Ван Ластбадер Эрик. Черное сердце

   - Но вы же сами красный кхмер.
   Киеу покачал головой:
   - Мне больше не по пути с Черным Сердцем. Они убили моего брата. И вот сами пали от вашей руки, - он достал из кобуры свой именной пистолет и вложил его в руку Макоумеру. - Это единственное мое имущество, которое имеет хоть какую-то ценность, пусть даже, как сувенир.
   Он поклонился американцу:
   - Я перед вами в неоплатном долгу.
   - Это не имеет для меня значения, Киеу, - мягко произнес Макоумер и положил ему на плечо. - Есть задание, которое я обязан выполнить, хоть и в одиночку.
   - Я помогу вам, вы должны позволить мне помочь вам. Макоумер улыбнулся и сжал плечо Киеу:
   - Олл райт, - по лицу его пробежало облако. - Но должен предупредить тебя: если ты мне действительно поможешь, для тебя будет очень рискованно оставаться на родине.
   Киеу внимательно посмотрел на него. Взрывы наконец прекратились.
   - Война пожирает Камбоджу как чудовищный тигр. У меня больше нет ничего, даже жизни. Я пойду туда же, куда и вы.
   - Значит, отправляемся в Америку?
   - В Америку, - кивнул Киеу.
   День выдался туманный, но, к счастью, без дождя. Скрытое облаками солнце давало ровный, мягкий свет. Где-то далеко играла музыка, аккорды мчались по бесконечным проходам, над ними реяли насыщенные яркими красками полотнища мелодий и прекрасные гармонии. В их мирное звучание вдруг вторглись шум и ярость войны. Пальмы вдоль берега исчезли в охватившем их золотисто-матовом пламени. Дым толстой черной змеей потянулся к небу повис там, покачиваясь. Запах пороха и ужасный сладковатый аромат горящей человеческой плоти. Трейси очнулся от запахов войны, он попытался подняться и дико закричал. Ласковые руки удерживали его, тихие слова заушили взрывы снарядов в мозгу. Он сделал глубокий вздох, и запахи обуглившейся плоти вскоре сменились стерильной атмосферой больницы. Глаза его закрылись, Трейси осторожно положили на подушки.
   - Доктор...
   И он снова провалился в глубокий сон, дарованный сильнейшими транквилизаторами, но губы его продолжали произносить одно-единственное слово, занозой засевшее в его мозгу.
   Доктор, доктор, доктор... Он тонул, снова погружался в темноту, из которой перед этим на короткое мгновение вынырнул.
   Лорин в пятый раз пыталась сделать тройной pas de chat. Правда, сейчас она выполняла его с партнером, высоким датчанином по имени Стивен. Кроме него на репетицию пришли еще шестнадцать участников труппы: восемь юношей и восемь девушек.
   Первые два раза она немного отставала, а потом слишком разогналась и убежала вперед на целый такт. Партитура этого балета Стравинского, самого ее любимого, никак не выстраивалась в ее сознании. Мелодия жила отдельно от темпа, страшнее которого ни один танцор не встречал за всю жизнь. Она еще как-то справлялась с изменением тональности, но станцевать полностью всю фигуру, которую придумал Мартин, пока не удавалось.
   Вот и сейчас, на втором прыжке, она завалилась на Стивена, и они оба едва не покалечились. Мартин немедленно остановил музыку, и девушки из кордебалета принялись шушукаться. Молодые люди с интересом поглядывали на солистов.
   Мартин вышел в центр репетиционного зала, несколько раз звонко хлопнул в ладоши, и просторное помещение в одно мгновение опустело. В зале остались только он и Лорин.
   Мартин стоял спиной к зеркальной стене - отражавшийся в ней зал казался в два раза больше. Я - как на необитаемом острове, подумала Лорин. Мартин стоял поодаль, скрестив руки на груди. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами и старомодные черные брюки. На ногах - балетные тапочки.
   - Лорин, - негромко окликнул он ее, - сколько лет ты уже танцуешь?
