиваться вас…» А потом как благосклонно она приняла роскошный кошелек с двадцатью золотыми соверенами, который поначалу, казалось, не хотела брать, а в конце концов все же взяла.
— Да, да, — отозвался другой, — и мне показалось, что ее пальцы под конец сжали этот кошелек даже очень решительно; по-моему, она его как бы взвесила в руке, словно хотела сказать: «Надеюсь, монеты полноценные!»
— Напрасно беспокоилась, — вмешался третий. — Вот когда община расплачивается с каким-нибудь жалким ремесленником вроде меня, тогда они подсовывают ему обстриженные монетки. Ну, да ладно, бог все видит!.. А плюгавый судья теперь, пожалуй, вырастет на целую голову.
— Ну полно, любезный сосед, — сказал первый, — не завидуй! Елизавета — королева добрая и щедрая, она отдала свой кошелек графу Лестеру.
— Я завидую? Да провались ты за такие слова! — ответил ремесленник. — Но она того и гляди все отдаст графу Лестеру.
— Вам дурно, миледи? — спросил Уэйленд Смит и предложил графине отъехать в сторону от большой дороги, чтобы подождать, пока она придет в себя. Но, подавив чувства, вызванные в ней этой беседой и многими подобными толками, которых она наслушалась в дороге, графиня настояла, чтобы проводник ее продолжал путь в Кенилворт со всей поспешностью, какую допускали бесчисленные препятствия.
Однако тревога Уэйленда, вызванная этими повторяющимися приступами недомогания и ее очевидным душевным расстройством, с каждым часом все возрастала. Он и сам страстно желал поскорее благополучно доставить графиню в замок, где ее, несомненно, ждал теплый прием, хотя она, по-видимому, не хотела говорить, на кого именно возлагала свои надежды.
«Лишь бы мне посчастливилось благополучно избавиться от опасности, — думал он. — И если кто-нибудь еще раз увидит меня в роли телохранителя странствующей красавицы — пусть размозжит мне череп моим же кузнечным молотом!»
Наконец показался великолепный замок, на отделку которого вместе с окружающими зданиями граф Лестер, по слухам, истратил шестьдесят тысяч фунтов стерлингов — сумму, равную половине миллиона на наши теперешние деньги.
Наружная стена этой великолепной и гигантской постройки опоясывала площадь в семь акров, часть которой была отведена под обширные конюшни и роскошный сад с нарядными беседками и цветниками; остальное было занято огромным задним двором.
Сам замок, возвышающийся в центре защищенного стеной пространства, состоял из нескольких величественных и прекрасных зданий, замыкавших внутренний двор; они, видимо, были возведены в разные эпохи. На каждом из этих грандиозных сооружений красовались имена и гербы их прежних могущественных владельцев, давно уже истлевших в земле, чья история, прислушайся лишь к ней честолюбие, могла бы послужить хорошим уроком надменному фавориту, который ныне владел этим роскошным замком и расширял свои владения.
— Recte quidem, Domine spectatissime, note 96 — ответил один из них.
— Так какого дьявола вы остановились здесь, когда вам строго приказано быть в Кенилворте вовремя? Королева завтра обедает в Уорике, а вы мешкаете, негодяи!
— Святая истина, сэр, — отозвался щуплый мальчуган в маске с парой ярко-красных рожек, в плотно облегающей куртке из черной саржи, в красных чулках и в башмаках, напоминавших формой копыта, — святая истина, сэр, и вы совершенно правы. Именно мой родитель, дьявол, охваченный родовыми муками немножко задержал поездку, чтобы пополнить нашу компанию еще одним чертенком.
— Как же, рассказывай! — усмехнулся Варни, ибо саркастическая усмешка была для него наивысшим признаком веселья.
— Мальчик сказал чистую правду, — вступился актер, который первым приветствовал Варни. — Наш старший черт — этот ведь только маленький чертенок — как раз сейчас находится при Lucina fer opem note 97 внутри этой самой tugurium. note 98
— Клянусь святым Георгием или, скорее, драконом, который, быть может, сродни будущему чертенку, — презабавный случай! — воскликнул Варни. — Что скажешь, Лэмборн? Не пойдешь ли в крестные отцы к новорожденному? Если дьяволу понадобится выбирать себе кума, то более подходящего он не найдет.
