Страница:
Это была картина, о которой он не только часто думал, но которую постоянно оживлял в памяти во всех деталях. Будда лежал на правом боку, подперев голову ладонью правой руки. Таким его изобразил безымянный скульптор, вырезавший его фигуру из дерева много веков назад. Иностранные ученые, понаехавшие со всего света еще в те времена, когда Франция целовала взасос Юго-Восточную Азию и все сильнее сжимала ее в объятиях своей колониальной системы, уверяли, что знают с точностью возраст этого Будды. М. Мабюс никогда не верил им. Как можно доверять людям, которые в своем высокомерии изобрели для его вечной страны собственное название — Кохинхина?
Так или иначе. Великий Будда возлежал на своем позолоченном постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме. Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.
Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.
Никто из них не хотел понять вечной истины — что Вьетнам вечен, и что он будет противиться любым попыткам оккупационных войск вырвать бразды правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа. Что он будет сопротивляться, даже вопреки их смертоносному дождю, который без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли. Веками вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто лучше их знал вкус смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки друг друга, а также незваных пришельцев.
Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою машину сквозь окутанный тьмой Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как огонь живет под слоем пепла: уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти. Этот Вьетнам распял его, как Иисуса, на кровавом кресте страданий.
Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир. И не только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.
Но в какой-то момент, думал М. Мабюс, что-то случилось с Великим Буддой, и его глаза стали ему изменять. Иначе бы он не допустил картины, которая вновь и вновь оживала в памяти М. Мабюса.
Устав от вечных сражений, он проделал долгий путь к святому месту, чтобы очистить свой дух от ненависти и скверны убийства.
Но в этих усталых глазах он не увидел отражения бесконечных уровней существования и даже отражения мира людей. Да и глаз самих не увидел, потому что все пространство храма перед изваянием было заполнено человеческими черепами. Кто убил этих людей? Американцы? Китайцы? Люди с юга, которые тоже называли себя вьетнамцами? Этого он не знал. А чьи останки это были? Северных вьетнамцев? Южных? Китайцев? Американцев? Невозможно узнать. Да и неважно все это. Важна лишь смерть, и эта смерть теперь царила повсеместно.
М. Мабюс, перед глазами которого все еще стояли эти картины смерти, оставил машину за ближайшей автобусной остановкой.
В своих долгих скитаниях по Индокитаю мосье Мабюс долго и упорно собирал сведения о главных искусствах каждого региона. Так он называл боевые искусства.
Например, он провел довольно долгое время на Суматре, изучая таинственную дисциплину под названием «пентьяк-силат». По преданию, основу этой дисциплине заложила одна крестьянка, наблюдавшая своими глазами смертельную схватку тигра с чудовищных размеров птицей. Она развила принципы, подмеченные ей во время этого боя.
«Пентьяк-силат» использует оружие, данное человеку природой: костяшки пальцев, сами пальцы, ребро ладони, пятка ноги и т. д. Искусство состоит в том, чтобы каждому из этих видов оружия найти наилучшее применение, обратив их против соответствующих частей тела противника. Поэтому мастер этого вида борьбы всегда вооружен, даже когда он парится в бане или спит. И, конечно, разрозненные приемы объединены в систему элементом духовности, что характерно для всех древнейших понятий Индонезийского архипелага.
«Пентьяк-силат» помог М. Мабюсу разделаться с полицейским и избавиться от его тела на дне сухого оврага на расстоянии пяти тысячи ярдов от того места, где убил его. Он завалил тело камнями так, что даже дикие животные не унюхают его присутствия.
Затем он выключил все огни на полицейской машине, освободил тормоз и, держась за руль через открытую дверцу, отвел машину подальше, чтобы ее не было заметно с шоссе. Все это у него заняло не больше десяти минут. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы ликвидировать следы крови в салоне его собственной автомашины.
Теперь он наблюдал через улицу, как человек, за которым он, как тень, давно следовал, входит в жилой дом. Он обдумывал, каким приемом он выведет из строя этого человека, после того, как узнает от него все, что ему надо. Указательным и средним пальцами в глаза? Или костяшками пальцев в лоб? Или четырьмя костяшками пальцев в солнечное сплетение?
М. Мабюс посмаковал боль, которую вызывает каждый из этих приемов в отдельности, потом как серия. Так жонглер обдумывает свой номер с полосатыми мячиками. Он даже закрыл глаза, представляя, какие круги вызовет камешек, брошенный им в воду.
Он так мал, так ничтожен, по сравнению с космосом, в который он вперил свой немигающий взгляд. Но какой властью над жизнью людей он обладает!
Теперь пора, подумал М. Мабюс, вдыхая запах горелой человеческой плоти, достающий его даже в кабине вертолета, стрекочущего в дымном небе, — и он закричал в душе, стараясь перекрыть вопли людей, горящих заживо на земле.
Наблюдая за этим ужасом разрушения, М. Мабюс чувствовал кровь, пропитавшую его черную гимнастерку. Тьма, время и память — вот его вечные спутники, как обточенные водой три камешка с реки детства. Кто они ему: друзья или враги? Скоро, думал он, я буду на шаг ближе к ответу на свой вопрос, я уже чую его своей кожей.
Он выбрался из машины и растворился в ночи.
Сив сидел, откинувшись на подголовник сидения, с закрытыми глазами. Он слишком устал, чтобы спорить. Долгое время он пробыл с Еленой Ху, вдовой его погибшего детектива, пытаясь утешить ее. Фактически, Диане это бы лучше удалось сделать. Елена сначала ударила его, потом прильнула к нему с каким-то детским отчаянием в глазах, как будто он мог стереть смерть ее мужа с космической книги судеб.
Хорошо, что Диана догадалась приготовить чаю. Знакомые звуки позвякивания ложечки, знакомые запахи свежезаваренного чая были сами по себе успокаивающими, вносящими ощущения реальности в эту абсурдную ситуацию.
Диана же позвонила сестре Елены, сообщив ей о беде и попросив срочно приехать. Дождавшись, когда та, наконец, появилась — бледное озабоченное лицо и саквояж с постельным бельем для себя в руке — Диана вытащила Сива из квартиры и затолкала в машину. Вот тогда она и сказала эти слова: «Нет, тебе нельзя ехать домой. Не сейчас».
