Страница:
— Ты в самом деле считаешь, что она виновата в нашей размолвке?
Сутан кивнула.
— К сожалению, да.
— Но ты ведь действительно не хотела участвовать в делах, в которые были вовлечены твои родители.
— Подстрекательство к бунту, поставка оружия, шантаж, убийство. — Сутан подняла глаза на него. — А ты бы хотел?
— А, черт!
— Ну ладно, это дело прошлое, — Сутан махнула рукой. — Забудем об этом. И я тебя не виню. Твоя щепетильность сделала тебя таким ранимым.
— Но все это время...
— Скажи мне лучше, — прервала она его, — если бы ты не подслушал разговор моей матери с Пол Потом в тот вечер в саду, если бы мы не поссорились, если бы ты не ударил меня, если бы ты выиграл Тур де Франс, — что тогда?
— Тогда бы между нами не встали проклятые тайны, — он так и не смог заставить себя дать ей другой ответ.
Она передразнила его надутые губы.
— Бедная детка таскает всюду свое разбитое сердце людям на показ!
— Не всем людям, — поправил он. — Только тебе. — Но он понимал, что она в чем-то права. Как и во всем остальном. Дело в том, что она его знала лучше, чем он знал сам себя.
— Интересно, — сказала она, — знаешь ли ты, что в тебе гибнут таланты манипулятора? Тогда в этом, я думаю, кроется единственная существенная разница между тобой и Терри. Он не только знал, как надо манипулировать людьми, но и отдавал себе отчет, насколько здорово это у него получалось.
Крис вспомнил слова Макса Стейнера о его так называемом «бархатном молоточке», которым он умел вбивать в сознание присяжных точку зрения его клиента. Он пожал плечами.
— Все юристы умеют это делать в той или иной степени. — Но он знал, что радости это умение манипулировать людьми ему не приносит, во всяком случае, после дела Маркуса Гейбла. Слова других о том, что он добился успеха в своей профессии — даже стал своего рода знаменитостью — теперь коробили его.
— Нет, — сказала Сутан. — Ты все-таки нечто из ряда вон, Крис. Так же, как и твой брат.
Крис отвел глаза в сторону.
— Мой брат, мой брат! — Он уже начинал злиться. — Почему ты все повторяешь, что то я похож на Терри, то веду себя, как Терри?
Сутан хладнокровно встретила его взгляд.
— Даже сейчас, после его смерти, ты все еще боишься его.
Крис отпрянул.
— Боюсь? — Что-то холодное и неприятное зашевелилось у него внутри.
— И всегда боялся, Крис. — Сутан своей вкрадчивой, кошачьей походкой двинулась прочь от него. — Никогда не могла понять людей, которые обожают какого-либо человека, поклоняются ему, как идолу...
— Я никогда не поклонялся Терри!
— Конечно, нет. — Она опять поддразнивала его. — И ты никогда не бил меня. И никогда не любил.
На это Крису нечего было возразить. Он пошел за ней следом, и так приблизился, что не смог противостоять искушению — и коснулся ее.
— Не сказала бы я, что это ты хорошо придумал, — мягко попеняла она.
Но его уже нельзя было остановить. Его руки обвились вокруг нее. Она попыталась вырваться.
— Крис, не... — Когда он впился в ее губы, годы, казалось, растаяли. Как будто он снова вернулся в то лето Тур де Франс, а скользкие от дождя парижские улицы, бегущая собака, несчастный случай — это только какое-то эфемерное будущее, которое может и не произойти. Он вновь почувствовал себя уверенным и полным жизни.
— Сутан, — прошептал он ее имя. Вот он, тот момент, которого он, сам того не зная, ждал с того самого мгновения, как услыхал в телефонной трубке ее голос.
Он увлек ее на землю, уткнулся лицом в ее грудь. Он ощущал запах лета и солнечного света. А, может, он просто возбудил соответствующие центры в мозгу...
— О Господи! — Она ответила на его поцелуй и обхватила его ногами.
Крис расстегнул ее блузку, опустился немного пониже, а она, изогнув спину, запустила ему в волосы свои пальцы. И он сразу же вспомнил этот ее жест, вспомнил, какие ласки ей нравились. Это было все равно как забираться на свой велосипед в первый раз после того, как он оправился от травмы: страшно, сердце так и стучит, но так сладки воспоминания о том, что было раньше, и чего ему так не хватало эти годы, что у него дух захватило.
Полуденные тени ползли по долине, как гибкие дикие кошки.
Сутан плакала, когда они занимались любовью медленными, долгими, страстными качками. Она выгнула спину и, когда радость близости стала невыносимой, когда от сладостной муки она закатила глаза и дыхание застряло по полдороги к легким, она судорожно подалась вперед, схватила его за бедра и крепко прижала его к себе, содрогаясь всем телом, и дыхание ее вырывалось резкими, короткими всхлипами.
И затем, по-прежнему держа его крепко, она осела на него со всего маху, обвившись вокруг него, окутав его всего, захватив все его существо так, что он не выдержал, взорвался внутри нее и весь содрогнулся в экстазе.
Солнце, медленно описывая свой обычный круг по небу, осветило вершину водопада, и вода заблестела серебром, освещая тьму, которая собралась, как годы, у его основания.
Он начал следить за Сутан еще с того времени, когда она была на своей квартире в Ницце, причем гораздо более умело, чем иезуит, которого она так быстро раскусила.
После последнего нелицеприятного разговора с тем человеком, которому он поручил следить за Сутан (расстрига-священник из ордена иезуитов, переживавший тяжелое время), Данте решил сам взять на себя это тонкое дело. С самого начала разговора с ним Данте почувствовал, что иезуит отводит глаза, и понял, что у того получилась осечка. Сначала иезуит не признавался: эти католики порой бывают очень упрямы. Но Данте скоро расколол его.
Как и М. Мабюс, Данте вырос под оранжевыми небесами Вьетнама. Хотя воевали они в разных местах, но Данте слыхал кое-что о подвигах М. Мабюса, который к тому времени был своего рода живой легендой.
Ко времени личной встречи с М. Мабюсом Данте уже работал на Мильо, который дал ему новое имя и значительно повлиял на его мировоззрение. Мильо учил Данте мыслить более широкими категориями, чем его родная страна, видеть ситуацию масштабно, наблюдая за приливами и отливами международной политики.
Данте знал, что Мильо пытался воспитывать и М. Мабюса, но там было уже слишком поздно. Мабюс был уже похож на гранитную глыбу, от которой, при желании, можно отбить кусок, изменив форму, но не содержание.