— Если только тут не окажется лица познатней меня, — отозвался Лэмборн с почтительной дерзостью слуги, который сознает, что без него не обойтись и потому шутка сойдет безнаказанной,
— А как зовут этого черта или чертовку, которая не сумела выбрать более подходящего времени? — спросил Варни. — Мы не можем лишиться ни одного из актеров.
— Gaudet nomine Sibyllae, note 99 — ответил тот же актер. — Ее зовут Сибиллой Лейнем, и она жена мистера Ричарда Лейнема.
— Придверника залы Совета? — сказал Варни. — Ну, ей это непростительно; она ведь женщина опытная, могла бы получше рассчитать время. А кто те двое — по-моему, мужчина и женщина, которые так поспешно спустились с холма перед нами? Они тоже из вашей труппы?
Уэйленд уже готов был ответить на этот опасный вопрос, когда в разговор снова вмешался маленький чертенок.
— Если угодно знать, — сказал он, подойдя вплотную к Варни и понизив голос, чтобы его не могли расслышать товарищи, — мужчина — это наш главный дьявол, и у него в запасе довольно всяких фокусов, чтобы заменить сотню таких чертей, как госпожа Лейнем. А женщина — это, с вашего позволения, та мудрая особа, содействие которой особенно необходимо нашей страдалице.
— Ого, так вы, значит, запаслись и повивальной бабкой? Да уж, по тому, как она мчалась, можно было понять, что ей необходимо попасть к месту вовремя. А есть у вас запасное отродье сатаны, чтобы заменить миссис Лейнем?
— Ну, сэр, они не так уж редки в этом мире, как предполагает возвышенная добродетель вашей милости. Наш главный дьявол, если пожелаете, хоть сейчас изрыгнет несколько языков пламени и выпустит несколько клубов дыма — вы поневоле подумаете, что у него в брюхе Этна.
— Сейчас мне некогда любоваться его представлением, самый многообещающий чертенок ада, — сказал Варни, — но вот вам, получите на выпивку по случаю счастливого события, и, как говорится в одной пьесе, «бог да благословит труды ваши».
Сказав это, он пришпорил коня и поскакал дальше.
Лэмборн помедлил несколько минут, порылся в своем кошельке в поисках серебряной монеты и вручил ее расторопному чертенку, прибавив, что делает это для поощрения его на пути в преисподнюю, ибо вспышки адского пламени уже сверкают вокруг него.
Затем, выслушав от мальчика изъявления благодарности за щедрость, он также пришпорил лошадь и помчался вслед за своим хозяином так быстро, что искры полетели из-под копыт.
— А теперь, — сказал лукавый бесенок, приблизившись к лошади Уэйленда и перекувырнувшись в воздухе с такой легкостью, которая оправдывала его родство с властелином этой стихии, — раз я сказал им, кто вы, в награду вы должны сказать мне, кто я.
— Ты или Флибертиджиббет, — ответил Уэйленд Смит, — или в самом деле дьявольское отродье.
— Попал в самую точку! — сказал Дикки Сладж. — Я твой собственный Флибертиджиббет; я прорвался через все преграды и ушел за своим мудрым наставником, — я ведь говорил тебе, что сделаю это, хочет он того или нет. Но что это за дама с тобой? Я заметил, как ты растерялся при первом же вопросе, и поспешил на выручку. Но я должен знать о ней все, дорогой мой Уэйленд.
— Ты узнаешь тысячу более занятных вещей, мой милый чертик, — сказал Уэйленд, — только не задавай мне сейчас вопросов. А так как вы направляетесь в Кенилворт, то и я поеду туда — хотя бы из любви к твоей милой рожице и веселому обществу.
— Тебе следовало бы сказать — милому обществу и веселой рожице, — поправил Дикки. — Но как ты будешь путешествовать с нами? Я хочу сказать — в качестве кого?
— Да хотя бы в качестве того, за кого ты меня выдал, в качестве фокусника: ты ведь знаешь, мне это дело знакомо.
