Воронкова Любовь Федоровна. Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)

   - Подожди, брат, потише, - остановил его отец, - ты уж очень говоришь-то быстро - без точек, без запятых. И стройки тут и ласточки все в одну кучу сложил. Дома-то у кого остались или нет?
   - Ни у кого не остались. А Касаткины лес возят - только не на свою усадьбу, а на тетки Дарьину...
   - Значит, мы идем не по улице? А так, по пустой дороге?
   - Как это по пустой? А деревья-то стоят! И палисадники некоторые стоят. А нашего - нет. Порубили.
   - А машины остались какие? Косилка? Веялка? Ну, хоть что-нибудь, а?
   - Никакие машины не остались. Они были в сараюшке заперты, замок большой - с ведро!
   - О?
   - Ну да! А немцы не могли никак сшибить. Сшибали, сшибали ломом - и не сшибли. Взяли да под крышу огня сунули. Вот теперь там одни железные шины от колес валяются и всякие железки - гайки там, болтики... А машин нету. Все погорели начисто. Во как!
   - А молотилка?
   - И молотилка! Все сгорело!
   Отец понурил голову и закрыл рукой слепые глаза.
   Трофимов отец был слесарь и механик в колхозе, и все колхозные машины были когда-то на его руках: он следил за ними, чистил их, ремонтировал.
   Трофим дернул его за руку:
   - Ну, чего ты? Опять плачешь, что ли?
   - Тут бревнышка нет ли? Посидеть бы... - хрипло сказал отец.
   - Есть! Пойдем на новую стройку. Там бревна чистые!
   Они долго сидели в холодке. Отец молчал и в ответ на какие-то свои мысли покачивал головой. А Трофим рассказывал обо всем - и о том, как сейчас стрижи просвистели, и о козах, которых он пас недавно, и о лошадях, подаренных колхозу, и о забое, в котором набилась уйма плотвы. И не заботился о том, слышит его отец или нет. Да и как же ему не слышать, если Трофим сидит рядом и говорит!
   Отец долго молчал. Потянул ветер с лугов, теплый, густой от медовых запахов. Отец поднял голову, понюхал воздух:
   - Трава поспевает. Надо косы бить... - И тут же опять понурился. Людям - горячая пора. Работы - невпроворот, со всех сторон подпирает. А я вот сижу да на солнышке греюсь... Эх!
   Отец горестно и безнадежно махнул рукой.
   - Ну, чего ты! - сказал Трофим. - Что, думаешь, без тебя не справимся, что ли? Еще как справимся-то! Вот подрасту еще немножко - и пойдем со Стенькой лес валить. На стройку. Вот и дом будет. А ты все "эх" да "эх"! Во, во - гляди! Коршун планирует! Это он кур высматривает!
   - Большой?
   - Большой... Чего планируешь? Лети дальше - в Городище кур нету!
   ВСАДНИКИ НА ГРАБЛЯХ
   Созревал урожай, надвигалась тяжелая страдная пора. А урожай в этом году готовился небывалый. Может, оттого, что весна удалась спорая, может, оттого, что люди крепко потрудились над землей. А может, еще и оттого, что сеяли они в этом году семенами, присланными из района. А семена эти были сортовые.
   И в огородах в этом году, кроме обычных овощей, насажали такого, чего сроду не видели и не садили: тыкву, сельдерей, какой-то особый сорт сладких помидоров, крупную сахарную фасоль. Садили все, что было прислано, лишь бы засадить побольше.
   И словно в награду за все их страдания, за их неподъемный труд, и в полях и на огородах все так и лезло из земли, так и бушевало.
   - Покос-то пора бы начинать, - как-то утром сказала Грунина мать, погода стоит складная.
   Отец только что пришел из лесу. Рубашка у него на спине потемнела от пота и прилипла к плечам.
   - Рано еще, - ответил он. - Петрова дня подождать надо.
   Но мать хоть и кротким голосом, однако очень настойчиво продолжала свое:
   - А что тебе петров день? Скажешь - трава молода? Так пока косим дозреет. А то гляди - рожь подхватит, а там овес. На наш урожай рук много надо - только поворачивайся! Да что я тебе говорю, Василий! Сам все знаешь.
