Ван Ластбадер Эрик. Черное сердце

   Мойра знала, что Трейси интересуется Камбоджей. Интересно, почему, что могло с ним там случиться? Если Джон был прав, то что-то ужасное, то, что Трейси предпочел похоронить на дне души.
   Она медленно прошла в следующую, ярко освещенную комнату. Это была гостиная, и Мойра постояла в центре, привыкая к ней, проникаясь ее духом. В камин, который давно уже не использовался по своему прямому назначению, был вделан большой телевизор.
   Пол перед камином и сам камин выложены местной зелено-голубой плиткой, на каминной полке - большая статуя Будды. Она была покрыта золотым лаком, но от времени лак стерся, и кое-где проступили темные пятна - дерево, из которого была вырезана фигура.
   Мойра смотрела в загадочное лицо. Для нее это лицо ассоциировалось с чем-то неземным. И оно притягивало ее взгляд. Утреннее солнце освещало одну его сторону, другая оставалась в тени. Она вглядывалась, вглядывалась, пока ей не начало казаться, что эта статуя - нечто нерукотворное...
   Она с усилием отвела взгляд. Прошла к обитой толстым вельветом кушетке с комковатыми подушками. Встала на колени, обняла подушку и уставилась в окно. Позади размытой дождями дороги виднелся яблоневый сад, судя по всему, большой. Яблони стояли рядами, как музыканты военного оркестра. А еще дальше волновавшееся на ветру поле ржи.
   Мойра открыла и это окно. Смежив веки, подставила лицо мягкому ветру. Глубоко вдохнула в себя щедрые запахи лета.
   Свернувшись клубочком на кушетке, она прижалась щекой к старой подушке и разревелась. Она плакала от одиночества, от того, что ей некуда податься, от того, что ее все больше и больше охватывало чувство нереальности происходящего. От того, что где-то шла жизнь, но в этой жизни ей не было места.
   - Сегодня я вижу тебя в последний раз.
   Трейси удивился:
   - Что ты имеешь в виду?
   Май спокойно смотрела на него, ее черные глаза блестели:
   - С тобой что-то произошло.
   Снаружи рокотал неумолчный говор Чайнатауна.
   - Не понимаю, почему ты цепляешься за это место. У тебя достаточно средств, чтобы жить где-нибудь еще...
   - Извини, - тихо произнесла она, - но теперь это не твое дело.
   Трейси знал, что встревожил ее сразу же, как вошел. Не было ничего, что она не могла бы в нем разгадать, разглядеть. Он подошел, обнял ее. Она была маленькой, изящной, с широкими скулами и огромными глазами. Впервые они встретились в доджо, и тогда она показалась ему больше похожей на зверька, чем на человека - так грациозно и быстро, движениями почти нежными, она отправляла на деревянный пол партнеров.
   - Ну перестань. Май, - взмолился он, улыбаясь. - Пойдем куда-нибудь. Я хочу съесть дим-сум. Давай повеселимся. Она подняла к нему лицо:
   - В тебя уже вселилось это чувство последней ночи, - она криво улыбнулась. Она знала, что такая улыбка портит красоту ее лица. - Я ведь понимаю, что это такое. Я была там, - она имела в виду Юго-Восточную Азию во время войны. - И у тебя сейчас появилось это чувство.
   - Ты сошла с ума.
   - Я заметила, как только ты вошел в дверь.
   - Пойдем, - повторил он. - Ты же любишь дим-сум.
   - Я не голодна, - ответила она. - К тому же не хочу, чтобы в моем последнем воспоминании ты сидел в каком-то пестро разукрашенном ресторане. У меня уже слишком много таких воспоминаний. Сегодня мы никуда не пойдем, - и она змейкой выскользнула у него из рук и начала расстегивать платье.
   Следя за нею глазами, Трейси произнес:
   - Нет, Май. Не сейчас.
   Она повернулась, улыбнулась, широко раскинула руки.
