Ватанабэ Дзюнъити. Свет без тени

   «Все, если не дозвонюсь – возвращаюсь обратно», – решила Норико, прислушиваясь к гудкам. Третий, четвертый…
   – Да, – ответил вдруг незнакомый мужской голос. Норико на какое-то мгновение даже растерялась.
   – Это квартира Наоэ? Трубка молчала.
   – Сэнсэй, это вы?
   – Да… я… – Наоэ говорил как-то странно, точно с набитым ртом. Норико удивилась: у Наоэ была хорошая дикция.
   – Сэнсэй, это я, Норико. Вы слышите меня?
   – Да…
   – Как плохо слышно… Вас не было дома?
   – Нет…
   – Я звонила, но никто не брал трубку…
   – Я спал, – помолчав, сказал Наоэ.
   Норико недоумевала: неужели не слышал? Или лжет?
   – Вы один?
   – Да.
   – Я звоню из кафе, совсем рядом. Можно зайти к вам на минутку? Мадам Гёда и старшая сестра беспокоятся, послали проведать вас. Наоэ молчал.
   – Так я зайду?
   – Заходи.
   – Вам что-нибудь нужно? Сакэ? Сигареты?
   – Не надо. Все есть.
   – Я скоро!
   Норико взяла со столика счет и направилась к кассе.
   Наоэ лежал в постели. Он был в пижаме – выходит, не лгал, из дома действительно не отлучался.
   Норико внимательно огляделась: на котацу, как и обычно, стакан с сакэ, повсюду разбросаны какие-то бумаги, копии статей. Но второго стакана не видно. На столе груда журналов и книг. На кухне в раковине гора немытой посуды – прибирали квартиру давно.
   – Как здоровье? – Норико сняла пальто и присела на краешек кровати.
   – Простыл немного. – Голос у Наоэ был странный – вялый и невыразительный.
   – А как температура?
   – Нет термометра…
   – Ох, горе вы мое!
   Норико нестерпимо захотелось приласкать Наоэ, такого беспомощного и больного.
   – Как же так… – пробормотала она, с трудом сдерживая себя. Протяни он руку, скажи только слово – и она сама бросилась бы в его объятия.
   Норико склонилась над ним и обомлела: глаза его как-то странно светились – не холодным и острым металлическим блеском, как обычно, а тусклым отсветом заходящего солнца. Лицо было фарфорово-белым, щеки ввалились.
   – Что с вами?
   Наоэ безуспешно пытался задержать взгляд на Норико. В огромных зрачках отражалось ее лицо.
   – Вам надо поспать. – Норико заботливо прикрыла Наоэ одеялом. Он устало опустил веки, будто только и ждал этого.
   Норико принялась за уборку.
   Через десять минут она подошла к Наоэ. Он спал очень тихо, даже дыхания не было слышно.
   – Как похудел… – Она долго смотрела, точно не узнавала его. Потом тихонько вышла на кухню. Она сняла жакет и, оставшись в тоненьком свитере, вымыла посуду. Тихонько, стараясь не шуметь, подмела кухню, вернулась в комнату.
   Наоэ все еще спал, отвернувшись к стене.
   Чем бы заняться?
   Норико собрала с котацу бумага, аккуратной стопкой сложила их на столе, поставила на место пепельницу. Толстый ковер в комнате был весь в пыли, но Норико не хотелось включать пылесос: она боялась разбудить Наоэ. Она подняла с пола газеты, расправила скомканное белье. Потом нагнулась, пошарила рукой под кроватью: может быть, что-нибудь закатилось? Рука коснулась чего-то холодного и твердого. Стерилизатор. Наоэ делал себе укол? Привычным движением Норико сняла крышку, заглянула внутрь. В коробке лежали шприцы и две пустые ампулы. Норико осторожно взяла одну. «Опий».
   Опий?! Сильнейший наркотик… Даже после операций его редко прописывают больным. Только при невыносимых болях…
   Норико внимательно посмотрела на Наоэ и снова увидела его мутный, блуждающий взгляд. Ей не раз приходилось вводить больным опий, и она хорошо помнила их глаза. Но зачем ему это? При обычной простуде? Да еще в таких дозах? Неужели?.. Норико словно огнем обожгло.
