Ватанабэ Дзюнъити. Свет без тени

   – Когда?
   – Завтра, в два часа.
   – Завтра?!
   – Да.
   Наоэ пристально посмотрел на импресарио. Выходит, у Дзюнко всего полдня, чтобы прийти в себя…
   – Если в Тибе запись начинается в два, стало быть, выезжать вам надо часов в двенадцать или даже раньше?
   – Еще будет постановочная репетиция… – Лицо импресарио принимало все более виноватое выражение. – А она длится ровно столько же, сколько и сама запись.
   – Значит, вы должны выехать в…
   – Желательно в десять утра, – пряча глаза, почти шепотом сказал импресарио. – Вы, наверно, слышали… Заказчик этой передачи – фармацевтическая фирма Т. В общем, суть в том, что состязается несколько команд. В каждую команду входят три человека – все трое члены одной семьи. Ханадзё будет в жюри, а кроме того, споет несколько песен. В основном ей придется сидеть, так что я думаю, ничего страшного.
   – Это вы так полагаете.
   – Что вы, я сам недавно перенес операцию и прекрасно знаю, какая потом слабость.
   – Оставим это.
   – Видите ли, в газетах уже давно объявлено об участии Дзюнко в этой передаче, и больше половины зрителей придет только для того, чтобы посмотреть на нее. Сейчас отказаться уже невозможно. Я, конечно, понимаю, что это неблагоразумно, но… – Импресарио промокнул платком абсолютно сухой лоб. – Так что вы скажете, доктор?
   – Ответ может быть только один.
   – Нельзя? Наоэ кивнул.
   – Нет, отказаться – это немыслимо!.. – В глазах импресарио стояло отчаяние. – Может, как-нибудь…
   – Ну что ж. Я вижу, вам во что бы то ни стало необходимо уехать.
   – Значит, все-таки можно? Импресарио жадно подался вперед.
   – Этого я не говорил. Я говорю другое: если вы так решили, поезжайте.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Только то, что сказал.
   – А на сцене с ней ничего не случится?
   – Вот уж чего не могу обещать.
   – Вообще-то она Крепкая…
   – Может, все обойдется, а может, и нет.
   – Скажите откровенно, чего вы опасаетесь?
   – Выступать на второй день после такой операции физически тяжело для любой женщины. Но ведь вы говорите, что ничего изменить нельзя.
   – Нет, что вы, у меня и в мыслях нет делать что-то наперекор вам. – Импресарио снова потер ладони. – Просто программа очень насыщенная…
   – И потому вы уговариваете меня дать свое согласие.
   Наоэ пододвинул к себе историю болезни Дзюнко Ханадзё и принялся писать заключение.
   – Если вы разрешите, доктор, завтра в одиннадцать мы на машине выедем в Тибу. После записи у нас репетиция новых песен с композитором и посещение магазинов пластинок, но мы постараемся покончить с этим поскорее, тогда Дзюнко останется только дать интервью репортерам, и мы в тот же вечер вернемся в клинику.
   Наоэ, не глядя на импресарио, продолжал писать.
   – Я отнимаю у вас время, болтаю о таких пустяках… Извините.
   – Передо мной извиняться нечего. Импресарио шумно вздохнул и снова вытер лоб белоснежным платком.
   – Расплачиваться за ваше легкомыслие буду не я, а Ханадзё Дзюнко.
   – Да… Быть артисткой не просто. Наоэ кончил писать и поднял глаза.
   – Мы отблагодарим вас, доктор, – заискивающе проговорил импресарио.
   – Желательно спиртным.
   Услышав столь конкретное пожелание, импресарио уставился на Наоэ с нескрываемым изумлением.
   – И лучше не виски, – добавил тот. – Я больше люблю хорошее сакэ.
   Импресарио озадаченно кивнул. В кабинет вошла Норико. Она была в том же, что и во время операции, халате, в тапочках на босу ногу, на голове – косынка.
   – Госпожу Ханадзё можно везти в палату.
   – Проснулась?
