Страница:
Войдя в уже знакомую читателям гостиную, Варни потребовал у Фостера ужин и вина получше.
— А пока я схожу за Аласко, — добавил он, — у нас есть для него работа, и нужно привести его в хорошее настроение.
Фостер тяжело вздохнул при этом намеке, но не стал возражать. Старуха служанка сообщила Варни, что Аласко со времени отъезда хозяина не притрагивался ни к еде, ни к питью: он безвыходно сидит в лаборатории, как будто судьба всего мира зависит от дел, которыми он там занимается.
— Сейчас я объясню Аласко, что мир предъявляет к нему иные требования, — заявил Варни, схватив фонарь и отправляясь на поиски алхимика. После долгого отсутствия он вернулся, очень бледный, но на губах его играла обычная саркастическая усмешка.
— Наш друг, — сказал он, — улетучился.
— Как! Что ты хочешь сказать?! — воскликнул Фостер. — Удрал?! Убежал с моими сорока фунтами, которые должен был умножить в тысячу раз! Я за ним отправлю погоню!
— Я укажу тебе более верный путь, — сказал Варни.
— Что? Какой еще путь? — причитал Фостер. — Я отберу свои сорок фунтов… Я был твердо уверен, что они умножатся в тысячу раз… А теперь вернуть бы по крайней мере свою ставку.
— Тогда ступай удавись и подай жалобу на Аласко в адово судилище, потому что он перенес тяжбу туда.
— Как? Что это значит?.. Он умер?
— Да, именно так, — подтвердил Варни, — и уже распух, как положено, и лицом и телом. Он смешивал какие-то свои сатанинские зелья, и стеклянная маска, которую он всегда надевал, свалилась с его лица, так что ядовитые пары проникли в мозг и сделали свое дело.
— Sancta Maria! note 117 — воскликнул Фостер. — Да сохранит нас господь от зависти и смертного греха! Как вы думаете, успел он совершить превращение? Вы не видели слитков золота в тиглях?
— Нет, я видел только мертвую тушу. Мерзкое зрелище — он распух, словно три дня проторчал на дыбе… Брр… Дай-ка мне кубок вина.
— Я пойду… посмотрю сам, — сказал Фостер.
Он взял фонарь и бросился к двери, но, дойдя до нее, остановился в нерешительности.
— А вы не пойдете со мной? — спросил он.
— К чему? — возразил тот. — Я насмотрелся и нанюхался достаточно, чтобы испортить себе аппетит. Однако я разбил окно и впустил свежий воздух — там воняло серой и удушливыми парами, словно дьявол побывал у него в гостях.
— А вдруг это дело рук самого нечистого? — проговорил Фостер, все еще не решаясь двинуться с места. — Я слыхал, что над такими людьми он имеет полную власть.
— Ну, если даже туда и наведался сатана, который так терзает твое воображение, то все равно тебе ничто не угрожает. Разве что уж он самый ненасытный из дьяволов и ему мало двух лакомых кусков, которыми он поживился.
— Как это двух кусков? Что вы имеете в виду?
— В свое время узнаешь. Да потом ему предстоит еще одно угощение. Или ты считаешь ее слишком изнеженным блюдом для пасти дьявола? Ей, видно, нужны псалмы, арфы и серафимы.
Энтони Фостер выслушал его и медленно вернулся к столу.
— Боже мой! Сэр Ричард, неужели это должно совершиться?
— Обязательно, Энтони, или не быть тебе владельцем замка, — ответил его неумолимый соучастник.
— Я с самого начала чуял, к чему все клонится! — сказал Фостер. — Но каким образом, сэр Ричард, каким образом? Я ни за что на свете не соглашусь поднять на нее руку.
— Не виню тебя, — заметил Варни. — Я и сам не хотел бы браться за такое дело. Вот уж когда нам не хватает Аласко с его манной, да и дурня Лэмборна тоже.
— Да, кстати, а куда же запропастился Лэмборн? — вспомнил Энтони.
— Не задавай вопросов; придет время, и ты увидишься с ним, если твоя вера истинна. Однако вернемся к нашему делу. Я научу тебя, Тони, как поймать птичку. Твоя западня — ну, этот твой трап, он ведь может держаться, даже если из-под него убрать опоры?
— Ну, ясное дело, может. Конечно, пока кто-нибудь не наступит на него, — подтвердил Фостер.
— Ну, а если бы леди вздумала убежать по нему, он бы выдержал ее тяжесть?
— Он не выдержал бы и тяжести мыши, — заверил его Фостер.
— Ну, так если она умрет, пытаясь бежать, то чем же мы с тобой виноваты, мой честный Тони? Пошли спать. Завтра мы приведем наш план в исполнение.
На следующий день, с наступлением сумерек, Варни потребовал, чтобы Фостер приступил к осуществлению их замысла. Тайдера и старого слугу Фостера услали в деревню с каким-то поручением, а сам Энтони, под предлогом, что хочет осведомиться, не нужно ли чего графине, зашел к ней в комнату. Однако кротость и терпение, с какими она переносила заточение, настолько растрогали его, что он не удержался и посоветовал ей ни в коем случае не переступать порога комнаты, пока не прибудет лорд Лестер.
— Бог даст, вам недолго ждать, — добавил он.
Эми смиренно обещала покориться судьбе, и Фостер вернулся к своему жестокому сообщнику, чувствуя, что сбросил по крайней мере половину тяжкого бремени, лежавшего на его совести.
«Я предостерег ее, — думал он. — Так что напрасно расставлены силки перед птичкой!»
Поэтому он не запер дверь спальни снаружи и, под присмотром Варни, отвел опоры, поддерживавшие трап, который теперь еле-еле держался на весу. Затем они спустились вниз и стали ждать исхода. Но ожидание оказалось напрасным. Варни долго шагал взад и вперед, укутав лицо плащом; наконец он резко отбросил плащ и воскликнул:
— Только самая последняя дура может не воспользоваться таким прекрасным случаем бежать!
— Может быть, она решила дождаться возвращения супруга, — предположил Фостер.
— Верно! Совершенно верно! — воскликнул Варни, выбегая из комнаты. — Мне это и в голову не пришло.
Минуты через две Фостер, оставшийся на месте, услышал во дворе конский топот, а затем свист, каким граф обычно извещал о своем прибытии. Спустя мгновение распахнулась дверь комнаты графини, и в тот же миг галерея рухнула. Послышался глухой удар — звук тяжелого падения, стон — и все было кончено.
