Ван Ластбадер Эрик. Черное сердце

   В свете уличного фонаря Макоумер разглядел, что на подбородке и на пиджаке Монаха еще виднелись жирные следы, и его передернуло от отвращения.
   - Остался один-единственный вопрос, - сказал Монах. - В какой форме будут осуществляться платежи?
   - Одну треть я завтра утром переведу в любой названный вами банк в Гонконге, вторую треть - после доставки первой партии, третью - в декабре, когда прибудет весь груз полностью.
   Монах кивнул.
   - Такси доставит вас в гостиницу. Насчет оплаты не беспокойтесь, я вас угощаю, Макоумер!
   Он сказал что-то водителю на языке мандарин, убрал руки с дверцы. Такси тронулось, и Макоумер с облегчением откинулся на спинку сиденья.
   Монах смотрел ему вслед. Такси скрылось за поворотом, у южной оконечности Сада Ю. Монах взглянул в темное небо, как будто хотел разглядеть невидимые из-за городского марева звезды. Он насвистывал мотив, который для западного уха показался бы диким. А затем услышал, как взревел мотор. С северной стороны Сада к нему подъехал сверкающий "мерседес", его яркие фары пронзали тьму.
   "Мерседес" остановился. Из него вышел водитель, одетый в форму китайской народной армии, предупредительно открыл заднюю дверь.
   Как только он уселся и водитель захлопнул за ним дверь, Монах достал из кармана белый шелковый платок и тщательно стер с подбородка жир.
   Водка, подумал он, очень ценный напиток. Она не только не дает потом такого отвратительного запаха, как американское, канадское или шотландское виски, но за нее легко выдать обыкновенную воду. Он улыбнулся: как отличить водку от воды, как не на вкус?
   Служащие клуба Джиньджиань были счастливы исполнить патриотический долг и по его требованию подавать ему вместо "Столичной" воду.
   Конечно, бутылка, которую он открыл в Саду Ю и разделил с Макоумером, была настоящей. Монах глядел в окно на проплывающий мимо ночной город. Как обидно, что только русские делают этот замечательный напиток! Он ненавидел русских, он им не доверял. Они лгуны, при этом агрессивные лгуны. Они выстроили свои войска вдоль границы с Китаем и только и мечтают, как бы ее нарушить. Это вечная проблема, если учесть еще и их технологическое превосходство.
   А у Китая все еще не было современной тяжелой индустрии, да и торговой программы для ее финансирования - вот оно, наследие темных времен. Монах вздохнул. Результаты курса, выбранного Мао, курса, ведущего к катастрофе.
   Он приказал водителю ехать помедленнее: ему о многом надо было поразмыслить, а в дороге думалось лучше всего. Ему показалось забавной, но несколько странной аналогия, пришедшая на ум: его страна следовала по тому же пути, который избрал для Японии в XVII веке Исиасу Токугава и его наследники они старались ценой изоляции Японии от всего внешнего мира сохранить ее историческую и культурную целостность.
   Когда же двухсотлетнее правление Токугавы было свергнуто и началась реставрация Мейджи, Япония оказалась в том же положении, в каком сейчас Китай: безнадежно отсталой, изголодавшейся по мировой культуре, отчаянно пытавшейся преодолеть технологический и психологический провал во времени, порождение долгого периода изоляции и репрессий.
   А психологический разрыв преодолеть труднее всего. Так называемая Культурная революция, это Монах прекрасно понимал, была не более чем фикцией, испытанием сил. Теперь, когда она закончилась, страна пребывала в лихорадке. Министры и прочие официальные лица менялись с головокружительной быстротой. В политике не было никакой последовательности. И все же нынешнее правительство понимало, что надо делать, чтобы вывести Китай на уровень современной державы.
   Вот почему они позволяли ему действовать так, как он действовал. Его тайные сделки приносили вечно голодному правительству немало валюты. Китаю, с его огромным населением, тяжело давались быстрые шаги. А шаги эти были известны: в первую очередь развитие тяжелой индустрии и современной военной техники. И сделки Монаха были весьма полезны.