   – Почти. Уже отвечает, как ее зовут.
   – Давление?
   – Сто десять. Пульс – семьдесят восемь.
   – В норме. Отвези ее. Я зайду потом.
   – Она жалуется на сильные боли.
   – Введи ей нобулон, одну ампулу.
   – Хорошо.
   – Да, и еще вот что: завтра в одиннадцать утра Ханадзё-сан должна уехать.
   – Завтра?
   Норико перевела взгляд на импресарио.
   – У нее срочная работа. Я осмотрю ее рано утром. Приготовь все заранее.
   – Понятно. – Норико постояла еще секунду, затем повернулась и вышла из кабинета.
   – Проснулась… – Импресарио с явным облегчением вздохнул. – Спасибо. Теперь мне будет гораздо спокойней.
   – Рано успокаиваться.
   Импресарио открыл было рот, но так и закрыл его, не произнеся ни звука.
   – Операция прошла нормально. Вот все, что пока можно сказать.
   Наоэ встал, полил на руки дезраствора, сполоснул их под краном и отправился в ординаторскую.
   Норико вымыла инструменты, протерла и смазала их вазелиновым маслом, привела в порядок операционную. Был уже десятый час, когда она освободилась. Наоэ ждал ее. Они вместе пошли к Дзюнко.
   Импресарио куда-то исчез, вместо него в палате сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати – видимо, секретарь. Дзюнко лежала на спине и тихонько стонала от боли. Наоэ проверил пульс. Давление оказалось немного пониженным, но после операции в этом не было ничего удивительного.
   От потери крови лицо ее заострилось и выглядело болезненным. В нем не было той здоровой свежести, что свойственна девушкам в двадцать один год.
   – Ханадзё-сан! Ханадзё-сан! – окликнула ее Норико, но лишь на третий раз Дзюнко с трудом открыла глаза. – Ямагути-сан! Ямагути-сан! – На этот раз Норико назвала настоящее имя Дзюнко.
   – Да-а… – Голос Дзюнко звучал хрипло, как у старухи.
   – Все еще больно?
   – Бо-о-льно… – протянула Дзюнко, жалобно глядя на Наоэ. – Очень больно, доктор.
   – Сейчас укол подействует, и вы уснете крепко-крепко, – успокоила ее Норико.
   – Завтра…
   – Не надо ни о чем беспокоиться.
   – Если я не смогу завтра поехать, что же будет?.. Что тогда будет?..
   – Не волнуйтесь, – сказала Норико и повернулась к секретарю: – Погасите свет и проследите, чтобы она уснула.
   Наоэ вышел из палаты.
   – А куда завтра едет Ханадзё-сан? – спросила Норико, догоняя его.
   – В Тибу. Там у нее запись концерта на телевидении.
   – Она выдержит?
   – Не уверен.
   – Зачем же вы тогда разрешили?
   – Они настаивали.
   – Вдруг что-нибудь случится!
   – Что я могу поделать? – пожал плечами Наоэ.
   – А если…
   Они вошли в лифт. В кабине, кроме них, никого на было. Лифт пополз вниз.
   – А если ей станет плохо? – продолжала Норико. Кабина была маленькая, и голос Норико прозвучал чересчур громко.
   – Она сейчас больше думает о карьере, чем о здоровье.
   – Неужели она такая легкомысленная?
   – Подобным людям бесполезно что-то доказывать.
   – Но вы врач! Вы обязаны твердо сказать: нет. Лифт остановился на третьем этаже. Двери раскрылись.
   – Зря вы не запретили эту затею, – не унималась Норико. – Она и всю прошлую ночь не спала, сама ведь говорила, что работы в Фукуоке было по горло. Приехала вечером – и сразу операция. А теперь, нате вам, снова в дорогу! Да это просто безумие! Даже для артистки такое легкомыслие непростительно. Вот отпустите ее, а она потом потеряет сознание прямо на сцене!
   – Скорее всего, так оно и случится.
