Страница:
Отказ Глеба от карьерной гонки привел его в кружок последователей учения Дон Хуана — плода воображения Карлоса Кастанеды. Творческая молодежь не только самозабвенно штудировала многочисленные тома культового американца, но и пыталась воплотить в жизнь новую философию: расширить пространство своего сознания. Они собирались на частных квартирах и проводили опыты путешествий в параллельные миры, упражнялись в достижении измененного со знания. Идея казалось простой: надо обрести другое видение, другую точку зрения. У Кастанеды она называлась точкой сборки, и поиску этой точки ребята посвящали все свободное время. Экспериментировали с дыханием, то задерживая, то ускоряя его. Закрыв глаза, входили в тело сновидения, воображали себя птицей или рыбой, чтобы смотреть на мир их глазами Учились сновидеть наяву. Однако поверить, что вещи имеют душу, что табурету больно, когда на нем сидят удавалось не каждому.
Кастанеда подсказывал, как достичь просветления попасть в тело сновидения можно с помощью наркотика. Но здесь возникала очевидная опасность — художники ее понимали. Они искали безобидные, на их взгляд, средства: чтобы овцы были целы и волки сыты. Индейский шаман использовал мескалин, выпаренный из кактуса-пейота. На Севере кактусы не росли, однако в пригородных лесах попадались особые поганки, по слухам, пригодные для этой цели Опыт их приготовления передавался из уст в уста К счастью, первый же опыт с грибами оказался плачевным: экспериментаторов выворачивало наизнанку, двух девушек увезли в больницу. В вожделенный транс так никто и не вошел.
От крайностей отказались. Курили одурманивающую траву, глотали «колеса». В группе был строгий запрет на иглу, героин. Члены кружка не стремились к бездумному удовольствию, они имели цель: расширить горизонты творчества. Однако невинные, казалось бы, опыты подталкивали к трагедии.
Искатели ходили по краю пропасти, а иные срывались в бездну. И те, упавшие, исчезали из поля зрения, даже их имена переставали упоминаться. Остальным казалось, что пропали слабаки, а их самих беда обойдет стороной. Глеб Четвергов балансировал на тонкой грани между экспериментаторами и наркоманами. Положение было особенно опасным, так как поиски другой реальности были его единственным занятием. Другие участники кружка имели хоть какие-то обязанности, большинство учились в университетах, а иные уже работали. У всех были грандиозные планы и амбиции. Нет, посты и должности не привлекали их, они мечтали о шедеврах. Будущие светила архитектуры создавали немыслимые проекты, живописцы писали «кислотные» картины, музыканты экспериментировали с диссонансами. Глеб ничего конкретного не создавал, он только высказывал критические замечания. Впрочем, к ним прислушивались. И лишь один человек связывал Глеба с миром повседневности — его сестра Валерия. Надоедала напоминанием об обязанностях в доме, нагружала мелкими поручениями, требовала отчета, где и с кем он проводит время. Валерия контролировала его жизнь, насколько можно контролировать жизнь молодого мужчины. И Глебу приходилось мириться, потому что и кормила его тоже сестра.
Несмотря на физические недостатки — деформированное туловище, большую голову и длинные, почти до колен руки, — Лера была активна и жизнерадостна. Это поражало людей, далеких от мира инвалидов: обычно ее начинали жалеть. Но Валерия в жалости не нуждалась. Она была состоявшейся, полноценной личностью уже в шестнадцать лет, когда покинула больницу. Трудности жизни не согнули, а закалили ее. Стихи, рожденные в горестных стенах больничной палаты, были светлы и оптимистичны. В них просвечивали недетская мудрость и замечательная способность ценить подарки, которые преподносит жизнь. Она радовалась, что отец вернулся с войны живым и невредимым. Радовалась возможности ходить по земле, ведь иные ее друзья по больнице так и не смогли встать на ноги. Радовалась солнцу и радовалась дождю.
Родители потратили много сил на лечение и воспитание больной дочери, но со временем назрел вопрос: что станет с Валерией без их поддержки? Спохватились они поздно и уже в зрелом возрасте решили завести второго ребенка. Так на свет появился Глеб. Поздние роды вконец доконали мать, здоровье которой было подорвано блокадными испытаниями. Глеб запомнил ее всегда больной, худой и изможденной. Глава стоически переносил трудности, но в конце концов и он не выдержал. Глебу было пять лет, когда отца срубил ранний инфаркт. Вскоре умерла и мать. Сестра заменила мальчику родителей. Глеб, чье предназначение было опекать больную сестру, сам стал ее подопечным. Валерия обладала душевной чуткостью, свойственной людям, преодолевшим свою немощь. В то же время была целеустремленна и не давала себе поблажек. Она пробивалась исключительно трудолюбием и талантом. Когда на попечении у Валерии Алексеевны оказался несовершеннолетний брат, она уже работала научным сотрудником в научной библиотеке. К сожалению, работа с читателями была ей недоступна по чисто технической причине: даже встав на цыпочки, Валерия Алексеевна не могла заглянуть через барьер, отделявший библиотечные полки от читального зала. А ее так тянуло к людям!
