Воронкова Любовь Федоровна. Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)

   В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть... А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом...
   На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:
   - Ребята! Сегодня сено - последочки. Уберем - и все! А завтра - в поле, снопы подтаскивать.
   Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду - подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой - Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.
   Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.
   - Я вас попарю! - бурчал он. - Работать так работать!
   Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.
   Вот и строится Городище... Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей - нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.
   В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом...
   - Вот был бы я председатель, - вдруг сказал он, - я бы...
   Все дружно рассмеялись:
   - Ох, уж и председатель! Ну и председатель!
   - А что ж? Я бы...
   - Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! - сказал Женька. - Тому стукушку, тому - колотушку!.. Живо управился бы!..
   - Дураки! - беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.
   Но, помолчав, продолжал:
   - Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе - Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!.. Голову поднял - не достанешь! А глаза так и сверкают, как молния. А как запрягли - эх, буря мглою небо кроет! Как подхватил с места, только сиди! Вот такого жеребца я завел бы, а рабочих лошадей полный двор наставил бы. Они бы у меня сытые были, крепкие. Никакого воза не боялись бы!
   Женька живо приподнялся и сел на старую кротовую кочку.
   - А я бы... я бы нет! Я бы сразу всякие машины завел. Я бы сейчас, как весна, на пашню трактора двинул бы, каждый по шесть лемехов, да две бороны сзади... В одну сторону прошел - шесть борозд, в другую - еще шесть борозд. Пошли, загудели - только лемеха посверкивают!
   - Тракторам-то бензин нужен!
   - А лошадям-то овес! Не все равно? У меня бы дня три-четыре - и все в поле зачернело бы. Сей! Ну уж, а сеять, конечно, тоже не с лукошком бы вышел. Сейчас бы у меня сеялки пошли, они бы у меня семена-то по полю по зернышку разложили бы... Ну, а уж осенью - пустил бы я комбайны по полю, как корабли по морю! Уж душа не дрожала бы, что рожь осыплется, - только мешки подставляй.
   - Понимаешь ты! Лошадь - живое существо! Ведь она все соображает, всякую дорогу помнит... Ведь с ней разговаривать можно. Поглядит на тебя глазом - ну, только слова не вымолвит! А машины что? Железо да дерево!
   - А ты много понимаешь! А машина разве не соображает? Побольше, чем твоя лошадь, соображает. А еще и побольше, чем человек, и нигде не ошибется. Вот попробуй-ка сделай, что машина сделает!
   - Но ведь лошадь ласку чувствует!
   - А машина не чувствует? Вот не смажь ее да не походи за ней - она и работать не будет. Эту, брат, тоже не обманешь. Нет, был бы я председатель - у меня все хозяйство на машинах ходило бы, даже воду из колодца у меня ведра сами доставали бы.
   Груня сорвала цветок журавельника, который ютился у самого ствола березы.
   - А если бы я была председатель, - сказала Груня, разглядывая желтые тычинки в голубом венчике, - я бы и машины завела и лошадей. Пускай бы все работали. Косилка косит, а лошадь ее тащит...
   - Может и трактор тащить!
   - Нет, не может трактор. - Груня отбросила голубой цветок. - Он своими шипастыми колесами все луга покорежит. И сено из лесу - на чем повезешь? На лошади. А хлеб сдавать на чем везти? Опять на лошади...
   - У меня бы хлеб на грузовиках возили.
   - На грузовиках-то хорошо, пока сухо. А как грязь - так все твои грузовики на дорогах станут. Нет, была бы я председатель - у меня бы полный сарай всяких машин был и полный двор лошадей.
   - И коров, - добавила Стенька.
   - Да, и коров. Чтобы молока, сметаны всем сколько хочешь! Полные бидоны, полные бочки!
   Стенька оживилась:
   - А коров-то не простых надо, надо ярославок, черных с белым - они молочные!
