Ван Ластбадер Эрик. Черное сердце

   Киеу, глядя куда-то в сторону, двигался к груше. Подойдя приблизительно на два фута, он с такой стремительностью взмахнул левой рукой, что любой, который бы при этом присутствовал, счел бы, что никакого движения и не было, что это только мираж.
   Однако груша на огромной скорости отлетела от Киеу, а он, заведя за голову руку с зажатым в ней инструментом, из которого от резкого движения вылетел стальной прут трех футов длиной, движением кисти послал инструмент вперед. Раздался резкий свистящий звук, и прут с огромной силой ударил по летавшей, словно маятник тяжеленной груше. Киеу кружил вокруг груши, методично нанося удары, терзая ее шкуру. Тяжелая цепь, на которой висела груша, жалобно скрипела.
   Ярость сжигала его сердце. В сердце его была незаживающая, гниющая рана, края которой были чернее ночи.
   Его глаза были плотно закрыты, мускулы напряжены, он вновь чувствовал жаркий влажный воздух Пномпеня. Он видел себя, сидевшим по-турецки и смотревшим на Малис. Она танцевала, в ее волосах играли блики света, руки ее совершали бесконечные волнообразные движения, тело изгибалось. Она идет, движется к нему...
   Нет, нет, нет... Теперь лишь это повторял он, снова и снова нанося разящие удары, пот бежал по его гибкому, мускулистому телу.
   Отвергнут, отвергнут, отвергнут - кричал его разум. И Джой отвергнута тоже. Как это все ужасно...
   Откуда-то сверху раздался звук, и он обернулся. Взгляд его был черен и пуст. Киеу стоял, широко расставив ноги, занеся над головой для очередного удара прут.
   Человек, стоявший на верхней ступеньке лестницы, помедлил, будто не решаясь, потом все же спустился. Киеу увидел, что это была Джой Трауэр.
   - Ой, - сказала она, - а я и не знала, что здесь кто-то есть.
   Киеу вернулся к занятиям. Лицо его блестело от пота. Джой постояла немного, вздрагивая при каждом ударе, потом собралась было уйти, но передумала.
   - Ужин готов...
   Киеу кивнул. Он продолжал наносить удары по тяжелой кожаной груше.
   - Но если вы... - Джой помолчала, - я знаю, что вы занимаетесь каждый день, - стальная плеть с чавканьем вгрызалась в кожу, - и я не хочу вам мешать, - ее взгляд не отрывался от Киеу. - Я бы никогда не посмела беспокоить вас во время молитвы.
   Пот лил с него градом, он сбросил черную блузу. Спина и грудь его блестели.
   - Я не знаю, что случилось, - говорила Джой, не обращая внимания на его молчание, - но я вдруг почувствовала себя такой одинокой в пустом доме, "чавк", "чавк" вгрызалась плеть. - Извините, что я пришла, но мне... мне захотелось хоть с кем-то пообщаться.
   Киеу опустил прут. Ярость еще клокотала в нем, но уже не так бурно физическая нагрузка на время изгнала из него демонов. Он повернулся к ней лицом. Дыхание его было теперь совершенно ровным.
   - Конечно, вам не понравится то, что я вам сейчас скажу, но с ним я не чувствую себя счастливой... Он не может сделать меня счастливой, - это вырвалось у нее непроизвольно, и она отвела глаза.
   Господи, она и Макоумер... Они бесконечно кружили вокруг друг друга, словно искали что-то, что им никогда не суждено найти. Как неловко получилось... Почему ей просто не повернуться и не уйти из подвала? Но она не могла подняться наверх, одиночество подавляло ее. Или за ее нежеланием уходить стояла иная причина?
   - Ну скажите хоть что-нибудь, - проговорила она, подняв на него глаза. Хоть что-нибудь... - и умолкла. Его взгляд поглотил ее разум, ее тело, ее чувства. Он словно опалил ее жаром, сила его личности преодолела разделявшее их расстояние и коснулась ее, словно невидимая рука. Она почувствовала, как напряглись мышцы на внутренней стороне ее бедер.
