— Пустое, Люк! Просто ты обещал, и я надеялась на это. Ведь я здесь никого не знаю, и мне было очень скучно и тоскливо. Можно было бы поехать к дочерям Тарана, да всё ждала тебя, не думала, что ты так задержишься.
   — Тебе ведь уже рассказал Самюэль про наши приключения?
   — Поведал, да что-то скрыл. Я это почувствовала, Люк. Что это было?
   — Ты о чем, Ката? — не понял Лука.
   — С тобой что-то случилось нехорошее, и мне было страшно. Что произошло?
   — Наверное, он не хотел тебе говорить о моем легком ранении. Уже всё прошло. Я даже начал об этом забывать. Лучше скажи, ты осуждаешь меня за захват судна?
   Она подумала немного и ответила:
   — Ты же знаешь, что я ко всему стараюсь относиться так же, как и ты, Люк. Если тебя это устраивает, то и я довольна.
   — Тогда я спокоен, Ката! А то мне казалось, что ты осудишь меня.
   — Ты забыл, что я всё же наполовину караибка. А наш народ всегда любил всякие набеги, войны и победы. И я так воспитана.
   Она улыбнулась, потянулась губами к нему, прося немного смущенно:
   — Ты меня еще не поцеловал в губы, Люк.
   Лука обнял ее, прильнул к ее жадным губам, потом схватил на руки и грубо бросил на кровать. Она даже охнула от неожиданности и нетерпения.
   Потом он достал из ящичка черного дерева драгоценности из графской шкатулки, сказав с улыбкой:
   — Погляди, что я тебе привез, Ката! Какие красивые вещицы! Примерь.
   Он знал, что Катуари к драгоценностям относится довольно равнодушно, но эти были слишком изысканы и сверкали так привлекательно, что она с большим интересом стала перебирать их, примеривать. Лука обрадовался, видя, как женщина довольна.
   — Большое спасибо, Люк! — Она поцеловала его, заглянула в глаза, а потом с загадочным лицом проговорила:
   — Знаешь, Люк, мне кажется, что у нас будет еще ребенок.
   — Это точно? — встрепенулся Лука радостно.
   — Почти, милый. Скоро буду знать наверняка. Ты рад?
   — Конечно, Ката! Я всегда хотел иметь много детей. А теперь мы опять богаты и можем себе это позволить! Спасибо за отличную весть, Ката!
   Они опять слились в одно целое. Страсть захватила их полностью, и они отдались ей безоглядно.
 
   Узнав о том, что Катуари ждет ребенка, Лука решил немедленно заняться обустройством семейной жизни. Он присмотрел домик в центре городка и вскоре переселился туда с Катой, детьми, кормилицей и служанкой. Четыре приличные комнаты их вполне устроили, тем более что для слуг была построена прежними хозяевами маленькая пристройка.
   — Теперь думаем о загородном доме, Ката! — сказал как-то Лука. — Участок мы уже смотрели. Пора строить дом.
   — Да, милый! Это было бы хорошо. Я там еще раз побывала и нашла на одном из камней загадочные рисунки. Наверное, это наши предки высекли их. Стало так грустно, Люк! А что они означают, я не смогла понять.
   — Это не важно, Ката. Древние люди не так мыслили, как мы.
   Она вздохнула, а Луке показалось, что Катуари никогда не забудет той жизни с индейцами, с которыми прожила детство, юность и часть зрелости. «А разве забываю я про то, где и как сам жил в детстве и юности?» — подумал он, и та же тихая грусть окутала его.
   Дом на купленном участке был готов уже через полтора месяца. Лука подивился, как быстро здесь, где нет холодов, метелей и затяжных противных дождей, можно построить дом. Правда, случаются ураганы, которые делают местную жизнь не такой уж и безмятежной. Особенно это сказывается на Доминике, Гваделупе и Мартинике. Но и в этих местах они свирепствуют ежегодно, особенно в августе и сентябре. Как же хорошо, что до этого времени еще далеко.