   Вот почему его положение было уникальным для Китая - полная независимость. Он проводил за границей по несколько месяцев в году. Он приезжал и уезжал, когда ему вздумается. И хотя его бизнес был, на первый взгляд, сугубо частным, на самом деле основу его контролировало государство. Так и должно быть: в конце концов, это же Китай. А Монах играл значительную роль в его прогрессе.
   Но, конечно же. Монаху необходимо было скрывать истинную цель своих сделок. Его репутация покоилась на мифе о полной независимости. Любая информация противоположного плана мгновенно вышибет его с рынка.
   Но этого. Монах знал, никогда не произойдет. Он был человеком, во всех отношениях противоположным Делмару Дэвису Макоумеру. Он был осторожным, консервативным, терпеливым. И дальновидным.
   Теперь он видел, что представляет из себя Макоумер. После всего, что он о нем слышал, было любопытно встретиться с этим человеком. Встреча подтвердила то, что он предполагал и ранее: Макоумер из тех, кто одержим идеей своего превосходства над остальным миром. Что ж, он даст этому человеку все, что тот просит, а потом оборвет с ним все связи.
   Монах улыбнулся: нет, одна веревочка, но крепкая, та, на которой он и будет держать Макоумера, все же останется.
   В самолете, совершавшем челночные рейсы в Вашингтон, Трейси целых десять минут провел в раздумьях о том, что ему сказать директору. Но так ничего и не придумал.
   В иллюминаторы колотил дождь, они летели в густых облаках, закрывших как землю под ними, так и небо над ними. Трейси постарался думать только о чем-нибудь другом: пусть подсознание решит за него эту проблему.
   Сегодня утром он прежде всего попросил Айрини переделать ему билет: он отправился в Гонконг через Вашингтон. И потому вылетит из Нью-Йорка на сутки раньше запланированного. Затем набрал частный номер Директора.
   Номер за эти годы не изменился, однако изменилась система его защиты. Он услышал женский голос.
   - Администрация, - сказала женщина, потом в трубке возникла особая тишина: начали работу системы прослушивания. Вполне возможно, подумал Трейси, что иные из них сконструировал его отец.
   - Я бы хотел поговорить с Директором.
   - Директор сейчас на совещании, - произнес бесстрастный голос. - Могу ли я осведомиться, кто звонит?
   - Мама, - ответил Трейси.
   - Простите? Не поняла.
   Это была ложь номер один. Все она прекрасно понимала, абсолютно все: это была ее работа. Трейси повторил кличку, которую когда-то присвоил ему Фонд.
   - Пожалуйста, подождите, - произнес голос. - Меня вызывают по другому номеру, - это была ложь номер два.
   - Привет, Мама! - воскликнул теперь уже мужской голос, веселый и сердечный. - Это Мартинсон.
   - Не знаю никакого Мартинсона, - спокойно произнес Трейси.
   - Как не знаешь, старик? Мы же вместе учились в Принстоне. Неужели забыл?
   - Я не учился в Принстоне, - ответил Трейси так, как предписывали правила. - Я заканчивал Майнз, выпуск шестьдесят восьмого года.
   - Понятно, - веселье из голоса исчезло. - Одну минуту, пожалуйста.
   Послышались три щелчка: его снова переключили на другую линию.
   - Мама? - этот голос был глубже, значительнее - голос серьезного администратора. - Это ты?
   - А кто же еще? - ответил Трейси. - Разве только вы передали мой код кому-то другому.
   - Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?
   - Никогда бы ничего не сделал без его ведома, - пока это была обычная болтовня.
   - Это Прайс, - сказал голос. - Мы вместе заканчивали Майнз.
   - Тот Прайс, которого я знал, вылетел через месяц: он еще годился на административной работе, но для полевой - никогда.
   - Но мы оба занимались у Хама, - настаивал голос.
