Вилсон Фрэнсис Пол. Наследники

   Гвоздь вытащил пистолет, вставил обойму. Сейчас по-настоящему быстро покончит с дерьмом.
   Выскочил из кабины, бросился к кузову.
   — Эй, старик, ты чего, мать твою...
   Никого. О6е задние дверцы закрыты. Оглядел в обе стороны переулок, не видно ни души, чтоб их всех разразило.
   Неужто показалось? Не такая уж сильная травка. Он же слышал звук. Видел свет.
   Лучше взглянуть, все ли цело.
   Но как только Гвоздь дотянулся до ручки, правая дверца с силой распахнулась, ударила, начисто сшибла с ног. Он упал на спину, перевернулся, вскочил, выставил перед собой пистолет. Увидел открытую дверцу фургона, а в ней никого.
   И тут услыхал низкий голос:
   — Хо-хо-хо!
   Гвоздь поднял глаза. На крыше фургона торчит толстяк в красном костюме с белой бородой.
   Он снова прогудел «хо-хо-хо», а потом закричал:
   — Так это ты украл игрушки, которые я припас для малышей, больных СПИДом? Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты!
   Ну, старик, ты даешь. Эта задница воображает себя Санта-Клаусом!
   Гвоздь поднял пистолет и влепил ему пулю в сердце.
   Хренов Санта-Клаус слетел назад с крыши фургона, словно кто-нибудь дернул его за поводок на шее.
   Никто безнаказанно не украдет игрушки у Санты?
   Да пошел ты! Я украду долбаные игрушки у кого хочешь, сделаю с ними ко всем чертям, что пожелаю!
   Гвоздь поспешно обежал фургон. Пора проделать в Санте еще одну дырку...
   Там никого не было.
   — Что за чертовщина? — вслух спросил он.
   Что-то красно-белое выскочило из тени за мусорным ящиком, врезало белым кулаком в лицо.
   Гвоздь слышал, что у людей искры из глаз сыплются, но никогда не верил. А теперь поверил. Явственно хрустнул нос, из глаз посыпались те самые искры от взрыва боли. Он качнулся назад, поскользнулся на каблуке на каком-то дерьме в переулке, понял, что падает на спину. Замолотил руками, стараясь сохранить равновесие, и не сумел, со всего маху рухнул. А когда глянул вверх, над ним склонялся Санта.
   — Думаешь остановить Санта-Клауса пулей? Простой пулей? Еще раз подумай, сынок!
   Голос не такой низкий и сильный, как минуту назад, но толстяк по-прежнему держится на ногах. Хотя меньше чем в двух футах от глаз Гвоздя зияет пулевое отверстие в красном костюме. Прямо напротив сердца.
   Черт! Что тут происходит? Старый раздолбай должен быть мертвым, ребята.
   Конечно, если Санта-Клаус не настоящий.
   Да ведь это ж с ума сойти.
   С другой стороны, вот он, стоит в красном костюме! Глаза сверкают между белой бородой и пушистой оторочкой шапки. Кто бы он ни был, черт побери, — может, действительно Санта-Клаус, — жутко бесится. По-настоящему.
   Гвоздь стал было поднимать пистолет, чтоб еще разок выстрелить, но Санта с силой наступил ему на руку.
   — Не трудись больше, сынок! Санта-Клауса не убьешь!
   Гвоздь привстал, потянулся, пытаясь перехватить оружие свободной рукой, а Санта опять врезал правой, чуть не вышиб мозги, грохнув о тротуар затылком.
   Бьет этот самый Санта точно какой-нибудь долбаный мул копытом.
   Гвоздь почувствовал, как пистолет вылетел из руки, услышал, как он скрежещет по асфальту. Потом все расплылось в тумане.
   И в боли.
   Запомнился легкий пинок в живот, после чего он был схвачен за ворот, за пояс и поднят с земли.
   — Я заглядывал в список, — продолжал Санта. — Фактически дважды. Там отмечено, что ты ведешь себя дурно, сынок. Очень гадко!
   И превратил его в нечто вроде тарана.