   - И потом, - Груня провела рукой вдоль горизонта, - по всей деревне насажала бы всяких цветов, больших цветов, садовых. Чтобы как начиналась весна, так вся наша улица зацветала бы - и голубым, и белым, и красным, и розовым... И до самой осени цвели бы у нас в палисадниках алые цветы мальвы! Ах, было бы красиво у нас!
   - А я бы - нет! - прервала Стенька. - Я бы лучше везде, везде яблонь насажала. Как началась весна, так все белым цветом покрыто. А подошла осень - тут ранеты поспевают, там белый налив, тут коричневые, там антоновка... И даже под ноги падают! Ешь сколько хочешь!
   Стенька даже причмокнула, будто яблоки уж у нее в подоле были.
   - А что, ребята, - задумчиво сказал Женька, - если бы взяться! Если бы как взяться!
   - Да ничего страшного, - своим твердым, спокойным голосом сказал Ромашка. - Ну, скажем, лошадей и машины заводить мы пока еще не доросли, а вот яблони - почему бы нет?
   Груня привстала на колени. Мечта вдруг откуда-то из-под облаков спустилась на землю и от этого стала еще пленительнее.
   - Ребята! Ромашка! Женька! И правда, давайте подумаем! Давайте, давайте подумаем!
   - Цветов насажаете, а колхоз разоренный, - неожиданно сказала Раиса скучным голосом. - Еще сколько домов строить, и скотного двора нет скотина зимой на улице померзнет...
   - Дома построят. И новый двор будет, - ответила Груня.
   Она глядела куда-то вдаль - ей вспомнился весенний день, розовый кусочек разбитого блюдца, скворец над пожарищем и незнакомый человек в кителе, важный, спокойный человек с усталыми глазами... Груня снова услышала сказанные тогда слова:
   "...Избы будут новенькие... желтые, со смолкой. Засверкают окнами. И стадо пойдет по деревне... И петухи запоют. И скотный двор новый поставим, со стойлами... Только очень крепко работать надо!"
   - И новый двор поставим, - повторила Груня вслух, - со стойлами. И школа будет. К осени.
   - Говорит, будто она знает! - засмеялась Стенька. - Тебе-то откуда знать?
   - Да уж я знаю! - загадочно улыбнулась Груня, - я все знаю.
   Протекло несколько светлых, задумчивых минут. Налетел ветерок, зашуршали, зашумели березовые листья над головой...
   Груня вскочила, взяла грабли, подняла клок сена, помяла в руках:
   - Думается - поспело. Наверно, убирать пора. Ромашка, погляди, ты лучше понимаешь!
   Ромашка важно пощупал сено - почти невесомые стебельки ломались в руках.
   - Пора, - сказал он.
   И взялся за грабли.
   1947
   Ф Е Д Я И Д А Н И Л К А
   ГДЕ ОНИ ЖИВУТ
   Федя Бабкин и Данилка Цветиков живут в Крыму, в колхозе.
   Колхоз со всех сторон окружен горами. Куда ни посмотришь, всюду горы.
   Самая большая гора сверху донизу заросла лесом. Она круглая, будто мохнатая шапка великана. Рядом с ней - другая гора, совсем на нее не похожая. Она поднимается из леса голыми зубцами, - целая гряда острых, каменистых вершин. И вершины эти снизу кажутся то серыми, то синими, то лиловыми. Самый острый и высокий зубец похож на человека. Будто сидит человек, склонив голову, и думает о чем-то.
   Но это Данилке кажется, что скала похожа на человека. А Федя говорит, что никакого человека там нет, а просто торчат голые камни над лесом.
   За этими горами еще горы. Летом они сухие и желтые. А сейчас, пока весна, всюду зеленеет нежная веселая трава. В долинах, где побольше влаги, цветут дикие тюльпаны. Будто маленькие красные и желтые огоньки разбросаны по склонам. А если поднимешься повыше на горы, то там встретят тебя коротконогие желтые крокусы и лиловые фиалки.
