Вассму Хербьерг. Сын счастья (Книга Дины - 2)

   Каждый день имел свои приметы. Вениамин вычитывал их в старинном календаре матушки Карен. Собственно, это был не календарь, а кусок пергамента с надписями и беспомощными рисунками, вставленный в рамку. Этот календарь всегда висел у матушки Карен над секретером.
   В первый день нового года, еще задолго до возвращения солнца, Вениамин встал пораньше, чтобы посмотреть, нет ли на небе красноватого зарева. "Красное небо утром в первый день нового года сулит страшное несчастье, а то и войну", - было написано в календаре.
   Вениамин вздохнул с облегчением, обнаружив за окном снегопад; даже сосульки чувствовали себя неуютно.
   Он не знал, что такое война, о которой говорили все. Но ему было ясно: на войне люди гибнут как мухи. И не только в бою, когда им дырявят головы. Андерс говорил, что во время войны не меньше людей умирает и от голода.
   Вениамин сам не видел оборванных, изможденных людей, которые бродили по стране и ели все, что попадалось под руку. Однако война тут как будто была ни при чем. Какая же это война без кавалерии и военных мундиров?
   Несколько раз ему удавалось представить себе солдат. Они лежали на поле боя с кровавыми дырами в головах.
   Но что-то тут было не так. В ту зиму война стала вроде бы неопасной. Почти такой же мирной, как церковная служба. Особенно если учесть, каково на войне в действительности. Вениамин расставлял оловянных солдатиков, подаренных ему Андерсом. Но это было совсем не то. Тогда он смахивал солдатиков в угол и брал книгу, в которой рассказывалось о приключениях в лесных дебрях Америки.
   Весь февраль он внимательно следил за светом, ползущим по подоконнику в комнате матушки Карен. Он сидел на полу и терпеливо ждал, когда луч коснется его босых ног. Вениамин вдруг понял, что раньше никогда по-настоящему не видел солнца.
   С одной стороны, в солнце было что-то торжественное, с другой - оно внушало такой ужас, что хотелось плакать. Подобное чувство он испытывал на кладбище, когда смотрел на могильные плиты, а люди вокруг болтали о чем попало. В такие минуты ему казалось, что только он один по-настоящему знаком со смертью.
   Вениамину страстно хотелось поговорить с кем-нибудь о солнечном свете, но слова застревали у него в горле. Нечего было и пытаться.
   Однажды он признался Ханне, что всегда считает до ста, когда идет в темноте в уборную, и до тысячи, если осенним или зимним вечером ему нужно пойти в летний хлев. Это был закон. Объяснить его Вениамин не мог. Но знал, что, если он, досчитав до ста, не успеет закрыть задвижку на двери уборной, на него ополчится вся нежить земная. И тогда кто знает, чем дело кончится. Растолковать это Ханне он был не в силах. Однако она внимательно слушала его и моргала длинными ресницами.
   - Без уборной, конечно, не обойдешься. Но зачем тебе ходить в летний хлев, если ты боишься темноты? - спросила она.
   - Нужно же время от времени навещать место, где ты родился, - ответил Вениамин и дунул в щель между сомкнутыми ладонями, где была зажата прошлогодняя травинка. Раздался писк, будто взвизгнул поросенок, которого хлестнули прутом.
   - Ты не должен говорить, что родился в летнем хлеву. Это кощунство. Так считает Олине.
   - А я и не говорил. Ты сама спросила. Чего стрекочешь как сорока!
   Ему следовало предвидеть, что она ничего не поймет. Она всегда видела в его словах что-то дурное или извращала их смысл до неузнаваемости. Ханна ничего не понимала в нежити и ее повадках. Он тут же раскаялся в своем признании. Вдруг в один прекрасный день она подстережет его и собьет со счета, лишь бы увидеть, что произойдет, если он не досчитает до ста? С нее станется.
   Но Ханна не знала, что он познакомился с солнцем и собирается сосчитать шаги до сапог русского, которые все еще валялись в вереске.
