Страница:
Даже не обдумывая это специально. Сутан выбрала именно эту позицию в комнате, откуда она могла издали изучать свою новую подружку и в то же время видеть сквозь открытую дверь весь холл. Но и здесь она была только в относительной безопасности. Ей хотелось выпить, но никакого спиртного в поле зрения не было, и ей не хотелось выказывать свою слабость, попросив Морфею принести ей чего-нибудь покрепче.
— Это, если я не ошибаюсь, бордель, — сказала Сутан. — Что ты здесь делаешь?
— Я знаю, кто я такая, — сказала вместо ответа Морфея, двигаясь через освещенный круг на полу, как призрак через залитую лунным светом лесную лужайку. — Но для меня очень важно, какой меня видишь ты. — В ее голосе не было ни тени раздражения.
— Почему? — Реплики Сутан в этом диалоге произносились на повышенных тонах.
— Мне кажется, это естественно, — ответила Морфея. — Ты его дочь.
— Чудно, но я совершенно не чувствую себя его дочерью.
— Ну, это трагедия для всех нас.
— Поэтому ты и привела меня сюда? Хочешь обработать меня?
— Я привела тебя сюда, уведя из того места, где тебе не хотелось находиться, — заметила Морфея, опять уходя из света в тень. — Вот и все.
— Я тебе не верю. — По мере того, как Морфея к ней приближалась, она все больше и больше нервничала. — Ты привела меня сюда, чтобы заставить меня помириться с отцом. Научить дочерней любви.
Опять та же самая улыбка.
— Сутан, как ты можешь не понимать того, что мне кажется настолько очевидным? Невозможно научить инстинктам. Несмотря на все твои заверения в противном, я убеждена, что ты любишь своего отца. И я думаю, ты всегда любила его. Но потом, с годами, ты научилась его ненавидеть.
— Нет, я...
Но тут Сутан увидела своего отца и Криса. Они быстро шли через холл по направлению к выходу. Заметив их, и Сутан двинулась следом. А потом и бегом припустилась.
— Я его вижу!
Крис повернул голову.
— Кого? Сива?
Но М. Вогез уже устремился вперед. Я положу конец этому безумию, — думал он. Хоть в какой-то степени исправлю то, что натворил.
— Мосье Мабюс, — прошептал он, двигаясь вдоль труб в полутьме. — Послушайте меня. Я хочу спасти вас. Поверьте, я вам все прощаю...
Мощная рука схватила его за горло и оторвала от пола. М. Вогез задергался, не в силах ни дышать, ни говорить, ни, тем более, кричать. Он смотрел в лицо М. Мабюса, напряженное и осунувшееся. Тонкая синяя жилка пересекала его лоб и пульсировала, как будто живя собственной жизнью.
— Tu... me... pardonnes? — Ты меня прощаешь? Слова вырывались из его уст с неестественной аспирацией, порожденной невероятным изумлением. Затем Транг с такой силой ударил М. Вогеза спиной о ржавые трубы, что руки и ноги бедняги задергались, как у марионетки.
— Mon Dieu! — только и сумел выдохнуть М. Вогез, когда Транг уронил его, как куль с мукой, на грязный от мазута цемент пола.
Транг нагнулся над ним, тяжело дыша, как загнанный зверь. Глаза его были широко раскрыты и совершенно безумны, хотя в душе его в этот момент текла золотая река из слов:
Порою я как без мамы дитя...
И дом так далек...
—Не тебе прощать меня! — Как и в предыдущем высказывании, слова вырывались из стиснутого ненавистью горла, как отравленные пули. — Если здесь и говорить о прощении, то только с моей стороны. Но прощение предполагает милосердие. — Он начал медленно вытягивать руку. — А во мне его ни капельки не осталось. — Теперь пальцы Транга почти касались груди М. Вогеза, как раз в том месте, где находилось его сердце. — Твои соотечественники выжгли милосердие из моего сердца.
Его пальцы напряглись, и М. Вогез наблюдал, затаив дыхание, как к нему приближается его собственная смерть.
— Вы даже саму память о том, что такое милосердие, стерли в наших душах. — Острые, как кинжалы, ногти Транга прошли сквозь мокрую от пота рубашку и кожу М. Вогеза.
— И теперь, после того, что ты и подобные тебе сотворили с моей страной, ты в своем крайнем высокомерии ожидаешь, что я буду тебе благодарен за твое всемилостивое прощение? — Красные, липкие ручейки разбегались по костлявой стариковской груди и стекали на живот. — Какое самомнение! — М. Вогез лежал, парализованный более, чем страхом: Транг воздействовал на него еще имеющимися у него ресурсами пентиак-силат.Он чувствовал боль, как человек слышит свисток приближающегося поезда, еще далекого, но мчащегося с такой скоростью, что трудно предугадать, когда он тебя сомнет.
— Это метастазы того рака, который пожирает нас живьем с тех пор, как вы, французы, ступили на нашу землю. — Напряженные пальцы Транга, единственное оружие, которое ему требовалось, вонзились в тело М. Вогеза с такой яростью, под стать которой было лишь свирепое выражение лица Транга. Его губы растянулись в чудовищную улыбку, обнажая желтые зубы. — Единственный способ избавиться от рака, так это вырвать его с корнем. — Ребра М. Вогеза треснули и разошлись. Их сломанные острые концы пробили кожу, как наконечники стрел. Он выгнул спину, и кровь брызнула фонтаном, заливая руку Транга, и вместе с ней уходила жизнь.
Не чувствуя ни удовлетворения, ни раскаяния, Транг поднялся, ощущая кожей приближение Танцора. Он опечалился, что, сосредоточившись на своем акте возмездия и слишком увлекшись созерцанием угасания М. Вогеза, он забыл о Танцоре, и теперь понимал, что ему не миновать стычки с бывшим товарищем по оружию. Последней стычки.
Его печаль длилась ровно столько времени, сколько его прошло между мгновением, когда мощное плечо Танцора врезалось в него, и мгновением, когда они оба приземлились на пол, пролетев мимо ржавеющих железных труб и стальных опор. Скоро печаль сменилась ее всегдашним спутником, отчаянием. Но именно это отчаяние позволило ему вырваться и броситься стремглав в кромешную тьму.
— О Господи Иисусе, — прошептал Крис. Он был весь в крови после того, как притронулся к М. Вогезу, опустившись перед ним на колено. Не зная, где сейчас находится Транг и собирается ли он, как чертик из коробки, вдруг показаться рядом, он решил вынести француза на свет, что он и попытался сделать, захватив его под мышки и протащив несколько шагов за металлический бокс с рубильниками. На это ушла, кажется, вечность. Наклонившись над М. Вогезом, он уловил его слабое дыхание. Потом раздался посторонний звук и он весь напрягся. Транг!