   Лука временно отказался от торговых перевозок. Он принял нового капитана на испанский корабль, на малом ходил Самюэль, а сам он отдался детям, Катуари и ожиданию нового семейного пополнения.
   Максим уже ходил, ковыляя на еще нетвердых ножках. Лоране едва поспевала за ним, и было смешно и умильно наблюдать, как детишки возятся на песке или на траве, отнимают друг у друга игрушки и визжат как от злости, так и от радости. А в общем они были довольно дружны. Их голубые глазенки смотрели с хитринкой, выискивали любую возможность сделать что-то недозволенное, и кормилице частенько приходилось их наказывать.
   Макс при этом тотчас жаловался отцу или матери, Лоране только надувала губки и замолкала надолго.
   — Ты замечаешь, какие они разные, — говорил своей любимой Лука после очередного наказания детей. — Лоране больше похожа на тебя, а Макс, наверное, на своих голландских родственников.
   Он заметил, что при этих словах Катуари слегка задумалась, понял, что зря он вспоминает про это, но слова уже вылетели, и с этим ничего не поделать.
   Лука тут же пообещал себе, что больше не станет ничем напоминать ей о Луизе. И вдруг подумал, что тут скрываются не просто антипатия и ревность. И эта мысль почему-то сильно встревожила его.
   — И что это вдруг с тобой стало, Люк? — повеселевшим голосом спросила Катуари. — Ты вдруг как-то сразу потускнел, милый. Считаешь, что я глупо поступаю, так реагируя на имя твоей первой жены?
   Лука пришел в себя, улыбнулся и обнял ее, посмотрел в синие глаза, поцеловал и спросил беспечно:
   — Ката, ты ничего не утаиваешь от меня? Что-то мне подсказывает, что это может быть так.
   — Может, и утаиваю что-то из моей прежней жизни, но даже и не знаю, что именно, милый, — и она соблазнительно потянулась к его губам. — В жизни нельзя всё запомнить.
   — Ну и хорошо! — воскликнул Лука, как бы отбрасывая все сомнения и тревоги. — Я спросил просто так, Ката. Наверное, показалось что-то.
   И всё же в душе остался осадок, который иногда портил ему настроение.
 
   Семья помаленьку обзаводилась знакомствами. Никто не подозревал в Катуари индианку. Некоторые предполагали, что она испанка, и относились к ней с определенной отчужденностью. Особенно этим страдали местные женщины. Зато у мужчин были совершенно иные взгляды на это.
   — Ката, ты здесь пользуешься большим успехом в мужском обществе, — улыбнулся Лука как-то после одного из вечеров в доме богатого коммерсанта. — Я полагаю, что тебе будет нелегко отбиваться от домогательств, милая. Будь поосторожнее. Я это говорю для того, чтобы ты не совершила опрометчивого поступка, дорогая.
   — Что ты хочешь этим сказать, Люк? — строго глянула она ему в глаза.
   — Ничего особенного, Ката! Просто я знаю, какой ты можешь быть резкой с мужчинами в вопросе знакомств и общения.
   — И что же? Пусть не пристают!
   — Здесь не принято такое отношение, милая, — пытался убедить Лука Кату. — Не на всё надо обращать внимание, любимая моя. Многие мужчины просто рады побыть с красивой женщиной и поговорить, подать скромные знаки внимания. И больше ничего.
   — Но они лезут целовать мне руку, Люк!
   — Мужчина так показывает свое почтение и уважение к даме, Ката. Таков обычай! И с этим ничего не поделаешь. Надо принимать это как должное.
   — Мне трудно это понять и принять, Люк! Я теряюсь в этом мире. Мне в нем неудобно, иногда даже страшно.
   — Я понимаю тебя, Ката! Но должен с удовольствием заметить тебе, что этого ты не показываешь, если не считать излишней холодности, исходящей от тебя.
   — А что я должна делать? Притворяться, что мне всё это приятно?