Варни тотчас же показался в окне и тоном, в котором сквозила неописуемая смесь ужаса и насмешки, спросил:
— Попалась птичка? Готова?
— О боже, помилуй нас! — ответил Энтони Фостер.
— Ну и дурак же ты! Твой тяжкий труд окончен, и награда тебе обеспечена. Взгляни-ка вниз: что там видно?
— Я вижу только ворох белой одежды, словно снежный сугроб. О боже!.. Шевельнула рукой!
— Швырни в нее чем-нибудь. Сбрось свой сундук с золотом, Тони, он достаточно тяжел.
— Варни, ты дьявол во плоти! — отозвался Фостер. — Не нужно ничего больше — она скончалась.
— А с ней кончились и наши заботы, — сказал Варни, входя в комнату. — Я и не думал, что могу так хорошо подражать свисту графа.
— О, если только существует небесная кара, ты заслужил ее и она не минует тебя! Ты воспользовался ее любовью, чтобы убить ее! Это все равно что сварить козленка в молоке матери!
— Фанатик ты и осел, — ответил Варни. — Давай-ка лучше подумаем, как поднять тревогу; пусть тело пока остается на месте.
Но злодеяниям их пришел конец. Сообщники еще продолжали совещаться, когда к ним ворвались Тресилиан и Роли, которых впустили Тайдер и старик слуга, захваченные в деревне.
При их появлении Фостер пустился наутек. Ему были отлично известны все закоулки и запутанные ходы старого замка, и он сумел спрятаться так, что самые тщательные поиски не привели ни к чему. Варни был захвачен на месте; однако он не обнаружил никаких признаков раскаяния, а с дьявольским злорадством указал им на останки убитой графини. В то же время он категорически отказался признать себя виновным в ее смерти.
Безграничное отчаяние, овладевшее Тресилианом при виде обезображенного, еще не остывшего трупа любимой женщины, которая совсем недавно блистала красотой, было таким бурным, что Роли пришлось насильно увести друга от места катастрофы и самому решать, что делать дальше.
При вторичном допросе Варни почти ничего не утаил ни о самом убийстве, ни о его мотивах. Свою откровенность он объяснил тем, что хотя прямых улик против него не было, однако подозрение в убийстве тяготело бы над ним всю жизнь, и одного этого подозрения было бы достаточно, чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все взлелеянные им честолюбивые замыслы.
— Я был рожден не для того, — сказал он, — чтобы доживать жизнь отверженным изгнанником. И смерть моя не послужит развлечением для низкой черни.
Эти слова дали основание предположить, что он думает о самоубийстве, и потому его лишили возможности привести свой план в исполнение. Но, подобно героям древности, Варни всегда имел при себе небольшую дозу сильнейшего яда, приготовленного, вероятно, прославленным Деметрием Аласко.
Варни проглотил это зелье ночью, и наутро его нашли мертвым. Судя по всему, агония не была мучительной; на лице его даже после смерти застыла презрительная, саркастическая усмешка.
«Нечестивому нет оков в смерти», — гласит писание.
Судьба его соучастника в преступлении долго оставалась неизвестной. Сразу после убийства Камнор-холл опустел, ибо поблизости от места, которое называли комнатой леди Дадли, по уверениям слуг, слышались стоны, вопли и другие страшные звуки.
Спустя некоторое время Дженет, не получавшая никаких вестей о своем отце, была признана полноправной хозяйкой его имущества, которое и отдала вместе со своей рукой Уэйленду — он стал теперь человеком оседлым и занимал должность при дворе Елизаветы. И лишь спустя несколько лет после того, как оба они скончались, их старший сын и наследник, производивший какие-то раскопки в Камнор-холле, обнаружил потайной ход, упиравшийся в железную дверь. Ход этот начинался за постелью в комнате леди Дадли и вел в глухую каморку, где был найден человеческий скелет, простертый на железном сундуке с золотом. Судьба Энтони Фостера теперь перестала быть загадкой. Он бросился в свое тайное убежище, забыв ключ от пружинного замка, и путь к спасению ему отрезала железная дверь, предназначавшаяся для охраны его золота — золота, за которое он заплатил спасением своей души. Там он и скончался в страшных муках. Бесспорно, стоны и вопли, которые слышались слугам, были не только плодом воображения — их испускал несчастный Фостер, который в агонии молил о помощи и избавлении.
Известие об ужасной судьбе графини сразу прервало торжества в Кенилвортском замке. Лестер удалился от двора и долгое время предавался раскаянию. Но поскольку Варни в последнем признании старательно обошел молчанием роль своего господина в убийстве, графу скорее сочувствовали, чем осуждали его. Королева в конце концов опять призвала его ко двору; он снова возвысился как государственный деятель и вернул себе все преимущества фаворита. Остальная часть его карьеры хорошо известна из истории.
Но смерть его оказалась в какой-то мере возмездием. Согласно наиболее распространенному преданию, он случайно принял яд, который предназначал для другого.
Сэр Хью Робсарт скончался вскоре после гибели дочери, завещав свое состояние Тресилиану. Но ни возможность независимой сельской жизни, ни милости, которые сулила ему Елизавета, стремившаяся удержать Тресилиана при дворе, — ничто не могло рассеять его глубокую грусть. Где бы он ни был, повсюду ему мерещился обезображенный труп той, которой он отдал свою первую и единственную любовь.
Наконец, щедро обеспечив средствами к существованию старых друзей и верных слуг, окружавших сэра Хью в Лидкот-холле, он отплыл вместе со своим другом Роли в Виргинию и безвременно погиб на чужбине — молодой годами, но состарившийся от горя.
О второстепенных действующих лицах нашего повествования нужно сказать только то, что разум Бланта прояснялся по мере того, как блекли желтые розы на его башмаках. Выполняя свой долг на войне, он отличился в качестве военачальника и чувствовал себя в своей стихии гораздо лучше, чем когда состоял при дворе. А Флибертиджиббет благодаря своему острому уму удостоился милостей и отличий на службе у Берли и Уолсингема.
— А пока я схожу за Аласко, — добавил он, — у нас есть для него работа, и нужно привести его в хорошее настроение.
Фостер тяжело вздохнул при этом намеке, но не стал возражать. Старуха служанка сообщила Варни, что Аласко со времени отъезда хозяина не притрагивался ни к еде, ни к питью: он безвыходно сидит в лаборатории, как будто судьба всего мира зависит от дел, которыми он там занимается.
