Виндж Джоан. Снежная королева

   Герне пожал плечами.
   — Уверена в этом может быть только Ариенрод. Но и я, пожалуй, уверен тоже. Это не ее дочь — во-первых, она постоянно пользуется «живой водой», а во-вторых, она никогда не позволила бы мужчине взять такую власть над собой.
   — Так «живая вода»... делает человека стерильным? — Гундалину был потрясен.
   — Пока ею пользуешься... а может, и после... Да тут ведь целых сто пятьдесят лет! Кто его знает?.. Вот ведь смешно: и хворают при «живой воде» дольше! И даже умирают... — Герне захихикал, чем-то довольный. — А некоторые вроде как с ума сходят — «распад личности» или как там у них называется... Так что они всегда недовольны теми, кто «живой воды» не употребляет. Нет, я считаю, это власть людей портит, а не «живая вода». И вот ведь еще что: те, кто получил к ней доступ, все пытаются это скрыть и заявляют, что вовсе не употребляют ее! А каково эти — совсем не употреблять «живой воды», Гундалину-эшкрад?
   Гундалину не обратил на его ядовитый вопрос внимания: перед глазами его вдруг возник Спаркс, Покоритель Зари в шлеме, украшенном перекрещенными лучами, похожими на рога. Он решительно шагнул к Герне.
   — Отдай мне прибор, Герне. Неужели ты пошлешь Мун в этот колодец со змеями?
   Герне чуть шевельнулся, и вдруг в руке его оказался станнер.
   — Попробуй, легавый, отними его у меня! Может, все-таки подальше отойдешь? Не то и впрямь получишь то, что просишь!
   Гундалину отступил; его собственный станнер свинцовой тяжестью оттягивал ему бедро под плащом. Он прислонился к стене и закашлялся с мучительной беспомощностью. У него кружилась голова.
   — Ты не против... если я сяду? — Он соскользнул по стене на пол, не дождавшись ответа.
   — Тебе бы надо врачу показаться, — сочувственно проговорил Герне. — Когда технократ валяется на полу, то он все равно что мертвый.
   — Не могу. — Гундалину снова распахнул плащ, ему вдруг стало страшно жарко. — По крайней мере, пока все это не кончится.
   — Ты хочешь сказать, что за тобой тоже охотятся? — Это было скорее утверждение, а не вопрос. — Что, твои же легавые? Ты, значит, в бегах, да еще с этой девкой, которой вообще запрещено на Тиамат находиться! Значит, у тебя во всем мире ни единого друга, ты забросил свою работу, плюнул на карьеру и влачишь — ты, высокорожденный! — жалкое существование на каких-то помойках... И все — ради любви?
   Гундалину поднял голову, лицо его пылало; он уже открыл рот, чтобы ответить, но Герне помешал ему:
   — Я способен сложить два и два, — ядовито ухмыльнулся он. — Я ведь родился на Харему. — Он покачал головой. — Она что, действительно вынудила тебя на это, парень? Что она тебе обещала? Свое тело?
   — Ничего, мекру!
   — Ничего? — Герне хитро и злобно посмотрел на него. — Значит, ты куда больший болван, чем я думал!
   — Во всем, что со мной произошло, я виноват сам. — Гундалину сел прямее, пытаясь подавить и гнев, и мучительный голос истины, этот гнев вызвавшей. — Таково было мое собственное решение. И я готов к любым последствиям.
   Герне рассмеялся.
   — Ну конечно, это она может — заставить любого поверить ей! Такова уж ее сила. Она может заставить тебя поверить, что и в вакууме дышать можно! Ох и много теперь в нем смысла, в твоем рациональном мышлении! Да ведь нужна-то тебе только она одна — все остальное и значения не имеет! Хотя ты эту беглянку во как мог бы держать! А ты вместо этого помогаешь ей отыскать прежнего любовника. Боги, это ведь Ариенрод во плоти, Ариенрод до мозга костей! И надо же, обеим нужен один и тот же мужчина. К тому же для Ариенрод он оказался единственным, кого она желает достаточно сильно, чтобы из ревности возненавидеть даже свое второе «я»... Нет, это просто инцест какой-то. Если уж этого недостаточно... они ведь единое целое... они обе... Черт побери! — Герне наклонился вперед, растирая свои беспомощные ноги и низко опустив голову.