   — Мы все немного притворяемся в этом обществе, Ката. Так уж заведено в нем. У более простых людей иначе, но мы уже вышли из такой простоты. Деньги сделали нас иными, и мы должны принимать правила игры. Иначе нас не примут, и придется опять искать пристанища. Мы можем остаться в одиночестве, что совсем не в наших интересах. Постарайся понять это.
   Лука видел, что Ката сильно озабочена. Она никак не могла примириться с условностями французского общества, и это ее угнетало.
   Лука решил, что в отношениях с Катуари ему лучше придерживаться несколько шутливого поведения и не очень серьезного восприятия действительности.
   И всё же он видел, что она с трудом принимает здешнее отношение к ней в частности и к жизни людей в целом. Лишь надежда на то, что время исправит ее миропонимание, немного успокаивала Луку.
   А тут еще появился изрядный ловелас из метрополии по имени Огюст де Лабрус. Он был красивым мужчиной, и женское общество тут же окрестило его сердцеедом и любителем поволочиться за какими угодно юбками.
   Этот Огюст тут же обратил внимание на Катуари и стал выписывать круги, рассыпая комплементы и постоянно бросая горячие взгляды в ее сторону.
   Вначале Луку это забавляло. Но поведение Катуари по отношению к этому дамскому угоднику становилось всё агрессивнее, и это всерьез обеспокоило его.
   — Этот господин мне просто отвратителен, Люк! — вскричала она после очередного увеселительного вечера. — Он пристает ко мне на каждом шагу! Я едва сдерживаю себя! Сделай что-нибудь, Люк!
   — Хорошо, Ката, — посерьезнев, ответил Лука. — Я поговорю с ним при первой же встрече. Обещаю.
   — Он просто нахал! Думает, что если многие женщины без ума от него, то и я не устою! Он жестоко ошибается, Люк!
   — Успокойся, моя прелесть! Я всё улажу!
   — И ты туда же, Люк, со своими словечками!
   Она немного надулась, поняла, что переборщила с Люком, но признать этого не пожелала. А Лука усмехнулся ей вслед, приметив, что она всё же постепенно изменяется, и можно будет надеяться, что со временем индианка смирится и примет европейские условия игры.
 
   Случай представился уже через два дня. Огюст с распростертыми руками и радостной улыбкой приветствовал Катуари и Луку на побережье, где некоторые горожане постоянно прогуливались.
   — Позвольте приветствовать вас, месье, и вас, мадам! — наклонился он к руке Катуари для поцелуя.
   — Месье де Лабрус, — сказал Лука весьма серьезно. — Прошу не докучать моей жене своим вниманием. Она воспитана в строгих моральных правилах. Ей ваше обхождение неприятно. Прощу оставить ее, месье.
   — Господин Люк, сударь! Я только хотел изъявить свое почтение вашей супруге! Разве это так уж неприлично?
   — Не заставляйте меня повторять, сударь, — довольно резко ответил Лука.
   — Простите, месье! Извините! Я удаляюсь. — И де Лабрус, гордо вскинув голову, отошел, покручивая трость.
   — Ката, надеюсь, он больше не будет приставать к тебе со своими ухаживаниями. Ты довольна?
   — Что-то мне подсказывает, что это не так, Люк, — с сомнением заметила Катуари. — Он не из тех, которые просто так сдаются и уходят в тень.
   — Откуда у тебя такие суждения? — удивился Лука.
   — Слышала разговоры женщин. Он не совсем честный человек, Люк. Так о нем говорят в городе.
   — Вряд ли он теперь приблизится к тебе, Ката. Смелости не хватит.
   Она не ответила на это, но в голове Луки тяжело заворочались совсем не радостные мысли. От их наплыва настроение испортилось. Он не стал выяснять причину этого, и они раньше обычного вернулись домой.
   Вскоре этот случай вроде бы забылся, но Катуари при воспоминании о нем почему-то хмурилась и волновалась. Это сильно раздражало ее, заставляло выискивать обходные пути преодоления неприятного осадка.
   Она возобновила занятия фехтованием, чему сильно удивился Лука.
