Воскобойников Валерий. Татуировка

   Антон, поджидая её, пил зелёный чай и пытался выкарабкаться из кризиса идей.
   — Лезет один банал в голову, моя красавица! Что ни придумаю, тут же сразу мысль: да было это, уж и сам перепробовал по сто раз! Я же в основном поэтому из Парижа рванул. Чушь какая-то! Время уходит, а ничего не придумывается!
   И все-таки свежая идея его озарила. Она не сразу поняла, зачем ему это понадобилось, когда он приволок раскладное кресло. Это кресло могло преображаться и в шезлонг, и в кровать.
   — Не для тебя, моя радость, не пугайся! — сказал он весело. — Теперь самое главное — подобрать материал. Нужно двенадцать живых молодых мужских тел. Не жирных, но и не костлявых.
   — Прости за чёрный юмор, не на шашлык?
   — Перекрестись, моя радость! Мы Господа восславим. Правда, по-своему.
   Иконостас мы с тобой сотворим. Живой иконостас. Это будет гениальный перформанс!
   Она не очень поняла, но, как и все эти дни, была рада уже тому, что он обсуждает с ней свои планы.
   Первый парень нашёлся быстро. И привёл второго. Теперь по дороге из цирка Ника покупала «Владимирский хлеб» в упаковке, заранее разрезанный на ломтики, к нему сыр, ветчину и, пока плескалась под душем, Антон делал бутерброды для себя и для очередной модели. Иногда работа затягивалась, и Ника с любовью смотрела, как серьёзно, рассчитывая каждое движение пальцев, колдует над телом парня настоящий художник.
   Таких татуировок, какие он делал этим ребятам, не было ни у кого на свете.
   Разве только Андрей Рублёв с каким-нибудь Феофаном Греком, да Нестеров с Васнецовым могли бы с ним состязаться, но в их времена живой иконостас, который создавал на её глазах Антон Шолохов, мог присниться только в дурном сне. Ведь татуировка тогда считалась принадлежностью дикарей да уголовников. Даже когда один из Толстых — в девятнадцатом веке — возвратился после дальней поездки слегка татуированным, это обсуждал весь Петербург.
   Обо всем этом и о многом другом Антон рассказывал ей, когда они оставались вдвоём и, доканчивая бутерброды, попивали зелёный чай.
   — Ты так хорошо умеешь слушать, моя радость! Рассказывать тебе — одно удовольствие, — смеялся он.
   — А мне ещё большее удовольствие — слушать. Со мной так никогда никто не разговаривал!
   Однажды во время рассказа позвонил какой-то француз, из деревеньки в Шампани. Антон долго обсуждал с ним, видимо, общее дело. Что-то одобрял, спорил, диктовал список названий. И, положив трубку, довольно вздохнул, как после трудной, хорошо выполненной работы.
   — Представляешь, едет все-таки!
   — Едет кто?
   — Да есть тут шейх такой. В десятке самых богатых людей мира.
   — Он что, к нам едет? — испуганно переспросила Ника, Антон только улыбнулся её наивности.
   — Нет, радость моя, в деревню, в шампаньскую деревню. Там в пристройке у меня хранятся работы. Вот он и едет смотреть. Что-нибудь купит — будем жить хорошо и красиво. Ладно, хуже нет, чем мечтать заранее, а потом разочаровываться, — перебил он самого себя. — Давай-ка я тебя порисую, девочка.
   Ну-ка улыбнись, сделай свет в глазах! — И он выставил табурет на середину комнаты.
   …Был разгар лета, и даже близко к полуночи солнце ещё висело над крышами зданий. В этот час они спускались на лифте, ловили частника, ехали к Дворцовой набережной и, взявшись за руки, гуляли — от Каменноостровского моста до Медного всадника.