Чтобы расколоть иезуита, Данте потребовалось около двадцати минут. К тому времени на полу образовалась темная лужица крови и пота. Но это была, так сказать, лишь разминка. Священник понял это и начал исповедываться: Отче, прости меня, ибо я согрешил.
Естественно, это было не в натуре Данте прощать кого бы то ни было, но, тем не менее, он принял исповедь, слушая со все растущим возмущением о грехах иезуита: похищение из квартиры Сутан ее трусиков, что навело ее на мысль, что кто-то что-то искал у нее, последовавший за этим захват его в Кур-Салейа владелицей трусиков с полным рассказом ей и о Лесе Мечей, и о том, на кого он работал с упоминанием даже имени Данте.
В приступе праведного гнева он врезал изо всей силы кулаком в болевую точку священника под его правой рукой. Смотря в безжизненное его лицо, он думал, как ему теперь подчищать то, что этот нечестивец нагадил. Он терпеть не мог убирать за другими людьми. Большую часть войны он делал это за русскими, которых он, не в пример Мильо, ненавидел еще больше, чем он ненавидел американцев.
Начав слежку за Сутан, он поехал за ней в аэропорт. Установив, прибытия какого рейса она дожидалась, он пошел к администратору и, воспользовавшись удостоверением, которым в свое время его снабдил Мильо, попросил список пассажиров. К своему величайшему удовольствию он увидел там имя Кристофера Хэя.
Он следовал за ними по пятам весь этот день, хотя, поскольку был вынужден делать это пешим, дело это было не безопасным. Не стоит недооценивать мисс Сирик. Иезуит сделал такую ошибку и за это поплатился жизнью.
Наблюдая за ними сейчас, он облизывался. Предчувствие поживы или просто похоть? Трудно сказать.
В своем воображении он пережил не раз все пытки, которые перенес, находясь в тюрьме во Вьетнаме: сидел под капельницей, из которой вода падала на выбритую точку на голове; зарытый по шею в песок, он следил глазами за раскаленным диском полуденного тропического солнца, чувствовал, как ему в мошонку загоняют иглы из бамбука.
Он просидел в тюрьме полтора года во время войны, и даже Мильо не мог его вызволить. Изредка видел М. Мабюса, хотя целый год они находились в одной и той же тюрьме. Изоляция, вкупе спытками, по расчетам его палачей, должны были уничтожить его личность с такой же эффективностью, с какой химикаты сводят краску с куска дерева.
Слой за слоем слущивались с личности Данте, пока он не дошел до такого состояния, что потерял всякую ориентировку в пространстве и во времени. Он был уже на пороге того, чтобы рассказать своим врагам все, что они хотели знать, все, что он поклялся хранить как тайну.
Но затем, как какой-то подарок судьбы, его по ошибке поместили в одну камеру с М. Мабюсом. Они оба ждали возобновления пыток, и М. Мабюс заговорил первым.
— Мужайся. Еще один страдающий дух находится рядом с тобой.
— Кто ты, — спросил Данте, — ангел или дьявол?
— Я — это ты, — ответил Мабюс. — Мы с тобой одно существо.
— Как долго мы здесь находимся?
— Сделай вдох, а потом выдохни, — ответил М. Мабюс. — Вот как долго.
— Я на пределе. Даже не могу точно сказать, ты — реальность или иллюзия.
— Это не суть важно, — сказал М. Мабюс. — Мы здесь, чтобы спасти друг друга. Думай обо мне, а я буду думать о тебе. Всегда помни этот момент. Тогда время пройдет незаметно.
Звук открываемой двери камеры.
Данте сморгнул. Он опять на поросшем лесом горном хребте, с которого видно Турет. Капля соленого пота попала в глаз. Он покрутил колесико, навел свой «Сваровский» на сплетенную парочку. Они уже закончили.
Он видел их обнаженные тела. Теперь не мешало бы посмотреть на их обнаженные души.
Билли Мэйс был негр-детектив, с которым Сив работал патрульным в Южном Бронксе, Нью-йоркском филиале ада на земле. Там для патрулирования департамент предпочитал брать представителей этнических меньшинств: негров, испано-язычных иммигрантов и прочих:
Билли оказался в самой гуще драки между бандами и острие стилета зацепило его за подбородок, прежде ему удалось свалить предводителя «скорпионов», который размахивал им. Этот шрам Билли Мэйс носил с гордостью.
Свой отчет о нападении на Аликс Лэйн он принес в отдел уже после того, как Сив отправился с Драконом в Чайна-Таун, и Диана сообразила приобщить копию этого отчета к остальным делам, интересующим Сива, и принести все это к нему в больницу. В своей записке Сиву Билли Мэйс указал на две причины, по которым он хотел бы, чтобы Сив посмотрел его. Во-первых, «железный веер» фигурировал в этом деле в качестве возможного орудия нападающего, и, во-вторых, нападение имело место в квартире известного адвоката по имени Кристофер Хэй. Последняя строчка в записке Билли гласила: «Кажется, ты служил во Вьетнаме с одним пижоном по имени Хэй? Я не ошибся?»
Во рту у Сива пересохло, голова раскалывалась от боли. Перелет, как он понял, не очень хорошо подействовал на него в его теперешнем состоянии. Пошел в туалет, облегчился, потом плеснул себе в лицо холодной водой. Посмотрелся в зеркало, осторожно потрогал красный рубец на шее.
— Боже, этот гад Транг здорово меня разделал!
Заглатывая таблетку, увидел, как за его отображением в зеркале блеснуло зарево напалма. Хотя три четверти срока он провел там, но не Вьетнам обычно Сив вспоминал, думая о военной службе, а о Камбодже. «Сумеречная зона» — так в шутку называли Камбоджу в те дни, когда американские вспомогательные части порой пересекали границу этой нейтральной страны. Там, позади, пограничный столб. Ты только что проник в...Камбоджу.
Он выбрался из крохотного помещения туалета с поспешностью, словно почувствовал приступ клаустрофобии, слыша свое собственное дыхание, напоминающее ему взбесившиеся дедовские часы. Втиснулся в свое сидение третьего класса, завидуя пассажирам, летящим вторым, а, тем более, первым классом. Тем, кто при деньгах. А полицейские, как говорится, богаты не деньгами, а сознанием того, что служат закону.
И, в конце концов, стоила ли игра свеч? На службе он или нет, а в мире преспокойно все идет своим чередом. Никто на работе, наверно, даже не заметит, что он отбыл во Францию. От грустных мыслей он отвернулся к иллюминатору и уставился сквозь плексиглас в пустоту — серую, холодную и такую далекую от всего на свете.
