Страница:
— Закройте дверь, будьте любезны, — попросила одна из белых фигур по-грейслендски.
— Воздух сюда напустите, — пояснила другая на том же языке.
Воздух здесь не помешал бы, отметила про себя Лизелл. Окна закрыты, пахнет плесенью, к тому же порядочно москитов. Тем не менее она закрыла дверь, шум разбудил еще одну женщину, она заворочалась и сонно спросила по-грейслендски:
— Что, что такое?
— Новенькая.
— В сорок седьмой?
— Ты тоже? — спросила блондинка у Лизелл.
— Что я тоже?
— Приехала к своему в сорок седьмой отряд?
— Нет, я…
— Тогда в батальон Орлов Крайнзауфера? Какой у него чин? Мой муж — капитан Гефгогн, герой ягарской кампании. Он дважды был награжден и один раз получил благодарность за решительные действия. А твой в каком чине?
— Я приехала сюда не солдат навещать, — ответила Лизелл, кое-как составляя предложение из грейслендских слов. — Я здесь проездом.
— Так ты не из Грейсленда, — вынесла ей обвинение жена капитана. Она оглядела вновь прибывшую с ног до головы, внимательно рассмотрев ее испачканный бизакский наряд. — Ты кто? Туземка? Тогда тебе здесь не место.
— Я из Вонара, — пояснила Лизелл, — и мне обязательно есть здесь место. — С этими словами она направилась к самой дальней кровати в углу комнаты и уверенно поставила свой саквояж рядом с ней. За ее спиной зашипели.
— Она говорит, что она из Вонара.
— Ну, это не так уж и плохо. У нее хотя бы кожа светлая.
— Да, но не чистая. Вонарцы — грязнули, это всем известно.
— Они не моются, а поливают себя духами.
— Посмотри на ее одежду — вся в грязи.
— Грязная до отвращения. Я умерла бы со стыда, если появилась бы где-нибудь в таком виде.
— Да что ты, у вонарцев нет гордости.
Посмотрела бы я на вас, безмозглые грейслендские коровы, на кого вы были бы похожи, если бы прошли несколько километров по декуатским лепешкам, — зло подумала Лизелл, Скинув одежду, она подошла к умывальнику и принялась нарочито тщательно мыться. Но ее усилия не удовлетворили критиков. Шепот продолжался.
— Смотри, как вышагивает в своем белье.
— Все вонарки — бесстыдницы.
— Она что, так в белье и собирается спать?
— Она не похожа на порядочную женщину.
— Я думаю, у них и порядочные не лучше этой.
Лизелл смолчала, с трудом сдерживая возмущение. Нет смысла ссориться с этими женщинами. Более того, все, что они говорили о ее наряде — чистая правда. Умывшись, она быстро выстирала одежду в раковине, хорошо отжала ее и развесила на крючках, прибитых к стене у ее кровати. Тонкая ткань к утру должна высохнуть.
— Убери мокрые вещи, будь добра, — послышался голос капитанской жены. — Им здесь не место. Ты должна знать, это — не прачечная.
И это тоже чистая правда. Лизелл, стиснув зубы, сняла тунику и юбку и расстелила их вдоль перекладины внизу кровати. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Подойдя к ближайшему окну, она толкнула створки, и те широко распахнулись. В комнату ворвался поток свежего воздуха. Вот так ее одежда высохнет наверняка.
— Сейчас же закрой окно, будь добра, — приказала одна из лежащих блондинок. — Уличный воздух напустишь.
— Да. Он такой свежий, — простодушно улыбнулась Лизелл, — такой чистый.
— Это нездоровый воздух. Он слишком влажный и наполнен гнилостными испарениями джунглей. Сейчас же закрой окно.
— Если вы согласны, я оставлю его открытым, — карамельная улыбка не сходила с лица Лизелл. Несколько мгновений она ждала, осмелится ли кто-нибудь встать и закрыть окно, но никто не двинулся с места. Забравшись в постель, она опустила москитную сетку и отвернулась к стене. За ее спиной возобновился шепот.
— Эта вонарка не умеет себя вести.
— Ее дурь вредит нашему здоровью.
— Я думаю, она, по всей видимости, шлюха.
— В таком случае ее не должны были сюда впускать. Это неправильно.
— Завтра утром я поговорю со своим мужем. Мой муж — человек влиятельный. Уверена, это безобразие можно исправить.
Пустое сотрясание воздуха, такое же безвредное, как жужжание москитов. Лизелл закрыла глаза. Она настолько устала, что уснула раньше, чем успела подумать, откуда это у Гирайза в'Ализанте две такие редкие вещи — карта Ксо-Ксо и расписание движения ягарских пароходов.
Если бы окно было закрыто, то голоса с улицы вряд ли долетели бы до ее слуха. Но окно осталось открытым, и звуки, проникшие в спальню, окончательно ее разбудили.
Лизелл открыла глаза, не имея представления, который час, но почувствовала, что проспала не так уж и много. Керосиновая лампа все еще горела, и в свете ее устроившиеся на сетке гигантские летающие тараканы отбрасывали устрашающие, фантастические тени. От испуга она приглушенно вскрикнула и ударила по сетке рукой. Тараканы разлетелись. Она осторожно отодвинула полог и огляделась.
Грейслендки преспокойно спали. Совершенно проснувшись, она внимательно прислушалась к голосам на улице. Небольшая группа, определила она, с полдюжины мужчин и женщин. Их голоса — наполовину певшие, наполовину говорившие на незнакомом ей языке — звучали довольно приятно, но было в них что-то такое тревожное, отчего волосы у нее на голове зашевелились. Она крайне растерялась, даже испугалась, и вместе с тем сгорала от любопытства. Если они исполняют какой-то национальный ритуал, она с удовольствием понаблюдает, а потом напишет монографию и представит ее в Республиканскую академию…
Нет времени!
Ну нет, для краткого наблюдения времени предостаточно. Она не может отказать себе в этом. Встав с постели, она подошла к окну, и ночной воздух, запечатлев на ее коже нежный поцелуй, напомнил Лизелл, что она не одета. Что ж, очень подходящий наряд для такого климата, если бы только не привлекал столько внимания. Она быстро оделась. Бизакская туника и юбка были еще влажные и неприятно липли к телу. Хорошо, что грейслендские матроны спят и не достают ее своими неодобрительными взглядами и комментариями. Бесшумно выскользнув из общественной спальни, Лизелл поспешно спустилась по лестнице, миновала входную дверь и оказалась на городской площади Ксо-Ксо.