— Сейчас я объясню Аласко, что мир предъявляет к нему иные требования, — заявил Варни, схватив фонарь и отправляясь на поиски алхимика. После долгого отсутствия он вернулся, очень бледный, но на губах его играла обычная саркастическая усмешка.
— Наш друг, — сказал он, — улетучился.
— Как! Что ты хочешь сказать?! — воскликнул Фостер. — Удрал?! Убежал с моими сорока фунтами, которые должен был умножить в тысячу раз! Я за ним отправлю погоню!
— Я укажу тебе более верный путь, — сказал Варни.
— Что? Какой еще путь? — причитал Фостер. — Я отберу свои сорок фунтов… Я был твердо уверен, что они умножатся в тысячу раз… А теперь вернуть бы по крайней мере свою ставку.
— Тогда ступай удавись и подай жалобу на Аласко в адово судилище, потому что он перенес тяжбу туда.
— Как? Что это значит?.. Он умер?
— Да, именно так, — подтвердил Варни, — и уже распух, как положено, и лицом и телом. Он смешивал какие-то свои сатанинские зелья, и стеклянная маска, которую он всегда надевал, свалилась с его лица, так что ядовитые пары проникли в мозг и сделали свое дело.
— Sancta Maria! note 117 — воскликнул Фостер. — Да сохранит нас господь от зависти и смертного греха! Как вы думаете, успел он совершить превращение? Вы не видели слитков золота в тиглях?
— Нет, я видел только мертвую тушу. Мерзкое зрелище — он распух, словно три дня проторчал на дыбе… Брр… Дай-ка мне кубок вина.
— Я пойду… посмотрю сам, — сказал Фостер.
Он взял фонарь и бросился к двери, но, дойдя до нее, остановился в нерешительности.
— А вы не пойдете со мной? — спросил он.
— К чему? — возразил тот. — Я насмотрелся и нанюхался достаточно, чтобы испортить себе аппетит. Однако я разбил окно и впустил свежий воздух — там воняло серой и удушливыми парами, словно дьявол побывал у него в гостях.
— А вдруг это дело рук самого нечистого? — проговорил Фостер, все еще не решаясь двинуться с места. — Я слыхал, что над такими людьми он имеет полную власть.
— Ну, если даже туда и наведался сатана, который так терзает твое воображение, то все равно тебе ничто не угрожает. Разве что уж он самый ненасытный из дьяволов и ему мало двух лакомых кусков, которыми он поживился.
— Как это двух кусков? Что вы имеете в виду?
— В свое время узнаешь. Да потом ему предстоит еще одно угощение. Или ты считаешь ее слишком изнеженным блюдом для пасти дьявола? Ей, видно, нужны псалмы, арфы и серафимы.
Энтони Фостер выслушал его и медленно вернулся к столу.
— Боже мой! Сэр Ричард, неужели это должно совершиться?
— Обязательно, Энтони, или не быть тебе владельцем замка, — ответил его неумолимый соучастник.
— Я с самого начала чуял, к чему все клонится! — сказал Фостер. — Но каким образом, сэр Ричард, каким образом? Я ни за что на свете не соглашусь поднять на нее руку.
— Не виню тебя, — заметил Варни. — Я и сам не хотел бы браться за такое дело. Вот уж когда нам не хватает Аласко с его манной, да и дурня Лэмборна тоже.
— Да, кстати, а куда же запропастился Лэмборн? — вспомнил Энтони.
— Не задавай вопросов; придет время, и ты увидишься с ним, если твоя вера истинна. Однако вернемся к нашему делу. Я научу тебя, Тони, как поймать птичку. Твоя западня — ну, этот твой трап, он ведь может держаться, даже если из-под него убрать опоры?
— Ну, ясное дело, может. Конечно, пока кто-нибудь не наступит на него, — подтвердил Фостер.
— Ну, а если бы леди вздумала убежать по нему, он бы выдержал ее тяжесть?
— Он не выдержал бы и тяжести мыши, — заверил его Фостер.
— Ну, так если она умрет, пытаясь бежать, то чем же мы с тобой виноваты, мой честный Тони? Пошли спать. Завтра мы приведем наш план в исполнение.
На следующий день, с наступлением сумерек, Варни потребовал, чтобы Фостер приступил к осуществлению их замысла. Тайдера и старого слугу Фостера услали в деревню с каким-то поручением, а сам Энтони, под предлогом, что хочет осведомиться, не нужно ли чего графине, зашел к ней в комнату. Однако кротость и терпение, с какими она переносила заточение, настолько растрогали его, что он не удержался и посоветовал ей ни в коем случае не переступать порога комнаты, пока не прибудет лорд Лестер.
— Бог даст, вам недолго ждать, — добавил он.
Эми смиренно обещала покориться судьбе, и Фостер вернулся к своему жестокому сообщнику, чувствуя, что сбросил по крайней мере половину тяжкого бремени, лежавшего на его совести.
«Я предостерег ее, — думал он. — Так что напрасно расставлены силки перед птичкой!»
Поэтому он не запер дверь спальни снаружи и, под присмотром Варни, отвел опоры, поддерживавшие трап, который теперь еле-еле держался на весу. Затем они спустились вниз и стали ждать исхода. Но ожидание оказалось напрасным. Варни долго шагал взад и вперед, укутав лицо плащом; наконец он резко отбросил плащ и воскликнул:
— Только самая последняя дура может не воспользоваться таким прекрасным случаем бежать!
— Может быть, она решила дождаться возвращения супруга, — предположил Фостер.
— Верно! Совершенно верно! — воскликнул Варни, выбегая из комнаты. — Мне это и в голову не пришло.
Минуты через две Фостер, оставшийся на месте, услышал во дворе конский топот, а затем свист, каким граф обычно извещал о своем прибытии. Спустя мгновение распахнулась дверь комнаты графини, и в тот же миг галерея рухнула. Послышался глухой удар — звук тяжелого падения, стон — и все было кончено.
Варни тотчас же показался в окне и тоном, в котором сквозила неописуемая смесь ужаса и насмешки, спросил:
— Попалась птичка? Готова?
— О боже, помилуй нас! — ответил Энтони Фостер.
— Ну и дурак же ты! Твой тяжкий труд окончен, и награда тебе обеспечена. Взгляни-ка вниз: что там видно?
— Я вижу только ворох белой одежды, словно снежный сугроб. О боже!.. Шевельнула рукой!
— Швырни в нее чем-нибудь. Сбрось свой сундук с золотом, Тони, он достаточно тяжел.