   - Тогда, значит, надо косы бить, - сказал отец.
   - Да, видно, что так.
   - Косы бить! Косы бить! - пошло по деревне.
   К вечеру глухо и звонко застучали молотки по новым, еще не опробованным косам. И, тайно вздохнув, снова приняла свою бригадирскую заботу Груня.
   - Давай нам грабли, председатель, - сказала она отцу. - Смотри, чтобы всем хватило.
   - Сколько тебе граблей?
   Груня подсчитала по пальцам:
   - Десять.
   - О! Куда столько?
   - Ах да, Трофим выбывает! Ну, девять.
   - Ступай отбери у кладовщика. Да не ломать - из трудодней вычитать буду. Лесхоз даром грабли не дарит. Слышишь, бригадир?
   - Слышу, председатель.
   Коротка летняя ночь. Еще не догорела вечерняя заря, еще не замолкли девичьи песни под березками у пруда, а уж на востоке чистым светом засветилась заря утренняя. Вставайте, городищенцы, берите косы, идите на луга!
   Поднялись городищенцы, взяли косы и пошли на луга. Зашумела трава под косой, и ряд за рядом полегли на землю белые, лиловые и малиновые цветы.
   А утром, когда солнце поднялось над лесом и осушило росу, на луг выехала веселая конница. Только всадники были невелики собой, одни вихрастые, другие с косичками, все босые, а вместо коней у них были грабли.
   Впереди отряда скакала озорная Стенька. Она собрала маленьких ребятишек и, чтобы не скучно им было идти, придумала превратить грабли в коней.
   А ребятишкам и в самом деле казалось, что это не их босые ноги бегут и скачут по тропке, а что несут их лихие легкие кони. Они размахивали хворостинами, кричали и погоняли коней.
   Груня посмеивалась, глядя на Стеньку. Если бы не немцы - им бы теперь уже в пятом классе быть! А она с маленькими ребятишками на граблях скачет.
   Всадники доскакали до скошенного и остановились.
   - Пусть кони отдохнут, - сказал Ромашка, - а то запалить можно!
   А сам подумал:
   "Эх! Где-то наши лошади теперь! Вот бы я дал аллюру!"
   На лугу далеко-далеко, до самой реки, лежала валами скошенная трава. Ребята перевернули грабли ручками вниз и принялись разбивать густые, чуть привядшие валы.
   Груня окинула глазами свою бригаду - опять нет Раисы! Грабли взяла, а на работу не вышла.
   "Ну, подожди же, - подумала Груня с досадой, - подожди! Вот как выведу тебя на собрании - так ты тогда узнаешь! Пристыжу тебя при всем народе!"
   И не было на покосе Трофима.
   Он видел, как веселая конница с криками помчалась по деревне, он долго глядел, как поднималась за ними по дороге невысокая пыль... Как бы он сейчас тоже мчался вместе с ними, как бы нахлестывал хворостиной своего коня!..
   Но взглянул на отца, который одиноко сидел у соломенной стены шалаша, тихонько подошел к нему и уселся рядом.
   В полдень ребята прямо с покоса убежали на реку. Сохло сено, раскинутое на припеке, сладкий запах травки-душицы плыл над скошенными лугами. А ребятишки плескались в реке, плавали, ныряли, доставали еле распустившиеся желтые кувшинки. Груня и Стенька из длинных стеблей кувшинок сделали себе красивые цепочки. На концах этих цепочек висели кувшинки - прохладные, твердые, как литое золото, цветы.
   Анюта и Варюшка приставали к Груне:
   - Достань и нам бубенчики! Достань и нам! Сделай цепочку!
   Груня не поленилась, поплыла через омут на ту сторону, где среди круглых листьев и осоки покачивались на воде желтые речные цветы.