   – Сэнсэй!.. – Норико бросила на Наоэ испепеляющий взгляд. – Это безответственно!
   Наоэ остановился, задумчиво огляделся по сторонам и вдруг, круто повернувшись, скрылся в туалете.
   На другой день в одиннадцать часов Дзюнко Ханадзё в сопровождении импресарио и секретаря вышла из клиники. Внизу ее уже ждала машина. Закрываясь от любопытных взглядов, Дзюнко подняла воротник пальто. Лицо ее было иссиня-бледным, как у покойника. Она цеплялась за импресарио и еле брела – казалось, каждый шаг причинял ей мучительную боль.
   В клинике все было спокойно. Операций не предполагалось, и после обеда Норико и Наоэ отдыхали. В пять часов, когда рабочий день кончился, Наоэ отправился прямо домой.
   Вчерашнее недомогание, операция Дзюнко, ночное дежурство и сегодняшний день в клинике – все это навалилось на него тяжелым грузом усталости, и, придя домой, он буквально рухнул на кровать, но почти тотчас раздался стук в дверь, и влетела Норико. В руках она держала завернутые в целлофан цветы.
   – Сейчас будет уборка, так что поднимайтесь! – весело пропела она.
   – Только уснул… – проворчал Наоэ.
   – В чистоте спать приятней.
   Норико сдернула с кровати покрывало. Наоэ нехотя поднялся и накинул кимоно.
   – Вам доктор Кобаси сегодня ничего не говорил?
   – Нет.
   Наоэ, сцепив пальцы, смотрел в окно.
   – Ад? – удивилась Норико и, открыв дверь на балкон, включила пылесос. – Он ужасно возмущался.
   Наоэ молча ждал продолжения.
   – Он сказал, что поражен вашим отношением к Дзюнко Ханадзё. Что это жестоко и бесчеловечно – разрешить женщине выйти на сцену на следующий день после такой операции. Просто зверство, сказал он.
   Наоэ сунул в рот сигарету и вышел на кухню.
   – А еще он сказал, что врач, который допускает такие вещи, не смеет называть себя врачом. – Продолжая болтать, Норико водила щеткой под столом. – И старшая сестра, и Акико – все тоже так считают. Мне было ужасно неприятно.
   Наоэ посмотрел на цветы, которые принесла Норико. В ведерке с водой стояли камелии и ветки ардизии.
   – В последнее время доктор Кобаси вообще очень вас осуждает.
   – Пусть его.
   – Да, но теперь не только он. Кавахара и тот удивлен. А что будет завтра, когда придет гинеколог Мурасэ!
   Норико выключила пылесос и закрыла стеклянную дверь.
   – Я тоже считаю, что вы поступили неправильно. Наоэ молчал.
   – Наверное, еще не ужинали? – решила сменить тему Норико. – Я тут кое-что купила.
   Она вынула из пакета уложенные в коробочку суси.
   – Проголодались?
   – Нет.
   – Тогда я сначала займусь цветами.
   Норико достала вазу и принялась обрезать над раковиной стебли.
   – Между прочим, главный врач велел оформить операцию того старичка, Исикуры, как резекцию желудка. Это нечестно! У него же ничего не тронули – разрезали, посмотрели и зашили.
   – Пожалуй.
   – Вы так говорите, будто вас это не касается. А ведь именно вы делали операцию! Слава богу, сам Исикура хоть верит, что так и надо. Но его родные?! Платить-то придется им.
   – Я перепишу заключение.
   – Главный узнает – вот разозлится! – Норико усмехнулась.
   – Мы сделали обычную пробную лапаротомию.
   – Брать деньги за несостоявшуюся операцию – какая непорядочность! – Норико отступила на шаг, полюбовалась цветами. – Последнее время просто не знаешь, куда деваться от нравоучений. Надоело!.. – вздохнула она. Длинная ветка камелии в окружении зелени выглядела удивительно красиво. – Может, бросить все и заняться икебаной? – Норико кончила школу икебаны и имела диплом преподавателя. – Здесь слишком темно. Поставим-ка их сюда.