   * * *
   24 февраля Вениамин прочел в календаре: "Маттис ломает лед. Если льда нет, он сделает лед".
   Вениамин ждал, что Андерс подаст о себе весть. Все отцы подают о себе весть. Но писем не было. Вениамин понял, что Андерс молчит, потому что рассердился на Дину в тот день, когда они готовили шхуну к отплытию на Лофотены.
   Он ломал себе голову, пытаясь понять, что имел в виду Андерс, когда крикнул Дине, что позаботится о Рейнснесе, и почему он не дал себе труда написать Вениамину письмо.
   Никто прежде не видел, чтобы Андерс прыгал в море. Тут было чего испугаться: высокий, сильный человек бредет к берегу в ледяной воде, которая доходит ему чуть ли не до подмышек. И ведь в том не было никакой надобности - Вениамин был рядом со своей шлюпкой и ждал, чтобы перевезти их на берег.
   А потом Андерс ушел на Лофотены. Конечно, он попрощался с Вениамином и даже ущипнул его за щеку, но Вениамин не усмотрел в этом доброго знака.
   Там, где была замешана Дина, все всегда шло шиворот-навыворот, и не только у него одного. И тем не менее ему очень хотелось, чтобы Андерс прислал с Лофотенов письмо.
   Но от Андерса не было ни слуху ни духу. Правда, Андерс был не из тех, кто долго сердится, и Вениамин решил, что на Лофотенах уже начался конец света. Он пытался расспросить Дину, но она сказала, что Андерс никогда не писал писем. Ее тон лишь подтвердил его догадку о конце света.
   "Если льда нет, он сделает лед"! Вениамин толковал эти слова так, будто матушка Карен ждала от него великих подвигов. И это вызывало в нем чувство усталости. Но не той усталости, от которой просто клонит ко сну. Из-за этой усталости он был не способен даже испытывать страх.
   Но дело было не только в русском, который кричал и днем и ночью. Вениамина раздражало, что Дина все время возится со своим дорожным сундуком, выдвигает и задвигает ящики комода. Однажды, услыхав, что она в зале, он ворвался к ней не постучавшись. Она склонилась над сундуком и складывала туда вещи. Он налетел на нее с кулаками, выкрикивая, что она хочет бросить его с русским один на один, хотя наступает конец света. Дина молчала. Он этого не ждал, но ледяной холод, который она излучала, придавил его своей тяжестью. Он немного успокоился, лишь когда увидел, что она снова убрала сундук в чулан Иакова.
   Забыв о том, что он с Фомой в ссоре, Вениамин спросил у него, неужели на Лофотенах у людей не бывает свободной минутки, чтобы написать домой хотя бы два слова. Фома как будто не понял его. Во всяком случае, он буркнул в ответ что-то невразумительное - мол, на Лофотенах люди часто забывают послать весточку домой по той или иной причине.
   - Андерс не такой! - сказал Вениамин.
   - Твой Андерс ничем не лучше других, - усмехнулся Фома.
   - А может, они потерпели кораблекрушение?
   - Ну, об этом-то нас бы уже известили, - решительно заявил Фома.
   После этого разговора Вениамин не мог заставить себя приходить к Стине и Ханне, если знал, что Фома дома.
   Календарь показывал уже равноденствие: "На Грегора день и ночь сравняются друг с другом". А от Андерса по-прежнему не было ни слуху ни духу.
   * * *
   Андерс пытался представить себе Рейнснес без Дины. Как он будет проводить дни и ночи. Пытался убедить себя, что мысль об одиночестве за обеденным столом не внушает ему страха. Раньше такие мысли мало занимали его. Теперь он засыпал и просыпался с думой об этом.
   "Главное, чтобы в стене был крючок для куртки! - говорил он себе и добавлял: - Дело не в том, как человек живет, а в том, как он к этому относится. Вот в чем суть". Вооружившись этой мудростью и утешаясь ею, он еще на Лофотенах планировал пораньше отправиться в Берген. Пытался вызвать в себе тоску по долгому пути на юг. И увещевал себя, что одна беда - это еще не беда.