Потому что дом был для него темным и грустным местом, в котором ему покоя не будет от грустных мыслей: как он мог бы спасти жизнь Ричарда Ху и кто и зачем убил его брата Доминика, — жуткие вопросы, на которые сейчас он не мог дать никаких ответов.
Сив уже спал к тому времени, как Диана подъехала к своему дому в нижней части Ист-сайда в квартале, именуемом жильцами «Городок-алфавит».
Уже когда они подъезжали, на них обрушился целый каскад умопомрачительных звуков: грохот музыкального автомата из кафе на углу, какофония рэпа из портативного магнитофона, получившего за последнее время меткое название гетто-бластера, рычание двух псов, раздирающих на части содержимое ящика с объедками, только что выброшенного на помойку. Какой-то бомж, притаранивший сюда целую тележку пустой тары из фирменного магазина «Эй-энд-Пи», пинками прогнал собак, а потом сам встал на четвереньки и стал рыться в отвоеванной коробке.
Диана глубоко вздохнула. Она смотрела на лицо спящего Сива и думала, не спятила ли она, привезя его сюда. Но сегодня она была слишком измучена, чтобы быть осмотрительной и держать саму себя за воротник. Хватит, подумала она, я хочу его, хочу таким, каков он есть.
Она начала будить его, и, хотя она и делала это очень нежно, он испуганно вздрогнул, просыпаясь. Потом улыбнулся, узнав, кто она и где он находится. С трудом поднялся, пошел за ней вверх по крутой лестнице, мимо исписанной скабрезными изречениями, облупившейся стены.
Зайдя к себе в квартиру, она заперла дверь на засов. Сив сразу же направился к дивану и рухнул на него. Диана стянула с него сонного пиджак, развязала галстук, расстегнула пуговицу на рубашке, потом набросила на него легкое покрывало. Прежде чем распрямиться, она поцеловала его в губы.
Потом прошла в спальню и разделась сама. Обычно она спала телешом, но сейчас, поскольку здесь был Сив, она напялила на себя безразмерную футболку и легла в постель, глядя в потолок, усиленно пытаясь заснуть. Но сон не шел. Она чувствовала присутствие Сива и это действовало на нее, как магнит или как горячая печь, заставляя ее тело свербеть и мышцы самопроизвольно сокращаться.
Когда она почувствовала, что у нее начало свербеть и между ногами тоже, она не выдержала и вскочила с кровати. Пошла на свою крошечную кухню и заварила жасминовый чай. Прихлебывая из чашки, пошла в гостиную. Она уже давно махнула рукой на свои апартаменты, которые больше были похожи на книжный развал на Стрэнде, чем на квартиру. Книги стояли рядами на полках, высились грудами на всех предметах мебели и даже на полу. Единственными украшениями гостиной были японские кимоно и веер, висевшие на стенах друг против друга.
Подвинув стопку книг, она освободила себе немного места на подоконнике.
Поскольку ее взгляд постоянно возвращался к спящему Сиву, она стала усилием воли переводить свои мысли в другое русло. Два трупа в Коннектикуте. Она снова увидела под беспощадным светом ламп, заливающим площадку над канавой, отрубленную голову, обрубок шеи, кожу по краям такую волнистую, как... как что? Что ей этот срез напоминает?
Что-то напоминает, такое знакомое...
Она смотрела, как спокойно вздымается грудь спящего Сива, и память ее снова и снова возвращала ее к этой заковыке. Что это такое? Какая-то темная и зловещая ассоциация, притаившаяся глубоко в подсознании.
Ее взгляд упал на толстенный том под заглавием «Секреты самураев: боевые искусства феодальной Японии». То темное и зловещее снова начало ускользать, едва приблизившись к кромке сознания. Она взяла книгу с полки и начала лихорадочно листать ее.
У нее было много книг о восточном холодном оружии, оставленных ей в наследство бывшим ее дружком по имени Кен, помешанном на этом деле. «Японские клинки — это почти одушевленные существа», — сказал он ей как-то. По его словам, чтобы изготовить такой клинок, надо множество раз отпускать заготовку, сворачивать ее пополам и снова ковать, пока ее поперечное сечение не примет вид рулета, состоящего из десяти тысяч слоев. Такой клинок будет настолько гибким, что его можно согнуть пополам, — и он не сломается. А лезвие его такое тонкое, что, если смотреть на него в упор, то оно делается буквально невидимым. А уж прочность его и вовсе невообразимая: проходит сквозь стальные доспехи и человеческие кости и сухожилия, как сквозь масло. Все это делает японские клинки идеальным боевым оружием.
Диана вдруг оторвала взгляд от страниц книги и перевела его на стену над диваном, на котором спал Сив. На стене красовался раскрытый веер с нарисованной на нем идиллической сценкой: маленькая птичка над цветущей веткой сливы. Ей очень нравился этот веер. Молодец Кен, что вспомнил о ней и прислал ей его в подарок.
Кен больше всего на свете любил холодное оружие. Когда Диана познакомилась с ним, он потратил уже лет десять своей жизни, пытаясь разгадать тайны японского клинка. В конце концов, разочарованный, он собрал свои манатки и махнул в Японию, где поступил в ученики к последнему великому оружейнику, семидесятипятилетнему старцу, на которого в Японии смотрели, как на живое национальное достояние.
Увлечение Кена передалось и Диане, которая тоже собрала небольшую, но ценную коллекцию ножей. И вот теперь, листая книгу и прихлебывая из чашки жасминовый чай, она вдруг вспомнила нечто, сказанное ей однажды Кеном. Большинство людей — и даже коллекционеров — говоря о японском холодном оружии, имеют в виду катана,мечи и танто,ножи. Однако самую большую выдумку и изобретательность японские оружейники проявили, создавая специализированное оружие.
Диана опять посмотрела на японский веер: какой он широкий, какой красивый, какие тщательно продуманные пропорции! И вдруг холодок пробежал по всем ее членам. Вот она, та темная и зловещая ассоциация, что все ускользала от нее! Прямо перед ней!
— Господи Иисусе! — прошептала она, вспоминая волнистую линию среза на шее у обоих людей, убитых в Нью-Ханаане, и обратилась к разделу книги, посвященную боевым веерам.
Вот оно что! Теперь она знала, каким образом убит брат Сива!