   Она перенесла вазу на стол Наоэ, и от цветов в комнате сразу сделалось светлее.
   – Да, нелегко живется популярным певицам… Норико оглянулась: Наоэ лежал на постели, заложив руки за голову.
   – Вы о чем задумались?
   Она присела на край кровати. Наоэ протянул руку и привлек ее к себе. Норико посопротивлялась для виду, но недолго. В вазе светились камелии.
   …Минут через тридцать Норико проснулась и взглянула на часы: ровно восемь. Она уже почти закончила одеваться, когда раздался звонок. Наоэ снял трубку. Звонили из клиники.
   – Только что с нами связался импресарио Ханадзё Дзюнко. Она потеряла сознание.
   – Где это случилось?
   – В гостинице Р.
   – Что еще?
   – Они уже выехали сюда. Он очень просил, чтобы вы были.
   – Понятно.
   Наоэ приподнялся на локте и взглянул в темнеющее окно.
   – Что-нибудь стряслось? – встревоженно спросила Норико.
   – Дзюнко Ханадзё стало плохо. Сейчас ее привезут в клинику.
   Наоэ встал и начал одеваться.
   – Как это произошло?
   – Упала в обморок. Подробностей не сообщили. Норико осуждающе посмотрела на него. Он с равнодушным лицом застегивал брюки.
   – А где это случилось?
   – Кажется, в холле отеля Р. Она должна была давать там интервью. Видимо, тогда это и произошло.
   Наоэ надел рубашку с отложным воротником и пиджак. Норико подняла на него глаза.
   – А мне что делать? Вы еще вернетесь?
   – Думаю, я недолго.
   – Можно, я останусь здесь?
   – М-м… ладно.
   – Значит, я подожду вас?
   Наоэ помедлил, в задумчивости глядя на стену, затем взял со стола зажигалку, сигареты и положил в карман.
   – Возвращайтесь скорей!
   – Хорошо. Наоэ нагнулся зашнуровать ботинки.
   – Я закроюсь на ключ, так что, когда придете, звоните, – добавила Норико.
   В опустевшей квартире ей все было привычно и знакомо. Норико знала здесь каждый уголок, каждую мелочь, как в собственном доме: где стоят кофейные чашки, где лежит сахар… И все же ей было не по себе. До сих пор она ни разу не оставалась в квартире Наоэ одна. Неожиданно Норико отчетливо осознала, что это жилище одинокого мужчины, и странное, тревожное чувство, закравшееся в душу, не покидало ее. Включить телевизор? От звенящей тишины было неуютно. Но, поискав глазами, она вдруг поняла, что в комнате нет телевизора, и грустно улыбнулась в пустоту: ведь его никогда и не было.
   Наоэ не любил телевизор, он предпочитал книги, газеты, журналы. Норико, безусловно, и раньше видела, что в квартире нет телевизора, но просто не думала об этом. Счастье каждого свидания с Наоэ переполняло ее, и ей не было дела ни до чего другого.
   Разве нужен ей был телевизор в минуты любви? И потом, когда они просто лежали рядом, Норико не хотелось слышать чужие голоса. К сожалению, такие мгновения длились недолго. Обычно Наоэ почти сразу же хватался за книгу или газету, а чаще всего за какой-нибудь медицинский журнал – словно от одного вида типографского шрифта испытывал наслаждение.