— Крис?
Он увидел лицо Сутан, появившееся между труб. Она вертела головой, пытаясь сообразить, с какой стороны к нему легче пробраться.
— Стой где стоишь, — тихо предостерег он ее. — Где-то здесь рядом Транг.
— Мой отец с тобой?
Он посмотрел на М. Вогеза. Кругом было столько крови, что не верилось, что он все еще жив. Но тем не менее, его глаза были открыты и смотрели на Криса.
— Прости мне, Кристофер, прости мои прегрешения, — прошептал он еле слышно.
Крис приподнял ему голову, осторожно оторвав ее от пола.
— Девятнадцать лет я не был на исповеди. Девятнадцать лет мои глаза не видели божественного света. Я бы его не вынес, потому что, под влиянием страсти, ревности и гнева я убил мою жену, Селесту. — Он вздохнул и его вздох перешел в судорожный кашель. — Ну вот я и сказал. Мой грех прощен, Кристофер?
— Я...
— Крис? — позвала Сутан. — С тобой все в порядке?
— Да.
— А как мой отец?
— Он здесь, рядом со мной.
Он услышал ее шаги, открыл рот, чтобы остановить ее, велев оставаться на месте, но понял, что это бесполезно. Через минуту она была уже рядом с ним, пробравшись через заслон из металлических коробок. Бросила испуганный взгляд на распростертое на полу тело отца.
— О Боже! Что с ним?
— Твой отец посчитал, что все еще может влиять на Транга. И просчитался. — Он чувствовал рядом ее тепло, ему страшно захотелось обнять ее и прижать к себе.
Она заглянула в лицо М. Вогеза.
— Совсем чужой человек, — сказала она, — и в то же время мой отец. — Странно, правда? — Крис подумал, интересно, кому она задала этот вопрос?
Он увидел улыбку на лице М. Вогеза.
— Отец, — промолвил он далеким-далеким голосом. — Это все, чем я хотел быть в этой жизни.
Конечно, это не так, подумал Крис. Вся его жизнь свидетельствует о другом. Но, может, по большому счету, так оно и есть? Всю свою жизнь М. Вогез верил, что его ведет Господь, указывая ему путь. Веря этому, он верил и людям, с которыми Господь сводил его на этом пути. Но люди его предавали, и он разуверился в них, и начал бессовестно пользоваться ими для своих целей. Даже женой и дочерью. И, делая это, он предал свою внутреннюю сущность, которая была направлена на любовь. Если он увидел это перед своим концом, то это ему наверняка зачтется на том свете.
— Он ушел. Сутан, — сказал Крис, закрывая глаза М. Вогезу.
— А Транг?
— Где-то здесь, в лабиринте. Один Бог знает, где.
— Пожалуй, понимаю. Да. Я видел тебя в деле, в джунглях. У тебя мертвая хватка. Волшебник боялся тебя почти так же, как он боялся Терри Хэя.
— Это только доказывает, — сказал Сив, обходя массивный покрытый ржавчиной патрубок, — насколько глубоко ты заблуждаешься. Терри мертв, а я все еще жив.
— Я тебя прошу пересмотреть решение, — сказал Транг.
По резонансу Сив рассчитал, как близко друг к другу они находятся: не больше двух метров. Медленно двигаясь по направлению голоса, он вспомнил словосочетание, с помощью которого описывались вьетконговские соединения, проникающие по ночам на территорию американских лагерей, — «неопознанные, но явно враждебные». То же самое он мог бы сказать сейчас о своих чувствах.
Сив уже давно вспоминал о Доминике не иначе, как о лишенной тела голове, лежащей в кустах под окном ризницы церкви в Нью-Ханаане. Первый страшный момент узнавания, когда, выйдя из церкви Святой Троицы в сопровождении местного полицейского, он прошел мимо зарослей подстриженного кустарника, уже пахнущего по-весеннему обновленной жизнью, и нагнулся над отрубленной головой своего брата. Страшный момент. Вроде как увидеть солнце в полночь. Вся кожа у него тогда пошла мурашками и он едва смог подавить неудержимое желание разрыдаться.
Доминик был болезненным ребенком и первые шесть недель после своего рождения провел между жизнью и смертью. Позднее их отец обучал Доминика боксу, называя это физической терапией. И Сив, со своей стороны, взял на себя негласное обязательство присматривать за братом, чтобы с ним не приключилась какая беда. Глядя на отрубленную голову Доминика в Нью-Ханаане, Сив понял, что не выполнил это обязательство.
Он понюхал тьму и, как сеттер, сделавший стойку, носом нашел свою добычу. Он тихо проскользнул под капающую трубу и бросился на Транга с неукротимостью бури.
Удары, которыми он награждал убийцу своего брата, действовали на него, как сильнейший наркотик. Его заскорузлые ладони, перевитые сгустками мышц руки, работали без остановки. Чем сильнее были удары, тем сильнее становился Сив. Будто он превратился в ангела мщения. Более того, он чувствовал в своих венах мстительную кровь тайного бога Авраама и Исаака, праведный гнев в своем сердце, сродни исполнившемуся пророчеству.
Его тело так и звенело, переполненное вновь обретенной свободой. И ничего не осталось в душе Сива, кроме жажды мести. Прощай, уравновешенность, которая всегда лежала в основе принятия Сивом каких-либо решений! Прощай, чувство справедливости, которым он всегда руководствовался в жизни, его строгая приверженность букве закона!
Что же осталось в нем теперь, кроме жажды крови врага, которая во взбесившемся животном сильнее инстинкта самосохранения и защиты территории? Когда законы божеские и человеческие забыты, что остается, кроме отпечатков копыта дьявола?
Транг хотел к этому еще кое-что прибавить. Он хотел сказать Танцору, что теперь он не совсем такой, каким был во время их последней встречи на крыше дома на Дойерс-Стрит. В чем-то он вырос, а в чем-то — стал меньше. Но, как и тогда, ему не хватает понимания того, что происходит в его душе, тем более — умения это выразить.
Вместо этого он сказал, пытаясь умиротворить Сива:
— Я не хочу с тобой ссориться.
Эти слова имели противоположный эффект. Сив яростно бросился на него, и оба они покатились на пол.
С самого того момента, как он сказал Сиву: «Успокойся. Я знаю, где ты», — Транг пытался вызвать в душе то мистическое состояние, когда весь мир является тебе в своем первобытном состоянии. Так требует пентиак-силат.Но у него ничего не получалось. Как будто М. Вогез высосал из него последние ресурсы этой энергии. И Транг впервые за много лет почувствовал страх.