В теплом и влажном ночном воздухе висело жужжание насекомых. Созвездия южных широт, никогда не горевшие на вонарском небе, здесь висели словно прямо над головой. Луна освещала город, но уличные фонари продолжали гореть, их свет ложился на мощеную площадь. Ее глаза инстинктивно метнулись к платформе и к позорному столбу на ней. Четверо страдальцев стояли все так же неподвижно, глухие или равнодушные к крикам своих соотечественников. Менее равнодушными казались двое грейслендских часовых, поставленные охранять платформу. Испытывая явное волнение, они пристально оглядывали площадь в поисках невидимых певцов.
Если они ее заметят, то непременно задержат для допроса. Затаив дыхание, она отступила в тень, и грейслендцы прошли мимо.
Голоса звучали где-то совсем рядом. Она ясно слышала их, но никак не могла вычислить, откуда они доносились. Может, из лабиринта темных переулков за ее спиной? Безумие, но на секунду ей показалось, что они звучат откуда-то сверху, затем — что из-под земли. Нервы ее были напряжены, а по коже бегали мурашки, хотя ночь была жаркая.
Странно. Она потрясла головой, ей было и смешно, и немного досадно. Она вновь замерла и внимательно прислушалась. На этот раз сомневаться не приходилось: невидимые певцы прятались где-то в темноте слева от нее, может быть, не далее как на расстоянии в несколько ярдов. Она напрягла зрение и обнаружила, что на краю площади есть узкий просвет между двумя зданиями. Вне всякого сомнения, голоса раздаются оттуда.
Лизелл направилась к проходу, изо всех сил стараясь держаться в тени. По мере приближения песня становилась все громче. Было что-то жуткое и сверхъестественное в этих голосах, что-то нечеловеческое в высоких нотах раздававшегося в ночи сопрано. Она украдкой заглянула за угол. Ничего.
Голоса были не настолько близко, как ей показалось вначале, а может быть, певцы просто отошли подальше. Лизелл сделала несколько шагов вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и она различала кирпичные стены домов по обеим сторонам прохода, но совсем не видела тех таинственных певцов, слыша их где-то совсем рядом. Она дошла до конца проулка и очутилась на неизвестной узкой улочке, среди деревянных домов на сваях с темными окнами, занавешенными тростниковыми циновками. Певцы продолжали оставаться невидимыми, слышны были только их голоса где-то совсем близко от нее.
Она шла на звук по узкой улице, потом свернула на другую, но нигде не нашла и следов тех, кого искала. Миновала лес массивных каменных свай и вновь оказалась на городской площади, недалеко от места, откуда начала свой маршрут. Пение то усиливалось, то снова затихало.
Наваждение. Вероятно, она просмотрела певцов где-то среди свай. Ей нужно было лучше прислушиваться, повнимательнее смотреть по сторонам. Глубоко вдохнув, она задержала дыхание и закрыла глаза.
Кто-то коснулся ее плеча. Приглушенно вскрикнув, она обернулась — перед ней стояла высокая фигура в сером мундире. Грейслендский солдат. Ненавижу. Тревога и враждебность сменились удивлением, когда она узнала главнокомандующего.
— Каслер! Откуда вы здесь? — рядом с ним она уже могла не бояться, что на нее обратят внимание грейслендские часовые или кто иной, но, тем не менее, понизила голос до шепота.
— Из дома Действующего Правителя Янзтофа. Он узнал, что я в городе, и пригласил провести ночь в его доме, — тем же шепотом ответил ей Каслер. — Я совершенно не удивился, встретив здесь вас.
— У меня есть на то причина.
— Правда? Конечно, вы не могли выйти просто так.
Он не сводил глаз с ее лица, хотя влажная одежда четко обрисовывала все выпуклости ее тела.
— Вы ведь тоже услышали это, не так ли? — спросил Каслер.
Она уставилась на него, мгновенно потеряв дар речи.
— Вы слышали голоса, они звали вас, — подсказал он ей, — вы почувствовали силу.
— Я почувствовала… что-то. Не могу точно описать, что, — медленно ответила Лизелл. — Я подумала, может быть, это какой-то национальный обряд, который мне было бы интересно посмотреть.
— Это больше чем обряд. Не пытайтесь дать этому рациональное объяснение, в данном случае это не поможет. Прислушайтесь к своему внутреннему голосу. Что он говорит вам?
— Ничего. Я не понимаю. Я не понимаю, о чем вы говорите. Мне лучше вернуться назад, в свой номер.
— Я не хотел напугать вас.
— Вы и не напугали меня. Просто это место, голоса, в них что-то такое странное, что-то, что вызывает беспокойство. Они нервируют меня… — Она почувствовала, как жалко звучит ее голос, и быстро закончила: — Возможно, я немного не в себе.
— Вы абсолютно адекватны, и ваш страх основывается на инстинктивном чувствовании звука. Но я прошу вас не уходить. Это не совсем безопасно. Что-то должно здесь произойти.
— Что вы имеете в виду?
— Силу, которая концентрируется вокруг нас, кроме того, я чувствую приближение опасности с высокой степенью реализации.
— Что-то должно произойти?
— Я не умею предсказывать. Я знаю только, что надвигается нечто странное и что мы в точке пересечения сверхъестественных сил, порожденных объединенным сознанием.
— Эти голоса оттуда?..
— Да, это — источник.
— Кому или чему принадлежат эти голоса?
— Дикарям джунглей, я полагаю. У них могущественные шаманы. Не знаю, верите вы мне или нет, но я бы попросил вас об одном одолжении. Будьте снисходительны к моей прихоти, давайте уйдем отсюда. Пожалуйста.
— Конечно, если вы просите, — ответила она, не задумываясь. Его просьба была странной, хотя в эту минуту она безоговорочно верила Сторнзофу. — Куда мы пойдем?
— Сила привязана к этому месту, поэтому, я думаю, нам не нужно уходить далеко.
Он предложил ей руку, и она приняла ее. Ей показалось, что между ними пролетела искра. Интересно, он тоже это почувствовал? Она посмотрела ему в глаза и забыла обо всех сверхъестественных силах, о высокой степени реализации опасности, забыла на время даже о Великом Эллипсе, забыла обо всем — существовало только тепло, которое перетекало из его руки в ее.
Ей не хотелось думать или идти куда-либо, но он вел ее по маленькой полутемной улочке, и она подчинялась ему без сопротивления. Они не успели сделать и дюжины шагов, как услышали приглушенный звук грома, доносившегося словно из-под земли, и мостовая задрожала у нее под ногами. У Лизелл перехватило дыхание, она зашаталась, но устояла на ногах.