   Тем не менее когда они вошли в пролив и почувствовали себя дома, берег показался Андерсу темным. Он повернул штурвал, снял зюйдвестку и засвистел, как обычно, когда они подходили к Рейнснесу.
   Сперва он решил, что Дина ему пригрезилась. Но вот Антон сказал:
   - Никак это сама Дина встречает нас на причале? - И Андерс точно проснулся. Да, это была Дина. Андерс не верил своим глазам. Ведь он всегда считал, что Динино слово незыблемо.
   Он привык подлаживаться к временам года и к ветру. Это было не просто, но отгоняло посторонние мысли. Появление же на причале Дины словно без предупреждения поменяло местами зиму и лето.
   Андерс постарался держаться как ни в чем не бывало, он всегда так держался на людях. Он улыбнулся Дине и поздоровался с ней за руку. Но тут же повернулся к Вениамину, спросившему, почему он не писал.
   - Какой из меня писака! - отшутился Андерс.
   Он предоставил заботы о шхуне другим, обнял Вениамина за плечи и ушел с ним с причала, толкуя о каком-то пакете, который привез с собой. Уйти с причала иначе он не мог.
   На кончиках темных ветвей висели замерзшие капли. В навозе, разбросанном на полях, копались вороны. Приближались более светлые дни.
   Вениамин засыпал Андерса вопросами. Андерс, смеясь, отвечал ему. Он слышал, что Дина идет за ними. Должно быть, у нее были новые башмаки. Они поскрипывали при каждом шаге. Но он не оглядывался.
   * * *
   Ящики со свежей треской вызвали всеобщий восторг, треску разделили между арендаторами и старыми покупателями. Бочки с соленой треской должны были опустить в погреб. Несколько ящиков трески предназначалось для вяления или слабого посола. Рыбаки рассказывали, сколько у них рыбы вялится на Лофотенах, и гордо похлопывали себя по карманам.
   Постепенно у причала собралось множество лодок. Все, кто видел, как мимо прошли "Матушка Карен" и карбас, тут же поспешили в Рейнснес. Чтобы, как говорится, посмотреть, не завелись ли вши у рыбаков, вернувшихся с Лофотенов, и какой длины выросли у них бороды.
   * * *
   Торжественно отпраздновали возвращение. Мужчины рано разошлись на покой. В большом доме ночевал только штурман Антон. Остальные разъехались по домам или ушли ужинать к работникам.
   У кандидата Ангелла было несколько свободных дней, и он уехал в Страндстедет. Служанки еще гремели на кухне посудой, а Вениамин ушел к себе в штурманской фуражке, которую ему привез Андерс. В этой фуражке он сидел даже за столом, но никто не сделал ему замечания по этому поводу.
   Антон несколько раз зевнул и пожелал всем доброй ночи. Половицы на втором этаже заскрипели под его ногами.
   Дина по обыкновению расположилась на кушетке, раскинув на спинке руки. Недокуренная сигара лежала в пепельнице. Глаза у Дины были прикрыты. Андерс кашлянул, потом спокойно сказал, что не прочь допить тот ром, который ему не удалось выпить перед Лофотенами.
   Дина удивилась, но не подала виду и позвала из буфетной Tea.
   Усталая Tea заглянула в дверь.
   - Андерс хочет выпить рома, - сказала Дина.
   Tea с удивлением посмотрела на бутылку, стоявшую рядом с Диной, но принесла рюмки и разлила ром.
   - Можно мне пойти спать? - спросила она, сделав реверанс.
   - Об этом ты спроси у Олине, - ответила Дина.
   - Она уже спит.
   - Тогда и ты можешь идти спать. Спасибо тебе. Сегодня был трудный день, - мягко сказала Дина.
   Tea быстро подняла на нее глаза:
   - Большое спасибо. - Tea наградила их беглой улыбкой, снова присела в реверансе и ушла.
   - Смотри, какие уже светлые вечера, - весело сказал Андерс.
   Дина промолчала.
   Андерс невольно закашлялся. Потом заговорил о том, сколько они заработали на Лофотенах. Хотел тут же показать Дине счета, чтобы она их проверила.