Вместо шелестящей тишины бескрайнего поля, характерной для пентиак-силат,Транг слышал лепечущие голоса мертвых. Напалм, сжегший их тела, не тронул их сущности. Они знали, кто такой Транг и что он сделал, не хуже, чем сама Луонг, которая убила саму себя вместо того, чтобы убить его. Живи и помни, сказала она. Живи с памятью своих грехов.
Теперь, сшибленный на пол превосходящим весом своего противника, Транг изо всех сил пытался понять, что с ним происходит. У него не было намерения подпускать к себе Танцора, и в этом он полагался на пентиак-силат.Он не хотел драться с Танцором. Наоборот, он стремился разрядить ситуацию.
Он этого не хотел. Он ждал. Чего?
Своей собственной кровью он начертал свой знак на двери, ведущей в подвальное помещение. Зачем?
Какая-то мысль им владела. Но какая? Он это или забыл, или вовсе не знал. Так или иначе, он конченый человек и лучше бы ему погибнуть вместе с Волшебником в автокатастрофе.
Это в самом деле случилось? Конечно же, случилось! Обороняясь от ударов Танцора, Транг вспомнил все в мельчайших подробностях: вот он резко дергает рулем «БМВ», объезжая по кругу площадь Эдмона Ростана, вот высокая чугунная ограда бросается ему навстречу, осыпая его осколками лобового стекла. Он видел тело Волшебника, наполовину выброшенное через лобовое стекло, видел металлический молдинг, обвившийся вокруг кисти руки Волшебника со страстью любовника. Но даже это яркое воспоминание не смогло успокоить его и вселить в него уверенность. Дело в том, что теперь Транг не был ни в чем уверен.
Он попытался воспользоваться ударом, называемым в его дисциплине «юру», но то ли он потерял силу, побывав в аварии, то ли забыл, в какие точки тела надо наносить эти удары. В ответ получил несколько сильных тычков в голову и грудь. Почувствовал боль, сконцентрировался, как положено, чтобы снять ее, но вместо того, чтобы исчезнуть, боль просто перетекла в другую часть тела. Во рту был привкус крови, и казалось, что один глаз совсем ничего не видит.
Он отбивался, как мог, ткнув напряженными четырьмя пальцами в солнечное сплетение Танцора, потом костяшками пальцев — под ребра. Но ни один прием не прошел. А боль все растекалась и растекалась по телу.
И тогда из этой боли и отчаяния выплыли слова сэнсея, который обучал Транга приемам пентиак-силат: Когда ты дошел до предела, надо остановиться и начать все с начала. Интенсивные тренировки по своей сути отрицают инстинкт. Столько приемов надо освоить, столько принципов удержать в памяти! Поэтому в момент кризиса позволь этим теоретическим принципам раствориться в реке природных инстинктов.
Вот так и нашел Транг выход из кризиса: развернулся вокруг своей оси и провел первый «юру», который ему пришел в голову: феникс в камне.
Его торс распрямился, и движением быстрее плевка кобры он врезал твердой, как камень, нижней частью ладони Сиву по почкам, да с такой страшной силой, что Сив даже не пикнул.
Сив смутно почувствовал, что что-то не так, когда он вдруг внезапно лишился сил и весь обмяк. Сознание его будто окуталось серым, как утренний туман, покрывалом.
Его пальцы ослабили ястребиную хватку, которой он держал Транга, но не расцепились и сейчас. Он не хотел отступать даже сейчас, хотя его тело пронзила такая жуткая боль, какой он никогда в жизни не испытывал. В сером тумане появилось лицо Доминика. А потом рука — Доминика или Бога? — поманила его: ладонь открыта, пальцы согнулись и разогнулись несколько раз. Сив попытался дотянуться до манящей руки и провалился во тьму.
— Сив! — крикнула Сутан, порываясь вскочить, но Крис удержал ее. Он видел, что обмякший Сив лежит поперек Транга. Потом Транг повернул к ним голову. Он узнал Криса, и их глаза встретились.
— Он серьезно ранен, — сказал Транг, обращаясь к одному Крису. — А, может, и уже мертв.
Крис опять удержал Сутан от попытки подбежать к ним. Что-то в глазах Транга говорило ему, что ей лучше не встревать сейчас.
— Не подходи к ним!
Сутан с удивлением посмотрела на него.
— А как же Сив? Он ведь...
— Слушайся меня! — прикрикнул на нее Крис. — И лучше уйди отсюда!
— Но...
— Уходи!
— Крис, я не могу. Ну как я вас сейчас оставлю?
— Послушай меня, — сказал Крис, хватая ее за руку. — Если ты к нему сейчас приблизишься, он тебя убьет!
— А тебя?
— Меня он не тронет. — Крис вовсе не был в этом уверен. Он только смутно чувствовал — но что? Что Транг не захочет разрывать какую-то странную связь, возникшую между ними? Но вдруг эта связь односторонняя, и только Крис ее ощущает?
Сутан с испугом посмотрела на него.
— Откуда ты это знаешь?
— Слушайся меня, Сутан, и мы прорвемся. Иначе... Она кивнула. — Хорошо. Но я не уйду. Я побуду здесь. — Она посмотрела на мертвого отца, потом потянулась к Крису и поцеловала его. — Я буду тебя ждать.
— Что бы ни произошло, — предупредил он, — не ходи за мной.
Он поднялся с колен. Ноги затекли после долгого пребывания в неудобном положении.
— Я иду к вам, — предупредил он. — Хочу взглянуть, что с Сивом.
— Тебе я не нужен. Тебе нужен Волшебник, — сказал Транг. — А Волшебника уже нет. Погиб в автокатастрофе.
— В какой катастрофе?
— Я впечатал «БМВ» в ограду Люксембургского Сада. — Вид у Транга был явно неважный. — Он вылетел через лобовое стекло.
Крис почувствовал облегчение: Гейбл мертв. Но стоять рядом с Трангом было страшновато. Он ясно осознавал, что Транг может одной рукой свернуть ему шею. У него даже появилось ощущение, что сердце переместилось в область горла. Даже мутило немного от страха.
— Я только посмотрю, что с Сивом, — сказал, наконец, Крис, взяв себя в руки.
Враки, подумал Транг, и сам себе удивился, что не чувствует желания предпринять чего-нибудь по этому поводу. Кристофер был уже на расстоянии, с которого можно наносить удар. Транг подумал, что пора остановить его, но опять не сделал ничего. Он только лежал и смотрел, как тот приближается. Он не мог оторвать от него глаз. Даже когда Крис протянул руку, чтобы взять обмякшее тело Танцора, он не пошевелился.