— Ну ничего себе! — воскликнула она.
— Пойдем, пойдем — торопил ее Каслер. Его спокойный голос звучал странно на фоне сверхъестественного пения.
Земля под их ногами вновь содрогнулась. Лизелл потеряла равновесие, ее так сильно качнуло вперед, что она упала бы, не подхвати ее Каслер. На секунду она вцепилась в него, затем отпустила и позволила увести себя с накренившейся улицы на пригорок, с которого открывался вид на площадь.
Ночь уже нельзя было назвать спокойной. В окнах домов зажегся свет, и Лизелл увидела на брусчатке неровные трещины разломов. Мужчины, женщины и дети в ночных рубашках и пижамах выбегали из близлежащих домов. Послышался нестройный хор испуганных голосов, который перешел в истошные вопли, когда гул подземного грома раздался вновь и земля раскололась. Фигуры в белом неуклюже попадали, а маленький купол, венчавший резиденцию правителя, полетел вниз и с грохотом ударился о мостовую. В то же самое время уличные фонари, стоявшие по периметру площади, начали один за другим быстро валиться на землю и, едва коснувшись ее, гасли. Темнота накрыла площадь и тут же отступила: от упавшего фонаря загорелась сухая циновка, закрывавшая чье-то окно. Паника и крики усилились.
Гирайз! Он где-то там, в этом аду. Лизелл стиснула зубы.
— С ним ничего не случится, — успокоил ее Каслер.
— Что?
— В'Ализанте не пострадает. Я думаю, никто не пострадает — силы направлены не на это.
— Откуда вы знаете, на что они направлены?
— Я так чувствую. Вам не нужно бояться за своего друга.
— Я бы тоже хотела знать все это наверняка. Но позвольте заверить вас, что благополучие господина в'Ализанте меня абсолютно не интересует.
— Возможно, вы обманываете саму себя.
— Нет, — она заколебалась. — Что заставляет вас так думать?
— То, что вы сейчас очень сильно сжали мне руку.
— Ой, извините, — она выпустила его ладонь и тут же пожалела об этом, лишившись успокаивающего тепла.
— Смотрите, — произнес Каслер, — кто-то уже потушил огонь. Толчки прекратились. Разрушений больше не будет, все закончилось.
— Это тоже предчувствие?
— Не только. Послушайте. Что вы слышите? Вернее — чего не слышите?
— Пения. Голоса — их больше нет.
— Они сделали все, что было нужно.
— А что им нужно? Разрушить собственный город?
— Площадь и стоящие на ней здания построены выходцами с запада. Они не принадлежат этому народу. Я не думаю, что ягарцы будут оплакивать эту потерю.
— Но полковник Эрментроф и ваш действующий правитель Янзтоф увидят случившееся в ином свете. Они не раздумывая выразят свое неудовольствие, и ягарцам придется заплатить не малую цену. Разве за этим не последует репрессий?
— Возможно.
— Грейслендские дисциплинарные меры печально известны, в Ксо-Ксо значительно снизилась численность населения.
— Последствия маловероятны. Официально грейслендцы не признают существование сверхъестественных сил. Наказать ягарцев — значит признать, что это их стараниями разрушена площадь. Но как могут эти отсталые дикари управлять силами природы? Обвинить ягарцев значило бы признать сверхъестественность случившегося, а это то, что мои соотечественники открыто не признают. А если нет преступления, то нет и виновного, а нет виновного — нет и наказания.
— Все ясно и понятно. Хотела бы я надеяться, что это так. Вы были абсолютно правы относительно… как вы это назвали? «Высокая степень реализации»?
— Это было несложно определить.
— Для вас — возможно. Я помню, как вы сказали тогда на «Карвайзе», что вас еще в детстве научили чувствовать присутствие сверхъестественных сил. Я не поверила вам тогда, но сейчас верю. Извините, что я сомневалась.
— Каждый здравомыслящий человек подвергает сомнению такие вещи.
— По-моему, вы тогда сказали еще, что такое обучение входит в традиционную систему образования Грейсленда.
— Да.
— Но если в традиционную систему образования Грейсленда входит изучение сверхъестественной энергии, то почему же Империя отказывается признавать ее существование?
— Нынешнее правительство ценит современный рационализм или, на худой конец, его поверхностные проявления, Ледяной Мыс же остается верен традициям. Но это не тот вопрос, который обсуждают с иностранцами.
— Понимаю, — разочарованно пробормотала Лизелл, поскольку чувствовала, что ответ на этот вопрос мог бы дать ключ к разгадке его характера.
— Это не тема для обычного разговора, — продолжал Каслер. — Но я все же расскажу вам о Ледяном Мысе, потому что вы ищете знаний, потому что мне приятны эти воспоминания и потому что — как ни странно — мне приятно будет поделиться этими воспоминаниями с вами. Это не нарушение гражданского долга — лишь отказ от условностей, прихоть, которую я позволю себе сегодня.
— Не рассказывайте мне того, о чем можете потом пожалеть.
— Я ни о чем не пожалею, — не задумываясь ответил Каслер. — Ледяной Мыс — это возникшая в глубокой древности крепость, внешне суровая и аскетичная. Она стоит на отвесной скале, на самой северной оконечности Грейсленда, откуда открывается вид на безбрежное серое море. Это — твердыня традиций, старейшая школа для избранных, известная в моей стране как «Лаагстрафтен», а в Вонаре — как «Братство». Вы слышали о нем?
Лизелл кивнула.
— Я не удивлен. Орден Братства, хотя в высшей степени и почитается, но избегает общественного внимания, поэтому о самом его существовании едва ли что-нибудь известно за пределами Грейсленда. И даже у себя на родине орден умудряется держаться в тени, хоть и весьма существенно участвует в делах государства. Его влияние изменило ход войны, он также руководил судьбой принцев и формировал историю нации.
В орден принимаются дети из самых знатных и древних Домов. Семьи отдают их туда в раннем возрасте, и они воспитываются в уединении в крепости Ледяного Мыса. Там молодых претендентов держат в строжайшей дисциплине, программа их обучения нацелена на укрепление тела и духа, их обучают различным искусствам и наукам, многие из которых давно забыты за пределами этих стен. Их учат защищаться от магического воздействия, открывают секреты всеобщности и запредельности, одним словом, от них требуют максимально реализовать их собственные таланты и способности. Такой жесткий режим в течение долгого времени вряд ли подойдет каждому, но те, кто до конца выдерживают программу, экзаменуются на выпуске, и если проходят последнее испытание, получают звание «Разъясненный», которое дает им все привилегии состоящих в ордене. В Грейсленде это считается большой честью.