   - Ну, видишь?! - победным тоном воскликнула она. - Ты же хотел "повеселиться", - она умела его передразнивать. - Ты хотел поесть, ты хотел выпить, - она подошла к буфету, - ты же знаешь, выпивка здесь всегда найдется.
   Трейси отвернулся к окну. В комнату врывались ароматы кипящего масла, специй, перца. Его внимание переключилось на аппетитные запахи кантонской кухни, и ему не хотелось отворачиваться от окна.
   - Думаешь, я не знаю, почему ты начал ко мне ходить? - Она бесшумно подошла и стала рядом. - Я начала подозревать уже после первого твоего ночного кошмара, а после второго убедилась окончательно.
   Трейси все же пришлось отвернуться от окна - разговор принял неприятное направление.
   - Да все очень просто: ты мне понравилась.
   - Ты хочешь сказать, что ты во мне кого-то увидел?
   - Чепуха! Я...
   - Значит, я на нее похожа, - убежденно произнесла она. Трейси никогда еще не видел ее такой. Обычно она была ласковой и тихой. Сейчас же губы ее искривились, обнажив маленькие острые зубы, от нее исходила та энергия и сила, которую он почувствовал в ней тогда, в доджо. Нет, она не могла нанести ему удар, но сгусток эмоций прорвал изнутри ее энергетическую защиту, и целью был он.
   - Скажи мне, Трейси, что от нее видишь ты во мне? Могла ли я быть ее сестрой, племянницей, кузиной? - Теперь ее напряжение передалось ему, но он надеялся, что она сумеет сдержаться, иначе ему придется усмирять ее. А он не хотел причинить ей боль. - Многое во мне тебе напоминает Тису?
   - Многое, - возможно, правда обезоружит ее? Он не двигался, зная, что если пошевелится, энергия, исходящая от нее, станет еще мощнее.
   - Я не могу управлять своими чувствами, - осторожно произнес он. - Но ты должна знать, что это было не единственной причиной, из-за которой я пожелал тебя.
   - Но было причиной.
   - Да, - без колебаний ответил он.
   - Ладно, - он почувствовал, что темная энергия тает. Но взрыв был слишком близок.
   - Она, должно быть, очень много для тебя значила, - Май вернулась к буфету, как будто ничего особенного и не произошло. В ее голосе даже не осталось следов боли и ярости. - Ты до сих пор видишь ее во сне.
   - Это было однажды.
   Она повернулась к нему, в руке она держала бокал.
   - И все? - он не ответил. Их взгляды встретились. - Вот почему тебя притянуло ко мне.
   - Это было просто, - мягко произнес он. - Ты красивая, умная, у тебя прекрасное тело. Это было естественно.
   Совсем как моя привязанность к Джону Холмгрену, подумал он. Он встретил этого человека, когда жизнь его, казалось, кончилась. Джон был его путеводной звездой, его дорогой к восстановлению. В относительном покое падающей от губернатора тени он мог думать, строить планы - правда, когда они познакомились, он был всего лишь членом муниципального совета. Но и тогда Трейси чувствовал, что рядом с Джоном он сможет отдохнуть, воспрянуть духом, дождаться, когда настанет время самому расправить крылья.
   Боже, все это было как в другой жизни. Что сказал ему Джинсоку в день выпуска из Майнза? "Они выжмут тебя до последней капли, если ты им позволишь. Не жди от них сочувствия. Они используют людей, как электрические батарейки. И я не хочу, чтобы с тобой такое случилось. Только не с тобой".
   Но теперь он понимал, что это с ним все же случилось... Он не понимал этого сначала, а потом стало слишком поздно. Они хорошо его подготовили, приучили идти не сворачивая, и идти быстро. Как же рад он был избавиться от них. Встретить Джона.
   - Твои мысли так далеко, - прошептала Май. Она подошла к нему сзади, и он ощутил прикосновение ее груди, напрягшихся сосков. Да, Май права. Со смертью Джона Холмгрена его жизнь совершила новый поворот. Организатором судьбы Джона Холмгрена был Трейси. Это он превратил члена муниципального совета в губернатора, а потом бы... и в Президента. Так он запланировал. Но теперь не осталось ничего, кроме пепла. Он понял, что не хочет сдаваться, бросать все просто так.
