Воскобойников Валерий. Татуировка

   Он помог ей остановить машину, поторапливал водителя, а когда она завозилась с деньгами, расплатился сам.
   Поперёк небольшого аэропортовского зала вились очереди — сразу на несколько рейсов. Но Антона там не было. Следующий самолёт на Париж улетал только вечером.
   — Не приняли объявление, — сказал подошедший Петя. — А вы уверены, что он улетает сегодня?
   Они попробовали узнать в кассах, но и эта информация оказалась закрытой.
   — Петя, вы уезжайте, а я останусь. Буду ждать следующий рейс. Сколько вы дали водителю? — Он назвал сумму и взял деньги абсолютно естественно, без гримас и ужимок. — А это на обратную дорогу. Езжайте на такси, вы и так на меня потратили уйму времени. Спасибо вам, Петя!
   — Нет уж, деньги оставьте себе. Позвольте мне получить хотя крохотную радость от доброго дела. И вообще, я вам желаю… — Он помолчал, подыскивая слова:
   — Чтоб все сбылось.
   «Если бы!» — с тоской подумала она.
   — Да! Возьмите на память! — И она протянула ему одну из трех оставшихся фотографий: двенадцать апостолов и в середине — сам Антон с распятым Христом на груди.
   — Спасибо, классно все-таки получилось, — проговорил Петя, убирая фотографию в сумку, которая висела у него на плече. — Сразу видно руку большого мастера… Извините, что переспрашиваю: завтра точно ничего не будет? Я-то, собственно, шёл к вам, чтобы это узнать. А то вдруг он, как неожиданно улетел, так и прилетит.
   — Думаю, этого не будет уже никогда, — ответила она, имея в виду в основном себя.
   Ника прождала в аэропорту не больше часа, а потом подошла к справочному окну.
   — Тётенька, извините пожалуйста, вы не знаете, мой папа улетел в Париж? — спросила она, «делая девочку». — Шолохов. Антон Шолохов. У него билета не было.
   Он сказал, что все равно постарается улететь. Мы с мамой живём отдельно, я приехала его проводить и вот… — Ника говорила так искренне, что сама поверила в свою роль и чуть не заплакала.
   То, что не получилось у молодого, хотя и симпатичного парня, удалось ребёнку. Сердце женщины, сидящей за окном справочной, дрогнуло, она принялась звонить в отдел пассажирских перевозок и минут через пять сочувственно сообщила:
   — Улетел твой папа. Час назад. Вот отцы! Надо было раньше приезжать, девочка.
   — А скажите, пожалуйста, он никакой записки мне не оставил?
   — Нет, девочка, записок никто из пассажиров сегодня не оставлял.
   Ника печально вздохнула и, не выходя из роли, пошла к выходу.
   Та квартира, в которой она прожила около месяца, сразу стала чужой, и у неё не было никакого желания туда возвращаться.

СЫН ТАКСИДЕРМИСТА

   Учителя физкультуры звали Григорий Равшанбекович. Это странное имя досталось ему в подарок от отца, которого он не знал. Зато он хорошо знал своего отчима. Алексей Григорьевич Меховщиков пришёл в их семью, когда Грише не исполнилось ещё и трех лет. Только супружеское счастье Алексея Григорьевича длилось недолго. Через год молодая жена заболела обычным гриппом. На третий день болезни жильцы из соседней квартиры отправили её на «скорой помощи» в больницу. Последних мгновений её сознания хватило только на то, чтобы дотянуться до их звонка и нажать на кнопку. Когда соседи открыли дверь, она сидела уже на полу у стены. Те же соседи позвонили на работу к Алексею Григорьевичу, и пока он ловил такси, пока ехал через город в Мечниковскую больницу, жена уже скончалась. Он шёл рядом с каталкой, на которой санитар перевозил из отделения её тело, и постоянно сдёргивал простыню с лица, стараясь прикрыть холодные ступни.