Транг видел бледность лица Танцора, но дышит он или нет, — этого он сказать не мог. По-прежнему наблюдая за лицом Кристофера, он спросил:
— Вы с Танцором друзья, что ли?
— С Танцором?
— Это так его Волшебник прозвал, когда брал его к себе в отряд во Вьетнаме. Потому что он любил ходить на танцульки. Любил двигаться под музыку: «Роллинг Стоунз» и всякое такое. Даже более старая музыка ему нравилась. Говорил, что это история. Я никогда не мог понять его пристрастия. Почему его тянуло танцевать, когда он слышал музыку? Я вот, например, всегда думаю о печальном, когда слышу вьетнамскую музыку. О войне, например. А он и под печальную западную музыку мог танцевать.
Транг, который за всю свою жизнь не сказал ни одному человеку с Запада двух фраз кряду, сейчас говорил без умолку. С чего бы это?
— Я, помнится, все пытался понять, что это такое в западной музыке, что заставляет людей хотеть танцевать?
— Это называется битом.
— Чем?
Крис наблюдал, как окровавленные руки Транга разыскивают пульс на руке Сива.
— Да ритмом. Сам знаешь: раз, два, три,раз, два, три...
—Я видел, как в одном парижском клубе девушки танцевали и представляли что-то на сцене, — сказал Транг. — Вроде как апсара,небесные танцовщицы из Ангкора. Они что, ваши западные танцовщицы тоже рассказывают своим танцем какую-то историю?
— Он без сознания, — сказал Крис, — но дышит. — Взглянул в лицо Транга. — Я стащу его с тебя.
— Нет!
Транг видел, что Кристофер совсем рядом. И, как и Танцор, едва дышит.
— Я его отсюда вынесу, — сказал Крис. — Если его немедленно не доставить в больницу, он наверняка умрет.
— Ничего не выйдет, — сказал Транг. — Если ты к нему притронешься, я тебя убью.
— Ты этого не сделаешь, Транг, — сказал Крис, подсовывая руки под тело Сива и начиная стаскивать его с груди вьетнамца.
Транг приподнялся и своими железными лапами рывком притянул к себе Криса так, что их носы почти соприкасались. Лицо Транга было так близко, что Крис должен был прищурить глаза, чтобы оно не расплывалось.
— Я говорю вполне серьезно, — прошипел Транг, распрямляя кулак в железный клин и приставляя его к горлу Криса. — Если я надавлю немного посильнее, ты потеряешь сознание через пятнадцать секунд, а через тридцать будешь мертв. Надеюсь, что ты этому веришь.
Крис верил, но, тем не менее, продолжал стаскивать тело Сива. Давление на горло усилилось, и Крис уже не мог втянуть в легкие свежую порцию воздуха. Запас кислорода в организме быстро истощался и началась аффиксация. Тем не менее, он упрямо продолжал тащить Сива на себя.
— Почему ты делаешь это? — услышал он голос Транга.
— Я тебе... — прошелестел Крис, — я тебе доверяю.
— Но почему?
— Потому... — Тут Крис вынужден был остановиться: чтобы продолжать говорить, требовались неимоверные усилия. — Потому что ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность. Ты дал слово и сдержал его. — У Криса все кружилось перед глазами. Звуки его собственной речи отдавались в мозгу. — Я тебе доверяю, как никому на свете не доверял.
— Замолчи! — закричал Транг, но руку с горла Криса все-таки убрал.
Крис упал лицом вниз на тело Сива. Голова его дергалась, когда он с хрипом втягивал в себя воздух.
— Я все еще могу убить тебя.
— Знаю, — хрипло прошептал Крис. — У меня никогда не было сомнений на этот счет. — Но когда он достаточно восстановил силы, чтобы поднять голову, он увидел, что слезы текут по щекам Транга.
— Разреши мне оттащить Сива поближе к лестнице, на ту сторону опор, где его доставят в больницу.
Транг схватил Криса за руку. Инстинктивно чувствуя, что, если он попытается вырваться или хотя бы напряжет кисть, Транг сломает ее, как сухой прутик, Крис не шевелился. Ждал.
— Послушай, что я тебе скажу. Я хочу объяснить, зачем я здесь. Во время войны, когда я знал твоего брата и Танцора, я помогал и Северному режиму, и Южному. Шпионил и за теми, и за другими, пока сам перестал понимать, где же мои истинные хозяева. Я был как пуля, пущенная на такое большое расстояние, что уже не может поразить никакую мишень, а просто уходит в землю... Но меня даже земля не приняла: я хотел умереть, но жил. Когда другие, более достойные, чтобы жить, умирали у моих ног от моей руки.
Наш отряд ПИСК, которым командовал Волшебник, делал диверсионные вылазки на территорию противника. Иногда мы ходили пешими, а иногда нас к цели доставлял вертолет. Это если цель была более значительная, как, например, целая укрепленная деревня, где северяне чувствовали себя уверенно. В нашу задачу входило не только убивать, но и лишать их чувства уверенности. Во время таких рейдов я должен был направлять пилота, который обычно не знал, куда мы летим, до самого последнего момента, когда нужная деревня внезапно появлялась в его поле зрения. Тогда он спускал машину пониже, и начиналась стрельба и бомбежка.
Тот рейд, о котором я хочу рассказать, проходил как обычно. Все было как всегда. Мы полетели на север, потом над границей, пока из-за деревьев не вынырнула деревня. Моя родная деревня. Война до такой степени дезориентировала меня, что до этого самого момента мне и в голову не приходило, что... Когда я узнал деревню, было уже поздно. Я уже дал пилоту необходимые указания...
Мы снизились, как обычно, и, повиснув над деревней, начали палить из всего, что было на борту: из АК-47 советского производства, из базук, потом пошел в ход напалм. Внизу я видел людей, которых знал с детства. Они разбегались в ужасе, запрокидывая искаженные страхом лица. А мы косили их из пулеметов, палили жидким огнем... Они страшно кричали... Этот крик! Он никогда не смолкает в моих ушах.
После этих слов воцарилась та особенная тишина, которая бывает после боя или бомбежки. Тишина такая ясная, такая хрупкая, что, когда она, в конце концов, была нарушена, звуки, нарушившие ее, резанули по слуху.
— Это, если я не ошибаюсь, бордель, — сказала Сутан. — Что ты здесь делаешь?
— Я знаю, кто я такая, — сказала вместо ответа Морфея, двигаясь через освещенный круг на полу, как призрак через залитую лунным светом лесную лужайку. — Но для меня очень важно, какой меня видишь ты. — В ее голосе не было ни тени раздражения.