— Варни, ты дьявол во плоти! — отозвался Фостер. — Не нужно ничего больше — она скончалась.
— А с ней кончились и наши заботы, — сказал Варни, входя в комнату. — Я и не думал, что могу так хорошо подражать свисту графа.
— О, если только существует небесная кара, ты заслужил ее и она не минует тебя! Ты воспользовался ее любовью, чтобы убить ее! Это все равно что сварить козленка в молоке матери!
— Фанатик ты и осел, — ответил Варни. — Давай-ка лучше подумаем, как поднять тревогу; пусть тело пока остается на месте.
Но злодеяниям их пришел конец. Сообщники еще продолжали совещаться, когда к ним ворвались Тресилиан и Роли, которых впустили Тайдер и старик слуга, захваченные в деревне.
При их появлении Фостер пустился наутек. Ему были отлично известны все закоулки и запутанные ходы старого замка, и он сумел спрятаться так, что самые тщательные поиски не привели ни к чему. Варни был захвачен на месте; однако он не обнаружил никаких признаков раскаяния, а с дьявольским злорадством указал им на останки убитой графини. В то же время он категорически отказался признать себя виновным в ее смерти.
Безграничное отчаяние, овладевшее Тресилианом при виде обезображенного, еще не остывшего трупа любимой женщины, которая совсем недавно блистала красотой, было таким бурным, что Роли пришлось насильно увести друга от места катастрофы и самому решать, что делать дальше.
При вторичном допросе Варни почти ничего не утаил ни о самом убийстве, ни о его мотивах. Свою откровенность он объяснил тем, что хотя прямых улик против него не было, однако подозрение в убийстве тяготело бы над ним всю жизнь, и одного этого подозрения было бы достаточно, чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все взлелеянные им честолюбивые замыслы.
— Я был рожден не для того, — сказал он, — чтобы доживать жизнь отверженным изгнанником. И смерть моя не послужит развлечением для низкой черни.
Эти слова дали основание предположить, что он думает о самоубийстве, и потому его лишили возможности привести свой план в исполнение. Но, подобно героям древности, Варни всегда имел при себе небольшую дозу сильнейшего яда, приготовленного, вероятно, прославленным Деметрием Аласко.
Варни проглотил это зелье ночью, и наутро его нашли мертвым. Судя по всему, агония не была мучительной; на лице его даже после смерти застыла презрительная, саркастическая усмешка.
«Нечестивому нет оков в смерти», — гласит писание.
Судьба его соучастника в преступлении долго оставалась неизвестной. Сразу после убийства Камнор-холл опустел, ибо поблизости от места, которое называли комнатой леди Дадли, по уверениям слуг, слышались стоны, вопли и другие страшные звуки.
Спустя некоторое время Дженет, не получавшая никаких вестей о своем отце, была признана полноправной хозяйкой его имущества, которое и отдала вместе со своей рукой Уэйленду — он стал теперь человеком оседлым и занимал должность при дворе Елизаветы. И лишь спустя несколько лет после того, как оба они скончались, их старший сын и наследник, производивший какие-то раскопки в Камнор-холле, обнаружил потайной ход, упиравшийся в железную дверь. Ход этот начинался за постелью в комнате леди Дадли и вел в глухую каморку, где был найден человеческий скелет, простертый на железном сундуке с золотом. Судьба Энтони Фостера теперь перестала быть загадкой. Он бросился в свое тайное убежище, забыв ключ от пружинного замка, и путь к спасению ему отрезала железная дверь, предназначавшаяся для охраны его золота — золота, за которое он заплатил спасением своей души. Там он и скончался в страшных муках. Бесспорно, стоны и вопли, которые слышались слугам, были не только плодом воображения — их испускал несчастный Фостер, который в агонии молил о помощи и избавлении.
Известие об ужасной судьбе графини сразу прервало торжества в Кенилвортском замке. Лестер удалился от двора и долгое время предавался раскаянию. Но поскольку Варни в последнем признании старательно обошел молчанием роль своего господина в убийстве, графу скорее сочувствовали, чем осуждали его. Королева в конце концов опять призвала его ко двору; он снова возвысился как государственный деятель и вернул себе все преимущества фаворита. Остальная часть его карьеры хорошо известна из истории.
Но смерть его оказалась в какой-то мере возмездием. Согласно наиболее распространенному преданию, он случайно принял яд, который предназначал для другого.
Сэр Хью Робсарт скончался вскоре после гибели дочери, завещав свое состояние Тресилиану. Но ни возможность независимой сельской жизни, ни милости, которые сулила ему Елизавета, стремившаяся удержать Тресилиана при дворе, — ничто не могло рассеять его глубокую грусть. Где бы он ни был, повсюду ему мерещился обезображенный труп той, которой он отдал свою первую и единственную любовь.
Наконец, щедро обеспечив средствами к существованию старых друзей и верных слуг, окружавших сэра Хью в Лидкот-холле, он отплыл вместе со своим другом Роли в Виргинию и безвременно погиб на чужбине — молодой годами, но состарившийся от горя.
О второстепенных действующих лицах нашего повествования нужно сказать только то, что разум Бланта прояснялся по мере того, как блекли желтые розы на его башмаках. Выполняя свой долг на войне, он отличился в качестве военачальника и чувствовал себя в своей стихии гораздо лучше, чем когда состоял при дворе. А Флибертиджиббет благодаря своему острому уму удостоился милостей и отличий на службе у Берли и Уолсингема.
КОММЕНТАРИИ
Первые упоминания о романе «Кенилворт» встречаются в письмах Скотта от 20 августа и 10 сентября 1820 года: он просит своего издателя Констебла выписать сведения о деревне и замке Камнор из старинной хроники «Magna Britannia» («Великая Британия») или из аналогичных ей трудов, «Я хочу быть по возможности точен в описании местности», — пишет Вальтер Скотт. Писатель тщательно изучил присланные ему материалы, и в январе 1821 года роман увидел свет.
Десять лет спустя, при подготовке полного собрания своих сочинений, романист в предисловии к «Кенилворту» объяснял, что принялся за историю королевы Елизаветы под впечатлением успеха своей книги «Аббат», посвященной несчастной сопернице английской королевы — Марии Стюарт. Сам автор хотел озаглавить свое произведение «Камнорский замок», но по совету Констебла он назвал его «Кенилворт».
Когда Елизавета (1558-1603) пришла к власти, обстановка в стране была сложной: отягощенная большим государственным долгом, не обладающая ни военной, ни политической силой, раздираемая религиозными распрями между католиками и протестантами, Англия испытывала серьезные трудности, как внешние, так и внутренние.
