Страница:
Шли не останавливаясь до рассвета. Как Абу и бедуины находили дорогу, осталось для русского загадкой. Однообразные песчаные холмы, казавшиеся при свете луны чуть зеленоватыми, навеяли неприятные воспоминания - так и чудилось, что за тем барханом сейчас покажется огонек костра, у которого сидит Нафтулла, а из-за другого песчаного холма, горяча коней, вылетят хивинцы или ударят залпом из засады вольные всадники Мирта. Где сейчас Желтый человек, куда и зачем везет он старика? Наверное, Мирту обещали заплатить за слепого шейха очень большие деньги, если разбойник рискнул отправиться в столь долгое и опасное путешествие? Вон как вскинулся вождь бедуинов, когда узнал кого вчера увезли, - оказывается, Мансур-Халим известная фигура среди кочевников. И только ли среди них?
На заре устроили привал. Быстро поставили палатки и разожгли костры. Несколько бедуинов отправились на разведку. Вскоре они вернулись и сообщили, что встретили людей из дружественного племени, - пастухи видели караван Мирта.
- Они опережают нас почти на сутки, - преданно глядя на капитана, сказал Абу. - И у них хороший проводник. Я не знаю, кто их ведет, но они выбирают самый удобный и короткий путь. Рыжебородый идет к морю.
Федор Андреевич поразился совпадению: в Индии Мирт тоже стремился к морю. Значит, он опять хочет сесть на корабль? И куда поплывет, в какие страны? Где и кто ждет его с драгоценным пленником?
После короткого отдыха вновь отправились в путь - удушающая жара не пугала детей песков и раскаленных ветров. Поднимая облака тонкой, как пудра, всепроникающей пыли, верблюды бежали тряской рысцой. Вокруг стояло знойное марево, горячий воздух, словно занавес из прозрачной кисеи, колыхался над барханами, и временами казалось, словно это сама пустыня темно колышется в медленном и страшном танце под слышимую только ей протяжную, тоскливую музыку.
Понукать кочевников двигаться быстрее не было нужды - они шли по следу каравана Мирта с неутомимой целеустремленностью голодной волчьей стаи, почуявшей добычу. Видно, не зря их вождь хотел получить голову человека с рыжей бородой. Кутергин, по своей природе не отличавшийся ни злобным характером, ни кровожадностью или мстительностью, и то поймал себя на мысли, что не отказался бы увидеть голову Желтого человека в кожаном мешке, притороченном к седлу дромадера: когда такие, как Мирт, исчезают с лица земли, становится легче дышать.
Устав шарить глазами по горизонту, Федор Андреевич решил поглядеть, какой подарок дал ему на прощание вождь диких воинов. Похоже, он сунул ему в руку огрызок веревки? Да, так и есть, подарок оказался куском толстой, сплетенной из скрученной коричневой и белой шерсти веревки, примерно в половину аршина длиной. В середине завязан хитрый узел, а на концах болтались косички с вплетенными в них разноцветными бусинками: красными, черными, желтыми, голубыми. Узелковое письмо, как у индейцев Центральной Америки, или своеобразный талисман, служащий верительной грамотой и охраняющий жизнь чужестранца? Надо ли его показывать вождям любых племен или только родственных бедуинам, сопровождавшим русского? Предъявляется эта веревка всегда или в особых случаях? Кто ответит? Абу? Но можно ли его посвящать в такие вещи? Масса вопросов и нет ни одного ответа.
Иногда капитан ловил себя на том, что уже соскучился по тихой, размеренной жизни, раньше представлявшейся ему рутиной, - дежурства, занятия, офицерское собрание, изредка вист «по маленькой» в знакомом кругу, так горячо любимая им опера, визиты родственников, свидания с дамами, балы, соревнования в манеже. С каким вожделением он ждал всего этого, возвращаясь с Кавказа! А по прошествии года или двух снова начал поругивать «дремотность существования» и мечтать о новых приключениях. Вот и домечтался: дома его уже и отпеть могли! Кто же сможет предположить, куда занесло русского офицера?
Ближе к ночи устроили еще один привал. Ездить на верблюде оказалось труднее, чем на лошади, и Федор Андреевич с удовольствием растянулся во весь рост, чувствуя, как ноют ноги и ломит спину. Даже на слоне легче: правда, он проспал большую часть пути, выпив поднесенную Али-Резой чашу со снотворным. В отличие от русского, бедуины остановились лишь для того, чтобы утолить голод и дать немного отдохнуть дромадерам.
Еще до полуночи отряд опять шел по пескам, оставляя позади версту за верстой. Кутергин впал в странное отупение от бесконечной качки в непривычном седле и однообразия пейзажа. Вывести его из этого состояния могла лишь встреча с караваном Мирта, но тот как сквозь землю провалился. Вернее, будто растворился в мареве пустыни. Ночь сменил день, снова наступила ночь Встречали пастухов и отряды других кочевников, все они слышали о прошедшем недавно караване, или даже видели его. Абу клялся Пророком, что не сбились со следа, но...
Последний привал сделали в окрестностях похожего на Суэц городка Порт-Саид, раскинувшегося на берегу моря - уже Средиземного! Бедуины разбили палатки, сняли с дромадеров седла и отправили Абу в город на разведку. Федору Андреевичу объяснили: если рыжебородый и его пленник в городе, то кочевники отправятся туда за головой Мирта пешими - надо лишь узнать, где он находится. А если его там нет, они готовы продолжать путь по пескам.
Абу вернулся быстро. Он присел на корточки перед капитаном и виновато опустил глаза:
- Мы опоздали. Его ждал корабль.
Внутри у Кутергина все словно оборвалось. Он тяжело сел и провел рукой по лбу, словно желая собрать в горсть разбегавшиеся мысли.
- Куда они уплыли?
- Не знаю. - Абу пожал плечами. - Вода не хранит следов.
- Что теперь делать? - Федор Андреевич задал вопрос вслух, но обратил его к себе.
Однако ответил проводник:
- Неподалеку лагерь шейха Фасида. Он ждет тебя. Пойдем, я провожу.
Русский поднялся и поплелся следом за Абу - утопающий цепляется и за соломинку. Чем может помочь шейх другого кочевого племени? Заглянет в магический кристалл и скажет, куда пошел корабль с Миртом и его пленником? И даст чужеземцу еще более быстроходный корабль, чтобы догнать уплывших? Однако не стоит заранее отвергать любую помощь: вдруг придется добираться до ближайшего русского посольства?