   Положив стерилизатор на пол, она снова склонилась над Наоэ. Восковые, покрытые щетиной щеки… Заострившийся нос.
   Норико поспешно задвинула стерилизатор на прежнее место, словно надеясь, что это избавит ее от мучительных мыслей. Лучше бы ей не видеть, не знать ничего. И зачем она только открыла крышку? Непонятное чувство вины овладело ею.
   Она медленно поднялась с колен и неожиданно наступила на что-то твердое. Какой-то твердый предмет.
   Норико посмотрела под ноги: на ковре что-то белело. Норико протянула руку. Серьга в платиновой оправе. Она лежала застежкой кверху. Кто-то все-таки здесь был…
   Норико устало присела на край кровати. Сидела долго и неподвижно, сосредоточенно глядя на блестевшую на ладони серьгу.
   Проснулся Наоэ через час. Открыв глаза, с удивлением оглядел Норико и, поняв, что это не сон, медленно приподнялся.
   – Проснулись?
   – Да. – Теперь голос звучал как обычно – отчетливо-ровно.
   – Ничего не болит?
   – Нет.
   – Вы помните, как я пришла?
   Наоэ задумался, потом утвердительно кивнул.
   – Меня послали госпожа Гёда и старшая медсестра. Что сказать им?
   – Скажи, что все в порядке.
   Наоэ огляделся, ища сигареты. Норико придвинула ему пачку и пепельницу.
   – Значит, у вас простуда?
   – Простуда, – повторил Наоэ, поднося к сигарете спичку.
   – И только? Зачем же тогда наркотики?
   Лицо Наоэ на мгновение исказилось. Норико знала в нем каждую черточку – она всматривалась в него каждый день, ловила малейшие перемены, – но сейчас, после недолгой разлуки, она не узнавала его: это лицо показалось ей бесконечно чужим, далеким и неприязненным.
   – Вы похудели, – грустно заметила Норико, не отрывая глаз от Наоэ.
   – Не стоит волноваться.
   Наоэ мрачно смотрел в окно. Про сигарету он явно забыл: пепел вот-вот упадет на ковер. Норико подставила пепельницу.
   – Я вам принесла лекарство. Действительно от простуды. Взяла в клинике у терапевта. – Норико протянула пакетик со штампом «Ориентал».
   – Не надо.
   – Может… у вас не простуда? Скажите честно. Пожалуйста. Вы же врач, вы должны понимать, что…
   Наоэ молчал.
   – Что с вами?
   – Ничего.
   – Неправда.
   Наоэ потушил сигарету и взял Норико за локоть.
   – Пустите. Вы больны, вам нужен покой. – Норико попыталась высвободиться, но Наоэ не отпускал ее. – Не надо. Я ведь ненадолго, меня послали…
   – Ну и что.
   – Мне пора… А то подумают бог знает что.
   – Пусть.
   – Нет, не «пусть». И потом… сегодня нельзя. Правда.
   Наоэ крепко держал ее в своих объятиях.
   …Когда он отпустил ее, Норико коротко вздохнула и открыла глаза. Наоэ лежал на боку. Норико окончательно очнулась.
   – Я боюсь… – сказала она. – А если… Если будет ребенок? – Голос ее звучал удивительно мягко. – Вы слушаете меня?
   – Слушаю.
   – Что тогда? – Норико прижалась к нему. Спина у него была ледяная. Неужели это тот человек, который минуту назад так жадно обнимал ее? – Я… Я воспитаю его. Что бы ни случилось.
   Наоэ медленно повернулся и заглянул ей в глаза.
   – Это правда? То, что ты говоришь?
   – Да.
   Он долго смотрел на Норико, потом сон снова сморил его.
   – Я пойду, – сказала Норико.
   Она вскочила с кровати, схватила одежду и побежала в ванную.
   – Ох, уже половина пятого!
   Быстро одевшись, Норико подошла к Наоэ.
   – Выздоравливайте. – Она наклонилась над ним, и прядь вьющихся волос упала ему на лицо. – Завтра будете в клинике?
   – Буду.
   – Так и передать госпоже Гёде?
   – Да.
   – Вам надо поесть.
   – Я не хочу.
   – Может, мне что-нибудь приготовить?
   – Не надо. Проголодаюсь – позвоню в ресторан. Оттуда принесут.