Она посмотрела в ту сторону, где спал Сив, но не решилась разбудить его. Он так вымотался, что у него даже лицо подтянуло. Краше в гроб кладут. Сейчас для него сон куда важнее, чем ее откровения. И ей бы тоже не мешало поспать. Она сомкнула ресницы, но сна, как и прежде, ни в одном глазу.
А Сив, который спал на ее диване, такой близкий и такой далекий, летел на крыльях сна, легкий как пушинка, в ту страну, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видал никогда.
Он и Доминик снова вместе. Годы разлетелись, как голуби, по поднебесью, курлычут, невидимые, в зарослях кустарника. Братьям снова по двадцать лет, снова идут они страшными, как тяжелый наркотический сон, тропами нескончаемой Вьетнамской войны. Кровавое марево застит солнце. Вьетнам — единственное место в мире, думает Сив, где небо желтого цвета.
Сив и Дом в черных гимнастерках Красных Кхмеров переходят через границу между Вьетнамом и Камбоджей. Никто не знает, где они и чем занимаются даже в штабе думают, что они просто прочесывают близлежащие районы на предмет диверсантов. Но у них особое задание, о котором ничего не знают в их штабе.
И о нем сейчас думают они — не о вьетконговцах, не о Красных Кхмерах. О нем они говорят сейчас, за спиной командира.
Все они вызвались в этот рейд добровольцами, они сами напросились на эту вылазку в неизвестность. И эта кишащая змеями, мутная река, через которую они сейчас переправляются, служит естественной границей между двумя странами. Во Вьетнаме они всегда сумеют объяснить любые свои действия. Эта страна — сумасшедший дом, и любые действия, способствующие уменьшению количества умалишенных, — во благо. Но Сив знает, что на том берегу все будет куда сложнее. Там Камбоджа, нейтральная страна, где они не имеют права находиться, и где их без всяких разговоров поставят к стенке, если застукают.
Они спускаются по скользкому берегу, ноги вязнут в зловонной тине. Вода илистая, совсем непрозрачная. Это цвет, думает Сив, который принимают глаза человека после его смерти. Люди устали, взвинчены, угрюмы. Местные предупреждали их, что в это время года реки вздуваются и что вода будет им по шейку, но она, слава богу, пока не достигает и пояса. Это начало, думает Сив. А каков будет конец?
Внезапно Дом, который идет впереди, поскальзывается. Сив пытается подхватить брата под руку, но тоже теряет равновесие и оба они оказываются на четвереньках. Вода им под подбородок. Она переливается всеми цветами радуги, как хвост павлина. Они отплевываются и откашливаются.
Сив уже почти встал на ноги, как вдруг перед самым его носом образуется маленький водоворот, и вода моментально светлеет, светлеет, — и вот она уже почти прозрачна, и он видит, что на дне. А потом — как будто ставни в окне вдруг захлопнули — вода опять непрозрачна, и Сив, чувствуя, как тошнота подходит к горлу, не знает, верить ему или не верить в то, что на мгновение открылось его взору.
Как ни противно ему, он все-таки заставляет себя вытянуть руку и коснуться дна. Ощущение подтверждает то, что видели глаза. Его дрожащие пальцы касаются не илистого дна, не камней, а постоянно натыкаются на человеческие останки: гнилое мясо, внутренности, сухожилия и кости, объеденные дочиста речными жителями.
Задыхаясь от ужаса, он слепо бредет дальше, но его вытянутая рука прощупывает все те же предметы. И он не в силах вынуть руку из воды.
Так вот почему река обмелела! Они идут по трупам, выстилающим ее дно. Сколькими слоями они лежат? С ужасом думает Сив. Сотнями? Тысячами?
Он тупо посмотрел по сторонам. Знают ли другие, по чему они идут? Очевидно, нет, потому что Сив не видит никаких перемен в их лицах: все-та же угрюмость, усталость и взвинченность читается в них.
И вот они уже достигают берега, на котором никто не знает, что кого ждет. Но Сив знает. Сив помнит — знает и помнит из снов, вроде этого, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видел никогда.
И из этого страшного далека он кричит, обращаясь к ним, голосом, полным ужаса.
Диана отложила книгу и, подбежав, опустилась на колени перед диваном, на котором спал Сив. Она гладила его вздымающуюся грудь, целовала покрытый холодным потом лоб. И, когда его глаза, наконец, открылись, улыбнулась ему и шепнула: «Это только сны, босс. Это только сны».
Темный взгляд Сива сфокусировался на ее лице.
— Диана, ты?
— Спи, милый, — успокаивала она. — Конечно, Диана. Ты у меня. И в безопасности.
Он вздохнул, закрыл глаза и мгновенно снова уснул.
Диана вернулась на свое место на подоконнике, но книги в руки не взяла. Она бы хотела растолкать Сива, сказать ему о своем открытии: может, это послужит переломом в расследовании. Но у него был такой усталый вид, и он был так напуган тем, что увидел во сне, когда проснулся, что она сочла за благо оставить его в покое. Утром будет достаточно времени, чтобы рассказать ему все. Она уже заранее представляла себе, какое выражение у него будет на лице, когда она покажет ему иллюстрацию в этой книге, где изображен гунсен,страшное оружие в форме веера.
Он смотрел, как дождевые капли стекают вниз по стеклам, и думал об Аликс. Потом поднялся, прошел в другой конец комнаты, включил стереопроигрыватель. Приготовил себе выпить, сбросил туфли, с удовольствием почувствовал под ногами ворс ковра. Потом, вздохнув, опустился в глубокое кресло и опять уставился в окно. Сквозь дождь огни большого города просвечивали, как сгустки неземного света. Женский голос пел:
Мечты мои, как ангелы, слетаются,
Заставить тень тревоги отступить.
Танцуют в столбе света, улыбаются,
Любовь в душе стремятся воскресить.
Пусть времена меняются всечасно,
Мечты мои, как ангелы, со мной.
И эти ангелы следят, чтобы не гасла
Моя лампада в сумраке ночном.
Он прижал к щеке холодное стекло бокала и закрыл глаза, вспоминая время, когда мечты сбывались, время, когда запах цветущей лаванды и хорошо смазанных велосипедных колес сливался воедино. То лето во Франции, когда ему все казалось по плечу.