Он всегда считал, что Закон — прежде всего: прежде личных пристрастий, даже прежде семьи. Внезапная смерть Дома столкнула его лицом к лицу с его упорядоченным, подчиненным Закону миром. Теперь, когда Дома с ним больше не было, он обнаружил, что все больше отдаляется от его монотонных ежедневных трудов, предпринимаемых ради того, чтобы Закон торжествовал хотя бы на крошечном участке планеты.
Понятие «закон» казалось теперь более абстрактным Сиву. Оно сжалось до жалких размеров, которые были присущи этому понятию во время войны. Закон не спас жизни Доминику. Более того, Доминик погиб, а Закон словно упивается своей инертностью.
Закон стал громоздкой, бесполезной недвижимостью, вот чем! Хуже, чем бесполезной, — обременительной.
Он вернулся к отчету Билла Мэйса. Кое-что в нем притянуло его внимание, как магнитом. Кристофер Хэй несколько дней назад покинул страну, чтобы привезти тело своего брата Терри, умершего в городке под названием Турет-сюр-Луп. Он не указал причины смерти брата, но дал адрес, по которому его можно найти в случае необходимости. И, что самое интересное, это в том же городе, который указан на записке, данной Аль Декордиа Доминику. Адрес Сутан Сирик, ниже ее имя, а еще ниже — приписка рукой Дома: Спасен?
У Сива голова кругом пошла от этих совпадений. Терри Хэй, с которым он служил во Вьетнаме, умирает примерно в то же самое время, как в Америке убивают Доминика. Он умирает во Франции, и его брат Кристофер едет за телом Терри и собирается остановиться в отеле «Негреско» в Ницце. Дом и Декордиа убиты вьетнамцем по имени Транг, который также делал попытку убить и Сива.
Какой смертью умер Терри Хэй? Погиб в автокатастрофе? От сердечного приступа? Свалился со скалы? Или убит? Может, и его пришил Транг? И если это так, то за что?
Что здесь вообще творится, черт побери?!
Сив закашлялся и сплюнул кровью в носовой платок, на мгновение закрыл глаза от сильных ударов в голове. Вспомнил Терри Хэя, странного, погруженного в себя человека, трудно сходившегося с людьми, крутого парня, когда в этом была необходимость. Тем не менее, Сив уважал его и всегда чувствовал к нему симпатию. Жаль, что и его уже нет на свете. Интересно, каков его брат, Кристофер? Сив открыл глаза и, призвав на помощь все свои внутренние силы, начал читать отчет по делу нападения на Аликс Лэйн с самого начала.
Есть ли еще какая-то причина, что имя Кристофера Хэя ему знакомо? И тут он вспомнил. Так и есть. Точно. Они с Аликс Лэйн были главными антагонистами по делу Маркуса Гейбла. У них в участке было много домыслов и споров по поводу того, виновен или не виновен Маркус Гейбл. Фактически, в последние недели процесса они ни о чем другом и не говорили.
Сив вспомнил, что Кристофер Хэй постоянно акцентировал, что Гейбл был ветераном Вьетнамской войны, хотя потенциально этот факт мог обернуться против его подзащитного. И еще: почему Аликс Лэйн не раскрутила эту тему, указав на то, что человек, научившийся убивать на войне, знает сотни способов, как лишить человека жизни? Впрочем, это было рискованно делать. Гейбл ведь не просто ветеран, а еще и герой впридачу, увешанный медалями до йинь-янь. Кто знает, сколько среди присяжных заседателей вьетнамских ветеранов?
Сив оторвался от бумаг и уставился в иллюминатор, чтобы дать глазам отдохнуть. Транг. Во Вьетнаме. Сива преследовало лицо Транга. И Вергилий рядом. Между этими двумя людьми были крепкие связи. Возможно, и сейчас поддерживаются. Транг и Вергилий.
Закрыв снова глаза. Сив увидел танцующих апсара,огромные каменные лица Будды и Вишну: там, в пуповине мироздания, индуизм и буддизм слились. Ощутил запах кардамона, щедро приправленных специями овощей, почувствовал вновь страх, как бы их не окружили Красные Кхмеры и не помешали им довести до конца их странное задание, выполнять которое они начали.
Задание Вергилия. Всегда на заднем плане любого задания маячила фигура Вергилия, дающего указания.
Он решил позвонить Диане, как только приземлится, и попросить ее посмотреть военный послужной список Вергилия. Его подлинное имя было Арнольд Тотс. Сив в те годы был в душе детективом, и он докопался до этого, хотя Вергилий об этом, по видимому, так и не узнал.
Сив подумал, что превращается в параноика, видя в каждой тени заговорщика. Ну и ладно! Диана уже намекала, что я свихнулся.
"Ты ломаешь все правила, уважать которые всегда учил меня,сказала она. Не ломаю,ответил он — и имел на это основание. Только сгибаю немного, чтобы ими удобнее было пользоваться.Но он видел взгляд ее глаз и слышал ее невысказанное замечание: А какая разница между тем и другим?"
—Но Господи Иисусе, ведь это о Доме мы говорим! — подумал Сив. О моем брат. Если я не позабочусь о том, чтобы с ним обошлись по закону, то кто позаботится?
— Вот что происходит, — изрек он, — когда занимаешься любовью с женщиной, которую не надеялся больше увидеть.
— И что же?
— Это как сон. Будто ничего этого не было. И будто все это плод твоего воображения, что все это случилось в твоей душе, а тело вовсе не участвовало.
Она провела рукой по его потной груди.
— И от моей руки тоже исходит ощущение духовности?
— От нее исходит ощущение лета и дыма костра, — ответил он, оглядывая мирный пейзаж. Кроме того, у него было ощущение, что он преодолел чудовищное расстояние, чтобы добраться сюда, куда большее, чем четыре тысячи миль, отделяющие Вене от Нью-Йорка.
Она повернулась к нему лицом, поцеловала в губы.
— Никогда не думала, что увижу тебя снова. Затем, откинувшись назад, заметила в его глазах «думающее» выражение. — О чем это ты?
— О Лесе Мечей, — ответил Крис. — Существует ли он на самом деле? За ним Терри гонялся всю жизнь. Зачем? Неужели для того, чтобы, как ты говоришь, получить власть над опиумными баронами Шана? Насколько я наслышан о ситуации там, в такое верится с трудом. Во-первых, для того, чтобы повелевать ими, надо их прежде сплотить. И я не думаю, что есть такая сила на земле, которая была бы в состоянии сделать это.
