Витковский Евгений. Вечный слушатель

   плоть же ваша, некогда живая,
   делается деревом столпа
   тумбой, чуть пониже, чуть повыше;
   и на вас расклеены афиши,
   коими любуется толпа.
   Не пытаясь вырваться из фальши,
   вы предполагаете и дальше
   сеять в мире лживую мечту
   что ни день смелея и наглея,
   прикрывая при посредстве клея
   вашей нищей жизни наготу.
   ***
   Мак пылает средь небес,
   к сумраку готовясь,
   ты венок прикинь на вес,
   он сплетен на совесть.
   Ночь пасет своих коней,
   в долы тени бросив,
   голова твоя темней
   налитых колосьев.
   Мчит полевка от тропы,
   жизнь спасти не чает,
   твой венок острит шипы,
   сохнет и легчает.
   ***
   Детство, пыльца неясных догадок...
   Плотная синь, что в эти часы
   первой тоски обрывает листву;
   остров, где запах горькой полыни
   одновременно тернов и сладок
   радость огромна, короток срок...
   Мчится вершина фонтанной струи,
   звонко вонзаясь в пенный закраек;
   тесен мир и все же чудесен
   счастлив, кто зреет с ним заодно...
   Копится сила сердца - в пучине,
   пробует грезу - на вкус, наяву;
   зелень ликует, взбираясь на дюны
   по изначальному плану творца,
   чудо, чудо в каплях росы,
   нежно скользящих с ресниц богов...
   В небе - смотри - сверкающий рог
   медленно в круг превращается лунный,
   хмурит, как водится, брови свои,
   вот они, промельки будущих чаек,
   сердце, о, как тебе много дано!
   Или же это - начало конца?..
   Остров тоски, ты построен из песен,
   в робости первых, неловких шагов.
   ***
   Терпишь ты, чтоб человечья сволочь
   на тебя лила то яд, то щелочь
   новый жрец у старых алтарей,
   в тайных клеймах огненного знака
   ты, Земля, становишься, однако,
   только терпеливей и мудрей.
   Отдавать приказы - наше дело:
   вот машина тяжко загудела,
   сотворить, отштамповать, спеша,
   чашку, плошку, миску или блюдо
   но иного, дивного сосуда
   втайне алчет жадная душа.
   Но следишь ты, чтоб железный коготь
   тайн твоих не смел вовеки трогать,
   ты караешь нерадивых слуг,
   в грубом коме проступает личность,
   глина признает души первичность,
   и покорствует гончарный круг.
   Мощь бойцов, чьей жизни песнь допета,
   слезы страсти, от начала света
   почву орошавшие твою,
   девушек тоскующие взоры
   все вместится в контуры амфоры,
   дивно возвратится к бытию,
   чтобы даже нищие могли бы
   хлеба досыта вкусить и рыбы,
   и вина любви испить могли,
   чтоб святыней стал кувшин невзрачный,
   воссиял бы в лаврах полог брачный
   в миг слиянья неба и земли.
   ***
   От родословного древа бревно
   осталось в прокорм короедам.
   Замку былая слава давно
   кажется дурью и бредом.
   У поместья - мелко нарезанный вид:
   кредиторская юмореска.
   Мамона здесь безраздельно царит
   с Музой в виде довеска.
   Зал ресторанный, рояль, контрабас,
   скрипичная легкая пьеска;
   хозяин с бутылками с глазу на глаз
   беседует долго и веско.
   В башне разрушенной ветра фальцет
   мается песнью последней.
   Дров для камина, понятно, нет
   там тлеет косяк из передней.
   Две мейсенских чашки, мертвый брегет,
   бархатная занавеска.
   Живет виденьями канувших лет
   безумная баронесска.
   Ей грезится первый ее менуэт
   о, как волшебно, как смело
   она бы исполнила, сев за спинет,
   Моцарта, Паизьелло!..
   ***
   Березовая, святая,
   звездная колыбель...
   Огней блуждающих стая,
   ограда - отсель досель.
   Крапива, жгущая грубо,
   кровь, будто капля росы,
   древоточец, в волокнах дуба
   тикающий, как часы.