Фасид был пожилым, горбоносым, седобородым и очень разговорчивым. Увидев поданную Кутергиным веревку, он четверть часа приветствовал гостя, находя все новые и новые цветистые выражения, а потом предложил разделить с ним обед. Капитан согласился: все равно торопиться более не имело никакого смысла.
Неожиданно в шатре появился смуглый поджарый человек с черными усами и бритым подбородком Он сел напротив русского и окинул его изучающим взглядом.
- Сулейман, - показал на него пальцем шейх. - Благодарение Аллаху, его нашли в порту.
- Корабль французский, «Благословение», - без лишних предисловий сообщил Сулейман. - Я знаю его капитана, он из Марселя. Сейчас пошел в Италию. Те, кто интересует тебя, на его борту.
- Откуда ты знаешь? - недоверчиво поднял бровь Кутергин. Ведь он еще ни словом не обмолвился о своих делах! Шейх сделал вид, что ничего не слышал, а Сулейман только улыбнулся:
- Мы можем пойти за ними.
- И догнать? - с иронией добавил русский.
- Мои предки были пиратами, - буднично сказал Сулейман. - Шейх Фасид просил помочь тебе, а лучше меня никто не знает морских дорог Средиземноморья и всех портов. Мой корабль готов поднять якорь...
***
Просьба сестры-наставницы, заменявшей в монастырском пансионе классную даму, собрать вещи и спуститься в приемную вызвала у Лючии чувство смутной тревоги: что могло случиться, неужели приехал дядя? Но почему так рано - еще целый месяц ждать дня, когда выпускниц пансиона навсегда распустят по домам, передав с рук на руки приехавшим за ними родственникам. В монастыре царили строгие порядки, и сестры никогда не отступали от раз и навсегда установленных правил. Девушкам не разрешалось проводить каникулы дома и только по распоряжению настоятельницы, да и то в особых случаях, их могли отпустить к родным на несколько дней. Однако лучше бы таких случаев не было вовсе: отпускали, когда кто-то тяжело болел или умирал. Мужчины в монастырь тоже не допускались, впрочем, как и женщины-мирянки. Свидания с родственниками происходили нечасто и только в специально предназначенных для этого помещениях-кельях.
- За вами приехали, - подтверждая дурные предчувствия девушки, бесстрастно сообщила монахиня. - Поторопитесь.
Какие вещи у пансионерки в монастыре? Сестры, посвятившие себя Богу, не поощряли стремления к мирским соблазнам, и Лючия. как и остальные, ходила в простом белье, строгом темном платье с глухим воротником, нитяных чулках и сандалиях. Голову полагалось покрывать косынкой. Любые украшения и косметика категорически запрещались. Монахини давали хорошее образование, учили петь, вышивать, играть на музыкальных инструментах, воспитывать детей, обучали иностранным языкам, но мирские книги изгонялись, а замеченные в чтении романов, неведомым путем проникавших через монастырские стены, рисковали сесть на неделю на хлеб и воду. Зато физические упражнения на свежем воздухе всячески поощрялись - считалось, что они укрепляли здоровье и нравственность. В любое время года спальни не отапливались, а при наступлении холодов разрешалось носить поверх шерстяного платья длинную накидку, похожую на плащ.
- Когда закончите пансион, делайте что заблагорассудится, - любила повторять настоятельница. - Но пока вы здесь, извольте подчиняться уставу!
Поэтому - какие веши? Конечно, молитвенник, незатейливые подарки подруг, запасная смена белья - стирали и чинили его послушницы монастыря, - письма родных, перевязанные ленточкой, тетради, принадлежности для рукоделия...
- Поскорее возвращайтесь. - Мать-настоятельница благословила Лючию и вздохнула. - Сохрани вас Пресвятая Дева!
В приемной девушку ждал полный господин лет сорока с длинными вьющимися волосами. Заложив руки за спину, он нетерпеливо прохаживался из угла в угол, искоса поглядывая на сидевшую у дверей пожилую монахиню. Лючия, ожидавшая увидеть дядю или кузена, в растерянности остановилась на пороге, держа в руке маленький кожаный саквояж.
- Я Бенито Парьетти, новый поверенный в делах вашего дяди в Парме, - подойдя к ней, отрекомендовался незнакомый господин. - Синьор Лоренцо тяжело болен. Ваш брат неотлучно находится при нем, и поэтому мне поручено доставить вас домой.
- Все так серьезно? - Девушка отдала ему сакпояж и заторопилась к выходу.
- Да, синьорина. - Бенито промокнул припухшие глаза платком. - Даже отец Франциск приехал.
Не давая Лючии опомниться от свалившихся на нее ужасных новостей, Парьетти подхватил девушку под руку и вывел из приемной. У ворот монастыря ожидала закрытая карета. Бенито распахнул дверцу и галантно подсадил Лючию. Внутри сидел еще один мужчина - поджарый, смуглый, лет тридцати пяти, с какими-то сонными, холодными, как у рыбы, глазами.
- Шарль. Мой секретарь, - представил его Парьетти. Он устроил пансионерку рядом с Шарлем и велел трогать. Занятая своими мыслями девушка молчала, глядя в окно. Когда миновали перекресток, где следовало свернуть на юг, она недоумевающе спросила:
- Синьор Бенито! Кажется, ваш кучер плохо знает дорогу? Прикажите ему вернуться!
- Напротив, милочка, - усмехнулся «поверенный в делах». - Кучер знает дорогу преотлично. А вы сидите тихо!
- Что все это значит? - Сердце Лючии сжалось в предчувствии непоправимой беды.
- Делай, что тебе велели, - хрипло пробурчал Шарль и неожиданно приставил к ее горлу стилет.
Девушка сжалась в комок от страха, но все же нашла в себе силы медленно поднять руку и спокойно отвести в сторону смертоносное стальное жало.
- Вам придется иметь дело с моим дядей! Если это дурная шутка, синьоры, я готова забыть о ней, но...
- Это не шутка, - не стесняясь ее присутствия, Бенито закурил сигару.
И это сказало Лючии больше любых слов: ни один из служащих синьора Лоренцо никогда не позволил бы себе подобного.
- Да. - «Поверенный» задул спичку и выбросил ее в приоткрытое окно. - Будьте благоразумны, и тогда с вами ничего не случится, милая крошка.