   - Твои мысли ушли в прошлое, - хрипло повторила Май. Ее гибкие, ищущие руки обвились вокруг него. - Но с прошлым уже ничего нельзя поделать, неужели тебе не ясно?
   - Ты ошибаешься, - ответил он, по-прежнему глядя в окно. Снизу, с улицы до него доносились радостные детские голоса. - Прошлое держит ключи ко всему последующему.
   Май прижалась щекой к его плечу. Она признавала правоту этих слов.
   - Тогда пусть сегодняшняя ночь будет последней ночью, когда ты не будешь вспоминать.
   Январь 1963 года, Пномпень, Камбоджа
   - Какую веру исповедуешь ты?
   - Я буддист, Лок Кру.
   - Чем ты руководствуешься?
   - Я следую за Буддой, наставником моим, я следую Учению, указующему мне путь, я следую порядку, как моей путеводной звезде.
   Над левым плечом Преа Моа Пандитто, на подоконнике, стояла старинная деревянная шкатулка, и Киеу Сока пытался на нее не смотреть.
   Во-первых, она была необычайно красива. Она была покрыта темно-бордовым лаком и изящно расписана желтой и изумрудно-зеленой красками.
   - Кто есть Будда?
   Во-вторых, на шкатулку падали лучи утреннего солнца, и она сверкала и переливалась.
   - Он тот, кто волею своею достиг совершенства, просветления и спасения. Святой и мудрый гласитель Истины, - Киеу так отчаянно старался не отвлекаться, что даже голова закружилась.
   - Есть ли Будда Бог, который предстал перед человечеством?
   - Нет.
   На шкатулку и на камень подоконника упала тень.
   - Или есть Он посланник божий, который явился на землю, чтобы спасти человека?
   - Нет, - взгляд темных глаз метнулся к шкатулке - по подоконнику полз жук. Черный, сверкающий, гладкий, похожий на пулю. Он с трудом начал взбираться по стенке шкатулки, по желтому и зеленому.
   - Был ли Он существом человеческим?
   Веки Киеу Сока слегка дрогнули - он постарался сосредоточиться.
   - Нет, - ответил он. - Он был рожден человеком, но таким человеком, который рождается один раз во много тысячелетии. И лишь в детском восприятии людей может представать он "Богом" или "посланником Бога", - Киеу сам заметил, что голос звучит напряженно - результат того, что внимание его отвлеклось.
   - В чем суть слова?
   Жук притормозил у медного замка. Киеу Сока недоверчиво прищурился: в причудливом утреннем свете ему показалось, что жук пробует открыть замок. Невероятно!
   - Пробужденный или Просветленный, - произнесен, почти не думая. - Это означает Того, кто своей собственной волей достиг высочайшей мудрости и морального совершенства, доступных сыну человеческому.
   Преа Моа Пандитто наконец-то пошевельнулся. При рождении ему дали другое имя, но, став монахом, он отказался от имени, как и от много другого. На санскрите Преа означало, в зависимости от ситуации, "царь", "Будда" или "Бог", Моа - "великий", Пандитто - указание на то, что он был буддистским монахом. Но Киеу Сока обращался к нему "Лок Кру", что на языке кхмеров значило "учитель".
   С точки зрения продолжительности человеческой жизни Преа Моа Пандитто был стариком. Но только с этой точки зрения. Если он утруждал себя воспоминанием о том, когда же он родился - а это случалось все реже и реже, поскольку время перестало значить для него то, что значило прежде, - Преа Моа Пандитто с удивлением отмечал, что живет на земле вот уже более восьмидесяти лет.
   Выглядел он не старше, чем на пятьдесят - глаза его были полны жизни, мышцы крепки, лицо гладкое. Но тот, кто проник в суть всего сущего так глубоко, как проник Преа Моа Пандитто, уже не слышал тиканья земных часов, но внимал маятнику вселенной. Время более не отягощало его плечи, не тянуло душу вниз. Об этом он размышлял неоднократно, он полагал, что в этом - суть левитации.