   Да, думал Киеу, Макоумер не сделал ее счастливой. Возможно, это не его вина. Природа - тот зверь, которого укротить невозможно. Макоумер был гением по природе своей, и он по-настоящему любил Киеу - без этого он не был бы Макоумером, а Киеу был бы мертв, как мертвы Сам и Малис, как вся его семья, погребенная в истерзанной земле Кампучии.
   Киеу знал свой долг. Если он доставит Джой радость, если он рассеет ее боль, тем самым он отблагодарит Макоумера. Он знал, как важны для Макоумера Джой и ее брат. Если Джой не найдет удовлетворения в стенах этого дома, она станет искать его где-то на стороне. Такого Киеу позволить не мог.
   Он видел ее слезы, он понял ее боль. То, что он должен и может совершить, он совершит ради Макоумера. И если он не даст Джой то, чего она жаждет, он оскорбит Макоумера.
   - Вы должны научиться слышать большее, чем слова. Вы должны научиться слушать не только ушами, но глазами и сердцем, - он подошел к ней достаточно близко, чтобы почувствовать трепет ее тела, биение сердца - то ли от страха, то ли от волнения.
   Ей вдруг показалось, что стены вокруг ожили, задышали, она услышала басовитое рокотание кондиционера, почувствовала на щеке дуновение ветерка из невидимой щели. Она глубоко вдохнула запах этой комнаты - запах влажности, смешанной с каким-то резким ароматом.
   Но острее всего она по-прежнему чувствовала взгляд Киеу. Его глаза были черными, блестящими и бездонными, она видела в них свое отражение - и не узнавала себя.
   Ей вдруг стало ужасно жарко, лоб и верхняя губа покрылись капельками пота и, прежде чем она успела что-то сообразить, Киеу наклонился к ней, и, заведя ей за голову свой стальной прут, притянул ее к себе. Она почувствовала, как его язык начал слизывать бисеринки пота с ее губ и лба. Это было настолько острое ощущение, что она застонала, колени у нее подогнулись, она откинулась назад и упала бы, если бы ее не поддерживал прут. Прут был горячим, как и ее тело.
   Она смотрела на Киеу и, как ей казалось, видела его впервые. Она увидела, что на груди его совершенно нет волос, и это настолько ее поразило, что она протянула руку и провела ладонью по его гладкой мускулистой поверхности. И вскрикнула - рука ее словно погрузилась в пылающую реку, и огонь этот передался ей, пробежал по всему телу и жарким озером разлился у нее между ног.
   Он снова попытался наклониться к ней, но она не хотела отрывать от него взгляда и удерживала его вытянутой рукой. Его кожа казалась бронзовой, и когда она смотрела в его глаза, ей казалось, что она смотрит на солнце.
   Она лишилась всякой воли, вся плоть ее превратилась в горячую густую жидкость, по которой пробегали волны страсти. Голова кружилась, стала легкой-легкой, а бедра и ноги налились тяжестью. Она переставала быть самой собой, она стала фантомом, плодом чьего-то воображения, и, глядя в глаза Киеу, она поняла, чьего.
   Его невыносимо жаркие губы коснулись ее губ, и веки ее опустились, опали, словно тяжелые крылья. Он медленно притянул ее к себе и начал тихо поглаживать внизу живота - она вспомнила сиамского кота, который был у нее в детстве: как этот кот урчал и изгибался, когда она поглаживала его за острыми ушками. Господи, сейчас она походила на этого кота!
   Она задрожала и обняла его за шею - теперь уже она сама притягивала его к себе, все плотнее, плотнее, она жадно приникла к его губам - жизнь с Макоумером развила в ней ненасытную жажду.
