Ван Ластбадер Эрик. Черное сердце

   - Насколько серьезно он пострадал? Директор крутил в руках нож, блики света играли на его матовом лезвии:
   - Не очень серьезно. Сильный удар в сердце, легкая царапина, - он взмахнул рукой. - Ничего серьезного. На его стороне сам Господь Бог: за несколько дней до покушения он заказал специальный, очень легкий бронежилет и в тот день был в нем.
   Услышав стук в дверь. Директор раздраженно отбросил нож в сторону и поднялся из-за стола:
   - Должен сказать, до инцидента я отнюдь не был уверен в Готтшалке. Слишком много он болтает, думал я, и задавал себе вопрос: хватит ли у него ума, а, главное, мужества заткнуться и просто делать свое дело, если он займет Овальный кабинет? Теперь я знаю ответ, и он получит мой голос на выборах, - он повернулся к двери. - Войдите.
   На пороге возник секретарь, руку его оттягивал черный атташе-кейс. От стального наручника на запястье молодого человека к ручке кейса тянулась тонкая, но весьма прочная цепь. Атташе-кейс ничем не отличался от миллионов своих деловых собратьев, но Трейси знал, что под мягкой черной телячьей кожей проложен лист из молибденового сплава, а под ним - свинцовый экран, не пропускающий рентгеновские лучи и предохраняющий портфель-сейф от взрыва снаружи.
   Секретарь поставил кейс на стол шефа и приготовил ключ. Второй Директор достал из кармана брюк. Они синхронно вставили ключи в сдвоенный замок и, повернув их, открыли крышку.
   Директор извлек из кейса досье, секретарь закрыл замок и неслышно покинул кабинет. Досье представляло собой темно-красную папку, перехваченную закрепленной на верхней обложке черной тесьмой. Цвет папки свидетельствовал о том, что содержимое ее - оригиналы, черная тесьма означала: "только для высшего руководства".
   Не открывая, Директор вручил папку Трейси:
   - Досье по "Операции Султан".
   Трейси вернулся на свой стул и начал перелистывать документы. Он снова читал свои сообщения: доклады, ежедневные сводки, шифротелеграммы. Тогда ему казалось, что это документальные свидетельства триумфа, торжествующий вопль победителя, первым влезшего на стену вражеской крепости. Но, как и в случае с Бобби Маршаллом, он был тогда слишком невежественен, высокомерен, излишне самоуверен. Как и сейчас, он сидел тогда на стуле у стены, в этом же самом кабинете, и не раздумывая дал согласие возглавить "Операцию Султан". За все в этой жизни приходится платить, подумал Трейси. Иногда дважды.
   То, что он надеялся найти, в досье не было. "Операцию Султан" благополучно похоронили, от нее остались лишь обрывочные сведения, пыль времен - все это можно было считать не имеющим ни малейшей ценности, особенно учитывая информацию, полученную в Гонконге.
   Он захлопнул папку и поднял глаза на Директора. Взгляды их встретились. Как две рапиры, мелькнула мысль. Трейси подошел к столу Директора и передал ему досье:
   - Спасибо. К сожалению, этим не удастся воспользоваться.
   - Хотел бы я знать, что ты задумал.
   Трейси потер воспаленные глаза:
   - Я тоже.
   - Извини, но мне придется ненадолго выйти. Ты же знаешь, при сдаче досье в архив требуется присутствие офицера, который его заказывал, - он сделал жест рукой. - Отдохни пока меня не будет. Судя по твоей физиономии, тебе это не повредит.
   Дверь плавно закрылась, Трейси остался один в огромном кабинете. Он медленно, без всякой цели обошел резной стол Директора и сел в вертящееся кожаное кресло. Закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Прана.
   Макоумер. За всем этим стоял Макоумер. Да, но как же убийства? Джон и Мойра. Неужели, тоже он? Этого я не знаю. Я всего лишь почувствовал... что-то. Из подсознания мелкими прозрачными пузырьками всплывали слова Мойры: "Я не могу объяснить это словами".