   - Сока, - произнес он голосом таким мягким, что внимание мальчика сразу же целиком обратилось к нему. - Когда ты родился?
   - В день полнолуния в месяц май, - ответил мальчик официальной формулой.
   - Это есть и дата рождения Будды, - глаза монаха, прекрасней которых мальчик ни у кого никогда не видел, глаза, переливавшиеся всеми цветами земли и неба, напряженно вглядывались в Киеу.
   - Конечно же, Будда родился очень давно. В год пятьсот двадцать третий до начала эры западной Христианской цивилизации, - чудесные глаза закрылись. Возможно, этим и объясняется такая огромная разница между ними.
   - Я не понимаю.
   Глаза Преа Моя Пандитто раскрылись вновь.
   - Я знал, что ты не поймешь, - произнес он печально. Киеу Сока понял упрек.
   - Вы сердитесь на меня, Лок Кру.
   - Я ни на кого не сержусь, - ответил старый монах. Он поднял вверх раскрытую ладонь, до того лежавшую у него на коленях. - Но, пожалуйста, объясни мне, что так занимало тебя, если ты отвечал урок наизусть, а не от сердца.
   - Верно ли, Лок Кру, что для вас не существует тайн?
   Преа Моа Пандитто хранил молчание.
   - Тогда вы знаете.
   - Даже если я знаю, я хотел бы услышать ответ из твоих уст.
   Киеу Сока наклонился вперед, глаза его сверкали:
   - Но значит ли это, что вы действительно знаете?
   Монах улыбнулся:
   - Возможно, - он терпеливо ждал. Наконец мальчик указал пальцем:
   - Вон там, на лакированной шкатулке, сидит жук.
   Преа Моа Пандитто даже не повернул головы.
   - И что, по-твоему, ему надо?
   Киеу Сока пожал плечами:
   - Не знаю. Кто может сказать, что кроется в мыслях насекомого?
   - А если бы на его месте был ты? - прошептал монах. Мальчик задумался.
   - Я бы хотел забраться внутрь.
   - Да, - сказал монах. - Если тебе хочется открыть шкатулку, открой ее.
   Мальчик встал, подошел к учителю. Дотянулся до подоконника. Когда тень его руки упала на жука, тот ринулся в раскрытое окно и исчез.
   Киеу Сока стоял на цыпочках, склонив набок голову, он открывал замок. Крышка легко поднялась.
   - Я ничего не вижу.
   - Тогда сними шкатулку.
   Мальчик крепко обнял теплое дерево и повернул шкатулку так, чтобы луч света попал внутрь - и вздрогнул, недоуменно глядя на Преа Моа Пандитто.
   - Дохлые жуки, - прошептал мальчик. - Я вижу кучу пустых панцирей, - он снова заглянул в шкатулку, солнечный свет играл на блестящей черной шелухе.
   - Они прекрасны, не так ли?
   - Да. Свет...
   - А когда на них свет не падает?
   Киеу Сока отодвинул шкатулку.
   - Ничего, - сказал он. - Тогда внутри темнота чернее ночи.
   Вдруг все в комнате как будто замерло. Мальчик в удивлении огляделся, но не увидел ничего необычного и вновь заглянул в шкатулку.
   - Но почему жук так упорно пытался сюда залезть? - спросил он. - Ведь он нашел бы только смерть.
   - Ты - это Вселенная, - медленно произнес Преа Моа Пандитто. - И ты познаешь мир. Когда ты поймешь это, ты поймешь все.
   Киеу Сока взглянул на учителя и поразился: от учителя исходил какой-то свет, он излучал энергию. Мальчик задрожал. Осторожно, боясь уронить, он поставил шкатулку назад на подоконник.