   Их тела прильнули друг к другу, и она ощущала его восставшую плоть, словно он весь превратился в этот огромный орган, и она, одной рукой приподнимая подол платья, шептала: "Сюда, сюда". Ее экстаз рос, она впервые в жизни стала молить мужчину войти в нее. Почувствовать его, ощутить его внутри себя, раскрыться его глубокому и горячему проникновению - вот чего ждала она сейчас больше всего на свете.
   И наконец она почувствовала его у входа и, закричав от восторга, обхватила его могучий орган, ощутив на пальцах его и свою влагу.
   Она вскарабкалась на него, повинуясь первобытному инстинкту, весь лоск цивилизации слетел с нее, она обхватила его спину ногами, и, подталкивая его пятками, буквально впихнула в себя.
   Ее страсть начала уже отзываться в нем, но Киеу вновь почувствовал привычную в этих ситуациях боль. Внутри него все опять умерло, похолодело, и хотя он исправно вершил свою работу, это была всего лишь работа, он как бы наблюдал за ее страстью со стороны, и с любопытством ученого фиксировал ее проявления. На него нахлынули воспоминания жаркой ночи в Камкармоне; распахнутое окно, колеблемые ветром занавески, и Малис, распростертая на постели, ласкающая себя Малис. Каменные чеди склонились над ним, он почувствовал сладковатый запах тления, запах подкрадывавшейся к нему смерти. Он почти не отреагировал на длительные конвульсии Джой, почти не заметил, как она сползла с него, стала перед ним на колени и начала ласкать его языком. Она помогала себе руками, она ласкала, впитывала, сосала его, и его единение с ней - он все еще ощущал это единение, она слишком была похожа на него в своем одиночестве и горечи - пробудило в нем те чувства, которые он предпочитал бы в себе не тревожить. Смерть неслась к нему на всех парусах, сладчайшая боль волнами пронизывала его кмоч, и он яростно вертел головой, стараясь отогнать удовольствие, готовое поглотить его целиком.
   Джой почувствовала, что он кончает, ощутила языком его драгоценную жидкость, еще более соленую, чем кровь, спазм за спазмом сотрясали его, и все новые и новые фонтаны этой жидкости проникали ей в рот.
   Он уже не мог сдерживать себя. Малис! Малис!! Малис!!!
   Свернув за угол, Туэйт увидел пару машин "скорой помощи" из медицинского центра "Бельвью" - они стояли с погашенными фарами, пустые, да и вообще в полночь возле Центра медицинской экспертизы было тихо, как на кладбище. Но только снаружи - внутри здания работа не прекращалась круглые сутки. И, считайте, вам повезло, если удалось хоть на несколько минут поймать какого-нибудь младшего по статусу из медицинских экспертов.
   В приемной сидел полицейский, которого Туэйт здесь прежде не встречал негр с прической "афро" и зубами крупными, как лопатки. Детектив показал ему свой значок:
   - Я к доктору Миранде.
   Охранник кивнул, глянул в список телефонов, набрал внутренний номер:
   - Скоро спустится, сэр.
   Туэйт увидел, что на столе перед чернокожим полицейским лежит номер "Эбони"13 и уже собирался побранить его, но затем передумал и спросил:
   - Давно ты здесь работаешь?
   - Около трех недель, - ответил чернокожий. - Между нами говоря, жуткая скукотища.
   - Да уж. - Туэйт скорчил гримасу: - Все равно, что нести охрану кладбища.
   - Сержант-детектив Туэйт?
   Туэйт вытаращил глаза: доктор Миранда оказалась дамой индейского происхождения, по виду где-то под сорок. На ней был зеленый хирургический халат, темные блестящие волосы стянуты в узел.
   - Вы хотели меня видеть? - у нее была привычка стрелять в собеседника словами, и Туэйту это сразу не понравилось.
   - Да, - спокойно ответил он. - По поводу убийства в Китайском квартале.
   - Не здесь, - бросила она, оглядевшись, словно они находились на детской площадке и он бросил в присутствии детей бранное слово.