   - С пяти лет. Всю жизнь.
   Мартин положил руку на отполированный несколькими поколениями танцоров круглый деревянный поручень.
   - Ты когда-нибудь думала о том, чтобы сменить профессию?
   - Нет. Ни разу.
   Он резко повернулся к ней:
   - А почему такая мысль даже не приходила тебе в голову, можешь сказать мне?
   Красивая русская голова на идеально прямой шее. На таком расстоянии нервный тик одного глаза был едва заметен. Он пристально смотрел на Лорин.
   - Я хотела только танцевать. Всегда.
   - И хотела танцевать со мной. С Власким.
   Лорин кивнула:
   - Да. Нью-йоркская труппа лучшая в мире. А я всегда хотела быть лучшей.
   - Вот поэтому-то ты и здесь! - отчеканил Мартин. - Здесь собраны лучшие силы... Но здесь требуется не просто танцевать. Танцевать можно в труппе Английского Королевского балета, в Сан-Франциско, в Американском балетном театре. Ты здесь для того, чтобы учиться, ты должна расти как балерина. Ты должна стать большим, чем танцовщица!
   Голос его был по-прежнему спокойным, но в глазах появился стальной блеск. Мартин никогда не старался обратить танцоров в свою веру, для этого к его услугам была пресса и члены Гильдии американского балета. Он никогда не ставил между ними знак равенства: одни танцуют, другие восславляют танец, третьи финансируют его. Как он любил говорить, все звенья этой цепочки связаны друг с другом, ни одно не могло бы существовать без другого. Нет, танцоры сами шли к нему.
   Он пересек зал и подошел к ней.
   - Ты уже больше, чем просто танцовщица, Лорин. Но в то же время ты та, какой была всегда. Профессионал. Что бы тебя сейчас ни беспокоило, я хочу помочь тебе избавиться от этих проблем. Они встают между тобой и музыкой. Я создаю движения, ты даешь им жизнь. Если твоя концентрация нарушена, ты не сможешь этого сделать.
   - Не знаю, что со мной происходит, - несчастным голосом пожаловалась она.
   - Это не имеет никакого значения, - рассердился Мартин, - меня интересуют лишь последствия.
   Мартин подошел вплотную к ней, Лорин чувствовала как ей передаются его спокойствие и уверенность.
   - Если ты профессионал, ты будешь танцевать. Точка. Через неделю этот балет должен быть окончательно готов.
   - Почему? Что произошло, из-за чего такая спешка? Глаза Мартина весело блеснули:
   - Сезон окончен, но мы не едем в Саратогу. Нас пригласили в другое место: мы будем первой западной труппой, которая выступит в Китае.
   - Китай! - у Лорин перехватило дыхание.
   Мартин кивнул:
   - Последние три недели велись весьма сложные переговоры, я бы сказал, стороны очень тонко прощупывали друг друга. Я никому ничего не говорил только потому, что в Госдепартаменте меня предупредили: контракт может в любую минуту сорваться. Китайцы непредсказуемы. Но сегодня утром мне позвонили из Вашингтона: через несколько дней мы отправляемся. Я собирался объявить об этом на следующей репетиции, но решил, что тебе стоит знать об этом чуть раньше остальных.
   Он повернулся и пошел к станку. Руки его плавно взмыли над головой и медленно упали.
   - Музыка ждет, - не оборачиваясь бросил он и скрылся за дверью.
   Спустя секунду в зале вновь появился Стивен. Лорин улыбнулась ему и включила фонограмму с записью музыки Стравинского. С большим усилием она очистила свое сознание от посторонних мыслей, вновь превращаясь в того профессионала, каким сделалась за долгие годы танца. Она заставила себя прогнать все воспоминания о Трейси, подавила в себе гнев, а остальные переживания, которые не требовали мгновенных мер по уничтожению, загнала в самый дальний уголок подсознания: генеральная уборка мозгов начнется чуть позже.