— Ну, а леди? Можешь мне поверить, я-то вижу, что она настоящая леди и ты только о ней и беспокоишься: твое поведение выдает тебя.
— Кто она, дружок? Да всего-навсего моя бедная сестра. Она умеет петь и играть на лютне так, что даже рыбы от восторга готовы выскочить из воды на берег.
— Я сейчас же должен послушать, — сказал мальчик. — Я ужас как люблю лютню; я люблю ее больше всего на свете, хотя никогда ее не слышал.
— Как же ты можешь любить ее, Флибертиджиббет?
— А так, как рыцари любят дам в старых романах — по слухам.
— Тогда люби ее по слухам еще немножко, пока сестра не отдохнет с дороги, — сказал Уэйленд, пробормотав сквозь зубы: — Черт побери этого любопытного бесенка! Но нужно с ним ладить, иначе нам плохо придется.
Затем он предложил мистеру Холидею свои таланты фокусника и расхвалил музыкальные таланты своей сестры. От него потребовали доказательств его ловкости, и он представил их с таким блеском, что актеры пришли в восторг от столь ценного приобретения и охотно приняли его отговорки, когда дело дошло до демонстрации талантов его сестры.
Новоприбывших пригласили подкрепиться дорожными запасами, какие нашлись у труппы, и Уэйленду Смиту во время трапезы не без труда удалось устроиться в сторонке со своей мнимой сестрой. Он использовал эту минутку и начал умолять ее забыть на время свой сан и свои горести и снизойти до того, чтобы сблизиться с обществом, в которое они попали, ибо это было наилучшим способом благополучно добраться до Кенилворта.
Графиня примирилась с необходимостью и, когда они снова пустились в путь, постаралась выполнить совет своего проводника и обратилась к особе, ехавшей рядом, выражая сочувствие той женщине, которую они вынуждены были оставить позади.
— О, за ней хорошо ухаживают, — ответила ее собеседница, которая по своему веселому и жизнерадостному нраву могла сойти за горожанку из Бата. — Кумушку Лейнем это тревожило не больше других: к девятому дню празднеств она будет с нами в Кенилворте, хотя бы ей пришлось путешествовать пешком, неся ребенка за спиной.
Тон этой женщины сразу отбил у графини Лестер всякое желание продолжать беседу. Но так как она первая нарушила молчание, заговорив со своей спутницей, то добрая женщина, которая должна была играть в одной из интермедий прекрасную Джиллиан из Кройдона, позаботилась, чтобы молчание не наступило снова, и принялась развлекать свою безмолвную спутницу тысячей историй о самых разнообразных увеселениях, начиная со времен короля Гарри. Она рассказывала, как их принимали знатные вельможи, и называла имена всех актеров, игравших тогда главные роли, но каждый свой рассказ заключала словами: «Все это ничто по сравнению с роскошными празднествами в Кенилворте».
— А когда мы доберемся туда? — спросила графиня с волнением, которое тщетно пыталась скрыть.
— Те, у кого есть лошади, к ночи могут добраться До Уорика, а оттуда до Кенилворта останется всего четыре или пять миль. Но в Уорике мы должны ждать, пока подойдут пешие, хотя может статься, что добрый милорд Лестер вышлет им навстречу лошадей или повозки, чтобы они не устали в дороге. Сами понимаете, каково танцевать перед знатными особами, измучившись в пути. И все же, помоги мне бог, я помню — был денек, когда я протопала пять миль по полю, а после этого вечером кружилась на носках, как оловянная тарелка на острие иглы у жонглера. Но, как поется в песне, старость все-таки взяла меня своей рукой. Впрочем, если музыка мне понравится, а партнер придется по душе, я еще и сейчас спляшу не хуже любой хохотуньи в Уорикшире, которая, отвечая на вопрос о возрасте, пишет злосчастную цифру четыре с нулем позади.