Он окинул сальным взглядом ладную фигурку девушки и пристально поглядел в ее большие зеленовато-карие глаза, словно стремясь загипнотизировать. Лючии сделалось не по себе.
- Вы еще не знаете, на какие вещи способен Шарль. - Толстяк ухмыльнулся. - Скажу по секрету: мой друг давно мечтает поближе познакомиться с хорошенькой девственницей.
Он захохотал и начал обмахиваться шляпой, как веером. Девушка почувствовала, как ее щеки залила краска гнева и стыда, но разве остановит Бенито крепкая пощечина? Пришлось до крови закусить губу и проглотить оскорбление. Сейчас, как никогда, нужно сохранить спокойствие: не может быть, чтобы синьор Лоренцо не пришел ей на помощь в самое ближайшее время. Надо подумать и о том, как дать ему знать о себе и похитителях - в дурных намерениях незнакомцев сомнений не оставалось. Наверное, лучше всего прикинуться испуганной и покорной, дабы усыпить их бдительность. Самой справиться с двумя мужчинами ей вряд ли удастся.
Она покосилась на Шарля. Тот поигрывал стилетом, вертя его между сильными пальцами. Его рыбьи глаза неотрывно следили за каждым движением девушки.
- Куда вы меня везете? - решилась спросить Лючия.
- Узнаете, - буркнул Бенито, опуская на окна темные шторки...
Ехали несколько часов, часто меняя направление, и, когда карета остановилась, Лючия уже не представляла, где находится, - в Модене, Парме, Эмилии или Кремоне? Она увидела двухэтажный дом - довольно ветхий, с облупившейся штукатуркой и щербатыми ступенями крыльца. Пленницу заставили войти в него, подняться по лестнице и распахнули перед ней дверь комнаты с единственным окном, выходившим во двор. Через мутные стекла, виднелась лишь глухая стена соседнего здания.
Бенито открыл саквояж Лючии, небрежно переворошил вещи, заставив ее вновь задыхаться от гнева, когда он с пренебрежительной миной мял толстыми пальцами белье и отпускал ядовитые замечания, что у такого важного и богатого синьора не нашлось денег, дабы одеть племянницу поприличнее. Шарль, не теряя времени, принес поднос: тарелка похлебки, стакан разведенного водой вина, вареная рыба, несколько помидоров и кусок хлеба.
- Ешь и не вздумай высовывать нос в окно или в дверь, - пригрозил толстяк. - Горшок под кроватью, умывальник за дверью.
Мужчины вышли, в замке щелкнул ключ, и девушка осталась одна. Она присела к столу, быстро прочла молитву и набросилась на еду: отказываться от пищи глупо, нужно сохранить силы. Единственное, к чему она не притронулась, было вино.
Изысканностью обстановки комната не отличалась - простая кровать, стол, стул, пустой платяной шкаф, умывальник. На голой стене потемневшее деревянное распятие. Решетки на окнах нет, но рама забита гвоздями. Да и куда прыгать, во двор? Подушка, одеяло и простыни на кровати не новые, зато чистые. Лючия села на краешек стула и сложила руки на коленях - она попалась, как глупая птичка, прилетевшая на звук манка птицелова, заранее приготовившего западню. Что эти люди собираются с ней делать? Судя по всему, они готовы претворить угрозы в жизнь: в свои неполные двадцать лет девушка успела кое-что повидать, кроме монастырского пансиона, и не на шутку перепугалась, увидев стилет в руке Шарля.
В комнате стояла гробовая тишина, словно Лючию закрыли в склепе. Ни шорохов, ни стука, не бьется муха о стекло, не доносятся никакие звуки с улицы. Поэтому, услышав неясные голоса, девушка испуганно подняла голову: уж не померещилось ли? Вдруг это первые признаки приближающегося безумия? Настороженно прислушавшись, она облегченно вздохнула - ей не почудилось! Говорили двое мужчин, скорее всего похитители, устроившиеся в соседней комнате. Наверное, перегородки в старом доме тонкие, а Бенито и Шарль возбуждены и поэтому почти кричат.
Заинтересовавшись, она начала искать, откуда доносятся их голоса. Печи или камина в комнате не было, поэтому мысль о дымоходе она отбросила сразу. Неужели через пол? Лючия легла и прижалась ухом к доскам. Нет, ничего не слышно. Вернее, слышно, но ничуть не лучше. Тогда стены? Или, может быть, дверь? Но и там ее ждала неудача. Наконец, она догадалась открыть дверцы шкафа и голоса сразу стали явственней.
Тогда она вылила вино в умывальник, забралась в шкаф и приложила стакан к его задней стенке. Слышно стало великолепно. Шарль и Бенито говорили на французском.
- Нет, Эммануэль, - это голос Шарля. Но почему он называет Бенито Эммануэлем? - Здесь не лучшее место.
- Все равно придется ждать, - ворчливо ответил толстяк. - Он приедет со дня на день.
Лючия замерла: кто приедет? Дядя Лоренцо, чтобы заплатить им выкуп, или они ждут третьего сообщника? К ее огорчению, бандиты прекратили говорить на эту тему и начали болтать о всяких пустяках, обсуждая достоинства вина и рассказывая сальные анекдоты. Потом они принялись считать расходы.
Девушка вылезла из шкафа и достала из саквояжа корзиночку с принадлежностями для рукоделия: стакан заберут, а слушать, о чем говорят Шарль и Бенито-Эммануэль все равно нужно. Выбрав толстый короткий крючок для вязания, она вернулась в шкаф и осторожно поддела одну из досок задней стенки. Старое дерево недовольно скрипнуло, но поддалось и вышло из расшатанных пазов. Теперь появилась возможность приложить ухо прямо к перегородке, что Лючия и сделала.
Слышимость оказалась не хуже, чем со стаканом: бандиты играли в карты и ссорились, обвиняя друг друга в шулерстве. Ничего интересного более услышать не удалось, и пленница выбралась из шкафа. Помолившись перед распятием, она не раздеваясь легла в постель и долго ворочалась с боку на бок, пока не заснула...
Пробудилась Лючия с первыми лучами солнца - в монастырском пансионе сестры-наставницы не давали долго нежиться в постелях, считая эту привычку крайне вредной. Выглянув в окно, пленница увидела пожилого мужчину, подметавшего двор, но сколько она ни стучала по стеклу и сколько ни ждала, пока он поднимет голову, чтобы подать ему знак, он не услышал и ни разу не посмотрел наверх. То ли мужчина был глухой, то ли получил приказ ни под каким видом не смотреть на окна. Умывшись, девушка помолилась и стала ждать.