   - Цифрами мы займемся завтра, - сказала Дина. Потом она встала и подошла к столику, на котором стояла коробка с сигарами. Андерс хотел напомнить ей, что у нее уже лежит недокуренная сигара. Проходя мимо него, она ударила его по плечу. Совсем как в былые времена. Тогда ее не смущали даже посторонние. Так было до смерти русского.
   Андерс слишком долго спал в холодной каюте и работал на морозе без рукавиц. Глаза его скользнули по Дининым щиколоткам - садясь, она не потрудилась поправить юбку. На ней были легкие туфли. Из-под юбки выглядывала стопа с высоким подъемом. Все это взволновало Андерса.
   Он смотрел на Динины ноги и небольшими глотками пил ром. Потом понял, что надо что-то сказать, откинулся на спинку кресла и поглядел на Дину.
   - Много гостей приезжало в Рейнснес, пока нас не было?
   - Как обычно зимой, не больше. - Она ответила на его взгляд.
   - А в остальном? Все в порядке?
   - Как обычно.
   Дина глубоко, с удовольствием затянулась новой сигарой.
   - Ты так и не уехала?
   - Нет.
   - А почему?
   - Поняла, что лучше подождать. По крайней мере до лета. Но я поеду с тобой в Берген.
   Со стены за ними наблюдали часы. Маятник мешал Андерсу думать.
   - Это из-за Вениамина... - сказала Дина.
   - Я рад, что ты передумала!
   Собственные слова удивили его. Неужели это произнес он?
   - Мне не следовало говорить того, что я сказал тебе на шхуне, проговорил он.
   Она пожала плечами и выпустила дым, следя за ним широко открытыми глазами.
   - А мне не следовало бить тебя! - Она не смотрела на него.
   - Я, признаться, не ожидал... У тебя тяжелая рука! Он хотел улыбнуться, но улыбка не получилась.
   - Вениамин сказал мне, что ты обещал быть ему отцом?
   Андерс медленно залился краской, но кивнул:
   - Ему так хотелось.
   - Ясно.
   Маятник продолжал терзать Андерса.
   Нервы у него были как старые пересохшие просмоленные нитки. Только бы они выдержали. Ему казалось, он висит на волоске. Он набрал полные легкие воздуха:
   - Ты кое о чем спросила меня перед моим отъездом. Впрочем, может, теперь уже не стоит говорить об этом?
   Дина подняла голову.
   - Я там думал над этим... И решил, что приму твое предложение.
   - Андерс?
   Их разделяла курительная комната. Пушистый ковер, который матушка Карен привезла из Копенгагена, с узором из стеблей оливкового и бордового цвета. Андерс сидел возле столика с сигарами. Дина - на кушетке спиной к окну. Луны не было. Только чистое, синее небо.
   - Да?
   - Ты понимаешь, что говоришь? - прошептала она через минуту.
   Он кивнул, прокашлялся. Но не шелохнулся.
   - Ты понимаешь, что ты получишь?
   - А уж это ты должна мне объяснить.
   - Не знаю, смогу ли я дать тебе что-нибудь.
   Она по-прежнему говорила шепотом, словно у обитых шелком стен были уши.
   - Поживем - увидим, - сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней.
   - Не похоже, чтобы ты очень обрадовался.
   - Я еще не разобрался. Столько лет я даже думать не смел об этом...
   - Ты считаешь, у нас получится?
   - Все зависит от тебя...
   Дина отложила сигару и подошла к Андерсу. Он обнял ее, положил ее голову себе на плечо и робко погладил по волосам.
   - Я хорошо вымылся или от меня еще пахнет рыбой?
   - От тебя пахнет Андерсом. - Она прижалась к нему.
   - Откуда ты знаешь, как пахнет Андерс?
   - Теперь знаю.
   - Много же тебе понадобилось времени, чтобы это узнать.
   - Сколько понадобилось, столько понадобилось. Ты все еще мой брат?
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что это слишком много для одного человека.