   Тогда ему ещё не было сорока, и друзья по работе спустя некоторое время посоветовали отослать пасынка к родственникам покойной жены, а самому снова попытаться устроить свою судьбу. Но Алексей Григорьевич четырехлетнего Гришу никому не отдал и воспитывал сам. Причём так воспитал, что тот стал даже серебряным призёром Олимпиады в Мельбурне. Сам же Алексей Григорьевич обладал редкой профессией, название которой многим даже неведомо. Он был таксидермистом. В юные годы его после окончания Арктического техникума отправили радистом-метеорологом на полярную станцию, сначала на материк, у пролива Югорский шар, а потом ещё дальше, на остров Врангеля. На полярках условия жизни были отличные, свободного времени — бездна, и каждый находил какое-нибудь увлечение. А так как морской и сухопутный зверь считал полярную станцию собственной территорией, то Алёша Меховщиков из самых нахальных пришельцев стал делать чучела.
   — Смотри-ка ты, получается! — радовался восхищённый начальник станции. — Сколько народу перебывало, а никто не мог освоить этого дела.
   Труд был и в самом деле кропотливый — аккуратнейшим образом снять шкуру, не оставив на ней ни одной жиринки, выделать, а потом набить и зашить её так, чтобы получился зверь натурального вида, с естественным выражением морды. Не говоря уже о том, что снимать шкуру с белого медведя, нерпы, песца и куропатки — процессы совершенно разные. Скоро Алексей прославился на всю Арктику — его белый медведь был подарен одному африканскому президенту, да и советские члены Политбюро не гнушались изделиями Меховщикова. Но однажды белый медведь, охоту на которых в Арктике запретили давно — оттого, похоже, они взяли привычку нагло ломиться в дом — так вмазал по уху Алексею Григорьевичу, что тому показалось, будто в голове у него взорвалась атомная бомба. К счастью, в то же мгновение медведь схватил несколько пуль от его напарника и к телу таксидермиста потерял интерес. После такого происшествия Алексей Григорьевич оглох на одно ухо, и врачебная комиссия отправила его в тридцать семь лет на пенсию — кому нужен полуглухой радист.
   Женщин на полярных станций всегда не хватало, а за человека, которому положен отпуск один раз в два года, мало кто желал выйти. Зато, обосновавшись на материке, он сразу устроил свою судьбу. Да только жене его была прописана короткая линия жизни.
   — Мне бы жить в Арктике сейчас, я бы золотые горы имел, — любил повторять Алексей Григорьевич. — А тогда чучела ничего не стоили.
   После крушения сети полярных станций он пробавлялся лишь редкими заказами.
   То от Зоологического музея или от самого Зоосада, а то и от новых русских — кому увековечить подохшего любимого крокодила, кому обвить столб у входа в коттедж удавом.
   Его пасынок, ставший знаменитым спортсменом, который, кстати, всегда называл его отцом, давно вырос и жил своей семьёй, однако часто приезжал в гости.
   — А чего это ты, отец, загрустил? — допытывался он в последнее время. — Как ни приеду, ты в тоске.
   — Да что ты, Гриша, это просто магнитная буря или давление, — отговаривался Алексей Григорьевич.
   Но когда сын уезжал, садился на кухне на табурет и выть ему хотелось большим полярным волком. От того ужаса, который в старости навалила на него судьба. Даже сыну нельзя было рассказать об этом ужасе. Но однажды он не сдержался и все-таки рассказал. Лишь внешнюю часть и то — намёками.
   — Вот что, отец, валить тебе надо из страны. Причём немедленно. Тут они тебя всюду найдут. И, найдя, сразу кончат.
   — А то я сам об этом не думал, Гриша. Только на какие шиши?
   Разговор происходил на кухне. Они сели рядышком, прикинули, что, сколько и почём. На другой день Григорий приехал снова.
   — Все узнал, отец. Есть такая фирма. Десять дней — и готов пакет документов на любое имя. Какое хочешь, хоть Горбачёвым назовись, хоть Путиным.
   Паспорт, годовая виза — все, что надо.
   — И почём это удовольствие?
   — Десять тысяч.