   Что "это"?
   Может, она видела Макоумера? Трейси знал, что Макоумер способен на убийство: он сам был свидетелем, как тот проделывал это много раз, причем по-варварски, в джунглях Камбоджи. Неужели это он всадил иглу в шею Джону? Что знает Макоумер о японских способах тайного бесшумного убийства? А ведь Мойра была забита до смерти. Ну конечно же, жертв подобного рода убийств он видел часто, очень часто: красные кхмеры любили в назидание своим политическим противникам оставлять в местах своей дислокации изувеченные трупы пленных.
   Нет, решил Трейси, я слишком большое внимание уделяю самим убийствам, а не методам, которыми они были совершены. Итак, в чем же дело? Что он упустил и продолжает упускать? Думай, черт побери, приказал он себе. И снова безрезультатно.
   Повинуясь внутреннему импульсу, он сорвал трубку и набрал номер внутренней информационной службы.
   - Оператор слушает.
   - Это Мама.
   - Мама! - возбужденный радостный голос звенел в трубке. - Это действительно ты? Вернулся в родное стойло?
   - Стейн?
   - Он самый.
   - А почему ты здесь? Охраняешь крепость?
   - От активной агентурной работы я отошел два года назад. Так что теперь я либо здесь, либо в Майнзе. Жаль было расставаться с оперативной работой.
   - Рад слышать твой голос. Господи, сколько же лет прошло! Трейси отлично помнил Стейна: мощный, великолепно сложенный экземпляр, с отменной реакцией и безукоризненной логикой. В Майнзе он учился на том же курсе, что и Трейси, хотя и был на двенадцать лет старше. Их вместе направили в Бан Me Туот, они вместе участвовали в нескольких операциях на границе с Камбоджей. Стейн оказался одним из самых мужественных и смелых напарников, с которыми когда-либо Трейси приходилось работать.
   - Надо бы как-нибудь встретиться и выпить, - мечтательно протянул Трейси.
   - Это было бы здорово! Знаешь, я ведь хотел написать тебе в Нью-Йорк, и вот, пожалуйста, ты собственной персоной! Теперь я могу лично выразить тебе свои соболезнования. Мне правда очень жаль. Мама.
   Трейси внутренне напрягся:
   - Жаль что?
   Трубка молчала, Трейси лишь слышал тяжелое дыхание собеседника.
   - Стейн? О чем ты, черт побери, говоришь?
   - Боже праведный. Мама! Я видел, как ты входил в корпус с Директором и подумал, что, ну в общем, что ты уже все знаешь.
   - Что я знаю? - Трейси сел прямо, костяшки пальцев на трубке побелели. Ради Бога, скажи наконец, что происходит?
   - Мне очень жаль. Мама, - повторил Стейн. - Четыре дня назад был убит твой отец.
   Негромкая трель телефона прорвалась через паутину воспоминаний, которым предавался Ким. Широкие, во всю стену занавески на окнах его номера были задернуты. Тихо, как вздох женщины, к креслу Кима подбиралась темнота. Он расслабил все мышцы тела и мечтал: что было бы, если бы он. Ту и вся семья сумели вырваться из Пномпеня. Но мечта обрывалась в одном и том же месте, она обрывалась здесь уже много лет: обреченная семья осталась там, где жила всю жизнь, и ночь превратилась в день. Он переживал это, наверное, миллион раз...
   Он протянул руку и снял трубку:
   - Да?
   - Это "Валькирия".
   - Я не знаю вас.
   - Но вы знаете "Голубой Сычуань".
   Ким сел прямо:
   - Ресторан в Чайнатауне?
   - Нет. В Эйндховене.
   Кто же из них звонит? - соображал Ким. По телефону он пока не узнавал голос, а работавший на КГБ голландец не дал ни описания внешности, ни особых примет.