Завтрак принес Шарль. За ним шел Бенито-Эммануэль с кувшином воды и свежим полотенцем. Выглядели бандиты сонными и помятыми - видно, вчера переусердствовали со спиртным, обмывая удачное похищение пансионерки. У толстяка резче обозначились мешки под глазами и даже, казалось, сильнее проглядывала седина в волосах. Рыбоглазый Шарль часто облизывал пересохшие губы и мрачно щурился. Они забрали поднос с грязной посудой, сменили кувшин в умывальнике и молча удалились.
Наскоро съев завтрак, Лючия залезла в шкаф, однако сегодня бандиты не отличались болтливостью: они мучились с похмелья.
Обед принес толстяк, он же подал ужин и неласково буркнул несколько слов - все те же угрозы и предупреждения. Вечером они с Шарлем опять нализались. Лючия решила, что это ей на руку, однако в последующие дни похитители ограничивались стаканом легкого вина за обедом и ужином и больше не ныряли на дно бутылки. К огорчению пленницы, они почти не разговаривали: курили, спали, играли в карты и по очереди куда-то исчезали
на два-три часа.
Так прошло несколько дней. Девушка исправно несла дежурство в шкафу, и, наконец, ей повезло. После завтрака раздался стук колес - кто-то приехал. Пленница выглянула в окно, но никого не увидела. Тогда она поспешила к своей «слуховой трубе».
Громко хлопнула дверь, и Бенито-Эммануэль сказал на французском:
- Ха! Мирадор! Наконец-то! Признаться, мы уже заждались!
- Как дела? - вместо приветствия осведомился невидимый Мирадор. Голос у него был ровный, невыразительный.
- Птичка там, - ответил Шарль. Наверное, при этом он показал на стену, за которой подслушивала пленница.
- Отлично, - скупо похвалил Мирадор.
- Отлично? - возмутился Бенито-Эммануэль. - Мы совершили почти невозможное, а ты... Деньги привез?
- Другие совершают еще более невозможное, - невозмутимо ответил Мирадор. - Деньги получите. Вот они, а это адрес другого убежища. Переедете туда и будете ждать меня.
- Опять ждать, - проворчал Шарль. - Кстати, кто это с тобой?
- За ожидание тебе хорошо платят, - возразил Мирадор. - А это Титто, он будет помогать вам. Тебе, Шарль, советую с ним не ссориться. Ты понял?
- Перестань, - вмешался толстяк. - Мы прекрасно поладим. Лучше скажи, ты надолго уезжаешь? И, если не секрет, куда?
- В Геную. Надеюсь, теперь не надолго. Переезжайте завтра. Что Лоренцо?
- Мечется, - хихикнул Шарль, и сердце Лючии болезненно сжалось: дядя ищет ее! Значит, ему уже все еизвестно, и он непременно поможет.
- Не смейся - осадил бандита Мирадор. - Если он узнает, я не дам за ваши головы и ломаного гроша.
Бандиты перешли в другую комнату, и девушка выбралась из шкафа: больше ничего услышать не удастся, пока они не вернутся.
Вскоре она увидела Титто - он пришел вместе с Шарлем и толстяком, когда принесли обед. Судя по внешности, он был итальянец-южанин: смуглый, чернобородый с глазами-маслинами, сверкавшими, как у дикого зверя. Или так показалось измученной пленнице? Загадочный Мирадор, по всей вероятности, уже уехал. Однако стука колес кареты девушка не слышала. Южанин поставил на стол поднос с обедом, а Бенито-Эммануэль картинно заложил пальцы за отворот щегольского жилета и предупредил:
- Вечером мы переезжаем. Ведите себя благоразумно.
Лючия согласно кивнула и еще раз отметила, что толстяк говорит на итальянском чисто и правильно, а в речи Шарля чувствовался заметный французский акцент. Титто молча и с любопытством разглядывал пленницу. Одет он был в дешевый костюм, какие обычно носят горожане, однако его руки с набухшими венами, широкими ладонями и толстыми мозолистыми пальцами выдавали в нем крестьянина или рыбака.
Часа через три после обеда вновь появились толстяк и Титто с темным плащом в руках. Плащ накинули на девушку и низко опустили капюшон. Во дворе уже стояла все та же карета. Южанин взобрался на козлы, Шарль уселся рядом с Лючией, а толстяк устроился напротив. Щелкнул бич, и колеса затарахтели по мостовой. Шторки опять опустили, и пансионерка не видела, куда они едут.
Дорога заняла несколько часов. Пленница даже успела немного вздремнуть. Когда она вышла из экипажа, уже царила ночь. Шарль и Титто подхватили Лючию под руки и быстро втащили в дом, даже не дав ей осмотреться. Здание оказалось выше прежнего - по широкой лестнице с крутыми ступенями пришлось подниматься на третий этаж. Зато комната мало отличалась от прежней: распятие на стене, кровать, стол, стул, умывальник, но вместо шкафа - пузатый комод.
Лючия едва успела умыться, как принесли ужин и заперли дверь до утра. Поев, она подошла к окну. К ее удивлению, рама оказалась не забитой. Она распахнула ее и выглянула - внизу простирался грязный пустырь и не было видно ни одного огонька. До земли не меньше пяти саженей, но под окном тянулся узкий карниз а рядом свисали толстые плети дикого винограда...
Глава 9
На заре устроили привал. Быстро поставили палатки и разожгли костры. Несколько бедуинов отправились на разведку. Вскоре они вернулись и сообщили, что встретили людей из дружественного племени, - пастухи видели караван Мирта.
- Они опережают нас почти на сутки, - преданно глядя на капитана, сказал Абу. - И у них хороший проводник. Я не знаю, кто их ведет, но они выбирают самый удобный и короткий путь. Рыжебородый идет к морю.
Федор Андреевич поразился совпадению: в Индии Мирт тоже стремился к морю. Значит, он опять хочет сесть на корабль? И куда поплывет, в какие страны? Где и кто ждет его с драгоценным пленником?
После короткого отдыха вновь отправились в путь - удушающая жара не пугала детей песков и раскаленных ветров. Поднимая облака тонкой, как пудра, всепроникающей пыли, верблюды бежали тряской рысцой. Вокруг стояло знойное марево, горячий воздух, словно занавес из прозрачной кисеи, колыхался над барханами, и временами казалось, словно это сама пустыня темно колышется в медленном и страшном танце под слышимую только ей протяжную, тоскливую музыку.