— И вы получили это звание? — спросила Лизелл.
— Да, я прибыл на Ледяной Мыс, когда мне было четыре года, и не покидал его ни разу все последующие семнадцать лет. В конце этого срока я получил звание «Разъясненный», и мою кровь определили как «афлегренскулт».
— Что это значит?
— Слово «афлегренскулт» имеет два значения — «добродетельный» или «доблестный в сражении», зависит от контекста. У нас существует традиция — кровь сердца Разъясненного должна закалять сталь, из которой делают оружие для членов королевской семьи. Изначально, чтобы получить такую сталь, приносились человеческие жертвы…
— Ну, по всей видимости, это было давно.
— Жертвоприношения закончились только в конце прошлого века. Возможно, в глазах иностранца — это варварство, хотя вы должны понимать, что отдать свое сердце — это высочайший акт патриотизма, и такой поступок расценивался как великая привилегия. Однако за последние полвека многое изменилось, и все чаще Разъясненному позволяют такую роскошь, как естественная смерть.
— Чаще, но не всегда?
— Я хотел навсегда остаться в стенах твердыни Братства, — продолжал Каслер. — Я планировал учиться, заниматься научными изысканиями или с радостью отдать свою кровь, если бы от меня этого потребовали. Я не знал иной возможности прожить свою жизнь, да и не хотел знать. Чтение и разговоры с теми, кто знал больше меня, не пробуждали во мне желания познавать мир за стенами Ледяного Мыса. Как раз напротив, я научился высоко ценить жизнь в ордене и покой, который он дает. Но этому не суждено было осуществиться, — резюмировал Каслер. — Начались войны, и меня призвали на службу. В военное время, мы, Сторнзофы, должны брать в руки оружие — таково предназначение нашего Дома. Такое служение Грейсленду не нарушает принципов Братства. В итоге я поменял Ледяной Мыс на армию, где мгновенно только за имя, которое ношу, мне дали чин офицера. Я не заработал его и не заслужил, но так уж устроен этот мир. К счастью для всех, я проявил способности к этой работе — в конце концов, у Сторнзофов это в крови. Некоторые мои таланты оказались полезными, я стал востребован, для меня постоянно находилось какое-то занятие, и я постепенно привык к военной жизни, как когда-то привык к жизни в Братстве. Вот так я и провел последние пять лет, и не могу сказать, что жалею об этом. Но что странно: не было ни дня за все эти годы, чтобы я не думал о Ледяном Мысе, не было дня, чтобы я не слышал его зов.
— Вы когда-нибудь вернетесь туда? — спросила Лизелл.
— Долгое время после того, как я покинул Ледяной Мыс, я знал, что вернусь при первой же возможности. Но война продолжается, годы идут, и время меняет все. Когда наконец войны закончатся и я освобожусь, я почувствую, что изменился настолько, что не принадлежу больше Ледяному Мысу. Мне больше не будет там места.
— Может быть, так и не случится. Ну, а если все же…
— Я не буду долго смотреть в прошлое. Буду довольствоваться тем, что есть, в этой жизни тоже существуют свои радости, — ответил он. И, прежде чем она смогла осмыслить последнюю фразу, добавил: — То терпение, с которым вы меня слушаете, и есть одна из таких радостей. Надеюсь, что мой монолог не очень сильно вас утомил.
— Нисколько. Я рада, что вы рассказали мне все это. Ответили на вопросы, которые я никогда не осмелилась бы задать. Сейчас я начинаю хоть немного понимать вас.
— Мы начали понимать друг друга задолго до этой ночи, и слова не были нам нужны, — медленно произнес он.
— Вы чувствовали это? — У нее перехватило дыхание.
— Да. Разве я ошибаюсь?
— Нет, — прошептала она. Он стоял так близко. Их глаза встретились, и ее пульс участился. Она растеряно подумала: неужели он попробует ее поцеловать, и еще больше растерялась: неужели она ему позволит? Конечно, нет, ни одна порядочная женщина не допустит такого до свадьбы, даже с тем, с кем помолвлена, тем более с почти незнакомым мужчиной, соперником, грейслендцем. Но звездное небо сводило с ума, и она решила: если он обнимет и поцелует ее, она не будет сопротивляться, даже и пытаться не будет.
Он обнял ее за плечи, и у нее закружилась голова. Она закрыла глаза и качнулась к нему. Секунду он держал ее в своих объятиях, но потом отпустил и отступил назад. Лизелл открыла глаза и посмотрела на него с удивлением.
— Простите меня, я воспользовался… — Произнес Каслер, — это предосудительно.
— Что вы хотите этим сказать — воспользовался? — нахмурилась Лизелл. — Воспользовались чем?
— Вашим мягким сердцем и природной чувствительностью. Я понял сейчас, что эксплуатирую эти ваши достоинства, хотя и без всякой задней мысли.
— Вы ничего не эксплуатируете, Каслер. Вы так плохо обо мне думаете? Я не дура и не ребенок, чтобы так легко мною манипулировать. — Она обронила совсем пустячную колкость, как и велела ей гордость, но на душе у нее было радостно. Он сказал, что у нее мягкое сердце и по природе она чувствительна.
— Вы меня поправили. Все верно, вы не простушка и не жертва. Вы, вероятно, допускаете, что иногда бываете опрометчивы и не склонны обдумывать возможные трудности. Мы оба участвуем в одних гонках. Завтра утром я должен оставить вас без каких-либо рассуждений, даже не оглянувшись назад. Вы должны поступить так же, если представится возможность. Никто из нас не может остановиться, чтобы предложить другому помощь в сложной ситуации. Как трудно остановиться, когда дружба или связь между нами обоими кует невидимые цепи!
— Трудно, но не смертельно, — ответила ему Лизелл. — Я намерена победить, и, несмотря на дружбу, я буду пытаться сделать то, к чему так долго стремилась.
— Вы сейчас так думаете, но где-нибудь далеко вы вдруг поймете, что цена, которую вам приходится платить, выше, чем вы предполагали.
— И все же я ее заплачу.
— Может случиться, что просто не сможете. Иногда от нас требуют таких поступков, на которые невозможно пойти, чтобы не потерять уважения к себе.
— Я не потеряю уважения к себе, если выиграю эти гонки. — Вы не можете знать наперед, как именно вы поступите, пока сам момент выбора не встанет перед вами, и только тогда вы сможете удивить саму себя настоящую.
— Посмотрим. — Что ж, поцелуев сегодня не будет, момент явно упущен. Она испытывала смешанные чувства — что-то среднее между облегчением и разочарованием.