   Данилка часто приносит с гор цветы. А Федя цветы собирать не любит. Он как только заберется повыше, то и смотрит, где пасутся лошади. И рад-радешенек, если пастух Иван Никанорыч велит отвести лошадь в колхоз. Сидеть на теплой спине лошади и мчаться по крутой тропинке - это Феде самое веселье!
   А Данилка - вот чудной человек! - к лошади даже подойти боится.
   Но больше всего оба они любят море. Чуть согреется весной синяя вода, все колхозные ребята уже плавают и ныряют в заливе. И Федя тоже плавает и ныряет, ловит маленьких крабов, гоняется за медузами, борется с волнами, когда немножко разыграются. А Данилка плещется у берега. Или зайдет в море по пояс и глядит в глубину - что там растет на дне морском? Кто живет там в водорослях? Водоросли весной нежные, мягкие, зеленые. Будто зеленый лужок стелется под хрустальной водой.
   ХАМСА
   Крепко дружили Федя и Данилка. Но как-то раз они поссорились и чуть было совсем не раздружились. Еще с вечера, когда Федя ложился спать, мать сказала:
   - Нынче море расходилось, большой прибой. Люблю, когда море шумит!
   - А что же хорошего? - ответила ей тетя Фрося, отцова сестра. - Шумит и шумит день и ночь, отдыху ему нет. От этого шума одна скука.
   "И вовсе не скука, - хотел сказать Федя, - море шумит весело!.."
   Но не успел, уснул.
   Утром Федя проснулся и сразу услышал, что море бушует еще сильнее. Он вскочил, вышел на крыльцо. На узкой террасе под черепичным навесом еще дремала прохладная тень. Но в маленький двор уже пробралось солнце.
   Дом, где живут Бабкины, низенький, длинный, под черепичной крышей, как и все дома в колхозе. Он отступил от дороги, взобрался повыше на склон горы и посматривает оттуда на деревенскую улицу светлыми промытыми окнами.
   Из этого дома далеко видно. Половину деревни видно, колхозные виноградники на склонах. И море видно. Только выйдешь из хаты, ступишь на каменные ступеньки, а в глаза тебе так и сверкнет синяя вода.
   Море не очень близко: надо всю улицу пробежать, потом спуститься с горы по крутой тропинке. Но отсюда, с крыльца, оно видно от берега до горизонта, до той тоненькой серебряной черты, где вода доходит до неба, а небо спускается к воде.
   Сегодня Федя сговорился с Данилкой идти на гору Теп-Сель. На Теп-Селе давно уже работает камнедробилка. Интересно, что же стало там с горой?
   Отец сидел на камне во дворе и точил мотыгу.
   - Куда нацелился? - спросил он у Феди.
   - Никуда, - ответил Федя, - на море смотрю.
   Отец не велит Феде ходить в горы: свалится еще куда-нибудь с кручи, сорвется и не найдешь тогда. Поэтому Федя ничего не сказал ему про Теп-Сель.
   Разговор услышала тетя Фрося. Она сидела около глиняной печки, сложенной во дворе, и чистила картошку. А возле нее толклись гуси и все норовили стащить картофелину из миски.
   Утро начиналось солнечное, горячее. Но тетя Фрося как встала, так сразу и повязалась своим теплым полушалком с зеленой бахромой. С этим полушалком она никогда не расставалась: ни в холод, ни в жару. И повязывала его как-то по-своему, узлом на макушке, так что концы его покачивались над головой, будто зеленая ботва над брюквой.
   - И нечего на море смотреть, - сказала тетя Фрося, отталкивая гусей, - на море волна сегодня.
   Тут вышла на крыльцо мать. Она была смуглая, черноглазая, всегда веселая. Федина мать не закрывалась платком от солнца, не боялась жары. И моря не боялась.
   - Ну и что ж, что волна! - сказала мать. - Да на волне-то еще веселей плавать! Правда, Федюнь?
   Она шлепнула Федю по спине крепкой ладонью и легонько ущипнула его за нос. Федя засмеялся, замотал головой и закрыл руками нос, чтобы мать еще раз не ущипнула.