— Тогда, я думаю, пришло время рассказать тебе еще кое-что о Лесе Мечей, — сказала Сутан, начиная одеваться. Она поняла, что идиллия кончилась, во всяком случае, пока. Надо вернуться к делам и попытаться все-таки выяснить, что было на уме Терри и за что его убили. — Лес Мечей — старинный талисман, дающий его обладателю поистине неограниченную силу.
— Согласно легенде, Лес Мечей был изготовлен монахом-ренегатом по имени Махагири много столетий назад. Это был аскет, который написал «Муи Пуан», сборник религиозных текстов. Сборник настолько, как выражаются современные политики, ревизионистский, что книга была немедленно запрещена.
— Другие теравадан-буддистские монахи подвергли Махагири остракизму. Написав «Муи Пуан», представляющую собой новую интерпретацию учения Будды, он провозгласил себя Бодхисаттвой,то есть Буддой будущего. Этого правоверные буддисты потерпеть не могли.
— Говорят, что для монаха изгнание — самый тяжелый вид наказания. В безлюдных, обледеневших горах, где Махагири обрел себе приют, он заключил союз с Равана, главным демоном в нашей мифологии. Долго Равана искал путей, как подорвать учение Будды. В Махагири он, кажется, его нашел.
— Махагири выточил Лес Мечей, обмакивая его в кровь Равана. Затем меч был закопан. Согласно легенде, он должен пролежать в земле тридцать столетий, чтобы обрести свою полную силу.
Крис, молчавший во время всего рассказа, спросил:
— Что монахи нашли в «Муи Пуна» столь опасного? — Уже полностью одетые, они шли мимо водопада по дороге к Турет-сюр-Луп.
— Теревадан-буддисты верят в тридцать один уровень существования. В «Муи Пуан» говорится о целой тысяче уровней, где обитают демоны, черти и лжебодхисаттва.
—Ну и что?
— Кроме того, в книге говорится и о Лесе Мечей. С его помощью можно открывать всю эту тысячу уровней и смешивать их с тем уровнем, в котором живет обладатель талисмана, выпуская заточенных там демонов на землю.
— Но все это, как ты сама сказала, лишь миф.
Сутан кивнула.
— Я тоже так считала. До того, как получила доказательство существования Леса Мечей.
Крис невольно улыбнулся серьезности, с которой Сутан рассказывала эту любопытную легенду.
— Ты хочешь сказать, что веришь в то, что кто-то может использовать этот меч и выпустить миллионы буддистских демонов на нашу планету?
Сутан вовсе не обескуражил ироничный тон Криса.
— Более того, — сказала она, я верю в то, что это уже произошло.
— Ты это серьезно? — удивился Крис. — Не может быть, что ты веришь в это мумбо-юмбо.
— Я хочу, чтобы ты понял меня правильно, — сказала Сутан. — Я верю в существование зла, олицетворением которого являются демоны, черти и ложные бодхисаттва. Ты же не будешь отрицать существования торговли опиумом. Она дает сотни миллионов долларов тем, кто контролирует выращивание опиумного мака, очистку и распространение готового продукта. Она даем им невообразимое могущество. Прибавь к этому страдания пристрастившихся к наркотикам людей, и ты получишь всех демонов, чертей и ложных бодхисаттва,населяющих всю тысячу разновидностей ада, описанных в «Муи Пуан».
— Но другие верят в эти олицетворения зла в прямом смысле, особенно те, кто контролирует торговлю опиумом в Бирманской секции Золотого Треугольника. И они достаточно могущественные люди, чтобы считаться с их верованиями. Лес Мечей, если он существует — а я верю, что он действительно существует — обладает могуществом, потому что эти люди верят, что он им обладает.
Они прошли мимо грохочущего водопада. Впереди уже виднелись приметы, по которым можно судить о том, что они приближаются к городу. Например, загородный ресторан, стилизованный под «мулин» — старинную мельницу, жернова которой перерабатывали оливки. Куры разгребали лапами сухую землю во дворике.
— Очень важно, чтобы ты понял это хорошенько, — продолжала Сутан. — Шан не похож на все другие места на земле. Это плато можно назвать средоточием огромной силы, как рукотворной, так и духовной. Поверь мне на слово: нет ничего невозможного там для человека, обладающего Лесом Мечей.
Крис не стал с этим спорить.
— Это возвращает нас к Терри, — сказал он. — Что он делал со своим сегментом Леса Мечей?
— Я уже говорила, что...
— Не могу я поверить в то, что Терри занимался торговлей опиумом. Это слишком гнусное, слишком мерзкое занятие, чтобы вот так, без доказательств, поверить, что мой собственный брат был вовлечен в этот преступный бизнес.
— Веришь ты в это или не веришь, — боюсь, это ничего не меняет, — сказала она. — Какие тебе доказательства требуются? Давай рассуждать логично. Терри отчаянно пытался спрятать что-то невероятной ценности. Он пишет тебе открытку — после десятилетия молчания. Только крайне отчаянная ситуация могла заставить его сделать это. Эта ценность была, конечно, Преддверие Ночи.
— Тут есть один момент, который беспокоит меня, — сказал Крис. — Если ему было так необходимо срочно связаться со мной, почему он просто не поднял трубку и не позвонил мне?
— Но ведь прошло так много времени, — пожала плечами Сутан. Столько враждебных чувств по отношению друг к другу. Не так легко это забыть — и взглянуть в лицо всему этому.
— Но ты сама сказала, что он оказался в отчаянной ситуации, — покачал головой Крис. — Я все-таки никак не могу понять, почему из всех средств связи он предпочел почтовую открытку? Медленную, ненадежную, способную просто затеряться в пути? — Он достал ее из кармана. — На ней даже нет марки.
— Верно, — согласилась Сутан. — А я и не заметила. Действительно, странно.
Крис вертел открытку и так, и сяк.
— И я все думаю, почему именно открытка? Только туристы имеют обыкновение интересоваться открытками.
Сутан кивнула.
— К сожалению, да.
— Но ты ведь действительно не хотела участвовать в делах, в которые были вовлечены твои родители.
— Подстрекательство к бунту, поставка оружия, шантаж, убийство. — Сутан подняла глаза на него. — А ты бы хотел?
— А, черт!
— Ну ладно, это дело прошлое, — Сутан махнула рукой. — Забудем об этом. И я тебя не виню. Твоя щепетильность сделала тебя таким ранимым.