По-видимому, на какое-то время он заснул или задремал, потому что, когда он открыл глаза, играла другая мелодия. Он поставил стакан, пошел в спальню и стал собираться в дорогу. Нашел свой паспорт, положил его рядом с коробочками с запонками для рубашек и смокинга и с будильником. Надо будет утром первым делом послать кого-нибудь из офиса, чтобы оформить визу.
Раскрыл чемодан и начал упаковываться, методично и не задумываясь: руки сами делали, что надо. Время летело незаметно. В ванной собрал свои туалетные принадлежности, одноразовые лезвия, маленький тюбик крема для бритья, крошечный тюбик зубной пасты, миниатюрный дезодорант. Все это засунул в дорожную аптечку.
Сквозь открытую дверь до него долетала приглушенная музыка, как будто из другого времени и места. В квартире господствовал полумрак: только у кровати горела лампа.
Крис отодвинул в сторону дверцу зеркального шкафа. Отодвигая, он машинально заглянул в зеркало. И рука его замерла. Он увидел отражение большей части прихожей — аж до самой входной двери.
Сквозь нее из наружного коридора проникала вертикальная полоска света. И вот, прямо на глазах, эта полоска начала расширяться.
Это могло значить только одно: его входная дверь медленно приоткрывается. Но такого быть не могло: это нереально, невозможно, немыслимо.
И тем не менее, это так.
Это действительно происходит. Он не знал, что предпринять. Ощущение, что он в страшной опасности, буквально парализовало его.
Теперь входная дверь была приоткрыта достаточно широко, чтобы в его квартире стало светлее от света, пробивающегося из коридора. Затем ему показалось, что в этой светлой полосе появилась тень и мгновенно исчезла.
Он скосил глаза и вздрогнул, увидав свою собственную тень, отбрасываемую лампой на туалетном столике. Она была как палец, указывающий прямо на него. Он отступил в тень шкафа и растворился в ней.
Так он стоял несколько минут, прислушиваясь к собственному дыханию. Дыхание неровное, да и сердце стучит так, что каждый второй удар сотрясает все тело, как отдача ружья.
Как и многим другим юристам, занимающимся уголовными делами, Крису не раз приходилось выслушивать угрозы недовольных клиентов, и поэтому у него было разрешение на хранение дома оружия. Случая использовать его в деле ему пока, слава богу, не предоставлялось, но он несколько раз ходил в полицейский тир, где его научили, как пользоваться его револьвером.
И вот теперь, стоя в тени своего шкафа, он ощупью нашел ящик, в котором хранился револьвер, выдвинул его, нашел коробок с патронами и вставил их один за другим в барабан. Затем он медленно двинулся в спальню.
Оттуда он хорошо видел приоткрытую входную дверь. Сквозь широкую щель по-прежнему пробивался серебряный свет из коридора. Но сейчас конфигурация щели стала другой, какой-то неровной. Мгновение он не мог понять, в чем тут дело, но потом до него дошло: кто-то стоит в дверном проеме, застя свет.
Бесшумно ступая, он вышел из спальни. В гостиной он прижался спиной к стене, навел револьвер на тень в дверях, протянул руку к выключателю и включил верхний свет.
Тень даже подскочила от неожиданности и он чуть не выстрелил, но, заметив лицо, убрал палец со спускового крючка.
— Аликс! — выдохнул он.
Испуганная внезапным ярким светом, Аликс стояла, прижав руки к груди.
— Господи Иисусе, Кристофер! Ты меня черт знает как перепугал! — Затем, заметив револьвер в его руке, тихо охнула.
Его всего трясло от смешанного чувства облегчения и злости.
— Что ты тут делаешь? Как ты вошла сюда?
— Я не... — Она обернулась, закрыла за собой дверь. — Я позвонила, а потом увидела, что дверь открыта. Наверно, ты забыл ее запереть, когда пришел домой.
— Почему привратник не заметил тебя? Он должен был бы предупредить меня о твоем приходе позвонив, — проворчал Крис.
— Я никого не видала в вестибюле и сразу поднялась сюда. — У Аликс был совершенно сокрушенный вид. — Извини.
Он осторожно положил револьвер на диван в форме буквы Г.
— Да ладно, что там! — Он сделал глубокий вздох. — В самом деле, я рад тебе. — Он улыбнулся, видя ее все еще озабоченное выражение лица. — Все нормально!
Она шагнула навстречу ему.
— Привет! — сказала она.
— Я только что думал о тебе, — признался он. Раздражение схлынуло, и он действительно был рад видеть ее.
Она тихо засмеялась.
— Я, наверное, подслушала твои мысли.
Они разглядывали друг друга в полутьме.
— Ты спал?
— Немного, — ответил Крис. — Но не ложился.
— Хорошо, что я не разбудила тебя. — Она улыбнулась своей ослепительной улыбкой. — Я тебе не снилась ли, случайно?
— Вполне возможно, — ответил он, обнимая ее. Она склонила ему голову на плечо. — Это очень мило с твоей стороны.
Он повел ее к дивану. Ее лицо все так и светилось, отражая скудное мерцание городских огней за окном.
— Я не знала, что делать, — сказала она, кладя ему голову на колени. — Все думала о тебе и о том, что ты завтра улетаешь. — Она взглянула ему в лицо, запрокинув голову. — Такого со мной никогда не было.
— Tсc! — Он отбросил с ее лба прядь волос.
— Кристофер, милый, — прошептала она, касаясь рукой его щеки. — Это, наверно, ужасный риск, но я пришла к тебе.
Он склонился над ней, шепнул:
— Не сетуй. Его губы дрожали, когда он целовал ее.
На серой радужной оболочке левого глаза была точка какого-то неопределенного цвета, придававшая ей ранимый и вместе с тем загадочный вид. Ресницы затрепетали и глаза закрылись, когда она почувствовала, как его губы раскрываются, прижимаясь к ее губам, и его сильные руки обнимают ее. Прильнув к нему всем телом, она подумала, сможет ли он любить ее так, как ей надо, чтобы ее любили?
Его пальцы, расстегивающие пуговицы ее платья. А под ним у нее ничего нет. Выражение, появившееся у него на лице, когда его пальцы коснулись ее голого тела, ей понравилось. А потом она охнула, выгибая спину, почувствовав его губы, целующие ее в ложбинку между грудей, обхватила его руками за шею, стала лизать его лицо, уши.
