Виндж Джоан. Снежная королева

   Ты специально подводил меня к этому, ублюдок. Я предчувствовала такой конец. Знала, что это случится скоро, но после вчерашних событий решила... подумала...
   — Я буду протестовать, Хованнес. — Голос ее дрожал от ярости — причем больше всего она сердилась на себя, потому что сама допустила все это. — Снежной королеве не удалось меня уничтожить, не удастся и вам. — Но ей-то как раз это удалось, Джеруша, ей-то удалось... Она резко повернулась и пошла прочь, и на этот раз Хованнес ее не окликнул.
   Выйдя из здания Суда, Джеруша направилась вниз по Голубой аллее к полицейскому управлению. Даже во время Фестиваля чересчур веселые компании избегали этой части города. Сперва она хотела одного: отправиться прямиком к своим ребятам из управления, рассказать им, в чем дело, и выяснить, может ли она рассчитывать на их поддержку. Она видела, что их отношение к ней после вчерашних событий менялось прямо на глазах; это можно было прочесть буквально на каждом лице. Но как сильно оно уже успело измениться? Ах, если бы она располагала временем для того, чтобы доказать, что способна и впредь пользоваться не меньшим уважением, чем любой мужчина! Но времени-то у нее и не было. Его вряд ли хватит даже для того, чтобы попытаться прибегнуть к их помощи... Да и стоит ли стараться?
   Она обнаружила, что стоит в полном одиночестве перед зданием полицейского управления — старинным огромным домом, прямо-таки каким-то архитектурным ископаемым, ставшим ей таким привычным. Ни одно другое здание, ни один пост не будут столь ненавистны ей... или — она вдруг отчетливо осознала это — столь важны для нее. Но всегда, на любой планете, если она будет продолжать носить форму полицейского, она всегда будет чувствовать себя аутсайдером, всегда должна будет бороться не только за результаты собственной работы, но и за право ее выполнять. И всегда найдется другой Хованнес, другой Мантаньес, которые непременно постараются изгнать ее из своего круга. Боги, неужели она действительно хочет всю оставшуюся жизнь провести в подобной борьбе? Нет... нет, если сумеет найти для себя другое занятие, которое значило бы для нее не меньше, чем теперешняя работа. Без подобного дела она своей жизни не мыслила, не видела в ней цели, смысла, будущего... ничего. Она прошла дальше, мимо полицейского участка до конца аллеи, и нырнула в праздничный поток.

Глава 50

   Спаркс бродил по своим полутемным апартаментам, ощущая себя совершенно чужим здесь; он был измучен бессонницей и настроен исключительно мрачно. Он больше не принадлежал к числу приближенных Снежной королевы — но и не чувствовал в себе сил окончательно с ними расстаться. Теперь все, в том числе и тайные, входы в его апартаменты охранялись — но не гвардейцами Ариенрод, а жителями Летних островов, разъяренными попыткой королевы предотвратить Смену Времен Года. Сама Ариенрод тоже находилась под стражей — им каким-то образом удалось вовремя раскрыть ее заговор. Но когда Спаркс попытался расспросить островитян о Мун и о том, не она ли рассказала им о заговоре, они либо недоуменно пожимали плечами, либо не желали говорить с ним. А когда он попытался удрать, а потом стал объяснять, что он такой же сын Лета, как и они, они только посмеялись и загнали его назад, размахивая своими гарпунами и ножами: им прекрасно было известно, кто он такой — благодаря Ариенрод. Было ясно, что они так и продержат его взаперти до дня жертвоприношения.
   Ариенрод никогда не отпустила бы его от себя. А теперь, когда рухнули все ее планы, она хочет, чтобы вместе с ней погиб и он. Она привязала его к себе столь же крепко, как связывают Снежную королеву и ее Звездного Быка перед тем, как бросить их в море. Она была воплощением Хозяйки, а Звездный Бык — ее верным Слугой, так что они непременно должны были возродиться с началом нового прилива... но только в ином обличье, с чистыми, незапятнанными душами — душами детей Лета. Так было всегда, с незапамятных времен, и, несмотря на то, что инопланетяне несколько сократили число старинных обрядов, этот ритуал остался жив, как и вера в Хозяйку. Разве ему по силам изменить древний обряд? Мун пыталась спасти его от смерти, но судьба оказалась сильнее их обоих. Он старался не думать о том, что произошло между Ариенрод и Мун, когда его увели из зала Ветров. Мун наконец-то должна была узнать правду о том, кто она такая... Но даже если Мун и удалось спастись от Ариенрод, то вернуться к нему сейчас она все равно не сможет. Ему оставалось благодарить судьбу за то, что последние часы он провел с любимой женщиной — все-таки утешение для мужчины перед смертью...