   — Что это тебе пришло в голову, Ката? К чему это тебе?
   — Мне скучно без дела. Хочу чувствовать себя бодрой и сильной. Скоро об этом придется лишь мечтать. А пока я с удовольствием чувствую, как силы во мне растут, а сама я становлюсь спокойнее и увереннее, Люк.
   — Что стрелять ты любишь — это я заметил, но фехтование! Мне рассказали, что ты и кинжалом владеешь не хуже опытного воина.
   — Когда я жила в племени, то в походах участвовала не только в качестве поварихи, которая кормит воинов, но и сама сражалась очень часто. Ты ведь выхаживал меня после одного такого случая. Не хочу терять навыки и сноровку. Может пригодиться, — улыбнулась женщина лукаво.
   Эта улыбка успокоила Луку. Он решил, что это лучше, чем безделье. Хозяйство у них было маленькое, и две служанки вполне справлялись с работами. Тем более что у Каты не было к домашним делам особого пристрастия.
   Зато Лука заметил, что Катуари очень требовательна к служанкам и гоняет их за каждый пустяк. Хорошо еще, что не бьет.
   — Зачем ты так, Ката? — пожурил он ее, когда она спокойно, но грозно и резко отчитала горничную за какую-то мелочь.
   — Они должны добросовестно выполнять свою работу, Люк. И распускать их я не намерена.
   — За такую ничтожную провинность и так жестоко выговорить? Это излишне.
   — Зато в доме всегда будет порядок, Люк, — безапелляционно ответила она.
   Лука неопределенно пожал плечами и не стал развивать эту тему дальше. Теперь он иногда брал с собой Катуари в поездку на участок, где заканчивалось строительство их дома. Они выезжали верхом на арендованных лошадях.
   — Ката, я заметил, что тебе понравилась верховая езда, — Лука с улыбкой поглядывал на жену, величественно восседавшую в седле.
   — Ты прав, Люк. Мне очень нравится верховая езда. Вначале я побаивалась.
   — Хорошо бы купить собственных лошадей. Что скажешь, Ката?
   — Если хочешь сделать мне такой подарок, то лучше поторопиться, — лучисто улыбнувшись, ответила женщина.
   Он вплотную приблизил коня к ней, обнял и поцеловал в губы, получив в ответ все признаки трепетного желания. Она явно получала удовольствие от некоторых привычек белых людей. Лука легонечко улыбнулся, но вида не показал.
 
   Время шло, и Катуари постоянно ловила на себе пристальные взгляды де Лабруса. Эти взгляды ей не нравились, внушали опасения и говорили о коварстве этого человека.
   Одна из знакомых женщин, не подумав, промолвила ей на ухо:
   — Милочка, не доверяй этому де Лабрусу. Он ведь не спускает с тебя глаз.
   — Мой муж его предупредил, что это мне неприятно, мадам.
   — Вряд ли это может остановить его. Берегись его. Он опасен.
   Это короткое предупреждение сильно испугало и озадачило Кату. Она много дней не выходила из дома, отказывалась бывать в обществе. Лука забеспокоился.
   — Ты плохо себя чувствуешь, Ката? — участливо спрашивал он, заглядывая в ее глаза, но утвердительного ответа никогда не следовало.
   — С чего ты взял это, Люк? Всё идет хорошо. Беременность меня почти не тревожит, на живот еще даже нет и намека. Не волнуйся. Иногда бывает плохое настроение. Но это нормально.
   И вдруг случилось то, чего Лука никак не ожидал.
   Они возвращались с прогулки домой. Сумерки быстро сменились ночной темнотой. Слегка влажный, слишком теплый воздух все обволакивал своим покрывалом. Лука был весь мокрый и часто вытирал лицо и шею платком.
   Они были уже в ста шагах от дома, когда услышали звук торопливых шагов.
   Не успел Лука обернуться и посмотреть, кто это их догоняет, как что-то тяжелое ударило его по голове, искры на короткое мгновение сверкнули перед глазами, и всё перестало существовать.