   Бумс — головой в бампер фургона.
   — Знаешь, что бывает с теми, кто хочет обокрасть Санту? Вот что.
   Бумс — головой в мусорные контейнеры, выстроившиеся в переулке.
   — Если решу сохранить тебе жизнь, всех предупреди: не связывайтесь с Санта-Клаусом!
   Гвоздь крутнулся на месте, вляпался физиономией прямо в кирпичную стену вдоль переулка.
   Испустил слабый смертный стон, сползая по стене, разбитым яйцом вытекая на землю.
   На том дело не кончилось. Далеко. Следующие минут десять Санта возил его по переулку, как половую тряпку, после чего сознание начало покидать Гвоздя.
   Отпущенный, наконец, он свалился на треснувший тротуар истерзанным месивом. Дыхание клокотало и пузырилось в окровавленном рту. Челюсть точно сломана. Ребра — при каждом вдохе вонзается десяток кинжалов. Все? Будем надеяться. Гвоздь начал молиться, чтоб кончилось.
   Просто оставь в живых. Забирай игрушки, проклятый фургон и иди. Пристегни хренова оленя к бамперу и проваливай вместе с Рудольфом^[5]. Только больше, пожалуйста, не бей меня.
   Как только домолился, руки подхватили его под мышки, подняли.
   — Нет, — удалось со стоном выдавить сквозь шатавшиеся зубы, — пожалуйста... больше не надо...
   — Раньше надо было думать, сынок. Обокрав беззащитных больных малышей, ты попал в самый черный список Санта-Клауса.
   — Виноват, — тихо всхлипнул Гвоздь. Совсем слабо, плаксиво.
   — Хорошо. Приятно слышать. К следующему Рождеству учту. Хотя ты осложнил дело, попытавшись убить Санту. Очень дурно. Санта не любит, когда в него стреляют. Просто бесится. До сумасшествия.
   — Ох, нет...
   Что-то грубое, длинное скользнуло по щеке Гвоздя, охваченного настоящей паникой. Веревка! Ой, нет, мать твою. Санта хочет его повесить!
   Нет, похоже, веревка захлестывается под мышками, а не на шее. Полегчало. Отчасти. Все равно, адски больно стягивает переломанные ребра. Потом Гвоздь был поднят, усажен на хлипкий бампер фургона, привязан.
   — Что...
   — Тихо, сынок, — оборвал его Санта, понизив тон, утративший всякую доброжелательность. — Не говори больше ни слова.
   Гвоздь поднял глаза. Все — Санта, переулок, треклятый мир — расплывалось в тумане... кроме глаз Санты. Он всегда думал, что у Санты глаза голубые, а у этого карие, и с содроганием в душе разглядел в них кипучую ярость.
   Санта не просто бесится. По-настоящему чокнутый.
   Гвоздь зажмурился, пока Санта что-то цеплял ему на лоб. К тому времени, как в расшибленных в кашу мозгах промелькнуло, что не надо бы позволять Санте — даже такому психованному человекоубийце — привязывать его к фургону спереди, было уже поздно. Он завертелся, пробуя выпутаться, но веревка примотала тело к решетке крест-накрест за плечи и между ногами. Руки-ноги свободны, а все узлы где-то спрятаны за спиной.
   С холодной тошнотворной уверенностью Гвоздь понял, что никуда не поедет. Во всяком случае, своим ходом.
   Окаменел, слыша, как за спиной, заурчав, ожил старый мотор. Заплакал, когда фургон рванул с места.
   Санта хочет разбить его о стену!
   Нет. Фургон вывернул из переулка на улицу. Дальше кошмарный путь через Нижний Истсайд, люди таращат глаза, тычут пальцами, некоторые даже смеются... Повернув на Четырнадцатую, фургон начал вилять из ряда в ряд, обгонять светофоры, тормозил с визгом в дюймах — в дюймах! — от задних бамперов и крыльев, снова с ревом мчался вперед.