   — В Штатах двенадцать гринкарта стоит.
   — Ага, только ты сначала попробуй получить туда визу. И при этом так, чтобы эти нелюди не вычислили. И потом, на родную фамилию стоит двенадцать, а ежели на чужую — не знаю. Нет, отец, надо сваливать в темпе. Или в Турцию, или в Грецию. А там сразу купишь парик, отрастишь бороду, смотришь, год перебьёшься. За год-то все и рассосётся. Или они кого другого вместо тебя найдут, или их прихватят на этом бизнесе.
   — Деньги-то где взять, Гриша? — тоскливо спросил старик.
   — Шесть у нас с тобой есть. Значит, надо ещё четыре для документов и хотя бы одну тебе для начала. — Сын говорил уверенно, и старик уже верил, что сумеет выбраться из своей передряги.
   — Без баксов ты там пропадёшь сразу. Так что буду занимать у друзей.
   Может, Женьке Кафельникову поклонюсь. На два-три месяца всяко дадут. А ты как уедешь, я сразу твою квартиру продам. И ещё подошлю баксов. Вернёшься — будем жить вместе. Пиши на моё имя генеральную, завтра пойдём к нотариусу.
   На другой день Грише повезло несказанно. Только он поговорил с бегемотом-директором о том, что больше такого нищенства, в каком живёт школа, не потерпит, что его давно зовут в школу олимпийского резерва, где тренер получает ровно в десять раз больше, чем учитель физкультуры в этой гимназии, как в кабинет вошла учительница биологии Ольга Васильевна. А дальше уж совсем было смешно: с порога она заявила директору, что принесла пять тысяч баксов и хочет подарить их школе, а тот принялся её отговаривать.
   Те самые пять тысяч, от которых зависело спасение отца, лежали где-то поблизости, и никто об этом не знал! Ольга вошла в кабинет без сумки. Вряд ли она прячет деньги в бюстгальтере, как некоторые тётки. Наверняка они у неё в том большом кошельке, который он видел не раз.
   Для начала Гриша проверил её пальто в учительском гардеробе. Хотя, конечно, Ольга не такая дура, чтобы оставлять баксы на вешалке, откуда у них и так время от времени прут — то сапоги, то меховую шапку. Шёл урок, и в учительской кроме Аллы наверняка никого не было. Он отправился туда. И тут ему повезло вторично: в учительской даже Аллы не было. А Ольгина сумка стояла посреди стола. И те самые баксы не понадобилось искать, он нащупал их сразу, едва сунул руку.
   Оля ему нравилась. Он даже подумывал закрутить с ней шашни, но уж очень она всегда была занята. «Прости, Оля, — скажет он ей. — Кабинет биологии потерпит ещё месяц без твоих баксов. А отец не потерпит. Спасибо тебе, что помогла спасти моего отца. А деньги я тебе сразу верну, как только продам квартиру».
   Теперь оставалось или красиво слинять, или по-умному их спрятать. Линять не стоило. А спрятать было легко. В физкультурном зале у него было несколько старых мячей с камерами и покрышками. Двух минут ему хватило, чтобы рассовать доллары между резиновой камерой и толстой покрышкой, сшитой из кусков кожи, а потом надуть мяч. Покажи кому этот мяч — никто бы не догадался, что там внутри баксы!
   Когда через полчаса началась паника, он в своей физкультурной форме, со свистком на груди и драгоценным мячом в руках вполне искренне делал озабоченный вид. В тот же день он заказал пакет выездных документов, придумав отцу фамилию Олин — в честь спасительницы.
   Спустя неделю Григорию позвонили.
   — Документы почти готовы, можете забрать их через два дня, но надо принести ещё сто пятьдесят баксов.
   Он даже не стал интересоваться, откуда взялись ещё эти сто пятьдесят.