   Она провела его в свой кабинет на третьем этаже. Там было тепло и уютно, если вам, конечно, нравятся бунзеновские горелки, перегонные кубы, колбы и толстые учебники по патологоанатомии. Туэйту все эти вещи определенно не нравились.
   Доктор Миранда уселась на деревянный стул с высокой спинкой за заваленным бумагами столом. Повернулась к нему, сунула руки в карманы, закинула ногу на ногу. Туэйт увидел, что она обута в ортопедические ботинки - плоскостопая, подумал он. Так ей и надо.
   - Итак, - изрекла она профессорским тоном, - что вам угодно? До трех ночи мне надо успеть написать еще три отчета, а в десять утра выступать в суде.
   - Давайте начнем с самого начала.
   По правде говоря, Туэйта вовсе не интересовало это убийство. Флэгерти поручил расследование его группе, а он перепоручил Эндерсу и Бораку. Типичное дело, некий член банды "Драконов" был застрелен с близкого расстояния из малокалиберного пистолета в оркестровой яме кинотеатра "Пагода", что на Восточном Бродвее.
   - А вы не поздно явились со своими вопросами, сержант?
   - Да уж, припозднился. Был ужасно занят: целый день выдувал пузыри из жевательной резинки. Ну, меня поймали за этим занятием и назначили в ночную смену. А вы почему задержались?
   - Исключительно из преданности делу, - ответила она без всякого намека на иронию. Потом обернулась, достала из стоявшего за спиной металлического шкафа папку и швырнула ему через стол:
   - Читайте здесь. Мы книги на дом не выдаем. Туэйт знал, как ей отомстить. Он медленно полез в карман, достал свежую пачку сигарет "кэмел" без фильтра, отодрал ногтем целлофан.
   Она подождала, пока он щелкнул зажигалкой и объявила:
   - Прошу вас не делать этого.
   Туэйт, который давно уже заметил надпись "Не курить", но ничего не ответил, глубоко затянулся и со свистом выпустил дым. Медэксперт с отвращением отвернулась.
   Конечно, можно было бы получить эту папку по обычным каналам, через полицейское управление, но у Туэйта была иная задача.
   Обычно полицейский фотограф снимал тела тех, чья смерть была насильственной или предполагалась таковой. В случае с Джоном Холмгреном таких снимков быть, по идее, не должно. Однако медэксперт, вызванный полицией, известил Барлоу, главного медэксперта, и тот, учитывая личность покойного, выяснил причину смерти лично. Его предварительный устный отчет гласил: обширный инфаркт миокарда, вызванный крайним переутомлением. Но поскольку на дело выехал сам главный эксперт, при нем был и фотограф, который, хоть в данном случае это и было не обязательно, все же сделал снимки. И Туэйту очень нужны были эти фотографии.
   Доктор Миранда закашлялась. Туэйт делал вид, что просматривает материалы убийства в Китайском квартале, тщательно игнорируя адресованные ему злобные взгляды. В этот момент зазвонил телефон, и доктор Миранда схватилась за трубку, как за спасательный круг. Туэйт прислушался.
   Доктор Миранда некоторое время молчала, потом сказала:
   - Я сейчас спущусь, - положила трубку, встала. - Привезли очередного. Мне надо идти, а вы, когда закончите, просто оставьте папку у меня на столе.
   Уже у дверей она ехидно улыбнулась:
   - Только не рассиживайтесь. Вам следует при уходе отрапортовать офицеру Уайту, нашему охраннику, да и я сюда загляну вскорости.
   - От всей души вас благодарю, - ответил Туэйт, даже не удосужившись обернуться.
   Он прислушался: ее мягкие ортопедические ботинки прошелестели прочь. Выждал пять минут, выглянул в коридор - коридор был пуст.
   Доктор Миранда была не только одним из четырех медэкспертов - в ее кабинете также хранились и все дела. Туэйт проглядел отсек на букву "X", но дела Джона Холмгрена там не было. Он огляделся - в дальнем конце кабинета, у окна, стоял еще один закрытый на ключ шкаф.