   - Я ждал вас, - после паузы сказал он.
   - Я только что прилетел. Мы должны немедленно переговорить.
   Теперь это уже был нормальный живой диалог: до этого они лишь обменивались условными фразами.
   - Если вы неподалеку, - забросил удочку Ким, - можно было бы встретиться у меня в номере.
   - Нет, - после секундного колебания ответил "Валькирия", - не думаю, что это удачная мысль, - в трубке было слышно, как шуршит одежда его собеседника. - Встретимся внизу, в баре "Иль Сент-Мари". Знаете, где это?
   Ким великолепно ориентировался в этом старомодном роскошном отеле. Как-то раз ему пришлось ликвидировать здесь одного корейца - кошмарного, иссеченного шрамами руководителя тайной полиции коммунистов, на совести которого были массовые убийства ни в чем не повинных людей.
   - Слышал о таком, - солгал Ким: не имело смысла давать собеседнику информацию, которую можно не давать.
   - Тогда через пятнадцать минут.
   - А я успею добраться? - отрабатывая версию полного незнания местности, спросил Ким.
   - Успеете, - картонным голосом ответила трубка. - Если начнете собираться прямо сейчас.
   И связь прервалась.
   "Валькирия" - рыжеволосый мужчина, возглавлявший операцию в Эйндховене повесил трубку телефона-автомата в фойе гостиницы "Хилтон" и повернулся к двум своим спутникам, крепко сбитым брюнетам с немигающими холодными глазами:
   - Он придет, - сообщил рыжеволосый по-русски.
   - Ты, Петр, - продолжал он на родном языке, - останешься здесь и проследишь за ним. Я хочу знать, насколько точно он следует инструкциям.
   Он сделал шаг вперед - это был высокий, очень крупный человек, фигурой напоминающий медведя-гризли:
   - А ты, Греков, пойдешь со мной, - и быстрым шагом пересек фойе.
   На улице было душно, накрапывал дождь. Чертыхаясь в потемках, Греков залез в машину у подъезда отеля, завел двигатель и, дождавшись, когда на заднее сидение сел "Валькирия", поехал в сторону бара "Иль Сент-Мари".
   Члены Совета знали "Валькирию" как Хельмута Маннхайма - под этим псевдонимом он работал вот уже пятнадцать лет, - хотя настоящее имя его было Михаил Иванович Федоров. Еще совсем молодым человеком он великолепно зарекомендовал себя в армии, и его приметил один из дальновидных аналитиков КГБ. Вербовать в прямом смысле слова его не пришлось: Федоров едва не сошел с ума от счастья, когда понял, что ему выпал шанс послужить матери-России в элите военной разведки. Благодаря своим физическим данным, он попал в специальный тренировочный лагерь, один из многих на территории СССР, где его обучали приемам и методам ведения диверсионно-подрывной работы, а затем направили в Германию. Через три года начальство сочло его готовым к настоящей работе. И перебросило в Западный Берлин. Это было в 1968 году.
   Кажется, в феврале, вспоминал "Валькирия". Запад оказался скучным и совершенно неинтересным, через несколько месяцев он уже тосковал о родном Урале, его бескрайних заснеженных равнинах и чистом прозрачном воздухе гор он вспоминал, как ходил на охоту, перепоясанный ремнями, он без труда преодолевал горные склоны, только изо рта, словно острые стрелы, вырывалось горячее дыхание.
   А в последние две недели перед назначением у него появилась девушка, молоденькая грузинка с пышными черными волосами и зелеными глазами. Такая юная, такая свежая, с тоской думал "Валькирия". Он до сих пор не знал, что она тоже была агентом КГБ, подставленным ему в качестве последнего испытания на лояльность и верность родине. Михаил Иванович Федоров выдержал его с честью.
   Как же давно все это было! Так давно, что он даже забыл ее имя. Но не ночи, проведенные с ней, - их забыть было невозможно.