   – Потому и болеете… – Норико нежно отерла пот со лба Наоэ. – Может, хоть кофе попьете?
   – Нет. Я же сказал – ничего не надо.
   – Да, – вспомнила Норико. – Сегодня у нас Исикура едва не умер.
   – Что?! – Наоэ приподнялся.
   – Начал задыхаться, в общем, еле спасли. Доктор Кобаси сделал искусственное дыхание, откачал мокроту. А Исикура, как в себя пришел, вас звать стал… Он вас так любит.
   – Как он лежит? Голова приподнята?
   – Нет… У него же обычная койка.
   – Обязательно приподнимите его, иначе это опять повторится.
   – Я не могу давать советы врачам.
   – Передай Кобаси от моего имени.
   – Но…
   – Никаких «но». Передай ему, что я так велел. Норико, с пальто в руках, снова села на кровать.
   – Вы ведь сами завтра придете. Тогда и скажете ему.
   – Это надо сделать сегодня.
   – Но может быть, я уже не застану его.
   – Передашь любому дежурному врачу. Норико кивнула, застегнула пуговицы пальто. Сквозь шторы пробивались лучи закатного солнца.
   Без десяти пять. Надо торопиться.
   – Ну, я пошла.
   …Дул холодный, пронизывающий ветер. Не замечая его, Норико медленно шла к электричке. По тихой улице гулко разносился стук ее каблучков. Она приостановилась, оглянулась на дом, где остался Наоэ, и ускорила шаг.
   Смутные предчувствия, неясные мечты кружили голову, воображение уносило ее все дальше и дальше. «Если бы родился ребенок!.. Он непременно будет похож на Наоэ – высокий, красивый, такой же молчаливый, мужественный, решительный. А потом…»
   Но на этом мечты обрывались. Представить Наоэ в роли мужа Норико не могла.
   На другой день Наоэ, как и обещал, пришел на работу. Правда, после одиннадцати, почти к обеду.
   Его не было только три дня, но все с удивлением отметили, что он сильно похудел.
   Кобаси уже вел прием, но, узнав, что пришел Наоэ, объявил перерыв. Наоэ, однако, в амбулаторию не спешил, сначала отправился в палаты.
   Он осматривал Исикуру, когда с первого этажа прибежала сестра.
   – Сэнсэй, вас там ждут пациенты.
   – Разве Кобаси не принимает?
   – Да. Но… раз вы пришли, то…
   – Пусть пока продолжает работать. Сестра ушла.
   Наоэ взял иссохшую руку Исикуры и стал считать пульс.
   – Я слышал, вам вчера было плохо, – сказал он.
   – Одной ногой в могиле стоял… – Исикура говорил с трудом, тяжело выговаривая каждое слово.
   – В другой раз, как станет трудно дышать, сразу зовите врача.
   – Это… все так… внезапно…
   – Ну а сегодня? Все хорошо?
   Исикура едва заметно кивнул и медленно произнес:
   – Доктор, не уходите надолго… Прошу вас…
   – Хорошо, хорошо.
   Исикура давно не ел, и язык у него покрылся белым налетом. Роговица глаз была мутной, реакция на свет плохая. Старик действительно стоял одной ногой в могиле.
   – Вам надо лечь поудобнее.
   Исикура ничего не ответил. Он закрыл глаза и сложил руки ладонями вместе, как для молитвы.
   Наоэ, бросив на него внимательный взгляд, вышел. В коридоре он недовольно спросил Норико:
   – В чем дело? Я же велел переложить его на другую кровать.
   – Я хотела сказать… Но дежурил как раз доктор Кобаси и…
   – Тем более.
   – Но… Он знает о нас. Акико ему рассказала.
   – Ну и что? Наши отношения – одно, а работа – совсем другое.
   – Доктор Кобаси, кстати, говорил: если больной так слаб, что не может прочистить горло, значит, он уже не жилец; можно спасти раз, другой, но, в общем, все усилия бесполезны.
   – Правильно говорит Кобаси. Но нельзя допускать, чтобы старик умер таким образом.
   – Не все ли равно как…
   – Нет, совсем не все равно. Если он захлебнется мокротой, родственникам такая смерть покажется нелепой, чудовищной. Они будут корить и нас, и себя.
   – Об этом я не подумала.