   Все и так плохо, ребята, а когда движение в левых рядах замедлилось, фургон выскочил на встречную полосу и затеял игру в салки с побитым, но отчаянным желтым такси. Гвоздь точно знал, что Санта, мать его, не уступит, и с воплем смертного ужаса в душе догадывался, что таксист тоже. Из-за этого описался. Буквально. Теплая жидкость потекла по левой ноге.
   В последнюю секунду такси с дороги исчезло, фургон вернулся в правый ряд, прибавляя скорость.
   Хоть бы коп какой-нибудь попался! Гвоздю никогда даже в голову не приходило, что ему когда-нибудь захочется видеть копа у себя на хвосте, а сейчас настала такая минута. Ну и где они все? Почему, когда надо, рядом нет ни единого хренова копа?
   Фургон с визгом широко повернул, наверно на Седьмую авеню, хотя точно нельзя сказать, потому что Гвоздь закрыл глаза, проскользнув в волоске от сигналившего автобуса. Потом фургон прыгнул на бровку, распугав прохожих, и замер на тротуаре.
   Мотор заглох. Гвоздь скулил, с ужасом ожидая дальнейших запланированных Сантой действий. Но тот ничего не говорил и не делал. Он извернулся, взглянул в ветровое стекло. Санта исчез.
   Хотя в одиночестве Гвоздь не остался. Собиралась толпа зевак, выстраивалась полукругом вокруг фургона, разглядывая его, тыча пальцами на окровавленное лицо, на мокрые штаны, на что-то налепленное Сантой на лоб. Кто-то расхохотался. Остальные подхватили.
   Гвоздю хотелось умереть.
   Наконец он услышал сирены.

Воскресенье

1

   — Как дела, Гектор?
   Маленький Гектор Лопес взглянул на Алисию с больничной койки. Без улыбки.
   — Хорошо, — сказал он.
   Она перевела его в стационар в пятницу из-за неудержимой рвоты, но со вчерашнего дня организм удерживал жидкость. Выглядит лучше. Хотя все еще лихорадка. Анализ спинной жидкости дал на первый взгляд отрицательный результат, а культура еще не готова. То же самое с мочой и кровью. Алисия надеялась обнаружить простую желудочно-кишечную инфекцию, только сильно тревожилась из-за практического отсутствия у него лимфоцитных клеток. Надо на всякий случай ввести внутривенно гамма-глобулин.
   — Как себя чувствуешь?
   — Тут болит, — пожаловался мальчик, показывая на вытянутую левую руку с введенной в локтевую вену иглой трубки.
   — Как только тебе станет лучше, сразу вытащим.
   — Сегодня? — просиял Гектор.
   — Возможно. Пусть сначала пройдет лихорадка.
   — Ох.
   Алисия обратилась к Джин Соренсон, сестре, сопровождавшей ее сегодня на обходе. Крупной блондинке едва стукнуло двадцать пять, а это уже закаленный ветеран войны со СПИДом.
   — Приходит к нему кто-нибудь? — тихо спросила она.
   Соренсон пожала плечами:
   — Мне об этом ничего не известно. Приемная мать звонила... однажды.
   — Ну хорошо. А кто с Гектором в эту смену играет?
   — Мы еще никого не назначили.
   Алисия сдержала раздражение.
   — Мы, кажется, договаривались, что у всех моих детей в каждую смену будет партнер, — ровным тоном проговорила она.
   — Не успели, доктор Клейтон, — взволнованно объяснила Соренсон. — Тут такая была суета, кроме того, мы подумали, Гектор через пару дней выйдет, поэтому...
   — Я хочу, чтобы у них был товарищ по играм даже на один день. У нас на эту тему был уже разговор, Соренсон.
   — Знаю, — смиренно признала сестра.
   — Но видно, не понимаете. Вам известно, как взрослым тоскливо в больнице, а представьте себе ребенка, прикованного к постели в палате, где чужие люди его раздевают и разувают, колют иглами, диктуют, когда надо есть, когда идти в ванную. Многие дети могут хотя бы рассчитывать, что придет мама, папа, родные, чуть-чуть успокоят. Кроме моих. Им не на кого опереться. У них вместо системы поддержки черная дыра. Можете вообразить?