   Андерс сидел в курительной комнате в Рейнснесе. Он с детства мечтал, что когда-нибудь станет здесь хозяином. Курительный столик с подставкой для трубок и коробкой с сигарами. Горка со старинными голландскими рюмками. И вдруг он понял, что все это не имеет никакого значения. Выходит, счастье не в вещах?
   Он чувствовал идущее от Дины тепло. Прижимался щекой к ее голове. Перед глазами у него проносились картины. Дина и Иаков. Дина и русский. Дина, отгородившаяся стеной музыки.
   - Я должен задать тебе один вопрос, - сказал он.
   - Задай.
   - Ты покупаешь меня, Дина?
   - Ты так считаешь?
   - Нет, но люди будут считать именно так.
   - Какие люди?
   - Те, которые думают, что между нами уже давно что-то есть.
   - И чем же я плачу в таком случае?
   - Рейнснесом.
   - А я сама? Что я приобретаю взамен? - Она высвободилась из его объятий и встала.
   - Ты получаешь мужа, который возьмет на себя заботу о Рейнснесе и о твоем сыне.
   - Андерс! Почему ты заговорил об этом именно сейчас?
   Она стояла перед ним, стиснув руки. Он опустил голову и не смотрел на нее.
   - Чтобы ты сказала мне все как есть.
   Эти слова прокатились эхом по всем укромным уголкам.
   В дыхании Дины слышались всхлипы, которые выдавали ее волнение.
   - Ты думаешь, я у тебя в руках? - Дина проплыла обратно к кушетке.
   - Нет. Но я уже не так молод, чтобы, не зная фарватера, в туман выходить в море на открытом карбасе. Поэтому мне нужно знать, как ты смотришь на наш брак. Мне ни к чему этот дом с его серебром, бархатом и плюшевой мебелью. Если у меня на карбасе есть парус и весла, мне больше ничего не требуется.
   - Прекрасно! - сказала Дина, глядя на хрустальную люстру.
   - Дина, я вовсе не принуждаю тебя сказать, что ты меня любишь. Я только хочу знать... Ведь это уже на всю жизнь...
   Она пошарила в поисках погасшей сигары, нашла ее.. Пальцы у нее немного дрожали, она была очень бледна. Андерс встал и дал ей прикурить.
   Маятник часов продолжал взывать к нему. Андерс понимал, что ему до боли хочется услышать от нее, что она его любит. Чтобы избавиться от этой мысли, он спросил:
   - Какой был Лео? Что он тебе обещал? Андерс вернулся на прежнее место. Дина все еще молчала. Чего он ждал? Вспышки гнева? Презрения из-за слишком рано проявившейся ревности? Чего угодно. Но только не того, что случилось.
   Дина поджала под себя ноги и обхватила плечи руками. Несчастный живой клубок.
   Андерс снова подошел к ней и спас ее волосы от дымящейся сигары.
   - Дина, - тихо позвал он и опустился перед ней на колени.
   Сперва он положил руку на кушетку. Но этого было мало. Тогда он просто обнял ее:
   - Дина, не молчи... Только, пожалуйста, не молчи! Слышишь!
   Она была как старая шарманка, которая слишком долго стояла на холоде. Теперь ее внесли в дом и стали быстро крутить ручку.
   - Если тебе хочется плакать, плачь, но только скажи хоть слово! молил он.
   - Его больше нет здесь, - жалобно проговорила она. - Он исчез! Другие остались, а он исчез! Можешь объяснить мне, почему так случилось? Я думала, он принадлежит мне... Но я ошиблась...
   - Ты хотела бы, чтобы он был сейчас здесь? - Да.
   - Кто эти другие, о ком ты говорила?
   Она помотала головой, раскачиваясь из стороны в сторону.
   - Почему ты выбрала меня, Дина?
   - Потому что мне давно следовало выбрать тебя.
   - Как давно? - хрипло спросил он.
   - Вениамин прав. Мне следовало выйти замуж за тебя, а не за Иакова!
   - Неужели тебе так легко полюбить, Дина?
   - Полюбить? - удивленно переспросила она.