— Почему? — Реплики Сутан в этом диалоге произносились на повышенных тонах.
— Мне кажется, это естественно, — ответила Морфея. — Ты его дочь.
— Чудно, но я совершенно не чувствую себя его дочерью.
— Ну, это трагедия для всех нас.
— Поэтому ты и привела меня сюда? Хочешь обработать меня?
— Я привела тебя сюда, уведя из того места, где тебе не хотелось находиться, — заметила Морфея, опять уходя из света в тень. — Вот и все.
— Я тебе не верю. — По мере того, как Морфея к ней приближалась, она все больше и больше нервничала. — Ты привела меня сюда, чтобы заставить меня помириться с отцом. Научить дочерней любви.
Опять та же самая улыбка.
— Сутан, как ты можешь не понимать того, что мне кажется настолько очевидным? Невозможно научить инстинктам. Несмотря на все твои заверения в противном, я убеждена, что ты любишь своего отца. И я думаю, ты всегда любила его. Но потом, с годами, ты научилась его ненавидеть.
— Нет, я...
Но тут Сутан увидела своего отца и Криса. Они быстро шли через холл по направлению к выходу. Заметив их, и Сутан двинулась следом. А потом и бегом припустилась.
— Я его вижу!
Крис повернул голову.
— Кого? Сива?
Но М. Вогез уже устремился вперед. Я положу конец этому безумию, — думал он. Хоть в какой-то степени исправлю то, что натворил.
— Мосье Мабюс, — прошептал он, двигаясь вдоль труб в полутьме. — Послушайте меня. Я хочу спасти вас. Поверьте, я вам все прощаю...
Мощная рука схватила его за горло и оторвала от пола. М. Вогез задергался, не в силах ни дышать, ни говорить, ни, тем более, кричать. Он смотрел в лицо М. Мабюса, напряженное и осунувшееся. Тонкая синяя жилка пересекала его лоб и пульсировала, как будто живя собственной жизнью.
— Tu... me... pardonnes? — Ты меня прощаешь? Слова вырывались из его уст с неестественной аспирацией, порожденной невероятным изумлением. Затем Транг с такой силой ударил М. Вогеза спиной о ржавые трубы, что руки и ноги бедняги задергались, как у марионетки.
— Mon Dieu! — только и сумел выдохнуть М. Вогез, когда Транг уронил его, как куль с мукой, на грязный от мазута цемент пола.
Транг нагнулся над ним, тяжело дыша, как загнанный зверь. Глаза его были широко раскрыты и совершенно безумны, хотя в душе его в этот момент текла золотая река из слов:
Порою я как без мамы дитя...
И дом так далек...
—Не тебе прощать меня! — Как и в предыдущем высказывании, слова вырывались из стиснутого ненавистью горла, как отравленные пули. — Если здесь и говорить о прощении, то только с моей стороны. Но прощение предполагает милосердие. — Он начал медленно вытягивать руку. — А во мне его ни капельки не осталось. — Теперь пальцы Транга почти касались груди М. Вогеза, как раз в том месте, где находилось его сердце. — Твои соотечественники выжгли милосердие из моего сердца.
Его пальцы напряглись, и М. Вогез наблюдал, затаив дыхание, как к нему приближается его собственная смерть.
— Вы даже саму память о том, что такое милосердие, стерли в наших душах. — Острые, как кинжалы, ногти Транга прошли сквозь мокрую от пота рубашку и кожу М. Вогеза.
— И теперь, после того, что ты и подобные тебе сотворили с моей страной, ты в своем крайнем высокомерии ожидаешь, что я буду тебе благодарен за твое всемилостивое прощение? — Красные, липкие ручейки разбегались по костлявой стариковской груди и стекали на живот. — Какое самомнение! — М. Вогез лежал, парализованный более, чем страхом: Транг воздействовал на него еще имеющимися у него ресурсами пентиак-силат.Он чувствовал боль, как человек слышит свисток приближающегося поезда, еще далекого, но мчащегося с такой скоростью, что трудно предугадать, когда он тебя сомнет.
— Это метастазы того рака, который пожирает нас живьем с тех пор, как вы, французы, ступили на нашу землю. — Напряженные пальцы Транга, единственное оружие, которое ему требовалось, вонзились в тело М. Вогеза с такой яростью, под стать которой было лишь свирепое выражение лица Транга. Его губы растянулись в чудовищную улыбку, обнажая желтые зубы. — Единственный способ избавиться от рака, так это вырвать его с корнем. — Ребра М. Вогеза треснули и разошлись. Их сломанные острые концы пробили кожу, как наконечники стрел. Он выгнул спину, и кровь брызнула фонтаном, заливая руку Транга, и вместе с ней уходила жизнь.
Не чувствуя ни удовлетворения, ни раскаяния, Транг поднялся, ощущая кожей приближение Танцора. Он опечалился, что, сосредоточившись на своем акте возмездия и слишком увлекшись созерцанием угасания М. Вогеза, он забыл о Танцоре, и теперь понимал, что ему не миновать стычки с бывшим товарищем по оружию. Последней стычки.
Его печаль длилась ровно столько времени, сколько его прошло между мгновением, когда мощное плечо Танцора врезалось в него, и мгновением, когда они оба приземлились на пол, пролетев мимо ржавеющих железных труб и стальных опор. Скоро печаль сменилась ее всегдашним спутником, отчаянием. Но именно это отчаяние позволило ему вырваться и броситься стремглав в кромешную тьму.
— О Господи Иисусе, — прошептал Крис. Он был весь в крови после того, как притронулся к М. Вогезу, опустившись перед ним на колено. Не зная, где сейчас находится Транг и собирается ли он, как чертик из коробки, вдруг показаться рядом, он решил вынести француза на свет, что он и попытался сделать, захватив его под мышки и протащив несколько шагов за металлический бокс с рубильниками. На это ушла, кажется, вечность. Наклонившись над М. Вогезом, он уловил его слабое дыхание. Потом раздался посторонний звук и он весь напрягся. Транг!
— Крис?
Он увидел лицо Сутан, появившееся между труб. Она вертела головой, пытаясь сообразить, с какой стороны к нему легче пробраться.
— Стой где стоишь, — тихо предостерег он ее. — Где-то здесь рядом Транг.
— Мой отец с тобой?
Он посмотрел на М. Вогеза. Кругом было столько крови, что не верилось, что он все еще жив. Но тем не менее, его глаза были открыты и смотрели на Криса.
— Прости мне, Кристофер, прости мои прегрешения, — прошептал он еле слышно.
Крис приподнял ему голову, осторожно оторвав ее от пола.