   – Ты в сёги ^[19]играешь?
   – Нет… – удивилась Норико.
   – Когда в сёги заканчивают партию, проигрыш виден игроку за много ходов вперед. Но с первого взгляда на доску создается впечатление, что проигрывающий всего чуть-чуть, на один ход, отстает от побеждающего. Примерно такое же впечатление должно быть и в этом случае.
   – Вы имеете в виду Исикуру?
   – Да. Все должны верить: мы сделали максимум возможного, но – увы!.. Дело даже не в том, когда умрет Исикура – неделей раньше или неделей позже, – а в том, чтобы смерть его была убедительной и достойной.
   – Мы должны убедить в ней больного?
   – Нет, его родственников.
   – А как сам больной?
   – Для него никакая смерть не может быть убедительной.
   Наоэ приостановился, задумчиво глядя вперед. Мимо на тележке везли больного – видимо, в амбулаторию на анализы.
   – Никто никогда не скажет: «Мне пора умереть», – тихо продолжил Наоэ.
   – А помните бабушку Ёсидзаки? Как она убивалась?.. Кричала, что лучше бы ей умереть вместо внука.
   – И ты этому веришь? Она так говорила, потому что отлично знала: она никогда не умрет вместо кого-нибудь.
   Норико стало не по себе от этих слов.
   – Страшно все это…
   – Да, страшно.
   – И вам, доктор?
   – Что?
   – Да нет… Ничего…
   От странной мысли у Норико замерло сердце; ей померещилось вдруг, что Наоэ – из другого мира.
   – Пусть Исикуру немедленно переложат. – Наоэ круто повернулся и пошел вниз, в амбулаторию.
   В тот же день в клинику позвонил импресарио Дзюнко Ханадзё. Извинившись за долгое молчание, он спросил:
   – Можно ей заехать к вам сегодня?
   – Я ведь, кажется, ясно сказал, когда она должна явиться. Сколько дней прошло?
   – Извините. Мы были заняты… Столько дел…
   – Как она себя чувствует?
   – В общем, думаю, неплохо.
   – Я должен увидеть больную.
   – Да-да, понимаю. Сейчас она в студии…
   – Когда она сможет прийти?
   – К шести вечера кончится видеозапись.
   – Я не дежурю сегодня. Вечером меня здесь не будет.
   – Но Ханадзё очень хотела увидеться с вами, И непременно сегодня. Может, вы все-таки окажете нам услугу? Дождетесь ее?
   – А завтра? Что она делает завтра?
   – Завтра мы уезжаем на гастроли по Кансаю. ^[20]Так что извините, но…
   – Хорошо, подожду. Но только до шести.
   – Спасибо! Мы постараемся успеть. Самое позднее – половина седьмого.
   Импресарио еще раз извинился и повесил трубку.
   Работа закончилась, и врачи разошлись по домам. Наоэ прилег на диване в ординаторской. Но не успел он раскрыть книгу, как появилась Рицуко.
   Одета она была изысканно: шоколадный, в мелкую клеточку твидовый костюм, под ним неяркая розовая блузка.
   – Вы еще здесь, сэнсэй?
   – Да, жду пациентку. – Наоэ отложил книгу и сел.
   – Вам и поболеть-то спокойно некогда. Сразу на работу… – посочувствовала Рицуко.
   – А где главврач?
   – У него заседание в муниципалитете, в Комиссии по образованию.
   Рицуко подняла валявшиеся на полу газеты и неожиданно предложила:
   – Может, пойдем в канцелярию?
   – В канцелярию?..
   – Да. А когда должна прийти ваша больная?
   – В шесть.
   – Так еще целых полчаса. Ну пожалуйста.
   Наоэ неохотно поднялся и пошел за Рицуко. В канцелярии не было ни души.
   – Здесь гораздо уютней. – Рицуко принесла из соседней комнаты сыр, пиво. Решительно открыла две банки, разлила по бокалам. Один подала Наоэ. Приподняла свой, кивнула Наоэ и отпила несколько глотков.
   Она всегда пользовалась косметикой, но сегодня накрасилась больше обычного – видно, в расчете на электрическое освещение.
   – Сейчас многие болеют. Надо беречься. – Рицуко пристально посмотрела на Наоэ. – А вы и впрямь осунулись.