   — Смотри! Смотри! — увлечённо показывал Антон. — Солнце зашло, а ангел на Петропавловке продолжает светиться! Сейчас начнётся главное чудо! — Он показывал это ей каждый вечер, и каждый вечер сам не уставал удивляться, будто видел впервые в жизни. — Вот оно! — радовался Антон. — Серебряное свечение.
   Лёгкие, полупрозрачные облака, которые появлялись на прежде безоблачном небе неизвестно откуда, отражали лучи ушедшего за горизонт солнца. От облаков эти лучи падали на Неву и, ещё раз отражаясь от водной глади, снова устремлялись к небу. В этом многократном отражении пространство становилось зыбким, казалось, воздух в самом деле распространял серебристый свет. Антон вёл её мимо дворцов и в который раз счастливо удивлялся:
   — Нет, ты смотри, смотри на здания! Видишь, как чётко прорисована каждая линия! — Ника иногда и в самом деле видела все, что показывал Антон. Но даже если и не видела, поворачивала к нему счастливое лицо. Они были вместе — ей уже и этого было достаточно. — Вот момент истины! — говорил Антон. — Авторское откровение! Только в эти полчаса постигаешь по-настоящему замысел всех тех великих зодчих.
   На набережной гуляли толпы людей, как в праздничный день на Невском.
   Торговали цветами, воздушными шарами. С плавучих ресторанов доносилась музыка.
   Они несколько раз останавливались, и Антон покупал цветы, добавляя ещё и ещё у каждого киоска. И когда букет становился огромным, они ловили машину, возвращались домой и любили друг друга.
   Уже в первые дни Ника нашла момент, когда Аркадия не было дома, взяла кое-что из своей одежды и документы. В заграничном паспорте у неё стояла шенгенская виза.
   — Это хорошо, — сказал Антон. — Будет проще тебя увезти, моя красавица.
   И она уже сама начинала верить в то, что казалось сказкой. Квартира в Париже, дом в Шампани и даже маленький самолёт, чтобы летать к другу в Канны.
   — А ты не будешь меня стесняться? — спрашивала она.
   — С какой стати?
   — «С какой, с какой»! Из-за роста, конечно.
   — Ну что ты, девочка моя! — Он осторожно прижимал её к себе так, что она чувствовала все его тело.
   — А тебе лучше как: когда я с тобой как девочка или как взрослая женщина?
   — продолжала допрашивать она. — Это вопрос! — Она не видела его лица, но знала, что он улыбается. — Пожалуй, как девочка. Но и как женщина тоже.
   — А ты случайно не педофил?
   — Не знаю… Не было случая подумать.
   — Похоже, не педофил, — делала она заключение. — Значит, ты любишь только меня. ? — А кого же ещё. Конечно тебя.
   У него была жена-гречанка, с которой они уже больше пяти лет жили отдельно.
   — Обыкновенный банал, — рассказывал он, слегка морщась. — Был в Латинской Америке, вернулся без предупреждения, застал не одну. В постели, естественно.
   Сразу повернулся и поехал снова в аэропорт… С тех пор я её не видел…
   — Она тоже в Париже?
   — Не думаю, — сказал он. — По крайней мере, год назад жила в Индии.
   Восточные культы и все такое. Поселилась в буддистском монастыре. Кстати, надо спросить у адвоката, куда он ей переводит содержание…
   — Идиотка! — не сдержалась Ника.
   — Почему? — удивился он. — Я же сказал: банальная история.
   — Ну уж нет! Изменить лучшему в мире мужчине — это не банальная история!
   Для меня такое просто невозможно!
   Он рассмеялся, прикоснувшись губами к её затылку.
   Нет, она не верила в своё счастье. Даже когда она лежала, положив ему голову на грудь, а он говорил ей о своей любви, об их будущей жизни, Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе с ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:
   — Ну кем я там буду?! Тут я заслуженная артистка. А там? Пустое место? А я, между прочим, звезда.
   — Конечно, — соглашался он. — Ты и там будешь моей звездой.