   Зазвучала музыка, и вместе с ней в зал ворвался радостный, с легкой сумасшедшинкой, темп. Она взлетела в руки Стивена и начала отсчет: один, два, три. Pas de chat.
   На поиски замка у них ушло полтора дня, а все потому, что был он вовсе не в Кенилворте. Ключик, найденный в изоляционной ленте, подошел к ячейке в камере хранения на междугороднем автовокзале, обслуживающем маршруты фирмы "Грей-хаунд" в пригороде Чикаго, на углу Кларк- и Рэндолф-стрит.
   Их группа, в которую входил и Брейдй, проспала все утро, наверстывая часы изнурительной работы прошлой ночью. Туэйт очень долго убеждал упрямого начальника полиции Кенилворта передать часть вещественных доказательств Арту Сильвано и его опытным сотрудникам из особого подразделения полиции Чикаго.
   - По всем правилам, - мрачно бурчал Брейдй на следующий день после того, как они обнаружили в тайнике досье сенатора Берки, - нам следует подключить к этому делу ФБР. Проблемы, которые с этим связаны, выходят за рамки юрисдикции одного штата, и ты прекрасно знаешь, чего от нас требует инструкция.
   Он смотрел прямо в глаза Туэйту.
   - Я ненавижу этих поганцев, - прищурился Туэйт, - они считают всех нас кретинами только потому, что мы не сидим в Вашингтоне. Эти парни больны особой разновидностью лихорадки, вирус которой поражает исключительно агентов ФБР.
   Брейдй широко улыбнулся, и Туэйт подумал, что так он почти похож на человека.
   - Насколько я помню, Туэйт, ты сказал, что все наши шалости останутся между нами. Еще не передумал?
   - Напротив, теперь я только об этом и думаю.
   Брейдй кивнул:
   - Тогда не будем пылить понапрасну, пусть все будет по возможности тихо. И еще. Я не хочу чтобы это дело ушло из Кенилворта.
   - Не забуду вашей доброты, капитан, - Туэйт прижал руки к груди.
   - Послушайте, капитан, - вмешался в разговор Сильвано, - никто не собирается трубить о деле, которое, по сути, ведет полиция Кенилворта. Распорядитесь, чтобы нас отвезли домой, а уж там я свяжусь с одним слесарем, который обязательно что-нибудь унюхает. На этом ключе нет номера, его срезали напильником. Но, что хуже всего, мы даже не знаем, к какого рода замку подходит этот ключ. К секретеру? К камере хранения, к сейфу? К какому из них? Слесарь, о котором я говорил, может помочь нам, а может и не помочь. Но я могу поклясться, что кроме него ни одна живая душа в моем полицейском участке не будет знать об этой операции.
   У Арта Сильвано слова никогда не расходились с делом: слесарь, серьезный молодой человек, молча взял ключ. Вдоль одной из стен его мастерской на тонком стальном пруте висели сотни замков всех мыслимых видов и конструкций.
   - Это ключ от шкафчика камеры хранения, - объявил он после как минимум пятнадцатиминутного молчания. - Скорее всего, на вокзале или в аэропорту. Что-то в этим роде.
   Слесарь подошел к стеллажу с лабораторной посудой, натянул толстые резиновые перчатки и попросил всех немного отойти назад.
   - Видите, хозяин срезал номер напильником. Должно быть, знал наизусть.
   Он достал стеклянную бутыль. Открыв ее, слесарь осторожно налил в мензурку немного прозрачной жидкости. Потом добавил воды из крана и осторожно перемешал, держа мензурку на вытянутой руке. Туэйт почувствовал едкий запах. Молодой человек взял ключ большим химическим пинцетом:
   - Это кислота, - он кивнул на мензурку. - Вполне возможно, она проест то, что осталось, и мы сможем разобрать цифры. Ничего не гарантирую, но попробовать стоит.
   Он опустил ключ в разбавленную кислоту, подержал несколько секунд, затем долго промывал в проточной воде.