Так или иначе. Великий Будда возлежал на своем позолоченном постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме. Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.
Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.
Никто из них не хотел понять вечной истины — что Вьетнам вечен, и что он будет противиться любым попыткам оккупационных войск вырвать бразды правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа. Что он будет сопротивляться, даже вопреки их смертоносному дождю, который без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли. Веками вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто лучше их знал вкус смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки друг друга, а также незваных пришельцев.
Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою машину сквозь окутанный тьмой Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как огонь живет под слоем пепла: уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти. Этот Вьетнам распял его, как Иисуса, на кровавом кресте страданий.
Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир. И не только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.
Но в какой-то момент, думал М. Мабюс, что-то случилось с Великим Буддой, и его глаза стали ему изменять. Иначе бы он не допустил картины, которая вновь и вновь оживала в памяти М. Мабюса.
Устав от вечных сражений, он проделал долгий путь к святому месту, чтобы очистить свой дух от ненависти и скверны убийства.
Но в этих усталых глазах он не увидел отражения бесконечных уровней существования и даже отражения мира людей. Да и глаз самих не увидел, потому что все пространство храма перед изваянием было заполнено человеческими черепами. Кто убил этих людей? Американцы? Китайцы? Люди с юга, которые тоже называли себя вьетнамцами? Этого он не знал. А чьи останки это были? Северных вьетнамцев? Южных? Китайцев? Американцев? Невозможно узнать. Да и неважно все это. Важна лишь смерть, и эта смерть теперь царила повсеместно.
М. Мабюс, перед глазами которого все еще стояли эти картины смерти, оставил машину за ближайшей автобусной остановкой.
В своих долгих скитаниях по Индокитаю мосье Мабюс долго и упорно собирал сведения о главных искусствах каждого региона. Так он называл боевые искусства.
Например, он провел довольно долгое время на Суматре, изучая таинственную дисциплину под названием «пентьяк-силат». По преданию, основу этой дисциплине заложила одна крестьянка, наблюдавшая своими глазами смертельную схватку тигра с чудовищных размеров птицей. Она развила принципы, подмеченные ей во время этого боя.
«Пентьяк-силат» использует оружие, данное человеку природой: костяшки пальцев, сами пальцы, ребро ладони, пятка ноги и т. д. Искусство состоит в том, чтобы каждому из этих видов оружия найти наилучшее применение, обратив их против соответствующих частей тела противника. Поэтому мастер этого вида борьбы всегда вооружен, даже когда он парится в бане или спит. И, конечно, разрозненные приемы объединены в систему элементом духовности, что характерно для всех древнейших понятий Индонезийского архипелага.
«Пентьяк-силат» помог М. Мабюсу разделаться с полицейским и избавиться от его тела на дне сухого оврага на расстоянии пяти тысячи ярдов от того места, где убил его. Он завалил тело камнями так, что даже дикие животные не унюхают его присутствия.
Затем он выключил все огни на полицейской машине, освободил тормоз и, держась за руль через открытую дверцу, отвел машину подальше, чтобы ее не было заметно с шоссе. Все это у него заняло не больше десяти минут. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы ликвидировать следы крови в салоне его собственной автомашины.
Теперь он наблюдал через улицу, как человек, за которым он, как тень, давно следовал, входит в жилой дом. Он обдумывал, каким приемом он выведет из строя этого человека, после того, как узнает от него все, что ему надо. Указательным и средним пальцами в глаза? Или костяшками пальцев в лоб? Или четырьмя костяшками пальцев в солнечное сплетение?
М. Мабюс посмаковал боль, которую вызывает каждый из этих приемов в отдельности, потом как серия. Так жонглер обдумывает свой номер с полосатыми мячиками. Он даже закрыл глаза, представляя, какие круги вызовет камешек, брошенный им в воду.
Он так мал, так ничтожен, по сравнению с космосом, в который он вперил свой немигающий взгляд. Но какой властью над жизнью людей он обладает!
Теперь пора, подумал М. Мабюс, вдыхая запах горелой человеческой плоти, достающий его даже в кабине вертолета, стрекочущего в дымном небе, — и он закричал в душе, стараясь перекрыть вопли людей, горящих заживо на земле.
Наблюдая за этим ужасом разрушения, М. Мабюс чувствовал кровь, пропитавшую его черную гимнастерку. Тьма, время и память — вот его вечные спутники, как обточенные водой три камешка с реки детства. Кто они ему: друзья или враги? Скоро, думал он, я буду на шаг ближе к ответу на свой вопрос, я уже чую его своей кожей.
Он выбрался из машины и растворился в ночи.
* * *
— Нет, тебе нельзя ехать домой, — сказала Диана Минг. — Не сейчас.Сив сидел, откинувшись на подголовник сидения, с закрытыми глазами. Он слишком устал, чтобы спорить. Долгое время он пробыл с Еленой Ху, вдовой его погибшего детектива, пытаясь утешить ее. Фактически, Диане это бы лучше удалось сделать. Елена сначала ударила его, потом прильнула к нему с каким-то детским отчаянием в глазах, как будто он мог стереть смерть ее мужа с космической книги судеб.
Хорошо, что Диана догадалась приготовить чаю. Знакомые звуки позвякивания ложечки, знакомые запахи свежезаваренного чая были сами по себе успокаивающими, вносящими ощущения реальности в эту абсурдную ситуацию.
Диана же позвонила сестре Елены, сообщив ей о беде и попросив срочно приехать. Дождавшись, когда та, наконец, появилась — бледное озабоченное лицо и саквояж с постельным бельем для себя в руке — Диана вытащила Сива из квартиры и затолкала в машину. Вот тогда она и сказала эти слова: «Нет, тебе нельзя ехать домой. Не сейчас».
Потому что дом был для него темным и грустным местом, в котором ему покоя не будет от грустных мыслей: как он мог бы спасти жизнь Ричарда Ху и кто и зачем убил его брата Доминика, — жуткие вопросы, на которые сейчас он не мог дать никаких ответов.
Сив уже спал к тому времени, как Диана подъехала к своему дому в нижней части Ист-сайда в квартале, именуемом жильцами «Городок-алфавит».