   Туэйту потребовалось две минуты на то, чтобы открыть замок; он сможет пробыть здесь еще не более трех минут - доктору Миранда явно не понравится, что он так долго проторчал в ее офисе.
   Папка с делом Холмгрена была именно в этом шкафу. Туэйт быстренько пробежал предварительное заключение аутопсии - ничего необычного. Отчет подписан Барлоу. Еще бумаги: заключения двух сопровождавших Барлоу экспертов, двух полицейских, первыми прибывших по вызову, даже копия его собственного, Туэйта, донесения о предварительном допросе Мойры Монсеррат. Все в полном порядке. Все подшито. И никаких фотографий.
   Он тихо выругался, открыл следующий ящик. Здесь, оказывается, в алфавитном порядке были сложены все фотографии, и под литерой "X" он нашел нужные - всего числом пять. У него оставалось минуты полторы, не больше. И он не мог просто стащить их: доктор Миранда непременно бы догадалась, кто это сделал.
   Он пристально разглядывал снимки - они были сделаны фотографом медицинской экспертизы специально для ее нужд: полицейский фотограф снимал бы иначе.
   Туэйт глянул на часы, с неохотой положил фотографии на место, закрыл ящики, запер дверцы. Носовым платком стер отпечатки пальцев, положил на стол доктора Миранда досье по Китайскому кварталу и вышел.
   Да, иного выхода не было.
   Он остановился у стола охранника, чтобы расписаться. Уайт при его появлении отложил номер "Эбони".
   - Все закончили, сержант? - осведомился он с грустной миной на лице. - Ох, как бы и мне хотелось отсюда выбраться!
   Туэйт кивнул:
   - Прекрасно вас понимаю, - наклонился и вполголоса произнес: - я могу вам это устроить, - Туэйт сообразил, что можно сделать.
   Уайт улыбнулся, его белые зубы сверкнули.
   - Кого мне надо для этого спрятать в морге?
   Они оба засмеялись, и Туэйт понял, что согласие достигнуто.
   - Вы можете достать мне парочку фотографий из досье?
   - Проще простого, мамочка.
   - Из закрытого шкафа. Уайт поднял брови:
   - В таком случае вы должны привести веские причины, чтобы совесть меня до конца жизни не грызла.
   - Самые веские. Я расследую одно дельце, но по собственной инициативе.
   - Законное расследование?
   - Если добьюсь результатов - на все сто процентов.
   - А если нет? Мне ж тогда головы не сносить.
   Туэйт засмеялся:
   - Не волнуйтесь. Я вас прикрою. Вы приносите мне товар, а я беру на себя заботу о вас: мне в подразделении нужен надежный человек. Ну, что скажете?
   Уайт улыбнулся, затряс Туэйту руку:
   - Я все сделаю, только вытащите меня отсюда!
   - Отлично, - Туэйт взял листочек бумаги и что-то на нем накарябал. - Когда у вас дневная смена? Уайт ответил.
   - Хорошо. Принесете материал ко мне домой, - Туэйт протянул ему листочек. - Скажем, послезавтра ночью. Подойдет?
   - Матушка, я весь к вашим услугам!
   Пятнадцать минут спустя доктор Миранда поднялась в свой кабинет. Она соврала Туэйту - она ходила в подвал, в морг, вовсе не затем, чтобы сделать вскрытие, а чтобы выпить чашку свежего кофе и съесть булочку. Ей нравилось наслаждаться жизнью именно там, в царстве мертвых. И наслаждаться в одиночестве.
   Но в эту ночь она пила кофе не одна. Человек, который уже приходил к ней утром, ждал, прислонившись к центральному холодильнику. Близкое соседство трупов, казалось, совершенно его не волновало.
   - Кто к вам приходил?