   Чьи-то сильные грубые руки схватили Катуари, затолкали ей в рот тряпку, и в мгновение ока она оказалась в легком тарантасе, зажатая с двух сторон потными вонючими телами.
   Тарантас прогромыхал по мостовой и вскоре въехал во двор, где и остановился у сарая.
   Громилы легко подхватили женщину под руки и чуть ли не понесли в дом.
   — Птичка прилетела? — услышала она голос де Лабруса, узнав его мгновенно.
   — Принимайте, хозяин, — ответил один из громил и толкнул Катуари вперед.
   — Всё спокойно? — спросил де Лабрус.
   — Не беспокойтесь, хозяин. Мы работаем добросовестно. Зря денег не берем.
   — Флур, бери обещанное, и уходите оба с глаз долой. Я не хочу вас больше видеть. Вон!
   — Нас уже нет, хозяин, — ответил Флур и удалился вместе с товарищем в темноту.
   — Видите, мадам, как просто делаются эти дела, — мягко молвил де Лабрус. — Я не из тех, кто прощает грубость и несговорчивость по отношению ко мне.
   Ката зашипела, замычала.
   — Понимаю, мадам. Сейчас я вас освобожу от этого тряпья. Лишь прошу проследовать за мной внутрь дома. Пожалуйста, проходите. — И он галантно пропустил ее в дверь, из которой сочился неяркий свет канделябра.
   Де Лабрус провел ее в спальню, окна которой были зашторены, а снаружи закрыты толстыми ставнями.
   — Здесь нам никто не помешает, мадам, — и с этими словами он вырвал тряпку из ее рта. — Вот вы и свободны, моя птичка. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
   Де Лабрус не обращал внимания на то, как она отплевывается, готовая закричать и вскочить. Он опередил ее, сказав:
   — Кричать бесполезно, мадам. В доме никого нет, а стены и окна достаточно толстые и не пропускают ни звука. Нам никто не помешает. Хотите вина? Сока, фруктов?
   — Хочу убить вас, паршивый пес! — наконец сумела бросить ему в лицо Катуари.
   — О, как романтично, грозно и многообещающе это звучит, мадам. Кстати, что это за имя у вас? Ката. И кто вы с супругом такие? Вы плохо говорите по-французски, и хотелось бы узнать, откуда вы и кто такие?
   — Не ваше дело, негодяй и преступник! Вы поплатитесь за это перед Богом! Отпустите меня немедленно!
   — Успокойтесь, мадам Ката. Вы ведь видели, как я расплачивался за вас, выслушивая наглости от вашего мужа. Я хочу получить за это нечто такое, что вы легко можете дать мне. И всего-то! Стоит ли волноваться из-за такого пустяка?
   Он приблизился к ней, попытался обнять. Катуари с силой ударила его по лицу, оттолкнула и отбежала к дальней стене спальни, подальше от кровати.
   — Это вы зря, — молвил де Лабрус зловещим шепотом. — Вы за это должны будете заплатить, мадам.
   Он двинулся к ней, обманным приемом схватил ее руку, занесенную для удара, завернул ее за спину и впился в губы. Тут же ойкнул, отскочил, приложил ладонь к губам, посмотрел на кровавое пятно.
   — Стерва! Так ты кусаться!..
   Катуари оттолкнула стул, отпрянула, но стена преградила ей путь. Его удар был точен. Она покачнулась, ухватилась за штору и едва устояла. В голове гудело, перед глазами на мгновение поплыл туман.
   Второй удар был слабей, но от него щека заалела и запылала жгучим пламенем. А Огюст остановился, словно сожалея о содеянном, и сказал, тяжело дыша:
   — Запомни, стерва! Или ты будешь моей, или тебе не жить. Можешь выбирать!
   Она молчала и вдруг вспомнила о том, что с некоторых пор всегда носит в складках платья маленький кинжальчик. Рука метнулась к тому месту, остановилась, а мозг пронзила острая, как молния, мысль: «Хоть бы не догадался!»