   Вечных часов коромысло,
   ветвь - на запад, ветвь - на восток,
   чаша сердца взлетела, повисла
   ах, обозначен срок,
   расчеты и сверки скоры
   ты исчислен в общем ряду...
   Березы ствол среброкорый,
   наклонись, оброни звезду.
   ***
   Общее наше, последнее лето,
   улыбка - иней, предвестник мороза;
   ярь - медянкой подернута бронза
   дряхлого сердца; просверк зарницы
   над забралом янтарным, над высоким челом,
   способным ценить и предвидеть...
   Неизбежность прощания, звездный лик
   просвечивает сквозь арфу,
   песнь - заморожена...
   От весенних следов
   лишь оттиски подошв на снегу
   возле дома, чей вход запечатан навеки.
   ***
   Проволока струны
   с колючками и под током:
   плотью обросший бред.
   Ужас и кровь, ряды штабелей...
   Дрова: двуногий чурбан.
   Труба: словно лестница к небосводу,
   не ее ли видал Иаков?..
   Песня - "в труде обретаешь свободу";
   голос кнутов одинаков,
   все черепа равны:
   в ряд по четыре, в трансе глубоком
   пляска смерти, мчи веселей!..
   Рвет колючие струны маэстро - скелет,
   бьет в костяной барабан. ИЗ НЕМЕЦКИХ ПОЭТОВ РУМЫНИИ
   АЛЬФРЕД МАРГУЛ-ШПЕРБЕР
   (1898-1967)
   ОХОТНИЧИЙ РОГ
   Чей голос пел так горестно у взгорья,
   Спроси у леса: что стряслось, когда
   Он вдруг заплакал смолами подкорья,
   И листья полетели, как года?
   А голос пел, печальный и зовущий,
   Он был, как смерть любви, - тяжел и жгуч,
   Но ветер смолк, и тишь настала в пуще,
   И помутнел всегда прозрачный ключ.
   Стояла осень. Лес менял расцветки;
   Казалось бы - ведь каждый год в лесу
   Последний праздник отмечают ветки,
   Теряя листьев смертную красу.
   Но голос отзвучал, в просторы канув,
   Где сгинул - и узнаешь-то навряд.
   Чуть задрожали сучья великанов,
   И лес отбросил весь цветной наряд.
   Он обнажен. С ветвей свисает иней,
   До снегопада - времени в обрез;
   Придет молчанье, станет мир пустыней
   Одним лишь темным сердцем плачет лес.
   ДВА ЗЕРКАЛА
   Два зеркала отражены друг в друге,
   Я - между них, у каждого во власти;
   Но нет ничьей вины, ничьей заслуги,
   Что каждым отражен я лишь отчасти.
   Я зеркалом одним в другое кинут,
   И вот уж в третьем пребываю ныне,
   Скитания мои вовек не минут,
   Меж тем - стою недвижно посредине.
   Не жаждут стекла удержать живое,
   Делить меня - и лучшей нет отрады:
   Частями, расчленяемыми вдвое,
   Я заполняю обе анфилады.
   И вот однажды - кинусь на попятный,
   Мельчать не в силах, оборву дорогу:
   Да только разыщу ли путь возвратный,
   Как добреду к родимому порогу?
   Но если странник, смерти неминучей
   Не дав его пожрать, вернется даже
   И не найдет меня - на всякий случай
   Пусть помнит: я не нанимался в стражи.
   ЗВЕЗДА В ВИНЕ
   Памяти Йозефа Вайнхебера
   Здесь, во мраке у окна,
   От чужого скроюсь взгляда:
   Кубок темного вина
   Поминальная отрада.
   Пусто в доме ввечеру,
   Шум - рассудка не тревожит.
   Кубок в руки я беру
   Утешительный, быть может.
   Только я не пью и жду
   В тишине - чего же ради?
   Просто я узнал звезду
   На зеркальной винной глади.
   С ней играть не мудрено
   В утвержденье, в отрицанье:
   То ль опустится на дно,
   То ли будет плыть в мерцанье?
   Темнота чиста, легка,
   Звездный свет сияет хрупко:
   Ни единого глотка
   Я не сделаю из кубка!
