Воскобойников Валерий. Татуировка

   — Да, — подтвердил директор, потом посмотрел на неё, секунду подумал и громко, с удовольствием, рассмеялся, — жуткий получился каламбур. Ещё то блюдо.
   Нет, этим, естественно, кормить людей не надо. Важно, чтобы читатель постоянно испытывал удовольствие. Чтобы, дойдя до конца одной страницы, ему немедленно хотелось читать следующую. Ну да что я вас учу, вы это знаете лучше меня.
   Помните, что тираж и, следовательно, гонорар зависят от вашей интонации, от секретов интимной жизни героя, которые вы приоткроете, от ваших умных размышлений.
   — Я как раз хотела посоветоваться, — заторопилась Агния. — Не страшно, если я проведу анализ на тему, кем даётся талант: он от Бога или от дьявола?
   — А вы что, всерьёз верите в эти глупости? — И директор впервые с интересом на неё посмотрел. — Ну хорошо… проводите этот свой анализ…
   Главное, чтоб не скучно было, — согласился он. — Сами-то вы как думаете?
   — Я хочу это выяснить в процессе, — теперь уже храбро сказала Агния. — Проанализировав его жизнь. С художником, я имею в виду художника в широком смысле слова — композитора, поэта, живописца, — часто бывает такое ощущение, что его рукой водит то сам Бог, а то — как будто дьявол.
   — Но слишком много чернухи тоже не надо, важно, чтобы книга была коммерческой, — вставил директор. — И вообще, слишком этими анализами не увлекайтесь.
   Директор поднялся. И, словно её вообще здесь не было, занялся своими бумагами. Агния поняла это как сигнал к немедленному уходу и тоже приподнялась.
   — Против наших условий у вас возражений нет? — спросил он, придвигая листки договоров.
   — Нет. Только, простите меня за идиотский вопрос. — Она вспомнила разговор, который только что произошёл в приёмной. — Книга выйдет точно под моим именем?
   — Не понял? — спросил директор и во второй раз с интересом на неё воззрился.
   — Я спрашиваю, на обложке будет моё имя?
   — Естественно. За кого вы нас принимаете? Не моё же. Или вы хотите взять псевдоним?
   — Нет-нет, пусть будет моё.
   — И постарайтесь уложиться в сроки. — Это он говорил, уже ставя закорючку напротив своей фамилии.
   Проходя через приёмную, по-прежнему забитую теми же терпеливо ожидающими авторами, Агния взглянула на часы. Весь её разговор занял четыре минуты.
   — Теперь уж мы, — произнесла спортивная девица, и «Алогинские» стали радостно подниматься.

НАХОДКА СТАРОГО БОМЖА

   — Здравствуйте, Дмитрия Евгеньевича будьте добры.
   — Слушает Самарин, — проговорил Дмитрий в телефонную трубку, с трудом отвлекаясь от скорбных мыслей.
   — Димка, это в самом деле ты? Что-то у тебя голос больной. Опять у вас совещание? — Называть начальника следственного отдела прокуратуры Петроградского района Димкой и так с ним разговаривать могла только его собственная сестра, Агния.
   — Да нет, обычный у меня голос, как всегда, — рассеянно ответил он, одновременно читая разложенные на столе бумаги.
   — А я говорю, больной! Слушай, я же из Москвы вернулась! Или ты совсем забыл? Хотя бы обрадовался для приличия! Надеюсь, ты Глебу не успел сказать, что меня ограбили?
   — Не успел.
   — Ну и хорошо! Пусть он ни о чем не знает, ладно? А мне в Москве заказали писать большую книгу, аванс выдали!
   — Как же, помню-помню, — проговорил Дмитрий, по-прежнему глядя в бумаги и стараясь удержать в памяти промелькнувшую подробность, которая объединяла весь этот мрак.
   — А то, что у тебя день рождения — ты помнишь?