   — Не слишком ли много звёзд в одном помещении? А потом?
   — Что — потом? — переспрашивал он.
   Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной любви. Но только что от этого остаётся уже через несколько лет?
   Ника прыгала от радости, когда услышала по радио, что тот самый просвещённый шейх решил создать на своей земле музей европейских искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.
   — Подожди, девочка, подожди, — остановил её Антон, — откуда ты это взяла?
   — Из кухни! Только что сказали на кухне! — ликовала она.
   — Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей — в это ещё можно поверить. А долларов — маловероятно.
   Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошёл.
   Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил подтверждение и, положив трубку, сказал неожиданно серьёзно, почти трагическим голосом:
   — Все правда. В долларах.
   Она слабо представляла, что за работы он хранил в Шампани, и спросила:
   — Это мало или много?
   — Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало, однако столько мне бы никто сегодня не дал. Но главное — работы уйдут, и у меня их больше никогда не будет.
   Уже были взяты билеты. Но Ника не решалась идти к директору с разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о крушении их номера, мог бы силой её куда-нибудь запереть. Он ведь постоянно уговаривал её вернуться.
   — Слышь! — убеждал он. — Ну дурак я был! Но раньше-то что, тебе со мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех в морду плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?

НОНХЕППИ-ЭНД

   Прекрасный марсианин решил увезти на далёкую планету земную карлицу. Он пел ей песни о своей любви, и она в них поверила. Но хеппи-энда не произошло. В тот день все как-то не задалось с самого утра.
   Утром Антон собрал всех двенадцать парней и привёз своего учителя — старика-художника. В середину он встал сам.
   Парни стояли в плавках и ухмылялись. Святые апостолы смотрели с их тел на мир огромными печальными глазами, словно понимали, сколько горя и боли придётся вынести каждому из них вместе с отданным им в науку человечеством, пока это самое человечество учится жить по заповедям, которые принёс им Учитель. Пока парни делали лица подобающими моменту, серьёзными, Ника вручила старику снимок всей этой композиции, который она сделала накануне. Она понимала, что участвует в историческом моменте — ведь это был первый показ. Художник взял его и равнодушно, не поблагодарив, сунул в карман белого старомодного пиджака. Лицо его становилось все более хмурым.
   — Отпусти ребят, — сказал он наконец и перекрестился.
   — Но я обещал вместе с ними отметить завершение работы. Им завтра в Манеже предстоит собраться на публичный перформанс.
   — Отпусти ребят, — повторил старый художник.
   — Парни, вы свободны. Завтра после перформанса я с вами расплачусь.
   Шолохов явно понял, что ничего хорошего от учителя не услышит. Ника тоже хотела выйти, чтобы не стать свидетельницей неприятной сцены, но Антон удержал её, взяв за руку.
   — Что, очень плохо? — спросил он старика поникшим голосом.
   — Если бы! — В словах учителя Ника почувствовала горечь. — В том-то и ужас, ты — человек талантливый и сделать плохо не можешь.
   — Что тогда вас задело? Тема, манера? Новые материалы?
   — Ты сам-то понимаешь, что сотворил?
   — Полагаю, что да.
   — Ничего ты не понимаешь! — Старый художник произнёс это с неожиданной страстью. — У нас, конечно, на дворе другая цивилизация. И эта твоя «тату» как раз её знак. Ты гениально отразил дух сатанинской цивилизации. Я повторяю — гениально!
   — Вам не понравилось, что я это сделал на коже?
   — На живой коже. На живой человеческой коже. «Не понравилось» сюда не подходит. Меня это испугало. Честное слово, перекреститься хочется. — И он снова, во второй раз, перекрестился.
   — Почему это плохо? — допытывался Антон. — Непривычно, согласен…
   Помните, когда иконоборцы…
   — Да при чем тут иконоборцы! Ты использовал тела этих парней как… как мёртвый материал, как глину, доску или холст — вот что плохо! Господь дал каждому человечьему телу частицу своего духа, а ты этот дух из тела изгнал.