   Гундалину чувствовал, как в душе его растет отвращение.
   — Именно этого я и ожидал от тебя: ты, разумеется, все затащил в ту же канаву, где валяешься сам, и все измазал в дерьме. Впрочем, ни на что иное ты и не способен. Ты даже понять не в состоянии, что именно разрушаешь и мажешь грязью.
   — Откуда тебе знать? — Герне неохотно поднял голову. Гундалину нахмурился.
   — Да ведь до тебя никак не доходит, почему я хочу помочь Мун, а не себе самому! Ты не в состоянии почувствовать, что в ней заключено, в этой девочке... — Гундалину закрыл глаза, будто вспоминая. — Да, она заставила меня полюбить ее. Но не нарочно. Она все делает от чистого сердца... в этом-то вся и разница.
   Герне с вызовом поднял черную коробочку.
   — А как ты думаешь, зачем я собираюсь отдать ей это?
   — Из мести.
   Герне снова опустил голову и промолчал.
   — Ни один клон никогда не был абсолютно точным повторением оригинала. Даже однояйцевые близнецы не бывают совершенно одинаковыми, а ведь они созданы без посредника. Контроль при клонировании далеко не так точен, и самое большее, что можно получить, это не совсем идеальное воссоздание образца.
   — Этакую подпорченную копию? — хрипло сказал Герне.
   — Да. — Гундалину поджал губы. — Но, может быть, эта «порча» как раз и даст лучший результат — что-то, например, будет утрачено или, наоборот, неожиданно приобретено.
   Герне, похоже, обдумывал подобную возможность.
   — Может быть, ты и прав... — Он поскреб обросший подбородок. — Если ты так уверен, что Мун — не точная копия Ариенрод, то почему не скажешь ей правду?
   Гундалину покачал головой.
   — Я пробовал. — Он рассматривал свои запястья, водя по шрамам онемевшими пальцами. — Как я могу сказать ей подобную вещь?
   — Неудавшееся самоубийство?.. — вдруг прошептал Герне. Гундалину замер, напрягся и рывком встал на колени. Но потом догадался, что у Герне и в мыслях не было оскорблять его.
   — Неужели это она довела тебя до такого? — спросил Герне с самым искренним любопытством и сочувствием, без «всякой издевки. Потом пощелкал подтяжками, словно перебирая струны арфы.
   — Нет. — Гундалину покачал головой и снова прислонился к стене. — Она как раз заставила меня поверить, что вполне еще стоит жить. — Он вдруг подумал: как странно, что он рассказывает такие вещи о себе какому-то деклассированному, да еще сидя на полу в борделе. — Я никогда не думал, что в таких условиях можно выжить — безоружному, с поруганной честью... И все же — я выжил, вот он я!.. — У него вырвалось что-то вроде горького смешка. — Обнаженным стою перед лицом Вселенной! И больно это, так больно... но, может быть, только потому, что теперь все мои чувства как бы обострились. — И я все еще не знаю, нравится ли мне это...
   — Ничего, еще привыкнешь, — горько сказал Герне. — Знаешь, я раньше никак не мог понять, ну, не доходило до меня — как это, например, вы, технократы, сразу за яд хватаетесь, стоит вам первый пинок в задницу от жизни получить. Тебе бы, например, сто раз уже умереть надо было, если б такая жизнь, как мне, досталась! Тысячу раз!
   — Ты прав. — Гундалину охватил смертный холод при мысли о том, что пережил Герне и что он переживает сейчас. — Боги, это ведь куда хуже смерти!
   Герне глянул на него с каким-то равнодушным отвращением, с неизбывной ненавистью, свойственной, по крайней мере, половине населения родной планеты Гундалину, но вдруг почувствовал, что у него не хватает душевных сил поддерживать в себе эту ненависть.