Уже когда они подъезжали, на них обрушился целый каскад умопомрачительных звуков: грохот музыкального автомата из кафе на углу, какофония рэпа из портативного магнитофона, получившего за последнее время меткое название гетто-бластера, рычание двух псов, раздирающих на части содержимое ящика с объедками, только что выброшенного на помойку. Какой-то бомж, притаранивший сюда целую тележку пустой тары из фирменного магазина «Эй-энд-Пи», пинками прогнал собак, а потом сам встал на четвереньки и стал рыться в отвоеванной коробке.
Диана глубоко вздохнула. Она смотрела на лицо спящего Сива и думала, не спятила ли она, привезя его сюда. Но сегодня она была слишком измучена, чтобы быть осмотрительной и держать саму себя за воротник. Хватит, подумала она, я хочу его, хочу таким, каков он есть.
Она начала будить его, и, хотя она и делала это очень нежно, он испуганно вздрогнул, просыпаясь. Потом улыбнулся, узнав, кто она и где он находится. С трудом поднялся, пошел за ней вверх по крутой лестнице, мимо исписанной скабрезными изречениями, облупившейся стены.
Зайдя к себе в квартиру, она заперла дверь на засов. Сив сразу же направился к дивану и рухнул на него. Диана стянула с него сонного пиджак, развязала галстук, расстегнула пуговицу на рубашке, потом набросила на него легкое покрывало. Прежде чем распрямиться, она поцеловала его в губы.
Потом прошла в спальню и разделась сама. Обычно она спала телешом, но сейчас, поскольку здесь был Сив, она напялила на себя безразмерную футболку и легла в постель, глядя в потолок, усиленно пытаясь заснуть. Но сон не шел. Она чувствовала присутствие Сива и это действовало на нее, как магнит или как горячая печь, заставляя ее тело свербеть и мышцы самопроизвольно сокращаться.
Когда она почувствовала, что у нее начало свербеть и между ногами тоже, она не выдержала и вскочила с кровати. Пошла на свою крошечную кухню и заварила жасминовый чай. Прихлебывая из чашки, пошла в гостиную. Она уже давно махнула рукой на свои апартаменты, которые больше были похожи на книжный развал на Стрэнде, чем на квартиру. Книги стояли рядами на полках, высились грудами на всех предметах мебели и даже на полу. Единственными украшениями гостиной были японские кимоно и веер, висевшие на стенах друг против друга.
Подвинув стопку книг, она освободила себе немного места на подоконнике.
Поскольку ее взгляд постоянно возвращался к спящему Сиву, она стала усилием воли переводить свои мысли в другое русло. Два трупа в Коннектикуте. Она снова увидела под беспощадным светом ламп, заливающим площадку над канавой, отрубленную голову, обрубок шеи, кожу по краям такую волнистую, как... как что? Что ей этот срез напоминает?
Что-то напоминает, такое знакомое...
Она смотрела, как спокойно вздымается грудь спящего Сива, и память ее снова и снова возвращала ее к этой заковыке. Что это такое? Какая-то темная и зловещая ассоциация, притаившаяся глубоко в подсознании.
Ее взгляд упал на толстенный том под заглавием «Секреты самураев: боевые искусства феодальной Японии». То темное и зловещее снова начало ускользать, едва приблизившись к кромке сознания. Она взяла книгу с полки и начала лихорадочно листать ее.
У нее было много книг о восточном холодном оружии, оставленных ей в наследство бывшим ее дружком по имени Кен, помешанном на этом деле. «Японские клинки — это почти одушевленные существа», — сказал он ей как-то. По его словам, чтобы изготовить такой клинок, надо множество раз отпускать заготовку, сворачивать ее пополам и снова ковать, пока ее поперечное сечение не примет вид рулета, состоящего из десяти тысяч слоев. Такой клинок будет настолько гибким, что его можно согнуть пополам, — и он не сломается. А лезвие его такое тонкое, что, если смотреть на него в упор, то оно делается буквально невидимым. А уж прочность его и вовсе невообразимая: проходит сквозь стальные доспехи и человеческие кости и сухожилия, как сквозь масло. Все это делает японские клинки идеальным боевым оружием.
Диана вдруг оторвала взгляд от страниц книги и перевела его на стену над диваном, на котором спал Сив. На стене красовался раскрытый веер с нарисованной на нем идиллической сценкой: маленькая птичка над цветущей веткой сливы. Ей очень нравился этот веер. Молодец Кен, что вспомнил о ней и прислал ей его в подарок.
Кен больше всего на свете любил холодное оружие. Когда Диана познакомилась с ним, он потратил уже лет десять своей жизни, пытаясь разгадать тайны японского клинка. В конце концов, разочарованный, он собрал свои манатки и махнул в Японию, где поступил в ученики к последнему великому оружейнику, семидесятипятилетнему старцу, на которого в Японии смотрели, как на живое национальное достояние.
Увлечение Кена передалось и Диане, которая тоже собрала небольшую, но ценную коллекцию ножей. И вот теперь, листая книгу и прихлебывая из чашки жасминовый чай, она вдруг вспомнила нечто, сказанное ей однажды Кеном. Большинство людей — и даже коллекционеров — говоря о японском холодном оружии, имеют в виду катана,мечи и танто,ножи. Однако самую большую выдумку и изобретательность японские оружейники проявили, создавая специализированное оружие.
Диана опять посмотрела на японский веер: какой он широкий, какой красивый, какие тщательно продуманные пропорции! И вдруг холодок пробежал по всем ее членам. Вот она, та темная и зловещая ассоциация, что все ускользала от нее! Прямо перед ней!
— Господи Иисусе! — прошептала она, вспоминая волнистую линию среза на шее у обоих людей, убитых в Нью-Ханаане, и обратилась к разделу книги, посвященную боевым веерам.
Вот оно что! Теперь она знала, каким образом убит брат Сива!
Она посмотрела в ту сторону, где спал Сив, но не решилась разбудить его. Он так вымотался, что у него даже лицо подтянуло. Краше в гроб кладут. Сейчас для него сон куда важнее, чем ее откровения. И ей бы тоже не мешало поспать. Она сомкнула ресницы, но сна, как и прежде, ни в одном глазу.
А Сив, который спал на ее диване, такой близкий и такой далекий, летел на крыльях сна, легкий как пушинка, в ту страну, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видал никогда.