   Пусть пока живет в вине
   Утешением для взора
   Счастье, выпавшее мне,
   И простимся мы не скоро.
   МЕЛЬНИЦА
   Мельницу выдумал тот,
   Кто, провожая года,
   Слушал журчание вод
   И размышлял, как всегда:
   Сколько же дней и ночей
   Был я с тобою сам-друг,
   Так отчего же, ручей,
   Сердца замедлился стук?
   Скоро возвел он, поди,
   Мельницу в полной красе:
   Чтобы, как сердцу в груди,
   Биться воде в колесе.
   Мельница - сердцу сродни:
   Им неизвестен покой,
   Стук остановят они
   Лишь под хозяйской рукой.
   Думами их не заботь,
   Всех-то и дел на веку:
   Сердцу ли - муку молоть,
   Мельнице ль - просто муку.
   СЛОВА ДЛЯ МУЗЫКИ ДУШИ
   Ныне чужое - было чужим не всегда,
   Вдруг возвратилось, ведет со мною игру:
   Образ приходит, который стерли года,
   Прежняя песня опять звучит на ветру.
   Только узнать я не могу никак,
   Из которого это пришло тревожного сна,
   Может быть, вспомню, когда рассеется мрак,
   О, если б не ночь, - она чересчур длинна.
   Шепот ли это, что помню едва-едва,
   Сердце ли темное, скрытое в глубине?
   Живы ль под пеплом пламенные слова
   И - средь ночной прохлады звучат во мне?
   Знаю, ах, знаю, что прячешься неспроста,
   Но объявись же, развей мое забытье,
   О, расколдуй, распечатай мои уста
   Сразу во тьму я выкликну имя твое!
   Но бесконечна и молчалива тьма,
   Комната полнится ею, тайну храня;
   Легкой руки прикасанье - сводит с ума,
   То, что сокрыто во мраке, - жаждет меня!
   Прежняя песня опять звучит на ветру,
   Образ приходит, который стерли года,
   Пламя в глазах моих, сердце все длит игру,
   Но старость и одиночество - навсегда.
   МОЗЕС РОЗЕНКРАНЦ
   (1904 - )
   СОКРАТ
   Вступает гость под своды каземата
   и слышит лиры трепетные струны
   здесь наставляет старого Сократа
   в искусстве новых песен ментор юный
   Сократ ну и нашел же ты работку
   умрешь ведь завтра а внимаешь вздору
   коль завтра мне чудак к Харону в лодку
   учиться нынче только-то и впору
   КЕНТАВР НА МОСТОВОЙ
   Он вызвал гнев богов с лесистых гор
   был изгнан к людям бросился тогда
   курчавилась под ветром борода
   он по асфальту мчал во весь опор
   Сигналам светофоров вопреки
   бежал он средь полдневной суеты
   покуда вновь из городской черты
   не выбежал под хохот и свистки
   В родную рощу нет пути ему
   копыта стихнут сгинет пламя глаз
   обвиснут кудри он в горчайший час
   подставит шею тяжкому ярму
   АСТАРТА
   Храню себя ты явишься во мгле
   и погребешь меня в твоих соблазнах
   тебя предслышу в крике безобразных
   зверей ненужных небу и земле
   Кабан с козлом в твоей упряжке ражей
   колеса змеи коим несть числа
   поводья в клюве красного орла
   а позади лишь крысы кровь да кражи
   Да буду принят к твоему двору
   хочу служить и не просить награды
   ты дашь нам больше мира и отрады
   чем та что ныне властвует в миру
   Ты жрица войн разврата и азарта
   но ты познала больше всех невзгод
   и золото в крови моей живет
   доколе жду тебя одну Астарта
   ГОЛУБЫЕ СЛИВЫ
   Он вход в свой рабочий кабинет и водружает на верстак Природу
   Он твердо говорит: да будет свет
   являет сушу отделяет воду
   В плодах растенья и луга в цвету
   открыта рыбам в океан дорога
   Он стаи птиц пускает в высоту