   Очень легко и хорошо плыть через омут. Тело становится легким на глубокой воде. Груня плыла, слегка шевеля руками и ногами, ее светлые волосы тянулись за ней по воде. Ближе к тому берегу вода стала прозрачней, замерцал на дне белый песок, зашевелилась густая водяная трава. Груня опустила ноги и встала. Синие стрекозы стайками взлетали над осокой и белыми цветами стрелолиста. Груня тянулась за кувшинками, хотелось достать их издали - почему-то страшно было ступать в темную шевелящуюся водяную траву. Груня не любила в реке мест, где не видно светлого дна.
   А девчонки кричали с берега:
   - Вон ту достань! Вон ту, большую!
   Груня нарвала кувшинок и поплыла с ними обратно. И снова вода обнимала ее своей прохладой, и несла, и поддерживала, и светлые волосы тянулись за ней по воде.
   Целый день не вылезала бы из реки Груня!
   Но Груня не вылезет - и девчонки не вылезут. И ребята проловят рыбу да провозятся с костром, пока их не позовут на работу. А кто должен на работу звать? Груня.
   Неожиданно у реки появилась Раиса. Она шла и хромала. Нога у нее была завязана тряпкой. И, не дожидаясь, когда Груня спросит ее, она еще издали закричала:
   - А как я на покос пойду? Ногу напорола гвоздем. Попробуй-ка с напоротой ногой по колкому походи!
   - А вот как на речку - так пришла, - сказала Стенька.
   - Да ведь вы на граблях ускакали! А как же я с напоротой ногой?
   А Груня будто и не видела Раисы. Ей надоело ссориться с нею, надоело ее уговаривать. Но она твердо решила, что при первом же случае - будет ли собрание, придется ли отчитываться за свою бригаду - она перед всем народом покажет Раисину, наполовину пустую, трудовую книжку.
   Ребятишки вернулись в деревню нарядные - в венках, в резных цепочках с желтыми подвесками. Солнце припекало им головы, но косички у девочек были еще мокрые, и желтые бубенчики на их головах и на груди еще были влажные и пахли рекой.
   Трофим вышел на дорогу и молча глядел на них. Он вдруг почувствовал неодолимую тоску по реке, по воде, по столбечикам на лугу, по костру, который любят разжигать на берегу Женька и Ромашка... Как бы он побежал сейчас, да сбросил бы на ходу и штаны и рубаху, да прыгнул бы в воду с бугорка, и брызги над ним поднялись бы до облака!..
   - Стенька, дай бубенчик! - сказал он.
   - Ишь какой! - ответила Стенька. - Слазай да достань!
   Но тут вышел из шалаша отец, держась рукой за соломенную стену. Он еще никак не мог привыкнуть ходить один с палкой. Не чувствуя тропочки, он шел прямо в разлатый ракитовый куст; еще немного - и наткнется на жесткие корявые сучья.
   Трофим бегом бросился к отцу:
   - Постой! Куда идешь-то? Постой! На куст напорешься!
   Стенька вдруг покраснела, да так, что слезы проступили на глазах. Она подбежала к Трофиму, когда он уводил отца.
   - Думаешь, правда не дам? - сказала она. - Какую хочешь цепочку бери! А хочешь, все бери!
   Она сняла и с шеи и с головы все свои речные украшения и отдала Трофиму.
   - А ты что все со мной нянчишься? - сказал Трофиму отец. - Шел бы и ты с ребятами купаться!
   - Да, шел бы, - ответил Трофим, - а ты тут один забредешь куда-нибудь... Авось река-то не высохнет. Накупаюсь еще.
   А потом, помолчав, сказал:
   - Да я и в пруду искупаться могу. Только вот пиявки...
   РЫЖОНКА ДОМОЙ ПРИШЛА!
   Прошел слух, что возвращается колхозное стадо. Кто-то приехал из города, рассказывал, что видели городищенского пастуха Ефима. Будто бы недалеко от станции отдыхало в лесу стадо, а пастух стоял на дороге, ждал, кто пойдет с огоньком - прикурить, потому что спички у него в дороге вышли.
   Говорили, что постарел Ефим, почернел, бородой оброс, а борода рыжая! Видно, повидал муки на дальних дорогах.
   Но - говорили, поджидали, посматривали на выгон, а стадо все не появлялось. Так и перестали говорить. Может, ошиблись люди? Может, то вовсе и не Ефим был?