   Ясно, что какие-то неучтённые дополнительные расходы. Но только они-то с отцом отдали все под завязку. А из тысячи, которую он вручил бате на жизнь, брать было нехорошо. И тут Григорию в третий раз повезло. На другой день в школе выдавали зарплату. В прошлый раз им зарплату не давали вовсе, и сейчас платили за весь месяц. И надо же было так случиться, что в учительской опять никого не было, а Алкина сумка с деньгами стояла на столе. У богатенькой Аллочки просто грех было не занять денег. Он видел, как она укладывала их в конверт.
   На всякий случай Григорий подошёл к дверям, выглянул. Шёл урок, коридор был пуст, из классов доносились ровные голоса педагогов. Гриша быстро шагнул к Аллиной сумке, просунул руку, нащупал конверт с деньгами, радуясь, вытащил его… И тут дверца шкафчика, который стоял в учительской, распахнулась и оттуда почти вывалилась Аллочка. На лице её были счастливый азарт и ярость.
   — Все, Гришка! Я так и знала, что это ты! прокричала она.

СЫН УХОДИТ В НОЧЬ

   Ольгу Васильевну разбудило пение телефонного сигнала. Трубка у Миши лежала на удобной полочке рядом с кроватью.
   — Спи, спи, — прошептал он и дотронулся губами до её виска.
   — Свидетели преступления звонят, — сказала она и оказалась права.
   Едва Миша взял трубку и проговорил отчуждённо в ответ на слова звонившего:
   «Здравствуй. Не понимаю, какое это для тебя имеет значение?», как она догадалась, что звонит Наташка Дмитренко.
   — Извини, наши отношения давно уже переехали в другие рамки, и я тебе ничего не должен. Пока. — Он вернул трубку на место, посмотрел на Олю и улыбнулся. — Тяжёлый случай.
   — Она что, уже прилетела?
   — Прилетела и желает немедленно получить подтверждение моей супружеской неверности. С учётом того, что мы почти два года живём врозь, это вроде бы лишнее.
   — Ну и как? Получила?
   — Она сначала звонила тебе, а когда кто-то из твои парней сказал, что тебя дома нет, сразу набрала мой телефон.
   — Можно, я приготовлю тебе завтрак? Если бы ты знал, как приятно готовить завтрак любимому человеку.
   — А я тебе — можно? Или ты думаешь, что мне готовить для любимого человека не приятно?
   — Тогда будем кухарить вместе.
   В школе в этот день у Ольги уроков не было. Зато был эксперимент в лаборатории, к которому она заранее все подготовила. А у Михаила — доклад на конференции в Университете. Они вместе проехались до «Канала Грибоедова», а там она посмотрела, как Мишу уносит вверх эскалатор, помахала ему рукой и пошла назад, к поезду.
   В середине дня ей неожиданно позвонила Аллочка.
   — Фу, еле тебя нашла! Ты там очень занята?
   — Если честно, то очень.
   Установка капризничала, не хотела выходить на автоматический режим, и Ольга Васильевна не могла отвлечься даже на несколько минут. Иначе вся долгая подготовка к опыту могла пойти коту под хвост.
   — Жаль! Тут такое открылось! Приехала бы, а?
   — А что открылось-то?
   — Я Гришку поймала, поняла?! Все сделала, как тебе говорила, по плану. И он попался. Представляешь: он вынимает из моей сумки конверт с газетами, а ему из шкафа: «Ку-ку!»
   — Григорий?!
   — Вот так подруга! Гришенька это, наш чемпион олимпийский.
   — Ну и что теперь? Мои — тоже он украл? Ты спросила?
   — Он сам признался, я даже спросить не успела.
   — Ну и что теперь? — повторила Ольга.
   — В том-то и дело, что я не знаю. Приезжай, надо обсудить. Только пока — никому, поняла?
   — Подожди, об этом что, никто не знает?
   Ольга продолжала смотреть на свою установку. Точнее, на приборы.
   Удивительные все-таки дела — пока она стояла рядом, регулировала каждое изменение на полградуса, установка капризничала. Стоило отойти и, так сказать, плюнуть на все, как установка сама вошла в автоматический режим, из которого теперь её выбьет разве что мощный природный катаклизм или внезапное отключение электричества.