— Воздух сюда напустите, — пояснила другая на том же языке.
Воздух здесь не помешал бы, отметила про себя Лизелл. Окна закрыты, пахнет плесенью, к тому же порядочно москитов. Тем не менее она закрыла дверь, шум разбудил еще одну женщину, она заворочалась и сонно спросила по-грейслендски:
— Что, что такое?
— Новенькая.
— В сорок седьмой?
— Ты тоже? — спросила блондинка у Лизелл.
— Что я тоже?
— Приехала к своему в сорок седьмой отряд?
— Нет, я…
— Тогда в батальон Орлов Крайнзауфера? Какой у него чин? Мой муж — капитан Гефгогн, герой ягарской кампании. Он дважды был награжден и один раз получил благодарность за решительные действия. А твой в каком чине?
— Я приехала сюда не солдат навещать, — ответила Лизелл, кое-как составляя предложение из грейслендских слов. — Я здесь проездом.
— Так ты не из Грейсленда, — вынесла ей обвинение жена капитана. Она оглядела вновь прибывшую с ног до головы, внимательно рассмотрев ее испачканный бизакский наряд. — Ты кто? Туземка? Тогда тебе здесь не место.
— Я из Вонара, — пояснила Лизелл, — и мне обязательно есть здесь место. — С этими словами она направилась к самой дальней кровати в углу комнаты и уверенно поставила свой саквояж рядом с ней. За ее спиной зашипели.
— Она говорит, что она из Вонара.
— Ну, это не так уж и плохо. У нее хотя бы кожа светлая.
— Да, но не чистая. Вонарцы — грязнули, это всем известно.
— Они не моются, а поливают себя духами.
— Посмотри на ее одежду — вся в грязи.
— Грязная до отвращения. Я умерла бы со стыда, если появилась бы где-нибудь в таком виде.
— Да что ты, у вонарцев нет гордости.
Посмотрела бы я на вас, безмозглые грейслендские коровы, на кого вы были бы похожи, если бы прошли несколько километров по декуатским лепешкам, — зло подумала Лизелл, Скинув одежду, она подошла к умывальнику и принялась нарочито тщательно мыться. Но ее усилия не удовлетворили критиков. Шепот продолжался.
— Смотри, как вышагивает в своем белье.
— Все вонарки — бесстыдницы.
— Она что, так в белье и собирается спать?
— Она не похожа на порядочную женщину.
— Я думаю, у них и порядочные не лучше этой.
Лизелл смолчала, с трудом сдерживая возмущение. Нет смысла ссориться с этими женщинами. Более того, все, что они говорили о ее наряде — чистая правда. Умывшись, она быстро выстирала одежду в раковине, хорошо отжала ее и развесила на крючках, прибитых к стене у ее кровати. Тонкая ткань к утру должна высохнуть.
— Убери мокрые вещи, будь добра, — послышался голос капитанской жены. — Им здесь не место. Ты должна знать, это — не прачечная.
И это тоже чистая правда. Лизелл, стиснув зубы, сняла тунику и юбку и расстелила их вдоль перекладины внизу кровати. Неожиданная мысль пришла ей в голову. Подойдя к ближайшему окну, она толкнула створки, и те широко распахнулись. В комнату ворвался поток свежего воздуха. Вот так ее одежда высохнет наверняка.
— Сейчас же закрой окно, будь добра, — приказала одна из лежащих блондинок. — Уличный воздух напустишь.
— Да. Он такой свежий, — простодушно улыбнулась Лизелл, — такой чистый.
— Это нездоровый воздух. Он слишком влажный и наполнен гнилостными испарениями джунглей. Сейчас же закрой окно.
— Если вы согласны, я оставлю его открытым, — карамельная улыбка не сходила с лица Лизелл. Несколько мгновений она ждала, осмелится ли кто-нибудь встать и закрыть окно, но никто не двинулся с места. Забравшись в постель, она опустила москитную сетку и отвернулась к стене. За ее спиной возобновился шепот.
— Эта вонарка не умеет себя вести.
— Ее дурь вредит нашему здоровью.
— Я думаю, она, по всей видимости, шлюха.
— В таком случае ее не должны были сюда впускать. Это неправильно.
— Завтра утром я поговорю со своим мужем. Мой муж — человек влиятельный. Уверена, это безобразие можно исправить.
Пустое сотрясание воздуха, такое же безвредное, как жужжание москитов. Лизелл закрыла глаза. Она настолько устала, что уснула раньше, чем успела подумать, откуда это у Гирайза в'Ализанте две такие редкие вещи — карта Ксо-Ксо и расписание движения ягарских пароходов.
Если бы окно было закрыто, то голоса с улицы вряд ли долетели бы до ее слуха. Но окно осталось открытым, и звуки, проникшие в спальню, окончательно ее разбудили.
Лизелл открыла глаза, не имея представления, который час, но почувствовала, что проспала не так уж и много. Керосиновая лампа все еще горела, и в свете ее устроившиеся на сетке гигантские летающие тараканы отбрасывали устрашающие, фантастические тени. От испуга она приглушенно вскрикнула и ударила по сетке рукой. Тараканы разлетелись. Она осторожно отодвинула полог и огляделась.
Грейслендки преспокойно спали. Совершенно проснувшись, она внимательно прислушалась к голосам на улице. Небольшая группа, определила она, с полдюжины мужчин и женщин. Их голоса — наполовину певшие, наполовину говорившие на незнакомом ей языке — звучали довольно приятно, но было в них что-то такое тревожное, отчего волосы у нее на голове зашевелились. Она крайне растерялась, даже испугалась, и вместе с тем сгорала от любопытства. Если они исполняют какой-то национальный ритуал, она с удовольствием понаблюдает, а потом напишет монографию и представит ее в Республиканскую академию…
Нет времени!
Ну нет, для краткого наблюдения времени предостаточно. Она не может отказать себе в этом. Встав с постели, она подошла к окну, и ночной воздух, запечатлев на ее коже нежный поцелуй, напомнил Лизелл, что она не одета. Что ж, очень подходящий наряд для такого климата, если бы только не привлекал столько внимания. Она быстро оделась. Бизакская туника и юбка были еще влажные и неприятно липли к телу. Хорошо, что грейслендские матроны спят и не достают ее своими неодобрительными взглядами и комментариями. Бесшумно выскользнув из общественной спальни, Лизелл поспешно спустилась по лестнице, миновала входную дверь и оказалась на городской площади Ксо-Ксо.