   коня творит он и единорога
   Свое подобье в глине создает
   затем свершает вздох неторопливый
   и человек в саду где только мед
   и молоко и голубые сливы
   В ЛЕСУ
   Здесь тишина берет меня в объятья
   вдыхая в сердце таинство наитья
   и здесь живут мои былые братья
   прощения пришел у них просить я
   Но птицы кликнуть норовят порою
   о том что зря я выбрал цель такую
   что зря мечты о примиренье строю
   что попусту доверия взыскую
   О милые чье тело волосато
   мохнаты лапы чьи пушисты лица
   неужто вы не признаете брата
   неужто пусть опять разлука длится
   Почтите же скитальца встречей поздней
   ко мне придите и не знайте дрожи
   пусть я двуног но да не станет розни
   ведь и меня охотник ищет тоже
   Возобновим же наш союз старинный
   любя друг друга и друг другу веря
   коль нас поймают цепью пусть единой
   скуют мое запястье с лапой зверя
   ДЕРЕВНЯ
   Сперва нарост
   трещит в угарной черноте болота
   и хруст корост
   в рогозах как мучительная нота
   А вот сейчас
   встают виденья на раскисших тинах
   бредовый пляс
   болотных баб и мужиков трясинных
   Эй веселей
   где как не здесь трястись да резвиться
   среди стеблей
   колеблются расплывчатые лица
   Тут все подряд
   как будто в пляс вовлечены навеки
   любовь творят
   неистовые недочеловеки
   Так было встарь
   и с давних пор все в том же танце кружит
   все дым все хмарь
   торфяник что живым еще послужит
   СМЕРТЬ КРЕСТЬЯНИНА
   Он вышел поступью угрюмой
   спокойно встретить Смерть она
   сказала даже смущена
   про хлеб да про детей подумай
   Он щедро сеял все едино
   ну что ж сломалось деревцо
   по имени он вспомнил сына
   добавив крепкое словцо
   Он распахнул земле объятья
   как женщине пред ним прошли
   все те кто жил с ним без изъятья
   здесь на клочке родной земли
   Другой из состраданья что ли
   его пристроил вверх лицом
   кто сыном был кто был отцом
   тот ныне серый камень в поле
   ВОСКРЕСЕНЬЕ
   Пусто в полях В каждом доме веник
   не оставил соринки нигде ни одной
   Приодеты крестьяне из деревенек
   столпились у церкви к службе дневной
   Парни и юноши входят в ограду
   становятся возле главной тропы
   матери следом свою отраду
   несут детишек будто снопы
   Старики собравшись в тени осокори
   обсуждают погоду на завтра с утра
   утренний ветер участвует в споре
   за околицей красками блещет гора
   Вот приходит поп со своей молодежью
   с хором и причтом обычай таков
   что не думает юность про волю Божью
   даже если и смотрит Он с облаков
   ДЕРЕВЕНСКАЯ ЛЮБОВЬ
   Любовь не обретают ненароком
   закон как мир незыблемый и древний
   окинув страны непредвзятым оком
   построй-ка дом в моей родной деревне
   Здесь девушкам неведом чуждый жребий
   они в садах черешни средь черешен
   стопами на земле челом на небе
   а ты скиталец будешь здесь утешен
   Здесь о любви не знают разговоров
   лишь плод ее жена тебе протянет
   смирил ты свой скитальца гордый норов
   но имя основаньем рода станет
   ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР. КРЕСТЬЯНЕ В ГОРОДЕ
   Крестьяне вы плететесь в города
   вас гонят недород и холода
   чтоб умереть но мир узнать воочью.
   Потерянные овцы никуда
   не приходящие ни днем ни ночью.