   Доктор Миранда очень не любила расспросов - это был ее мир, ее святилище, и хотя этот человек показал ей документ, удостоверяющий его работу на правительство, отвечать ей не хотелось. Поэтому она для начала сделала глоток кофе - посетителю она и не подумала предложить чашечку, - и только потом сообщила:
   - Полицейский.
   Ким - ибо это был он - кивнул:
   - Туэйт.
   Доктор Миранда удивленно глянула на посетителя, а тот повернулся к хранилищу и выкатил из люка каталку. На ней лежал воскового цвета труп, а Т-образный разрез на груди свидетельствовал, что этого бедолагу уже вскрывали.
   - От чего он умер?
   Доктор Миранда осуждающе нахмурилась: ей не нравилось холодное любопытство по отношению к ее обязанностям. Тела лежавших здесь были ее работой, и интересной работой, она разгадывала тайны их смерти и либо приносила, либо не приносила успокоение в души скорбящих родственников.
   - Я не помню, мне надо взглянуть в досье. А зачем вам знать? Вы были знакомы с этим человеком?
   - Нет, - ответил Ким. - Простое любопытство.
   - Вам интересна смерть? Он глянул на нее:
   - Я знаю множество способов лишать людей жизни, но всегда готов учиться.
   - Вы шутите.
   Он толкнул каталку назад, люк захлопнулся.
   - Мне пора идти. Доктор Миранда, Федеральное правительство выражает вам свою признательность. Кстати, через два-три дня фотографии Джона Холмгрена из досье исчезнут.
   - Вы в этом так уверены?
   Ким пропустил мимо ушей ее вопрос.
   - И я лишь хочу заверить вас, чтобы вы не волновались, ибо они будут использованы в благородных целях.
   Она пожала плечами:
   - Мне все равно. Они просто валялись без толку. Но я не понимаю, почему вы вчера сами брали их на час.
   Ким решил, что ему следует постараться быть обязательным: эта холодная война местного значения уже действовала ему на нервы.
   - Доктор Миранда, вам и так уже известно слишком многое, - улыбаясь, солгал он. - И дальнейшая информация может стать угрозой для вашей жизни.
   Она положила булочку.
   - Правда?
   Ким кивнул.
   - Истинная правда. Но, как я уже сказал, я очень благодарен вам за помощь, - и, уже повернувшись уходить, добавил: - Но все может коренными образом измениться, если вы об этом хоть кому-нибудь скажете.
   Доктор Миранда поняла.
   - Я уже забыла.
   Улыбка Кима была чарующей:
   - Замечательно. Именно это я и хотел от вас услышать.
   Апрель - май 1967 года, Баттамбанг, Камбоджа
   Под прикрытием густых джунглей Сока пробирался на север. Небо из грязно-серого превратилось в почти черное, по нему неслись грозовые облака. Время от времени земля дрожала - довольно низко проносились самолеты, однажды он услышал глухой удар и принял его за первые раскаты грома. Но деревья, окружавшие его, вздрогнули совсем не так, как при громе, и он понял, что удар был нанесен не небом, а человеком.
   Он все чаще встречал группы монтаньяров, пребывавших в постоянном напряжении и страхе перед регулярными частями Лон Нола. Они кормили его, оставляли ночевать, но от них исходил резкий запах страха, и он не мог его долго выдерживать и шагал дальше.
   Теперь он чувствовал себя солдатом и даже находил успокоение в долгих часах переходов, в дисциплине, закалявшей его и готовившей к будущей жизни.
   Он не хотел этой войны, более того, молил Будду Амиду предотвратить ее. Но война втягивала его все глубже и глубже, он стал ее частью и знал, что должен быть готов ко всему. Смерть и разрушение - вот что теперь окружало его.
   Начался сезон дождей, и Соке часто приходилось идти в обход, потому что равнинные места превратились в трясину.
   Подобно буддистскому монаху, он питался тем, что давали ему крестьяне из разбросанных в джунглях деревень. В одном маленьком форпосте, в двух днях ходьбы от Пномпеня, он впервые услыхал об "Ангка" как об организации, которая стояла за спиной маки. Никто толком не знал, что это такое, но все относились к "Ангка" со страхом и почтением.