Если графиня была подавлена болтливостью своей спутницы, то Уэйленду Смиту приходилось выдерживать и отражать постоянные наскоки излишнего любопытства его старого приятеля Ричарда Сладжа. Природа наделила этого хитрого юнца пытливым нравом, который как нельзя лучше соответствовал его острому уму. Первое свойство побуждало его, подобно шпиону, интересоваться чужими делами, а второе заставляло постоянно вмешиваться в то, что его ничуть не касалось. Он целый день пытался заглянуть под шарф графини, и то, что ему удалось разглядеть, очевидно значительно подстрекнуло его любопытство.
— У твоей сестры, Уэйленд, — сказал он, — такая прекрасная шейка, что едва ли эта девица родилась в кузнице, а ручка такая изящная и нежная, что вряд ли она крутила веретено. Ей-богу, я поверю в ваше родство не раньше, чем из вороньих яиц вылупятся лебеди.
— Отстань, — огрызнулся Уэйленд, — ты несешь чепуху, и тебя следовало бы выпороть за нахальство.
— Ладно, — сказал бесенок, отходя, — ты утаил от меня тайну, и я тебе это припомню, не будь я Дикки Сладж.
Эта угроза и расстояние, на котором бесенок держался весь остаток пути, чрезвычайно встревожили Уэйленда, и он предложил своей мнимой сестре, чтобы, сославшись на усталость она выразила желание остановиться, не доезжая двух-трех миль до славного города Уорика, пообещав снова нагнать труппу утром.
В маленькой деревенской гостинице нашлось место, где они могли отдохнуть, и Уэйленд не без тайного удовольствия увидел, что вся труппа, включая Дикки, сердечно попрощавшись с ними, отправилась дальше.
— Завтра, госпожа, — сказал он своей спутнице, — мы, с вашего позволения, снова выедем пораньше и прибудем в Кенилворт прежде, чем там соберется вся эта компания.
Графиня одобрила план своего верного проводника, но, к его удивлению, больше ничего не прибавила, и Уэйленд, неприятно озадаченный, так и не мог понять, есть ли у нее какой-нибудь план дальнейших действий. Он знал, что в ее положении требовалась осторожность, хотя и не совсем был посвящен во все особенности этого положения. Заключив, однако, что в замке у нее должны быть друзья, на совет и помощь которых она может уверенно рассчитывать, он подумал, что его задача будет наилучшим образом выполнена, если он доставит ее туда целой и невредимой.
Глава XXV
Звенят колокола, взывает рог -
Но не дает красавица ответа.
Струится рыцарей и дам поток -
Любимая должна таиться где-то…
О гордый граф, отвык ты, на беду,
В погоне за мечтой своею вздорной,
Дороже светлячка ценить звезду,
А честь — дороже дерзости придворной.
«Хрустальный башмачок»
Несчастная графиня Лестер с детства привыкла встречать со стороны окружающих лишь безграничную и неразумную снисходительность, и только благодаря природной кротости нрава она не стала высокомерной и взбалмошной.
Каприз, заставивший ее предпочесть статного и вкрадчивого Лестера Тресилиану, чье высокое благородство и неизменную привязанность она, безусловно, ценила, эта роковая ошибка, разрушившая счастье ее жизни, явилась прямым следствием излишней снисходительности, оберегавшей ее в детстве от болезненных, но необходимых уроков, в результате чего она понятия не имела ни о повиновении, ни о самообладании. Эта же снисходительность окружающих привела к тому, что Эми привыкла лишь выражать свои желания, предоставляя другим выполнять их, а потому теперь, в самый критический момент своей жизни, она совершенно лишилась присутствия духа и не могла наметить какой-либо разумный или осторожный план действий.
Растерянность окончательно овладела несчастной женщиной в то утро, которое, казалось, должно было решить ее судьбу. До этого момента, отбрасывая все иные соображения, она стремилась лишь добраться до Кенилворта и увидеться с супругом; но теперь, когда цель была близка, тысячи сомнений и опасений, действительных и мнимых, охватили ее; беспомощная, лишенная поддержки и совета, она к тому же была склонна преувеличивать их.