   Он порылся в позолоченном шкафу, отыскал там стопку одежды, в которой впервые явился во дворец, и бережно разложил вещи на мягком ковре; там были даже те бусы, которые он купил себе на следующий день после прибытия в Карбункул. Там была и его флейта... Он отложил флейту в сторону, снял свой роскошный наряд и надел широкие грубые штаны и яркую пеструю рубаху, которая отлично сочеталась с дешевыми бусами. Он одевался тщательно, словно уже готовился к совершению ритуала. Потом взял с полки медаль, некогда принадлежавшую его отцу, и надел ее на шею. Потом осторожно подобрал с ковра флейту и, усевшись на краешек роскошной кушетки, поднес флейту к губам и снова опустил, почувствовав вдруг, что во рту от волнения пересохло так, что играть было совершенно невозможно. Он сглотнул; постепенно стук в висках стих. Тогда он снова взял флейту, закрыл пальцами нужные отверстия и подул. Дрожащий пронзительный звук затрепетал в воздухе — словно некий дух не в силах был сдержать своего изумления, обнаружив вдруг, что вырвался из оков молчания, которые считал вечными. В горле все еще стоял комок, дышать было трудно, и Спаркс снова сглотнул; в голове его роились мелодии, рвавшиеся на простор. Он заиграл — неуверенно, неловко перебирая пальцами, стараясь слушаться памяти, но порой фальшивые звуки все-таки резали ему слух. Постепенно пальцы потеплели, стали ловчее; волшебная влага мелодии, сладкая и прозрачная, вновь полилась из того источника, который он хранил в сердце, увлекая его в тот мир, который, как ему казалось, он потерял навсегда. Ариенрод пыталась отравить радость от его последней встречи с Мун, отнять у него даже это, как уже отняла у него способность восхищаться прекрасным, тем, что не имело отношения к ней самой. Но у нее ничего не вышло. Страсть и вера Мун были столь же чисты, сколь чиста была эта музыка, и воспоминания о ней смывали с души позор, излечивали любые раны, исправляли все совершенные ошибки...
   Спаркс поднял глаза — музыка и очарование исчезли, едва в двери загремел замок. Дверь распахнулась, и прямо перед ним возникли две фигуры в плащах с низко надвинутыми на лица капюшонами. Один человек двигался как-то неестественно медленно. Вошедшие быстро закрыли за собой дверь.
   — Здравствуй, Спаркс, Покоритель Зари, сын Лета...
   Спаркс напряженно вглядывался в них, пытаясь зажечь дополнительный настенный светильник.
   — Что вам угодно? Мое время еще не пришло...
   — Пришло... после двадцати-то лет. — Первый человек, тот, что двигался легко, вышел вперед, в круг света от лампы, и сбросил с головы капюшон.
   — Кто вы? — Спаркс увидел перед собой мужчину лет тридцати пяти, инопланетянина. Сперва ему показалось, что это уроженец Харему, но почему-то с более светлой кожей и более округлым лицом, к тому же весьма крупного. Лицо его... кого-то оно напоминало ему...
   — Нам давно уже пора встретиться с тобой, Спаркс, ведь больше двадцати лет прошло. Вот только хотелось бы, чтобы обстановка для этого была более приятной и радостной.
   — Кто вы такой? — Спаркс поднялся с кушетки.
   — Я твой самый ближайший предок. — Слова эти прозвучали, как бы отмечая его конкретную позицию на генеалогическом древе, не больше. Он улыбнулся и покачал головой. — Я твой отец, Спаркс. — Он словно чего-то недоговаривал, словно не способен был выразить этими словами слишком сложные чувства, обуревавшие его.
   Спаркс снова сел; голова у него кружилась; он страшно побледнел, казалось, вся кровь разом отлила от его лица.
   Незнакомец — его отец! — расстегнул плащ и небрежно бросил его на кресло; под плащом оказался простой серый космический комбинезон, поверх которого был надет богато расшитый воротник; на груди висела, медаль, указывавшая на его принадлежность к членам Ассамблеи. Он отвесил Спарксу легкомысленный поклон, словно тоже совершенно не представлял, с чего же начать разговор.