   — Да-да, как же, конечно, помню. — Подробность, едва показавшись, вильнула хвостом и ушла в тёмные глубины сознания. Или подсознания — кто её там найдёт.
   — Так вы по какому делу? — рассеянно переспросил он.
   — Ты совсем уже заработался! Это я, Агния, твоя сестра! Мы с Глебом сегодня к вам зайдём. Ты слушаешь меня? Хотя бы поздравить. Часиков в восемь.
   Сумеешь отбросить свои дела ради родственников?
   — В восемь? Ну хорошо, конечно, отброшу. Будем рады. — И Дмитрий Самарин автоматически на листке ежедневника сделал пометку: «Агния — 20-00».
   — Слушай, мсье Пуаро, тебе обязательно надо отдохнуть! — недовольно проговорила Агния. — Единственная сестра скоро станет автором знаменитой книги, а он с ней, как с чурбаном!
   — Да ладно тебе! — Дмитрий наконец оторвался от своих размышлений и даже невесело рассмеялся. — Тут у нас такие дела!
   — Что, опять маньяка ловите?
   — Маньяка? Что ж, ты попала в точку. И причём даже не одного, а шайку. Да, именно так: шайку каннибалов! Действуют в нашем районе. Так что ходи по улицам осторожно, сестрёнка, не то кожу снимут. Знать бы ещё, куда они её потом — на барабан или на абажуры.
   — Ну знаешь, спасибо! У вас там у всех такой юмор? — И Агния, решив, что шутка брата перешла границы идиотизма, решила было хлопнуть трубкой. Однако в последний момент передумала:
   — Значит, до восьми. Торт не покупайте, мы с Глебом принесём.
   Возвращаясь домой, Дмитрий Самарин держал в голове тот пасьянс, который раскладывал на столе в своём тесном темноватом кабинетике. Итак, два дня назад старый бомж, а в прошлом — честный труженик и даже ветеран труда завода Полиграфмаш, с вытаращенными от ужасами глазами примчался к ним в следственный отдел, благо помещались они поблизости. Какое-то время он безуспешно пытался рассказать сотрудникам о своей страшной находке на помойке в металлическом баке. Старик смердел на весь их коридор, и Самарин застал беседу в тот момент, когда Катя Калачева, брезгливо отворачиваясь и не желая вдаваться в подробности бомжевского монолога, гнала этого добровольного помощника прочь. Дмитрий, на своё несчастье, вклинился в их разговор, потому что сквозь запах давно немытого тела услышал сочетание «руки, ноги, голова — все есть, а кожи нет».
   Дворовая помойка, куда привёл бомж, которого, как сразу выяснилось, звали Николай Николаевич Иванов, была в пяти минутах ходьбы от прокуратуры. А там тонкая натура бомжа не позволила ему снова заглянуть в большую клеёнчатую сумку, точно такую, в каких наши челноки везут в Россию ширпотреб китайского и турецкого производства.
   — Сами загляните! В неё, в неё! — сказал бомж, по-прежнему тараща глаза и слегка пятясь.
   Бомж совершал свой ежеутренний обход помоек и когда увидел внутри бокса застёгнутую на молнию эту клетчатую сумку, сильно обрадовался. Однако радость его мгновенно перешла в ужас, стоило ему только заглянуть внутрь сумки.
   Через десять минут и помойка и сумка были зафиксированы на плёнку, через двадцать минут прибывшая служебная собака Тарас попыталась взять след, но уже у подворотни его потеряла. Через час обнаруженные Николаем Николаевичем части мужского тела, лишённые кожного покрова, были отправлены на экспертизу вместе с клетчатой сумкой, а потом в морозильник морга на длительное хранение. Сам же Николай Николаевич получил в благодарность от ребят чистые, хотя и поношенные трусы с майкой, ковбойку, костюм с носками и был допущен в душ прокуратуры. А потом Катя Калачева поделилась с ним пирожками с капустой, которые как раз напекла накануне и принесла для общественного съедения.