Он и Доминик снова вместе. Годы разлетелись, как голуби, по поднебесью, курлычут, невидимые, в зарослях кустарника. Братьям снова по двадцать лет, снова идут они страшными, как тяжелый наркотический сон, тропами нескончаемой Вьетнамской войны. Кровавое марево застит солнце. Вьетнам — единственное место в мире, думает Сив, где небо желтого цвета.
Сив и Дом в черных гимнастерках Красных Кхмеров переходят через границу между Вьетнамом и Камбоджей. Никто не знает, где они и чем занимаются даже в штабе думают, что они просто прочесывают близлежащие районы на предмет диверсантов. Но у них особое задание, о котором ничего не знают в их штабе.
И о нем сейчас думают они — не о вьетконговцах, не о Красных Кхмерах. О нем они говорят сейчас, за спиной командира.
Все они вызвались в этот рейд добровольцами, они сами напросились на эту вылазку в неизвестность. И эта кишащая змеями, мутная река, через которую они сейчас переправляются, служит естественной границей между двумя странами. Во Вьетнаме они всегда сумеют объяснить любые свои действия. Эта страна — сумасшедший дом, и любые действия, способствующие уменьшению количества умалишенных, — во благо. Но Сив знает, что на том берегу все будет куда сложнее. Там Камбоджа, нейтральная страна, где они не имеют права находиться, и где их без всяких разговоров поставят к стенке, если застукают.
Они спускаются по скользкому берегу, ноги вязнут в зловонной тине. Вода илистая, совсем непрозрачная. Это цвет, думает Сив, который принимают глаза человека после его смерти. Люди устали, взвинчены, угрюмы. Местные предупреждали их, что в это время года реки вздуваются и что вода будет им по шейку, но она, слава богу, пока не достигает и пояса. Это начало, думает Сив. А каков будет конец?
Внезапно Дом, который идет впереди, поскальзывается. Сив пытается подхватить брата под руку, но тоже теряет равновесие и оба они оказываются на четвереньках. Вода им под подбородок. Она переливается всеми цветами радуги, как хвост павлина. Они отплевываются и откашливаются.
Сив уже почти встал на ноги, как вдруг перед самым его носом образуется маленький водоворот, и вода моментально светлеет, светлеет, — и вот она уже почти прозрачна, и он видит, что на дне. А потом — как будто ставни в окне вдруг захлопнули — вода опять непрозрачна, и Сив, чувствуя, как тошнота подходит к горлу, не знает, верить ему или не верить в то, что на мгновение открылось его взору.
Как ни противно ему, он все-таки заставляет себя вытянуть руку и коснуться дна. Ощущение подтверждает то, что видели глаза. Его дрожащие пальцы касаются не илистого дна, не камней, а постоянно натыкаются на человеческие останки: гнилое мясо, внутренности, сухожилия и кости, объеденные дочиста речными жителями.
Задыхаясь от ужаса, он слепо бредет дальше, но его вытянутая рука прощупывает все те же предметы. И он не в силах вынуть руку из воды.
Так вот почему река обмелела! Они идут по трупам, выстилающим ее дно. Сколькими слоями они лежат? С ужасом думает Сив. Сотнями? Тысячами?
Он тупо посмотрел по сторонам. Знают ли другие, по чему они идут? Очевидно, нет, потому что Сив не видит никаких перемен в их лицах: все-та же угрюмость, усталость и взвинченность читается в них.
И вот они уже достигают берега, на котором никто не знает, что кого ждет. Но Сив знает. Сив помнит — знает и помнит из снов, вроде этого, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видел никогда.
И из этого страшного далека он кричит, обращаясь к ним, голосом, полным ужаса.
Диана отложила книгу и, подбежав, опустилась на колени перед диваном, на котором спал Сив. Она гладила его вздымающуюся грудь, целовала покрытый холодным потом лоб. И, когда его глаза, наконец, открылись, улыбнулась ему и шепнула: «Это только сны, босс. Это только сны».
Темный взгляд Сива сфокусировался на ее лице.
— Диана, ты?
— Спи, милый, — успокаивала она. — Конечно, Диана. Ты у меня. И в безопасности.
Он вздохнул, закрыл глаза и мгновенно снова уснул.
Диана вернулась на свое место на подоконнике, но книги в руки не взяла. Она бы хотела растолкать Сива, сказать ему о своем открытии: может, это послужит переломом в расследовании. Но у него был такой усталый вид, и он был так напуган тем, что увидел во сне, когда проснулся, что она сочла за благо оставить его в покое. Утром будет достаточно времени, чтобы рассказать ему все. Она уже заранее представляла себе, какое выражение у него будет на лице, когда она покажет ему иллюстрацию в этой книге, где изображен гунсен,страшное оружие в форме веера.
* * *
Дождь опять разошелся вовсю к тому времени, как Крис вернулся к себе домой. По идее, он должен был бы чувствовать усталость, но усталости не было. Вместо нее было ощущение того, что он открыл дверь, за которой скрывается новый для него мир, хотя он не был уверен, что успел там что-нибудь рассмотреть.Он смотрел, как дождевые капли стекают вниз по стеклам, и думал об Аликс. Потом поднялся, прошел в другой конец комнаты, включил стереопроигрыватель. Приготовил себе выпить, сбросил туфли, с удовольствием почувствовал под ногами ворс ковра. Потом, вздохнув, опустился в глубокое кресло и опять уставился в окно. Сквозь дождь огни большого города просвечивали, как сгустки неземного света. Женский голос пел:
Мечты мои, как ангелы, слетаются,
Заставить тень тревоги отступить.
Танцуют в столбе света, улыбаются,
Любовь в душе стремятся воскресить.
Пусть времена меняются всечасно,
Мечты мои, как ангелы, со мной.
И эти ангелы следят, чтобы не гасла
Моя лампада в сумраке ночном.
Он прижал к щеке холодное стекло бокала и закрыл глаза, вспоминая время, когда мечты сбывались, время, когда запах цветущей лаванды и хорошо смазанных велосипедных колес сливался воедино. То лето во Франции, когда ему все казалось по плечу.