   Соренсон отрицательно тряхнула головой:
   — Я старалась, да только...
   — Верно. Не можете. Поверьте мне. Это ужасно.
   Алисия понимала. Через несколько недель после поступления в колледж попала в больницу с обезвоживанием после вирусного гастроэнтерита, очень похожего на случай с Гектором. Пролежав всего два дня, чувствовала себя жутко. Ни приятеля, ни близких друзей, никто ее не навещал, никто о ней даже не спрашивал, и будь она проклята, если позвонит домой. Незабываемое ощущение полной беспомощности и одиночества.
   — Поэтому к больным детям в каждую смену приблизительно каждый час обязательно должен кто-нибудь подходить, разговаривать, улыбаться, брать за руку, чтобы они могли на него рассчитывать, просто не чувствовать страшного одиночества. Это почти так же важно, как лекарства, которыми мы их накачиваем.
   — Я все сделаю, — заверила Соренсон.
   — Хорошо. Только делайте не для меня, а для них. — Она отвернулась, погладила колючую голову Гектора: — Эй, парень! Жутко колючий!
   Теперь добилась улыбки.
   — Угу, ежик... — Малыш кашлянул, попытался продолжить и снова закашлялся.
   — Тихонечко, Гектор, — сказала Алисия.
   Усадила его, расстегнула на спине больничный халатик. Прижимая к грудной клетке головку стетоскопа, услышала тихий целлофановый скрип, предвестник пневмонии. Ничего больше, кроме отдельного хрипа.
   Заглянула в больничную карту Гектора. Рентгеновский снимок груди отрицательный. Назначила повторный, плюс посев мокроты, культуры и прочее.
   Взглянула на костлявое тельце. Очень нехороший кашель.

2

   Ох, нет, обмерла Алисия, завернув за угол и видя перед Центром полицейские машины. Что там еще стряслось?
   В одной руке несла из больничного кафетерия пончик и кофе, в другой — пухлую воскресную «Таймс». Остаток воскресного утра обычно проводила в Центре. Дети приходили на процедуры, как в любой другой день, только было спокойнее, чем на неделе, — во-первых, далеко не такое количество телефонных звонков, — можно использовать это время для бумажной работы.
   А еще собиралась сегодня продумать следующий шаг в саге о завещании и о предположительно собственном доме, который ей никто не хочет отдавать.
   И вот...
   Прямо в дверях чуть не столкнулась с копами, белым и чернокожим, которые о чем-то говорили с Реймондом. С Реймондом. Который, конечно, всецело предан Центру, но практически никогда не является по воскресеньям.
   — Ах, Алисия! — воскликнул он. — Вот вы где! Ну не чудо ли?
   — Что за чудо?
   — Разве вам никто ничего не сказал? Игрушки! Игрушки нашли!
   Алисии вдруг захотелось заплакать, обнять полисменов. Она посмотрела на них, Реймонд ее представил.
   — Нашли? Уже? Действительно чудо! — Больше чем чудо, просто фантастика.
   — Можно, пожалуй, сказать, что нашли, — промямлил чернокожий коп, почесывая коротко стриженную голову. На именной карточке значилось «Помас». — Нашли, просто открыв дверцы фургона, стоявшего на тротуаре перед вашим подъездом.
   — Минутку, — не поняла она. — Чуточку отмотаем назад. Какого фургона?
   — Крытого грузовика, — растолковывал Реймонд. — Полного игрушек. По мнению полиции, на нем их и вывезли. Кто-то вчера вечером загнал его на тротуар и оставил.
   — Кто, не догадываетесь? — поинтересовалась Алисия, точно зная ответ.
   Белый коп — Шварц по карточке — усмехнулся:
   — Согласно привязанному к бамперу парню, самолично Санта-Клаус.
   — К чему привязанному?
   Последовал рассказ про парня, которого обнаружили привязанным спереди к полному игрушек фургону. Кто-то «вытряхнул из него потроха», по выражению офицера Помаса, присобачил на лоб резиновые оленьи рога. Рогоносец сознался в краже, поклялся, будто его наказал Санта-Клаус, даже признал, что стрелял в Санта-Клауса, утверждая, что попал ему в самое сердце, да так и не убил.