   А потом начальство, следуя раз и навсегда установленному правилу, проверяло его - он, естественно, ничего об этом не подозревал - раз в два года, и это несмотря на то, что он исправно поставлял только первоклассную, надежнейшую информацию. В этом не было ничего личного: начальство и помыслить не могло, что "Валькирия" способен предать СССР. Однако оно свято верило в меры предосторожности и логику.
   Сейчас рыжеволосый человек размышлял о своем чине: полковник КГБ. Он думал о том, что ему невероятно повезло, что он родился и вырос в России и был русским. Это во-первых. А, во-вторых, ему повезло с физическими данными: на протяжении всей жизни он всегда был в великолепной физической форме. Он непроизвольно положил ладонь на живот: не такой подтянутый как когда-то, но, в конце концов, он уже и не так молод. А шницели, сосиски с горохом и пиво "лагер" даже отдаленно не походили на борщ, пельмени и водку. Мчась через опустившуюся на Даллас ночь, он тяжело вздыхал. Так далеко! И так давно он был оторван от любимой родины. Но, глядя на здания и сооружения в промышленном центре Америки, он преисполнялся гордостью: задание по уничтожению Запада и его могущества было возложено на него, он, и только он был главной фигурой этого плана. Да, думал он в этот момент, нет такой жертвы, которую нельзя принести во имя родины. И, забыв о прошлом, он сосредоточился на поставленной перед ним задаче.
   Ким вышел из лифта и оказался в залитом огнями холле "Хилтона". Сегодня Америка раздражала его: никогда раньше он не замечал, сколько же людей бесцельно шатается ночью по улицам. Так хотелось остаться одному, чтобы никто не дышал в затылок и не пихал локтем в бок. Далласская ночь напоминала Марди грас: торжества по случаю успешного прошедшего съезда республиканской партии грозили затянуться на неделю, весь город ликовал, на улицах танцевали и, невзирая на дождь, толпы бродили с национальными флагами и орали песни. Эйфория, экстаз, самолюбование и паранойя, думал Ким, пробираясь в толпе, в конце концов ведут к разжижению мозга. В воздухе летали разноцветные конфетти, на всех углах громыхали рок-группы, безуспешно пытающиеся перекричать ликующую публику. Казалось, еще до окончательного избрания здесь начали праздновать инаугурацию Готтшалка; новый день Америки поднимался пока только над Далласом.
   Такси пришлось ловить довольно долго, что, в общем-то, было не так уж плохо: за это время Ким сумел как следует рассмотреть человека, который начал следить за ним, едва он вышел из лифта. С его стороны было довольно глупо повесить телефонную трубку, едва только Ким прошел мимо. Еще глупее было сразу же двинуться следом. Но, в конце концов, Кима больше волновал другой вопрос: с кем говорил по телефону этот безмозглый американец? Или, может быть, англичанин? Забираясь в такси, Ким плюнул на тротуар.
   Этот тип ничем не отличался от голландца, который преследовал Кима в другом конце города: оба с площади Дзержинского. Голландец или нет, тренировали его явно там, в цитадели неандертальского мышления, думал Ким. А готовили их действительно отменно, делая упор на способность выдерживать разного рода пытки.
   Но и Ким был мастером своего дела, некоронованный король в искусстве выбивать показания. Были и такие, которые считали его волшебником этого мрачного средневекового ремесла, но Ким знал, что в действительности все значительно проще, хотя он и не опровергал слагаемые про него легенды - они и работали на его авторитет. Все дело в сути человека, его психологическом стержне. Единственный человек, который понимает эту концепцию, - Трейси Ричтер. При желании - Ким был в этом убежден - Трейси мог бы превзойти даже его самого. Свидетельств тому он имел во время войны, когда они работали с Трейси напару, предостаточно. И, тем не менее, какой-то внутренний дефект, так это представлялось Киму, не позволял Трейси развернуться в полную силу. Трейси без труда мог бы одолеть любого противника, но часто предпочитал этого не делать, несмотря на высочайшее мастерство.