Продолжая и углубляя абсолютистские традиции первых Тюдоров, Елизавета опиралась на новое дворянство и буржуазию и ограничивала притязания знати. Она окружила себя способными и осторожными советниками (в их числе был обрисованный в романе Сесил, лорд Берли), сумела добиться щедрой финансовой поддержки парламента. В целом политика королевы способствовала укреплению государства.
Именно в эту эпоху, на основе быстро развивающихся буржуазных отношений, Англия становится передовой торговой и морской державой. Проявлением ее могущества был разгром в 1588 году испанского флота (Непобедимой армады), посланного для вторжения в Англию.
Оборотной стороной царствования Елизаветы были деспотизм, произвол и разнузданная эксплуатация народных низов. Массовые огораживания сгоняли с земли сотни тысяч крестьян; экспроприированный рабочий люд подвергался кровавым преследованиям за «бродяжничество» и с помощью варварского законодательства обрекался на тяжелые полукрепостные работы. Непокорность власти, религиозной или светской, каралась изощренными пытками и казнями. Однако, отмечая «зверства Елизаветы», К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. Госполитиздат, 1948, стр. 194. указывая на «гнусный характер ее правления» и «бедствия народа в ее царствование», Архив Маркса и Энгельса, т. VII. Госполитиздат, 1940, стр. 379. Маркс считает «пребывание ее у власти вопросом национального значения». Там же.
Королева отличалась скупостью, но любила внешний блеск и великолепие. Ее двор был окружен знатными вельможами, учеными и поэтами. Три тысячи молодых аристократов получали вознаграждение от Елизаветы, требовавшей в ответ преданности и повиновения. По капризу монархини создавались и рушились карьеры, выдвигались счастливцы, дотоле неизвестные, лишались прав и привилегий недавние фавориты. Описанный в романе блистательный дебют Уолтера Роли, поэта, воина, государственного деятеля, хорошо передает нравы двора, где от ступеней эшафота до ступеней трона был только один шаг.
Таким образом, эпоха, воспроизведенная Скоттом, была эпохой кричащих противоречий между возрастающим богатством нового дворянства и буржуазии, с одной стороны, и разорением крестьянства — с другой, между пышностью двора и плачевным положением народа, между расцветом культуры Возрождения и невежеством масс. Это была эпоха успехов и поражений, огромных завоеваний мысли и преступного пренебрежения к ценности человеческой жизни, эпоха торжества индивидуализма, породившая людей, одинаково сильных в добре и зле.
На страницах «Кенилворта», как живая, воскресает елизаветинская Англия во всем ее блеске и нищете. Конечно, Вальтер Скотт, лояльный сторонник монархии, твердо руководится наставлением, заимствованным им для эпиграфа к роману из комедии Шеридана «Критик»: «Надеюсь, никакого злословия по адресу королевы Елизаветы?» Облик ее представлен в романе с известной осторожностью. Тем не менее черты самодержца, необузданного в милости и ненависти, податливого к лести и клевете, проступают так же отчетливо, как государственный ум, твердость и энергия Елизаветы.
Теснейшая зависимость всего ее психического склада от особенностей времени, от ее положения абсолютной монархини раскрыты Скоттом со свойственной ему проницательностью. Любовь к крупной политической игре, стремление «разделять и властвовать», беспринципность и лицемерие представлены как характерные черты неограниченного деспота, который строит свою политику на балансировании между борющимися классами и группировками.
Скотт почти ничего не говорит о положении простого народа, но всесилие высших классов показано так, что очевидно становится бесправие низших и ничтожное значение жизни обыкновенного человека. Видавший виды Гозлинг, хозяин гостиницы, объясняет неискушенному Тресилиану, что у него, при всей правоте его дела, нет ни тени надежды на успех, раз его противником оказывается приближенный графа Лестера, любимца самой королевы.
В то же время весь ход повествования позволяет понять, что, как ни подавлен народ, он оказывает влияние на историческое развитие; Елизавета не раз говорит, что сильна его поддержкой, он составляет фон для важнейших событий романа — судьбу героев, Тресилиана и Эми, решает помощь простых людей: Дженет, Флибертиджиббета, Уэйленда Смита. Последнему писатель придает чудесную силу и ловкость — черты, вдохновленные фольклорными источниками этого образа. Демократические симпатии Скотта, понимание роли народа в движении истории ощущаются и в этом романе. Простолюдины здесь ропщут на неравенство и несправедливость, они судят и рядят о королеве смелее, чем знатные господа, замечая, например, как охотно принимает она тяжелый кошель с золотом, преподнесенный ей горожанами.
Исторической правде нимало не противоречат явные анахронизмы, сознательно допущенные ради воплощения художественного замысла писателя. Для более яркой характеристики эпохи Скотт выводит Шекспира в числе поэтов, приветствующих Лестера в день его торжества над могущественным лордом Сассексом, хотя драматургу в ту пору было только одиннадцать лет; персонажи романа цитируют его пьесы, тогда еще не написанные. Также ради драматизации повествования сближены события, фактически далеко друг от друга отстоящие: Лестер женился на Эми Робсарт не в 1575 году, незадолго до кенилвортских празднеств, а в 1550 году — то есть за несколько лет до того, как замок Кенилворт стал его собственностью.
В предисловии к роману Скотт сообщает, что использовал ряд источников, но ссылается только на два. Некоторые другие источники перечислены в авторских комментариях к «Кенилворту». Известно также, что в 1808 г. Скотт опубликовал мемуары Роберта Кери, историю фаворитов королевы Елизаветы Р. Наунтона, а в 1821 г. издал «Письмо Лейнема с описанием пышных празднеств в Кенилвортском замке в 1575 г.». Автор письма выведен в качестве одного из немногих комических персонажей романа, а само письмо, наряду с «Королевскими развлечениями при кенилвортском дворе» Джорджа Гаскойна (1575) и инвентарным перечислением мебели и убранства замка, помогло Скотту добиться той точности деталей, в которой он усматривал непременный долг романиста. балладу Микла «Замок Камнор-холл», где описана насильственная смерть жены графа Лестера (опубликована Эвансом в сборнике «Старые баллады», 1784), и на книгу Эшмоула «Беркширские древности» (1707). Согласно этой книге, убийство было совершено Ричардом Варни и Энтони Фостером по приказу Лестера, который хотел устранить единственное препятствие к своему браку с королевой.