   — Да, «смерть прежде бесчестья» — привилегия богатых. Как и «живая вода»... — Но никто по-настоящему не властен ни над жизнью, ни над смертью.
   — Раньше я думал, что нет ничего важнее моей собственной жизни, и ничто никогда не заставило бы меня понять таких слабаков, как ты, способных от своей жизни добровольно отказаться. Выжить любым способом — вот все, что было для меня важно...
   — Было? — Гундалину оперся головой о стену. Языком он рассеянно ощупывал то место во рту, где был выбит зуб. Потом перевел взгляд на спрятанные в металлические клетки ноги Герне, думая о том, сколь горьким символом утраты является этот аппарат, заменяя собой все, что делало Герне в своих и чужих глазах настоящим мужчиной. — Ты ведь знаешь, что тебе вовсе не обязательно оставаться здесь. На Харему твои ноги могут вылечить.
   — Через пять лет? — Голос Герне звучал неестественно громко, казалось, он вложил в этот вопрос все «за» и «против», что так долго мучили его. — Ни у кого из моих родных и денег таких не найдется. Я-то уж точно столько не наскребу... У меня не хватает даже на то, чтобы просто убраться с этой проклятой вонючей планеты!
   — Обратись к властям. Они так или иначе не намерены оставлять здесь ни одного инопланетянина — кроме тех, кто сам хочет остаться.
   — Да, разумеется. — Герне вытащил откуда-то из-под кровати бутылку и стал пить прямо из горлышка, даже не предложив Гундалину. — Ты не представляешь себе, легавый, сколько на мне чудовищных обвинений! Как же я теперь вернусь на Харему? Если же ты думаешь, что я до конца дней своих готов исходить кровавым потом в какой-нибудь исправительной колонии, то поищи другого дурака. — Он снова отхлебнул из бутылки.
   — По-моему, у тебя не так уж много препятствий; ты просто преувеличиваешь. — Хотя, возможно, ты и не заслуживаешь сострадания. Гундалину вдруг от всей души стало жаль Герне. Святые предки, а что если бы я родился в его теле, а он в моем? — Я... мне очень жаль!
   — Да неужели? — Гундалину вытер губы.
   — А сам-то ты что, неужели собираешься вернуться? Чтобы тебя разжаловали, лишили всех чинов, бросили в тюрьму? Вряд ли. Ты, черт побери, небось притворишься помешанным: так сказать, преступление, совершенное в порыве неуправляемой страсти. Ты ведь ради любви на это пошел... Эх, любовь... любовь — это болезнь! — Рука Герне, сжимавшая горлышко бутылки, дрожала.
   Смерть тому, кто полюбит сивиллу... смерть тому, кто ее не полюбит... Гундалину наконец как следует откашлялся, пытаясь выиграть время для ответа. Что же я собираюсь делать? Не знаю. Будущее представлялось ему безбрежным холодным морем.
   — Спроси меня об этом завтра... — Он посмотрел в сторону двери: вошла Персефона и с ней Мун в плаще с накинутым на голову капюшоном.
   Персефона подвинулась, давая Мун пройти, и осторожно сияла с ее головы капюшон.
   — Мун? — Гундалину встал на колени, держась за стену и уставившись на девушку. Лицо Мун совершенно переменилось благодаря ухищрениям косметики — однако не было раскрашено с той безвкусной грубостью, что была свойственна самой Персефоне; это лицо было великолепным, совершенным! Новая прекрасная женщина совершенно затмевала память о юной островитянке с открытым лицом. Высоко поднятые волосы Мун были забраны сеткой из серебряных и золотых бус. Тор сняла с нее плащ, открыв взорам мужчин золотисто-медового цвета платье, которое переливалось подобно зрелым травам под ветром и льнуло к ее телу, не подчеркивая форм, но свободно ниспадая от талии, от кружевного, цвета слоновой кости лифа, замечательно гармонировавшего с ее белой кожей. Широкое ожерелье из опалов скрывало знак сивиллы у нее на горле.