   Норико вставала, одевалась, причесывалась, шла на кухню. Наоэ молча выпивал чашку чаю или кофе, не отрывая глаз от страницы. Норико снова шла на кухню, мыла грязную посуду, чистила раковину – так и текло время. Потом она листала прочитанные Наоэ газеты, довязывала кружева. Они почти не разговаривали друг с другом. Лишь изредка Норико прерывала молчание: «А не выпить ли нам чаю?» – на что Наоэ односложно отвечал «да» или «нет» – вот и весь разговор. Бывает, людям не нужны слова, чтобы понять друг друга, но между Норико и Наоэ подобной близости не существовало. Норико были неведомы не только мысли, но и дела Наоэ. Она не знала о нем ничего – и не желала знать. Не знать спокойнее. Правда, первое время ей хотелось знать о Наоэ все, и она пыталась расспрашивать. Он отвечал неохотно, а потом наступал момент, когда Наоэ умолкал на полуслове, и никакими силами невозможно было заставить его разговориться. Он не пускал в свою душу никого. Существовала граница, за которую вход посторонним был запрещен. Очень четкая граница. И Норико, поняв это, смирилась с его замкнутостью. Она даже уверовала в то, что такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной – короткая вспышка страсти, а потом безразличное молчание в тишине. Она привыкла и уже не мечтала о большем. Норико чувствовала себя спокойной, только когда была в комнате Наоэ, рядом с ним. И даже если они оба молчали, на душе у нее было хорошо.
   Теперь же, сидя в опустевшей квартире, Норико испытывала странную тревогу. Будь Наоэ дома, он лежал бы сейчас с книгой на кровати… Молчал… Но был бы здесь, рядом. И Норико было бы хорошо.
   Чтобы избавиться от этого странного тревожного чувства, Норико встала. Она еще не ужинала. Суси купила, надеясь поужинать вместе с Наоэ, но не успела – телефонный звонок раздался, как раз когда она шла на кухню.
   Раковина и кухонный стол в этой квартире отличались внушительными размерами, а вот кастрюль было всего две. В холодильнике стояли бутылки с пивом и консервные банки, но ни овощей, ни свежей рыбы Норико не обнаружила – Наоэ, как правило, обедал в городе. Норико слегка проголодалась, но ужинать без Наоэ ей не хотелось. Ничего, он скоро вернется. Куда приятней будет отведать суси вдвоем. Для того она и купила порцию на двоих…
   Но чем же сейчас заняться?
   Она изнывала от скуки. Непривычную к безделью, ее томило праздное лежание на диване.
   Она до блеска отмыла холодильник, собрала под раковиной пустые бутылки и принялась вытирать пыль. Недавно она все здесь пропылесосила, но на книжных переплетах и алюминиевых рамах стеллажей уже лежал тонкий слой пыли. Она налила в ведро горячей воды, намочила тряпку, протерла стол в комнате.
   Полки были тесно заставлены книгами. Норико сняла только те, которые можно было вынуть без труда, и в образовавшихся промежутках вытерла пыль. Похоже, что старушка, убирающая здесь два раза в неделю, даже не прикасается к книгам. Раньше Норико ограничивалась тем, что проходилась по комнате пылесосом и отчищала на кухне раковину, а лазать по всем углам с тряпкой в руках ей доводилось впервые.
   Внимательный взгляд Норико отметил, что в щелях между татами ^[10]и в пазах створок стенного шкафа скопилась грязь. Она сменила воду, прополоскала тряпку и снова взялась за дело. На рабочем столе Наоэ громоздилась гора медицинских журналов и иностранных книг. Стараясь ничего не нарушить, Норико лишь слегка передвинула стопки, стерла пыль, а потом снова поставила все на место. На металлических ручках выдвижных ящиков тоже лежала пыль. В середине стола был один большой ящик, а слева и справа – в тумбах – по пять ящиков поменьше. В верхнем правом темнела замочная скважина – кажется, он был заперт. Норико провела тряпкой по ручке. Ее охватило непреодолимое желание узнать, что же там внутри.
   Квартира, где живет одинокий мужчина, полна тайн. Узнай их – постигнешь хозяина. Норико почему-то сделалось жутко.
   Еще раз намочив и выкрутив тряпку, она подошла к стенному шкафу. Чтобы тщательно вытереть все уголки, придется раздвинуть фусума. ^[11]Норико взялась за дверцу и отодвинула одну половинку.
   Она действовала без всякого тайного умысла. Просто такова уж была ее натура: начав дело, она обязательно доводила его до конца.
   На верхних полках шкафа лежали постельные принадлежности, внизу, в ящиках из гофрированного картона, были сложены старые журналы.