* * *

   — Все сложнее, чем мы с тобой думали, — проговорила Алла многозначительно.
   — Короче, он сейчас сидит в спортзале с пистолетом в руках. Такая история.
   Где-то отыскал пистолет…
   — Говори скорей! — перебила её Ольга. — На дверь, что ли, наставил? Тогда ты не суйся, слышишь! Ни в коем случае.
   — Если бы! Он себя хочет застрелить. Говорит, если хоть один человек в школе, кроме нас с тобой, узнает, он себе сразу пулю в висок.
   — А пистолет-то хоть настоящий? Не муляж?
   — Откуда я знаю! Я ему говорю: «Дурак! Попросил бы у нас по-человечески, неужели мы бы тебя не выручили!» Ты слышишь, да?
   — Да слышу, слышу! Ну пяти тысяч я бы ему не доверила. Особенно теперь.
   — Если он не врёт, у него особый случай: он отца спасает. У отца какая-то странная разборка с бандитами. Я в этом деле ничего не понимаю, но он уверяет, что они отца просто убьют, если он не выручит.
   — Ладно, я сейчас тут договорюсь и минут через сорок пять буду, — решилась Ольга.

* * *

   Из школы, после того как они с Аллочкой поклялись хранить тайну, а Григорий, плача и заикаясь от позора, обещал вернуть деньги в течение двух месяцев, Ольга вернулась в институт к своей установке.
   — Как ты её дрессируешь? — спросил Федя, рабочее место которого было в той же комнате. — Ни разу не отступила от параметров, работала, как часы в палате мер и весов.
   — Слушай, а часы разве там есть? — удивилась Ольга. — Я что-то не помню.
   — Так и я не помню. Нет, часы вроде бы в Пулкове.
   Опыт прошёл удачно, неудачи же начались, когда Ольга приехала домой.
   Младший, Павлик, вообще неизвестно где собак гонял, а Пётр демонстративно макал чёрный хлеб в тарелку со смесью воды и растительного масла и делал вид, что её приход им не замечен.
   — Мог бы почистить картошку и сварить, чем тюрю есть, заодно бы и мне меньше работы, — заметила Ольга Васильевна. — Случилось что-нибудь у вас? — Молчание одного сына и отсутствие другого уже начало её пугать.
   — У нас — ничего. А вот что у тебя — это было бы интересно узнать!
   Хорошенькое дело — сын требует отчёта от матери за проведённую вне дома ночь!
   — То есть ты хочешь знать, где я была? — уточнила Ольга, ставя на газ чайник.
   — Именно так.
   — А была я у Михаила Ивановича. Отчёт принят?
   — Нет, не принят. Тебе не кажется, что замужней женщине не позволительно оставаться на ночь у посторонних мужчин?
   — Ты что, всерьёз? — Ольге даже весело стало. Ничего себе ситуация: сын учит мать высоконравственному поведению. — Михаил Иванович человек мне давно не посторонний. К тому же я — со вчерашнего дня не замужняя женщина, а вдова.
   — Что ты хочешь этим сказать… Что, наш папа… — И голос Петра дрогнул.
   Вот ведь как. Вроде бы недавно, когда Геннадий неожиданно вернулся в дом один Бог знает откуда, начал пить и буянить по вечерам, Петя лично наручники на него надел, чтоб утихомирить. На собственного отца. А она тогда возмущалась и требовала немедленно их снять.
   — Да, вашего отца вчера похоронили в Германии.
   — Ты это знала, а нам не сказала? И сама, значит, решила отпраздновать его смерть?
   Вот уж действительно, воспитала на свою голову сына правильным человеком.
   Даже, похоже, слишком правильным.
   — Успокойся и прекрати болтать глупости, — проговорила она резко.. — В конце концов, ты должен соображать, что можно говорить матери, а что — нет.
   Ясно, что мы с Михаилом Ивановичем вовсе не тризну справляли…
   — Мать, которая в день похорон отца была не с сыновьями, а с посторонним мужчиной!…
   — Ну хватит, пошёл ты к черту! — выкрикнула Ольга Васильевна. — Я смертельно устала, работаю на вас, как лошадь! А ты ещё тут будешь…
   — Нет, я все-таки хочу знать!..