   БиЗед совершенно утратил дар речи, очарованный сиянием этой красоты, а Мун словно расцветала под лучами его восхищения.
   — БиЗед, я чувствую себя полной дурой... — Она помотала головой, но тут же просияла.
   — Госпожа моя... — В знак высшего восхищения он взял ее руку, наклонился над ней и легко коснулся ею своего лба. И каждый сантиметр ее тела говорит о том, что она настоящая королева! — Я с радостью преклоню пред вами колена. — Мун улыбнулась, и это была ее собственная улыбка, не улыбка Ариенрод.
   — Ну как, Герне? — Персефона тоже довольно улыбалась, держа под мышкой тунику Мун. — Не узнают ее при дворе?
   — Это ты с ней такое сотворила? — спросил Герне.
   — Ну... мне Поллукс помогал. У этого робота хороший вкус.
   — Ариенрод этот цвет не любит. — Герне поставил бутылку на пол. — Но ее не узнают... Боги, да никто и не отличит их одну от другой! Ах, ваше величество, подойдите ко мне! — Он потянулся к Мун.
   Гундалину нахмурился и взял Мун за руку, почувствовав, что и она сильнее сжала его пальцы. Оба смотрели на Герне.
   — Не называй ее так! — Это звучало как предостережение.
   — А ей надо привыкать. Я же ничего тебе не сделаю, черт побери! Я к тебе даже не прикоснусь! — Герне опустил руки. — Только дай мне немного на тебя посмотреть.
   Мун выпустила руку Гундалину и подошла к нему. Медленно повернулась, неловкая в длинном, платье, но уже не испытывающая неуверенности под его взглядом. А он буквально пожирал ее глазами, когда она стояла перед ним с терпеливым достоинством. И во взгляде ее не было осуждения; она позволяла любоваться собой даже, пожалуй, с удовольствием. Гундалину переводил взгляд с Мун на Герне, и сам бы не смог, наверное, в этот миг определить собственные чувства. Он весь напрягся, когда Герне вдруг резко поднялся, покачнулся... и неуклюже упал перед Мун на колени.
   — Ариенрод... — Он прошептал еще что-то, неслышное никому, кроме Мун. Гундалину быстро взглянул на Персефону; расписанные цветами глаза ее расширились, она, потрясенная, тоже посмотрела на него и покрутила пальцем у виска, качая головой.
   — Я знаю, Звездный Бык... — Мун кивнула; на лице у нее была написана жалость. Она помогла Герне снова улечься на постель — совершенно не по-королевски.
   Герне отвернулся, вдруг снова вспомнив, что они в комнате не одни; лицо его стало жестким.
   — Твоя ошибка, Покоритель Зари... Когда я упал в Колодец, тебе нужно было меня прикончить. Ариенрод ненавидит проигравших! — Он выговорил это с каким-то мазохистским наслаждением. — Ну а теперь выслушайте меня.
   — Ты все еще намерен помочь ей? — почти равнодушным тоном спросил Гундалину. Герне загадочно улыбнулся.
   — Жертве лучше всего молиться у дверей охотника. Тебе-то уж следовало бы об этом знать, легавый.
   Мун растерянно смотрела на них.
   Или же это только потому, что ты не смеешь отказать ей? Гундалину вздохнул; боль в груди усиливалась.
   — Ну тогда у этих дверей привратником стану я.
   Мун улыбнулась, и эта улыбка заслонила для Гундалину все остальное.

Глава 40

   — Ox, спина моя! — Тор с хрустом потянулась. В кладовых казино ей эхом ответили голые стены и полки; помещение практически опустело; припасы кончались, новых автоматов больше не поступало. — Давай, Поллукс, тащи-ка вон тот ящик с тлалоком сюда поближе, пусть эти психи хоть обожрутся им, пусть у них языки черными станут... — Она зевнула так, что щелкнули челюстные суставы.
   — Как скажешь, Top. — Поллукс неспешно принялся за дело, выполняя приказания хозяйки, как верный пес.