— Но все это время...
— Скажи мне лучше, — прервала она его, — если бы ты не подслушал разговор моей матери с Пол Потом в тот вечер в саду, если бы мы не поссорились, если бы ты не ударил меня, если бы ты выиграл Тур де Франс, — что тогда?
— Тогда бы между нами не встали проклятые тайны, — он так и не смог заставить себя дать ей другой ответ.
Она передразнила его надутые губы.
— Бедная детка таскает всюду свое разбитое сердце людям на показ!
— Не всем людям, — поправил он. — Только тебе. — Но он понимал, что она в чем-то права. Как и во всем остальном. Дело в том, что она его знала лучше, чем он знал сам себя.
— Интересно, — сказала она, — знаешь ли ты, что в тебе гибнут таланты манипулятора? Тогда в этом, я думаю, кроется единственная существенная разница между тобой и Терри. Он не только знал, как надо манипулировать людьми, но и отдавал себе отчет, насколько здорово это у него получалось.
Крис вспомнил слова Макса Стейнера о его так называемом «бархатном молоточке», которым он умел вбивать в сознание присяжных точку зрения его клиента. Он пожал плечами.
— Все юристы умеют это делать в той или иной степени. — Но он знал, что радости это умение манипулировать людьми ему не приносит, во всяком случае, после дела Маркуса Гейбла. Слова других о том, что он добился успеха в своей профессии — даже стал своего рода знаменитостью — теперь коробили его.
— Нет, — сказала Сутан. — Ты все-таки нечто из ряда вон, Крис. Так же, как и твой брат.
Крис отвел глаза в сторону.
— Мой брат, мой брат! — Он уже начинал злиться. — Почему ты все повторяешь, что то я похож на Терри, то веду себя, как Терри?
Сутан хладнокровно встретила его взгляд.
— Даже сейчас, после его смерти, ты все еще боишься его.
Крис отпрянул.
— Боюсь? — Что-то холодное и неприятное зашевелилось у него внутри.
— И всегда боялся, Крис. — Сутан своей вкрадчивой, кошачьей походкой двинулась прочь от него. — Никогда не могла понять людей, которые обожают какого-либо человека, поклоняются ему, как идолу...
— Я никогда не поклонялся Терри!
— Конечно, нет. — Она опять поддразнивала его. — И ты никогда не бил меня. И никогда не любил.
На это Крису нечего было возразить. Он пошел за ней следом, и так приблизился, что не смог противостоять искушению — и коснулся ее.
— Не сказала бы я, что это ты хорошо придумал, — мягко попеняла она.
Но его уже нельзя было остановить. Его руки обвились вокруг нее. Она попыталась вырваться.
— Крис, не... — Когда он впился в ее губы, годы, казалось, растаяли. Как будто он снова вернулся в то лето Тур де Франс, а скользкие от дождя парижские улицы, бегущая собака, несчастный случай — это только какое-то эфемерное будущее, которое может и не произойти. Он вновь почувствовал себя уверенным и полным жизни.
— Сутан, — прошептал он ее имя. Вот он, тот момент, которого он, сам того не зная, ждал с того самого мгновения, как услыхал в телефонной трубке ее голос.
Он увлек ее на землю, уткнулся лицом в ее грудь. Он ощущал запах лета и солнечного света. А, может, он просто возбудил соответствующие центры в мозгу...
— О Господи! — Она ответила на его поцелуй и обхватила его ногами.
Крис расстегнул ее блузку, опустился немного пониже, а она, изогнув спину, запустила ему в волосы свои пальцы. И он сразу же вспомнил этот ее жест, вспомнил, какие ласки ей нравились. Это было все равно как забираться на свой велосипед в первый раз после того, как он оправился от травмы: страшно, сердце так и стучит, но так сладки воспоминания о том, что было раньше, и чего ему так не хватало эти годы, что у него дух захватило.
Полуденные тени ползли по долине, как гибкие дикие кошки.
Сутан плакала, когда они занимались любовью медленными, долгими, страстными качками. Она выгнула спину и, когда радость близости стала невыносимой, когда от сладостной муки она закатила глаза и дыхание застряло по полдороги к легким, она судорожно подалась вперед, схватила его за бедра и крепко прижала его к себе, содрогаясь всем телом, и дыхание ее вырывалось резкими, короткими всхлипами.
И затем, по-прежнему держа его крепко, она осела на него со всего маху, обвившись вокруг него, окутав его всего, захватив все его существо так, что он не выдержал, взорвался внутри нее и весь содрогнулся в экстазе.
Солнце, медленно описывая свой обычный круг по небу, осветило вершину водопада, и вода заблестела серебром, освещая тьму, которая собралась, как годы, у его основания.
* * *
Кристофер и Сутан казались плоскими, как вырезанные из папиросной бумаги, сквозь стекла полевого бинокля Сваровского, 6Х50. Данте еще подрегулировал резкость и продолжил наблюдение. Он лежал, распластавшись, на камне на пятьдесят ярдов выше них, похожий на гигантскую ящерицу, греющуюся в лучах полуденного солнца.Он начал следить за Сутан еще с того времени, когда она была на своей квартире в Ницце, причем гораздо более умело, чем иезуит, которого она так быстро раскусила.
После последнего нелицеприятного разговора с тем человеком, которому он поручил следить за Сутан (расстрига-священник из ордена иезуитов, переживавший тяжелое время), Данте решил сам взять на себя это тонкое дело. С самого начала разговора с ним Данте почувствовал, что иезуит отводит глаза, и понял, что у того получилась осечка. Сначала иезуит не признавался: эти католики порой бывают очень упрямы. Но Данте скоро расколол его.
Как и М. Мабюс, Данте вырос под оранжевыми небесами Вьетнама. Хотя воевали они в разных местах, но Данте слыхал кое-что о подвигах М. Мабюса, который к тому времени был своего рода живой легендой.
Ко времени личной встречи с М. Мабюсом Данте уже работал на Мильо, который дал ему новое имя и значительно повлиял на его мировоззрение. Мильо учил Данте мыслить более широкими категориями, чем его родная страна, видеть ситуацию масштабно, наблюдая за приливами и отливами международной политики.
Данте знал, что Мильо пытался воспитывать и М. Мабюса, но там было уже слишком поздно. Мабюс был уже похож на гранитную глыбу, от которой, при желании, можно отбить кусок, изменив форму, но не содержание.