   У Кима было достаточно времени поразмыслить над этим вопросом, когда он занимался голландцем. Получилось, что Ким, сам того не ведая, передал в КГБ море конфиденциальнейшей информации. Если бы не настоятельная необходимость помогать Ту, он бы в жизни не приблизился к этому Совету! В этот момент Ким ненавидел всех - семью, службу, саму жизнь.
   У "Иль Сент-Мари" атмосфера была более спокойная - во-первых, благодаря роскошному фасаду, к которому не рисковали приближаться забулдыги, составлявшие ядро праздника, а, во-вторых, потому что репутация отеля "Тертл крик", где располагался бар, была весьма высока и администрация берегла ее как зеницу ока: она никогда не допустила бы манифестаций у себя под окнами. "Тертл крик" был, пожалуй, единственным оазисом безмятежного старого времени, чудом выжившего в новом индустриальном центре страны.
   Припоминая внутренний план здания, Ким прошел через вращающуюся зеркальную дверь: слева портье и стойка регистрации гостей, ресторан, парикмахерская, справа, в арке, - магазин подарков. Прямо - несколько лифтов со старомодными стрелочными указателями этажей. А если пройти чуть дальше, налево, через заставленный кадками с пальмами широкий коридор, окажешься в баре, за которым есть еще один ресторан и будочка цветочницы.
   Ким не раздумывая пошел к лифтам. Войдя в кабинку, он отметил, какие кнопки нажали другие пассажиры. Вращающаяся дверь выплюнула в холл преследователя Кима - он покрутил головой и, увидев объект слежки в лифте, быстро пошел в его направлении. Двери лифта начали медленно закрываться, и Ким нажал кнопку "Экстренное открывание дверей". Один из пассажиров что-то пробурчал раздраженным тоном, но темноволосый уже проскользнул в лифт, и они плавно поехали вверх.
   Ким нажал кнопку пятого этажа: там не выходил никто. Только он и его темноволосый спутник.
   Если я ничего не путаю, напряженно соображал Ким, коридоры на всех этажах отеля имеют форму буквы "Н". Центральный коридор, в середине которого находились лифты, вел налево и направо и затем расходился под прямым углом еще на два коротких.
   Ким решительно свернул направо и деловито направился по роскошно декорированному коридору. Все надо было сделать очень быстро. Брюнет, видимо, получил задание "вести" Кима и, значит, будет следовать букве инструкции. Но если Ким хоть на мгновение заколеблется, засомневается, преследователь - также действуя точно по инструкции - сочтет задание выполненным и вернется с докладом к тому, кто его послал.
   Свернув в короткий коридор, Ким резко остановился и замер, прижавшись спиной к стене. Благодаря великолепной звукоизоляции, в здании было очень тихо. Заслышав осторожные шаги, Ким сделал глубокий вдох и приготовился.
   Русский, крадучись, свернул за угол, но из-за слабого освещения и тени от пальмы не увидел Кима.
   Выбросив вперед руки - корпус его оставался неподвижным, - Ким обхватил шею русского и ребром левой ладони нанес вертикальный удар между двумя верхними позвонками, а твердыми как сталь пальцами правой руки раздавил кадык. Русский сделал несколько танцевальных па и умер, еще до того, как тело его коснулось пола.
   Ким затащил труп в служебное помещение, где уборщицы хранили свои швабры и метелки, накрыл большой картонной коробкой, которую завалил старыми тряпками и ветошью.
   Спустившись в холл первого этажа, он пошел направо, миновал арку с шелестящими на легком сквозняке пальмами. Бар был сразу же за будочкой цветочницы. Здесь горели газовые рожки, изогнутая деревянная скамья перед стойкой была обита мягкий темной кожей. Атмосфера клуба тридцатых годов, подумал Ким.
   В настенном зеркале он увидел "Валькирию", его огненно-рыжая голова отчетливо выделялась на фоне бутылок за спиной бармена.