В теплом и влажном ночном воздухе висело жужжание насекомых. Созвездия южных широт, никогда не горевшие на вонарском небе, здесь висели словно прямо над головой. Луна освещала город, но уличные фонари продолжали гореть, их свет ложился на мощеную площадь. Ее глаза инстинктивно метнулись к платформе и к позорному столбу на ней. Четверо страдальцев стояли все так же неподвижно, глухие или равнодушные к крикам своих соотечественников. Менее равнодушными казались двое грейслендских часовых, поставленные охранять платформу. Испытывая явное волнение, они пристально оглядывали площадь в поисках невидимых певцов.
Если они ее заметят, то непременно задержат для допроса. Затаив дыхание, она отступила в тень, и грейслендцы прошли мимо.
Голоса звучали где-то совсем рядом. Она ясно слышала их, но никак не могла вычислить, откуда они доносились. Может, из лабиринта темных переулков за ее спиной? Безумие, но на секунду ей показалось, что они звучат откуда-то сверху, затем — что из-под земли. Нервы ее были напряжены, а по коже бегали мурашки, хотя ночь была жаркая.
Странно. Она потрясла головой, ей было и смешно, и немного досадно. Она вновь замерла и внимательно прислушалась. На этот раз сомневаться не приходилось: невидимые певцы прятались где-то в темноте слева от нее, может быть, не далее как на расстоянии в несколько ярдов. Она напрягла зрение и обнаружила, что на краю площади есть узкий просвет между двумя зданиями. Вне всякого сомнения, голоса раздаются оттуда.
Лизелл направилась к проходу, изо всех сил стараясь держаться в тени. По мере приближения песня становилась все громче. Было что-то жуткое и сверхъестественное в этих голосах, что-то нечеловеческое в высоких нотах раздававшегося в ночи сопрано. Она украдкой заглянула за угол. Ничего.
Голоса были не настолько близко, как ей показалось вначале, а может быть, певцы просто отошли подальше. Лизелл сделала несколько шагов вперед. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и она различала кирпичные стены домов по обеим сторонам прохода, но совсем не видела тех таинственных певцов, слыша их где-то совсем рядом. Она дошла до конца проулка и очутилась на неизвестной узкой улочке, среди деревянных домов на сваях с темными окнами, занавешенными тростниковыми циновками. Певцы продолжали оставаться невидимыми, слышны были только их голоса где-то совсем близко от нее.
Она шла на звук по узкой улице, потом свернула на другую, но нигде не нашла и следов тех, кого искала. Миновала лес массивных каменных свай и вновь оказалась на городской площади, недалеко от места, откуда начала свой маршрут. Пение то усиливалось, то снова затихало.
Наваждение. Вероятно, она просмотрела певцов где-то среди свай. Ей нужно было лучше прислушиваться, повнимательнее смотреть по сторонам. Глубоко вдохнув, она задержала дыхание и закрыла глаза.
Кто-то коснулся ее плеча. Приглушенно вскрикнув, она обернулась — перед ней стояла высокая фигура в сером мундире. Грейслендский солдат. Ненавижу. Тревога и враждебность сменились удивлением, когда она узнала главнокомандующего.
— Каслер! Откуда вы здесь? — рядом с ним она уже могла не бояться, что на нее обратят внимание грейслендские часовые или кто иной, но, тем не менее, понизила голос до шепота.
— Из дома Действующего Правителя Янзтофа. Он узнал, что я в городе, и пригласил провести ночь в его доме, — тем же шепотом ответил ей Каслер. — Я совершенно не удивился, встретив здесь вас.
— У меня есть на то причина.
— Правда? Конечно, вы не могли выйти просто так.
Он не сводил глаз с ее лица, хотя влажная одежда четко обрисовывала все выпуклости ее тела.
— Вы ведь тоже услышали это, не так ли? — спросил Каслер.
Она уставилась на него, мгновенно потеряв дар речи.
— Вы слышали голоса, они звали вас, — подсказал он ей, — вы почувствовали силу.
— Я почувствовала… что-то. Не могу точно описать, что, — медленно ответила Лизелл. — Я подумала, может быть, это какой-то национальный обряд, который мне было бы интересно посмотреть.
— Это больше чем обряд. Не пытайтесь дать этому рациональное объяснение, в данном случае это не поможет. Прислушайтесь к своему внутреннему голосу. Что он говорит вам?
— Ничего. Я не понимаю. Я не понимаю, о чем вы говорите. Мне лучше вернуться назад, в свой номер.
— Я не хотел напугать вас.
— Вы и не напугали меня. Просто это место, голоса, в них что-то такое странное, что-то, что вызывает беспокойство. Они нервируют меня… — Она почувствовала, как жалко звучит ее голос, и быстро закончила: — Возможно, я немного не в себе.
— Вы абсолютно адекватны, и ваш страх основывается на инстинктивном чувствовании звука. Но я прошу вас не уходить. Это не совсем безопасно. Что-то должно здесь произойти.
— Что вы имеете в виду?
— Силу, которая концентрируется вокруг нас, кроме того, я чувствую приближение опасности с высокой степенью реализации.
— Что-то должно произойти?
— Я не умею предсказывать. Я знаю только, что надвигается нечто странное и что мы в точке пересечения сверхъестественных сил, порожденных объединенным сознанием.
— Эти голоса оттуда?..
— Да, это — источник.
— Кому или чему принадлежат эти голоса?
— Дикарям джунглей, я полагаю. У них могущественные шаманы. Не знаю, верите вы мне или нет, но я бы попросил вас об одном одолжении. Будьте снисходительны к моей прихоти, давайте уйдем отсюда. Пожалуйста.
— Конечно, если вы просите, — ответила она, не задумываясь. Его просьба была странной, хотя в эту минуту она безоговорочно верила Сторнзофу. — Куда мы пойдем?
— Сила привязана к этому месту, поэтому, я думаю, нам не нужно уходить далеко.
Он предложил ей руку, и она приняла ее. Ей показалось, что между ними пролетела искра. Интересно, он тоже это почувствовал? Она посмотрела ему в глаза и забыла обо всех сверхъестественных силах, о высокой степени реализации опасности, забыла на время даже о Великом Эллипсе, забыла обо всем — существовало только тепло, которое перетекало из его руки в ее.
Ей не хотелось думать или идти куда-либо, но он вел ее по маленькой полутемной улочке, и она подчинялась ему без сопротивления. Они не успели сделать и дюжины шагов, как услышали приглушенный звук грома, доносившегося словно из-под земли, и мостовая задрожала у нее под ногами. У Лизелл перехватило дыхание, она зашаталась, но устояла на ногах.
— Ну ничего себе! — воскликнула она.