Понукать кочевников двигаться быстрее не было нужды - они шли по следу каравана Мирта с неутомимой целеустремленностью голодной волчьей стаи, почуявшей добычу. Видно, не зря их вождь хотел получить голову человека с рыжей бородой. Кутергин, по своей природе не отличавшийся ни злобным характером, ни кровожадностью или мстительностью, и то поймал себя на мысли, что не отказался бы увидеть голову Желтого человека в кожаном мешке, притороченном к седлу дромадера: когда такие, как Мирт, исчезают с лица земли, становится легче дышать.
Устав шарить глазами по горизонту, Федор Андреевич решил поглядеть, какой подарок дал ему на прощание вождь диких воинов. Похоже, он сунул ему в руку огрызок веревки? Да, так и есть, подарок оказался куском толстой, сплетенной из скрученной коричневой и белой шерсти веревки, примерно в половину аршина длиной. В середине завязан хитрый узел, а на концах болтались косички с вплетенными в них разноцветными бусинками: красными, черными, желтыми, голубыми. Узелковое письмо, как у индейцев Центральной Америки, или своеобразный талисман, служащий верительной грамотой и охраняющий жизнь чужестранца? Надо ли его показывать вождям любых племен или только родственных бедуинам, сопровождавшим русского? Предъявляется эта веревка всегда или в особых случаях? Кто ответит? Абу? Но можно ли его посвящать в такие вещи? Масса вопросов и нет ни одного ответа.
Иногда капитан ловил себя на том, что уже соскучился по тихой, размеренной жизни, раньше представлявшейся ему рутиной, - дежурства, занятия, офицерское собрание, изредка вист «по маленькой» в знакомом кругу, так горячо любимая им опера, визиты родственников, свидания с дамами, балы, соревнования в манеже. С каким вожделением он ждал всего этого, возвращаясь с Кавказа! А по прошествии года или двух снова начал поругивать «дремотность существования» и мечтать о новых приключениях. Вот и домечтался: дома его уже и отпеть могли! Кто же сможет предположить, куда занесло русского офицера?
Ближе к ночи устроили еще один привал. Ездить на верблюде оказалось труднее, чем на лошади, и Федор Андреевич с удовольствием растянулся во весь рост, чувствуя, как ноют ноги и ломит спину. Даже на слоне легче: правда, он проспал большую часть пути, выпив поднесенную Али-Резой чашу со снотворным. В отличие от русского, бедуины остановились лишь для того, чтобы утолить голод и дать немного отдохнуть дромадерам.
Еще до полуночи отряд опять шел по пескам, оставляя позади версту за верстой. Кутергин впал в странное отупение от бесконечной качки в непривычном седле и однообразия пейзажа. Вывести его из этого состояния могла лишь встреча с караваном Мирта, но тот как сквозь землю провалился. Вернее, будто растворился в мареве пустыни. Ночь сменил день, снова наступила ночь Встречали пастухов и отряды других кочевников, все они слышали о прошедшем недавно караване, или даже видели его. Абу клялся Пророком, что не сбились со следа, но...
Последний привал сделали в окрестностях похожего на Суэц городка Порт-Саид, раскинувшегося на берегу моря - уже Средиземного! Бедуины разбили палатки, сняли с дромадеров седла и отправили Абу в город на разведку. Федору Андреевичу объяснили: если рыжебородый и его пленник в городе, то кочевники отправятся туда за головой Мирта пешими - надо лишь узнать, где он находится. А если его там нет, они готовы продолжать путь по пескам.
Абу вернулся быстро. Он присел на корточки перед капитаном и виновато опустил глаза:
- Мы опоздали. Его ждал корабль.
Внутри у Кутергина все словно оборвалось. Он тяжело сел и провел рукой по лбу, словно желая собрать в горсть разбегавшиеся мысли.
- Куда они уплыли?
- Не знаю. - Абу пожал плечами. - Вода не хранит следов.
- Что теперь делать? - Федор Андреевич задал вопрос вслух, но обратил его к себе.
Однако ответил проводник:
- Неподалеку лагерь шейха Фасида. Он ждет тебя. Пойдем, я провожу.
Русский поднялся и поплелся следом за Абу - утопающий цепляется и за соломинку. Чем может помочь шейх другого кочевого племени? Заглянет в магический кристалл и скажет, куда пошел корабль с Миртом и его пленником? И даст чужеземцу еще более быстроходный корабль, чтобы догнать уплывших? Однако не стоит заранее отвергать любую помощь: вдруг придется добираться до ближайшего русского посольства?
Фасид был пожилым, горбоносым, седобородым и очень разговорчивым. Увидев поданную Кутергиным веревку, он четверть часа приветствовал гостя, находя все новые и новые цветистые выражения, а потом предложил разделить с ним обед. Капитан согласился: все равно торопиться более не имело никакого смысла.
Неожиданно в шатре появился смуглый поджарый человек с черными усами и бритым подбородком Он сел напротив русского и окинул его изучающим взглядом.
- Сулейман, - показал на него пальцем шейх. - Благодарение Аллаху, его нашли в порту.
- Корабль французский, «Благословение», - без лишних предисловий сообщил Сулейман. - Я знаю его капитана, он из Марселя. Сейчас пошел в Италию. Те, кто интересует тебя, на его борту.
- Откуда ты знаешь? - недоверчиво поднял бровь Кутергин. Ведь он еще ни словом не обмолвился о своих делах! Шейх сделал вид, что ничего не слышал, а Сулейман только улыбнулся:
- Мы можем пойти за ними.
- И догнать? - с иронией добавил русский.
- Мои предки были пиратами, - буднично сказал Сулейман. - Шейх Фасид просил помочь тебе, а лучше меня никто не знает морских дорог Средиземноморья и всех портов. Мой корабль готов поднять якорь...
***
Просьба сестры-наставницы, заменявшей в монастырском пансионе классную даму, собрать вещи и спуститься в приемную вызвала у Лючии чувство смутной тревоги: что могло случиться, неужели приехал дядя? Но почему так рано - еще целый месяц ждать дня, когда выпускниц пансиона навсегда распустят по домам, передав с рук на руки приехавшим за ними родственникам. В монастыре царили строгие порядки, и сестры никогда не отступали от раз и навсегда установленных правил. Девушкам не разрешалось проводить каникулы дома и только по распоряжению настоятельницы, да и то в особых случаях, их могли отпустить к родным на несколько дней. Однако лучше бы таких случаев не было вовсе: отпускали, когда кто-то тяжело болел или умирал. Мужчины в монастырь тоже не допускались, впрочем, как и женщины-мирянки. Свидания с родственниками происходили нечасто и только в специально предназначенных для этого помещениях-кельях.