   — Теммон Ашвини Сайрус, Первый секретарь. — Его спутник — а может, просто слуга? — повернулся и без лишних слов поспешил прочь, исчезнув в соседней комнате и оставив их наедине друг с другом.
   Спаркс усмехнулся, чтобы не разрыдаться.
   — Что это? Тоже какая-нибудь шутка Ариенрод? — Он прикрыл свою медаль рукой и стиснул ее в кулаке так, что побелели пальцы... вспоминая, как она издевалась над ним, насмешничала, говоря, что знает, кому принадлежит эта медаль, знает имя его отца; и лгала ему.
   — Нет. Я просто объяснил островитянам, что хотел бы повидаться со своим сыном, и они показали мне, где тебя найти.
   Спаркс резким движением сорвал с себя медаль и швырнул ее прямо к ногам Сайруса; голос его от мучительного недоверия звучал хрипло.
   — Раз так, то это должно принадлежать тебе, герой! И уж, черт побери, никак не Звездному Быку! Тебе, должно быть, потребовалось немалое умение, чтобы пробраться сюда и воткнуть в меня нож... вот же твоя награда. Возьми и убирайся. — Он закрыл глаза, стараясь не замечать, не видеть лица, столь похожего на его собственное. Он услышал, как Сайрус наклонился и поднял медаль.
   — Нашему благородному сыну Теммону... — Решительный голос его вдруг ослабел и стал как бы прозрачным. — А как поживает твоя мать? Я подарил это ей в Ночь Масок... это твое по праву.
   — Она умерла, чужеземец. — Спаркс специально открыл глаза, чтобы посмотреть, какое у Сайруса будет лицо. — Я убил ее! — Он выждал паузу. — Она умерла в тот день, когда я родился.
   Первоначальное потрясение сменилось на лице Сайруса горьким неверием.
   — Значит, она умерла при родах? — Он уточнял, словно ему действительно было важно, так ли это.
   Спаркс кивнул.
   — На Летних островах не так уж много современного медицинского оборудования и больниц. Да и здесь после Смены Времен Года островитяне тоже их иметь не будут... — Он провел рукой по грубой ткани своих штанов. — Но мне это будет уже все равно. Как и вам.
   — Сын. Мой сын... — Сайрус все вертел в пальцах медаль. — Что еще я могу сказать тебе? Премьер-министр — мой родной отец и, стало быть, тебе он дед. Когда он вернулся за мной, все было куда проще. Уже одно то, что в жилах моих струилась его кровь, делала меня в глазах представителей нашего класса чуть ли не королем — во всяком случае, лидером; давало мне право быть наверху, приносило мне только успех и счастье.
   Когда мой отец прилетел за мной на Саматхе, то прежде всего вручил мне эту медаль, ввел меня в свой круг и сделал членом Ассамблеи. — Медаль скользнула у него между пальцами и повисла, качаясь на цепочке и пуская вокруг солнечные зайчики. — Я отдал ее твоей матери потому, что она была очень похожа на мою мать — со своими синими, точно лесные озера, глазами и волосами цвета солнечных лучей... На одну ночь, благодаря ей, я вновь очутился в мире моего детства — я в ту пору был ужасно одинок и очень скучал по своей далекой родине. — Он поднял глаза и на раскрытой ладони протянул Спарксу медаль. — Она принадлежала ей, потом тебе и всегда будет твоей.
   Спаркс чувствовал, что более не способен владеть собой, что плоть его превращается в кисель, в дым...
   — Ты, мерзавец!.. Зачем ты явился сюда теперь? Где ты был тогда, много лет назад, когда я так в тебе нуждался? Я ждал тебя, надеялся, что ты вернешься, я старался быть таким, каким, по моим представлениям, ты хотел бы видеть меня, каким ты и сам виделся мне... — Спаркс обвел рукой комнату, полную различных приборов и инструментов, с помощью которых он мучительно решал свои бесконечные технические загадки. — Но теперь, когда все в прошлом, когда я сам разрушил свою жизнь... ты и явился — зачем?
   — Спаркс, жизнь твоя еще не кончена. Я пришел... чтобы внести в нее некоторые поправки. — Он колебался; Спаркс медленно повернулся и посмотрел ему в глаза. — Твоя двоюродная сестра Мун все рассказала мне о тебе. И это она прислала меня сюда.