Однако позднейшими историками установлено, что Эшмоул некритически следует написанному врагами графа памфлету «Государство Лестера» (1568), и показания его поэтому не могут считаться достоверными. Так, вопреки Эшмоулу (и Скотту), брак Эми не был тайным — о нем хорошо знала королева и весь двор. Но супруги действительно жили врозь — Лестер в Лондоне, а Эми — за городом, в управляемом Фостером Камнорском замке, где она и умерла.
Однако, отступая от фактов, Скотт не погрешил против истины характеров и отношений. В 1572 году Лестер действительно тайно вступил во второй, а в 1576 году — в третий брак, вызвавший у Елизаветы припадок ярости, подобный тому, который описывает Скотт в своем романе. Образ этого ловкого карьериста, который, по словам Маркса, «тридцать лет грабил Англию», представлен писателем в несколько более выгодном свете. Его предательство по отношению к жене приписано влиянию его слуги и наперсника Варни, наделенного чертами шекспировского Яго. Романист объяснял, что смягчил вину своего героя в интересах реализма, не допускающего изображения абсолютных злодеев. Рисуя его способность к самообману, анализируя борьбу любви и честолюбия в его душе, показывая, как слепая привязанность королевы позволяла ему злоупотреблять своим положением вершителя судеб, Скотт создает образ большого социального и психологического значения.
Подлинные черты исторической Эми Робсарт известны мало. Трогательная история о непризнанном союзе провинциальной красавицы с одним из первых лордов государства целиком вымышлена. Вместе с тем Эми изображена более реалистически, чем такие условно-поэтические героини Скотта, как Ровена («Айвенго») или Изабелла («Квентин Дорвард»). Скотт подчеркивает, что отсутствие самостоятельности, беспомощность в решительные минуты жизни были неизбежным следствием воспитания, не внушившего ей ни серьезных интересов, ни самообладания.
В своем невольном столкновении со всесильной монархиней Эми, как показывает Скотт, была обречена заранее, и писатель с замечательной прозорливостью подчиняет этому трагическому конфликту композицию своего романа. Сочетая вымысел и правду, верность истории с творческой фантазией, Вальтер Скотт создает одно из своих самых замечательных и широкоизвестных произведений.
Н. Дьяконова
Стр. 7. Робертсон Уильям (1721-1798) — историк, автор «Истории Шотландии в царствование королевы Марии и короля Иакова VI» (1759) и других трудов.
Стр. 8. Лестер — Роберт Дадли, граф Лестер (1532-1588) — фаворит английской королевы Елизаветы I (1558-1603), младший сын герцога Нортумберленда. После казни отца (1553) Лестер был заточен в Тауэр, но вскоре освобожден. При Елизавете он достиг высоких постов и почестей, в 1568 г. лицемерно поддерживал заговор Норфолка в пользу Марии Стюарт, а затем выдал заговорщиков Елизавете. История его брака с Эми Робсарт, как она изложена в романе, далека от истины. Лестер женился на Эми еще в царствование Эдуарда VI, в 1550 г., и брак этот не был тайным. В 1560 г. Эми умерла двадцати восьми лет от роду при неясных обстоятельствах, и расчеты Лестера на брак с королевой могли стать причиной этой смерти, хотя прямых доказательств тому нет. Титул графа Лестера он получил в 1564 г., так что Эми Робсарт не могла называться графиней Лестер. После смерти Эми Лестер дважды был женат, и оба эти брака были тайными. В 1573 г. он женился на вдове лорда Шеффилда, смерть которого приписывали отравлению по приказу Лестера. Овдовев вторично, Лестер в 1578 г. женился на вдове графа Эссекса. В 1585 г. Лестер был назначен главнокомандующим английскими войсками в Нидерландах. В 1586 г. он принудил голландцев провозгласить его штатгальтером и пытался сосредоточить в своих руках неограниченную власть, в связи с чем в 1587 г. был отозван Елизаветой в Англию.
Эшмоул Элиас (1617-1692) — собиратель древностей, автор исторических и мистико-астрологических сочинений.
…монахам Эбингдона. — Эбингдон — небольшой городок в графстве Беркшир, неподалеку от Оксфорда. Монастырь в Эбингдоне — один из старейших в Англии.
…после упразднения монастырей… — Во время антикатолической реформы, проведенной Генрихом VIII (1509-1547), была отменена верховная власть римского папы и. главой реформированной (англиканской) церкви стал король (1534), чем значительно усилилась его власть. Упразднение монастырей обогатило корону. Принадлежавший Эбингдонскому монастырю замок Камнор-холл был впоследствии передан придворному врачу Генриха VIII Джорджу Оуэну (ум. в 1558 г.).
Энтони Фостер (ум. в 1572 г.) — лицо историческое. Надгробная надпись на могиле Фостера свидетельствует, что это был человек благородного происхождения, который знал языки, любил музыку и садоводство. Таким образом, Фостер в романе имеет очень мало общего с историческим лицом. Известно также, что в 1563 г. ему были пожалованы церковные земли, а в 1572 г. он купил Камнор-холл у сына Джорджа Оуэна — Уильяма.
Стр. 9. Ричард Варни. — Исторический Ричард Варни, который в 1572 г. получил важное судейское звание, а в 1575 г. умер, также имеет мало общего с лицом, действующим в романе.
Уолтер Бэйли (1529-1592) — придворный врач Елизаветы.
Стр. 10. Коронер — судебный следователь по делам о лицах, умерших насильственной смертью или при невыясненных обстоятельствах.
Стр. 11. Бэбингтон Фрэнсис (ум. 1569) — капеллан графа Лестера; будучи обвинен в тайной принадлежности к католицизму, бежал из Англии.
Бейкер Ричард (1568-1645) — английский историк, автор «Хроники королей Англии» (1643).
…была рассказана Беном Джонсоном Дрэммонду из Хоторндена… — Джонсон Бен (1573-1637) — выдающийся английский драматург. Дрэммонд из Хоторндена, Уильям (1585-1649) — шотландский поэт, большую часть своей жизни проведший в своем поместье Хоторнден. Имеется в виду его книга «Беседы с Беном Джонсоном», поводом к появлению которой послужило посещение Беном Джонсоном Хоторндена в 1619 г.
Десять лет спустя, при подготовке полного собрания своих сочинений, романист в предисловии к «Кенилворту» объяснял, что принялся за историю королевы Елизаветы под впечатлением успеха своей книги «Аббат», посвященной несчастной сопернице английской королевы — Марии Стюарт. Сам автор хотел озаглавить свое произведение «Камнорский замок», но по совету Констебла он назвал его «Кенилворт».