— Девятнадцать лет я не был на исповеди. Девятнадцать лет мои глаза не видели божественного света. Я бы его не вынес, потому что, под влиянием страсти, ревности и гнева я убил мою жену, Селесту. — Он вздохнул и его вздох перешел в судорожный кашель. — Ну вот я и сказал. Мой грех прощен, Кристофер?
— Я...
— Крис? — позвала Сутан. — С тобой все в порядке?
— Да.
— А как мой отец?
— Он здесь, рядом со мной.
Он услышал ее шаги, открыл рот, чтобы остановить ее, велев оставаться на месте, но понял, что это бесполезно. Через минуту она была уже рядом с ним, пробравшись через заслон из металлических коробок. Бросила испуганный взгляд на распростертое на полу тело отца.
— О Боже! Что с ним?
— Твой отец посчитал, что все еще может влиять на Транга. И просчитался. — Он чувствовал рядом ее тепло, ему страшно захотелось обнять ее и прижать к себе.
Она заглянула в лицо М. Вогеза.
— Совсем чужой человек, — сказала она, — и в то же время мой отец. — Странно, правда? — Крис подумал, интересно, кому она задала этот вопрос?
Он увидел улыбку на лице М. Вогеза.
— Отец, — промолвил он далеким-далеким голосом. — Это все, чем я хотел быть в этой жизни.
Конечно, это не так, подумал Крис. Вся его жизнь свидетельствует о другом. Но, может, по большому счету, так оно и есть? Всю свою жизнь М. Вогез верил, что его ведет Господь, указывая ему путь. Веря этому, он верил и людям, с которыми Господь сводил его на этом пути. Но люди его предавали, и он разуверился в них, и начал бессовестно пользоваться ими для своих целей. Даже женой и дочерью. И, делая это, он предал свою внутреннюю сущность, которая была направлена на любовь. Если он увидел это перед своим концом, то это ему наверняка зачтется на том свете.
— Он ушел. Сутан, — сказал Крис, закрывая глаза М. Вогезу.
— А Транг?
— Где-то здесь, в лабиринте. Один Бог знает, где.
* * *
— Ладно, — сказал Сив, — сиди себе, как мышка, и не высовывайся, черт бы тебя подрал! — Непонятно почему, его умственному взору представилась Душечка, ее худенькое тельце, съежившееся на соломенной подстилке. Война высосала из него жизнь. — Сиди, сиди! Но это не спасет тебя. И если ты выйдешь, это тебя тоже не спасет. Чувствуешь ли ты угрызения совести за то, что сделал, или не чувствуешь, — мне все одно. — Он крался все дальше, осторожно ступая по скользкому от влаги и мазута цементу. — Если ты и уйдешь отсюда, то только через мой труп. — Крысы с писком убегали при его приближении. — Выродок. Чертов сукин сын. Ты убил Доминика. Священника. Божьего человека, который никому не желал лиха. Даже если бы ты молился о прощении до судного дня, это бы ничего не изменило. Ты меня понимаешь?— Пожалуй, понимаю. Да. Я видел тебя в деле, в джунглях. У тебя мертвая хватка. Волшебник боялся тебя почти так же, как он боялся Терри Хэя.
— Это только доказывает, — сказал Сив, обходя массивный покрытый ржавчиной патрубок, — насколько глубоко ты заблуждаешься. Терри мертв, а я все еще жив.
— Я тебя прошу пересмотреть решение, — сказал Транг.
По резонансу Сив рассчитал, как близко друг к другу они находятся: не больше двух метров. Медленно двигаясь по направлению голоса, он вспомнил словосочетание, с помощью которого описывались вьетконговские соединения, проникающие по ночам на территорию американских лагерей, — «неопознанные, но явно враждебные». То же самое он мог бы сказать сейчас о своих чувствах.
Сив уже давно вспоминал о Доминике не иначе, как о лишенной тела голове, лежащей в кустах под окном ризницы церкви в Нью-Ханаане. Первый страшный момент узнавания, когда, выйдя из церкви Святой Троицы в сопровождении местного полицейского, он прошел мимо зарослей подстриженного кустарника, уже пахнущего по-весеннему обновленной жизнью, и нагнулся над отрубленной головой своего брата. Страшный момент. Вроде как увидеть солнце в полночь. Вся кожа у него тогда пошла мурашками и он едва смог подавить неудержимое желание разрыдаться.
Доминик был болезненным ребенком и первые шесть недель после своего рождения провел между жизнью и смертью. Позднее их отец обучал Доминика боксу, называя это физической терапией. И Сив, со своей стороны, взял на себя негласное обязательство присматривать за братом, чтобы с ним не приключилась какая беда. Глядя на отрубленную голову Доминика в Нью-Ханаане, Сив понял, что не выполнил это обязательство.
Он понюхал тьму и, как сеттер, сделавший стойку, носом нашел свою добычу. Он тихо проскользнул под капающую трубу и бросился на Транга с неукротимостью бури.
Удары, которыми он награждал убийцу своего брата, действовали на него, как сильнейший наркотик. Его заскорузлые ладони, перевитые сгустками мышц руки, работали без остановки. Чем сильнее были удары, тем сильнее становился Сив. Будто он превратился в ангела мщения. Более того, он чувствовал в своих венах мстительную кровь тайного бога Авраама и Исаака, праведный гнев в своем сердце, сродни исполнившемуся пророчеству.
Его тело так и звенело, переполненное вновь обретенной свободой. И ничего не осталось в душе Сива, кроме жажды мести. Прощай, уравновешенность, которая всегда лежала в основе принятия Сивом каких-либо решений! Прощай, чувство справедливости, которым он всегда руководствовался в жизни, его строгая приверженность букве закона!
Что же осталось в нем теперь, кроме жажды крови врага, которая во взбесившемся животном сильнее инстинкта самосохранения и защиты территории? Когда законы божеские и человеческие забыты, что остается, кроме отпечатков копыта дьявола?
* * *
Я прошу тебя пересмотреть решение.Транг хотел к этому еще кое-что прибавить. Он хотел сказать Танцору, что теперь он не совсем такой, каким был во время их последней встречи на крыше дома на Дойерс-Стрит. В чем-то он вырос, а в чем-то — стал меньше. Но, как и тогда, ему не хватает понимания того, что происходит в его душе, тем более — умения это выразить.
Вместо этого он сказал, пытаясь умиротворить Сива:
— Я не хочу с тобой ссориться.
Эти слова имели противоположный эффект. Сив яростно бросился на него, и оба они покатились на пол.