   И с тех пор он всякий раз, когда хотел получить в деревне еду, небрежно бросал это слово, и получал все, что хотел. В деревнях всегда был рис, а благодаря обилию озер - свежая рыба. Древние кхмерские боги одарили его страну неистощимыми запасами пищи.
   Он оставил в городе свои очки и свое настоящее имя - двусложные имена были признаком принадлежности к высшим кругам, а по тому, что он слышал о маки от Сама и Рене, он догадывался, что они настороженно относились к выходцам из этих кругов. И поэтому теперь он называл себя просто Сок.
   Однажды он совершил ошибку: ответил на хорошем французском одному из горцев, который обратился к нему на том же языке. Мелькнувшее на лице этого человека недоверие подсказало ему, что впредь он должен коверкать французский, чтобы эти люди могли принимать его за своего. И, останавливаясь на ночлег в джунглях, он практиковался в искажении правил грамматики, которые с детства вдалбливали в него в лицее. Он учился говорить так, как говорят безграмотные.
   День был серым, все утро шел дождь, идти было трудно, и он ужасно устал. Положив голову на пень старой пальмы, он закрыл глаза. Даже непрестанное жужжание насекомых не тревожило его.
   Он шел уже четыре дня. Ноги у него гудели, голова кружилась. Несмотря на то, что он намекал крестьянам на принадлежность к "Ангка", еды он получал недостаточно - да им и самим не хватало. У крестьян регулярно отбирали их урожай, их долги местным землевладельцам росли день ото дня, и перед ними постоянно маячили призраки двух ужасных близнецов - нищеты и голода.
   Неужели его Кампучия превратилась в нищую страну? Ее богатства поглотила революция, война и алчность политиков. И он понял, насколько ложными были все его "городские" мысли. Ему-то казалось, что вслед за революцией сразу же наступят мир и счастье для всех. Но сейчас революция представлялась ему темным грозовым солнцем, накрывшим все небо, поглотившим солнце. И, лежа на пропитанной влагой земле, он думал о том, что его Кампучия уже никогда не обретет мира, никогда не наступит конца ее страданиям и мукам.
   Он почувствовал, что вот-вот расплачется. И в этот миг услышал какие-то странные звуки, отличавшиеся от обычных звуков джунглей. Кто-то шел в его сторону, и он не знал, как себя вести - то ли бежать, то ли притвориться спящим. Ладно, будь что будет...
   - Мим морк пи на?
   - Мим чумос ей? - это был уже второй голос.
   Он открыл глаза и увидел троих мужчин в черных рубахах и штанах. В руках у них были старые автоматические винтовки М-16. Маки!
   - Я пришел с юга, - ответил он. - С рисовых полей. Мою семью уничтожили солдаты Лон Нола. Меня зовут Сок...
   - Мим Сок, - поправил один из маки. Сок кивнул:
   - Да, товарищ Сок. Я хочу участвовать в революции.
   Они взяли его с собой, но в качестве кого - пленника или товарища - он определить не мог. Километров тридцать они пропетляли по джунглям и, наконец, вышли на открытое пространство, на котором стояло несколько зданий. Среди них выделялась пагода со светло-зеленой черепичной крышей.
   Один из маки взял его за локоть и ввел в небольшое строение без двери.
   Внутри царил полумрак. По углам виднелась какая-то поломанная мебель, на подлокотнике плетеной кушетки без ножек сидел человек. Он равнодушно глянул на Сока, затем уставился в пол.
   - Одна из сиануковых свиней, - воскликнул маки, потрясая в воздухе своим М-16. - Они хотели захватить нас в Баттамбанге, принц и Лон Нол, но мы подготовили для них сюрприз.
   - Тогда этот человек - военнопленный, - Сок нервничал, что было вполне понятно.