   А тетя Фрося сразу рассердилась.
   - Гляди солнце-то где - на работу пора! - сказала она матери.
   - Да я, сестрица, свое дело знаю! - ответила мать.
   - Кур-то на своей ферме небось заморила совсем!
   - Несутся не хуже, чем у других!
   Мать засмеялась, блеснула своими крупными белыми зубами и побежала по каменным ступенькам вниз, на дорогу.
   - Ох и грубая! - проворчала матери вслед тетя Фрося. - Крымчачка!
   Феде стало обидно за мать.
   - А если кто в Крыму родился, тот плохой? - сказал он и покосился на тетю Фросю голубым глазом. - Мы с мамой крымчаки, моря не боимся. А вы моря боитесь!
   - Да как же его не бояться, моря-то вашего? Оно ведь сразу с ног сбивает!
   - Это вас сбивает, а нас с мамой не сбивает.
   - Цыть! - прикрикнул на Федю отец. - С кем споришь? С Данилкой, что ли, со своим?
   Федя замолчал. Он понимал, что со старшими спорить не годится. Но с тетей Фросей как утерпеть, не заспорить?
   Тетя Фрося недавно приехала в Крым из черноземной Орловской области. И все-то ей здесь не нравилось. Ни речки нет, ни лесу, ни грибов... А земля-то! Камень, да щебень, да глина какая-то. А покопай поглубже, то и соль. Вон росли, росли тополя у дороги да и начали засыхать - значит, корни до соли добрались.
   Тетя Фрося покачала головой, покивала зеленой бахромой на макушке и обернулась к отцу:
   - Ты, братец, пошел бы да картошку окучил.
   - А что ее окучивать? - Отец махнул рукой. - Все равно не вырастет.
   - Ну и заехал ты! - вздохнула тетя Фрося. - Ну и нашел сторонку картошка не растет!
   - А зато виноград растет, - не вытерпел Федя. - И абрикосы растут. И даже сливы.
   - Ох ты! - насмешливо сказала тетя Фрося. - Тоже мне! Абрикосы-маникосы, а простой картошки и той нету!
   Федя хотел еще что-то сказать, но встретил сердитый отцовский взгляд и промолчал.
   "Когда же он на работу пойдет? - подумал Федя. - Нам бы с Данилкой на Теп-Сель надо. Данилка ждет небось!"
   Но отец не спешил на работу. Он закрутил толстую цигарку, закурил. Надо было идти на виноградники окапывать лозы. А ему эта работа очень не нравилась. И солнце палит, и земля жесткая... Уже десять лет живет Федин отец в Крыму, а все будто не дома. Так и ходит всегда будто в раздумье не уехать ли ему обратно на черноземные орловские земли?
   Федя начал прикидывать, как бы ему удрать в горы, чтобы ни отец, ни тетя Фрося не видали.
   Но тут он услышал какой-то шум на улице, чьи-то голоса. Федя распахнул калитку.
   По улице бежали ребята - с бадейками, с корзинками. И не одни ребята. Вон и дедушка Трифонов задыхается, торопится - и тоже с корзинкой. А вон и соседка Катерина бросила охапку хвороста, которую несла в дом, схватила большой таз и тоже побежала на улицу...
   Все бежали к морю. Мимо Феди мчался Васятка Тимаков, без рубашки, в одних трусах, коричневый, как глиняный черепок.
   - Что стоишь? - крикнул он Феде. - Хамсу выкинуло!
   - Хамсу выкинуло! - повторил Федя.
   Он сунулся туда-сюда - ни ведра, ни корзинки. Тогда он схватил бадейку с водой, выплеснул воду под тополь и тоже помчался к морю.
   - Где хамса? Какая хамса? - удивилась тетя Фрося, завертела головой во все стороны, и зеленые концы закачались у нее на макушке. Но как увидела, что все бегут к морю с ведрами да с корзинками, засуетилась, схватила кастрюлю, какая попалась под руку, и побежала вслед за Федей. Только отец не тронулся с места, он сидел да курил свою цигарку.