   И лишь по воскресениям порой
   я вижу их не примиренных с миром
   на улице холодной и сырой
   они бредут замызганным трактиром
   влекомые он им твердит открой
   да пей! И вот вошли толпою робкой
   в бокалах плещется пунцовый хмель
   но самогон под самодельной пробкой
   вернее: все любимое досель
   придет на память вместе с первой стопкой
   а со второю дух родных земель
   а третья отведет к отцовским селам
   уже звучат старинные псалмы
   и что ни миг все более тяжелым
   становится питье: закон корчмы
   да пусть и спляшут таковы порядки
   для тех кто рвется в глубь исконной тьмы
   наутро же на городской брусчатке
   лежат они родной земли остатки
   РОДНОЙ ПЕЙЗАЖ
   Деревеньки дремлют как дворняги
   лижут раны маются от хвори
   а вокруг лишь топи да овраги
   темнота забвение и горе
   приползают годы по дороге
   да порою смерть пригонит дроги
   Зимние приходят ураганы
   вся природа будто неживая
   лишь лежат холодные курганы
   каждый словно келью прикрывая
   где ничто не может опечалить
   до весны не стает с кровель наледь
   Но весна придет без проволочек
   паводок примета жизни здешней
   хижины как ряд дырявых бочек
   снова станут гнить к погоде вешней
   лето их жарой вконец иссушит
   осень их чредою ливней душит
   Деревеньки дремлют как дворняги
   лижут раны маются от хвори
   а вокруг лишь топи да овраги
   темнота забвение и горе
   проползают годы по дороге
   да порою смерть пригонит дроги
   НОЧЬЮ ВОЗЛЕ ОКНА
   Отец гляжу в потемки
   не верю ничему
   лишь искры мы потомки
   способны зрить сквозь тьму
   А сумрак неспокойный
   хранит твои следы
   я слышу ветер знойный
   И шорох бороды
   МЕСТО РОЖДЕНИЯ
   Я родился ненужным чадом
   чужою мне была семья
   что вовсе лишний в доме я
   кормилица твердила взглядом
   Рожденный в деревенской хате
   я видел в ней не место мне
   я родился в такой стране
   где был решительно некстати
   И в мир где двери все закрыты
   я вышел чуть пришла пора
   и понял слушая ветра
   в непротивленье суть защиты
   БУХТА ЛУНЫ
   Смежаются любимой очеса
   нисходит ночь и падает роса
   покуда в пурпур облака одеты
   покрыты синью всхолмья и леса
   Но в вышине былого дня приметы
   там цапля одинокая видна
   тоска по родине! О где ты где ты
   А цаплю поглощает вышина
   заснут цветы и дети поневоле
   в ничем не омраченной бухте сна
   Чем сон не родина? И только в поле
   еще труды не кончены пока
   луна восходит ей не должно доле
   ни тропки охранять ни тайника
   мир воцарен лишь соловьиных трелей
   хор меж ветвей о как судьба легка
   для тех кто спит забыв чем жил доселе
   кто в подсознанье мир дневной убрал
   но колокол грохочет вся тяжеле
   чтоб каждый пробужденный обмирал
   чтоб добредал к святой воде в соборе
   они трепещут слушая хорал
   они сидят в гробах и копят горе
   лишь свет луны у них в померкшем взоре
   ЗАРЯ (I)
   Я рождена скалистым древним лоном
   меня вспоили горды Карпаты
   я влагой Черемоша мча по склонам
   упала прямо в Прут зеленоватый
   С дельфинами я пронеслась играя
   сквозь море Черное вспарила в тучи
   Евразию до северного края
   прошла спустившись в Енисей могучий
   Я дома вновь я туча дождевая
   здесь над страною скал ручьев и пашен
   кувшин и скрипка знайте я живая
   и только возвращенья миг мне страшен
   ЗАРЯ (II)
   Меж снов моих откуда взяться яви
   как смею записать хоть эти строчки
   немотствуя в космической державе
   где только мрак лишь звезды словно точки
   Лишенный мыслей знать могу откуда
   что строки мне покорны будто слуги
   они подобье хрупкого сосуда
   что возникает на гончарном круге
   Кому нужна росистая амфора
   зачем сады сознанья плодоносят
   нисходит ночь вечерняя Аврора
   склоняется и прочь сосуд уносит
   АРКТИЧЕСКИЙ ПЕЙЗАЖ
   Бреду по карте к берегу Сибири
   туда, где океан где белизна