   Тор хмыкнула; голова у нее кружилась от усталости.
   — Клянусь богами, ты что, нарочно меня злишь своим послушанием?
   — Как скажешь, Top. — Поллукс прицепил себе на спину упаковочную клеть.
   Губы Тор безвольно обмякли, энтузиазм совсем погас.
   — Черт побери, Полли... как же я без тебя-то буду? Я ведь привыкла к тебе все-таки, старая ты грязная куча металлолома! — Она поправила парик. — Есть только две вещи, которые Ойярзабал сделать может, а ты нет; а на другой планете так и вовсе небось одна останется... так это можно и от любого другого мужика запросто получить. Вот и неудивительно, что он меня к тебе ревнует. — Она мрачно захохотала. Ойярзабал уже велел ей до свадьбы непременно избавиться от Поллукса. Она тогда согласилась, но сразу почувствовала, что еще одно звено готово для тех брачных оков, с помощью которых этот инопланетянин готовился превратить ее в свою рабыню. Он хочет получить меня такой, какая я есть... Так зачем же он меня ломает? Она так злобно хлопнула по ненавистному парику, что тот съехал на одно ухо. Пришлось снова поправлять. — А кто меня теперь в порядок приводить будет? Полли у нас умеет не только упаковочные клети таскать, он и рыбачку в королеву запросто превратить может, верно? А ты о себе самом-то хоть иногда думаешь, а, Полли? Неужели ты никогда даже и не спросишь себя — зачем да почему тебе то или другое сделать велели? — Тор смотрела, как он идет к ней через всю кладовую. — А вот интересно, хочется тебе узнать, спасет ли эта девчонка своего дружка из лап Ариенрод или нет? Впрочем, она, наверно, дура или сумасшедшая, если ей такой ублюдок, как этот Спаркс, нужен!
   Полли склонил набок голову, изображая чрезвычайную заинтересованность, однако ничего не сказал.
   — Э-эх... — Тор погрозила ему пальцем. — Из ума я верно выжила — тебе ведь все равно даже, здесь я или нет, так чего ж это я беспокоюсь? — Она пинком отшвырнула пустую картонную коробку, расчищая себе путь. — Когда закончишь с этим, ступай назад и захвати тот последний бочонок с ферментами для Герне: пристроишь его где-нибудь здесь. — Да, теперь я обоих Звездных Быков знаю, старого и нового. И двойняшку королевы, тоже. Слава богам, скоро меня в этом Карбункуле не будет! И вряд ли я когда вернусь сюда...
   Она подошла к дверям кладовой, услышав громкие голоса, доносившиеся из той самой комнаты на противоположной стороне коридора, вход в которую всегда был столь же тщательно охраняем, как и вход в Центральный банк Карбункула. Раньше она никогда не видела, чтобы эта дверь оставалась открытой. А сейчас она была не только открыта, но и оставлена совершенно без присмотра, и Тор в одном из голосов, доносившихся оттуда, узнала голос Ойярзабала. Поллукс, не оборачиваясь, прогрохотал по коридору в сторону казино, а Тор подошла к заветной двери и, повинуясь внезапному порыву, резко отворила ее.
   Полдюжины голов разом повернулись к ней; дюжина глаз уставилась на нее. Все мужчины, инопланетяне. Троих она узнала сразу — то были ближайшие помощники Сурса. Ойярзабал быстро подошел к ней; в каждом его движении ощущалось злобное раздражение.
   — Я же велел тебе обеспечить охрану! — ледяным и спокойным голосом убийцы проговорил один из незнакомцев.
   — Да все нормально! Это хозяйка казино, она тут все знает, — откликнулся Ойярзабал. — Какого черта тебе тут понадобилось? — прошипел он Тор.
   Она крепко обняла его и смачно поцеловала в губы.
   — По мужику своему соскучилась, вот и все! — И уж чего я терпеть не могу, так это запертых дверей.
   — Черт побери, Персефона!.. — Ойярзабал отшатнулся от нее. — Нашла время! У нас тут большое дело затевается... для Сурса. Давай я попозже к тебе...