   О страшной находке Дмитрий немедленно доложил в город, но дело, естественно, отфутболили к нему. И все понимали, что это — ещё один висяк.
   Тело, по данным экспертизы, принадлежало мужчине в возрасте двадцати — двадцати пяти лет, ростом 176 — 180 сантиметров.
   Как выяснилось вскоре, с месяц назад похожая находка была обнаружена в Центральном районе. А так как руководство городской прокуратуры не забыло не только об открытии имени бомжа Николая Николаевича, но и о недавней находке в багажнике «шестёрки», то на Дмитрия навесили и это дело, точнее, предложили скоординировать усилия с центральными.
   Весна — самое время для обнаружения жмуриков-подснежников. И она принесла двоих, найденных в разных загородных лесочках поблизости от шоссе. Точнее, трупов разного пола и возраста было обнаружено больше, но на двух кожный покров полностью отсутствовал. Тут и ежу стало бы ясно: в городе работает группа то ли особо изощрённых в жестоких пытках бандитов, то ли серийных маньяков, то ли каких-нибудь сектантов-сатанистов с новым не известным прежде смертельным ритуалом.
   До поры материалы расследования сосредоточивались только в голове и сейфе Дмитрия Самарина. В городской прокуратуре на улице Якубовича он время от времени докладывал о проводимых следственных мероприятиях, его поругивали, и караван шёл. Но теперь, когда последняя находка была показана по всем телеканалам, ситуация сразу обострилась. И уклониться от скандала стало невозможно.
   — Пусть заберут другие дела, укрепят следственную бригаду ещё хотя бы тремя сотрудниками, и мы этих маньяков голенькими приведём! — в который раз твердил Никита Панков, когда Дмитрий устроил экстренный общий сбор в конце рабочего дня.
   Подобные мечтания время от времени выдавал каждый из них. Однако все понимали, что лучше они жить не станут, а стружку с них начнут снимать по полной программе.
   Тот же Никита уверенно напирал на чеченскую версию.
   — Вы сами знаете, Дмитрий Евгеньевич, я к любым нациям одинаково отношусь, но это — точно чеченцы. Так только они могут мстить каким-нибудь своим злодеям.
   Их разборки.
   Может быть, поэтому Дмитрий и поручил Никите встретиться с авторитетным человеком из питерско-чеченской диаспоры Аскером Цагароевым. Тем более что тот, судя по данным, которые Дмитрий вынес из Интернета, был доктором наук, этнографом и мировым светилой — специалистом по современным аномальным культовым ритуалам. Так что его в любом случае полагалось привлечь в качестве консультанта.
   — Побеседуй с ним спокойно, уважительно, может, что-то и прояснится, — наставлял он Никиту Панкова.

* * *

   Сколько раз Дмитрий Самарин ни видел эту женщину издалека, он мгновенно ощущал ускоренное биение своего сердца, мир вокруг него словно светлел, а душа внутри тела — согревалась. Её звали Еленой Штопиной, и уже два с небольшим года она была его женой, хотя влюблён он был в неё со школьных лет. В школе она носила прозвище Штопка. В этом прозвище ничего обидного никто не видел. Как и в прозвище Дмитрия Самарина, которого до сих пор одноклассники зовут Жигули, в честь географической близости с городом Самарой. Одноклассники встречались редко, и поэтому детские прозвища стали для Дмитрия и Елены знаком особой интимной близости.
   Штопка пересекала двор, а вокруг неё с лаем бегал ещё один член их семьи — Чак Норрис Второй, золотистый ретривер, в просторечии Чак. Первым заметил хозяина, конечно, пёс. Он перевернулся в прыжке и с бешеной скоростью помчался навстречу хозяину. Коричневые уши-лопухи взлетали при каждом его прыжке, хвост крутился, как пропеллер, а собачье лицо — его никак мордой не назовёшь! — при этом выражало смесь нетерпения со счастьем. Счастьем быть рядом с Дмитрием.