   Не выказав ни малейшего удивления, Ким лениво опустился на скамью рядом с "Валькирией" и заказал крепкий коктейль со "Столичной". "Валькирия" улыбнулся: сам он пил темное немецкое пиво.
   Забрав напитки, они направились к одной из изолированных кабинок. Выбрал ее "Валькирия". Ким не возражал: он знал, что, в соответствии с принципами КГБ он должен сесть так, чтобы его видел второй агент. Пусть знают, что у него хорошая память. "Валькирия" первым занял место, усевшись по левую сторону. Это означало, что Ким будет сидеть лицом ко второму агенту, который находился где-то в зале.
   Посетителей, как обычно в это время, было немного, поблизости никто не крутился. Но они тем не менее вели разговор на пониженных тонах.
   - То, что я приехал сюда, - начал "Валькирия" низким грудным голосом по-немецки, - случай из ряда вон выходящий.
   - Я бы предпочел, чтобы мы говорили по-английски, - заметил с улыбкой Ким. - В этом городе, в отличие от Вашингтона, обращают внимание на иностранцев.
   Его собеседник кивнул:
   - Как вам угодно.
   Ким пристально поглядел на него: он не нравился ему в качестве немца, а, узнав, что это этнический русский, он теперь его просто ненавидел.
   - В каком вы звании? - вдруг спросил Ким.
   - Что? - громадная медвежья башка повернулась в его сторону.
   Ким был спокоен:
   - Судя по вашему возрасту и положению в Совете, я бы предположил, что не ниже полковника.
   - Какой еще полковник? - раздраженно посмотрел на него "Валькирия". - Я бизнесмен, занимаюсь...
   - В таком случае, что вы здесь делаете? - резко перебил его Ким.
   - Как я уже сказал, я - бизнесмен, и приехал сюда, чтобы заключить сделку, - к "Валькирии" вернулось самообладание. Этот азиат заставил его нервничать. Неважно, что он вьетнамец: он очень похож на китайца, а, как все русские, Федоров испытывал патологический страх перед китайцами, граничащий с ксенофобией.
   - Сделку какого рода?
   Он пожал мощными плечами:
   - Это вы должны мне сказать.
   - Прошу прощения, - Ким встал, - возникла потребность освободить мочевой пузырь.
   Выходя из бара, он краем глаза увидел кивок рыжей головы, после которого в противоположном конце зала поднялся плотный черноволосый мужчина и быстрым шагом направился к выходу.
   Ким вошел в мужской туалет и остановился неподалеку от умывальников. Открылась входная дверь. В зеркале он увидел третьего русского.
   Посмотрев под каждой кабинкой и убедившись, что, кроме них в туалете больше никого нет, человек подошел к Киму и достал пистолет с глушителем.
   Ким каблуком ударил русского в подъем ноги и, повернув бедро, вывел правое плечо, увеличивая крутящий момент, необходимый для нанесения смертельного удара.
   Подготовка противника оказалась значительно выше, чем можно было предположить, и он сумел блокировать смертельный нуките. Правда, блок стоил ему перелома запястья: лицо русского на мгновение побелело от боли. Почти сразу же оправившись от удара, он снова бросился в атаку, забыв о ставшем бесполезным теперь пистолете.
   Ким радовался возможности физического контакта: удары и движения были его способом самовыражения. Он упивался боем, оттягивая момент своей безусловной победы как можно дальше. Почувствовав, что такой момент настал, Ким чуть согнул напряженные пальцы правой руки и, поставив кисть вертикально, одним коротким движением пропорол противнику живот чуть ниже точки, где смыкаются "плавающие" ребра.
   Удар был настолько силен, что оторвал русского от пола - глаза его удивленно открылись, рот застыл в форме буквы "О": удар разорвал кожу, кровеносные сосуды и проник во внутренние органы.