   — Убирайся! Слышишь, убирайся! Дай мне поесть и подумать. Мне надо ещё результаты опыта обсчитывать.
   — Убираться?
   Сын поднялся, лицо его дёргалось от обиды. Ольге даже показалось, что он сейчас заплачет. Но Пётр справился с собой, набросил куртку и распахнул дверь.
   Когда она выскочила на площадку, он уже стремительно сбегал по ступеням вниз.
   — Пётр! Петя! Немедленно вернись! — позвала она, повиснув на перилах.
   В то же мгновение уличная дверь громко хлопнула и на лестнице наступила тишина.
   — Полный идиотизм, — проговорила в пустоту Ольга. — Ничего, ему полезно.
   Походит, дойдёт до своей Даши, нажалуется на меня и вернётся. А я пока поработаю.
   Ольга только успела разложить бумаги на своём столике, как в дверь позвонили.
   «Так-то лучше, — удовлетворённо подумала она. — И вообще надо с ним построже. А то совсем распустился!»
   Она отперла замок, но перед ней стоял не Пётр, а младший сын Павлик.
   — А Петя где? Ты его не видел? — спросила она растерянно. — И скажи мне, почему ты так поздно?
   — Разве Петька не сказал? — удивился Павлик. — Я же ему звонил!
   — Сейчас-то он тебе на встречу не попался?
   — Да вроде бы стоял. Я ещё удивился: с кем это он там обнимается?
   — С Дашей? — удивилась Ольга Васильевна.
   — Нет конечно, не с Дашкой. С типом каким-то. — Павлик повесил куртку и задал традиционный вопрос:
   — Мам, а поесть что-нибудь найдётся?
   — Так где был-то?
   — Я же сказал: на дне рождения.
   — И с дня рождения пришёл такой голодный, что сразу поесть просишь? — Ольга Васильевна даже развеселилась слегка. — Тебе пельмени или яичницу?
   — А то и другое — можно?
   Сын вошёл в возраст, когда постоянно хочется есть. Она быстро приготовила ему «то и другое», посидела рядом минут пять, для поддержания контакта. Что-то он ей рассказал, что-то она ему, но одновременно её свербила мысль об отсутствующем Петре. Она даже чуть было не позвонила Даше, чтобы спросить о нем, но в последний момент удержалась и снова села за работу. А когда закончила расчёты и взглянула на часы, оказалось, что уже половина второго. Так поздно Петя не возвращался никогда. И тут зазвонил телефон.
   «Сейчас я ему задам!» — подумала она с облегчением, снимая трубку.
   — Ольга Васильевна! — услышала она гортанный голос. — Это я, Ева Захарьянц. Извините меня, пожалуйста, вы не спите?
   Вопрос, конечно, бредовый. Интересно, что будет, если ответить: «сплю»? И если бы звонил кто-то незнакомый, Ольга так бы и ответила. Чтобы сорвать раздражение. Но то была мать исчезнувшего Гоши.
   — Нет, пока не сплю. Что? Что-нибудь про Гошу? Есть новости?
   — Ой, не знаю, ой, я не знаю! Ольга Васильевна, послушайте, я нашла тот журнал!
   — Какой журнал? — удивилась Ольга. Почему-то она подумала о классном журнале.
   — Я вам разве не говорила?! Ой, Ольга Васильевна, я ничего не понимаю!
   Лучше я сейчас его принесу! Я себе места не могу найти, весь вечер смотрю на этот журнал, не знаю, что делать, не знаю, с кем советоваться. Вы увидите и все поймёте! Я же помню, вы к нему как мать были!
   — Ева! — несколько раз пыталась перебить её Ольга. У Евы было отчество — Саркисовна, но она всех просила называть себя только по имени. — Ева! — все-таки вклинилась Ольга Васильевна. — Может, утром посмотрим? Мне завтра к третьему уроку.