- За вами приехали, - подтверждая дурные предчувствия девушки, бесстрастно сообщила монахиня. - Поторопитесь.
Какие вещи у пансионерки в монастыре? Сестры, посвятившие себя Богу, не поощряли стремления к мирским соблазнам, и Лючия. как и остальные, ходила в простом белье, строгом темном платье с глухим воротником, нитяных чулках и сандалиях. Голову полагалось покрывать косынкой. Любые украшения и косметика категорически запрещались. Монахини давали хорошее образование, учили петь, вышивать, играть на музыкальных инструментах, воспитывать детей, обучали иностранным языкам, но мирские книги изгонялись, а замеченные в чтении романов, неведомым путем проникавших через монастырские стены, рисковали сесть на неделю на хлеб и воду. Зато физические упражнения на свежем воздухе всячески поощрялись - считалось, что они укрепляли здоровье и нравственность. В любое время года спальни не отапливались, а при наступлении холодов разрешалось носить поверх шерстяного платья длинную накидку, похожую на плащ.
- Когда закончите пансион, делайте что заблагорассудится, - любила повторять настоятельница. - Но пока вы здесь, извольте подчиняться уставу!
Поэтому - какие веши? Конечно, молитвенник, незатейливые подарки подруг, запасная смена белья - стирали и чинили его послушницы монастыря, - письма родных, перевязанные ленточкой, тетради, принадлежности для рукоделия...
- Поскорее возвращайтесь. - Мать-настоятельница благословила Лючию и вздохнула. - Сохрани вас Пресвятая Дева!
В приемной девушку ждал полный господин лет сорока с длинными вьющимися волосами. Заложив руки за спину, он нетерпеливо прохаживался из угла в угол, искоса поглядывая на сидевшую у дверей пожилую монахиню. Лючия, ожидавшая увидеть дядю или кузена, в растерянности остановилась на пороге, держа в руке маленький кожаный саквояж.
- Я Бенито Парьетти, новый поверенный в делах вашего дяди в Парме, - подойдя к ней, отрекомендовался незнакомый господин. - Синьор Лоренцо тяжело болен. Ваш брат неотлучно находится при нем, и поэтому мне поручено доставить вас домой.
- Все так серьезно? - Девушка отдала ему сакпояж и заторопилась к выходу.
- Да, синьорина. - Бенито промокнул припухшие глаза платком. - Даже отец Франциск приехал.
Не давая Лючии опомниться от свалившихся на нее ужасных новостей, Парьетти подхватил девушку под руку и вывел из приемной. У ворот монастыря ожидала закрытая карета. Бенито распахнул дверцу и галантно подсадил Лючию. Внутри сидел еще один мужчина - поджарый, смуглый, лет тридцати пяти, с какими-то сонными, холодными, как у рыбы, глазами.
- Шарль. Мой секретарь, - представил его Парьетти. Он устроил пансионерку рядом с Шарлем и велел трогать. Занятая своими мыслями девушка молчала, глядя в окно. Когда миновали перекресток, где следовало свернуть на юг, она недоумевающе спросила:
- Синьор Бенито! Кажется, ваш кучер плохо знает дорогу? Прикажите ему вернуться!
- Напротив, милочка, - усмехнулся «поверенный в делах». - Кучер знает дорогу преотлично. А вы сидите тихо!
- Что все это значит? - Сердце Лючии сжалось в предчувствии непоправимой беды.
- Делай, что тебе велели, - хрипло пробурчал Шарль и неожиданно приставил к ее горлу стилет.
Девушка сжалась в комок от страха, но все же нашла в себе силы медленно поднять руку и спокойно отвести в сторону смертоносное стальное жало.
- Вам придется иметь дело с моим дядей! Если это дурная шутка, синьоры, я готова забыть о ней, но...
- Это не шутка, - не стесняясь ее присутствия, Бенито закурил сигару.
И это сказало Лючии больше любых слов: ни один из служащих синьора Лоренцо никогда не позволил бы себе подобного.
- Да. - «Поверенный» задул спичку и выбросил ее в приоткрытое окно. - Будьте благоразумны, и тогда с вами ничего не случится, милая крошка.
Он окинул сальным взглядом ладную фигурку девушки и пристально поглядел в ее большие зеленовато-карие глаза, словно стремясь загипнотизировать. Лючии сделалось не по себе.
- Вы еще не знаете, на какие вещи способен Шарль. - Толстяк ухмыльнулся. - Скажу по секрету: мой друг давно мечтает поближе познакомиться с хорошенькой девственницей.
Он захохотал и начал обмахиваться шляпой, как веером. Девушка почувствовала, как ее щеки залила краска гнева и стыда, но разве остановит Бенито крепкая пощечина? Пришлось до крови закусить губу и проглотить оскорбление. Сейчас, как никогда, нужно сохранить спокойствие: не может быть, чтобы синьор Лоренцо не пришел ей на помощь в самое ближайшее время. Надо подумать и о том, как дать ему знать о себе и похитителях - в дурных намерениях незнакомцев сомнений не оставалось. Наверное, лучше всего прикинуться испуганной и покорной, дабы усыпить их бдительность. Самой справиться с двумя мужчинами ей вряд ли удастся.
Она покосилась на Шарля. Тот поигрывал стилетом, вертя его между сильными пальцами. Его рыбьи глаза неотрывно следили за каждым движением девушки.
- Куда вы меня везете? - решилась спросить Лючия.
- Узнаете, - буркнул Бенито, опуская на окна темные шторки...
Ехали несколько часов, часто меняя направление, и, когда карета остановилась, Лючия уже не представляла, где находится, - в Модене, Парме, Эмилии или Кремоне? Она увидела двухэтажный дом - довольно ветхий, с облупившейся штукатуркой и щербатыми ступенями крыльца. Пленницу заставили войти в него, подняться по лестнице и распахнули перед ней дверь комнаты с единственным окном, выходившим во двор. Через мутные стекла, виднелась лишь глухая стена соседнего здания.