   Норико протерла пазы, прошлась тряпкой по дну шкафа. Затем задвинула левую дверцу и отодвинула правую.
   В этой половине шкафа дно тоже было заставлено картонными коробками с журналами. Прямо перед ее носом стоял большой квадратный ящик высотой в полметра. Норико разглядела на нем этикетку сакэ. Он был до отказа набит журналами. Часть их просто лежала сверху толстой стопкой. Ящик стоял слишком близко к дверце и мешал Норико. Она попыталась задвинуть его вглубь. Ящик оказался неимоверно тяжелым. Когда Норико наконец удалось стронуть его с места, он стукнулся о соседнюю коробку, и верхняя стопка журналов рухнула.
   «Надо сложить все, как было», – с ужасом подумала Норико. Кляня себя, она принялась поднимать рассыпавшиеся журналы. В основном они были по медицине. Неожиданно Норико заметила несколько объемистых пакетов с рентгеновскими снимками.
   Она вытащила их из ящика и, складывая поровнее, мельком взглянула на надписи. Наверху в рамочке обычно ставились имя и фамилия больного, а также дата снимка, внизу – название больницы. Пакеты были из клиники «Ориентал» – это Норико определила с первого взгляда. В том, что рентгеновские снимки оказались у Наоэ дома, не было ничего удивительного: готовясь к научным конференциям, врачи нередко брали снимки и истории болезни домой, делали слайды и просматривали их потом, на досуге. Но постоянно снимки хранились в клинике – это было непреложным законом. Врачи были обязаны своевременно возвращать их на место.
   Норико поднесла пакет к глазам: графы с фамилией и возрастом больного оказались незаполненными. Только в графе с датой красным карандашом были вписаны число и месяц: тридцатое октября, десятое октября – снимки совсем свежие. Знакомые округлые иероглифы, без сомнения, выведены рукой Наоэ.
   Человек, чьи снимки лежали в пакете, явно был не простым пациентом – иначе Наоэ не оставил бы пустыми графы с фамилией и именем. Норико уже хотела положить пакет на место, но, не удержавшись, вынула снимки.
   Их оказалось шесть, и на всех был снят позвоночник. В самых различных проекциях – спереди, сбоку… По отсутствию ребер и своеобразной форме позвонков Норико легко определила, что снят поясничный отдел.
   Повернувшись к окну, Норико рассмотрела снимки на свет: в правом верхнем углу катаканой ^[12]было написано имя больного. Норико дважды медленно перечитала его, и только тогда до нее вдруг дошло: она читает наоборот. Наоэ! Позвоночник Наоэ?!
   Она еще раз повернулась к свету и снова взглянула на снимок. На черном фоне пленки четко белели кости. От ровных коробочек позвонков тянулись, словно протянутые руки, тоненькие отростки.
   Норико не слышала, чтобы Наоэ когда-нибудь жаловался на боли в пояснице. И тем не менее ошибки быть не могло: на снимках стояла именно его фамилия.
   Норико попробовала разложить снимки по порядку. Верхний пакет был датирован тридцатым октября, затем шло десятое октября, двадцать первое сентября – с промежутками всего в двадцать дней, – самым нижним в упавшей стопке лежал пакет от пятого июля. Ни на одном из пакетов не было ни имени, ни возраста, ни номера – похоже, Наоэ делал их лично для себя. Норико заглянула поглубже в ящик – сплошные пакеты. Без имени, без фамилии – только даты, но на самих снимках по-прежнему значилось: «Наоэ». Между некоторыми снимками был перерыв в пять дней, другие составляли непрерывную серию. Однако на тех, что были сделаны до июля, стоял штемпель клиники университета Т, где в то время работал Наоэ.
   «Может, он пишет научную работу или ведет какое-нибудь оригинальное исследование новым методом? – терялась в догадках Норико. – И все же странно, что он изучает свой собственный позвоночник… Непонятный он человек…» – пробормотала она, и в этот момент зазвонил телефон. Словно нашкодивший ребенок, Норико испуганно задвинула пакеты на место. В неподвижной тишине комнаты трель прозвучала особенно звонко.