   Чтобы написать на нем икону. Это тот самый случай, когда дьявол цитирует Библию. Все, я пошёл. Ни на какие перформансы я не приду. Прощай.
   Старик ушёл, и они долго сидели молча.
   — Врезал он мне, — рассмеялся наконец Антон. — Отменю-ка я завтрашнее действо.
   — А может, не стоит? — испуганно спросила Ника. — Уже все газеты об этом написали. Он тоже мог ошибиться.
   — Нет, девочка. У этого старика такое отличие: он не ошибается никогда.
   Ладно, сколько у тебя ещё фотографий? .
   — Я же заказала пять. Осталось четыре.
   — Дай мне одну, остальные спрячь. Плёнку тоже спрячь. Какое-то у меня после его слов появилось скверное предчувствие. Я пойду, вернусь к вечеру, посидим подумаем, что делать дальше. Может, завтра и полетим? Готова, девочка?
   — Готова! — Она постаралась изобразить улыбку во все лицо, хотя продолжала не верить в происходящую сказку.
   — Что, нимфеточка, тебя за хозяйку оставили? — спросил, войдя в квартиру Василий, и она поняла, что погибла.
   Сразу после ухода Антона Ника села записать в дневник слова старого художника. Если уж ей выпадет счастье жить рядом со знаменитым человеком, то надо постараться сохранить его слова, дела и мысли. Надо стать ему незаменимой, как Анна Григорьевна для Достоевского или Гала для Сальвадора Дали. О Гала ей рассказал Антон, про семью Достоевских она когда-то прочитала сама. И уже несколько дней Ника, как только оставалась одна, сразу старательно бралась за записи.
   Потом Ника решила смотаться в цирк. Уж было собралась, но передумала, потому что заявление об уходе можно ведь послать и телеграммой. Что она и сделала.
   — Прошу предоставить мне месячный отпуск за свой счёт по чрезвычайным семейным обстоятельствам, — диктовала она, и женщина на другом конце провода, услышав «Ника Самофракийская», ойкнула.
   — А я про вас афишу видела!
   Пустячок, как говорится, но приятно.
   Ника представила, какой смерч поднимется в цирке, и ей стало одновременно и страшно, и весело. Правильно, что она решила не сжигать мосты. А, с другой стороны, если сказка будет иметь продолжение, то с этой секунды она своему цирку ничем не будет обязана. Просто пошлёт из Парижа заявление об уходе. А можно и не посылать, просто позвонит смешному толстяку директору и все ему объяснит.
   Послав телеграмму, она заглянула в холодильник — за соком или минеральной.
   И обнаружила, что все выпито сборищем — двенадцатью парнями, которые толклись в ожидании старика художника. Пить хотелось невыносимо, и она выбежала за соком.
   А на обратном пути её ограбили дворовые подростки.
   Если девочки мгновенно распознавали в Нике чужую, то пацанье часто принимало её за сверстницу. В цирке время от времени она получала записки от школьников с предложением дружбы. А на улице у неё отнимали деньги.
   Мальчишек было четверо. Троим — лет по четырнадцать-пятнадцать, одному — по виду десять, но как раз он-то и оказался старшим. К счастью, они ещё были трезвыми и не успели нанюхаться или наглотаться таблеток. Компаний пьяных или обкуренных подростков она боялась больше, чем львов и тигров в собственном цирке.
   — Эй, телочка, иди сюда! — окликнул её тот, которого она приняла за десятилетнего.
   Ника решила не играть «в девочку», а сразу поставить их на место. И для начала пройти, словно слова этого сопливца относились не к ней.
   Пацаны стояли около входа в подвал, где, по-видимому, И тусовались. Один из тех троих, это были постарше, прыгнул вперёд и встал перед ней, раскинув руки.