   Он почувствовал, что вот-вот расплачется, и испугался, потому что не мог понять, что происходит. Неужели смертный может обладать такой силой? Но Лок Кру не был простым смертным - он был Преа Моа Пандитто. А возможно ли самому обрести такую силу? Что для этого нужно делать? От чего отречься? Он знал, что жизнь - это равновесие. Силы достигает только тот, кто сбрасывает с чаши весов все остальное. Пусть важное. Кто же эти достигшие силы люди?
   - Вот теперь по твоему лицу я вижу, - ласково произнес монах, - что полностью овладел твоим вниманием, - и обнял Киеу.
   На улице Киеу ждал Самнанг, старший брат. Все это происходило на территории королевского дворца принца Нородома Сианука. Киеу остановился и оглянулся на золотую пагоду на крыше Ботум Ведди, храма, из которого он только что вышел. С небес лился солнечный свет, омывавший Ботум Ведди, слева от храма на легком ветру шелестели аккуратно подстриженные деревья, справа вздымался огромный королевский дворец. Киеу Сока подумал, что он до сих пор еще не замечал всей этой красоты.
   - Хо, малыш, оун, - Киеу Самнанг улыбался. - На что это ты загляделся?
   От внешнего сада эту часть дворцовых угодий отделяла декоративная стена, и сад, покрытый белыми цветами, показался Киеу настолько прекрасным, что даже захотелось прикрыть глаза. Но он сдержался - он не хотел отгораживаться от этого мига. Киеу хотел испить его до дна.
   Наконец он взглянул на брата и тоже улыбнулся.
   - Чему учил тебя сегодня Преа Моа Пандитто? - спросил Самнанг. - Ты что-то на себя не похож.
   - Да? Тогда на кого я похож? - переспросил Киеу. Старший брат рассмеялся, они пошли дальше.
   - Вот, - сказал он, протягивая Соке пакет. - Я принес тебе поесть.
   - Спасибо, Сам, - Киеу прижал пакет к груди. Он действительно проголодался.
   За высокими украшенными черепицей воротами он разглядел оранжевого цвета тоги буддистских монахов. Они несли над собой белые зонтики от солнца.
   Братья гуляли по саду, по красным кирпичным дорожкам, вьющимся между лужайками, цветочными клумбами, изумрудной зелени живых изгородей. Всюду были расставлены каменные нага, их семь голов, казалось, внимательно следили за мальчиками.
   Наконец они нашли скамью и сели. Отсюда им был виден каменный сад усыпальниц, где хранились урны предков.
   Самнанг достал миску с рисом, рыбой и креветочной пастой и начал есть. Сока держал свою миску на коленях, подложив под ее такую привычную и успокаивающую округлость ладони. Есть вдруг расхотелось.
   Он произнес:
   - Я - это Вселенная. И я познаю мир. Я знаю его; я знаю все.
   Брат услышал эти слова и по-доброму расхохотался:
   - Когда-то я тоже испытывал это чувство, - сказал он, отправляя в рот рис. - Я думал, что тогда я все понял.
   - Но это правда, - возразил Сока. - Я знаю, что правда. Тебе разве смешно? Ты над этим смеешься?
   Самнанг покачал головой:
   - Нет. Я над этим не смеюсь, Сок. Я просто сомневаюсь.
   Сока повернулся к брату:
   - Сомневаешься? Как ты можешь сомневаться в том, что есть наша жизнь? - Он отставил миску. - Ты говоришь о буддизме так, будто это то, что мы выбираем. Буддизм это то, что делает нас... нами. Скажи, чем мы были бы без него? Как только я научился складывать слова во фразы, я начал постигать учение, - он указал на себя пальцем. - Я - это оно, и оно - что я.
   Самнанг взъерошил брату волосы.
   - Сколько в тебе рвения... Но тебе только восемь лет. С таких мыслей начинается каждый истинный кхмер, но тебе еще очень многое предстоит узнать.
   - Да, я понимаю, - взволнованно произнес Сока. - Но меня наставляет Преа Моа Пандитто. Ты бы видел его, Сам! Сколько в нем силы! И когда он дотронулся до меня, я почувствовал, что эта сила пронизывает меня, словно лучи. Мне показалось, что это живой огонь.