   – Да? – Наоэ провел рукой по небритым щекам.
   – Я тоже что-то себя неважно чувствую. Поясница побаливает. Я вам уже говорила… Боюсь, не туберкулез ли? Может, сделать рентген?
   – Вряд ли туберкулез.
   – Но вы ведь даже не осмотрели меня!
   – В вашем возрасте туберкулеза не может быть.
   – Почему вы с таким удовольствием говорите мне гадости? – Рицуко бросила на Наоэ сердитый взгляд. – Я вас серьезно прошу, осмотрите меня.
   – Приходите завтра ко мне на прием.
   – Ой, только не это! Там же медсестры… Нет, мне неловко.
   – Что же, мне здесь вас осматривать?
   – Здесь?! – Рицуко опешила. – Нет, здесь неудобно…
   – Тогда спустимся в амбулаторию.
   – Нет-нет, ни за что!
   – Не понимаю. Чего вы тогда хотите?
   – Ну хорошо. Здесь так здесь. Но если кто-то войдет, вы ему сами все объясните. Так мне раздеваться?
   Наоэ кивнул.
   Рицуко прижала ладони к вспыхнувшим щекам. Потом быстро подошла к окну и задернула шторы.
   – Не смотрите.
   – Хорошо.
   Наоэ послушно закрыл глаза.
   – Не открывать, пока я не скажу. Посматривая на Наоэ, Рицуко начала раздеваться.
   Сбросила жакет, аккуратно свернула его и положила на диван. Потом, стараясь не испортить прическу, сняла блузку. Вздохнув, спустила бретельки – одну, потом другую.
   – Все снимать?
   – Да, – не открывая глаз, ответил Наоэ. Руки Рицуко потянулись к застежкам на спине.
   – Бр-р… холодно! – Рицуко вздрогнула, хотя батареи работали исправно и в комнате было жарко.
   – Ну что? Можно открыть глаза?
   – Только, пожалуйста, побыстрее…
   Наоэ повернулся. Рицуко стояла, сжав плечи и старательно прикрывая руками грудь.
   Подойдя ближе, Наоэ заметил, что ее руки, придерживавшие лифчик, дрожат.
   – Нагнитесь.
   Рицуко опустила голову и слегка наклонилась. Наоэ ощупал позвоночник.
   – А теперь медленно разогнитесь. Еще раз наклонитесь.
   Рицуко стояла, зажмурившись и ощущая спиной тонкие нервные пальцы Наоэ. Их легкие прикосновения словно электрическим током пронизывали ее.
   – Нагнитесь назад.
   – Так?
   – Больше. А теперь вправо. Влево. Рицуко покорно выполняла команды Наоэ.
   – Так не больно?
   – Нет, – чуть слышно прошептала Рицуко.
   – Ну что ж. – Наоэ отнял руку. – Тут все нормально. Повернитесь теперь сюда.
   Прижимая руки к груди, Рицуко медленно обернулась.
   – Так? – неуверенно переспросила она. Наоэ подошел ближе.
   – Что вы делаете?! Пустите!.. Пустите меня… – и не пытаясь сдвинуться с места, беззвучно повторяла Рицуко. Она томно запрокинула голову и приоткрыла рот.
   Наоэ холодно изучал мелкие морщинки, расходившиеся из уголков зажмуренных глаз. Рицуко протянула руки. Бюстгальтер, который она только что держала в руках, лежал на полу, руки ласкали плечи, спину Наоэ.
   Надрывно зазвонил телефон. После третьего звонка Наоэ снял трубку.
   – Простите, у вас нет доктора Наоэ? – говорила дежурная медсестра. – К нему пришла пациентка.
   – Понял. Сейчас иду.
   Рицуко стояла, одной рукой прикрывая грудь, другой – лицо.
   – Мне надо идти.
   Сквозь пальцы Рицуко было видно, как Наоэ вытер салфеткой губы, поправил галстук и вышел из комнаты.
   – Добрый вечер! Простите, что долго не появлялась, – пропела Дзюнко, снимая темные очки, ее лицо, несколько округлившееся во время пребывания в клинике, снова осунулось, глаза потускнели.
   – Как самочувствие?
   – Хорошо. Давно собиралась зайти к вам, да все времени не было… Уж вы меня не ругайте.