   - Да, а как еще можно назвать это чувство? Ведь я для тебя лишь человек, который иногда жил в доме Иакова.
   - А ты сам? Когда ты понял... что это любовь? Я знаю одно: ты всегда старался держаться подальше - так, чтобы не обжечься.
   - Я и не думал, что такое возможно... Разве ты подала мне когда-нибудь хоть один знак, а я его не понял? Может, очень давно?
   - Ты всегда налетал точно ветер. Не успеешь привыкнуть, что ты сидишь с нами за одним столом, как ты уже в море за много миль отсюда.
   - Когда ты первый раз обратила на меня внимание? Я имею в виду...
   - Когда мы ходили в Берген. Я не знала, какое это будет иметь для меня значение. Кроме того...
   - Кроме того, у тебя был Лео?
   - Да, - жестко сказала она.
   Он встал, стараясь сохранить чувство собственного достоинства. Вряд ли оно пострадало бы, если б он сам посмеялся над собой. Но он этого не сделал.
   - Кого ты сейчас видишь перед собой?
   - Когда ты встал на колени, я подумала, что ты хочешь посвататься ко мне.
   - Кого ты сейчас видишь перед собой? - повторил он. - Меня или русского?
   - Может, уже довольно, Андерс? Или ты хочешь заставить меня вылизать языком все половицы, по которым ходил Лео?
   - Если бы речь шла только о половицах...
   - Если речь идет обо мне, я считаю, что вылизывать половицы следует тебе, - процедила она сквозь зубы.
   И исчезла, прежде чем он успел опомниться.
   * * *
   Ночью Андерсу снилось, что русский в тяжелых сапогах ходит по коридору и собирает все, что имеет отношение к Дине. Поднятые вверх уголки губ, которые так красиво изгибаются при улыбке. Завитки волос. Груди.
   Русский запихивал частицы Дины в свой саквояж и тащил их за собой. Даже во сне Андерс жалел, что русский уже мертв, что нельзя вышвырнуть его за дверь.
   Он проснулся оттого, что юго-западный ветер стучал в окна. Полежал, чувствуя усталость во всем теле, - так всегда бывало после возвращения с Лофотенов. Потом вспомнил: он дома! Вспомнил вчерашний вечер.
   Что бы с ним ни случалось, Андерс каждый день встречал с надеждой. И дневной свет играл тут не последнюю роль.
   Андерс съездил на шхуну за счетами и накладными. Потом подкараулил, когда Дина пошла в контору. Документы он нес в клеенчатом портфеле под мышкой, чтобы приказчик в лавке и горстка покупателей, подпиравших там стены, видели, что он идет по делу.
   Дина подняла голову, когда он открыл дверь.
   - Андерс! - воскликнула она.
   На всякий случай он закрыл дверь. Готовый к буре и к чему угодно.
   - Хочешь прямо сегодня заняться делами? - спросила она.
   - Да. Пусть это будет уже позади. Может, мы хоть из-за этого не поссоримся.
   - А разве мы поссорились?
   - По-моему, да.
   - Из-за чего же?
   - Не могли решить, кому из нас, тебе или мне, наводить чистоту после Лео.
   Он видел, как ее глаза сузились и руки схватили лежавшие на столе бумаги. Поэтому быстро продолжал:
   - Я понял, что сделать это следует мне! И если ты не против, я сразу же приступлю к делу. Дина Грёнэльв, согласна ли ты выйти за меня замуж?
   Она вскочила, точно солдат, услыхавший команду.
   - Да! - выдохнула она почти сердито.
   Андерс не знал, куда вдруг пропали его руки. А найдя их, сделал то, чего еще накануне ни за что не позволил бы себе. Он подошел к шкафу, где у Дины хранились рюмки и ром, которым обмывались сделки, и протянул ей пустую рюмку:
   - Держи!
   У обоих слегка дрожали руки. Андерс налил всклень, ром побежал у нее по пальцам. Он наклонился и слизнул его.
   Дина не шелохнулась. Время остановилось. Раньше он не позволил бы себе ничего подобного.