Бессонная ночь так измучила графиню, что утром, когда Уэйленд пришел будить ее, она была совершенно не в силах подняться. Верный проводник, крайне встревоженный ее состоянием и отчасти опасаясь за себя, уже решил было отправиться в Кенилворт, надеясь разыскать там Тресилиана и сообщить ему о прибытии Эми, когда, около девяти утра, она позвала его к себе. Он застал ее одетой и готовой к дальнейшему путешествию; но она была настолько бледна, что он испугался за ее здоровье. Она велела Уэйленду немедленно приготовить лошадей и, на его совет немного подкрепиться перед дорогой, нетерпеливо возразила:
— Я выпила немного воды, а человеку, которого тащат на казнь, достаточно и этого. Делай то, что я тебе приказала,
Уэйленд еще колебался.
— Чего ты ждешь? — спросила она. — Разве я не ясно выразилась?
— Ясно, госпожа, — ответил Уэйленд. — Но позвольте спросить вас: что намерены вы делать дальше? Я хочу это знать только для того, чтобы руководствоваться вашими желаниями. Чуть ли не вся страна поднялась сейчас с места и устремилась к Кенилвортскому замку. Проникнуть туда трудно, даже если бы у нас были необходимые свидетельства и пропуска. Незваных и безвестных, нас может постигнуть неудача. Пусть ваша светлость простит мне, что я высказываю свое скромное мнение, но не лучше ли было бы нам попытаться отыскать комедиантов и снова присоединиться к ним?
Графиня покачала головой, и ее проводник продолжал:
— Тогда я знаю лишь одно средство.
— Говори же, — молвила графиня, видимо довольная тем, что получит совет, просить которого она стыдилась. — Я уверена в твоей преданности — так что же ты посоветуешь?
— Я бы предупредил мистера Тресилиана, — сказал Уэйленд, — что вы находитесь здесь. Конечно, он тотчас же прискачет в сопровождении нескольких приближенных лорда Сассекса, чтобы обеспечить вашу безопасность.
— И это советуешь мне ты! — воскликнула графиня. — Отдаться под защиту Сассекса, недостойного соперника благородного Лестера? — Но затем, увидев, с каким изумлением уставился на нее Уэйленд, и испугавшись, не слишком ли сильно обнаружила она свои чувства к Лестеру, добавила: — Что же касается Тресилиана, то никогда больше не называй ему моего злосчастного имени: это лишь усилит мои беды, а его подвергнет опасностям, от коих нет спасения.
Она замолчала, но Уэйленд продолжал смотреть на нее с тревогой и сомнением, опасаясь, не лишилась ли она рассудка. Графиня заметила его взгляд, постаралась, насколько это было возможно, взять себя в руки и добавила:
— Проводи только меня до Кенилвортского замка, добрый человек, и задача твоя будет выполнена, а я уж решу, как мне быть дальше. Ты был мне верен — так вот, возьми: это по заслугам вознаградит тебя.
Она протянула ему кольцо с драгоценным камнем. Уэйленд взглянул на него, мгновение поколебался, затем вернул обратно.
— Я не гнушаюсь вашим подарком, госпожа, — ведь я всего-навсего бедняк, вынужденный, да простит мне бог, жить за счет более унизительных средств, чем щедрость такой особы, как вы. Но, как говаривал заказчикам мой старый учитель кузнец, «сперва выполни работу, а потом бери деньги». Мы еще не в Кенилвортском замке, и у вас хватит времени, чтобы расплатиться с проводником, когда, как говорится, вы будете пристроены к месту. Хотел бы я, чтобы ваша милость так же твердо могла рассчитывать на подобающий прием в замке, как на мое стремление довезти вас туда целой и невредимой. Пойду за лошадьми; но тем временем и как проводник и как врач еще раз прошу вас немного подкрепиться.
— Хорошо, хорошо, — торопливо ответила графиня. — Но только не медли, иди поскорей… «Напрасно я храбрюсь, — сказала она себе, когда Уэйленд покинул комнату, — даже этот бедняк видит, что я притворяюсь, и понимает причину моих опасений».
Затем она попыталась последовать совету своего проводника и поесть, но поневоле отказалась от этой попытки, так как едва не подавилась первым же проглоченным куском.