   — Таможня «добро» не даёт, — сказал он.
   — А ну-ка убери грабли! — сказала она ему женским скандальным голосом.
   Все это пацанье, кроме сопливца, было значительно выше её. Но, с другой стороны, середина дня — не самое лучшее время для пакостей во дворе.
   — Во даёт! — обрадовался сопливец. Он решил, что она перед ними изображает взрослую. — Скажи ещё что-нибудь, — попросил он вполне миролюбиво.
   — Плати пошлину, пропустим, — предложил тот, что стоял перед ней. — Сдачу с сока получила? Давай сдачу. Матери скажешь, что потеряла. Поняла? Нам на курево надо.
   Деньги у неё были в кошельке, а кошелёк лежал в прозрачном полиэтиленовом мешочке рядом с коробкой сока. «Дам я им десятку, чтобы отстали», — решила Ника и ошиблась. Едва она раскрыла кошелёк, как сопливец протянул клешню Я сгрёб все бумажные деньги, которые в нем были.
   — Ты чего, Пенис, мы же на курево! — испуганно проговорил преграждавший путь и отошёл в сторону.
   — Не понось, понял! Тебе на курево, а мне — поканифолить. — И сопливец подтолкнул её в спину:
   — Иди, Лялька! И тоже, смотри, не понось.
   Все это было противно и глупо. Единственное, что могло утешить — она их видела в последний раз. Так сказать, оревуар, юные соотечественники! Да и бумажных денег в кошельке было семьдесят рублей.
   У лифта Ника некстати встретилась со злобной тёткой. Нет чтобы на несколько минут раньше, могла бы стать спасительницей.
   — Узнаю твой адрес, все расскажу родителям! — пообещала тётка. — Совсем стыд потеряли, с детства по мужикам!
   — Расскажите, тётенька, обязательно расскажите! Правда, они у меня на том свете, — привычно сыграла Ника девочку и, поспешно закрыв за собой лифт, поехала наверх.
   Тётка крикнула ещё что-то злое в догонку, но она не расслышала. Ей хотелось как можно скорее выпить соку и забраться под душ.
   Если бы она вслушивалась в поступь своей судьбы! Или хотя бы была в тот день аккуратнее с дверью! Её и Аркадий часто ругал за отсутствие бдительности.
   «Доиграешься! — говорил он ей. — Мне-то что, ну унесут что-нибудь. Я за тебя боюсь!»
   Сок был выпит, Ника села в ванну и наслаждалась прохладным душем. И тут заиграла мелодия дверного сигнала. «Антон!» — подумала она радостно и, набросив махровую простыню, оставляя мокрые следы, пошла открывать. А когда открыла, в дверях встал один из двенадцати парней, Василий.
   — Что, нимфеточка, тебя за хозяйку оставили, — мгновенно врубился он в ситуацию. И она поняла, что погибла.
   Василий Афиногенов приставал к ней и раньше, — когда бывал в их квартире.
   Стоило Антону отвернуться. Она терпела, только отдёргивала то свою руку; то ногу, и лишь однажды, когда и на его теле уже красовался очередной апостол, громко на него прикрикнула. Они тогда пили на кухне чай, разговаривали «за искусство», Василий сидел напротив неё и, не боясь присутствия Антона, просунув длинную босую ногу под столом, стал шарить большим пальцем этой своей ноги у неё под юбкой.
   — Уберите свой палец! — не сдержалась она тогда и встала. Антон, не понимая, что происходит, удивлённо на неё посмотрел.
   — Девочке в интимное место забрался таракан, — обаятельно улыбаясь, объяснил Василий.
   «Таракан — вы!» — зря она тогда не сказала этого. Может, и сказала бы, но Антон легко её обнял и негромко спросил:
   — Все в порядке, девочка?
   Ситуация была глупей не придумаешь, и она передумала жаловаться.