Бенито открыл саквояж Лючии, небрежно переворошил вещи, заставив ее вновь задыхаться от гнева, когда он с пренебрежительной миной мял толстыми пальцами белье и отпускал ядовитые замечания, что у такого важного и богатого синьора не нашлось денег, дабы одеть племянницу поприличнее. Шарль, не теряя времени, принес поднос: тарелка похлебки, стакан разведенного водой вина, вареная рыба, несколько помидоров и кусок хлеба.
- Ешь и не вздумай высовывать нос в окно или в дверь, - пригрозил толстяк. - Горшок под кроватью, умывальник за дверью.
Мужчины вышли, в замке щелкнул ключ, и девушка осталась одна. Она присела к столу, быстро прочла молитву и набросилась на еду: отказываться от пищи глупо, нужно сохранить силы. Единственное, к чему она не притронулась, было вино.
Изысканностью обстановки комната не отличалась - простая кровать, стол, стул, пустой платяной шкаф, умывальник. На голой стене потемневшее деревянное распятие. Решетки на окнах нет, но рама забита гвоздями. Да и куда прыгать, во двор? Подушка, одеяло и простыни на кровати не новые, зато чистые. Лючия села на краешек стула и сложила руки на коленях - она попалась, как глупая птичка, прилетевшая на звук манка птицелова, заранее приготовившего западню. Что эти люди собираются с ней делать? Судя по всему, они готовы претворить угрозы в жизнь: в свои неполные двадцать лет девушка успела кое-что повидать, кроме монастырского пансиона, и не на шутку перепугалась, увидев стилет в руке Шарля.
В комнате стояла гробовая тишина, словно Лючию закрыли в склепе. Ни шорохов, ни стука, не бьется муха о стекло, не доносятся никакие звуки с улицы. Поэтому, услышав неясные голоса, девушка испуганно подняла голову: уж не померещилось ли? Вдруг это первые признаки приближающегося безумия? Настороженно прислушавшись, она облегченно вздохнула - ей не почудилось! Говорили двое мужчин, скорее всего похитители, устроившиеся в соседней комнате. Наверное, перегородки в старом доме тонкие, а Бенито и Шарль возбуждены и поэтому почти кричат.
Заинтересовавшись, она начала искать, откуда доносятся их голоса. Печи или камина в комнате не было, поэтому мысль о дымоходе она отбросила сразу. Неужели через пол? Лючия легла и прижалась ухом к доскам. Нет, ничего не слышно. Вернее, слышно, но ничуть не лучше. Тогда стены? Или, может быть, дверь? Но и там ее ждала неудача. Наконец, она догадалась открыть дверцы шкафа и голоса сразу стали явственней.
Тогда она вылила вино в умывальник, забралась в шкаф и приложила стакан к его задней стенке. Слышно стало великолепно. Шарль и Бенито говорили на французском.
- Нет, Эммануэль, - это голос Шарля. Но почему он называет Бенито Эммануэлем? - Здесь не лучшее место.
- Все равно придется ждать, - ворчливо ответил толстяк. - Он приедет со дня на день.
Лючия замерла: кто приедет? Дядя Лоренцо, чтобы заплатить им выкуп, или они ждут третьего сообщника? К ее огорчению, бандиты прекратили говорить на эту тему и начали болтать о всяких пустяках, обсуждая достоинства вина и рассказывая сальные анекдоты. Потом они принялись считать расходы.
Девушка вылезла из шкафа и достала из саквояжа корзиночку с принадлежностями для рукоделия: стакан заберут, а слушать, о чем говорят Шарль и Бенито-Эммануэль все равно нужно. Выбрав толстый короткий крючок для вязания, она вернулась в шкаф и осторожно поддела одну из досок задней стенки. Старое дерево недовольно скрипнуло, но поддалось и вышло из расшатанных пазов. Теперь появилась возможность приложить ухо прямо к перегородке, что Лючия и сделала.
Слышимость оказалась не хуже, чем со стаканом: бандиты играли в карты и ссорились, обвиняя друг друга в шулерстве. Ничего интересного более услышать не удалось, и пленница выбралась из шкафа. Помолившись перед распятием, она не раздеваясь легла в постель и долго ворочалась с боку на бок, пока не заснула...
Пробудилась Лючия с первыми лучами солнца - в монастырском пансионе сестры-наставницы не давали долго нежиться в постелях, считая эту привычку крайне вредной. Выглянув в окно, пленница увидела пожилого мужчину, подметавшего двор, но сколько она ни стучала по стеклу и сколько ни ждала, пока он поднимет голову, чтобы подать ему знак, он не услышал и ни разу не посмотрел наверх. То ли мужчина был глухой, то ли получил приказ ни под каким видом не смотреть на окна. Умывшись, девушка помолилась и стала ждать.
Завтрак принес Шарль. За ним шел Бенито-Эммануэль с кувшином воды и свежим полотенцем. Выглядели бандиты сонными и помятыми - видно, вчера переусердствовали со спиртным, обмывая удачное похищение пансионерки. У толстяка резче обозначились мешки под глазами и даже, казалось, сильнее проглядывала седина в волосах. Рыбоглазый Шарль часто облизывал пересохшие губы и мрачно щурился. Они забрали поднос с грязной посудой, сменили кувшин в умывальнике и молча удалились.
Наскоро съев завтрак, Лючия залезла в шкаф, однако сегодня бандиты не отличались болтливостью: они мучились с похмелья.
Обед принес толстяк, он же подал ужин и неласково буркнул несколько слов - все те же угрозы и предупреждения. Вечером они с Шарлем опять нализались. Лючия решила, что это ей на руку, однако в последующие дни похитители ограничивались стаканом легкого вина за обедом и ужином и больше не ныряли на дно бутылки. К огорчению пленницы, они почти не разговаривали: курили, спали, играли в карты и по очереди куда-то исчезали
на два-три часа.
Так прошло несколько дней. Девушка исправно несла дежурство в шкафу, и, наконец, ей повезло. После завтрака раздался стук колес - кто-то приехал. Пленница выглянула в окно, но никого не увидела. Тогда она поспешила к своей «слуховой трубе».
Громко хлопнула дверь, и Бенито-Эммануэль сказал на французском:
- Ха! Мирадор! Наконец-то! Признаться, мы уже заждались!
- Как дела? - вместо приветствия осведомился невидимый Мирадор. Голос у него был ровный, невыразительный.
- Птичка там, - ответил Шарль. Наверное, при этом он показал на стену, за которой подслушивала пленница.