   - Тот курс вел Джинсоку, - ответил Трейси. - И потом всегда преподавал только он, вплоть до смерти три года назад.
   - Неужели?
   Трейси уже все надоело.
   - Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку на первых же тренировочных стрельбищах?
   - Господи, Мама, так это ты?
   - Прайс, мне надо поговорить с Директором.
   - Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, - Прайс помолчал, пока не переключая линию, потом сказал: - Мама, я очень рад снова тебя услышать.
   Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.
   - Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, - голос у него был сладкий, как мороженое, - в нашем деле никогда не грех перестраховаться, - он говорил так, будто они расстались только вчера: даже не удосужился поздороваться с Трейси.
   - Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?
   Директор хрюкнул:
   - Как всегда. Профессиональный риск.
   - Я звоню... Короче, вечером я прилетаю. Думаю, ужин вдвоем станет приятной переменой привычного ритма.
   - После десяти лет разлуки? Наверняка, - Директор снова хрюкнул. - Скажем, в восемь часов в "Анондор"?
   - Нет, - мгновенно отреагировал Трейси. - Я предпочитаю "Ше Франсуа".
   - Ну да, - дружелюбно протянул Директор. - Как я мог забыть? Правда, человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?
   - Неподалеку от Грейт Фоллз, - Трейси прекрасно знал, что Директор не мог забыть, где находится ресторан. - Возле реки.
   - Ладно, найду, - и Директор повесил трубку.
   На табло зажглись слова "Пристегнуть ремни. Не курить", и они пошли на посадку в вашингтонском аэропорту.
   Итак, он постарался избавиться от мыслей о предстоящей встрече с Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел ее танцующей: одна нога парит высоко над головой, она медленно-медленно вращается, в волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.
   А его квартира, такая теперь опустевшая, чужая! Потому что Лорин там больше нет.
   И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!
   Их "боинг" приземлился, двигатели заглохли. Пассажиры стоя в проходе, доставали с полок портфели и сумки.
   Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси удостоверился, что весь его багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер, обнаружили бы в нем лишь обычный набор путешественника: электрическую бритву, будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла "ойвори" и серебряные щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался по своему прямому назначению.
   Трейси вышел из аэропорта и сел в красно-белый автобус. Через десять минут он уже взял заранее заказанную машину - типичный для проката "форд-кордова", цвета "металлика". И вскоре влился в ноток машин внешнего городского кольца.
   Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него остался Пентагон, а после этого движение стало не таким интенсивным большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский мост, чтобы через него попасть в центр. Памятник Вашингтону горделиво высился в лучах закатного солнца.
   Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь влажности и неусыпному попечению городских властей. Река сначала казалась синей, а когда наступили сумерки - черной, в ней играли золотые городские огни.
   "Ше Франсуа" был обычным загородным рестораном. Директор уже поджидал Трейси.
   Директор всегда казался Трейси ошибкой природы: его слишком крупная челюсть, мощная шея, огромное тело принадлежали не современному "хомо сапиенс", а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот тут дело обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем того, что Директору удавалось продумать на несколько шагов дальше, чем всем остальным представителям его профессии.
   - Садись, - сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем, как Трейси видел его в последний раз. - Я заказал тебе "Гленливет" со льдом, хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным лед убивает особый привкус дыма.
   - Пейте, как вам нравится, - ответил Трейси, усаживаясь, - а я буду пить так. Директор улыбнулся:
   - Вижу, ты не меняешься.
   - Да и вы тоже.
   Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся от официанта, подавшего меню:
   - Потом.
   - Вашингтон вообще не подвержен переменам, - сказал Трейси.
   - На поверхности - да, - Директор взял свою излюбленную сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую, корявую. "Фонд приносит массу маленьких удовольствий, - любил он говорить, - В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары". "Добывать" было любимым эвфемизмом Директора. - Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.
   Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
   - Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, - он глянул на тлевший кончик самокрутки. - Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, - он взглянул на Трейси. - Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. - Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени - и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, - он глубоко вздохнул. - Это очень непросто - быть республиканцем.
   Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
   - Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
   - Ко мне недавно приезжал Ким.
   - Неужели?
   Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
   - Это имело отношение к смерти губернатора, - как можно небрежнее произнес Трейси. - Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
   - Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, - ответил Директор. - Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же - особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
   - Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
   Директор фыркнул - признак того, что он обиделся.
   - Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
   - Он - чертов убийца, - сердито сказал Трейси.
   - Если на то пошло, то и ты тоже, - возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. - За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, - Директор явно рассердился. Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
   - А я и не сомневался, - пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена - вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
   Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
   - А что Киму от тебя понадобилось? - осведомился Директор.
   - Просто заскочил проездом, - ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
   Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
   - Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
   - Наверное.
   - Думаю, я закажу цыпленка, - Директор закрыл меню и положил на стол. Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского - как раз то, что сейчас нужно.
   - Я не хочу, чтобы ты уезжал, - с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: - ты не можешь уехать.
   Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
   - Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
   - А он знал Кима? - спросил Киеу.
   - Он знает о нем от Трейси, конечно, - сказал Макоумер. - Но они никогда не встречались.
   - А фотографии?
   - Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
   Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
   - Тогда проблем не будет, - и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
   - Это слишком опасно, - голос Джой вернул его к действительности.
   Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
   - Как ты можешь знать такие вещи?
   В глазах ее стояли слезы:
   - Потому что я боюсь за тебя.
   Он засмеялся:
   - Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
   - Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
   Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что - она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
   Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
   Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
   - Мои призраки, - ответил Киеу, помолчав, - живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
   - Но там все еще идет война.
   Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
   - Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? - Он покачал головой. - Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, - он взял ее руку в свою, слегка сжал. - Я всегда здесь буду.
   Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
   - Я открою.
   Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни - Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
   Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
   Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками. Она помнила, как от него пахло табаком и одеколоном, ей нравилось класть свое маленькое ушко на его огромную грудь и слушать, как громко бьется его сердце. Он умер, когда ей было восемь лет, и с тех пор она никогда уже не чувствовала себя так хорошо со старшими. Кроме Луиса Ричтера.
   Ей было так с ним интересно, что она даже неожиданно для себя стала думать над тем, что он сказал по поводу внезапного решения Джека Салливена обнародовать тот факт, что буквально накануне убийства в Каире Де Витта президент заявил, будто проблемы безопасности его совершенно не интересуют.
   - Все понятно, - сказал тогда Луис Ричтер. - Я думаю, после этого в задницу старого Лоуренса вцепятся все, кому не лень.
   Как часто случалось и с Трейси, широта его знаний, глубина суждений увлекли и ее.
   Она улыбнулась своим мыслям и открыла дверь.
   Увидев ее, Киеу, обмер. Это чувство было ему знакомо, он уже испытывал его в джунглях Камбоджи.
   Очаровательная улыбка, которую он подготовил, мгновенно растаяла. Он ничего не мог с собой поделать: к горлу подступила тошнота, и, с трудом с ней справившись, он спросил:
   - Луис Ричтер нев птас тай?
   Жаркий летний день, на фоне желтого неба высятся пальмы. Влажность бусинками лежит на лбах и плечах. По четвергам они обычно танцевали в Чау Чхайа, неподалеку от Кемарина, тронного зала дворца, где ощущалось присутствие Сианука и всей длинной череды его предшественников, кхмерских царей.
   На Малис сомнут чанг кбеу, она слегка согнула колени, босые ступни охлаждает мраморный пол. Двигаются только ее руки. Ее руки ведут бесконечный рассказ о чувствах и жизни. Тело ее неподвижно, лицо напоминает застывшую маску, как и предписано правилами кхмерского балета. Сок не может оторвать от Малис взгляда, он смотрит на ее танцующие руки, рассказывающие о мстительных богах, страшных демонах и утраченной любви.
   Он захвачен бледным огнем, чье название не должен упоминать, о чьем происхождении не должен говорить.