Чтобы расколоть иезуита, Данте потребовалось около двадцати минут. К тому времени на полу образовалась темная лужица крови и пота. Но это была, так сказать, лишь разминка. Священник понял это и начал исповедываться: Отче, прости меня, ибо я согрешил.
Естественно, это было не в натуре Данте прощать кого бы то ни было, но, тем не менее, он принял исповедь, слушая со все растущим возмущением о грехах иезуита: похищение из квартиры Сутан ее трусиков, что навело ее на мысль, что кто-то что-то искал у нее, последовавший за этим захват его в Кур-Салейа владелицей трусиков с полным рассказом ей и о Лесе Мечей, и о том, на кого он работал с упоминанием даже имени Данте.
В приступе праведного гнева он врезал изо всей силы кулаком в болевую точку священника под его правой рукой. Смотря в безжизненное его лицо, он думал, как ему теперь подчищать то, что этот нечестивец нагадил. Он терпеть не мог убирать за другими людьми. Большую часть войны он делал это за русскими, которых он, не в пример Мильо, ненавидел еще больше, чем он ненавидел американцев.
Начав слежку за Сутан, он поехал за ней в аэропорт. Установив, прибытия какого рейса она дожидалась, он пошел к администратору и, воспользовавшись удостоверением, которым в свое время его снабдил Мильо, попросил список пассажиров. К своему величайшему удовольствию он увидел там имя Кристофера Хэя.
Он следовал за ними по пятам весь этот день, хотя, поскольку был вынужден делать это пешим, дело это было не безопасным. Не стоит недооценивать мисс Сирик. Иезуит сделал такую ошибку и за это поплатился жизнью.
Наблюдая за ними сейчас, он облизывался. Предчувствие поживы или просто похоть? Трудно сказать.
В своем воображении он пережил не раз все пытки, которые перенес, находясь в тюрьме во Вьетнаме: сидел под капельницей, из которой вода падала на выбритую точку на голове; зарытый по шею в песок, он следил глазами за раскаленным диском полуденного тропического солнца, чувствовал, как ему в мошонку загоняют иглы из бамбука.
Он просидел в тюрьме полтора года во время войны, и даже Мильо не мог его вызволить. Изредка видел М. Мабюса, хотя целый год они находились в одной и той же тюрьме. Изоляция, вкупе спытками, по расчетам его палачей, должны были уничтожить его личность с такой же эффективностью, с какой химикаты сводят краску с куска дерева.
Слой за слоем слущивались с личности Данте, пока он не дошел до такого состояния, что потерял всякую ориентировку в пространстве и во времени. Он был уже на пороге того, чтобы рассказать своим врагам все, что они хотели знать, все, что он поклялся хранить как тайну.
Но затем, как какой-то подарок судьбы, его по ошибке поместили в одну камеру с М. Мабюсом. Они оба ждали возобновления пыток, и М. Мабюс заговорил первым.
— Мужайся. Еще один страдающий дух находится рядом с тобой.
— Кто ты, — спросил Данте, — ангел или дьявол?
— Я — это ты, — ответил Мабюс. — Мы с тобой одно существо.
— Как долго мы здесь находимся?
— Сделай вдох, а потом выдохни, — ответил М. Мабюс. — Вот как долго.
— Я на пределе. Даже не могу точно сказать, ты — реальность или иллюзия.
— Это не суть важно, — сказал М. Мабюс. — Мы здесь, чтобы спасти друг друга. Думай обо мне, а я буду думать о тебе. Всегда помни этот момент. Тогда время пройдет незаметно.
Звук открываемой двери камеры.
Данте сморгнул. Он опять на поросшем лесом горном хребте, с которого видно Турет. Капля соленого пота попала в глаз. Он покрутил колесико, навел свой «Сваровский» на сплетенную парочку. Они уже закончили.
Он видел их обнаженные тела. Теперь не мешало бы посмотреть на их обнаженные души.
* * *
Сив заснул на борту самолета, совершающего полет в Ниццу. Заснул, читая отчет Билли Мэйса о нападении на Аликс Лэйн. Из-за своего поврежденного горла он так храпел во сне, что испуганная стюардесса разбудила его.Билли Мэйс был негр-детектив, с которым Сив работал патрульным в Южном Бронксе, Нью-йоркском филиале ада на земле. Там для патрулирования департамент предпочитал брать представителей этнических меньшинств: негров, испано-язычных иммигрантов и прочих:
Билли оказался в самой гуще драки между бандами и острие стилета зацепило его за подбородок, прежде ему удалось свалить предводителя «скорпионов», который размахивал им. Этот шрам Билли Мэйс носил с гордостью.
Свой отчет о нападении на Аликс Лэйн он принес в отдел уже после того, как Сив отправился с Драконом в Чайна-Таун, и Диана сообразила приобщить копию этого отчета к остальным делам, интересующим Сива, и принести все это к нему в больницу. В своей записке Сиву Билли Мэйс указал на две причины, по которым он хотел бы, чтобы Сив посмотрел его. Во-первых, «железный веер» фигурировал в этом деле в качестве возможного орудия нападающего, и, во-вторых, нападение имело место в квартире известного адвоката по имени Кристофер Хэй. Последняя строчка в записке Билли гласила: «Кажется, ты служил во Вьетнаме с одним пижоном по имени Хэй? Я не ошибся?»
Во рту у Сива пересохло, голова раскалывалась от боли. Перелет, как он понял, не очень хорошо подействовал на него в его теперешнем состоянии. Пошел в туалет, облегчился, потом плеснул себе в лицо холодной водой. Посмотрелся в зеркало, осторожно потрогал красный рубец на шее.
— Боже, этот гад Транг здорово меня разделал!
Заглатывая таблетку, увидел, как за его отображением в зеркале блеснуло зарево напалма. Хотя три четверти срока он провел там, но не Вьетнам обычно Сив вспоминал, думая о военной службе, а о Камбодже. «Сумеречная зона» — так в шутку называли Камбоджу в те дни, когда американские вспомогательные части порой пересекали границу этой нейтральной страны. Там, позади, пограничный столб. Ты только что проник в...Камбоджу.
Он выбрался из крохотного помещения туалета с поспешностью, словно почувствовал приступ клаустрофобии, слыша свое собственное дыхание, напоминающее ему взбесившиеся дедовские часы. Втиснулся в свое сидение третьего класса, завидуя пассажирам, летящим вторым, а, тем более, первым классом. Тем, кто при деньгах. А полицейские, как говорится, богаты не деньгами, а сознанием того, что служат закону.