- Отлично, - скупо похвалил Мирадор.
- Отлично? - возмутился Бенито-Эммануэль. - Мы совершили почти невозможное, а ты... Деньги привез?
- Другие совершают еще более невозможное, - невозмутимо ответил Мирадор. - Деньги получите. Вот они, а это адрес другого убежища. Переедете туда и будете ждать меня.
- Опять ждать, - проворчал Шарль. - Кстати, кто это с тобой?
- За ожидание тебе хорошо платят, - возразил Мирадор. - А это Титто, он будет помогать вам. Тебе, Шарль, советую с ним не ссориться. Ты понял?
- Перестань, - вмешался толстяк. - Мы прекрасно поладим. Лучше скажи, ты надолго уезжаешь? И, если не секрет, куда?
- В Геную. Надеюсь, теперь не надолго. Переезжайте завтра. Что Лоренцо?
- Мечется, - хихикнул Шарль, и сердце Лючии болезненно сжалось: дядя ищет ее! Значит, ему уже все еизвестно, и он непременно поможет.
- Не смейся - осадил бандита Мирадор. - Если он узнает, я не дам за ваши головы и ломаного гроша.
Бандиты перешли в другую комнату, и девушка выбралась из шкафа: больше ничего услышать не удастся, пока они не вернутся.
Вскоре она увидела Титто - он пришел вместе с Шарлем и толстяком, когда принесли обед. Судя по внешности, он был итальянец-южанин: смуглый, чернобородый с глазами-маслинами, сверкавшими, как у дикого зверя. Или так показалось измученной пленнице? Загадочный Мирадор, по всей вероятности, уже уехал. Однако стука колес кареты девушка не слышала. Южанин поставил на стол поднос с обедом, а Бенито-Эммануэль картинно заложил пальцы за отворот щегольского жилета и предупредил:
- Вечером мы переезжаем. Ведите себя благоразумно.
Лючия согласно кивнула и еще раз отметила, что толстяк говорит на итальянском чисто и правильно, а в речи Шарля чувствовался заметный французский акцент. Титто молча и с любопытством разглядывал пленницу. Одет он был в дешевый костюм, какие обычно носят горожане, однако его руки с набухшими венами, широкими ладонями и толстыми мозолистыми пальцами выдавали в нем крестьянина или рыбака.
Часа через три после обеда вновь появились толстяк и Титто с темным плащом в руках. Плащ накинули на девушку и низко опустили капюшон. Во дворе уже стояла все та же карета. Южанин взобрался на козлы, Шарль уселся рядом с Лючией, а толстяк устроился напротив. Щелкнул бич, и колеса затарахтели по мостовой. Шторки опять опустили, и пансионерка не видела, куда они едут.
Дорога заняла несколько часов. Пленница даже успела немного вздремнуть. Когда она вышла из экипажа, уже царила ночь. Шарль и Титто подхватили Лючию под руки и быстро втащили в дом, даже не дав ей осмотреться. Здание оказалось выше прежнего - по широкой лестнице с крутыми ступенями пришлось подниматься на третий этаж. Зато комната мало отличалась от прежней: распятие на стене, кровать, стол, стул, умывальник, но вместо шкафа - пузатый комод.
Лючия едва успела умыться, как принесли ужин и заперли дверь до утра. Поев, она подошла к окну. К ее удивлению, рама оказалась не забитой. Она распахнула ее и выглянула - внизу простирался грязный пустырь и не было видно ни одного огонька. До земли не меньше пяти саженей, но под окном тянулся узкий карниз а рядом свисали толстые плети дикого винограда...
Глава 9
Мансур-Халим переносил плен стойко: он не жаловался, не унижался до просьб, стиснув зубы, терпел дорожные тяготы и молчал. Молчал, когда его уговаривали, молчал, когда грозили, молчал в ответ на лесть и щедрые посулы. Слепой старик не мог видеть, куда его везут, и ориентировался лишь по слуху и собственным ощущениям. Кроме того, владея многими языками, он жадно прислушивался к разговорам караульных и ловил обрывки фраз. Так он узнал, что его сыну и русскому офицеру удалось бежать. Желтый человек пытался поймать смельчаков, однако судьба встала на сторону отважных молодых людей, рискнувших бросить вызов опасностям горных троп и жестокости разбойников. Позже Мирт не раз старался убедить шейха, что беглецов изловили и лишили жизни, но старик только иронически усмехался: если бы Али-Реза и русский действительно погибли, Мирт непременно сделал бы все, чтобы со злорадным смешком подкатить их головы к ногам Мансур-Халима. Кончики пальцев заменяли слепцу глаза, так пусть он ощупает закостенелые черты дорогих ему людей! Даже если беглецы свалились в бездонную пропасть, Мирт все равно приказал бы достать их тела и отрубить головы. Но он не мог запретить своим людям болтать, а у слепых очень тонкий слух.
Впрочем, пожаловаться на дурное обращение шейх не мог. Его хорошо кормили, устраивали на отдых в отдельной просторной палатке, не связывали, во время долгих и опасных переходов по горам охраняли и берегли, как особу царской крови. Ни разу никто не поднял на него руку, и даже жестокий Мирт ограничивался лишь словесными угрозами, когда строптивый пленник вдруг начинал проявлять характер и отказывался ехать дальше или принимать пишу. Убедившись в бесплодности уговоров, шейха сажали в седло насильно и поддерживали с обеих сторон, а кормили, крепко держа за руки и осторожно разжимая челюсти. Правда, однажды, испробовав подобное, Мансур-Халим больше открыто не бунтовал, поняв и признав всю бессмысленность протеста старого слепца против грубой, животной силы.
Впрочем, пожаловаться на дурное обращение шейх не мог. Его хорошо кормили, устраивали на отдых в отдельной просторной палатке, не связывали, во время долгих и опасных переходов по горам охраняли и берегли, как особу царской крови. Ни разу никто не поднял на него руку, и даже жестокий Мирт ограничивался лишь словесными угрозами, когда строптивый пленник вдруг начинал проявлять характер и отказывался ехать дальше или принимать пишу. Убедившись в бесплодности уговоров, шейха сажали в седло насильно и поддерживали с обеих сторон, а кормили, крепко держа за руки и осторожно разжимая челюсти. Правда, однажды, испробовав подобное, Мансур-Халим больше открыто не бунтовал, поняв и признав всю бессмысленность протеста старого слепца против грубой, животной силы.