С самого того момента, как он сказал Сиву: «Успокойся. Я знаю, где ты», — Транг пытался вызвать в душе то мистическое состояние, когда весь мир является тебе в своем первобытном состоянии. Так требует пентиак-силат.Но у него ничего не получалось. Как будто М. Вогез высосал из него последние ресурсы этой энергии. И Транг впервые за много лет почувствовал страх.
Вместо шелестящей тишины бескрайнего поля, характерной для пентиак-силат,Транг слышал лепечущие голоса мертвых. Напалм, сжегший их тела, не тронул их сущности. Они знали, кто такой Транг и что он сделал, не хуже, чем сама Луонг, которая убила саму себя вместо того, чтобы убить его. Живи и помни, сказала она. Живи с памятью своих грехов.
Теперь, сшибленный на пол превосходящим весом своего противника, Транг изо всех сил пытался понять, что с ним происходит. У него не было намерения подпускать к себе Танцора, и в этом он полагался на пентиак-силат.Он не хотел драться с Танцором. Наоборот, он стремился разрядить ситуацию.
Он этого не хотел. Он ждал. Чего?
Своей собственной кровью он начертал свой знак на двери, ведущей в подвальное помещение. Зачем?
Какая-то мысль им владела. Но какая? Он это или забыл, или вовсе не знал. Так или иначе, он конченый человек и лучше бы ему погибнуть вместе с Волшебником в автокатастрофе.
Это в самом деле случилось? Конечно же, случилось! Обороняясь от ударов Танцора, Транг вспомнил все в мельчайших подробностях: вот он резко дергает рулем «БМВ», объезжая по кругу площадь Эдмона Ростана, вот высокая чугунная ограда бросается ему навстречу, осыпая его осколками лобового стекла. Он видел тело Волшебника, наполовину выброшенное через лобовое стекло, видел металлический молдинг, обвившийся вокруг кисти руки Волшебника со страстью любовника. Но даже это яркое воспоминание не смогло успокоить его и вселить в него уверенность. Дело в том, что теперь Транг не был ни в чем уверен.
Он попытался воспользоваться ударом, называемым в его дисциплине «юру», но то ли он потерял силу, побывав в аварии, то ли забыл, в какие точки тела надо наносить эти удары. В ответ получил несколько сильных тычков в голову и грудь. Почувствовал боль, сконцентрировался, как положено, чтобы снять ее, но вместо того, чтобы исчезнуть, боль просто перетекла в другую часть тела. Во рту был привкус крови, и казалось, что один глаз совсем ничего не видит.
Он отбивался, как мог, ткнув напряженными четырьмя пальцами в солнечное сплетение Танцора, потом костяшками пальцев — под ребра. Но ни один прием не прошел. А боль все растекалась и растекалась по телу.
И тогда из этой боли и отчаяния выплыли слова сэнсея, который обучал Транга приемам пентиак-силат: Когда ты дошел до предела, надо остановиться и начать все с начала. Интенсивные тренировки по своей сути отрицают инстинкт. Столько приемов надо освоить, столько принципов удержать в памяти! Поэтому в момент кризиса позволь этим теоретическим принципам раствориться в реке природных инстинктов.
Вот так и нашел Транг выход из кризиса: развернулся вокруг своей оси и провел первый «юру», который ему пришел в голову: феникс в камне.
Его торс распрямился, и движением быстрее плевка кобры он врезал твердой, как камень, нижней частью ладони Сиву по почкам, да с такой страшной силой, что Сив даже не пикнул.
Сив смутно почувствовал, что что-то не так, когда он вдруг внезапно лишился сил и весь обмяк. Сознание его будто окуталось серым, как утренний туман, покрывалом.
Его пальцы ослабили ястребиную хватку, которой он держал Транга, но не расцепились и сейчас. Он не хотел отступать даже сейчас, хотя его тело пронзила такая жуткая боль, какой он никогда в жизни не испытывал. В сером тумане появилось лицо Доминика. А потом рука — Доминика или Бога? — поманила его: ладонь открыта, пальцы согнулись и разогнулись несколько раз. Сив попытался дотянуться до манящей руки и провалился во тьму.
* * *
— Вот они! — крикнул Крис, указывая рукой между рядами труб. — Я их вижу!— Сив! — крикнула Сутан, порываясь вскочить, но Крис удержал ее. Он видел, что обмякший Сив лежит поперек Транга. Потом Транг повернул к ним голову. Он узнал Криса, и их глаза встретились.
— Он серьезно ранен, — сказал Транг, обращаясь к одному Крису. — А, может, и уже мертв.
Крис опять удержал Сутан от попытки подбежать к ним. Что-то в глазах Транга говорило ему, что ей лучше не встревать сейчас.
— Не подходи к ним!
Сутан с удивлением посмотрела на него.
— А как же Сив? Он ведь...
— Слушайся меня! — прикрикнул на нее Крис. — И лучше уйди отсюда!
— Но...
— Уходи!
— Крис, я не могу. Ну как я вас сейчас оставлю?
— Послушай меня, — сказал Крис, хватая ее за руку. — Если ты к нему сейчас приблизишься, он тебя убьет!
— А тебя?
— Меня он не тронет. — Крис вовсе не был в этом уверен. Он только смутно чувствовал — но что? Что Транг не захочет разрывать какую-то странную связь, возникшую между ними? Но вдруг эта связь односторонняя, и только Крис ее ощущает?
Сутан с испугом посмотрела на него.
— Откуда ты это знаешь?
— Слушайся меня, Сутан, и мы прорвемся. Иначе... Она кивнула. — Хорошо. Но я не уйду. Я побуду здесь. — Она посмотрела на мертвого отца, потом потянулась к Крису и поцеловала его. — Я буду тебя ждать.
— Что бы ни произошло, — предупредил он, — не ходи за мной.
Он поднялся с колен. Ноги затекли после долгого пребывания в неудобном положении.
— Я иду к вам, — предупредил он. — Хочу взглянуть, что с Сивом.
— Тебе я не нужен. Тебе нужен Волшебник, — сказал Транг. — А Волшебника уже нет. Погиб в автокатастрофе.
— В какой катастрофе?
— Я впечатал «БМВ» в ограду Люксембургского Сада. — Вид у Транга был явно неважный. — Он вылетел через лобовое стекло.
Крис почувствовал облегчение: Гейбл мертв. Но стоять рядом с Трангом было страшновато. Он ясно осознавал, что Транг может одной рукой свернуть ему шею. У него даже появилось ощущение, что сердце переместилось в область горла. Даже мутило немного от страха.
— Я только посмотрю, что с Сивом, — сказал, наконец, Крис, взяв себя в руки.