   — Мун? — У Спаркса перехватило дыхание.
   — Да, сын. — В улыбке Сайруса чувствовалось желание помочь, подбодрить. — Это ее находчивости мы обязаны нашей встречей, а сердце ее, по-моему, ждет встречи еще кое с кем... Поговорив с ней, я понял, что тебя воспитала очень хорошая семья. — Спаркс молча отвел глаза. — А столкнувшись с удивительной верой Мун в тебя, — в голосе Сайруса послышалась какая-то затаенная грусть, — я окончательно понял, что мне нечего стыдиться такого сына. — Сайрус посмотрел на инструменты и приборы — молчаливые свидетельства того, что в жилах у них течет одна кровь, что они унаследовали одну и ту же страсть.
   Спаркс встал, и Сайрус, подойдя к нему, снова повесил медаль ему на грудь и пристально посмотрел в глаза.
   — Ты больше похож на мать... но я вполне успел убедиться, что в тебе живет неистребимая потребность любого технократа непременно ответить на все «почему». Мне и самому очень хочется, чтобы существовал ответ на любой вопрос... — Он как-то нерешительно положил руку Спарксу на плечо.
   Но Спаркс смотрел отцу прямо в глаза, словно запечатлевая в своей памяти и этот миг, и это прикосновение, — он чувствовал, что открылась дверь той холодной темницы, где долгие годы томилась в заточении некая часть его души, и навстречу ей хлынули тепло и свет.
   — Ты все-таки прилетел! Ты пришел сюда ради меня... Отец... — Он с трудом выговорил это слово, хотя был уверен, что ему никогда в жизни не доведется произнести его. И обеими руками прижал к себе руку Сайруса, держась за нее, словно ребенок. — Отец!
   — Очень трогательно. — Спутник Сайруса резко нарушил эту идиллию. — А теперь, если вы не возражаете, ваша честь, я бы хотел со всем этим покончить.
   Спаркс выпустил руку отца, неохотно обернулся и увидел, как тот второй человек расстегивает и снимает свой плащ.
   — Герне! Откуда ты?..
   Герне мрачно ухмыльнулся.
   — Меня послала Похитительница Детей. Я твой подменыш, Покоритель Зари. — Его парализованные ноги были засунуты в какое-то неуклюжее подобие протезов.
   — О чем это он говорит? — Спаркс снова оглянулся на отца. — Что он вообще здесь делает?
   — Его привела ко мне Мун. Она сказала, что он хочет занять твое место во время обряда жертвоприношения.
   — Занять мое место? — Спаркс был потрясен. — Он? Ты?.. Но почему, Герне? Почему ты хочешь сделать это для меня? — Он даже не позволял себе надеяться...
   Герне коротко рассмеялся.
   — Не для тебя, Покоритель Зари. Для нее. Ты даже не представляешь себе, насколько они похожи! Не можешь представить... А Мун поняла меня. Она поняла, что именно мне необходимо, чего я добиваюсь, желая вернуть Ариенрод и самоуважение... и с этим завершить свою жизнь, в последний разок посмеяться смерти в лицо. И она дала мне эту возможность. Боги, поскорее бы увидеть лицо Ариенрод, когда ей откроется, что она обманута по всем статьям! И тут уж она станет моей целиком — и навсегда! И мы вместе пройдем все круги ада и рая. — Он словно вернулся к ним издалека. — А тебе, Покоритель Зари, придется довольствоваться подпорченной копией — надеюсь, тебе и этого будет вполне достаточно. Ведь ты так никогда и не дотянул до того, чтобы обладать оригиналом. — Он протянул Спарксу свой плащ.
   Спаркс взял его и набросил на плечи.
   Сайрус вытащил из кармана склянку с какой-то коричневой мазью.
   — Намажь-ка этим лицо и руки — у тебя слишком белая кожа, стража может заметить.
   — Да, а то еще заметят, что ты не из числа Избранных, — не удержался и съязвил Герне.
   Спаркс подошел к зеркалу и послушно натерся коричневой мазью. Позади себя он видел отражения Сайруса, который ждал, глядя на него, и Герне, озиравшегося с жадным вниманием бывшего обитателя этих комнат. Да, настоящий Звездный Бык вновь оказался в своем логове, а он, Спаркс... он просто встретился здесь с отцом... Они были очень разные, хотя и играли одну и ту же роль, любили одну и ту же женщину — в которой, как оказалось, заключены были две совершенно различные женщины, и теперь они любили ее именно за это... А сейчас один из них готов был вернуться к жизни, второй же — умереть...