   Да и некогда было много разговаривать. Покос стоял в самом разгаре. Сначала завернули пасмурные дни, хмурилось, моросило. Косари косили, а сушить негде было. А когда выглянуло солнышко да повеял жаркий ветерок, сырого сена было полным-полно. И на лугу и на лесных покосах. Не управлялись ворошить, не управлялись сгребать сухое. Сено с лугов не возили - и не на чем было возить и некуда было возить. Сарая не осталось ни одного. Складывали прямо на месте высокие крутые стога и торопились сложить их, пока хорошая погода.
   В эти дни городищенцы забыли, как отдыхают. Даже ребятишкам некогда было поплескаться в реке. Сбегают, проплывут разок - да обратно. А без купанья не выдержишь - жарко, платье прилипает, сенинки, забившись за ворот, колются и щекочут.
   Ребят часто посылали уминать стог. Стог сначала низкий, широкий, а потом он делается все уже, все выше... Становится опасно - того и гляди, сорвешься. А когда кто-нибудь - и чаще всего Женька - срывался и летел со стога вверх ногами, то и луг и лес гремели от смеха.
   А Трофим по-прежнему один оставался в деревне. Он купался в пруду, выходил иногда на скошенную усадьбу, где Федя пас коз, сидел с ним на бугорке. Бегал на ближнюю стройку - строились Звонковы, Ромашкина семья. Бегал он туда за чурками для игры, за стружками на растопку. Иногда успевал поссориться или даже подраться с маленькой Анютой, которая все хвасталась, что у нее уже настоящий дом есть, а Трофим так и будет всегда жить в соломе.
   Далеко от дома Трофим никогда не убегал. Чуть отец позовет его, а уж он тут, уж он слышит и бежит к нему.
   Но случился и с Трофимом грех. Убежал он от отца да и забыл о нем до самого вечера.
   Это было в полдень. Тихо и безлюдно было в деревне. Даже топоры не стучали - плотники отдыхали в жаркие часы. Плотно лежала пыль на дороге, неподвижно дремали старые березы. Отец уснул в холодке, свесив на руки свою поседевшую голову, а Трофим, разморенный жарой, сидел у пруда, болтал ногами в воде и смотрел, как от его ног бросаются врассыпную круглые черные головастики.
   "А что, рыбы головастиков берут или нет? - лениво думал он. Наверно, берут. Только как его на крючок наткнуть? Наткнешь, а он, пожалуй, лопнет..."
   И вдруг в этой жаркой неподвижной тишине Трофиму послышалось, что где-то промычала корова.
   "Что это? - насторожился Трофим. - Откуда-то корова забрела..."
   Он прислушался. Но в деревне по-прежнему лежала глубокая тишина. Только жужжал шмель да невидимый жаворонок пел в небе.
   "Показалось!" - решил Трофим. И снова начал приглядываться к головастикам: "Вишь, как они тепло любят, так и жмутся к берегу, где сильнее греет. Большие стали, вон и лапочки чуть-чуть показываются".
   Тут опять промычала корова, но уже громко, отчетливо, протяжно. А вот и еще одна!.. Трофим встал, оглянулся. Улицу было не видно за шалашом, но Трофим ясно услышал какой-то шум, шелест травы, мягкий топот копыт по заросшей дороге. Трофим выбежал на улицу - и увидел, что в деревню входит стадо.
   Впереди шла, покачивая головой, черная корова - рога ухватом, на ребрах клоки бурой, невылинявшей шерсти. За ней, теснясь и толкаясь боками, медленно и тяжело шли коровы и телки - желтые, пестрые, темно-рыжие... Безрогая телочка в белых чулках, пожелтевших и запачканных, все оглядывалась по сторонам, отставала, а потом, словно пугаясь, забивалась в самую середину стада... И вместе с пылью, поднятой копытами, вместе с ревом и мычаньем поплыл над деревней теплый коровий запах...
   Трофим не сразу сообразил, чьи это такие исхудалые и запыленные коровы вошли в деревню, и замычали, и заревели на все голоса.