   павлиний хвост сиянья в звездной шири
   и тундра только им освещена
   Из снега строит ветер цитадели
   которые не тают никогда
   лишь влага величайших рек до цели
   доходит под угрюмой коркой льда
   Здесь холод повелитель и хозяин
   всему живому должно омертветь
   лишь словно сам из глыбы льда изваян
   над айсбергом вздымается медведь
   На черном небе вымпелок маячит
   он призрачен и мнится здесь нелеп
   гусиной стаи клин но это значит
   что и сюда заглядывает Феб
   ПОЭТИЧЕСКАЯ СВОБОДА
   В толстенной енисейском льду
   рыбак закинул в лунку снасть
   оголодал на холоду
   рискнул к водице ртом припасть
   Поймал ли что на снасть свою
   о том не ведает рассказ
   однако знаю в том краю
   стоит зима и посейчас
   Вмерз человек лицом в дыру
   в вихрах то искорка то свет
   но подплывать к его вихру
   рыбешкам строгий дан запрет
   ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЖИЗНИ
   Сапог на грудь и кляп потуже
   тюремный пыточный подвал
   там день и ночь фельдфебель дюжий
   меня со вкусом мордовал
   Как бесконечно нудно было
   лежать под спудом зная как
   по небу движется светило
   из мрака в свет и вновь во мрак
   Покуда братья драли глотки
   я мнил все муки позади
   когда палач на миг короткий
   сапог убрал с моей груди
   ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО
   Вновь сыновьям шагать далече
   опять на фронт опять под пули
   в четырнадцатом те же речи
   на гибель их отцов швырнули
   Как много в их глазах лазури
   как ясно им видна победа
   им навнушали прежней дури
   того же выспреннего бреда
   Ах выправка юнцов беспечных
   они чужды сомненьям страху
   меж тем как мастер дел заплечных
   ведет их прямиком на плаху
   ПОСЛЕДНИЙ ОТРЯД
   Куда б честней наняться волонтером
   а не судить про дружбу и вражду
   но не кольчугой я покрыт позором
   и только в этой книге бой веду
   Но вклад и этот никуда не канет
   пройдет война останутся архивы
   последним словом битвы книга станет
   отряд последний те кто духом живы
   НАДЕЖДА
   Я спать не смел среди ботинок старых
   когда звучал для камеры отбой
   тела народов разместясь на нарах
   храпели примиренные с судьбой
   А я писал беря листки пожестче
   я знал слова переживут меня
   дремал прижавшись к ним скулою тощей
   берег и от воды и от огня
   Я ждал пройдут столетий вереницы
   археология окончит труд
   потомки глянут в мертвые глазницы
   отбросят череп рукопись найдут
   АЛЬФРЕД КИТТНЕР
   (1906-1991)
   СТАРЫЙ ДОМ
   Когда я свет гашу в дому,
   То призраки приходят сразу:
   Они переполняют тьму,
   Почти невидимые глазу.
   Но желтые страницы книг
   Меня уводят в край забытый;
   Одни лишь рифмы в этот миг
   Бывают верною защитой.
   Нет, все же знаю: час ночной
   Покровом старых тайн колышет,
   Там кто-то за моей спиной
   Стоит - и мне в затылок дышит.
   Наверно, это потому,
   Что та же сонная истома
   Сходила к тем, кто жил в дому,
   Считай, со дня постройки дома.
   Дом покоряется судьбе,
   А ветер - все известку гложет.
   Здесь кто-то вены вскрыл себе
   Иль кто-то был убит, быть может?
   Там, где лежу, там, где стою,
   Тот - счастлив был, а тот - обманут?..
   А тени прямо в грудь мою
   Ладони ледяные тянут.
   ДОБРЫЕ ВЕСТНИКИ
   За рамой, не переставая,
   Всю ночь - легчайший стук в стекло:
   То ветвь, иль капля дождевая,
   Иль голубь просится в тепло?
   Полуразбиты доски ставней,
   Идет сквозняк по этажу.
   С поры, уже довольно давней,
   Я выселенью подлежу.
   Уже свою провижу участь;
   Чужой тропой, всего скорей,
   Плестись, оголодав, измучась,
   В компании нетопырей.
   Так у тропы однажды сяду,
   Окончу путь последний свой,
   Испив сладчайшую отраду
   Прохладной влаги дождевой.
   И голубь серебристоклювый
   Мне ветку в клюве принесет,
   Покой и мир предскажет скорый,
   Таков да будет мой уход.