Когда Елизавета (1558-1603) пришла к власти, обстановка в стране была сложной: отягощенная большим государственным долгом, не обладающая ни военной, ни политической силой, раздираемая религиозными распрями между католиками и протестантами, Англия испытывала серьезные трудности, как внешние, так и внутренние.
Продолжая и углубляя абсолютистские традиции первых Тюдоров, Елизавета опиралась на новое дворянство и буржуазию и ограничивала притязания знати. Она окружила себя способными и осторожными советниками (в их числе был обрисованный в романе Сесил, лорд Берли), сумела добиться щедрой финансовой поддержки парламента. В целом политика королевы способствовала укреплению государства.
Именно в эту эпоху, на основе быстро развивающихся буржуазных отношений, Англия становится передовой торговой и морской державой. Проявлением ее могущества был разгром в 1588 году испанского флота (Непобедимой армады), посланного для вторжения в Англию.
Оборотной стороной царствования Елизаветы были деспотизм, произвол и разнузданная эксплуатация народных низов. Массовые огораживания сгоняли с земли сотни тысяч крестьян; экспроприированный рабочий люд подвергался кровавым преследованиям за «бродяжничество» и с помощью варварского законодательства обрекался на тяжелые полукрепостные работы. Непокорность власти, религиозной или светской, каралась изощренными пытками и казнями. Однако, отмечая «зверства Елизаветы», К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. Госполитиздат, 1948, стр. 194. указывая на «гнусный характер ее правления» и «бедствия народа в ее царствование», Архив Маркса и Энгельса, т. VII. Госполитиздат, 1940, стр. 379. Маркс считает «пребывание ее у власти вопросом национального значения». Там же.
Королева отличалась скупостью, но любила внешний блеск и великолепие. Ее двор был окружен знатными вельможами, учеными и поэтами. Три тысячи молодых аристократов получали вознаграждение от Елизаветы, требовавшей в ответ преданности и повиновения. По капризу монархини создавались и рушились карьеры, выдвигались счастливцы, дотоле неизвестные, лишались прав и привилегий недавние фавориты. Описанный в романе блистательный дебют Уолтера Роли, поэта, воина, государственного деятеля, хорошо передает нравы двора, где от ступеней эшафота до ступеней трона был только один шаг.
Таким образом, эпоха, воспроизведенная Скоттом, была эпохой кричащих противоречий между возрастающим богатством нового дворянства и буржуазии, с одной стороны, и разорением крестьянства — с другой, между пышностью двора и плачевным положением народа, между расцветом культуры Возрождения и невежеством масс. Это была эпоха успехов и поражений, огромных завоеваний мысли и преступного пренебрежения к ценности человеческой жизни, эпоха торжества индивидуализма, породившая людей, одинаково сильных в добре и зле.
На страницах «Кенилворта», как живая, воскресает елизаветинская Англия во всем ее блеске и нищете. Конечно, Вальтер Скотт, лояльный сторонник монархии, твердо руководится наставлением, заимствованным им для эпиграфа к роману из комедии Шеридана «Критик»: «Надеюсь, никакого злословия по адресу королевы Елизаветы?» Облик ее представлен в романе с известной осторожностью. Тем не менее черты самодержца, необузданного в милости и ненависти, податливого к лести и клевете, проступают так же отчетливо, как государственный ум, твердость и энергия Елизаветы.
Теснейшая зависимость всего ее психического склада от особенностей времени, от ее положения абсолютной монархини раскрыты Скоттом со свойственной ему проницательностью. Любовь к крупной политической игре, стремление «разделять и властвовать», беспринципность и лицемерие представлены как характерные черты неограниченного деспота, который строит свою политику на балансировании между борющимися классами и группировками.
Скотт почти ничего не говорит о положении простого народа, но всесилие высших классов показано так, что очевидно становится бесправие низших и ничтожное значение жизни обыкновенного человека. Видавший виды Гозлинг, хозяин гостиницы, объясняет неискушенному Тресилиану, что у него, при всей правоте его дела, нет ни тени надежды на успех, раз его противником оказывается приближенный графа Лестера, любимца самой королевы.
В то же время весь ход повествования позволяет понять, что, как ни подавлен народ, он оказывает влияние на историческое развитие; Елизавета не раз говорит, что сильна его поддержкой, он составляет фон для важнейших событий романа — судьбу героев, Тресилиана и Эми, решает помощь простых людей: Дженет, Флибертиджиббета, Уэйленда Смита. Последнему писатель придает чудесную силу и ловкость — черты, вдохновленные фольклорными источниками этого образа. Демократические симпатии Скотта, понимание роли народа в движении истории ощущаются и в этом романе. Простолюдины здесь ропщут на неравенство и несправедливость, они судят и рядят о королеве смелее, чем знатные господа, замечая, например, как охотно принимает она тяжелый кошель с золотом, преподнесенный ей горожанами.
Исторической правде нимало не противоречат явные анахронизмы, сознательно допущенные ради воплощения художественного замысла писателя. Для более яркой характеристики эпохи Скотт выводит Шекспира в числе поэтов, приветствующих Лестера в день его торжества над могущественным лордом Сассексом, хотя драматургу в ту пору было только одиннадцать лет; персонажи романа цитируют его пьесы, тогда еще не написанные. Также ради драматизации повествования сближены события, фактически далеко друг от друга отстоящие: Лестер женился на Эми Робсарт не в 1575 году, незадолго до кенилвортских празднеств, а в 1550 году — то есть за несколько лет до того, как замок Кенилворт стал его собственностью.
В предисловии к роману Скотт сообщает, что использовал ряд источников, но ссылается только на два. Некоторые другие источники перечислены в авторских комментариях к «Кенилворту». Известно также, что в 1808 г. Скотт опубликовал мемуары Роберта Кери, историю фаворитов королевы Елизаветы Р. Наунтона, а в 1821 г. издал «Письмо Лейнема с описанием пышных празднеств в Кенилвортском замке в 1575 г.». Автор письма выведен в качестве одного из немногих комических персонажей романа, а само письмо, наряду с «Королевскими развлечениями при кенилвортском дворе» Джорджа Гаскойна (1575) и инвентарным перечислением мебели и убранства замка, помогло Скотту добиться той точности деталей, в которой он усматривал непременный долг романиста. балладу Микла «Замок Камнор-холл», где описана насильственная смерть жены графа Лестера (опубликована Эвансом в сборнике «Старые баллады», 1784), и на книгу Эшмоула «Беркширские древности» (1707). Согласно этой книге, убийство было совершено Ричардом Варни и Энтони Фостером по приказу Лестера, который хотел устранить единственное препятствие к своему браку с королевой.