   Посетители мастерской затаили дыхание.
   - Итак, джентльмены, что мы имеем, - он повернулся к ним. - Одну цифру. Девять. Еще я могу вам сказать, это средняя цифра номера, который представляет собой трехзначное число.
   - Что ж, - изрек Туэйт, - все лучше, чем искать вслепую. Спасибо, молодой человек.
   И вот теперь все четверо - Туэйт, Сильвано, Бренди и Плизент - столпились у квадратного шкафчика в четвертом ряду камеры хранения на автовокзале. На замке был номер 793.
   Туэйт вставил ключ в замок, быстро повернул по часовой стрелке и потянул дверцу на себя. В помещениях автовокзала было только верхнее освещение, и потому на всех вертикальных поверхностях лежали тени. Они ничего не могли разглядеть в темном прямоугольном тоннеле.
   Плизент достал из внутреннего кармана пиджака миниатюрный фонарик, включил его и направил тонкий луч в ящичек.
   Туэйт высказался от лица всех присутствующих:
   - О черт! - Он с трудом сдерживал раздражение и злость. - Пусто, мать его, вообще ничего!
   Хлынувший дождь превратил мир в серо-зеленое месиво. Киеу стоял на коленях.
   Тол презрительно хмыкнул:
   - Посиди немного, - он довольно засмеялся, - пока дождь не вымоет из-под тебя дерьмо.
   Между раздвинутыми коленями Киеу лежала бесформенная масса из спутавшихся волос и осклизлой, расползающейся плоти. Глазницы одного из русских были пусты: за то короткое время, что головы находились в воде, черви, поднятые со дна, успели проделать свою работу. На щеках виднелись следы укусов более крупных речных обитателей, кожа вокруг них свисала лохмотьями.
   Малис, апсара, все еще танцевала в его памяти, ее проворные руки плели бесконечную вязь, рассказывая какую-то историю под никому, кроме нее, не слышную музыку. Мать его, покачивая головой, пела детские песенки, отгораживаясь ими от мира. А где же младшие брат и сестра? Он отсек поток образов прошлого и вернулся к действительности, где его мозгу предстояло проанализировать множество вариантов реакции на ежесекундно поступающую информацию.
   - Посмотреть на тебя, - язвительно усмехнулся Тол, проведя дулом своего автомата по ремню фотоаппарата на шее Киеу, - и мне уже понятно, кто ты такой.
   Киеу находился в состоянии физического и эмоционального шока, и противник его был доволен. Он не знал, что стало причиной шока, да, в общем-то, его это мало интересовало, главное - результат.
   - Ты солдат или шпион? Что ты здесь фотографировал?
   Он осклабился. По палубе косо хлестал дождь, потоки воды с журчанием обтекали металлические стойки ограждения, с шумом пузырились в планширах. Поверхность реки стала серой, на ней виднелись широкие колеблющиеся полосы, словно проведенные кистью художника-импрессиониста. Вершины деревьев раскачивались на ветру.
   Тол ткнул Киеу стволом в подбородок:
   - Твое оружие, - он старался перекричать шум бури, - отдай мне свое оружие.
   Словно во сне, Киеу расстегнул кобуру на левом бедре и вынул пистолет.
   Апсара танцевала, отправляя таким образом послание богам. Порою на ней был национальный костюм, порою она кружилась в танце совершенно голая, тело ее было умащено благовониями и блестело - языки огня в жаровнях отражались в изгибах бедер, груди поднимались и опускались в такт музыке, она умело управляла своим дыханием. И вот он видел ее, бледное обезглавленное тело, гротескный кривляющийся обрубок, чей танец был грубой пародией на прекрасный и тонкий кхмерский балет.
   Киеу била дрожь, волосы прилипли ко лбу, он чувствовал, как капли тяжело бьют в темя, словно иглы, старающиеся добраться до теплого мягкого мозга.
   - Поднимайся, - скомандовал Тол. - Ты уже достаточно отдохнул.