Минуту спустя за решетчатым окном показались лошади, и графиня уселась в седло. Как часто бывает в таких случаях, чистый воздух и перемена обстановки принесли ей облегчение.
К счастью графини, Уэйленд Смит во время своих прежних скитаний и бродячей жизни исколесил чуть ли не всю Англию и знал не только проезжие дороги, но и все тайные тропинки прекрасного Уорикширского графства. Так велики и многолюдны были толпы, стекавшиеся со всех сторон к Кенилворту, чтобы полюбоваться на въезд Елизаветы в великолепную резиденцию ее главного фаворита, что большие дороги были поистине запружены народом, недоступны для проезда, и путешественники могли продвигаться вперед только кружным путем.
Повсюду носились королевские поставщики, скупая на фермах и в селениях продукты, которые обычно требовались во время поездок королевы и за которые их владельцы должны были получить впоследствии запоздалую плату от Совета зеленого сукна. С той же целью рыскали по стране посланцы графа Лестера; его многочисленные друзья и родичи, близкие и дальние, пользовались случаем снискать расположение фаворита и слали ему в подарок огромные запасы провизии и лакомств, возы дичи, целые бочки вина, своего и заморского. Большие дороги были запружены стадами быков, овец, телят и свиней; их загромождали тяжелые телеги, оси которых трещали под грузом бочек с вином и элем, объемистых корзин с разной снедью, битой птицей, солониной и мешков с мукой. То и дело телеги сцеплялись и возникали заторы. Грубые возчики, неистово бранясь, принимались решать спор с помощью кнутов и палок; эти случайные драки обычно усмирялись поставщиком, помощником шерифа или каким-либо другим представителем власти, который начинал дубасить по башке обоих смутьянов.
Кроме того, актеры и мимы, фокусники и паяцы всех родов веселыми группами направлялись ко Дворцу царственных утех, как бродячие певцы называли Кенилворт в песнях, уже сочиненных в предвкушении ожидаемых празднеств.
Среди этой красочной толпы нищие выставляли напоказ свои истинные или мнимые страдания, подчеркивая странный, хоть и обычный контраст между тщеславной суетой и горестями человеческого существования.
Все они двигались вместе с бесконечным потоком людей, увлекаемых вперед одним лишь любопытством; грубый ремесленник в кожаном фартуке отталкивал здесь локтем нарядную, изящную даму, которая в городе давала ему работу; неотесанные мужланы подкованными сапожищами наступали на мозоли состоятельных горожан и уважаемых дворян; молочница Джоан, девица с тяжелой походкой и красными сильными руками, прокладывала себе путь среди чопорных, миловидных жеманниц — дочерей рыцарей и сквайров.
Шум и неразбериха, царившие в этой толпе, носили, однако, веселый и праздничный характер. Все шли, чтобы поглазеть и повеселиться, и все смеялись над пустячными неудобствами, которые в другое время могли бы вызвать досаду. Если не считать случайных перепалок, о которых мы упомянули, обычных среди раздражительного племени возчиков, — над всем этим скопищем людей стоял нестройный гул беспечного веселья и радости. Музыканты настраивали свои инструменты; менестрели распевали песни; заправский шут старался вовсю, с веселым гиканьем размахивая своей дубинкой; танцоры позванивали колокольчиками; крестьяне перекликались и свистели; мужчины громко смеялись; девушки пронзительно хихикали, когда грубая шутка перелетала, как волан, из одной компании в другую, подхватывалась всеми и возвращалась с противоположного края дороги обратно к тем, кто пустил ее в ход.
Нет более мучительного наказания для человека, погруженного в тяжелое раздумье, чем необходимость находиться в водовороте веселья и разгула, столь не соответствующего его чувствам. Впрочем, шум, гам и пестрота зрелища немного развлекли графиню Лестер, оказав ей печальную услугу и помешав погрузиться в размышления о ее собственных горестях или предаться ужасным предчувствиям относительно своего будущего. Она ехала как во сне, беспрекословно следуя за Уэйлендом, который с величайшей ловкостью то прокладывал ей дорогу в толпе, то останавливался, выжидая благоприятного случая, чтобы двинуться вперед, а время от времени вообще сворачивал в сторону и ехал какой-нибудь кружной тропкой, которая снова выводила их на большую дорогу, дав возможность проделать значительную часть пути с большей легкостью и быстротой.