   Лицо Штопки тоже немедленно озарилось улыбкой. И Дмитрий в который раз ощутил, как он любит эту её улыбку.
   Пока Чак, отпраздновав встречу с хозяином, вынюхивал вокруг них дворовое пространство, узнавая все собачьи новости, которые произошли с часа последней прогулки, они стояли рядом, касаясь друг друга руками, а потом медленно пошли в свой подъезд.
   После звонка сестры Дмитрий сумел ещё раз оторваться от дел, и о том, что они с Глебом придут, Лена знала.
   — А я яблочный пирог испекла, хочешь попробовать, пока он тёплый? — Они, обнявшись, ехали в лифте. — Смотри, Чак опять волнуется.
   — Ревнует, — объяснил Дмитрий. — Только непонятно кого к кому.
   — Да он и сам до сих пор не вычислил, кто из нас — настоящий хозяин, а кто — просто так, приложение.
   Крошечного Чака Елена принесла как раз в те дни, когда только образовывалась их семья. И, перечёркивая все книги по собачьему воспитанию, Чак Норрис Второй так и не остановился на ком-то из них как на единственном хозяине, он стал считать их обоих одинаково любимыми. Это было особенно видно, когда они выходили втроём, а потом Лена и Дмитрий расходились в разные стороны.
   Но так они поступали редко, потому что для Чака это было жестоким испытанием.
   Он страдал настолько сильно, что, подёргавшись то в одну сторону, то в другую, садился и принимался выть, словно по покойнику, а потом от несчастья терял сознание и падал на землю.
   У дверей Штопка нежно провела ладонью по щеке мужа, ткнулась носом куда-то в шею и сказала:
   — Какой же ты усталый! Ты когда-нибудь переловишь всех этих мерзких бандитов?
   Дмитрий не успел ответить, как лифт снова остановился на их этаже и из него вышли Агния с Глебом.
   — А мы вас видели, — сказала Агния, — вы как раз в дом входили.
   В руках у Глеба были торт и роза, которую он церемонно вручил Штопке, а сестрица держала полиэтиленовый мешок с чем-то тяжёлым. Шампанское, догадался Дмитрий.
   — Привет, именинничек, — сказала Агния, прикоснувшись губами где-то в районе виска. — У вас поесть-то найдётся? Так есть хочется, с утра весь день как загнанная лошадь… Опять же голодала…
   Сколько Дмитрий помнил свою старшую сестру, она каждое утро давала себе клятву воздержания от пищи, а к вечеру сражённая голодом съедала все, что попадалось под руку. Отчего-то лет с пятнадцати сестрица стала считать себя безобразно толстой. И даже, тогда ещё были живы родители, обходила зеркала, повернувшись к ним спиной, чтобы не видеть своего отражения.
   Она и на самом деле была слегка полновата, но только слегка, не больше.
   Хотя в паре с тощим длинным Глебом Пуришкевичем они выглядели забавно.
   Оказывается, Штопка уже успела накрыть к их приходу стол, и пока Дмитрий наливал воду в длинную узкую вазу и подрезал стебель розы, чтобы цветок лучше смотрелся посреди стола, Глеб успел открыть бутылку шампанского.
   — За тебя, дорогой брат, — сказала Агния, — ты единственный мой родственник, и пусть сгинут все твои маньяки!
   — А я-то как мечтаю об этом! — поддержала тост Штопка, — Дмитрий Евгеньевич, Агния сказала мне, что вы опять ловите маньяка, это правда? — спросил Глеб, с ужасом посмотрев на грандиозную порцию фруктового салата, положенную ему на тарелку. — Мне столько не съесть, Лена!
   — Ничего, я помогу, — успокоила его Агния.