   Он с силой ударил Киеу по ребрам:
   - Подумать только, это же был твой последний отдых в жизни, - и расхохотался. - По крайней мере, в этой жизни.
   Киеу встал, в голове его по-прежнему мелькали видения. В одежде, обнаженная, обезглавленная. Любовь, похоть, ужас. Все сейчас смешалось.
   - Бери свою поклажу, мит Сок, - приказал Тол.
   Киеу шел по палубе, держа головы перед собой, за ним шагал Тол. Они медленно прошли по корме и спустились в обшитый досками маленький док.
   Углубившись метров на двадцать в джунгли. Тол велел ему остановиться.
   - Это там, мит Сок, - произнес он тоном триумфатора. - Ты один из немногих, кто по достоинству оценит это зрелище, не сомневаюсь.
   Киеу равнодушно повернул голову и поглядел, куда показывал грязный палец Тола. В просветах между лианами он увидел людей в коричневой форме со знаками v виде красных звезд. Их было трое. Трое других были в той же форме, что и он, в форме вьетнамской армии!
   - Они не сумели спасти своих офицеров, - объяснил Тол, - они не умеют сражаться. - Он снова подтолкнул Киеу: - Неси свою поклажу туда, мит Сок. Мне только что пришла в голову одна мысль, мы с тобой славно повеселимся.
   Киеу споткнулся о присыпанный листьями корень и, не удержавшись, упал на колени. Ноша его вывалилась из рук. Он поднял ее и осторожно вытер грязь со щеки Малис.
   - Подойди к тем солдатам, - приказал Тол. Дождь уже почти прекратился, но воздух не стал суше: начали парить листья. Тол подошел к Киеу и забрал у него из рук головы. Киеу попытался вцепиться в голову Малис, но Тол изо всех сил ударил его стволом по рукам.
   - Отойди туда, - скомандовал Тол.
   Он поднял головы, поставил ногу на труп русского военного. Потом быстро нагнулся, сорвал с формы звезду и приколол ее себе на грудь.
   - Вот так. А теперь, будь другом, сфотографируй меня... Нет, нет, погоди, - он повернул головы, - я хочу, чтобы эта смотрела в камеру. В конце концов, он был полковником и заслужил сфотографироваться рядом со мной.
   Все три головы он держал перед собой, на уровне груди.
   - Кроме того, - продолжал Тол, - надо, чтобы его лицо было очень четким, мы используем снимок в пропагандистских целях, - теперь голос его почти звенел. - Подумай как следует, мит Сок, сделав этот снимок, ты послужишь добром делу, делу Черного Сердца.
   Киеу сделал несколько шагов назад, и когда между ним и Толом оказалось больше трех метров, расстегнул чехол и достал аппарат. Навел резкость, диафрагму и выдержку, чуть сместил объектив, чтобы Тол находился в центре кадра, и нажал кнопку затвора.
   Бело-голубое пламя, словно язык демона, вырвалось из объектива: на Тола летел миниатюрный реактивный снаряд.
   Он успел только удивленно раскрыть рот - и ракета взорвалась. Он отлетел назад, ударившись спиной о ствол дерева, немного проехал по мокрому склону и выпрямился: практически весь удар приняли на себя три отрезанных головы. Одно плечо его кровоточило, но в целом Тол не пострадал.
   Он рванулся за автоматом, который взрывом отшвырнуло в сторону, но над ним уже стоял Киеу.
   Цель большинства видов боевых искусств, учил его Мусаши Мурано, заключается прежде всего в том, чтобы лишить противника подвижности. Для этого требуется определенное время, даже несмотря на то, что поединок может быть очень скоротечным. Помни, мы говорим не о секундах и не о десятых долях секунды, речь идет о сотых или даже тысячных, и если действует по-настоящему подготовленный профессиональный убийца, тогда у твоего соперника появляется шанс убить тебя.