   — Что, Снежная королева опять что-нибудь придумала?
   Он так и вцепился в ее обнаженные плечи.
   — Тебе-то откуда это известно?
   Просто на ум пришло.
   — Так ты, милок, только что сам сказал, что я тут все знаю. — Ей ужасно хотелось показать ему язык. — Впрочем, врать не буду — видела я, как сегодня к Сурсу Звездный Бык приходил, вот и решила, что его, должно быть, Ариенрод прислала. — Она легко выиграла еще одно очко.
   — Так ты и Звездного Быка в лицо знаешь?
   — Конечно. Я ведь тут родилась. И я, между прочим, тоже на Сурса работаю! — Она храбро посмотрела ему прямо в глаза. — Ну, так в чем там дело, а? Что там Ариенрод для своего последнего бала готовит? Кого порадовать хочет? Да ты не бойся, я ведь тебе почти что жена теперь. — Сейчас она была значительно выше Ойярзабала в своих туфлях на платформе, так что за его плечом ей хорошо был виден тесный кружок оживленно жестикулирующих мужчин, собравшихся вокруг лабораторного стола. Оглядевшись, Тор поняла, что эта комната и есть отлично оборудованная лаборатория. Ей всегда было интересно, откуда у Сурса буквально неиссякаемый запас всяких запретных «штучек» даже в те времена, когда их регулярные поставки, осуществляемые контрабандистами, становились невозможны. Снова взглянув в сторону стола, она заметила на его безупречно белой поверхности маленький металлический контейнер. На крышке его и на боковых стенках ярко было написано «Осторожно...» и еще что-то, буковками помельче, и изображен колючий трилистник сивиллы. По коже у нее вдруг поползли мурашки.
   — Ну да. Снежная королева действительно кое-что готовит этим островитянам в подарок — этакий небольшой сюрпризик! — Ойярзабал гаденько ухмыльнулся. — Впрочем, тебе не стоит забивать свою хорошенькую головку всякой ерундой. Тебе-то беспокоиться не о чем. С тобой все будет в порядке — ты ведь все равно со мной улетишь, верно?
   Тор вдруг стало страшно в его слишком тесных объятиях, и она сердито вырвалась.
   — Ты что этим хочешь сказать, а? И с какой стати на той коробке знак сивиллы? Это ведь значит... сильный яд! — До нее будто только что дошел смысл сказанного. — Что там такое — микробы? Зараза какая-нибудь? — Она повысила голос.
   — Лучше заткнись, а? Говори потише, пожалуйста... — Он сильно тряхнул ее за плечи.
   — Вы что это тут делать собрались? — Тор вырвалась, вне себя от ужаса. — Людей убивать? Мой народ?..
   — И всего-то несколько тысяч каких-то островитян... Черт бы тебя побрал совсем. Перси! Все жители Зимы в полной безопасности, говорю же тебе. Это Снежная королева так хочет...
   — Врешь ты все! Этим кого хочешь убить можно, а королева никогда не позволила бы вам своих подданных убивать! С ума ты сошел, Ойярзабал, вот что! Да отпусти ты меня! Эй, Поллукс, помоги-ка... Поллукс, где ты?.. — Остальные мужчины, вскочив из-за стола, угрожающе двинулись к ней, а Ойярзабал по-прежнему крепко держал ее за плечи. Тор в отчаянии сильно ударила ему коленом в пах, он с воем согнулся пополам, и она сумела наконец вырваться.
   Выстрел из станнера пришелся прямо ей в спину; ее отшвырнуло и ударило о створку распахнувшейся двери. Тор беспомощно сползла на пол и потеряла сознание.