   На море стоял шум. Шумел веселый прибой. Кричали над морем чайки, бакланы, нырки... Они сбились густым облаком и, шумя крыльями, повисли над берегом и заливом. Кричали что-то, отгоняя птиц и собак, сбежавшиеся к берегу люди... Кричал и Федя, подбегая со своей бадейкой, а что кричал, он и сам не знал хорошенько.
   Море выбросило на отмель хамсу. Хамса шла большим косяком. То ли прибой подхватил ее в заливе, то ли загнали дельфины, только выкинуло хамсу далеко на берег и оставило на песке. Как волна ложится на песок широкими изгибами, так по кромке волны лежала мелкая рыбешка хамса. Она чуть-чуть трепетала, и казалось, что лежит на белом песке темная серебряная бахрома и дрожит и поблескивает под солнцем.
   Все, кто еще не ушел на колхозную работу, прибежали на берег подбирать рыбешку. Сгребали в мешки, в ведра, в корзинки... Сверху налетали птицы, хватали рыбу из-под рук. Со всей округи сбежались сюда собаки и кошки - и откуда их взялось столько! Собаки лаяли, дрались. И все старались захватить хамсы побольше, пока ее не унесло в море.
   Федя не зевал. Он был крепкий, проворный. Быстрые голубые глаза его издали видели, где рыбешка покрупнее. Он подрался с какой-то задорной чайкой. Эта чайка была смелая, все старалась выхватить рыбу у него из бадейки. Но Федя живо отогнал ее - не такой уж он был растяпа! Правда, пока воевал он с чайкой, черный, длинный, как скамейка, пес Валет успел-таки набить пасть хамсой из его бадейки.
   Федя запыхался. Он был весь мокрый, потому что озорные волны набегали и обдавали его с головы до ног. Волны шли издалека, одна, другая, третья... Шли друг за другом, не уставая, не останавливаясь. А у самого берега поднимались на дыбы, прозрачные, будто стеклянные, с белой пеной на гребне, падали на берег, разбивались и осыпали брызгами всех, кто ходил тут, бегал и суетился...
   Федя набрал полную бадейку хамсы, выпрямился, оглядел все вокруг. Темно-серебряная бахрома на песке уже исчезла, почти всю хамсу подобрали.
   "А где же Данилка? - вдруг вспомнил Федя. - Что же его не видать? Не слыхал он про хамсу, что ли?" А Данилка сидел в это время у горы Теп-Сель на большом сером камне и ждал друга.
   НА ГОРЕ ТЕП-СЕЛЬ
   Данилке уже надоело сидеть и ковырять оранжевый лишайник, которым оброс камень. Он то ложился на спину и смотрел в небо, то перевертывался на живот и разглядывал, как букашки и муравьи копошатся среди низенькой зеленой травы, то пробовал постоять на руках, подняв ноги вверх. Жара начала донимать его, и Данилка вскарабкался повыше - посмотреть, не идет ли Федя. И оттуда, с горы, увидел, что Федя идет по улице вместе с ребятами и ведра у них полны рыбы. Данилка все понял: он просидел здесь и прозевал такое утро, которое, может быть, за целый год больше не повторится, а Федя убежал один, не позвал его.
   Данилка схватил какой-то камень, запустил его что есть силы в расселину горы. Потом запустил туда же еще один камень, побольше, и, сунув руки в карманы, пошел вверх по горе Теп-Сель. У него даже слов не хватало, чтобы высказать свою обиду, горькую как полынь, по которой ступали его ноги.
   Гора Теп-Сель не крутая, округлая, будто каравай. Ни одного деревца не растет на этой горе, ни одного кустика. Только невысокая пахучая полынь, да чебрец, да какие-то жесткие колючки.