   Для Глеба Дмитрий по-прежнему оставался тем самым спасителем-следователем, который вырвал его, почти ослепшего, из рук садистов-милиционеров после нескольких суток допросов и жестоких избиений. В те недели тоже ловили маньяка, причём картина преступлений была похожа на нынешнюю — только тот убивал не молодых мужчин, а молодых женщин, но тела их разделывал ещё сильнее, разве что не срезал кожные покровы. Преступления в основном совершались в ночных электричках, и Глеба вокзальные менты приняли за страшного преступника. Или пожелали принять, чтобы получить наградные. К их удивлению, «преступник» ни за что не хотел сознаваться, они же успели доложить руководству и поэтому стали выбивать из него признание хорошо известными способами. Когда же Дмитрий уверился в его невиновности, его попросту отстранили от дела.
   Если бы не старый знакомый Дмитрия из таинственного агентства «Эгида», Осаф Александрович Дубинин, так бы и пресеклась жизнь кандидата филологических наук Глеба Пуришкевича. Дубинин, как выяснилось, знал Глеба с детства, к тому же успел добыть стопроцентное алиби, только менты уже закусили удила. И тогда Дмитрий с Дубининым пошли на тяжкое должностное преступление. Ночью в момент перевозки Глеба в следственный изолятор они вместе с парнями из «Эгиды» остановили воронок, отбили подозреваемого, едва подававшего признаки жизни, и неделю прятали в домике на садовом участке, где его выхаживала Агния. Ещё бы ему теперь не впадать в ужас от одного только слова об очередном маньяке.
   — Тут, скорее, действует какая-то мрачная секта, — решил успокоить Дмитрий Глеба.
   А Агния в это время уже рассказывала о своей книге.
   — Представляете, директор спрашивает меня: «Вы были его подругой?» Ну зачем мне нужен такой понт, вот я и решилась честно признаться: «Нет, — говорю, — не была». Он сразу раз, и откладывает договора в сторону. Я думаю: все, спета моя песенка, ещё и не начавшись, и успеваю вставить: «Но я была свидетелем его смерти». И он так обрадовался: «Что же вы тогда скромничаете, — говорит, — это ещё больше, чем дружить, вы же приняли его душу». Ну я подумала, что принял-то душу Господь, а я ни при чем, но решила не спорить, а то как не подпишет договор!
   Она с упоением рассказывала о том, сколько ей сразу выдали в кассе и что она решила купить себе бэушный ноутбук в комиссионке, там есть очень дешёвые, а потом перешла к своему герою, который в последний приезд на родину представьте чем занимался?
   Ответа Агния упорно потребовала почему-то от Штопки.
   — Иконы писал для храма? — нерешительно предположила та. — Или портреты вождей?
   — Как же, иконы! — Агния рассмеялась. — Для икон нужен особый подъем духа.
   А у него была, наоборот, депрессия. Татуировки он стал делать — вот что!
   — Сам Антон Шолохов — татуировки?! — изумилась Штопка.
   Она как-никак была тоже художницей и к этому имени, в отличие от Дмитрия, относилась с пиететом.
   — Представьте. Я даже видела одного человека, которого он изрисовал.
   — Ну и что там Шолохов ему вытатуировал? — спросил Дмитрий, отрываясь от собственных мыслей все о той же секте маньяков.
   — Не знаю. Он же при мне не раздевался. Да, вот ещё что. Как раз в те дни какой-то сумасшедший миллиардер, такой цивилизованный арабский шейх, зашёл в сарай, правда, не у нас, а в Шампани, во французской деревне, где друг Шолохова хранил его работы, и купил картины для своего музея, а на другой день — скульптуры. Знаете, он сколько заплатил? Отгадайте!
   — Тысяч двадцать долларов? — предположила Штопка.
   — Холодно, просто морозно.
   — Я-то знаю сколько, но молчу, — проговорил Глеб.
   — Пятнадцать миллионов.
   — Рублей? Тогда это не так уж много, — проговорил Дмитрий, — хотя, по нашим масштабам, сумма огромная.