   - Дом почуяли, - сказал какой-то мужик, почерневший от загара и заросший бородой. Он шел мимо Трофима, рубаха его была шибко потрепана, одежонка перекинута через плечо, а через другое плечо и через грудь был намотан у него длинный кнут.
   "Пастух... - догадался Трофим. - Чей это?"
   Но тут перед шалашом остановилась рыжая с белой головой корова и промычала нежно, негромко и каким-то очень знакомым голосом.
   - Рыжонка! - вдруг закричал Трофим. - Ой, наша Рыжонка пришла! Наше стадо пришло!
   И, не помня себя, Трофим помчался на луг, где бабы ворошили сено.
   Он бежал по лугу и кричал:
   - Дядя Ефим стадо пригнал! Коровы домой пришли! Наши коровы домой пришли!..
   Побросав грабли, бабы сбежались к Трофиму. Все они были красные от загара, осунувшиеся от усталости, но оживленные, обрадованные, с заблестевшими глазами.
   Нетерпеливые вопросы со всех сторон посыпались на Трофима:
   - Сынок, а моя черная пришла?
   - Все пришли или немного?
   - А мою комолую не видел, пеструю, безрогую такую?
   - А симменталки наши вернулись?
   - А телочка там белоногая не бежала?
   - А Буян пришел?
   Трофим ничего не мог сказать. Он не разглядывал коров. Он и дядю Ефима-то не узнал - такой он стал черный да бородатый.
   Молоденькая доярка Паня, Федина сестра, всплескивала руками и все повторяла:
   - А я слышу - вроде коровы ревут! Ой, батюшки! Я слышу - вроде коровы! Да так сама себе не верю! Посмотреть бы, моих пригнал или нет!
   А подруга ее, Шурка Донцова, дергала за рукав тетю Настасью:
   - Пусти сбегать, а? Пусти сбегать!
   Трофим оглядывался кругом, отыскивая мать.
   - Она в лесу сено стогует, - сказала ему тетка Федосья. - Не бегай, это далеко, в Сече!
   Но Трофим знал дорогу в Сечу. Да и как это он не побежит к матери и не скажет ей, что белоголовая Рыжонка домой пришла, что она остановилась возле шалаша и замычала - свое место почуяла, а что дядю Ефима он не узнал, думал: чей это мужик оборванный, обтрепанный да почернелый такой идет по деревне?
   Трофим бежал по лесной тропочке, мимо скошенных и убранных полянок. Эти полянки были словно светлые зеленые горенки, окруженные молодым ельником, березками и высокими пушистыми цветами таволги, от которой пахнет медом.
   Еще издали услышал Трофим голоса ребят. Что-то кричали, спорили. А потом вдруг засмеялись все сразу, да так дружно, что и Трофима смех пробрал. Он прибавил ходу и выскочил на широкую, затопленную солнцем поляну.
   В зеленой тени, под большими елками, на высоком стогу гнездились двое - Ромашка и Стенька; они, видно, укладывали стог, вершили его. А внизу, под стогом, барахтались Женька и Козлик. Смех одолевал их, и они не могли встать. Груня и Раиса стояли, подпираясь граблями, и тоже смеялись.
   - Он хотел Козлика спихнуть! - кричала сверху Стенька. - Он хотел Козлика!.. А сам оступился! Ногами по воздуху, как мельница, завертел!..
   Женька встал, отряхнулся и увидел Трофима:
   - Вот и Белый Гриб пришел!
   - Ты зачем пришел? - крикнула Стенька. - А дома кто?
   - Стадо пригнали, - сказал Трофим.
   Сразу забыли и про Женьку и про Козлика. Стадо пригнали! Коровы домой пришли!
   Стенька, словно с горы, скатилась со стога.
   - А наша?
   Но Трофим не стал больше разговаривать. Он увидел свою мать, которая выгребала из-под кустов траву и расстилала ее на солнышке.
   - Мам! - крикнул Трофим. - Наша Рыжонка домой пришла!
   Мать даже охапку выпустила из рук.
   - Да ну? Да неужто правда? - И плачущим от радости голосом закричала куда-то в кусты: - Бабы! Бабоньки! Коровы домой пришли!