   — Дайте платок, негодяй! Моя сумочка пропала!
   Он заторопился, протянул платок, источавший аромат дорогих духов. Ката смочила его водой из кувшина, стоящего на столике, и приложила к щеке, пылавшей огнем.
   — Я вижу, вы немного успокоились, мадам. Не пора ли завершить наше дело?
   Она не ответила, смотрела, как он неторопливо раздевался. В голове лихорадочно мельтешила мысль о том, как бы наверняка поразить это ненасытное похотливое тело? Она немного повернулась, скрыв правую руку, и нащупала ею ножны кинжала. Сердце женщины забилось с надеждой.
   Тем временем де Лабрус почти оголился, вопросительно глянул на Катуари, потом усмехнулся и заметил:
   — Прошу простить, мадам. Я вам быстренько помогу раздеться.
   Он приблизился, жадные пальцы забегали по спине Катуари, всё тело ее напряглось.
   Де Лабрус тяжело и возбужденно дышал, расстегивая множество пуговиц. А рука Катуари уже нащупала рукоять и тихонечко вытащила клинок.
   Его горячие губы присосались к ее шее, она резко повернулась к нему лицом. Он расценил это как предложение, потянулся к губам и вскрикнул. Глаза полезли из орбит, губы дрогнули и прошептали:
   — Гадюка! Паскуда! Ты осмелилась ударить меня!
   Он был страшен. Катуари на секунду остолбенела, и в этот момент он ударил ее в живот. Резкая боль обожгла ее внутренности. Она наклонилась, но в голове блуждала одна мысль: «Он не убит, он не убит! Надо преодолеть боль и добить этого ублюдка, подонка!»
   Катуари ткнула кинжал в тело еще раз, потом еще и еще. Она уже не соображала, что и зачем делает. Кровь текла ручьями, де Лабрус медленно оседал на пол, что-то бормотал, а она всё продолжала и продолжала тыкать в его голову, шею, лицо.
   Потом она словно очнулась, едва дыша. Воздуха не хватало. В свете канделябра она на полу увидела тело, еще дергавшееся в предсмертных конвульсиях.
   Катуари сделала шаг назад. Боль опять чуть не опрокинула ее. Согнувшись и обхватив живот рукой, она потащилась к выходу, с трудом открыла дверь и выползла на двор. Темнота и свежий воздух немного ослабили боль и слабость. Она поковыляла к воротам, затем вышла на пустынную улицу и поплелась к дому. Ее вело чутье. Голова не работала. Она продолжала сжимать в руке окровавленный кинжал, платье было забрызгано кровью, но она этого не видела, не ощущала. Лишь непреодолимое желание, стремление побыстрее добраться до своего дома.
   Лишь изредка мелькали кусочки мыслей о Луке. Она почти ничего не видела, но знала, что с ним произошло что-то очень плохое. И это чувство гнало и гнало ее дальше, превозмогая боль и слабость.
   Дом был освещен. Служанки носились с выпученными глазами. Они быстро заметили хозяйку, подняли вопли. Соседи открывали окна, выглядывали наружу, спрашивали, что случилось.
   Приковылял Лука с белой повязкой на голове. Он шатался, но подхватил Катуари и с помощью служанок уложил ее в постель. Одну из них он послал за врачом, другая с охами и причитаниями раздела и умыла ее.
   Доктор долго возился с Катуари. Лука сидел рядом и молча ждал, поглядывая на постель с содроганием и яростью.
   Когда доктор закончил, Лука спросил упавшим голосом:
   — Что скажете, доктор?
   — Кровотечение остановлено, месье, но ребенок потерян. Я сожалею, месье.
   — Она изнасилована, доктор?
   — Нет никаких признаков этого, месье. Кто-то очень сильно ударил ее в живот, и она… словом, она потеряла ребенка. Но ее жизнь, мне кажется, вне опасности. Я пропишу курс лечения, и через недельку она встанет. Успокойтесь, ведь вы, я смотрю, тоже пострадали. Кто это вас так отделал?