   Снаружи по королевским садам прогуливаются монахи в оранжевых тогах, светлые зонтики предохраняют их гладко выбритые головы от солнца. На флагштоках плещется сине-красно-белый флаг с изображением Ангкор-Вата в центре. Его извивы напоминают движения пальцев Малис.
   В тот день он понял, что Малис и есть апсара, одна из таинственных небесных танцовщиц, наделенных сверхъестественной силой. Считалось, что древние кхмерские цари использовали апсар для разговоров с богами, апсары переводили язык слов в язык движений.
   Глаза Соки Киеу полны страсти. Глядя, как танцует его сестра, как она ведет рассказ о прошлом кхмеров, он вспоминает те танцы, которые она исполняла для него по ночам. Только для него. Нет, то был танец, который Малис танцевала для себя, но поскольку он его видел - то и для него. Момент близости, преступный и потому еще более восхитительный. Только для него. Для него и для нее. Для них обоих.
   И сейчас, взглянув в сине-зеленые глаза Лорин, Киеу увидел Малис, живую и невредимую. Ее прямая высокая шея, наклон головы, прямые плечи, и, прежде всего, поза танцовщицы - все это напоминало ему Малис, и сердце его готово было выскочить из груди. Колени у него ослабели, он мигнул, потому что ему показалось, будто в ушах Лорин сверкают рубиновые сережки в форме лотоса, которые всегда носила Малис.
   - Что? - спросила она, с любопытством глядя на него. - Что вы сказали?
   И тут до Киеу дошло, что он говорил на кхмерском, будто перед ним действительно Малис!
   - Извините, - сказал он, прокашлявшись, - я задумался. Луис Ричтер дома? Могу я его видеть?
   Он сказал то, что должен был сказать, но голова его продолжала кружиться.
   - Конечно, - Лорин отступила, позволила ему пройти и закрыла за ним дверь. - Могу ли я спросить ваше имя?
   - Ким, - автоматически ответил Киеу. Он увидел, что она повернулась и с любопытством его разглядывает.
   - Значит, вы и есть Ким, - она улыбнулась. - А меня зовут Лорин Маршалл, она протянула руку, и он на мгновение замер. Потом взял ее руку, поднес к губам, почувствовал мягкую, нежную кожу. Глаза его закрылись, и он снова вспомнил Чау Чхайа.
   Она повернулась и пошла по коридору, а он следил за ней глазами и ему казалось, что вот здесь, сейчас, снова появится его возлюбленная сестра.
   Что я здесь делаю? - с ужасом подумал он. Он понимал, что как только увидел в дверном проеме ее, а не старика, ему следовало извиниться и сказать, что ошибся дверью. Но он этого не сделал. И сейчас еще не поздно сбежать - но он не уходил.
   Воспоминания о Пномпене были слишком сильны. В Лорин он увидел дух, обретший плоть и кровь. Он не думал о совпадении - для него не существовало такого слова. Он был обречен на встречу с Лорин Маршалл. Это была его карма, а от кармы не уйдешь.
   Он. увидел в ней то, что уже никогда не надеялся увидеть, и сразу же поверил, что с помощью Лорин Маршалл ему удастся изгнать из своей души демонов. Прекратить невыносимую жизнь в грехе.
   Лорин скрылась за поворотом, и Киеу услышал ее голос:
   - Луис, к вам пришли.
   Киеу ушел в гостиную в тот самый момент, когда в ней из кухни появился отец Трейси. Он нес черный лаковый поднос, нагруженный тарелками, серебром и стаканами. Старик помедлил, увидев посетителя.
   - Да?
   - Я - Ким, - вот и все, что мог Киеу ответить.
   Не отрывая от азиата глаз, Луис поставил поднос на стол.
   - Лорин, - обратился он к девушке, - наверное, наш гость хочет что-нибудь выпить. Чаю? - И, поскольку гость кивнул головой, спросил у Лорин: - Ты не возражаешь?