Враки, подумал Транг, и сам себе удивился, что не чувствует желания предпринять чего-нибудь по этому поводу. Кристофер был уже на расстоянии, с которого можно наносить удар. Транг подумал, что пора остановить его, но опять не сделал ничего. Он только лежал и смотрел, как тот приближается. Он не мог оторвать от него глаз. Даже когда Крис протянул руку, чтобы взять обмякшее тело Танцора, он не пошевелился.
Транг видел бледность лица Танцора, но дышит он или нет, — этого он сказать не мог. По-прежнему наблюдая за лицом Кристофера, он спросил:
— Вы с Танцором друзья, что ли?
— С Танцором?
— Это так его Волшебник прозвал, когда брал его к себе в отряд во Вьетнаме. Потому что он любил ходить на танцульки. Любил двигаться под музыку: «Роллинг Стоунз» и всякое такое. Даже более старая музыка ему нравилась. Говорил, что это история. Я никогда не мог понять его пристрастия. Почему его тянуло танцевать, когда он слышал музыку? Я вот, например, всегда думаю о печальном, когда слышу вьетнамскую музыку. О войне, например. А он и под печальную западную музыку мог танцевать.
Транг, который за всю свою жизнь не сказал ни одному человеку с Запада двух фраз кряду, сейчас говорил без умолку. С чего бы это?
— Я, помнится, все пытался понять, что это такое в западной музыке, что заставляет людей хотеть танцевать?
— Это называется битом.
— Чем?
Крис наблюдал, как окровавленные руки Транга разыскивают пульс на руке Сива.
— Да ритмом. Сам знаешь: раз, два, три,раз, два, три...
—Я видел, как в одном парижском клубе девушки танцевали и представляли что-то на сцене, — сказал Транг. — Вроде как апсара,небесные танцовщицы из Ангкора. Они что, ваши западные танцовщицы тоже рассказывают своим танцем какую-то историю?
— Он без сознания, — сказал Крис, — но дышит. — Взглянул в лицо Транга. — Я стащу его с тебя.
— Нет!
Транг видел, что Кристофер совсем рядом. И, как и Танцор, едва дышит.
— Я его отсюда вынесу, — сказал Крис. — Если его немедленно не доставить в больницу, он наверняка умрет.
— Ничего не выйдет, — сказал Транг. — Если ты к нему притронешься, я тебя убью.
— Ты этого не сделаешь, Транг, — сказал Крис, подсовывая руки под тело Сива и начиная стаскивать его с груди вьетнамца.
Транг приподнялся и своими железными лапами рывком притянул к себе Криса так, что их носы почти соприкасались. Лицо Транга было так близко, что Крис должен был прищурить глаза, чтобы оно не расплывалось.
— Я говорю вполне серьезно, — прошипел Транг, распрямляя кулак в железный клин и приставляя его к горлу Криса. — Если я надавлю немного посильнее, ты потеряешь сознание через пятнадцать секунд, а через тридцать будешь мертв. Надеюсь, что ты этому веришь.
Крис верил, но, тем не менее, продолжал стаскивать тело Сива. Давление на горло усилилось, и Крис уже не мог втянуть в легкие свежую порцию воздуха. Запас кислорода в организме быстро истощался и началась аффиксация. Тем не менее, он упрямо продолжал тащить Сива на себя.
— Почему ты делаешь это? — услышал он голос Транга.
— Я тебе... — прошелестел Крис, — я тебе доверяю.
— Но почему?
— Потому... — Тут Крис вынужден был остановиться: чтобы продолжать говорить, требовались неимоверные усилия. — Потому что ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность. Ты дал слово и сдержал его. — У Криса все кружилось перед глазами. Звуки его собственной речи отдавались в мозгу. — Я тебе доверяю, как никому на свете не доверял.
— Замолчи! — закричал Транг, но руку с горла Криса все-таки убрал.
Крис упал лицом вниз на тело Сива. Голова его дергалась, когда он с хрипом втягивал в себя воздух.
— Я все еще могу убить тебя.
— Знаю, — хрипло прошептал Крис. — У меня никогда не было сомнений на этот счет. — Но когда он достаточно восстановил силы, чтобы поднять голову, он увидел, что слезы текут по щекам Транга.
— Разреши мне оттащить Сива поближе к лестнице, на ту сторону опор, где его доставят в больницу.
Транг схватил Криса за руку. Инстинктивно чувствуя, что, если он попытается вырваться или хотя бы напряжет кисть, Транг сломает ее, как сухой прутик, Крис не шевелился. Ждал.
— Послушай, что я тебе скажу. Я хочу объяснить, зачем я здесь. Во время войны, когда я знал твоего брата и Танцора, я помогал и Северному режиму, и Южному. Шпионил и за теми, и за другими, пока сам перестал понимать, где же мои истинные хозяева. Я был как пуля, пущенная на такое большое расстояние, что уже не может поразить никакую мишень, а просто уходит в землю... Но меня даже земля не приняла: я хотел умереть, но жил. Когда другие, более достойные, чтобы жить, умирали у моих ног от моей руки.
Наш отряд ПИСК, которым командовал Волшебник, делал диверсионные вылазки на территорию противника. Иногда мы ходили пешими, а иногда нас к цели доставлял вертолет. Это если цель была более значительная, как, например, целая укрепленная деревня, где северяне чувствовали себя уверенно. В нашу задачу входило не только убивать, но и лишать их чувства уверенности. Во время таких рейдов я должен был направлять пилота, который обычно не знал, куда мы летим, до самого последнего момента, когда нужная деревня внезапно появлялась в его поле зрения. Тогда он спускал машину пониже, и начиналась стрельба и бомбежка.
Тот рейд, о котором я хочу рассказать, проходил как обычно. Все было как всегда. Мы полетели на север, потом над границей, пока из-за деревьев не вынырнула деревня. Моя родная деревня. Война до такой степени дезориентировала меня, что до этого самого момента мне и в голову не приходило, что... Когда я узнал деревню, было уже поздно. Я уже дал пилоту необходимые указания...
Мы снизились, как обычно, и, повиснув над деревней, начали палить из всего, что было на борту: из АК-47 советского производства, из базук, потом пошел в ход напалм. Внизу я видел людей, которых знал с детства. Они разбегались в ужасе, запрокидывая искаженные страхом лица. А мы косили их из пулеметов, палили жидким огнем... Они страшно кричали... Этот крик! Он никогда не смолкает в моих ушах.
После этих слов воцарилась та особенная тишина, которая бывает после боя или бомбежки. Тишина такая ясная, такая хрупкая, что, когда она, в конце концов, была нарушена, звуки, нарушившие ее, резанули по слуху.