   Бабы не знали, что делать. Сердце разрывалось: и домой броситься бы опрометью - и работу оставить нельзя!
   - А давайте-ка управимся поскорее, - сказала Грунина мать. - Поскорей управимся - да домой!
   Вот уж тут зашумело сено по лесу, замелькали грабли, полетели охапки на стога! Уж очень хотелось поскорее узнать, все ли коровы пришли - и свои и колхозные, дорогие светло-желтые симменталки, хотелось поскорее приласкать их, приветить...
   Когда наконец собрались домой, через поляны уже легли густые зеленые тени. Трофим взял у матери грабли и, наверстывая свое, поскакал на них верхом. Давно уж он так не веселился - его лошадь брыкалась, становилась на дыбы, а он охлестывал ее веткой орешины, часто попадая себе по босым ногам.
   Вдруг мать окликнула его:
   - Трофим! А отца-то ты с кем оставил?
   И тут же Трофимова веселость пропала. Он отца ни с кем не оставил и даже забыл ему сказать, что уходит от него. Не отвечая матери, Трофим молча умчался вперед. Бедный слепой отец, как он там один, без Трофима? Не случилось ли с ним какой беды?
   ЧТО ДЕЛАТЬ ДЯДЕ ЕГОРУ?
   А с Трофимовым отцом и правда случилась беда. Он проснулся, позвал Трофима, Трофим ему не ответил. Вдали он слышал голоса, кто-то громко и оживленно разговаривал, мычали коровы, какое-то движение слышалось в деревне, но ничего не мог понять. Очень хотелось пить, и он ощупью пошел под навес, где всегда стояло ведро с водой. Ощупью, с палочкой, он добрался до ведра, напился. А когда пошел из-под навеса, споткнулся о какой-то чурак, упал и ободрал об сучок руку. Так и сидел один до вечера, зажимая кровь рукавом, пока она не засохла.
   Мать испугалась, увидев кровь:
   - Егор! Что случилось?
   - Да ничего. Поцарапался.
   - А ну, покажи! Дай-ка я тебе завяжу. А ты слыхал? Корова наша пришла.
   - Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.
   - Только Буян не вернулся. Вишь, заболел в пути, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык. Да две телочки пропали... А так все пришли... Рыжонка меня все нюхала, нюхала, а потом как лизнет... - У нее дрогнул голос - Как лизнет прямо в лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты, Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался с нами!
   Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:
   - Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целыми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться! Живу, только людям мешаю!
   Вечером, когда все угомонились на деревне, Трофимова мать пришла к Груниной матери. Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.
   - Что делать с Егором? Посоветуй! - сказала мать Трофима. - Горюет, скучает шибко.
   - Да ведь заскучаешь! - ответила Грунина мать. - От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.
   - А что слепой сделает?
   - А вот подумать надо... Подожди, я к нему своего мужика пошлю.
   - Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.
   Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.
   - Это ты, Касаткин?
   - Я, Егор. Ко мне, что ли?
   - К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня...
   Они все втроем уселись на бревне.
   - Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет... Не найдется ли мне какой работы?
   - Ну что ж! Раз совесть не позволяет, берись за дело. Я уж о тебе думал. А работы - как же нет? Работы сколько хочешь! Корзинки умеешь плести?
   - Да плел когда-то. Только бы прутьев нарезать - сплету небось.
   - Корзинки нужны. Крошни. А прежде всего веревки нужны... Ты веревки вил когда-нибудь?
   - Не вил. Но попробовать можно. Люди вьют - может, и я совью.
   - Веревки нужны, вожжи, супони... Лошадей у нас теперь прибавилось двух из Шатилова прислали да двух из Корешков. Сбруя нужна. Тяжи нужны... А рук не хватает. Вот бы ты нас выручил!
   Дядя Егор заметно оживился, приподнял голову, и даже лицо его как-то посветлело:
   - Сделаю. Присылай льну.
   - Ну вот и ладно. А насчет прутьев - не беспокойся. У нас в колхозе расторопная бригада есть. Скажу бригадиру - так они тебе целый воз прутьев нарежут!
   С этого дня у Груни появилась еще одна забота - резать ивовые прутья и таскать их дяде Егору.
   За прутьями они пошли в пасмурный день, когда сено разваливать было нельзя.
   Груня и Стенька резали вдвоем - одна держала, другая подсекала ножом. Приходилось им лазить в гущу лозняка, с веток им на голову падали крупные холодные капли и проскальзывали за ворот.
   Ромашка резал один, в стороне, - резал молча, усердно. Он всегда был молчалив и усерден в работе. А Женька балагурил.
   Он кричал, что нашел гнездо с птицей, а никакого гнезда не было. Тогда он уверял, что птица только что улетела и гнездо унесла с собой.
   Груня слушала его болтовню, молча собирала прутья, связывала их вязанкой и чуть-чуть улыбалась - ох уж и болтун этот Женька!
   У нее было очень хорошо на душе. Сегодня с утра на их усадьбе заложили первый венец стройки...
   ПАСМУРНЫЙ ДЕНЕК
   Груня рано улеглась спать. На улице было сыро и темно. Она спала на сене в сараюшке, который пристроил дядя Сергей к их жилью. Эта постройка была из кольев и прутьев, а крыша - из еловых веток. Дождь шумел в густой хвое, будто нашептывал что-то... И под этот шепот сами собой смыкались ресницы и набегали теплые сны... Вот идет Груня по дороге, стоят по сторонам высокие малиновые травы и шумят. А где-то далеко слышен голос матери:
   - Все льет и льет... Надо бы подождать косить... Трава погниет...
   - Пожалуй, завтра народ в лес направлю... - Это отец говорит.
   А где они? Голоса все дальше, дальше. А травы шумят, позванивают.
   Шумно вздохнула под навесом корова и ударила обо что-то рогом. Легкие сны сразу разлетелись. И голос дяди Сергея, совсем близкий за плетеной стеной, негромко произнес:
   - Там у овражка я елку заприметил. Ветром повалило. Аж на ту сторону перекинулась... Как мост над овражком. Вот бы осилить!
   - Позови Настасью Звонкову - поможет.
   Все затихло. Корова мерно жевала жвачку. Груня поцарапала стенку и шепнула в щелочку:
   - Дядя Сергей... ты спишь?
   - Сплю.
   - Спишь, а разговариваешь?
   - А ты чего скребешься?
   - Дядя Сергей, я завтра с тобой в лес поеду. Мне хочется эту елку поглядеть... Я тебе помогать буду, сучья буду собирать, лошадь держать буду... Мне хочется эту елку поглядеть, как она - будто мост... Дядя Сергей, ладно?
   Ответом был только глубокий сонный вздох.
   "Все равно поеду, - подумала Груня и поглубже забилась в сено. Только бы дождик перестал немножко..."
   К утру дождь перестал. Сразу после завтрака дядя Сергей стал запрягать серого корешковского мерина в роспуски. Груня живо оделась в старую материну одежонку.
   - Ты куда это? - спросил дядя Сергей. - Уж не в лес ли?
   - В лес!
   Дядя Сергей крякнул, затягивая супонь.
   - Тугой хомут... А на чем поедешь?
   - С тобой.
   - На колесе?
   - Да я уж примощусь!
   - Ну мостись.
   Дядя Сергей положил дощечку на роспуски, и Груня примостилась сзади. Мерин пошел крупной рысью. Серые комья полетели из-под копыт. Груня пригнулась.
   - Эй ты, Серый! Не кидайся!
   Но комки и брызги летели над головой, стукали по платку, по спине. Дяде Сергею тоже попадало. Он вытирал лицо ладонью и понукал:
   - Но, но, не бойсь! Давай, давай!
   Ехали полем. Воздух был влажный и теплый, от земли поднимался пар, сквозь облака мягко просеивалось солнце, и шмели гудели над сладко цветущим клевером.
   Колеса мягко вкатились на лесную дорогу. А потом запрыгали по корням и заныряли по ухабам. Комки больше не летели из-под копыт - в лесу Серый шагал медленно и осторожно, разглядывая дорогу.