И, в конце концов, стоила ли игра свеч? На службе он или нет, а в мире преспокойно все идет своим чередом. Никто на работе, наверно, даже не заметит, что он отбыл во Францию. От грустных мыслей он отвернулся к иллюминатору и уставился сквозь плексиглас в пустоту — серую, холодную и такую далекую от всего на свете.
Он всегда считал, что Закон — прежде всего: прежде личных пристрастий, даже прежде семьи. Внезапная смерть Дома столкнула его лицом к лицу с его упорядоченным, подчиненным Закону миром. Теперь, когда Дома с ним больше не было, он обнаружил, что все больше отдаляется от его монотонных ежедневных трудов, предпринимаемых ради того, чтобы Закон торжествовал хотя бы на крошечном участке планеты.
Понятие «закон» казалось теперь более абстрактным Сиву. Оно сжалось до жалких размеров, которые были присущи этому понятию во время войны. Закон не спас жизни Доминику. Более того, Доминик погиб, а Закон словно упивается своей инертностью.
Закон стал громоздкой, бесполезной недвижимостью, вот чем! Хуже, чем бесполезной, — обременительной.
Он вернулся к отчету Билла Мэйса. Кое-что в нем притянуло его внимание, как магнитом. Кристофер Хэй несколько дней назад покинул страну, чтобы привезти тело своего брата Терри, умершего в городке под названием Турет-сюр-Луп. Он не указал причины смерти брата, но дал адрес, по которому его можно найти в случае необходимости. И, что самое интересное, это в том же городе, который указан на записке, данной Аль Декордиа Доминику. Адрес Сутан Сирик, ниже ее имя, а еще ниже — приписка рукой Дома: Спасен?
У Сива голова кругом пошла от этих совпадений. Терри Хэй, с которым он служил во Вьетнаме, умирает примерно в то же самое время, как в Америке убивают Доминика. Он умирает во Франции, и его брат Кристофер едет за телом Терри и собирается остановиться в отеле «Негреско» в Ницце. Дом и Декордиа убиты вьетнамцем по имени Транг, который также делал попытку убить и Сива.
Какой смертью умер Терри Хэй? Погиб в автокатастрофе? От сердечного приступа? Свалился со скалы? Или убит? Может, и его пришил Транг? И если это так, то за что?
Что здесь вообще творится, черт побери?!
Сив закашлялся и сплюнул кровью в носовой платок, на мгновение закрыл глаза от сильных ударов в голове. Вспомнил Терри Хэя, странного, погруженного в себя человека, трудно сходившегося с людьми, крутого парня, когда в этом была необходимость. Тем не менее, Сив уважал его и всегда чувствовал к нему симпатию. Жаль, что и его уже нет на свете. Интересно, каков его брат, Кристофер? Сив открыл глаза и, призвав на помощь все свои внутренние силы, начал читать отчет по делу нападения на Аликс Лэйн с самого начала.
Есть ли еще какая-то причина, что имя Кристофера Хэя ему знакомо? И тут он вспомнил. Так и есть. Точно. Они с Аликс Лэйн были главными антагонистами по делу Маркуса Гейбла. У них в участке было много домыслов и споров по поводу того, виновен или не виновен Маркус Гейбл. Фактически, в последние недели процесса они ни о чем другом и не говорили.
Сив вспомнил, что Кристофер Хэй постоянно акцентировал, что Гейбл был ветераном Вьетнамской войны, хотя потенциально этот факт мог обернуться против его подзащитного. И еще: почему Аликс Лэйн не раскрутила эту тему, указав на то, что человек, научившийся убивать на войне, знает сотни способов, как лишить человека жизни? Впрочем, это было рискованно делать. Гейбл ведь не просто ветеран, а еще и герой впридачу, увешанный медалями до йинь-янь. Кто знает, сколько среди присяжных заседателей вьетнамских ветеранов?
Сив оторвался от бумаг и уставился в иллюминатор, чтобы дать глазам отдохнуть. Транг. Во Вьетнаме. Сива преследовало лицо Транга. И Вергилий рядом. Между этими двумя людьми были крепкие связи. Возможно, и сейчас поддерживаются. Транг и Вергилий.
Закрыв снова глаза. Сив увидел танцующих апсара,огромные каменные лица Будды и Вишну: там, в пуповине мироздания, индуизм и буддизм слились. Ощутил запах кардамона, щедро приправленных специями овощей, почувствовал вновь страх, как бы их не окружили Красные Кхмеры и не помешали им довести до конца их странное задание, выполнять которое они начали.
Задание Вергилия. Всегда на заднем плане любого задания маячила фигура Вергилия, дающего указания.
Он решил позвонить Диане, как только приземлится, и попросить ее посмотреть военный послужной список Вергилия. Его подлинное имя было Арнольд Тотс. Сив в те годы был в душе детективом, и он докопался до этого, хотя Вергилий об этом, по видимому, так и не узнал.
Сив подумал, что превращается в параноика, видя в каждой тени заговорщика. Ну и ладно! Диана уже намекала, что я свихнулся.
"Ты ломаешь все правила, уважать которые всегда учил меня,сказала она. Не ломаю,ответил он — и имел на это основание. Только сгибаю немного, чтобы ими удобнее было пользоваться.Но он видел взгляд ее глаз и слышал ее невысказанное замечание: А какая разница между тем и другим?"
—Но Господи Иисусе, ведь это о Доме мы говорим! — подумал Сив. О моем брат. Если я не позабочусь о том, чтобы с ним обошлись по закону, то кто позаботится?
* * *
Крис открыл глаза. Над ним колыхались переплетенные ветки оливкового дерева. Рядом с ним было теплое тело Сутан. Воздух вокруг них прямо-таки потяжелел от запаха секса. Но лето и солнечный свет все еще были с ними, едкие и уютные, как дым костра.— Вот что происходит, — изрек он, — когда занимаешься любовью с женщиной, которую не надеялся больше увидеть.
— И что же?
— Это как сон. Будто ничего этого не было. И будто все это плод твоего воображения, что все это случилось в твоей душе, а тело вовсе не участвовало.
Она провела рукой по его потной груди.
— И от моей руки тоже исходит ощущение духовности?
— От нее исходит ощущение лета и дыма костра, — ответил он, оглядывая мирный пейзаж. Кроме того, у него было ощущение, что он преодолел чудовищное расстояние, чтобы добраться сюда, куда большее, чем четыре тысячи миль, отделяющие Вене от Нью-Йорка.
Она повернулась к нему лицом, поцеловала в губы.