   - Да, я знаю, - кивнул старший брат. - Это называется ситап станисук. Прикосновение Мира. И оно живое, оун. Когда-то я был так же потрясен, как и ты. Но я старше, и вижу лучше, - он пожал плечами. - Что для нас ситап станисук? Чем может помочь оно в реальной жизни?
   - Помочь? Я не понимаю... Зачем тебе нужна помощь?
   - Затем, - мягко произнес Самнанг, - что грядут перемены. А Рене сказал, что единственный способ добиться перемен - революция. Он сказал, что Кампучия гибнет под порочным правлением Сианука и его семьи.
   Рене Ивен - это был довольно молодой бледноликий француз, один из редакторов "Realities Cambodginnes". Он прибыл в Пномпень через Сайгон. Чем он там занимался, не знал никто, но именно этот покров тайны, покров, под которым пряталось нечто опасное и противозаконное, и привлек, как Сока позже понял, его старшего брата к этому чужестранцу. За последний год они очень сблизились, и Киеу Сока начал обнаруживать в брате что-то чуждое, взгляды его претерпели изменения, и Киеу эти перемены не казались естественными.
   - Рене говорит, что наши настоящие враги - вьетнамцы, - убежденно произнес Самнанг, - и он прав. Что бы там Сианук ни твердил, они - наши извечные враги, - он отставил свою пустую миску. - Тебе бы неплохо повторить урок истории.
   Вспомни, Сока, что наш недоброй памяти правитель Чей Чета женился на вьетнамской принцессе. Это случилось еще до того, как появилось слово "Вьетнам". Тогда они назывались аннамитами, но от этого суть их не меняется они и тогда были дьяволами. Принцесса умолила супруга разрешить ее народу поселиться в южной части Камбоджи, и он, как всякий слабовольный глупец, согласился. Аннамиты ринулись туда, и это стало началом долгой истории чужеземного вторжения в нашу страну. Они тут же объявили эту территорию своей и уходить не собирались. И ты прекрасно знаешь, что часть той земли, которую сейчас называют Вьетнамом, на самом деле - Кампучия. Так что история доказывает, что доверять вьетнамцам нельзя.
   У меня все внутри переворачивается, когда я вижу этих вьетнамцев, ту семью, что живет рядом с нами в Камкармоне. Какое они имеют право там жить? Это все дела Сианука. Он по четыре дня в неделю проводит в Камкармоне с Моникой и ее бандой, вот потому там и торчат эти вьетнамцы.
   - А я в них ничего плохого не вижу, - сказал Сока с простой детской логикой. - Они ничего плохого не сделали ни мне, ни тебе, никому из нас.
   Самнанг смотрел в лицо братишки и чувствовал, как в нем нарастает волна гнева. Он попытался улыбнуться, чтобы как-то охладить пыл. Он недавно виделся с Рене, а Рене всегда удается распалить в нем этот огонь.
   Все еще улыбаясь, он обнял братишку за плечи, нежно сжал. Они очень любили друг друга.
   - Мне не с кем поговорить, - мягко произнес Самнанг, - поэтому я порой и выкладываю все тебе. Ты - все, что у меня есть, единственный, кто меня понимает.
   - Да, я понимаю, бавунг, - сказал Киеу Сока, стремясь помочь старшему брату. Он был счастлив, что тот разговаривает с ним как со взрослым. - Ты знаешь.
   - Верно, - Киеу Самнанг прикрыл глаза. - А сейчас забудь, о чем я тебе тут наговорил. Это ничего не значит, - но про себя подумал: скоро настанет время, и это будет значить все.
   Ким сидел в библиотеке и делал выписки из досье "Рэгмен". Подошел библиотекарь и передал ему приказ подняться к Директору.
   Ким кивнул, в последний раз глянул в свои записи, чтобы убедиться, что он на верном пути. Затем закрыл досье, отодвинул кожаное кресло, сложил выписки в измельчитель документов: из библиотеки запрещалось что-либо выносить, за редким исключением, и тогда требовалось получить две подписи начальства.