Однако позднейшими историками установлено, что Эшмоул некритически следует написанному врагами графа памфлету «Государство Лестера» (1568), и показания его поэтому не могут считаться достоверными. Так, вопреки Эшмоулу (и Скотту), брак Эми не был тайным — о нем хорошо знала королева и весь двор. Но супруги действительно жили врозь — Лестер в Лондоне, а Эми — за городом, в управляемом Фостером Камнорском замке, где она и умерла.
Однако, отступая от фактов, Скотт не погрешил против истины характеров и отношений. В 1572 году Лестер действительно тайно вступил во второй, а в 1576 году — в третий брак, вызвавший у Елизаветы припадок ярости, подобный тому, который описывает Скотт в своем романе. Образ этого ловкого карьериста, который, по словам Маркса, «тридцать лет грабил Англию», представлен писателем в несколько более выгодном свете. Его предательство по отношению к жене приписано влиянию его слуги и наперсника Варни, наделенного чертами шекспировского Яго. Романист объяснял, что смягчил вину своего героя в интересах реализма, не допускающего изображения абсолютных злодеев. Рисуя его способность к самообману, анализируя борьбу любви и честолюбия в его душе, показывая, как слепая привязанность королевы позволяла ему злоупотреблять своим положением вершителя судеб, Скотт создает образ большого социального и психологического значения.
Подлинные черты исторической Эми Робсарт известны мало. Трогательная история о непризнанном союзе провинциальной красавицы с одним из первых лордов государства целиком вымышлена. Вместе с тем Эми изображена более реалистически, чем такие условно-поэтические героини Скотта, как Ровена («Айвенго») или Изабелла («Квентин Дорвард»). Скотт подчеркивает, что отсутствие самостоятельности, беспомощность в решительные минуты жизни были неизбежным следствием воспитания, не внушившего ей ни серьезных интересов, ни самообладания.
В своем невольном столкновении со всесильной монархиней Эми, как показывает Скотт, была обречена заранее, и писатель с замечательной прозорливостью подчиняет этому трагическому конфликту композицию своего романа. Сочетая вымысел и правду, верность истории с творческой фантазией, Вальтер Скотт создает одно из своих самых замечательных и широкоизвестных произведений.
Н. Дьяконова
Стр. 7. Робертсон Уильям (1721-1798) — историк, автор «Истории Шотландии в царствование королевы Марии и короля Иакова VI» (1759) и других трудов.
Стр. 8. Лестер — Роберт Дадли, граф Лестер (1532-1588) — фаворит английской королевы Елизаветы I (1558-1603), младший сын герцога Нортумберленда. После казни отца (1553) Лестер был заточен в Тауэр, но вскоре освобожден. При Елизавете он достиг высоких постов и почестей, в 1568 г. лицемерно поддерживал заговор Норфолка в пользу Марии Стюарт, а затем выдал заговорщиков Елизавете. История его брака с Эми Робсарт, как она изложена в романе, далека от истины. Лестер женился на Эми еще в царствование Эдуарда VI, в 1550 г., и брак этот не был тайным. В 1560 г. Эми умерла двадцати восьми лет от роду при неясных обстоятельствах, и расчеты Лестера на брак с королевой могли стать причиной этой смерти, хотя прямых доказательств тому нет. Титул графа Лестера он получил в 1564 г., так что Эми Робсарт не могла называться графиней Лестер. После смерти Эми Лестер дважды был женат, и оба эти брака были тайными. В 1573 г. он женился на вдове лорда Шеффилда, смерть которого приписывали отравлению по приказу Лестера. Овдовев вторично, Лестер в 1578 г. женился на вдове графа Эссекса. В 1585 г. Лестер был назначен главнокомандующим английскими войсками в Нидерландах. В 1586 г. он принудил голландцев провозгласить его штатгальтером и пытался сосредоточить в своих руках неограниченную власть, в связи с чем в 1587 г. был отозван Елизаветой в Англию.
Эшмоул Элиас (1617-1692) — собиратель древностей, автор исторических и мистико-астрологических сочинений.
…монахам Эбингдона. — Эбингдон — небольшой городок в графстве Беркшир, неподалеку от Оксфорда. Монастырь в Эбингдоне — один из старейших в Англии.
…после упразднения монастырей… — Во время антикатолической реформы, проведенной Генрихом VIII (1509-1547), была отменена верховная власть римского папы и. главой реформированной (англиканской) церкви стал король (1534), чем значительно усилилась его власть. Упразднение монастырей обогатило корону. Принадлежавший Эбингдонскому монастырю замок Камнор-холл был впоследствии передан придворному врачу Генриха VIII Джорджу Оуэну (ум. в 1558 г.).
Энтони Фостер (ум. в 1572 г.) — лицо историческое. Надгробная надпись на могиле Фостера свидетельствует, что это был человек благородного происхождения, который знал языки, любил музыку и садоводство. Таким образом, Фостер в романе имеет очень мало общего с историческим лицом. Известно также, что в 1563 г. ему были пожалованы церковные земли, а в 1572 г. он купил Камнор-холл у сына Джорджа Оуэна — Уильяма.
Стр. 9. Ричард Варни. — Исторический Ричард Варни, который в 1572 г. получил важное судейское звание, а в 1575 г. умер, также имеет мало общего с лицом, действующим в романе.
Уолтер Бэйли (1529-1592) — придворный врач Елизаветы.
Стр. 10. Коронер — судебный следователь по делам о лицах, умерших насильственной смертью или при невыясненных обстоятельствах.
Стр. 11. Бэбингтон Фрэнсис (ум. 1569) — капеллан графа Лестера; будучи обвинен в тайной принадлежности к католицизму, бежал из Англии.
Бейкер Ричард (1568-1645) — английский историк, автор «Хроники королей Англии» (1643).
…была рассказана Беном Джонсоном Дрэммонду из Хоторндена… — Джонсон Бен (1573-1637) — выдающийся английский драматург. Дрэммонд из Хоторндена, Уильям (1585-1649) — шотландский поэт, большую часть своей жизни проведший в своем поместье Хоторнден. Имеется в виду его книга «Беседы с Беном Джонсоном», поводом к появлению которой послужило посещение Беном Джонсоном Хоторндена в 1619 г.