   Дорога кольцом обвивала гору. Вершина ее над дорогой была вся усыпана коричневыми гладкими плитками. Когда взрывали гору, то эти плитки летели вверх, а потом дождем падали на склоны.
   Камнедробилка работала под самой вершиной. Она шумела, скрежетала, грызла стальными зубами камень. А соседние горы, тихие, безмолвные, словно прислушивались к ее грохоту и скрежету и словно боялись ее. Может, она и на их склоны влезет и так же будет грызть их каменные бока?
   Вдруг Данилку окликнул задорный, звонкий голос:
   - Данилка! Куда бредешь?
   В холодке под тенью большого камня сидела Тоня Каштанова, румяная и белобрысая, в синем клетчатом платье. Ее брат, Николай Каштанов, работал на камнедробилке.
   - Просто посмотреть иду, - сказал Данилка и хотел пройти мимо.
   Но Тоня сказала:
   - А я воды нашим приносила. Прямо из ключа.
   Данилка ничего не ответил и пошел дальше. Тогда Тоня опять остановила его:
   - А наши, как взрывали... так вот что нашли! - Тоня что-то держала в ладонях.
   Данилке стало интересно. Он остановился:
   - Что?
   - Подойди да погляди, - ответила Тоня. - Я, что ли, к тебе пойду?
   Данилка сбежал к ней с тропочки, сел рядом в холодок на пахучую полынь. Тогда Тоня раскрыла руки, и Данилка увидел две тусклые желтые монеты.
   - Деньги? - удивился Данилка.
   - Ага... деньги, - неуверенно сказала Тоня. - Старинные какие-то.
   - А кто же их потерял?
   - Ну, те потеряли, которые жили здесь когда-нибудь.
   - На Теп-Селе никто не жил, - сказал Данилка, - я-то знаю.
   - Ты знаешь! - засмеялась Тоня. - Ты и на свете-то всего девятый год живешь! А эти люди жили, когда еще и нас с тобой не было, и наших отцов не было.
   - И моего отца не было?
   Данилка никак не мог себе представить, что было когда-то такое время, когда не было его отца.
   - И даже деда твоего не было, - сказала Тоня.
   - А твоего?
   - И моего тоже. Бестолковый какой-то! - Тоня рассердилась. - И не понимаешь ничего! Вот когда будешь историю учить, тогда поймешь.
   Данилка молча смотрел на монеты. Он хотел взять их в руки, но Тоня не дала.
   - Мне их самой подержать дали, - сказала она, - чтобы, пока работают, не потерялись.
   - А потом?
   - Потом наш Николай их к учителю отнесет. А может, что-нибудь очень важное в этих монетах?
   - А когда он понесет?
   - Вот будет перерыв на обед, так и понесет. - И она крепко зажала монеты в горячих ладонях.
   Солнце палило. Большой камень дышал на них зноем. Тени под камнем почти не оставалось.
   - Когда же обед... - начал было Данилка.
   И тут, будто по его слову, камнедробилка остановилась, и в горах сразу наступила тишина. Данилка вскочил:
   - Пошли!
   Тоня вскочила тоже, взяла бидончик, который лежал около нее, надела дужку на руку. И снова позвенела монетами в ладонях.
   Данилка спросил, стараясь шагать в ногу с Тоней:
   - Тоня, они только две нашли? А в земле-то их, если всю Теп-Сель раскопать, может, еще много? Может, и еще что-нибудь? Ну там миски или ведра... Ну раз тут люди жили! А?
   Тоня посмотрела на него сверху вниз. Данилка даже до плеча ей не доходил.
   - "Миски, ведра"! Скажет тоже! Вот воробей!
   Но подумала немножко и сказала:
   - Если покопать поглубже, может, и найдется. Вот горшки глиняные находили, я слышала...
   Тоня и Данилка подошли к машине. Камнедробилка стояла неподвижная, будто внезапно уснула. Только что шумела, работала, грызла камень, размалывала его в щебень, тащила этот щебень на транспортере, сбрасывала его в кучу... Была такая веселая, шумная, живая, и вдруг все в ней остановилось. Барабан с острыми зубьями не крутился, транспортер замер... Он даже остатки щебня не успел сбросить.