   Он вернул досье, отметил время, расписался. Кивнул библиотекарю внешность его была до такой степени невыразительной, что и при желании ее невозможно было бы описать, - и зашагал по длинному коридору.
   Пол был покрыт толстыми коврами, кругом царила полнейшая тишина - одно из строжайших требований Директора. Даже на первых этажах, где располагался музыкальный фонд "Дайетер Айвз" - этот Фонд был создан для прикрытия истинной деятельности тех, кто занимал остальные этажи, и, опять же ради прикрытия, тратил в год тысяч двадцать долларов на молодых американских композиторов, так вот, те самые ничего не подозревающие композиторы по требованию истинных хозяев вынуждены были прослушивать интересовавшие их произведения исключительно через наушники. Только каждое первое воскресенье месяца, когда в зале происходили концерты, из здания доносились хоть какие-то звуки.
   В этой тщательно сохраняемой тишине Киму легче было предаваться воспоминаниям о давно погибшей семье - эти воспоминания были единственным, что удерживало его в этой жизни. Воспоминания заставляли его также быть терпеливым:
   уже давно время значило для него совсем иное, чем для других.
   Поднимаясь в лифте, он думал о том, что принесло ему терпение. Теперь время настало, сказал он себе, время привести асе в движение. Последний кусочек головоломки лег наконец на свое место, и он почувствовал естественное желание ястреба опробовать крылья, прежде чем ринуться на жертву. Сколько времени заняло у него решение головоломки! Времени, исчисляемого несколькими жизнями.
   Выйдя на верхнем этаже, он выглянул в похожее на бойницу окно: внизу, по Кей-стрит, сновали пешеходы. Чуть дальше к востоку виднелась площадь Феррагат и здание ИВКА9 - располагалось оно достаточно близко к Белому дому, и обитатели era видели из окон не только туристов, но и тех, кто вершил судьбы страны.
   Ким решительно отвернулся от окна и прошел через две двери - одна открывалась к нему, вторая, после маленького тамбура, от него.
   Ступив внутрь, он и не подумал улыбнуться: Директор не признавал вольностей. Это был человек внушительного телосложения и со значительным, строгим лицом - Ким, которого научили не обращать внимания на лица и их выражения, и то каждый раз невольно испытывал почтение. У Директора была тяжелая квадратная челюсть, и если бы не пронизывающий взгляд, запоминалась бы в его лице только она. Киму не нравились глаза директора - они напоминали ему взгляд Трейси Ричтера.
   - Ну, как повеселились во Флориде? - пророкотал Директор.
   - Летом Флорида просто невыносима.
   Директор встал из-за заваленного бумагами стола и скрестил на груди руки более всего он напоминал монумент горы Рашмор10.
   - Ким, мы прошли с вами долгий путь. Я принял вас на работу вопреки рекомендациям людей, мнению которых я привык доверять, - Директор выплыл из-за стола, словно авианосец в открытый океан. - Вряд ли мне стоит повторять, что вы занимаете в фонде совершенно особое положение. До определенной степени вы пользуетесь даже большей свободой, чем я сам. Такой свободой, что если об этом догадается Президент, мне головы не сносить.
   - Мы оба знаем, чем это вызвано.
   - Да уж, черт побери, - Директор позволил улыбке чуть растопить льды его лица. - Господи Иисусе, вы смогли проделать для нас ту работку, в которой мы отчаянно нуждались, - он развел в стороны могучие ручищи, чтобы подчеркнуть значимость того, что собирался сказать. - Пока эти придурки гонялись в Юго-Восточной Азии за своими хвостами, вы дали нам досье на самых ярых коммунистических лидеров. И досье толщиной с мою руку. - Он сложил эту самую руку в подобие пистолета. - И потом, один за другим, - он прищурил глаз, прицеливаясь, - пах, пах, пах, они исчезли во мраке.
   Он поддернул манжеты, словно собирался приступить к какой-то работе: