Воронкова Любовь Федоровна. Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)

   - Якши болсын*, Кенскин! До осени, - сказала Чечек.
   _______________
   * Я к ш и б о л с ы н - счастливо оставаться.
   - До осени, Чечек!
   Они помахали друг другу рукой. Костя долго стоял около расщепленного молнией дерева, стоял, пока повозка Чечек не скрылась в чаще. И когда уже скрылась, он все еще стоял и ждал чего-то. И уже издалека до него долетел тоненький голосок:
   - Якши болсын!..
   Тоненький голосок, неясный и далекий, как эхо...
   - До осени-и-и! - крикнул Костя.
   Темнеющая долина, заросшая лесом, приняла его голос и не ответила больше.
   Вдруг Костя хлопнул ладонью себе по лбу: "Эх, что же это я? Пора кролей кормить! И воды у них было мало... Стою тут, как дурак!"
   И он бегом помчался на заимку.
   КТО БЫЛ?
   В этот вечер Костя долго не ложился спать. Он сидел у костра с заряженным ружьем, размышляя о том непонятном, что произошло.
   В заимке кто-то был. Когда Костя вернулся, проводив Чечек, кроличьи корытца были полны свежей воды и охапка накошенной травы лежала в загоне там, где он ее не клал. Ему вспомнилось, что так уже было... На второй или на третий день после его переселения на заимку ему показалось, что около загона кто-то был: сломана ветка на иве, набросано сено на крыши кроличьих шалашиков. Но тогда он подумал, что, наверно, ветку на иве он сломал сам и не заметил... А сено?.. Ну, может, ветром надуло или кролики натаскали... Кто мог прийти на заимку? Если Костя отлучался, Кобас сторожил загон. А Кобас ни разу не лаял.
   А может, и правда ветку на иве сломал он сам? А может, и правда сено надуло ветром?.. Но вот кто налил сегодня воды в корытца?
   - Кобас, а ты что молчишь? Ты кого видел здесь?
   Кобас постучал хвостом.
   - Ты никуда не уходил? Нет?
   Кобас, взглянув на него темными ласковыми глазами, еще постучал хвостом.
   - Я знаю, ты никуда не уйдешь...
   Костя вдруг засмеялся: "Тоже, сижу думаю? Да это, однако, все она управилась! Пока я за лошадью ходил да пока запрягал... Ну конечно же, она... А я-то тоже..."
   Все стало просто и ясно. Костя поужинал, покормил Кобаса и, еще раз обойдя загон, улегся спать. Тихо и спокойно прошла ночь. Костя смеялся во сне - Чечек звала его, и его имя звенело, как струны: "Конн-станн-тиннн-тинн..."
   А наутро Костя увидел, что два темно-голубых шиншилла пробежали через полянку и скрылись в зарослях ивняка на берегу Кологоша.
   Костя протер глаза. Что это? Может, он еще не проснулся? Может, ему снится?..
   Но надежда на то, что это снится, тотчас исчезла. Большой рыжеватый кролик сидел под кустом ивы и усердно обгрызал тонкую веточку. Вот он, к чему-то прислушиваясь, насторожил уши, вот поглядел на Костю, часто двигая мордочкой, и снова принялся за ивовую ветку.
   Пот выступил на лбу у Кости: "Вылезли! Разбежались!.."
   Не чуя земли под ногами, он бросился к загону и сразу, еще издали, заметил слегка отвернутый горбыль. В щелку, нюхая воздух, просунулась подвижная кроличья мордочка.
   Костя поставил на место горбыль. Он сбегал в избушку за лопатой, прикопал этот горбыль. Обошел вокруг всего загона, проверил изгородь. Изгородь была не тронута.
   Кто отвернул горбыль? Может, Чечек, когда наливала воду, решила, что через изгородь трудно лазить, и сделала себе щель? Но если сделала, то хоть закрыла бы как следует!.. А теперь вот убежали кролики! Сколько их убежало? Как их поймать теперь?
   Костя пошел на берег Кологоша, где прятались его голубые шиншиллы. Он попробовал подманить их овсом - кролики не подходили.
   Костя в отчаянии вернулся к избушке.
   - Кобас, - сказал он, глядя прямо в глаза своей собаке, - сторожи! Слышишь? Никуда не уходи. Никого не подпускай. Я приду!
   Костя спрятал ружье, затушил тлевший костер, дал Кобасу кусок хлеба и побежал домой, в школу - звать ребят на помощь. Одному ведь все равно не поймать кроликов в тайге!..
   Школьный двор встретил Костю мирной солнечной тишиной. Из школьных окон глядели яркие цветущие герани и фуксии, но окна были заперты и на белой двери висел замок. Костя заглянул в сад, не утерпел - пробежал к посадкам. Вот они стоят: яблоньки, новые яблоньки!.. Стоят, зеленеют. Земля кругом взрыхлена. Овощные грядки прополоты, и на каждом участке столбик с этикеткой: "Пятый класс. Коля Рукавишников"... "Мая Вилисова, шестой класс"... "Катя Киргизова"... "Алеша Репейников"... Множество имен на деревянных дощечках. Казалось, что ребята только что были здесь, работали, окапывали, пропалывали, бегали, болтали, смеялись... Сад был тих, и ни одного голоса не слышалось. Только по-прежнему шумела Катунь и прекрасная Чейнеш-Кая, украсившая зеленью свои лиловые скалы, стояла так же задумчиво в своем мохнатом зеленом венке.
   "Где искать ребят? Наверно, все в поле, на прополке яровых. Хоть бы кого-нибудь встретить!"
   Костя побежал к Марфе Петровне, но и на ее дверях висел замок. Около школьного пруда Костя увидел двух ребятишек: Васю Калинкина и Толю Репейникова, младшего братишку Алеши.
   - А без тебя хариусов в пруд пустили, - сообщили они Косте. - Пять штук!.. Вон плавают!
   - Ребята, - сказал Костя, - бегите зовите Алешу! И если еще кого увидите - зовите сюда. Только скорее! У нас беда случилась!
   Ребятишки побежали искать Алешу, а Костя пошел к Анатолию Яковлевичу.
   Директор и двое юннатов-пчеловодов возились с ульями.
   Анатолий Яковлевич, ни о чем не спрашивая, тут же послал за ребятами - позвать всех, кто не ушел в поле. Ждать пришлось недолго. Один за другим школьники прибегали к крыльцу Анатолия Яковлевича. Был как раз обеденный перерыв.
   Все ребята, работавшие на прополке, пришли домой и, услышав, что их срочно зовет Анатолий Яковлевич, бросали все свои дела и бежали к нему Никита Зверев, Семушка, Нюша Саруева, Алеша Репейников, Андрей Колосков, Катя Киргизова. Прибежала и Чечек, испуганная и встревоженная:
   - Что случилось? Что случилось? Ведь вчера все было хорошо, что же случилось?
   - Ребята, - сказал Анатолий Яковлевич, - кто свободен, бегите в Кологош. Там кролики убежали, надо облаву сделать.
   - Как убежали? - удивился Ваня Петухов, который только что помогал Анатолию Яковлевичу ставить улей. - Да ведь там изгородь с человека ростом! Неужели подкопались? Не может быть!
   - Нет, не подкопались, - холодно ответил Костя.
   - А хоть бы и подкопались! - сказала Ольга Наева. Она тоже прибежала, бросив белье на ручье. Хоть Ольга уже была и не школьница, школьные дела были по-прежнему близки ей. - А хоть бы и подкопались! А сторож на что? сказала она. - Значит, плохо глядел!
   - Вот, на Алешку говорили - кроликов распускает, - подхватил Зверев. - А сами тоже... Алешка, а ты что молчишь?
   - Подождите, - сказал Анатолий Яковлевич. - Ты, Костя, говоришь, что не подкопались? Так как же они могли убежать?
   Костя молчал, сдвинув брови.
   - Никогда не поверю, что Кандыков плохо глядел, - сказал Ваня Петухов. - Тут что-то не так... Может, к тебе кто из ребят прибегал?
   - Вчера к нему Чечек ездила, хлеб возила! - крикнула Нюша Саруева. Может, она нечаянно выпустила...
   Все обернулись к Чечек. Чечек отрицательно затрясла головой:
   - Что вы! Я не выпустила! Я их никуда не выпустила, только покормила.
   - А Чечек разве сознается?
   - Почему не сознаться? Она пионерка!
   - Ну, что же ты скажешь, Кандыков, - спросил Анатолий Яковлевич, слегка нахмурясь. - Что ты предполагаешь?
   - Не знаю, - не поднимая глаз, ответил Костя, - не могу понять.
   - Значит, ты будешь отвечать.
   - Да, конечно, я буду отвечать.
   - Нет, - вдруг крикнула Чечек, - это я буду отвечать! Это я кроликов выпустила!
   Ребята зашумели:
   - Ну, так и есть!
   - Уж Чечек не утерпит, чтобы не набедокурить!
   - Только людей под беду подводит!..
   - Зачем же ты это сделала, Чечек? - спросил Анатолий Яковлевич.
   - Да я нечаянно... - запинаясь, ответила Чечек. - Ну, ушла, а калитку закрыть забыла...
   - Стой! - крикнул Петухов. - Это все неправда! Как это ты, Чечек, забыла калитку закрыть, когда там и калитки-то вовсе нет никакой?
   - Чечек, говори, как было, - вмешался Андрей Колосков, - не путай. Это некрасиво. А то придется поставить о тебе вопрос на совете отряда.
   Чечек растерянно взглянула на Костю:
   - Ну, я... ну, я не знаю тогда... Ну, выпустила - и все! Я выпустила - я буду отвечать!.. Костя совсем не виноват, совсем не виноват!
   В голосе ее зазвенели слезы, но Чечек не заплакала, только глаза заблестели еще больше.
   - Это я буду отвечать, - вдруг сказал Алеша Репейников, который до сих пор сидел молча и только теребил какую-то травинку да краснел.
   Ребята ахнули в один голос:
   - Еще один!
   - Чудеса творятся!..
   Костя вдруг внимательно посмотрел на Алешу:
   - А, так, значит, это ты кролей навещал? Значит, это ты?
   - Я очень об них соскучился... - начал Алеша, виновато приподняв белесые брови. - Ну вот и бегал...
   - Ты два раза был? - спросил Костя.
   - Два, - удивившись, подтвердил Алеша. - Один раз - дней пять назад, другой раз - вчера. Ты разве заметил?
   - А ты думал - нет?
   - Я же их только покормил...
   - А зачем горбыль отодвинул?
   - Ну, заторопился как-то... Я его закрыл. Да, может быть, плохо... Гляжу - вы с Чечек идете от водопада. Я и убежал.
   - Ну и наделал глупостей! - сказал Анатолий Яковлевич. - Надо тебе прятаться было? Зачем это? Глупое самолюбие, и больше ничего. А из-за тебя, видишь, сколько людям неприятностей!
   - Надо бы идти! - напомнил Костя. - Пока недалеко убежали...
   Ребята повскакали:
   - Пошли, ребята! Пошли! Мы их сейчас окружим - и всё!
   - Ребята, хлеб берите, проголодаемся!
   - И картошку!
   - Картошка у Кости есть - сварим!..
   Чечек не сразу поняла, что произошло. Алешка бегал на заимку?..
   Она незаметно подошла к Косте:
   - Ты знал, что Алешка на заимку бегал?
   - Нет, я знал, что кто-то был... Но не знал, что Алешка.
   - И никто не знал?
   - Нет, никто.
   - Тогда, значит, он глупый: сам про себя рассказал!
   - Значит, и ты глупая: на себя наговорила чего не было!
   - Я? Ишь ты! Я-то не глупая. Я хотела, чтобы лучше пусть мне будет плохо, а не тебе... Вот еще! Это только ты говоришь, что я никакой не друг...
   - Ну, ты друг, это я вижу. Но и Алешка, значит, тебе тоже друг - не хотел, чтобы ты за его вину отвечала... Понимаешь ты хоть что-нибудь, бурундук?
   - Хо! Алешка - мне друг!
   - Почему же нет? Значит, друг.
   - Это Алешка-то?
   - Конечно. И настоящий пионер... Ты вот на свободе обдумай все это хорошенько. А сейчас пошли. Некогда!.. Ребята вон уже побежали.
   - А я тоже с вами пойду! - закричала Чечек. - Только к твоей матушке за хлебушком сбегаю.
   Но едва Чечек спустилась по школьной лесенке на дорогу, как маленькая соседская Анюта закричала ей, махая рукой:
   - Эй, Чечек, Чечек, беги скорее! Там за тобой Яжнай приехал!
   ДОРОГА В ГОРЫ
   Машина, великолепный пятитонный бензовоз, шла в Усть-Кан. Ровным ходом летела она по тракту, ровным гудом гудел ее мощный и безупречный мотор. Она легко, без малейших усилий брала подъемы, непринужденно огибала выступы скал, осторожно, словно разумное существо, спускалась на крутых поворотах и, вылетев на отлогий склон, мчалась, будто ликуя, будто любуясь своей силой, своим бесшумным ходом.
   В широкой кабине, на коричневом кожаном сиденье, рядом с шофером сидели Яжнай и Чечек. Яжнай разговаривал с шофером. Шофер рассказывал о своих поездках, о дорожных приключениях. Яжнай рассказывал о техникуме, о городе Барнауле, о своих занятиях.
   Чечек не слушала их разговоров. Счастливая и притихшая, она не отрываясь глядела по сторонам, широко открыв свои черные глаза. Как хорошо мчаться на таком вот железном коне по гладкой дороге! На таком коне, у которого сердце не устает, но кажется, что этот конь летит на могучих крыльях и хоть на край света будет мчаться - не задохнется и не запалится! Как хорошо! Мчишься, а горы огромными, громоздкими вереницами идут тебе навстречу, пропускают тебя и остаются позади. А навстречу - еще горы и еще горы: высокие и крутые, острые и округлые, поросшие сосной и березой...
   Дорога шла по берегу Катуни, пробегала по краю обрыва, над кипучей широкой водой. Иногда река вдруг разбегалась на два рукава, а потом сливалась, оставляя посередине островок. И Чечек казалось, что деревья на этом острове дрожат от страха, глядя на стремительно бегущую воду, которая окружает их.
   Чечек видела скалы, поднимающиеся прямо из воды, угрюмые, поросшие соснами, и голые скалистые обрывы... Когда шоссе уходило от реки, то река издали казалась совсем белой среди дремучих гор. Потом оно снова подходило к самому берегу, и видно было, как кипит вода вокруг черных огромных камней. И тогда Чечек хватала Яжная за рукав и кричала:
   - Яжнай, гляди! Это, наверно, здесь Сартак-Пай мост строил!
   - Нет, это не здесь, - каждый раз отвечал Яжнай. - То место ближе к Чемалу.
   О Сартак-Пае много рассказывала Чечек ее бабушка Тарынчак. Вот какой богатырь был этот Сартак-Пай! Это он освободил из-под камней все алтайские реки, проложил им дорогу среди крутых, неподатливых гор. А Катунь-реку вывел на свет его сын Адучи. Сартак-Пай послал его на Белуху за Катунью, а сам указательным пальцем вел другую реку - голубую реку Челушман. Пока Сартак-Пай ждал своего сына Адучи, под палец его натекло большое озеро Алтын-Коль. Потом прибежал Адучи, привел Катунь. А Сартак-Пай повел ей навстречу реку Бию. И слил их вместе и послал далеко на север, к Ледовитому океану...
   Ох, и богатырь же был этот Сартак-Пай! Он мог разбить скалу надвое, мог схватить молнию. Но задумал один раз построить мост через Катунь и начал класть камень на камень, камень на камень... Достроил мост до середины, а мост и рухнул! Рассердился Сартак-Пай и бросил все эти камни в Катунь. Так они и сейчас лежат там, черные камни, а вокруг них кружится и бурлит бешеная белая вода...
   Длинный светлый деревянный мост показался вдали. Шоссе сворачивало на этот мост.
   - Яжнай, а что я думаю... - сказала Чечек. - Сартак-Пай моста не сумел построить, а наши люди построили! Как же так? Разве наши люди сильнее, чем богатыри?
   - Наверно, посильнее! - засмеялся Яжнай.
   - Э, Яжнай, а Сартак-Пай умел молнии ловить!
   - Вот редкость! А мы молнию не ловим? А что же у нас в электрических лампочках горит?
   - О! Вот если бы Сартак-Пай встал из могилы, а тут уже и мосты построены!.. А он таких коней, как эта машина, делать не умел - правда, Яжнай?
   Но Яжнай не слушал Чечек.
   - Вот Усть-Сема, - сказал он, - гляди! Речка Сема впадает в Катунь. Видишь, какая вода темная?
   Откуда-то с берега Семы сквозь сосновый лес вдруг долетели звуки пионерского горна. Замелькали белые домики.
   Чечек высунулась из кабины:
   - Что это там? Пионеры?
   - Пионерский лагерь, - сказал шофер. - Пионеры из Горно-Алтайска живут.
   Машина пролетела мимо. И снова горы, а за горами еще горы. Только уже не шумела около тракта Катунь - тракт ушел от нее в сторону. Лишь журчала узенькая, синяя с чернью речка Сема, то скрываясь в кустах, то снова сверкая на солнце.
   Миновали Камлак - богатый колхоз, славившийся в округе своим крепким хозяйством и большой плантацией хмеля, приносящей тысячные доходы.
   Миновали Мыюту, миновали Чергу. Это здесь, в Черге, школьники со своей учительницей Анастасией Петровной вырастили один из первых, один из лучших пришкольных яблоневых садов. Вот она, справа на бугре, эта школа; вот ее невысокая длинная крыша, и над ней, словно густое зеленое облако, широкие кроны сада...
   От Черги дорога пошла все на подъем и на подъем. Тракт поднимался плавно и незаметно, но поднимался беспрерывно все выше и выше, сквозь зеленые луга и рощи хвойных деревьев.
   Огромные стада овец, словно белые облака, медленно двигались по склонам гор. Иногда овцы спускались к самому тракту. И случалось, что какая-нибудь старая овца, ошеломленная видом машины, бросалась не помня себя через шоссе. И тогда полстада кидалось за ней, и все бежали, толкаясь, теснясь, и невозможно было прервать этот поток ошалевшей баранты. Шофер, ворча, останавливал машину и ждал, когда освободится дорога.
   После Шебалина стали часто попадаться алтайские аилы. Чечек задумчиво глядела на них. То тут, то там стоит в долине одинокий шалаш, крытый корой лиственницы. В отверстие наверху идет дым. Иногда дверца приоткрывается, оттуда вылезают маленькие ребятишки и, кутаясь в овчинные шубейки, с любопытством глядят на идущую машину... Чечек становилось грустно: почему они живут еще в аилах, когда уже много людей на Алтае научились строить хорошие дома? Вот так живет и бабушка Тарынчак... Бабушка Тарынчак ни за что не идет жить в избу!
   Дорога уходила все вдаль и все на подъем. Десятки километров пролетала машина, десятки и еще десятки... И лишь изредка встречались люди. Проедет верхом на лошади старая алтайка в овчинной шубе и с трубкой в зубах, и снова нет никого. Только стада овец и коров - огромные, бессчетные стада - проходят стороной и скрываются в тайге.
   Несколько раз в пути менялась погода: то солнце светило, то брызгал дождь, оставляя на ветровом стекле бисерное покрывало. И чем выше поднимались в горы, тем становилось холоднее.
   Яжнай достал из кузова шубейку Чечек и велел одеться. Ледяной ветер тянул с перевала. Моросил дождь. Угрюмо и неприветливо глядела тайга, низко повисло серое небо... Загудел и завыл ветер, посыпалась белая жесткая крупа... И сквозь летящую крупу над шоссе неожиданно поднялась широкая деревянная арка с надписью: "Семинский перевал".
   - Вот как высоко забрались... - сказал Яжнай. - Чечек, у тебя в ушах давит?
   - Немножко давит, - ответила Чечек, - и как-то все зевать хочется. А тебе?
   - И мне тоже.
   Из-под арки выехала встречная машина. Обе остановились. Шоферы оказались знакомыми, вышли покурить. Яжнай тоже подошел к ним. А Чечек, кутаясь в шубейку, выскочила из кабины посмотреть, какие цветы растут на Семинском перевале.
   Тайга стояла тихая и неподвижная, сумрачно смотрели старые кедрачи. А луг был яркий и пестрый. Желтые и лиловые цветы неясно виднелись сквозь легкую белую метель.
   Чечек отошла от дороги и радостно вскрикнула:
   - Огоньки!
   Это были ее любимые цветы - жаркие оранжевые огоньки. Чечек нарвала букетик и поскорее забралась в теплую кабину.
   ...После Семинского перевала начали спускаться. Понемногу миновали и снег и дождь. Начались крутые повороты. Шоссе петляло, чтобы смягчить крутой спуск. День понемножку угасал, наступал тихий, ясный холодный вечер. Горы расступились, в широкой долине показались крыши хороших, крепких построек.
   Чечек протерла ладонью стекло и улыбнулась:
   - Вот и домой приехали!
   ДОМА
   В стороне от центральных построек конного завода, у самого подножия горной гряды, виднелась длинная крыша большой конюшни: там стояли племенные жеребцы. Немного дальше расположился маленький поселок рабочих конного завода. В этом поселке жили и Торбогошевы.
   Новенькие домики со светлыми окнами уютно примостились под высокой горой. Нежные пушистые лиственницы осеняли их крыши. Возле некоторых домиков, где-нибудь сбоку или На задворках, стояли старые аилы - корявые, уродливые шалаши, укрытые грубой корой... Рабочие-алтайцы переехали в новые дома, жили в них, но и аилов не бросали, не решались совсем отказаться от старого жилища. Летом ночевали там в прохладе, а зимой туда складывали какой-нибудь хозяйственный скарб.
   Около дома Торбогошевых не было аила. Вместо него стоял новенький сарайчик с большим навесом, срубленный руками хозяина. А под окнами дома цвел палисадник, полный красных цветов марьина корня.
   Уже вечерело, когда Чечек и Яжнай подошли к своему дому. Еще издали они услышали быстрый и звонкий говор своей матери.
   Несколько женщин стояли у их крыльца, окружив мать, молодую круглолицую Баланку. Баланка держала в руках новенькую рубчатую, будто отлитую из серебра стиральную доску.
   - Вот, вчера завхоз Петр Петрович привез из Горно-Алтайска! Ну что?.. Мне Анна Федоровна, наш профорг, говорит: "Ты возьми, Баланка, у меня доску, постирай попробуй!" Я взяла, попробовала - ай, хорошо! Совсем руки не болят. Гляжу, завхоз собирается в Горно-Алтайск. Я говорю своему Василю: "Василь, давай и мы купим доску?" А он говорит: "Давай купим". Вот и купили!
   Женщины разглядывали доску, проводили пальцами по ее серебряным рубчикам:
   - Ай, хороша!
   - А как на ней стирать? - задумчиво сказала одна женщина. - Нам не суметь.
   - Как это - не суметь? Вот еще! - возразила Баланка. - Это сначала так кажется, что не суметь! Кто захочет, так сумеет. А кто не захочет, никогда не сумеет. Вот хоть наша Эзе...
   Смуглая узкоглазая Эзе лениво взглянула на Баланку:
   - А что Эзе?
   А вот то Эзе! Опять тебя вчера на собрании бранили. Почему вот у Ольги в избе чисто, у Тайчи чисто, у меня чисто, а у тебя грязно? Почему не моешь? Силы нету? Есть сила, ты молодая, здоровая! Не умеешь? А почему мы умеем? Тоже не в избах родились!..
   Эзе слабо отмахнулась:
   - А вам-то какая беда?
   - "Какая беда"! - возмутилась Тайчи. - Разве нам это слушать каждый раз хорошо? Нам же за тебя совестно!..
   - Эзен, эне! - звонко крикнула Чечек.
   Все женщины разом обернулись, заулыбались смуглые лица, засветились глаза:
   - Гости! Гости!
   - Гости дорогие приехали!..
   Баланка вся расцвела улыбкой и зарумянилась, как цветок марьина корня:
   - Дети мои приехали!.. Сколько ждала! Что ж вы так долго, что так долго?.. - И, сунув на ступеньку крыльца свою новую доску, бросилась навстречу детям и обняла их обоих сразу. - Вот как долго не приезжали!..
   Чечек первая вошла в дом.
   Пахнуло свежестью чисто промытых полов и вечерней прохлады, льющейся в широко открытые окна.
   Мать сейчас же собрала им пообедать. И Чечек, едва усевшись за стол, начала ей рассказывать, как жила в интернате, как сажали яблоньки, как Костина мать ее угощала лепешками, как Костя ее называл "бурундук", как она вступила в пионерский отряд и Костя стал ее звать Чечек и как они ходили с Костей на водопад, а кролики убежали...
   Мать в конце концов, смеясь, зажала уши:
   - Не могу все сразу слушать! Каждый день понемножку давай!..