   — Конечно, разве Санту убьешь, — с ухмылкой заметил офицер Шварц.
   — Явный наркоман, смахивает на параноика, не знаешь, чему верить, — добавил офицер Помас. — Сейчас отдали его передвижке из Бельвю под наблюдение.
   — Какой передвижке?
   — Ну, знаете, мобильной психиатрической бригаде. Рано или поздно услышим истинную историю.
   — И надеюсь, посадите.
   — Разумеется, — подтвердил Помас. — Без вопросов. Хотя ему уже хуже, чем в камере, — усмехнулся он. — Гораздо хуже.
   — Угу, — подтвердил офицер Шварц. — Кто-то над ним по-настоящему хорошо поработал, прежде чем сюда подкинуть. Парень чуть ли не с радостью пошел под арест.
   После их ухода Алисия с Реймондом отправились в подсобку осматривать подарки. Кроме слегка помятой бумаги, нескольких прорванных углов, почти все в том же состоянии, что и до кражи. Она велела Реймонду найти слесаря — плевать на воскресенье, — чтобы намертво заблокировал дверь, пусть даже на засов.
   Потом ушла к себе в кабинет, прихлебывая уже чуть теплый кофе, размышляя о неприметном мужчине по имени Джек — «просто Джек» — Нидермейер.
   В пятницу днем он сказал: «Посмотрим, что можно сделать». Через тридцать шесть часов подарки вернулись, вор в тюрьме.
   Тот, кто на такое способен, возможно, решит для нее и другую проблему.
   Алисия отыскала в директории компьютера номер и принялась набирать.

3

   Джек с усмешкой потянулся к телефону. Только одна персона могла позвонить нынче утром, поэтому он взял трубку, не дожидаясь автоответчика.
   — Джек, ты просто великолепен! — воскликнула Джиа. — Поистине великолепен.
   — По-моему, ты выглядишь тоже неплохо.
   — Нет, серьезно. Мне звонила сейчас доктор Клейтон, говорит, игрушки нашлись.
   — Правда? Видно, на поиски бросили лучшие силы Нью-Йорка. Как только взялись за дело...
   — Ну ладно, — хмыкнула она, в тоне так и слышалась дьявольская усмешка. — А ты тут вообще ни при чем.
   — Абсолютно. Раз ты не одобряешь, воздерживаюсь.
   — Хорошо. Так держать. Доктор Клейтон говорит, насколько ей известно, вернулись все до единой игрушки, вор сидит в камере. Не знаю, как это тебе удалось...
   — Отправил Санте сообщение по электронной почте, дальше его забота.
   — Ну, может быть, Санта займется еще кое-чем. Доктор Клейтон спрашивала у меня твой номер.
   Джек замер.
   — Ты дала?
   — Ничего не дала. Говорю, на память не знаю, найду — перезвоню.
   Джек расслабился:
   — Молодец, Джиа. Прекрасный ответ. Не догадываешься, чего ей нужно?
   — Какое-то личное дело. Она подробно не рассказывает, а я не расспрашиваю.
   — Ладно. Записывай. — Он отбарабанил номер с Десятой авеню. — Скажи, пусть оставит сообщение на платном автоответчике. Объясни, что сама по нему со мной связываешься.
   — Хорошо. Планы на сегодня не изменились?
   — Нет, конечно. В Вестчестере, да?
   — Не-е-ет, — протянула она. — Лучше к Шварцу.
   — Потом обсудим. Встречаемся в полдень.

4

   — О господи! — охнула Джиа. — Это еще что такое?
   — Всего лишь небольшой синячок.
   Джек взглянул на крупное багровое пятно на левой груди. Проклятье. Надеялся, что она не заметит, а тут, занимаясь любовью в дневном теплом свете, совсем позабыл.