   — Конечно, долларов. Друг сразу созвал корреспондентов, и весть об этом напечатали все газеты. А ещё он послал телеграмму сюда. И когда Шолохов получил эту телеграмму, он решил, что или друг его странно разыгрывает, или телеграфисты что-то напутали. Он послал тоже телеграмму: «В какой валюте?» А на другой день ему принесли французские газеты, Шолохов занял у того самого человека, которому сделал татуировку, денег и немедленно вылетел в Париж. И уже через несколько месяцев его работы, которые год за годом никто не хотел покупать на аукционе Сотби, шли по сто тысяч и даже по миллиону.
   Дмитрий слушал рассказ сестры вполуха — что ему было за дело до какого-то художника-эмигранта, до его депрессий и татуировок, когда здесь, где-то рядом, на улицах города, быть может, в этот миг какая-то секта или группа маньяков аккуратно срезала с живого человека кожу!

У ХУДОЖНИКА НА ТАВРИЧЕСКОЙ

   В любом большом городе каждый год исчезают бесследно тысячи людей. В Петербурге, например, едва наступает июль, так обязательно некоторые мужички ночь за ночью упорно отправляются спьяну в последнее плавание — от Петропавловской крепости на другой берег Невы к Зимнему дворцу. Иногда спустя неделю их вздувшиеся тела находят в Финском заливе, а чаще не находят совсем.
   Кого-то отморозки закапывают в землю или закатывают в бетон. Кого-то находят спустя годы под другим именем, а кто-то, совсем малый процент, заканчивает жизнь такой вот мучительной смертью — с их живого тела зачем-то аккуратно срезается кожа.
   Для того чтобы раскрыть преступление, надо прежде всего понять его мотивы — это написано в любом учебнике. Только какие мотивы могут быть здесь?
   Дмитрий сам решил отправиться по пока ещё тёплому следу к автовладельцу той самой злополучной «шестёрки». То, что машина была угнана около трех недель назад, он узнал сразу по компьютерной сети. И, как знать, вдруг её хозяин расскажет что-нибудь о мужчине с девочкой, которые везли страшный груз. База данных выдала Дмитрию и краткие сведения на этого хозяина. Возраст — аж восемьдесят три года. Ничего себе водила! — поразился Дмитрий. С ним прописана жена, возраст семьдесят. И все же они могли видеть угонщиков, например в окно.
   Порой происходят удивительные случаи, когда владелец машины выскакивает на звук сигнализации и на глазах любопытных соседей ввязывается за свой автомобиль в настоящую битву. Правда, результат почти всегда одинаков: хозяин остаётся не только наг, но и бит.
   Дмитрий с удовольствием обнаружил, что ехать к владельцу «шестёрки» нужно было в центр, на Таврическую улицу. Место, знакомое до слез. В детстве одну зиму он ходил в Таврический сад кататься на коньках, а главное — надеялся встретить Штопку, бабушка которой жила тогда здесь, неподалёку, забирала на зимние каникулы внучку к себе и водила в Таврический на каток. Сейчас, с удовольствием идя по парковой аллее мимо прудов, он вдруг подумал, что давно не видел детей с коньками в руках. Осталось ли вообще такое занятие, как коньки, в культуре детства? Правда, зато появилось другое развлечение — например, в районе Дворцовой площади кучкуются катальщики на роликах.
   Дмитрий вошёл в старинное и очень просторное парадное, где в древние времена был камин и на стенах ещё сохранились помутневшие изразцы, поднялся по широкой лестнице на второй этаж. Там тоже его ждала неожиданность: на двери была не кнопка электрического звонка, а нечто древнее в форме медного бантика, с надписью на латунной табличке: «Прошу повернуть».
   Дмитрий повернул, услышал дребезжащее треньканье, повернул ещё раз, потом третий, и лишь тогда раздались шаркающие шаги. Он понял, что его разглядывают в глазок, который находился посередине двери — все-таки кое-что современное здесь было, — и услышал басовитый старушечий голос:
   — Кто здесь?
   — Откройте, пожалуйста, я из милиции по поводу вашей машины, — решил сказать он полуправду.