   Но этого мы не можем допустить. Если ты начнешь искать способ лишить противника подвижности, ты можешь погибнуть, если ты будешь стараться покалечить его, ты можешь погибнуть, если ты подумаешь про себя: за сотую долю секунды ничего страшного не произойдет, ты можешь погибнуть, если ты недооценишь своего противника, ты можешь погибнуть.
   Поэтому: помни кокоро.
   Киеу помнил. У него не было альтернативы: кокоро врезалось в его сознание с такой же силой, что и буддизм. С точки зрения законов, действующих в обозримых пределах вселенной, буддизм тоже представляет собой разновидность астрального тела. Его постигают не в школе. У Преа Моа Пандитто он не посещал классы: уроки, которые преподавал ему его Лок Кру, - это была его жизнь, вся его жизнь. Переплетение традиций, ценностей семьи, ответственности, достоинства, связанные с самим понятием "кхмер". Это была не просто религия, во всяком случае не религия в понятии западного человека, который может целенаправленно пойти в монастырь и выйти из него посвященным в духовный сан. Буддизм был философией, социологией, антропологией, политикой и историей особенно историей, вот почему красные кхмеры так ненавидели и боялись буддийских монахов.
   То же относится и к кокоро. Сэнсей Киеу, Мусаши Мурано, посвятил этому свою жизнь. Ибо без веры кокоро ничто.
   По-японски, говорил Мусаши Мурано, кокоро означает "суть вещей". Но как и в большинстве других языках, японские слова имеют множество значений и оттенков. Для тебя - но не для меня - кокоро значит "внутренний мир"... суть того, чему я тебя учу: пустоту. Пустота наполняет тебя ощутимее, чем все вещи этого мира; пустота, которая позволяет тебе черпать силы из самого времени.
   Киеу применил кокоро.
   Он напряг кончики пальцев, слегка согнул их - любой, кто хоть немного знаком с боевыми искусствами Японии, сразу же узнал бы по углу их изгиба подготовку к удару катана, - и нанес Толу удар в диафрагму, по силе ничуть не уступающий взрыву кумулятивного снаряда, выпущенного из псевдо-"Никона". Пальцы прошили диафрагму насквозь, и в ту секунду, за которое сердце Тола сделало свой последний удар, Киеу одним движением вырвал селезенку, поджелудочную железу и печень. Он поглядел на небо, где уже появились первые краски утра, поднял камеру и, обернувшись к лежащему на спине Толу, нанес последний, самый сокрушительный удар. Киеу ушел, оставив позади еще один труп.
   Кима вызывали в Сиэтл.
   Конечно же, это Ту. Он редко виделся со своим искалеченным братом, но сейчас Ким был рад предстоящему свиданию. В последние месяцы Ту практически изолировал себя от внешнего мира, письма писал более чем пространные, ив глубине души Ким подозревал, что брат впал в свое обычное состояние, которое можно было определить одним словом: кротость. Он жалел, что не приехал к нему раньше - прошло больше года, когда он последний раз, как вот сейчас, пробивал плотную облачность и приземлялся в международном аэропорту Си-Тэк. Ультрасовременная подземка мгновенно доставила его к выходу из аэропорта.
   Ту жил в высотном здании, выходящем на Пагет-саунд. В квартире был балкон, нависающий над самой водой, где у причала на якоре стоял его 35-футовый шлюп. Ким прекрасно знал все эти подробности, потому что из своего кармана оплачивал всевозможные атрибуты, необходимые Ту для жизни на Западе.
   Когда-то брат обожал выводить шлюп в море - мимо Порт-Таунсенд, он проходил Викторию в Британской Колумбии и забирался к самой западной оконечности Вашингтона. Там он обязательно встречался с кем-нибудь из мака из близлежащего Татуша, или иначе говоря, индейской резервации.
   Мака были его единственными друзьями с тех пор, как он поселился в Сиэтле. Ким одно время пытался понять, что у них может быть общего с братом, если не принимать во внимание, что и он, и они, были изгоями, неудачниками, людьми, которых общество вначале искалечило, а потом отринуло.