   Данилка разглядывал машину, раздумывал и не видел, как подошел Николай.
   - Николай, мы с тобой, ладно? - попросила Тоня.
   - Ладно, - ответил Николай. - Только я ведь дожидаться вас не буду. Одна нога здесь - другая там. У меня времени мало.
   Вот подумаешь, испугал Николай Тоню и Данилку! Они, как козы, припустились с горы. Николай был высокий, шаги у него были длинные, но он все-таки отстал от ребят.
   Тоня и Данилка то догоняли, то перегоняли друг друга. Если перегонял Данилка - Тоня смеялась:
   - Ах ты, воробей! Думает, и правда шибче бегает!
   Но как она ни смеялась, а к учителеву дому все-таки первым прибежал Данилка. Весь красный, запыхавшийся, с мокрым лбом, он вскочил на каменную ступеньку и весело поглядел на Тоню. Ага, воробей?
   - Ты ничего не нес, - сказала Тоня, - а я бидон. И еще эти монетки...
   Она разжала ладонь и вдруг примолкла. Глаза ее широко раскрылись - в руке была только одна монетка. Тоня растерянно поглядывала под ноги туда-сюда...
   - Потеряла? - испугался Данилка.
   - Не знаю... - упавшим голосом ответила Тоня. - Все время в руке держала...
   И вдруг по ее загорелым, румяным щекам покатились крупные слезы, прямо дождем хлынули.
   - Это все ты, Данилка! Если бы не ты, я бы тихо шла... А сейчас Николай... вон он, уже близко... Ой, где же эта монетка!.. Противный ты, Данилка, из-за тебя все...
   Тоня, пристально глядя под ноги, побрела обратно на гору. Искала монету, а сама все плакала и бранила Данилку.
   Данилка надулся, нахмурился. Теперь, оказывается, он виноват!
   Он постоял, постоял на ступеньке и тоже пошел искать монетку. Шаг за шагом поднимался он следом за Тоней.
   "Теперь все равно не найти, - думал он. - Кабы я нес, я бы не потерял..." А теперь где же? Камни, полынь..."
   И вдруг он увидел монетку. Тоня давно прошла мимо нее. А монетка лежала в пушистом полынном кустике и чуть-чуть светилась под солнцем. У Данилки забилось сердце... Он подбежал и схватил монету. Да, это она, желтая, с какими-то рисунками и нерусскими надписями.
   - Тоня! - негромко крикнул Данилка.
   Тоня обернулась - заплаканная, с оттопыренными губами:
   - Чего тебе еще?
   Данилка молча показал ей монету. У Тони слезы на щеках сразу высохли. Она в три прыжка очутилась возле Данилки:
   - Нашел? Давай сюда!
   - Я сам понесу, - сказал Данилка.
   Но Тоня и слышать не хотела:
   - Мои монеты! Мне их дали нести, а не тебе!
   - Тебе дали, а ты теряешь.
   - Из-за тебя теряю!
   И Тоня отняла монету у Данилки.
   Данилка не стал спорить. Но ему вдруг стало так скучно, что не захотелось и к учителю идти. Он не догонял и не перегонял Тоню, а медленно шел вниз, сшибая камушки по пути, и смотрел, как они катились по дорожке.
   Тут с Данилкой поравнялся Николай.
   - Давай, давай прибавляй шагу! - сказал он.
   Данилка молча потряс головой и шагу не прибавил. Но Николай легонько толкнул его в спину и опять повторил:
   - Давай, давай! Вместе шли, вместе и прийти должны.
   Тоня уже стояла на белых ступеньках. Бидончик висел у нее на руке, а она, сложив ладони, позвякивала монетами. Но посмотрела на Данилку и перестала звякать. А вдруг он сейчас возьмет да и расскажет Николаю, как она дорогой монету потеряла?