По-видимому, на какое-то время он заснул или задремал, потому что, когда он открыл глаза, играла другая мелодия. Он поставил стакан, пошел в спальню и стал собираться в дорогу. Нашел свой паспорт, положил его рядом с коробочками с запонками для рубашек и смокинга и с будильником. Надо будет утром первым делом послать кого-нибудь из офиса, чтобы оформить визу.
Раскрыл чемодан и начал упаковываться, методично и не задумываясь: руки сами делали, что надо. Время летело незаметно. В ванной собрал свои туалетные принадлежности, одноразовые лезвия, маленький тюбик крема для бритья, крошечный тюбик зубной пасты, миниатюрный дезодорант. Все это засунул в дорожную аптечку.
Сквозь открытую дверь до него долетала приглушенная музыка, как будто из другого времени и места. В квартире господствовал полумрак: только у кровати горела лампа.
Крис отодвинул в сторону дверцу зеркального шкафа. Отодвигая, он машинально заглянул в зеркало. И рука его замерла. Он увидел отражение большей части прихожей — аж до самой входной двери.
Сквозь нее из наружного коридора проникала вертикальная полоска света. И вот, прямо на глазах, эта полоска начала расширяться.
Это могло значить только одно: его входная дверь медленно приоткрывается. Но такого быть не могло: это нереально, невозможно, немыслимо.
И тем не менее, это так.
Это действительно происходит. Он не знал, что предпринять. Ощущение, что он в страшной опасности, буквально парализовало его.
Теперь входная дверь была приоткрыта достаточно широко, чтобы в его квартире стало светлее от света, пробивающегося из коридора. Затем ему показалось, что в этой светлой полосе появилась тень и мгновенно исчезла.
Он скосил глаза и вздрогнул, увидав свою собственную тень, отбрасываемую лампой на туалетном столике. Она была как палец, указывающий прямо на него. Он отступил в тень шкафа и растворился в ней.
Так он стоял несколько минут, прислушиваясь к собственному дыханию. Дыхание неровное, да и сердце стучит так, что каждый второй удар сотрясает все тело, как отдача ружья.
Как и многим другим юристам, занимающимся уголовными делами, Крису не раз приходилось выслушивать угрозы недовольных клиентов, и поэтому у него было разрешение на хранение дома оружия. Случая использовать его в деле ему пока, слава богу, не предоставлялось, но он несколько раз ходил в полицейский тир, где его научили, как пользоваться его револьвером.
И вот теперь, стоя в тени своего шкафа, он ощупью нашел ящик, в котором хранился револьвер, выдвинул его, нашел коробок с патронами и вставил их один за другим в барабан. Затем он медленно двинулся в спальню.
Оттуда он хорошо видел приоткрытую входную дверь. Сквозь широкую щель по-прежнему пробивался серебряный свет из коридора. Но сейчас конфигурация щели стала другой, какой-то неровной. Мгновение он не мог понять, в чем тут дело, но потом до него дошло: кто-то стоит в дверном проеме, застя свет.
Бесшумно ступая, он вышел из спальни. В гостиной он прижался спиной к стене, навел револьвер на тень в дверях, протянул руку к выключателю и включил верхний свет.
Тень даже подскочила от неожиданности и он чуть не выстрелил, но, заметив лицо, убрал палец со спускового крючка.
— Аликс! — выдохнул он.
Испуганная внезапным ярким светом, Аликс стояла, прижав руки к груди.
— Господи Иисусе, Кристофер! Ты меня черт знает как перепугал! — Затем, заметив револьвер в его руке, тихо охнула.
Его всего трясло от смешанного чувства облегчения и злости.
— Что ты тут делаешь? Как ты вошла сюда?
— Я не... — Она обернулась, закрыла за собой дверь. — Я позвонила, а потом увидела, что дверь открыта. Наверно, ты забыл ее запереть, когда пришел домой.
— Почему привратник не заметил тебя? Он должен был бы предупредить меня о твоем приходе позвонив, — проворчал Крис.
— Я никого не видала в вестибюле и сразу поднялась сюда. — У Аликс был совершенно сокрушенный вид. — Извини.
Он осторожно положил револьвер на диван в форме буквы Г.
— Да ладно, что там! — Он сделал глубокий вздох. — В самом деле, я рад тебе. — Он улыбнулся, видя ее все еще озабоченное выражение лица. — Все нормально!
Она шагнула навстречу ему.
— Привет! — сказала она.
— Я только что думал о тебе, — признался он. Раздражение схлынуло, и он действительно был рад видеть ее.
Она тихо засмеялась.
— Я, наверное, подслушала твои мысли.
Они разглядывали друг друга в полутьме.
— Ты спал?
— Немного, — ответил Крис. — Но не ложился.
— Хорошо, что я не разбудила тебя. — Она улыбнулась своей ослепительной улыбкой. — Я тебе не снилась ли, случайно?
— Вполне возможно, — ответил он, обнимая ее. Она склонила ему голову на плечо. — Это очень мило с твоей стороны.
Он повел ее к дивану. Ее лицо все так и светилось, отражая скудное мерцание городских огней за окном.
— Я не знала, что делать, — сказала она, кладя ему голову на колени. — Все думала о тебе и о том, что ты завтра улетаешь. — Она взглянула ему в лицо, запрокинув голову. — Такого со мной никогда не было.
— Tсc! — Он отбросил с ее лба прядь волос.
— Кристофер, милый, — прошептала она, касаясь рукой его щеки. — Это, наверно, ужасный риск, но я пришла к тебе.
Он склонился над ней, шепнул:
— Не сетуй. Его губы дрожали, когда он целовал ее.
На серой радужной оболочке левого глаза была точка какого-то неопределенного цвета, придававшая ей ранимый и вместе с тем загадочный вид. Ресницы затрепетали и глаза закрылись, когда она почувствовала, как его губы раскрываются, прижимаясь к ее губам, и его сильные руки обнимают ее. Прильнув к нему всем телом, она подумала, сможет ли он любить ее так, как ей надо, чтобы ее любили?
Его пальцы, расстегивающие пуговицы ее платья. А под ним у нее ничего нет. Выражение, появившееся у него на лице, когда его пальцы коснулись ее голого тела, ей понравилось. А потом она охнула, выгибая спину, почувствовав его губы, целующие ее в ложбинку между грудей, обхватила его руками за шею, стала лизать его лицо, уши.