   Василий наверняка казался многим красавчиком, так сказать, «мальчиком моей мечты», и к тому же не переставал обаятельно улыбаться.
   — Какой-то убойный парень, — сказал про него Антон. — Ему бы осеменителем в женскую тюрьму… От него так и разит спермой!
   — А мне он омерзителен! — ответила тогда Ника.
   — Вот мы и вдвоём, Лолиточка ты наша, — сказал он, захлопывая дверь и делая шаг вперёд.
   — Уйдите! — попробовала она сказать грозно, одновременно туже запахивая махровую простыню, но сама почувствовала, как беспомощно прозвучал это её приказание.
   — Не-а! — И Василий обаятельно улыбнулся. — Сначала ты покажешь, что делаешь своему папику. Эклер посасываешь? Или верхом катаешься? — И он, наступая на неё, стал одновременно сбрасывать с себя джинсы. — Видишь, — показал он на огромный бугор, вздыбивший трусы, — у меня на тебя давно эрекция.
   Такая хорошая Лолиточка — и со старичком. Сколько он тебе платит?
   Отступая, она схватила тарелку и пыталась бросить в его гадкую улыбку. Но он ловко отмёл её руку в сторону. «В случае сексуальной агрессии постарайтесь вызвать у себя рвоту и облить рвотными массами себя и мужчину», — вспомнились ей строки из какой-то женской энциклопедии. Но до этого у них дело не дошло.
   Василий обхватил её, бросил на диван и навалился всей тяжестью. Она ещё пробовала выскользнуть из-под него, царапалась, кусалась, но он лишь довольно постанывал.
   В это время хлопнула дверь.
   — А вот и я, — прозвучал голос Антона.
   Увидев его исказившееся лицо, она попыталась крикнуть, чтобы он спасал её, но услышала лишь свой полузадушенный хрип. Антон в то же мгновение повернулся и вышел…
   — Да, нехорошо получилось, — сказал Василий, поднимаясь и брезгливо морщась. — Иди подмойся. Впрочем, папик все равно на днях покидает родину.
   — Подонок, сволочь, скотина! — выкрикнула она и почувствовала, что её сейчас вырвет. Нет, чтобы раньше!
   — А за скотину и схлопотать можешь, — доброжелательно пообещал Василий и стал натягивать брюки. — Ладно, держи мою визитку. Я обычно даю только платные уроки. Но тебе так и быть, по сниженному тарифу. Ко мне, знаешь, какая очередь?
   И ещё ни одна не уходила разочарованной.
   — Какой же ты мерзавец!
   — Давай, давай! Ты и кусаешь приятно! Может, повторим? А то у меня опять зашевелился.
   Но она уже не могла ответить. Её вырвало прямо на ковёр у дивана.
   — Фу! — отвернулся он. — Вот этого я не люблю.
   И он понёс своё красивое благородное лицо к двери.
   Если бы только можно было смыть с себя всю грязь, которую оставил на ней это подлец! За несколько минут, которые она пробыла под душем, в голове прояснилось и она бросилась одеваться. Другого не дано — Антон, конечно, в аэропорту. Он был должен поступить именно так, как некогда поступил с женой.
   Если она сумеет его догнать, то бросится на колени, будет целовать ему ноги, лишь бы он поверил в то, что случилось на самом деле! Только бы успеть, только бы он не улетел!
   Уже в дверях её осенила другая мысль: а что, если он ни в каком не аэропорте? Просто сидит у друзей и делится с ними своей неприятностью, хотел, мол, осчастливить одну местную лилипутку, так она даже притвориться не сумела — изменила с первым встречным! Она будет искать его в аэропорту, а он заглянет сюда за своими вещами. Но если сейчас сесть и начать искать его по знакомым, тогда уж она точно упустит парижский рейс.