   Лука, превозмогая боль, поведал о происшествии, приключившемся с ними. Доктор сказал:
   — Месье, вам следует самому полечиться. У вас повреждена голова, и волноваться, работать и прочее противопоказано. Занавесьте окна, лежите и ждите в полумраке. Никаких волнений и резких движений, месье! Завтра я к вам загляну.
   Лука всё думал, что же случилось, но беспокоить Катуари, расспрашивать ее не посмел. Да и у самого голова кружилась, болела страшно. Служанка постоянно прикладывала к его лбу компресс с холодной водой, но боль не утихала. Спать он не смог. Только под утро, когда служанка напоила его настоем трав, он заснул.

Глава 8

   Прошло несколько дней, а Катуари ничего не говорила, молча взирала на мир, едва прикасалась к еде и лишь пила лечебные настои.
   Медленно приходил в нормальное состояние и Лука. Голова продолжала болеть, кружилась, стоило ему лишь подняться на ноги. Он постоянно пытался заговаривать с Катуари, хотя это давалась ему с трудом и болью. Она не отвечала и лишь с детьми что-то лепетала, ласкала их.
   Она медленно ходила по дому, ни во что не вмешивалась, никого не ругала. Служанки шарахались от нее, старались не попадаться на глаза, а она словно ничего не замечала.
   Наконец, когда Лука уже мог свободно передвигаться, Катуари неожиданно заговорила.
   — Люк, мы должны переменить место жительства, — решительно заявила она.
   — Зачем это, Ката? Мы только обжились.
   — Я не смогу здесь больше жить.
   — Но тебе ничто больше не угрожает, милая моя! Весь город тебя жалеет и ищет преступников. Главному ты уже отомстила. Он мертв.
   — Я всё понимаю, но если ты не согласен, то я уеду на Доминику с детьми.
   — Ты меня разлюбила, Ката?! — ужаснулся Лука.
   — Я так не говорю, Люк, но обязательно уеду.
   Лука задумался. Он понимал, что такая натура, как Катуари, будет долго и остро переживать случившееся. Он и сам пребывал в горе по случаю потери ребенка. И теперь, услышав жесткие слова Катуари, он не находил нужных тонов в разговоре с нею. А к тому же и корабль был в плавании, и надо еще дождаться его возвращения. А когда это будет? Катуари даже словно сторонилась Луки, была холодна, гордо одинока и молчалива. Не выходила в город, вела замкнутый образ жизни.
   — Ката, дорогая, ты можешь мне объяснить, что с тобой происходит? — приставал он к ней чуть ли каждый день. — Нам надо всё обстоятельно обсудить и договориться наконец.
   — Мы уже договорились Люк. Придет судно, и мы уедем, иначе я здесь умру.
   — О чем ты! Почему говоришь о смерти? Мы еще так молоды! Взбодрись!
   — Я оживу, когда покину этот проклятый город! Я и так изнемогаю здесь. Держусь из последних сил, Люк.
   Он вздохнул, хотел обнять жену, она отстранилась и ушла в спальню, не произнеся ни слова больше.
   Лука остался с горестными мыслями, печалью и недоумением.
   Когда в гавани бросил якоря их корабль, Ката в тот же день стала собираться в дорогу. Лука молча наблюдал за этим, всё раздумывал, что бы такое предпринять, но в голове ничего не рождалось путного.
   — Ката, как ты можешь так вот просто покидать дом, меня? Этого мне не понять, хотя я понимаю, что творится у тебя в душе.
   — Люк, лучше собирайся сам, иначе я уйду одна.
   — Но ведь я могу и не отпустить судно, дорогая, — несмело молвил он. Она глянула на него строго, гордо и ответила:
   — Тогда я достану лодку с гребцами и всё равно уйду с этого острова.
   Лука понял, что спорить бесполезно и скрепя сердце принялся собираться сам. Он вызвал капитана и приказал:
   — Завтра выходим в море, капитан. На юг, к Доминике. Это пока, потом видно будет. Готовь команду и судно.