   Ту учил их, как узнавать по звездам будущее, мака, в свою очередь, научили его пить. По крайней мере, так казалось Киму. Число самоубийств индейских резерваций в шесть или семь раз превышало средний показатель по стране. Индейцы, похоже, из всех развлечений отдавали предпочтение самоубийству, которое, в отличие, например, от их любимого мескалина, никоим образом не было связано с отправлением религиозных культов и обрядов.
   Но в этот раз дверь квартиры открыл не Ту: это была молодая женщина, которую он раньше никогда не видел. Она приветливо улыбнулась:
   - Вы, наверное, Ким.
   Она протянула руку и без лишних слов взяла его чемоданчик. Заперев входную дверь, проводила его в гостиную. На женщине были белые шорты и полосатая майка.
   Она была высокая и, по меркам Кима, несколько полная, с округлыми формами - у восточных женщин такой фигуры не бывает. По тому как майка обтягивала грудь, Ким понял: здесь все без обмана, грудь своя, настоящая. Длинные сильные ноги, светлые вьющиеся волосы, пышной гривой ниспадающие до плеч. Она походила на картинку из журнала для мужчин.
   - Извините, - неуверенно начал он, - но вы...
   Она взмахнула рукой и рассмеялась:
   - О, Господи, простите!
   Она протянула ему руку, и Ким подумал: "Да, она американка, настоящая американка".
   - Эмма. Эмма По, - она говорила непринужденно, васильковые глаза искрились смехом. - Нет, нет, я знаю, о чем вы подумали - я не родственница великого Эдгара Алана, моя семья, а нас девять человек, из Миннесоты.
   - И давно вы знаете моего брата... мисс По?
   - Эмма, - поправила она. - Никто не называет меня мисс По. Что же касается вашего вопроса - около полугода, Ким. - У нее был прямой, открытый взгляд. - А Ту поджидает вас на балконе. Идите к нему, а я тем временем приготовлю вам что-нибудь выпить и заодно отнесу ваш чемоданчик в спальню. Итак, что будете пить?
   - Если можно, чай.
   - Крутой кипяток и никакого льда, верно? Ким удивленно посмотрел на нее:
   - Да.
   - А я ходила утром по магазинам и купила для вас "Чайна блэк", - глаза ее снова смеялись.
   Ким сделал вид, что не понял намека:
   - Вообще-то, "Чайна блэк" пьет Ту.
   - Нет, что вы, он уже давно не притрагивается к крепкому чаю. Мы предпочитаем кофе. Декофеинезированный, естественно.
   - Естественно, - словно попугай, повторил Ким и ужаснулся.
   Гостиную перекрасили, отметил Ким: стены стали нежно-голубыми, потолок светло-желтым. А еще появилась декоративная лепнина, для современного интерьера деталь совершенно немыслимая.
   Он раздвинул широкие стеклянные двери и вышел на балкон. Здесь тоже многое изменилось. Пол был застелен ковровым покрытием, а сам Ту сидел в легком шезлонге, вытянув перед собой парализованные ноги. Его инвалидное кресло отсутствовало.
   Услышав шаги за спиной, Ту повернул голову: глаза его закрывали зеркальные солнцезащитные очки, он был одет в темно-зеленую майку с короткими рукавами и голубые джинсы. Увидев брата, он широко улыбнулся:
   - Ким! Как я рад тебя видеть!
   У него был очень низкий и сиплый голос - естественный для человека, во время войны постоянно дышавшего дымом.
   Ким подошел к ограждению балкона: вдали виднелись жилые кварталы Уинслоу чертовски симпатичное место, в который раз восхитился Ким.
   - С тех пор, как я последний раз был у тебя, здесь многое изменилось.
   - Тебе надо просто чаще приезжать, - усмехнулся Ту. - Я знаю, сюрпризов ты не любишь, но очень уж не хотелось писать письмо. Я решил, что будет лучше, если ты увидишь ее собственными глазами.