Так они миновали замок Уорика (прекрасный памятник старины и рыцарского великолепия, до сих пор не тронутый временем), где Елизавета провела прошлую ночь и где она была намерена задержаться до полудня — часа, когда обедает вся Англия, после чего должна была проследовать в Кенилворт.
Тем временем каждая проходящая компания за что-нибудь восхваляла государыню, хотя обычно не без оттенка иронии, которая всегда более или менее свойственна нашему мнению о ближних, особенно когда они принадлежат к сильным мира сего.
— Слыхали вы, — начал один, — как милостиво она разговаривала с мистером управителем, и городским судьей, и с нашим проповедником, любезным мистером Гриффином, когда они опустились на колени перед окном ее кареты?
— Да, а плюгавому Эглайонби она заявила: «Мистер судья, мне говорили, что вы боитесь меня, но, право, вы так прекрасно перечислили мне подобающие монарху добродетели, что теперь у меня есть серьезные основания побаиваться вас…» А потом как благосклонно она приняла роскошный кошелек с двадцатью золотыми соверенами, который поначалу, казалось, не хотела брать, а в конце концов все же взяла.
— Да, да, — отозвался другой, — и мне показалось, что ее пальцы под конец сжали этот кошелек даже очень решительно; по-моему, она его как бы взвесила в руке, словно хотела сказать: «Надеюсь, монеты полноценные!»
— Напрасно беспокоилась, — вмешался третий. — Вот когда община расплачивается с каким-нибудь жалким ремесленником вроде меня, тогда они подсовывают ему обстриженные монетки. Ну, да ладно, бог все видит!.. А плюгавый судья теперь, пожалуй, вырастет на целую голову.
— Ну полно, любезный сосед, — сказал первый, — не завидуй! Елизавета — королева добрая и щедрая, она отдала свой кошелек графу Лестеру.
— Я завидую? Да провались ты за такие слова! — ответил ремесленник. — Но она того и гляди все отдаст графу Лестеру.
— Вам дурно, миледи? — спросил Уэйленд Смит и предложил графине отъехать в сторону от большой дороги, чтобы подождать, пока она придет в себя. Но, подавив чувства, вызванные в ней этой беседой и многими подобными толками, которых она наслушалась в дороге, графиня настояла, чтобы проводник ее продолжал путь в Кенилворт со всей поспешностью, какую допускали бесчисленные препятствия.
Однако тревога Уэйленда, вызванная этими повторяющимися приступами недомогания и ее очевидным душевным расстройством, с каждым часом все возрастала. Он и сам страстно желал поскорее благополучно доставить графиню в замок, где ее, несомненно, ждал теплый прием, хотя она, по-видимому, не хотела говорить, на кого именно возлагала свои надежды.
«Лишь бы мне посчастливилось благополучно избавиться от опасности, — думал он. — И если кто-нибудь еще раз увидит меня в роли телохранителя странствующей красавицы — пусть размозжит мне череп моим же кузнечным молотом!»
Наконец показался великолепный замок, на отделку которого вместе с окружающими зданиями граф Лестер, по слухам, истратил шестьдесят тысяч фунтов стерлингов — сумму, равную половине миллиона на наши теперешние деньги.
Наружная стена этой великолепной и гигантской постройки опоясывала площадь в семь акров, часть которой была отведена под обширные конюшни и роскошный сад с нарядными беседками и цветниками; остальное было занято огромным задним двором.
Сам замок, возвышающийся в центре защищенного стеной пространства, состоял из нескольких величественных и прекрасных зданий, замыкавших внутренний двор; они, видимо, были возведены в разные эпохи. На каждом из этих грандиозных сооружений красовались имена и гербы их прежних могущественных владельцев, давно уже истлевших в земле, чья история, прислушайся лишь к ней честолюбие, могла бы послужить хорошим уроком надменному фавориту, который ныне владел этим роскошным замком и расширял свои владения.