   – Как всегда, работы по горло?
   – К счастью, да.
   – К счастью?
   – Конечно. Для артистов это счастье.
   – Ну, – Наоэ надел халат и принялся мыть руки, – посмотрим. Корзина для одежды в углу.
   Дзюнко закрыла дверь и расстегнула толстое, из верблюжьей шерсти, пальто. В кабинете, кроме них, никого не было: дежурная сестра не успела прийти.
   – Болей не было?
   – Раза два-три кольнуло, но быстро прошло. Закончив осмотр, Наоэ сложил инструменты в стерилизатор и начал писать заключение.
   – Доктор, – одеваясь за ширмой, позвала Дзюнко. – Вы свободны сегодня вечером?
   – Да.
   – Может, составите мне компанию? Я же обещала угостить вас. Ну, что вы молчите? Согласны?
   – Согласен.
   – Ну и чудесно! – обрадовалась Дзюнко.
   Она вышла из-за ширмы уже в пальто. Обрамленное большим отстроченным воротником, ее лицо казалось еще тоньше.
   – Хорошо. Только зайду в ординаторскую, оденусь.
   – Жду вас в машине.
   В коридоре Наоэ столкнулся с Томоко Каваай.
   – Извините. – Томоко перевела дыхание. – Я задержалась в палате.
   – Ничего, я справился сам.
   Томоко с подозрением покосилась на Дзюнко. У ординаторской караулила Рицуко.
   – Бессовестный, – негодующе прошипела она.
   – Что такое?
   – Бросил меня…
   – Пришла пациентка.
   – Ну и что! Нельзя же так… – Единственный поцелуй придал Рицуко смелости. – Вы ее уже осмотрели?
   – Да. Но я должен идти.
   – Какой вы, право… бессердечный!..
   – Я? Бессердечный?
   – Да, жестокий человек. – Рицуко вошла в ординаторскую. – Куда же вы собрались?
   – Домой.
   – Неужели? А может быть, на свидание? Не глядя на Рицуко, Наоэ застегивал пальто.
   – Смотрите, проверю! – пригрозила она. – Когда мы увидимся?
   – Не знаю.
   – Скажите определенно.
   – На следующей неделе.
   – Когда?
   – Ну… Позвоните мне как-нибудь.
   – Позвоню в понедельник, договорились?
   – Ладно.
   – Только попробуйте обмануть!
   – А что тогда будет? – рассмеялся Наоэ.
   – Что будет? – Рицуко прищурилась. – Тогда я всем расскажу, что вы ко мне приставали.
   Наоэ бросил на Рицуко насмешливый взгляд и вышел из ординаторской.
   Ресторанчик, в который Дзюнко пригласила Наоэ, находился в оживленном месте между Роппонги и Ногидзаки и славился бифштексами. Дзюнко решила, что здесь Наоэ понравится. Она любила ходить сюда потому, что в больших ресторанах на нее обычно глазели, а здесь никому не было до нее дела.
   – Что изволите заказать?
   – Сакэ.
   Официант растерянно уставился на Наоэ.
   – Да, вы же говорили, что больше всего любите рисовую водку, – пришла на выручку Дзюнко. – У вас есть сакэ? – обратилась она к официанту.
   – Наверное…
   – Принесите, пожалуйста. Можно неподогретое. Официант все еще медлил.
   – Сакэ?.. К бифштексу?
   – Да какая разница! – пожал плечами Наоэ.
   – Пожалуй, и мне сакэ, – поддержала Дзюнко. Когда официант отошел, она расхохоталась.
   – Здесь, наверное, еще никто сакэ не заказывал.
   – Да?.. А я и не знал.
   – В этом ресторане отличные аваби и креветки. Может, креветок?
   – Лучше аваби.
   Дзюнко заказала два бифштекса и аваби. Прямо у столика стояла плита. Подошел повар и начал готовить еду.
   – Или вам больше хотелось пойти в ресторан с японской кухней?
   – Да нет, все равно. Было бы сакэ. Дзюнко снова улыбнулась.
   После ужина она повела Наоэ в маленький бар в полуподвале. Зал был разгорожен на пять кабинетов. Пол покрыт роскошным ковром, интерьер выдержан в дворцовом стиле XVII века.