   Спаркс накинул капюшон на голову и подошел к Сайрусу.
   — Я готов. — Он наконец-то сумел ответить улыбкой на улыбку отца.
   — Сын Первого секретаря, внук премьер-министра... что ж, ты отлично подходишь для этой роли. — Сайрус удовлетворенно кивнул. — Может быть, хочешь взять что-нибудь на память?
   Спаркс вспомнил, что флейта его так и осталась лежать на кушетке, и взял ее.
   — Больше ничего. — Он только глянул на беспорядочно перепутанные провода на своем рабочем столе и тут же отвернулся.
   — Герне... — Сайрус что-то тихо проговорил на своем языке и повторил сказанное для Спаркса:
   — Спасибо тебе за то, что ты отдал мне моего сына.
   Спаркс глубоко вздохнул.
   — Спасибо, Герне.
   Герне скрестил руки на груди с довольным видом, явно наслаждаясь чем-то, чего Спаркс понять до конца не мог.
   — Да в любое время, садху, пожалуйста. Только уж постарайтесь не забыть, что своим счастьем вы обязаны мне! А теперь прочь отсюда! Мне хочется побыть одному в своих роскошных апартаментах, ведь времени у меня осталось немного.
   Сайрус постучал в дверь, и она открылась. Спаркс быстро оглянулся на Герне, удобно расположившегося в глубине комнаты. Прощай, Ариенрод... И, прихрамывая, Спаркс двинулся следом за Сайрусом, изображая его слугу.

Глава 51

   Мун плыла на волнах шумной праздничной толпы вниз по Главной Улице, прямо в скрипучие доки подбрюшья Карбункула — в ту, самую нижнюю, часть города, что открывалась прямо в море. Здесь людская река замедлила, наконец, свой бег, принося дары Матери Моря, и Мун удалось выбраться из толпы, — ей казалось, что прошла уже целая вечность, хотя с момента ее избрания миновало всего несколько часов. Теперь она могла провести остаток Ночи Масок так, как того хотелось ей самой. Пока не наступит рассвет.
   Она вновь стала пробираться вверх по Главной улице к дому Джеруши ПалаТион, отбиваясь по дороге от развеселых поклонников, скрытых под масками и карнавальными костюмами, и ощущая бешеный, все убыстряющийся пульс этой последней ночи Фестиваля — ночи страсти и обещаний. Однако вспышки всеобщей любви лишь обостряли ее собственное чувство одиночества, и ей начинало казаться, что она останется на всю жизнь одинокой, если так и не сумеет что-либо предпринять за оставшиеся до рассвета несколько часов.
   Чернота ночи за толстыми стенами города стала почти непроницаемой, когда она добралась наконец до дома ПалаТион и забарабанила в дверь. Джеруша сама открыла ей; вместо полицейской формы на ней было какое-то бесформенное одеяние вроде балахона. Она изумленно воззрилась на стоявшую перед ней королеву Лета.
   Мун приподняла маску, осторожно сняла ее, да так и осталась стоять с ней в руках, не говоря ни слова.
   — О боги... — ПалаТион даже головой потрясла, словно мысли у нее совсем спутались, и провела Мун в спасительную тишину дома, за порогом которого шумела и бесновалась праздничная толпа.
   Мун прошла прямо в гостиную; сердце у нее стучало так, что было трудно дышать, глазами она искала...
   — Нет. Пока нет. — ПалаТион шла за ней следом. — Он еще не вернулся.
   — О, Хозяйка, — только и смогла выдохнуть Мун.
   — Ничего, время еще есть.
   Мун только молча кивнула и положила маску королевы Лета на краешек кушетки.
   — Что, она уже слишком тяжела для тебя? — Голос ПалаТион звучал не слишком ласково.
   Мун посмотрела ей прямо в глаза, которые от бесконечной усталости и разочарований казались подернутыми пеплом.
   — Нет... Но завтра на рассвете, если Спаркса не... не... — и она снова опустила глаза.
   — А ты честным путем выиграла эту маску? — прямо спросила ее ПалаТион, явно рассчитывая на такой же прямой ответ.
   Мун покраснела, теребя ленты на маске. Честно ли?