Глава 41

   — Ты лучше подожди меня здесь, БиЗед. — Мун остановилась посреди площади; именно отсюда, от королевского дворца и начиналась Главная улица Карбункула. За крепкими прозрачными его стенами снова была ночь, но даже здесь, на дворцовой площади было больше чем достаточно веселящихся людей — горожане и гости танцевали, смеялись, громко играла музыка... Здесь, на самых верхних уровнях Карбункула, люди отличались особенно яркой и вычурной одеждой, экзотическими украшениями, золотой пудрой, драгоценными камнями и прочими заморскими побрякушками. Мун с любопытством оглядывалась вокруг. Ее собственный, казавшийся ей таким богатым и красивым наряд здесь выглядел довольно жалким и скромным, и она все время старалась спрятать под плащом свое лицо и платье. Непристойно грязная одежда Гундалину все больше бросалась в глаза, однако он с совершенно бессмысленным упорством не желал снимать свою полицейскую форму.
   — Я не позволю тебе одной отправляться туда. Я пойду с тобой. — Он качал головой и не желал слушать никаких ее доводов, с трудом переводя дыхание после длительного подъема по спирали Главной улицы. — Эта королева...
   — Королевой буду я! — Мун храбро и насмешливо посмотрела на него. — Вы забываетесь, инспектор... Клянусь Хозяйкой! Да и что, собственно, она может сделать мне, БиЗед? Голову отрубить? — Мун усмехнулась, рассчитывая развеселить его, однако он даже не улыбнулся. — Ну, БиЗед, милый, как я там, внутри, смогу объяснить твое присутствие? — Она быстро глянула на стражу у дверей; сердце у нее сжалось.
   — У меня ведь есть... — Он вытащил свое удостоверение инспектора полиции и показал ей станнер, — Это уже кое-что! Надеюсь, это заставит их отнестись ко мне с должным почтением. — Он аккуратно застегнул расстегнутый воротник куртки.
   — Нет. — Мун почувствовала, как стеснение в груди перерастает в боль. — Я ведь иду туда, чтобы найти Спаркса, БиЗед. — Она смотрела прямо в его темные, опушенные густыми ресницами глаза, не давая ему отвести взгляд в сторону. — Что бы там ни было, а это я сделать должна. Я МОГУ это сделать... — На глазах у твоего нового любовника? Губы ее дрогнули.
   — Я понимаю. — Он все-таки сумел отвернуться. — И я... я понимаю, что не имею права видеть, как это произойдет, Мун, но я хочу тебе только добра, поверь мне; я хочу, чтобы ты в любом случае была счастлива! Но, черт меня побери, от этого мне не легче!
   — Тяжелее. — Она сочувственно кивнула. — Когда понимаешь — всегда только тяжелее становится...
   — Но тогда позволь мне проводить тебя хотя бы до дверей! Охрана будет удивлена, если у тебя совсем не будет сопровождающих. А потом я останусь здесь и буду ждать у начала Главной улицы, пока ты не выйдешь... Иначе я сам непременно попробую узнать, почему ты не выходишь...
   Она снова молча кивнула. Оба смотрели на водоворот танца вокруг них, и Мун чувствовала, как этот водоворот всасывает в себя ее надежды и сожаления... Ты королева, так и будь королевой, оставь свои страхи! Она боялась вздохнуть, когда стражники у массивных дверей вдруг уставились на них. Стражники были вооружены такими же акустическими станнерами, как и Гундалину. О, Хозяйка, слышишь ли ты меня? Она вдруг вспомнила, что вовсе не Богиня будет отныне направлять ее — всего лишь машина, та самая, что сказала ей о необходимости вернуться...
   Она была практически уверена, что стражники остановят ее, и, отбросив на спину капюшон, гордо подняла голову, убеждая себя не бояться и доказать им всем...
   — Ваше величество! Как вы... — Стражник слева опомнился, прижал руку к груди и низко склонил перед ней голову. Стражник справа, оказавшийся женщиной, последовал его примеру; иноземные шлемы стражников ослепительно сверкали на солнце. Громадные, потемневшие от времени створки дверей начали открываться.
   Мун, пользуясь замешательством стражи, быстро обернулась к посуровевшему Гундалину, на лице которого читалось такое отчаяние, которого она — единственная, впрочем, из всех окружающих, — не заметить не могла.