   Старуха за дверью грохнула крюком и впустила его.
   При ближайшем рассмотрении она оказалась никакой не старухой, к хозяйке подходили иные слова — это была пожилая видная дама. Когда-то, лет пятьдесят и даже тридцать назад, она несомненно была потрясающей красавицей и, может быть, светской львицей. Дмитрий привычно продемонстрировал на полувытянутой руке своё удостоверение.
   — Вы — Елизавета Петровна? — блеснул он знаниями, почерпнутыми из базы данных. — А где же хозяин, Алексей Пахомович?
   — Неужели нашли? — перебила она радостно, оставив без внимания вопрос о хозяине. — И машину, и этих мерзавцев?
   — Нашли, — подтвердил Дмитрий, стараясь, чтобы голос звучал как много легче, — но пока только машину.
   — Она не разбита, не разворована? — стала допытываться дама с тревогой. — А эти негодяи? Что же вы их-то не ищете?
   — Их-то я как раз и ищу. А с машиной почти все в порядке. Задний бампер немного помят и фонари разбиты, а так — все цело.
   — Где она? Вы её привезли? Я могу сразу её получить? У меня есть все документы и доверенность, и права — тоже.
   Похоже, что дама сделала движение, чтобы пойти в глубину квартиры за документами. Но Дмитрий её остановил. Его чуть-чуть насторожило, что дама уклонилась от ответа на вопрос о муже.
   — Тут возникли кое-какие проблемы. Мне хотелось поговорить с вашим супругом. Он в городе? Я могу его видеть?
   — Нет, вы подождите! Вы так мне и не сказали, где машина!
   Отчего-то хозяйка настойчиво уклонялась от прямого ответа про хозяина.
   Дмитрий в очередной раз вспомнил о показаниях водителя грузовика: «шестёрку» вёл мужчина лет тридцати пяти и с ним рядом сидела девочка лет десяти-двенадцати. «Уж не родственник ли её? — вдруг подумал он. — В поведении хозяйки что-то было явно не так. Иногда такой угон — обычное бытовое мошенничество, когда владелец хочет получить страховку, а машину продал в соседний гараж-мастерскую на запчасти или отогнал к родственникам. Забавно было бы, окажись мужчина тридцати пяти лет сыном старухи, девочка же — её внучкой, — мечтательно подумал Дмитрий. — Тогда бы следствие мгновенно упростилось. Только такие чудеса не случаются».
   — Машина будет, она на специальной стоянке. Так где хозяин? Я могу поговорить с ним?
   — Пройдёмте в мастерскую, — предложила дама, опять отклонившись от ответа.
   — Извините, что я вас так здесь и держу.
   Дмитрий пошёл по темноватому коридору вслед за нею, пытаясь сообразить, что это может быть за мастерская в обычной городской квартире, и готовый к любой неожиданности. Но когда хозяйка открыла перед ним широкую дверь, он все-таки замер, именно от той самой неожиданности.
   В глаза ему из широких окон ударил яркий дневной свет.
   Эти окна он отметил ещё, подходя к дому. Так вот что, оказывается, было за ними — мастерская художника. Теперь Дмитрий стоял в небольшом зале с высоким потолком, и со всех стен на него смотрели картины, гравюры, литографии и маленькие наброски, а с этих картин, с карандашных набросков сделанных на бумажных листах, отовсюду его разглядывали дети. Дети были играющие, катающиеся на самокатах и велосипедах, плачущие, поставленные в угол, отвечающие у классной доски. Какие-то из этих картин он вроде бы смутно помнил с детства — видел их то ли в школьной хрестоматии, то ли просто в книжках.
   — Потрясающе! — сказал он хозяйке, которая с молчаливой гордостью ждала его реакцию. — Это все нарисовал ваш муж?
   — Кое-что мы вместе, но основное — его работы. — Хозяйка ещё больше выпрямилась и стала как будто выше. — Это — из знаменитого альбома «Город в блокаде». Вам их показывали в школе.