   После обеда забросили Вики в художественную школу. Она проводила почти все воскресные дни, обучаясь основам рисунка, живописи и скульптуры, унаследовав склонность, по мнению Джека, от матери-художницы. Вики любит школу, а он наслаждается возможностью проводить воскресенья наедине с Джиа.
   Отделавшись от Вики, обычно немедленно мчались к нему на квартиру. Часто не сделав даже десяти шагов от дверей, срывали друг с друга одежду, сваливались на любую горизонтальную плоскость. Впрочем, сегодня дошли до кровати.
   Он до подбородка натянул простыню, она ее сдернула.
   — Я не сказала бы, что «небольшой». — Палец Джиа принялся обводить синяк. — Больно?
   — Нет.
   Палец надавил, Джек поморщился.
   — И правда, — хмыкнула она. — Ни капельки не больно. Давно заработал?
   — Вчера вечером. — Точней сказать, перед самой полуночью.
   Рассказал, как дурень в него выстрелил, как пуленепробиваемый жилет его спас.
   — Слава богу, что ты его надел! — воскликнула Джиа, не в силах отвести взгляд и палец от синяка. — Почему же тебя ранило в пуленепробиваемом жилете?
   — Видишь ли, пуля жилет не пробьет, только сила удара не гасится. Пулю должно было остановить мое тело.
   Джек до сих пор не знал, для чего нарядился в костюм Санта-Клауса. Раньше прибегал к маскировке только для приманки подозреваемого. Вчерашний живописный спектакль — «хо-хо-хо», борода, красный кафтан — вообще не в его стиле.
   Однако в данном случае... почему-то хотелось вложить в дело особый смысл.
   Глупо, конечно. Опыт показывает: если стараешься вложить особый смысл, а не просто работать, дело порой принимает дурной оборот, соответственно, больше шансов самому пострадать.
   Поэтому он принял меры предосторожности. Как правило, не носил никакого защитного снаряжения, но сделал вчера из него исключение. Можно было бы прыснуть в кабину из газового баллончика, выволочь из дверцы одуревшего парня или сколько угодно парней. А изображая Санту, пришлось выставляться на полное обозрение, хорошо, черт возьми, понимая, что у кого-нибудь непременно окажется пистолет.
   И точно. Парень сделал удачный выстрел, который едва не пробил грудь, свалил его с крыши фургона, вышиб дух. Спасибо, десятикратный жилет остановил пулю.
   Особая благодарность перчаткам с кастетами. Белых кожаных Эйб не сумел раздобыть, предложив взамен белые нитяные перчатки, которые надеваются поверх обычных черных. Кожаная прокладка внутри усиливала удары, позволив поскорее разделаться с гадом.
   Неожиданно Джек отключился. Возможно, от боли, возможно, от мысли, что без жилета погиб бы, возможно, от воспоминания о жертвах гнусного воришки. В любом случае темнота хлынула из угла и накрыла на миг.
   Джиа обняла его одной рукой, притиснулась, прижалась грудью к синяку, ткнулась носом в шею.
   — Когда бросать собираешься? — поинтересовалась она.
   Глубокий вдох причинил острую боль. Видимо, пуля слегка повредила грудную клетку. Не в первый раз и наверняка не в последний.
   — Ох, давай-ка не будем сейчас обсуждать, — тихо попросил он, поглаживая мягкие белокурые волосы.
   — Просто мне жутко представить, что в тебя кто-то стреляет.
   — Не каждый же день. Почти все мои дела улаживаются вручную.
   — Всегда что-нибудь может случиться. Я хочу сказать, ты ведь имеешь дело не с совсем нормальными людьми.
   — Вот тут ты совершенно права.
   Может, если поддакивать, она наконец замолчит.
   — Знаю, я Наладчику Джеку обязана, но...
   — Ты ему абсолютно ничем не обязана.
   — Нет, обязана. Благодаря ему Вики жива. Сумасшедший индус убил Грейс, Нелли и, если бы на твоем месте был кто-то другой, скормил бы тем самым тварям и Вики...
   Джиа содрогнулась, прижалась к нему.