— Никогда не думала, что увижу тебя снова. Затем, откинувшись назад, заметила в его глазах «думающее» выражение. — О чем это ты?
— О Лесе Мечей, — ответил Крис. — Существует ли он на самом деле? За ним Терри гонялся всю жизнь. Зачем? Неужели для того, чтобы, как ты говоришь, получить власть над опиумными баронами Шана? Насколько я наслышан о ситуации там, в такое верится с трудом. Во-первых, для того, чтобы повелевать ими, надо их прежде сплотить. И я не думаю, что есть такая сила на земле, которая была бы в состоянии сделать это.
— Тогда, я думаю, пришло время рассказать тебе еще кое-что о Лесе Мечей, — сказала Сутан, начиная одеваться. Она поняла, что идиллия кончилась, во всяком случае, пока. Надо вернуться к делам и попытаться все-таки выяснить, что было на уме Терри и за что его убили. — Лес Мечей — старинный талисман, дающий его обладателю поистине неограниченную силу.
— Согласно легенде, Лес Мечей был изготовлен монахом-ренегатом по имени Махагири много столетий назад. Это был аскет, который написал «Муи Пуан», сборник религиозных текстов. Сборник настолько, как выражаются современные политики, ревизионистский, что книга была немедленно запрещена.
— Другие теравадан-буддистские монахи подвергли Махагири остракизму. Написав «Муи Пуан», представляющую собой новую интерпретацию учения Будды, он провозгласил себя Бодхисаттвой,то есть Буддой будущего. Этого правоверные буддисты потерпеть не могли.
— Говорят, что для монаха изгнание — самый тяжелый вид наказания. В безлюдных, обледеневших горах, где Махагири обрел себе приют, он заключил союз с Равана, главным демоном в нашей мифологии. Долго Равана искал путей, как подорвать учение Будды. В Махагири он, кажется, его нашел.
— Махагири выточил Лес Мечей, обмакивая его в кровь Равана. Затем меч был закопан. Согласно легенде, он должен пролежать в земле тридцать столетий, чтобы обрести свою полную силу.
Крис, молчавший во время всего рассказа, спросил:
— Что монахи нашли в «Муи Пуна» столь опасного? — Уже полностью одетые, они шли мимо водопада по дороге к Турет-сюр-Луп.
— Теревадан-буддисты верят в тридцать один уровень существования. В «Муи Пуан» говорится о целой тысяче уровней, где обитают демоны, черти и лжебодхисаттва.
—Ну и что?
— Кроме того, в книге говорится и о Лесе Мечей. С его помощью можно открывать всю эту тысячу уровней и смешивать их с тем уровнем, в котором живет обладатель талисмана, выпуская заточенных там демонов на землю.
— Но все это, как ты сама сказала, лишь миф.
Сутан кивнула.
— Я тоже так считала. До того, как получила доказательство существования Леса Мечей.
Крис невольно улыбнулся серьезности, с которой Сутан рассказывала эту любопытную легенду.
— Ты хочешь сказать, что веришь в то, что кто-то может использовать этот меч и выпустить миллионы буддистских демонов на нашу планету?
Сутан вовсе не обескуражил ироничный тон Криса.
— Более того, — сказала она, я верю в то, что это уже произошло.
— Ты это серьезно? — удивился Крис. — Не может быть, что ты веришь в это мумбо-юмбо.
— Я хочу, чтобы ты понял меня правильно, — сказала Сутан. — Я верю в существование зла, олицетворением которого являются демоны, черти и ложные бодхисаттва. Ты же не будешь отрицать существования торговли опиумом. Она дает сотни миллионов долларов тем, кто контролирует выращивание опиумного мака, очистку и распространение готового продукта. Она даем им невообразимое могущество. Прибавь к этому страдания пристрастившихся к наркотикам людей, и ты получишь всех демонов, чертей и ложных бодхисаттва,населяющих всю тысячу разновидностей ада, описанных в «Муи Пуан».
— Но другие верят в эти олицетворения зла в прямом смысле, особенно те, кто контролирует торговлю опиумом в Бирманской секции Золотого Треугольника. И они достаточно могущественные люди, чтобы считаться с их верованиями. Лес Мечей, если он существует — а я верю, что он действительно существует — обладает могуществом, потому что эти люди верят, что он им обладает.
Они прошли мимо грохочущего водопада. Впереди уже виднелись приметы, по которым можно судить о том, что они приближаются к городу. Например, загородный ресторан, стилизованный под «мулин» — старинную мельницу, жернова которой перерабатывали оливки. Куры разгребали лапами сухую землю во дворике.
— Очень важно, чтобы ты понял это хорошенько, — продолжала Сутан. — Шан не похож на все другие места на земле. Это плато можно назвать средоточием огромной силы, как рукотворной, так и духовной. Поверь мне на слово: нет ничего невозможного там для человека, обладающего Лесом Мечей.
Крис не стал с этим спорить.
— Это возвращает нас к Терри, — сказал он. — Что он делал со своим сегментом Леса Мечей?
— Я уже говорила, что...
— Не могу я поверить в то, что Терри занимался торговлей опиумом. Это слишком гнусное, слишком мерзкое занятие, чтобы вот так, без доказательств, поверить, что мой собственный брат был вовлечен в этот преступный бизнес.
— Веришь ты в это или не веришь, — боюсь, это ничего не меняет, — сказала она. — Какие тебе доказательства требуются? Давай рассуждать логично. Терри отчаянно пытался спрятать что-то невероятной ценности. Он пишет тебе открытку — после десятилетия молчания. Только крайне отчаянная ситуация могла заставить его сделать это. Эта ценность была, конечно, Преддверие Ночи.
— Тут есть один момент, который беспокоит меня, — сказал Крис. — Если ему было так необходимо срочно связаться со мной, почему он просто не поднял трубку и не позвонил мне?
— Но ведь прошло так много времени, — пожала плечами Сутан. Столько враждебных чувств по отношению друг к другу. Не так легко это забыть — и взглянуть в лицо всему этому.
— Но ты сама сказала, что он оказался в отчаянной ситуации, — покачал головой Крис. — Я все-таки никак не могу понять, почему из всех средств связи он предпочел почтовую открытку? Медленную, ненадежную, способную просто затеряться в пути? — Он достал ее из кармана. — На ней даже нет марки.
— Верно, — согласилась Сутан. — А я и не заметила. Действительно, странно.
Крис вертел открытку и так, и сяк.
— И я все думаю, почему именно открытка? Только туристы имеют обыкновение интересоваться открытками.