— Пойдем, пойдем — торопил ее Каслер. Его спокойный голос звучал странно на фоне сверхъестественного пения.
Земля под их ногами вновь содрогнулась. Лизелл потеряла равновесие, ее так сильно качнуло вперед, что она упала бы, не подхвати ее Каслер. На секунду она вцепилась в него, затем отпустила и позволила увести себя с накренившейся улицы на пригорок, с которого открывался вид на площадь.
Ночь уже нельзя было назвать спокойной. В окнах домов зажегся свет, и Лизелл увидела на брусчатке неровные трещины разломов. Мужчины, женщины и дети в ночных рубашках и пижамах выбегали из близлежащих домов. Послышался нестройный хор испуганных голосов, который перешел в истошные вопли, когда гул подземного грома раздался вновь и земля раскололась. Фигуры в белом неуклюже попадали, а маленький купол, венчавший резиденцию правителя, полетел вниз и с грохотом ударился о мостовую. В то же самое время уличные фонари, стоявшие по периметру площади, начали один за другим быстро валиться на землю и, едва коснувшись ее, гасли. Темнота накрыла площадь и тут же отступила: от упавшего фонаря загорелась сухая циновка, закрывавшая чье-то окно. Паника и крики усилились.
Гирайз! Он где-то там, в этом аду. Лизелл стиснула зубы.
— С ним ничего не случится, — успокоил ее Каслер.
— Что?
— В'Ализанте не пострадает. Я думаю, никто не пострадает — силы направлены не на это.
— Откуда вы знаете, на что они направлены?
— Я так чувствую. Вам не нужно бояться за своего друга.
— Я бы тоже хотела знать все это наверняка. Но позвольте заверить вас, что благополучие господина в'Ализанте меня абсолютно не интересует.
— Возможно, вы обманываете саму себя.
— Нет, — она заколебалась. — Что заставляет вас так думать?
— То, что вы сейчас очень сильно сжали мне руку.
— Ой, извините, — она выпустила его ладонь и тут же пожалела об этом, лишившись успокаивающего тепла.
— Смотрите, — произнес Каслер, — кто-то уже потушил огонь. Толчки прекратились. Разрушений больше не будет, все закончилось.
— Это тоже предчувствие?
— Не только. Послушайте. Что вы слышите? Вернее — чего не слышите?
— Пения. Голоса — их больше нет.
— Они сделали все, что было нужно.
— А что им нужно? Разрушить собственный город?
— Площадь и стоящие на ней здания построены выходцами с запада. Они не принадлежат этому народу. Я не думаю, что ягарцы будут оплакивать эту потерю.
— Но полковник Эрментроф и ваш действующий правитель Янзтоф увидят случившееся в ином свете. Они не раздумывая выразят свое неудовольствие, и ягарцам придется заплатить не малую цену. Разве за этим не последует репрессий?
— Возможно.
— Грейслендские дисциплинарные меры печально известны, в Ксо-Ксо значительно снизилась численность населения.
— Последствия маловероятны. Официально грейслендцы не признают существование сверхъестественных сил. Наказать ягарцев — значит признать, что это их стараниями разрушена площадь. Но как могут эти отсталые дикари управлять силами природы? Обвинить ягарцев значило бы признать сверхъестественность случившегося, а это то, что мои соотечественники открыто не признают. А если нет преступления, то нет и виновного, а нет виновного — нет и наказания.
— Все ясно и понятно. Хотела бы я надеяться, что это так. Вы были абсолютно правы относительно… как вы это назвали? «Высокая степень реализации»?
— Это было несложно определить.
— Для вас — возможно. Я помню, как вы сказали тогда на «Карвайзе», что вас еще в детстве научили чувствовать присутствие сверхъестественных сил. Я не поверила вам тогда, но сейчас верю. Извините, что я сомневалась.
— Каждый здравомыслящий человек подвергает сомнению такие вещи.
— По-моему, вы тогда сказали еще, что такое обучение входит в традиционную систему образования Грейсленда.
— Да.
— Но если в традиционную систему образования Грейсленда входит изучение сверхъестественной энергии, то почему же Империя отказывается признавать ее существование?
— Нынешнее правительство ценит современный рационализм или, на худой конец, его поверхностные проявления, Ледяной Мыс же остается верен традициям. Но это не тот вопрос, который обсуждают с иностранцами.
— Понимаю, — разочарованно пробормотала Лизелл, поскольку чувствовала, что ответ на этот вопрос мог бы дать ключ к разгадке его характера.
— Это не тема для обычного разговора, — продолжал Каслер. — Но я все же расскажу вам о Ледяном Мысе, потому что вы ищете знаний, потому что мне приятны эти воспоминания и потому что — как ни странно — мне приятно будет поделиться этими воспоминаниями с вами. Это не нарушение гражданского долга — лишь отказ от условностей, прихоть, которую я позволю себе сегодня.
— Не рассказывайте мне того, о чем можете потом пожалеть.
— Я ни о чем не пожалею, — не задумываясь ответил Каслер. — Ледяной Мыс — это возникшая в глубокой древности крепость, внешне суровая и аскетичная. Она стоит на отвесной скале, на самой северной оконечности Грейсленда, откуда открывается вид на безбрежное серое море. Это — твердыня традиций, старейшая школа для избранных, известная в моей стране как «Лаагстрафтен», а в Вонаре — как «Братство». Вы слышали о нем?
Лизелл кивнула.
— Я не удивлен. Орден Братства, хотя в высшей степени и почитается, но избегает общественного внимания, поэтому о самом его существовании едва ли что-нибудь известно за пределами Грейсленда. И даже у себя на родине орден умудряется держаться в тени, хоть и весьма существенно участвует в делах государства. Его влияние изменило ход войны, он также руководил судьбой принцев и формировал историю нации.
В орден принимаются дети из самых знатных и древних Домов. Семьи отдают их туда в раннем возрасте, и они воспитываются в уединении в крепости Ледяного Мыса. Там молодых претендентов держат в строжайшей дисциплине, программа их обучения нацелена на укрепление тела и духа, их обучают различным искусствам и наукам, многие из которых давно забыты за пределами этих стен. Их учат защищаться от магического воздействия, открывают секреты всеобщности и запредельности, одним словом, от них требуют максимально реализовать их собственные таланты и способности. Такой жесткий режим в течение долгого времени вряд ли подойдет каждому, но те, кто до конца выдерживают программу, экзаменуются на выпуске, и если проходят последнее испытание, получают звание «Разъясненный», которое дает им все привилегии состоящих в ордене. В Грейсленде это считается большой честью.