   — Ольга Васильевна, я умру, если это Гоша! Я иду к вам. Как вы скажете, так я и буду делать!
   Едва Ольга опустила трубку, как на лестнице хлопнула дверь, и кто-то вызвал вниз лифт. Ольга вслушивалась в каждый звук. Потом лифт стал подниматься наверх.
   «Слава Богу, едет!» — подумала она о сыне и приготовилась открыть дверь.
   Но лифт не остановился, проехал мимо их этажа и остановился выше. Ольга решительно подошла к телефону и набрала Дашин номер.
   После пятого гудка она услышала сонный голос Даши.
   — Дашенька, прости, пожалуйста, это Ольга Васильевна. Петя давно от тебя ушёл?
   — Петя? — удивлённо переспросила Даша. — А он и не приходил. Мы по телефону поговорили, часов в девять вечера, и все. А что, разве он куда-то ушёл, Ольга Васильевна? — В её голосе послышалось удивление, которое сменилось испугом. — Он мне говорил, что будет дома весь вечер. У него коллоквиум завтра…
   Продолжать расспросы было бессмысленно.
   На часах — почти четыре Ольга только что закрыла дверь за Евой Захарьянц и вернулась на кухню. В душе её поселился ужас. И когда с улицы, из темноты донёсся крик, она не стала медлить и бросилась в комнату, где, не догадываясь о её тревогах, спал младший сын.
   — Павлик, Павлик, вставай, бежим спасать Петю!
   Видимо, вид её был настолько безумен, что Павлуша, который любил поспать, немедленно вскочил, быстро надел брюки, натянул свитер на голое тело и сунул босые ноги в ботинки. Мать и сын промчались по лестнице, выскочили на улиду.
   Она была темна и пустынна. Лишь вдалеке двигалась, слегка пошатываясь, чья-то фигура.
   — Э-э-э-й! — кричал человек. — Люди! Спасите! Помогите! Тоска загрызла!
   Выпить не с кем! Э-э-э-й!
   — Прости, Павлуша, — смущённо проговорила Ольга. — Значит, это вот кто кричал. А я решила, что Петя зовёт на помощь. Уже четыре, а его все нет.
   Про страшный журнал она решила сыну пока не рассказывать.
   — Посмотри! Посмотри этот журнал! — В момент сильного волнения Ева путала «ты» и «вы». Она только вошла в прихожую, ещё не разделась, а уже совала Ольге полиэтиленовый пакет. — Листать не надо, я там закладку сделала.
   Ольга вынула из пакета журнал, раскрыла его и увидела голого мужчину с абсолютно гладким лицом, так сказать, без индивидуальных черт. Скорее всего, это был манекен. Но только с татуировкой. Примерно такой, какая была на Гоше. И на Пете.
   — Это же Гоша! Это мой мальчик! — Ева громко зарыдала и пошла следом за Ольгой на кухню.
   Усадив её, Ольга взяла чашку, вытащила из холодильника валерианку и открыла пузырёк.
   — Ева, успокойтесь! Ну хватит! Лучше скажите, сколько вам капель накапать?
   Я её никогда не пила, купила так, на всякий случай.
   — Ой, не знаю, накапайте, сколько не жалко. Ольга насчитала двадцать капель, разбавила водой из чайника и подвинула успокоительное средство Еве.
   — Откуда вы взяли, что это Гоша? Это совсем другой человек. Или вовсе не человек, а манекен.
   — Я знаю, я чувствую, это — мой мальчик! — Едва успокоившись, Ева снова начала рыдать. — Гоша! Гошенька! Что они с тобой сделали?! Скажи мне? Ой, горе, горе!
   — Да кто вам это сказал? — почти прикрикнула на неё Ольга. — Может быть, этот художник ничего другого и рисовать-то не умеет! Разрисовывает манекены.
   Или мальчишек, если попадутся под руку! Тоже мне, художник от слова «худо»!
   Может, он такими татуировками тысячи людей изукрасил! Я просто уверена, что это не Гоша, а самый обыкновенный манекен!