   Ким рывком двинул кисть вверх, нащупал сердце и сжал его в своем железном кулаке: русский умер стоя, рухнув затем в сточную канаву под фарфоровыми писсуарами.
   Ким быстро впихнул мертвое тело в одну из пустых кабинок и усадил на унитаз. Кровь хлестала во все стороны, и Ким тщательно очистил у умывальника свою одежду. Убедившись, что поза русского не вызывает подозрений, он снова подошел к умывальнику и окончательно привел себя в порядок. Он уже вытирал руки, когда в туалет вломились два подвыпивших техасца, - один из них рассказывал приятелю скабрезный анекдот. Ким еле сдержался, чтобы не плюнуть им на ботинки. Бросив последний взгляд в зеркало, он вышел.
   Сев напротив "Валькирии", Ким улыбнулся:
   - Я расскажу вам, в чем суть сделки, - он не обращал внимания на удивленно приподнятые брови русского. - Я нейтрализовал вашу команду, теперь вы играете в одиночку. Такого в вашей практике еще не случалось. Советская тайная полиция привыкла окружать своих резидентов всевозможными подонками, которые собирают информацию для него где только можно, - Ким по-прежнему улыбался, но взгляд его стал жестким. - Любопытно будет взглянуть, как вы умеете импровизировать.
   - Вы серьезный противник, - на лице "Валькирии" появилась кислая улыбка, однако малокалиберный пистолет, который я держу под столом на уровне вашего желудка, вне всякого сомнения, нейтрализует даже такого.
   - Да? И вы пристрелите меня в общественном месте?
   - Не забывайте о глушителях с воздушным охлаждением: все решат, что я не умею себя вести и громко испортил воздух. Не более того.
   Внешне "Валькирия" был совершенно спокоен, но внутри у него все кипело, он хотел как можно быстрее покончить с этим делом: чем скорее я уничтожу этого паршивого вьетнамца, тем лучше, думал он.
   - А когда вы упадете лицом на стол, - продолжал он, - все подумают, что азиатский господин выпил лишнего. В этом нет ничего удивительного, он же пил русскую водку, - он сокрушенно покачал головой. - Вам не следовало заказывать такой крепкий коктейль.
   Он все еще улыбался, когда тонкая стальная игла с повисшей на конце каплей синтетического яда кураре впилась ему в живот. И поскольку в этом месте сосредоточено множество нервных окончаний, расходящихся ко всем внутренним органам, у него не было даже доли секунды, чтобы спустить курок. Мгновенно действующий яд парализовал его нервную систему, сердце его потеряло способность сокращаться, и Михаил Иванович Федоров прекратил свое существование в качестве живого человека.
   Ким перезарядил трубку с мощной пружиной, которая располагалась у него в левом рукаве, расплатился за выпивку и, не торопясь, покинул бар.
   Вернувшись в "Хилтон", он позвонил в управление полиции Далласа и сообщил, где они могут найти высокопоставленного офицера советского КГБ, уже, правда, мертвого. Он произнес только одну эту фразу. Имени своего, он, естественно, не назвал.
   Он вышел из телефонной будки в вестибюле и прямиком отправился к себе в номер. Спать. Завтра полно рейсов, улететь можно любым. Забросив руки за голову, он лег поверх одеяла и невидящим взглядом уставился в потолок. В пробивающемся между занавесями свете обнаженное тело его блестело, словно натертое кремом для загара.
   Как бы он хотел, чтобы Ту вел другой образ жизни! Кроме него у Кима больше не было родных. Пропасть между ними ширилась, словно Ту уже не был его братом - так, знакомый, неприятностям которого можно посочувствовать, но не более того. Вот и хорошо, думал он. Останусь совсем один. Хорошо, потому что теперь он превращался в единственное на земле орудие мести за семью. Мысленно он вновь оказался в ночном Пномпене, когда он с девушкой пил вино. Вернувшись домой, он увидел, что их прекрасная вилла объята пламенем.