   И тогда на двойном листе Ника написала фломастером, крупно: «Меня изнасиловали. Ищу тебя в аэропорту. Умоляю, дождись меня тут! Люблю только тебя». Последние три слова она чуть не вымарала. Но все же оставила.
   Лифт медленно полз вниз. Ника не стала его дожидаться и побежала по лестнице. Надо было делать все как можно быстрее. А главное — быстрее поймать машину.
   Во дворе у входа в подвал тусовалась все та же пацанья компания. Похоже, что все они успели «поддать».
   — Смотри! Та же телка идёт! — обрадованно провозгласил сопливец и преградил ей дорогу. — А у нас керосин остался. Пошли, угостим.
   — Мальчики, мне некогда!
   — Ой, как она умеет, а! — И он передразнил:
   — «Мальчики, мне некогда»!
   Остальные трое её обступили со всех сторон. Но двор был пуст.
   — Пойдём, пойдём, — продолжал по-доброму уговаривать её сопливец. — Выпьем, посидим.
   Мимо ворот по улице мчались машины, а она тут теряла минуты на разговор с дворовой шпаной.
   — Мальчики, я взрослая женщина, — сказала она твёрдо. И зачем-то добавила:
   — Заслуженная артистка.
   — Смотри, артистка! — захохотал сопливец пьяновато. А может, только разыгрывал пьяного. И он снова передразнил:
   — «Я взрослая женщина». — Он решительно взял её за руку. — Пойдём. Ну, это самое, перепихнемся по разику.
   Группенсекс. Пробовала?
   — Мальчики, я сейчас вызову милицию, и всем вам будет плохо.
   Она старалась говорить как можно твёрже. Но это подействовало странным образом.
   — Ты чего, целка, что ли? — удивился все тот же сопливец. — Да ладно, мы тоже — люди. Правда, пацаны? — обратился он за поддержкой к своей компании. — Отсосёшь и отпустим. Сосать пробовала? Чего молчишь? Тебя русским языком спрашивают: сосать пробовала?
   Её стали медленно подталкивать ко входу в подвал, тёмный, как беззубый рот. «Они же меня там убьют! — тоскливо подумала она. — Надругаются и убьют!»
   И в этот момент во двор вошёл человек.
   — Помогите! — крикнула она не слишком уверенно и не слишком громко.
   Но человек услышал и повернулся к ним. Мало того, это был одним из тех двенадцати парней. Вроде бы его зовут Петром. И он приходил с другим парнем, кавказской внешности. — Помогите! — повторила она уже увереннее.
   Пётр остановился, узнал её и, посмотрев на компанию сверху вниз, солидно спросил:
   — Вы что, ребята?
   — То ж моя сестрёнка, это она так — шутит! — И сопливец, жалко заулыбавшись, снова потянул Нику в подвал. — Мы играем. Она у нас — врачиха.
   Проводит медосмотр. Ага!
   — Петя! Заберите меня отсюда быстрее, эта шпана приняла меня за свою сверстницу. И вообще, помогите мне, Петя! Мне надо быстрее в аэропорт.
   — В аэропорт? — удивился Пётр. На подростков он уже не смотрел, и шпана незаметно, по одному, исчезла в подвале. — Кого-то встречать?
   — Я должна как можно скорей догнать Антона. А передо мной машины останавливаются редко. Меня же все за школьницу принимают!
   — Так и я тоже думал, что вы школьница, — чистосердечно признался Петя. — Пойдёмте быстрей, конечно, я вам помогу!
   О том, что посадка на парижский рейс закончена, справочная служба объявила на четырех языках, как раз, когда они вбежали в здание аэровокзала.
   — Вы ищите в очередях, а я попробую передать объявление в самолёт, — предложил Петя.
   Вот кто был человеком надёжным. И разговаривал он с ней при этом совершенно естественно, как бы не замечая разницы в росте. Если бы у неё могли быть дети и при этом вполне здоровые, то она мечтала бы как раз о таком сыне.