   Он закрыл глаза, вспоминая кошмар... Кусум Бахти явился из Бенгалии, исполняя обет кровной мести семейству Вестфален, уходивший во времена давней вражды. После гибели своих теток Грейс и Нелли Вики осталась единственной представительницей рода Вестфален.
   Стремясь выполнить клятву, Кусум почти добрался до нее.
   — По-моему, старикан Н. Дж. точно в таком же долгу перед Джиа. Если бы ты в тот вечер сюда не пришла...
   Спасая Вики, Джек был тяжело ранен. Потерял много крови, ослаб, не мог добраться по комнате до телефона. Если бы Джиа не заглянула проведать его, не отвезла к доку Харгесу...
   — Я бы сказал, мы квиты.
   И почувствовал, как ее голова дернулась у него на плече.
   — Нет. Тебя кто угодно нашел бы и доставил в больницу. А спасение Вики... Будь ты плотником или печатником, даже копом, а не самим собой... она бы погибла. Поэтому я кажусь себе лицемеркой, уговаривая тебя сбросить одежку Наладчика Джека...
   — Ну ладно. Не надо изображать меня каким-то Бэтменом.
   — Пусть не в щелке между стропилами, но все-таки ты глубоко прячешься, правда?
   — Я не борец с преступностью. Джиа, ты одна из немногих известных мне людей, не совершивших каких-нибудь преступлений. Я занимаюсь делом. Бизнесом. Предлагаю услуги за деньги.
   — Вчера не взял.
   — И посмотри, что из этого вышло. Одна бесплатная услуга, и я сразу Бэтмен. Или какой-нибудь благотворитель, которых вечно показывают по ТВ. Поэтому никогда не работаю даром. Как только пройдет слух, каждый будет надеяться, что я исключительно ради него подставлю задницу под пули.
   Джиа подняла голову, усмехнулась:
   — Ну конечно, какой ты крутой.
   Он пожал плечами:
   — Когда речь идет о деньгах, все дерьмо остается в руках.
   — Занимаешься своим делом только ради денег.
   — Если у кого найдется копейка, у меня найдется идейка.
   Она улыбнулась еще шире:
   — Ничего не принимаешь близко к сердцу.
   Джек изобразил ответную улыбку:
   — Пустишь слезу — останешься дураком на возу.
   Она накрыла ладонью кровоподтек на груди.
   — Еще одна рифма, нажму красную кнопку — как следует.
   Он попробовал перевернуться, она не пускала.
   — Ладно. Если перестанешь, и я перестану.
   — Принято. Только признайся, что переживаешь.
   — Стараюсь исключать эмоции. Это опасно.
   — О чем я и говорю. Ты ставишь себя на место каждого клиента.
   — Позволь, пожалуйста, поправить: «заказчика». У адвокатов и банкиров клиенты. У меня заказчики.
   — Хорошо. Заказчика. Я имею в виду, ты не станешь работать на каждого, у кого случайно хватит денег.
   — Смотря по обстоятельствам. — Джек все хуже себя чувствовал. Хотелось закрыть тему. — То есть я должен убедиться, что способен уладить дело, иначе мы оба попусту потратим время. Я просто мелкий предприниматель, Джиа.
   Она со стоном откинулась на спину.
   — Ничего себе мелкий предприниматель — который никогда не платит налогов, не имеет номера социального страхования, живет под дюжиной чужих фамилий...
   — Налог с оборота плачу... иногда.
   — Пойми, Джек, эта белиберда с Наладчиком ничего тебе не дает, ты просто к ней пристрастился.
   Ему не понравилась мысль, будто он попросту пристрастился к адреналину, хотя, может, так оно и есть. Надо признаться, оставив вчера вечером перед Центром подонка с украденными игрушками, чувствовал щекочущую дрожь во всем теле. Даже не понимал, что довольно тяжело пострадал, пока домой не вернулся.
   — Может, да, может, нет. Допустим, я уйду на покой, сброшу «одежку Наладчика Джека», по твоему живописному выражению, что потом?
   — Начнем настоящую совместную жизнь.
   Он вздохнул. Совместная жизнь с Джиа и Вики... вот это в самом деле заманчиво.