   — Я должна была выиграть ее.
   ПалаТион нахмурилась.
   — Ты хочешь сказать, что по-настоящему веришь в предопределенность своей судьбы... сивилла?
   — Да. Судьба моя была предопределена. Я непременно должна была победить — если смогу. И я смогла. И причина для этого куда важнее судьбы каждого из нас в отдельности, комиссар. Мне кажется, вы понимаете, что я имею в виду... Вы все еще хотите остановить меня? — Она открыто бросала ей вызов; на лице ПалаТион была написана странная, совершенно несвойственная ей нерешительность. Она обхватила себя руками — словно в легком балахоне с широкими рукавами ей было холодно.
   — Это зависит от того, что ты ответишь на мой следующий вопрос... Я хочу задать тебе только один вопрос, сивилла.
   Изумленная Мун только кивнула.
   — Спрашивай, и я отвечу... — Ввод информации...
   — Скажи мне правду, сивилла, всю правду о мерах!
   Изумление так и не покинуло Мун, когда она начала проваливаться в черную пустоту, когда память компьютера как бы заменила ее собственный разум... Она готова была рассказать этой инопланетянке всю правду...
   Но за пределами этой правды таилась еще одна, более глубокая, и пока Мун плыла в безбрежном море тьмы, видения сменяли друг друга и чей-то голос рассказывал — ей одной... Она видела меров, но не такими привычно игривыми и невинными, точно дети и любимцы Моря, — но такими, какими они были созданы изначально: уступчивыми и мягкими разумными существами, несущими в себе зародыш бессмертия. То был первый шаг к бессмертию для всего человечества... Более того, бессмертие было дано мерам для вполне определенной цели, как и разум. И цель эту знала лишь она одна: машина, управлявшая всей сетью предсказателей, тайное хранилище знаний человечества, спрятанное здесь, на Тиамат, под раковиной Карбункула, на дне морском. Мун видела, как мирно парят в этом подводном мире хранители памяти человечества — меры. Ученые Старой Империи, в чьи планы это входило, надеялись, что создание системы предсказателей поможет им ускорить работу по созданию бессмертной человеческой расы; или, по крайней мере, приостановит тот процесс распада, что уничтожал Империю изнутри.
   Но разложение ее началось гораздо раньше, с появлением первых мелких королевств, высвободившихся из-под ее власти; их недальновидные борцы за свободу жаждали пусть даже и не совсем настоящего, но все же бессмертия — только для себя и немедленно, раз бессмертие для всей человеческой расы было пока недостижимо. Миры, подчиненные Старой Империи, начали безжалостное истребление меров, что постепенно разрушило способность последних исполнять возложенные на них функции; повреждена была и сеть предсказателей, не успев оформиться окончательно. Империя пала под весом собственной тяжести... однако страшная тайна «живой воды» так и осталась нераскрытой до конца; попытки раскрыть ее возобновились с установлением власти Гегемонии, и резня меров началась с новой силой. К этому времени меры уже полностью утратили понимание смысла собственного существования на Тиамат и заметно регрессировали, снова став довольно примитивными существами, безмятежно живущими в полнейшем симбиозе с морем. Эмигранты-гуманоиды, ставшие колонистами на Тиамат и стремившиеся обрести здесь новый дом, не больше самих меров знали о том, что хранится на дне моря; однако в их среде сохранилось некое первобытное уважение к Матери Моря, которой они постоянно платили дань, называя меров, ее бессмертных детей, священными.
   Сеть предсказателей продолжала функционировать, внедряя свои знания в изуродованные историческими катаклизмами культуры, поднимая их из руин рухнувшей Старой Империи. Однако ответы отдельных предсказателей со временем становились все более неясными и страдали известными преувеличениями из-за утраты потенциала всей сети в целом. И Мун понимала теперь, что утрачен и еще один, значительно более важный аспект могущества предсказателей. Те, казалось бы, неумелые манипуляции, с помощью которых машина старалась заставить ее, сивиллу, выполнить свою волю, отнюдь не случайны и никогда не планировались как редкий феномен. Предсказатели созданы были не просто как рупор чьей-то вторичной мудрости, но как подлинные проводники и зачинщики различных социальных перемен, способные вернуть стабильность и гуманность тем культурам, внутри которых были рождены. И эта их исключительно важная функция была почти полностью утрачена вместе с той изначально четкой информацией, которую они получали прежде от основного компьютера.