   А Яжнай сказал, покачав головой:
   - Ну уж досталось, видно, Константину хлопот с этой болтуньей!
   Яжнай стал расспрашивать мать о домашних делах, а она его - о Барнауле... Чечек посмотрела в окно, не идет ли отец. Включила радио - шла какая-то агротехническая передача. Потрогала цветы на окнах - ну, так и знала: опять поливать забывают! Полила цветы, достала свои куклы... Но тут же бросила их и побежала к отцу в конюшню, где он задавал лошадям корм. Отец очень обрадовался, увидев Чечек:
   - Э, дочка приехала!.. И сынок приехал?.. Ученые люди приехали! Здравствуй, здравствуй, дочка!
   Чечек принялась помогать отцу. Она таскала сено к денникам, но в денники входить боялась: жеребцы были строгие, беспокойные. Сейчас тут стояли только выездные и такие, которых обучали для бегов и скачек. Остальные ходили в тайге, с косяками маток.
   Чечек поглядывала на лошадей сквозь деревянную решетку денника. Она узнавала их:
   - А, это Инжир!.. Что, черный? Что, косматый? Как поживаешь?
   Инжир глядел на нее огненным глазом из-под черной, как туча, косматой гривы.
   - Отец, а ты не боишься? Гляди, он тебя зубом хватит!
   - Не хватит, - спокойно отвечал отец, - лошадь никогда зря не хватит!
   Чечек шла дальше. Вот темно-гнедой красавец Раскат. Ах, как умеет бегать этот Раскат, как он четко стучит копытами, а голову держит вверх и гриву гордо развевает по ветру!
   Вот золотой кабардинец Богдыхан, нервный и тревожный. Он и в стойле не может стоять спокойно - переступает своими тонкими ногами и шевелит золотистыми ушами.
   Вот молодой скакун Вальс. У него добрые, ясные глаза, и сам он весь словно бархатный. К нему Чечек, пожалуй, вошла бы, но он пуглив и сразу бьет копытом.
   А вот еще одна скаковая лошадка - Кремень, ярко-рыжая, с белыми ножками. Чечек видела не раз, как Кремень берет препятствия и как тренер Николай Андреевич учит его ходить испанским шагом - вытягивая переднюю ногу. Это был шаг торжественный, церемониальный, но Кремень никак не мог научиться. А когда у него получалось, тренер давал ему сахару...
   - Отец, а почему ты не боишься к ним входить? - спросила Чечек. - Я вот никаких лошадей не боюсь, а жеребцов боюсь - они злые! Смотри, смотри, как Богдыхан уши прижимает.
   - Не боюсь я их потому, что они меня знают и я их знаю. Ведь к лошади тонкий подход нужен. К одной, например, надо войти, крикнуть на нее: "Стоять!" - она и замрет. Чувствует - хозяин пришел. А на другую так вот крикнешь - она повернется да и хватит тебя зубом. Значит, характер такой гордый. Ну, этой, может, надо сахару принести или овсеца. А третья любит ласку. Вот к Раскату войдешь и только скажешь ласково: "Раска-а-ат!" - и погладишь его, а уж он сейчас к тебе морду протянет и начнет тереться об руку или о плечо... Вот когда ты у меня будешь зоотехником или ветеринаром, то прежде каждую лошадь изучи и запомни: у этой такой характер, а у этой другой характер - ведь они у нас всякие бывают!
   - Это Яжнай будет изучать... - тихо возразила Чечек.
   В это время Яжнай вбежал в конюшню:
   - Здравствуй, отец! Уже накормил? Ну, как лошади? Я дам овса Богдыхану... Смирно, Богдыхан! Ну!
   Яжнай смело вошел в стойло к Богдыхану, который косился на него, прижав уши. Яжнай, не обращая внимания на его угрожающий взгляд, насыпал овса и положил руку на его крутую шею. Богдыхан затанцевал, но под рукой Яжная скоро притих и потянулся к овсу.
   - Вот, дочка, видела?.. Яжнай будет хороший лошадник. Учись!
   - Я не буду лошадником, - тихо сказала Чечек, - это Яжнай будет. А я - нет. Я буду совсем другое дело делать.
   - О, совсем другое? А какое же это другое дело, дочка?