   Дзюнко, похоже, частенько бывала здесь: бармен сразу заметил ее и пригласил к стойке. Для бара час был ранний, и посетителей собралось пока совсем мало.
   – Пожалуйста, нам сакэ, – попросила Дзюнко.
   – Это что-то новенькое. – Бармен с подчеркнутым интересом оглядел Дзюнко и ее спутника.
   Дзюнко могла выпить довольно много. А сегодня настроение у нее было приподнятое – сакэ первоклассное, весь вечер свободный, и Дзюнко пила рюмку за рюмкой. Через час она заметно опьянела.
   – Доктор, ну-ка посмотрите на меня. Щеки красные?
   – Не очень.
   – Да ну вас! – Дзюнко захохотала. – Опять вы смотрите на меня как врач на пациента.
   Легкий румянец проступил у нее на скулах, оживив бледное личико. Дзюнко была обворожительна. Все заметнее становилась скрытая в ней порочность.
   – А вы, доктор, никогда не пьянеете?
   – Почему? – удивился Наоэ. – Как все.
   – А сейчас совсем трезвый… Может, вас хмель не берет? – Дзюнко поставила на стойку пустую чашечку.
   – Не берет… – усмехнулся Наоэ, глядя на ее холеные, изящные руки.
   – Неужто ваша Симура так хороша? – неожиданно спросила Дзюнко.
   – Какая Симура?
   – Не притворяйтесь, я ведь все знаю. Сиделка мне многое рассказала. Мы с ней решили, что доктор у нас чересчур целомудренный… А что? – Дзюнко вызывающе выпрямилась. – Ведь и я недурна, а?
   Наоэ с интересом взглянул на нее. В личике Дзюнко не было и тени невинности.
   – Что вы смотрите на меня ледяными глазами? – Дзюнко в упор уставилась на Наоэ. Потом, не выдержав, отвела взгляд. – Как подумаю, что вы обо мне знаете все, просто не по себе становится. Я вам, наверное, безразлична.
   Наоэ приблизил губы к уху Дзюнко: – Скажи… ты ведь колешь себе наркотики? Или я не прав?
   Черные глаза Дзюнко изумленно расширились.
   – Почему вы… так решили?
   – Потому что я врач. И понимаю лучше других. Дзюнко опустила голову.
   – Да… Но не часто. Иногда, когда очень устаю.
   – Не бойся, я не буду читать тебе мораль. Просто… Если хочешь, то у меня есть.
   – Прямо сейчас?
   – Да.
   – У вас с собой?!
   – Нет, разумеется, дома.
   – Но… Почему вы решили, что я хочу?
   – А разве нет?
   – Да… Вы, доктор, тоже не ангел. – И Дзюнко взяла Наоэ под руку.

Глава XVI

   На рассвете Норико разбудили завывания холодного осеннего ветра. Не вылезая из-под одеяла, она оглядела комнату. Взгляд скользнул к окну: на улице было совсем темно. Норико включила торшер, взглянула на часы: половина шестого. Летом бы уже светило солнце, а сейчас, в конце декабря, еще ночь.
   Ветер стучал в стекло. У кровати лежала раскрытая книга. Норико читала на ночь, чтобы быстрее уснуть, но почему-то разволновалась – книга была про любовь – и долго не могла сомкнуть глаз.
   «Любовь бывает разная, – прочитала она, – и самоотречение – тоже любовь…» Из головы у нее не выходил Наоэ. Последнее время с ним творилось что-то странное. Он похудел и казался теперь еще выше и тоньше, взгляд стал колючим. Но не внешние перемены тревожили Норико.
   Во всем облике Наоэ – в бессильно опущенных плечах, в худой сутулой спине – чувствовалась затаенная боль и отчаянная тоска. Он никогда ничего не рассказывал ей, но Норико чувствовала: что-то мучит его.
   Он был по-прежнему холоден, порой даже жесток. Мог пригласить ее, а потом, дождавшись, когда она кончит уборку, прогнать. Она привыкла к его капризам и нисколько не обижалась. С ней он всегда был такой. Когда он звал – она бежала к нему, если чувствовала, что наскучила, – уходила. Пусть она лишь игрушка – ее и это устраивало. Норико никогда не задумывалась, что хорошо, а что плохо; просто всегда поступала так, как хотелось ему.