   Норико заметалась в растерянности. Хоть и с ведома хозяина, но одна, в пустой холостяцкой квартире… снять трубку? А вдруг она этим поставит Наоэ в неловкое положение? А если звонят из клиники?.. Тогда она сама выдаст тайну их отношений… Сжавшись в комочек, Норико ждала, когда смолкнут звонки. Но телефон звонил и звонил как одержимый. Может, это Ханадзё Дзюнко хочет сообщить, что задерживается? Норико никак не могла решить, что же ей делать… Судя по настойчивости, мог звонить и сам Наоэ, но твердой уверенности в этом у Норико не было. А если это и в самом деле Наоэ? Как он рассердится…
   «Подойду», – решилась Норико и осторожно сняла трубку.
   – Алло! Алло! – раздался в комнате женский голос. По второму «алло» Норико поняла, что говорит очень молодая женщина. – Это Микико.
   «Микико…» – беззвучно повторила Норико.
   – Сэнсэй, это вы?
   Норико подумала, что где-то слышала этот голос раньше.
   – Алло. Что такое?.. Алло! Сэнсэй! Странно… Норико, затаив дыхание, медленно положила трубку на рычаг. В комнате снова повисла тишина. Присев рядом с телефоном, Норико попыталась вспомнить, кому принадлежит загадочный голос. Да, она уверена, что уже слышала его. Но где? Среди медсестер не было ни одной по имени Микико. Однако голос постороннего, не работающего в клинике человека не мог показаться бы ей знакомым…
   Со смутным чувством неудовлетворенности Норико вернулась к шкафу. Рентгеновские снимки в беспорядке валялись на татами. Норико сложила их в пакеты и засунула в картонный ящик. Сверху уложила упавшие книги, поставила ящик на место и задвинула створки.
   Когда Норико поднялась с колен, в дверь позвонили. Она посмотрела в глазок: в коридоре стоял Наоэ. Со вздохом облегчения она распахнула дверь.
   – Как вы быстро!
   – Я на машине.
   – Ну, что там Ханадзё-сан?
   – Небольшое кровотечение.
   – Как она сейчас?
   – Поставили капельницу. Впрочем, ничего серьезного. Наоэ вдруг заметил в руках Норико тряпку.
   – А это что такое?
   – Наводила порядок, вытирала пыль.
   Снимая пальто, Наоэ недовольно посмотрел на Норико.
   – Зачем? Совершенно ненужная затея!
   – Но было столько пыли, – возразила Норико. Ей стало обидно – она ползала на коленях по всей квартире – а он!.. – На книжных полках и в шкафу вообще сто лет никто не убирал!
   – В шкафу? – Наоэ метнул на Норико острый взгляд. – Ты что, открывала шкаф?
   – А как же иначе? Надо же было вытереть дверцы… Наоэ бросился к шкафу и раздвинул фусума. Внутри все лежало точно так же, как всегда: на верхней полке – постельные принадлежности, на нижней – кипа журналов.
   – Ты копалась здесь?
   – Только протерла дно…
   – Ничего не трогала?
   В голосе Наоэ было столько злости, что Норико лишь робко покачала головой.
   – Точно?
   – Да.
   Наоэ еще раз с сомнением оглядел содержимое шкафа и задвинул створки.
   – Здесь лежат очень важные материалы. Они необходимы мне для работы. Их нельзя трогать, даже когда вытираешь пыль.
   – А я ничего и не трогала.
   Это, конечно, было не совсем правда – она уронила стопку книг, разглядывала рентгеновские снимки, но потом ведь аккуратно положила все на место. Однако Наоэ был рассержен не на шутку. Норико впервые видела его таким. У нее мелькнула тревожная догадка: она нарушила какое-то табу, увидела что-то, не предназначавшееся для чужих глаз. Ей стало страшно.
   – Впредь не смей заниматься этим без меня!