— И вы получили это звание? — спросила Лизелл.
— Да, я прибыл на Ледяной Мыс, когда мне было четыре года, и не покидал его ни разу все последующие семнадцать лет. В конце этого срока я получил звание «Разъясненный», и мою кровь определили как «афлегренскулт».
— Что это значит?
— Слово «афлегренскулт» имеет два значения — «добродетельный» или «доблестный в сражении», зависит от контекста. У нас существует традиция — кровь сердца Разъясненного должна закалять сталь, из которой делают оружие для членов королевской семьи. Изначально, чтобы получить такую сталь, приносились человеческие жертвы…
— Ну, по всей видимости, это было давно.
— Жертвоприношения закончились только в конце прошлого века. Возможно, в глазах иностранца — это варварство, хотя вы должны понимать, что отдать свое сердце — это высочайший акт патриотизма, и такой поступок расценивался как великая привилегия. Однако за последние полвека многое изменилось, и все чаще Разъясненному позволяют такую роскошь, как естественная смерть.
— Чаще, но не всегда?
— Я хотел навсегда остаться в стенах твердыни Братства, — продолжал Каслер. — Я планировал учиться, заниматься научными изысканиями или с радостью отдать свою кровь, если бы от меня этого потребовали. Я не знал иной возможности прожить свою жизнь, да и не хотел знать. Чтение и разговоры с теми, кто знал больше меня, не пробуждали во мне желания познавать мир за стенами Ледяного Мыса. Как раз напротив, я научился высоко ценить жизнь в ордене и покой, который он дает. Но этому не суждено было осуществиться, — резюмировал Каслер. — Начались войны, и меня призвали на службу. В военное время, мы, Сторнзофы, должны брать в руки оружие — таково предназначение нашего Дома. Такое служение Грейсленду не нарушает принципов Братства. В итоге я поменял Ледяной Мыс на армию, где мгновенно только за имя, которое ношу, мне дали чин офицера. Я не заработал его и не заслужил, но так уж устроен этот мир. К счастью для всех, я проявил способности к этой работе — в конце концов, у Сторнзофов это в крови. Некоторые мои таланты оказались полезными, я стал востребован, для меня постоянно находилось какое-то занятие, и я постепенно привык к военной жизни, как когда-то привык к жизни в Братстве. Вот так я и провел последние пять лет, и не могу сказать, что жалею об этом. Но что странно: не было ни дня за все эти годы, чтобы я не думал о Ледяном Мысе, не было дня, чтобы я не слышал его зов.
— Вы когда-нибудь вернетесь туда? — спросила Лизелл.
— Долгое время после того, как я покинул Ледяной Мыс, я знал, что вернусь при первой же возможности. Но война продолжается, годы идут, и время меняет все. Когда наконец войны закончатся и я освобожусь, я почувствую, что изменился настолько, что не принадлежу больше Ледяному Мысу. Мне больше не будет там места.
— Может быть, так и не случится. Ну, а если все же…
— Я не буду долго смотреть в прошлое. Буду довольствоваться тем, что есть, в этой жизни тоже существуют свои радости, — ответил он. И, прежде чем она смогла осмыслить последнюю фразу, добавил: — То терпение, с которым вы меня слушаете, и есть одна из таких радостей. Надеюсь, что мой монолог не очень сильно вас утомил.
— Нисколько. Я рада, что вы рассказали мне все это. Ответили на вопросы, которые я никогда не осмелилась бы задать. Сейчас я начинаю хоть немного понимать вас.
— Мы начали понимать друг друга задолго до этой ночи, и слова не были нам нужны, — медленно произнес он.
— Вы чувствовали это? — У нее перехватило дыхание.
— Да. Разве я ошибаюсь?
— Нет, — прошептала она. Он стоял так близко. Их глаза встретились, и ее пульс участился. Она растеряно подумала: неужели он попробует ее поцеловать, и еще больше растерялась: неужели она ему позволит? Конечно, нет, ни одна порядочная женщина не допустит такого до свадьбы, даже с тем, с кем помолвлена, тем более с почти незнакомым мужчиной, соперником, грейслендцем. Но звездное небо сводило с ума, и она решила: если он обнимет и поцелует ее, она не будет сопротивляться, даже и пытаться не будет.
Он обнял ее за плечи, и у нее закружилась голова. Она закрыла глаза и качнулась к нему. Секунду он держал ее в своих объятиях, но потом отпустил и отступил назад. Лизелл открыла глаза и посмотрела на него с удивлением.
— Простите меня, я воспользовался… — Произнес Каслер, — это предосудительно.
— Что вы хотите этим сказать — воспользовался? — нахмурилась Лизелл. — Воспользовались чем?
— Вашим мягким сердцем и природной чувствительностью. Я понял сейчас, что эксплуатирую эти ваши достоинства, хотя и без всякой задней мысли.
— Вы ничего не эксплуатируете, Каслер. Вы так плохо обо мне думаете? Я не дура и не ребенок, чтобы так легко мною манипулировать. — Она обронила совсем пустячную колкость, как и велела ей гордость, но на душе у нее было радостно. Он сказал, что у нее мягкое сердце и по природе она чувствительна.
— Вы меня поправили. Все верно, вы не простушка и не жертва. Вы, вероятно, допускаете, что иногда бываете опрометчивы и не склонны обдумывать возможные трудности. Мы оба участвуем в одних гонках. Завтра утром я должен оставить вас без каких-либо рассуждений, даже не оглянувшись назад. Вы должны поступить так же, если представится возможность. Никто из нас не может остановиться, чтобы предложить другому помощь в сложной ситуации. Как трудно остановиться, когда дружба или связь между нами обоими кует невидимые цепи!
— Трудно, но не смертельно, — ответила ему Лизелл. — Я намерена победить, и, несмотря на дружбу, я буду пытаться сделать то, к чему так долго стремилась.
— Вы сейчас так думаете, но где-нибудь далеко вы вдруг поймете, что цена, которую вам приходится платить, выше, чем вы предполагали.
— И все же я ее заплачу.
— Может случиться, что просто не сможете. Иногда от нас требуют таких поступков, на которые невозможно пойти, чтобы не потерять уважения к себе.
— Я не потеряю уважения к себе, если выиграю эти гонки. — Вы не можете знать наперед, как именно вы поступите, пока сам момент выбора не встанет перед вами, и только тогда вы сможете удивить саму себя настоящую.
— Посмотрим. — Что ж, поцелуев сегодня не будет, момент явно упущен. Она испытывала смешанные чувства — что-то среднее между облегчением и разочарованием.