   - Я сразу же и начну, - проговорил он, не отнимая губ от ее руки. Должен же я наконец выпить тот ром, который ты обещала мне еще перед поездкой на Лофотены!
   - Если мы будем так пить ром, то скоро разоримся, - заметила Дина.
   - Значит, разоримся! - согласился он.
   Андерс распрямился и встретился с ней глазами, увидел ее губы. Но не коснулся ее. Они долго смотрели друг на друга. Потом Дина начала смеяться, и по лицу у нее потекли слезы.
   В лавке слышали, как они смеются над счетами. Сперва послышался низкий смех Дины, потом раскатистый хохот Андерса. Видно, прибыль пришлась по душе им обоим.
   ГЛАВА 7
   Весть о том, что Дина выходит замуж за Андерса, успокоила людей. Всех, только не Олине.
   - Что знаю, то знаю. И никого это не касается, - твердила она, делая вид, что давно все знала. Но если говорить правду, она даже не подозревала о намечавшемся событии. Его не предвещали ни ночные хождения, ни переглядывания, ни мимолетные ласки. Известие о Динином замужестве Олине восприняла как измену. И еще не созрела для прощения.
   Возможность вернуть себе утраченный авторитет предоставилась ей, когда Tea сообщила, что молодые будут спать не в зале, а во второй по величине комнате, в которой спал Юхан, когда последний раз жил дома.
   Сперва Олине сокрушалась из-за несообразительности моряков: неужели не ясно, что кровать с пологом в ту комнату просто не поместится?
   Но Андерс объяснил ей, что со следующим пароходом из Трондхейма прибудет новая кровать. Не такая большая. Олине хотела возразить, но промолчала. Этот человек просто издевается над ней! Заказана новая кровать! А ей даже не сказали, что надо шить новые простыни и пододеяльники! Порядочные люди так не поступают!
   Андерс выразил сожаление - он не знал, что все это так важно. Он в таких делах не разбирается.
   - Но она-то должна разбираться! Мужчине простительно и не сообразить, что к чему. Теперь-то ты понимаешь?
   - Не сердись, Олине! Всегда можно найти какой-нибудь выход, добродушно сказал Андерс.
   - Я сама поговорю с ней об этом. Нужно безотлагательно пригласить белошвейку!
   - Но ведь в доме полно белья! Неужели нельзя...
   - Боже милостивый! Мы как-никак готовим постель для новобрачных, а не койки для твоих матросов! Ясно? И пробст должен сперва сделать оглашение. Неужели ты совсем ничего не понимаешь?
   * * *
   Прелюдия семейной жизни Андерса и Дины не имела свидетелей.
   Однажды вечером, когда все уже улеглись и в доме воцарилась тишина, Дина пригласила Андерса к себе в залу. Андерс сидел и с просветленным лицом слушал Мендельсона.
   Комната слушала виолончель с задернутыми портьерами. Андерс сидел в простенке между окнами на кончике стула.
   Сквозь густые светлые ресницы он смотрел, как руки Дины летают по струнам. Водят смычком. Пальцы левой руки, точно маленькие зверьки, сновали по грифу, а потом, дрожа, замирали на месте. Чтобы вскоре снова совершить прыжок на свободу. Выражение ее лица тронуло Андерса. Он был очарован и не мог противиться этому чувству, хотя ничего не понимал в музыке.
   При виде Дины, которая, откинув голову, ловила ритм и потом передавала его инструменту, в нем всколыхнулась прежняя тоска. Лицо ее сияло, губы шевелились, словно с них срывался короткий, сдавленный стон.
   Но вот Дина опустила руку со смычком к полу, и портьеры с пологом поглотили последние звуки. Наклонившись вперед, она как будто чего-то ждала.
   Наконец, не глядя на Андерса, она отставила виолончель.
   - Слушать музыку - это как утешение, - тихо произнес он. И тут же пожалел о своих словах. Они прозвучали так, словно он обращался к чужому человеку, который развлекал его из вежливости.
   - Ты узнал, что я играла?