   СПУТНИКУ
   Мой товарищ, в этой страшной были
   Привыкай идти меж конвоиров;
   Знаю, всю семью твою убили,
   Видно, и могилы-то не вырыв.
   Почему же ты, лишенный дома,
   На штыки не бросишься солдатам,
   Чтобы в пласт чужого чернозема
   Кануть удобрением богатым?
   Что же, ведь и я живу, покуда
   Не помру от слабости, от боли,
   Но бреду, как не было бы худо,
   Утопая в гибели все боле.
   Нынче равный прочим бедолагам,
   Ждешь, когда пройдет пора лихая,
   И куда-нибудь походным шагом
   Ты пойдешь, шутя или вздыхая.
   Веришь ты, что гибель - не подарок,
   И твои надежды непреклонны.
   Молод ты и не видал овчарок,
   Что грызут отставших от колонны!
   ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
   Лупи! Лупи! Уже мутится разум,
   Еще десяток. Нет, не дотяну.
   Вот-вот конец - и все исчезнет разом,
   Обвалится во тьму и в тишину.
   Крошатся зубы, иссыхает глотка,
   Кругом - остервененье вражьих рож,
   Одна отрада: если парню с плеткой
   Ты шепотом проклятие пошлешь.
   Лупи! К ударам я готов заранее,
   Таков уж век: безумье мчится вскачь.
   Все то, что должен я тебе, Германия,
   Мне в задницу впечатал твой палач.
   А он меня охаживает плетью,
   А он обучен множеству финтов:
   На голой коже кровяною сетью
   Для будущего счет уже готов.
   Что ж, полосуйте, бейте, сучьи дети
   Пусть я на брюхе - но еще упрям:
   И этот счет, и все счета на свете
   Я предъявить успею главарям!
   ПО ДОРОГЕ
   Едва нахлынула вода,
   Нас тут же сунул труповоз
   В конюшню: стало быть, сюда
   Впихнул и сено и навоз.
   Отнюдь не я тому виной,
   Что ты распластан надо мной,
   Что источаешь трупный смрад:
   Я и такой постели рад.
   У вшей отличное чутье,
   Их попечитель - труповоз:
   Для них покойник - не жилье,
   Так он еще меня привез:
   Полумертвец для вшей полезней!
   Вот и ползут, таща болезни,
   От коих, мой покойный друг,
   Тебе-то и пришел каюк.
   Ты умер, я живой пока,
   На это плюнет труповоз,
   Подохну ведь наверняка,
   Ну, так с него какой же спрос?
   И в общий ров для мертвецов
   Он кинет нас в конце концов,
   Поедет дальше - будь что будет,
   А Страшный суд - он всех рассудит.
   БАЛЛАДА О КГ"СОВСКОМ ЛЕСЕ
   Надсмотрщики не терпят возражений:
   Мы шли, в воде болотной по колени,
   А если кто сгибался - тут же, рядом,
   Конвойный возникал и бил прикладом.
   Так, утопая в жиже, плача кровью,
   Мы шли через болота к Приднестровью.
   С дороги сбиться было невозможно,
   Тут что ни шаг - то знак в грязи дорожной
   Куда мы шли - вопрос предельно глупый,
   Коль знаки вдоль дороги - трупы, трупы,
   Понятные любому дурню знаки:
   Мы видели, как их грызут собаки.
   И мы, и все нехитрые пожитки
   К утру бывали мокрыми до нитки
   От ливня, - то, что мы еще живые,
   Стрельбою подтверждали часовые,
   А дальше - гнали с воплями взахлеб
   До окаянных косовских чащоб.
   Нас по двое построив, как в насмешку,
   Назначили в дневную перебежку,
   И мы бежали к собственной кончине,
   И спотыкались мы на мертвечине,
   Когда темнело - верх брала усталость,
   Валились спать - в ком жизнь еще осталась.
   Мы так бы и лежали до восхода,
   Но вышла из чащобы шайка сброда,
   И пусть у нас пожитков было мало
   Так с воплями и те поотнимала,
   Что ни лежало в сумках за спиной
   Все, все досталось братии лесной.
   Мы в темноте напрасно драли глотку,