У Валерии имелась и личная жизнь: как романтические увлечения, так и серьезные связи. И хотя создать прочный брак ей не удалось, интимные отношения с мужчинами длились годами. Некоторые партнеры скрытые женские достоинства ценили выше, чем внешность. А Валерия была пылкой любовницей. И она сама решала, позволить мужчине находиться рядом или прекратить затянувшуюся связь. Ни разу ей не довелось оказаться брошенной. Последним, кому она отказала от дома, был много лет навещавший ее редактор: она устала от его привычных жалоб на жену. И сейчас все ее интересы сосредоточились на общественной и литературной жизни.
Были у Валерии и подруги, в том числе близкие, еще с детской больницы. Не все были так удачливы в любви, как Валерия, и Глеб, едва начав бриться, невольно стал объектом пристального женского внимания. В семнадцать лет он получил аттестат зрелости, но еще раньше потерял невинность. И произошло это у Глеба не так, как у большинства ровесников. Другие парни сами охотились за девушками: мальчишечьи победы были сродни охотничьим трофеям. Глеб же сам оказался лакомой добычей. Такое положение со хранилось и позднее: редкие попытки проявить инициативу оканчивались крахом. Смирившись, Глеб соглашался на то, что само плыло ему в руки. Завоевывать женщин он так и не научился. Или ему еще не встретилась та, за которую стоило бороться?
Работа в безлюдных фондах не устраивала Валерию. Жажда общения толкала ее к людям. Она выступала на литературных вечерах, принимала активное участие в жизни писательского объединения Постепенно Валерия Четвергова заняла видное место на поэтическом олимпе. И однажды, решив объединить профессиональные и творческие интересы, она устроилась литконсультантом в редакцию художественного журнала. С началом перестройки многие журналы стали хиреть и закрываться, но Валерия Алексеевна не растерялась: организовала литературный альманах, финансируемый самими авторами. Она щедро критиковала их стихи и скупо хвалила. Зато строки, прошедшие через сито ее критики, были безупречны. Скромное вознаграждение обеспечивало сносное существование, причем не только ей, но и непутевому брату. А вскоре намечался крупный гонорар: столичное издательство включило ее стихи в антологию поэтов-шестидесятников. Валерия уже прикидывала, как лучше потратить деньги: то ли отремонтировать квартиру, то ли купить заграничный тур. Одним словом, все складывалось в ее карьере удачно, лишь брат беспокоил, особенно в последнее время. Валерии не нравилась его компания.
Глеб редко приглашал приятелей к себе. Вмешательство Валерии в их заоблачные споры, принюхивание к дыму от сигарет — не марихуана ли? — не нравилось юным философам. Почти все они были моложе Глеба, кто на пять лет, а кто и на все десять. Однако Глеб ощущал себя их ровесником.
В тот день Валерии в доме не было, она уехала на несколько дней в столицу по издательским делам. А накануне в компании образовался повод для празднования. Картина одного из них получила диплом на престижной выставке, и там же известный коллекционер купил ее за приличные деньги — редкостная удача. Но дело было даже не в деньгах. Это была победа — победа духа над материей. И каждый член кружка чувствовал себя причастным. В их среде не было места зависти. Каждый знал, что он тоже может создать шедевр, надо только захотеть. Событие решили отметить у Глеба. Настроение в компании было приподнятым. Вечер начался привычно: кто-то курил травку, кто-то потягивал пиво. И тут лауреат выставки раскололся, что писал картину под кайфом. Ему не поверили. Знали не понаслышке, что все «наркотические» шедевры выглядят скучными, неумелыми поделками.
— А я вам сюрприз приготовил, — возразил виновник торжества. — Сейчас достану из холодильника, а вы пока чайник кипятите.
Не спрашивая разрешения, он водрузил на стол большое фарфоровое блюдо, подаренное Валерии фондом Союза писателей на пятидесятилетие. Затем принес полиэтиленовый пакет и вывалил на блюдо горку конфет — крупных желтых шариков, посыпанных крупинками зеленоватой пудры.
— Кто еще не пробовал, извольте вкусить, не робейте, — сделал он широкий жест. — Это маджун — высушенная толченая конопля. Только не переборщите!
Глеб с легкой опаской положил шарик на язык Ничего особенного, обычная конфетка, может, слишком приторная, но есть можно. Какого-то особенного кайфа Глеб не почувствовал. Напротив, голова стала яснее прежнего. Юбилейное блюдо сестры Глеб видел и прежде, но только сейчас заметил, какие у него витиеватые, золотистые ручки. Сейчас каждая завитушечка жила сама по себе. Интересно, подумал Глеб, чем сделан золотой колер? Желтым этого не достигнешь. Парень взял следующую конфетку. Витая ручка отделилась от блюда и повисла в пространстве. Блюдо завибрировало и тоже воспарило как воздушный змей. Вот она, ожившая душа вещей! Вместе с блюдом от Глеба уплывали волшебные конфетки. Он .потянулся за ними и тоже взмыл в воздух. Как, оказывается, все просто. Он может летать! Ребята тоже распластали руки, будто летели, хотя они лежали на полу или жались к стенам в нелепых, неестественных позах. Глеб зачерпнул еще горсть конфет. Мир совершенно преобразился. Послышался звук колоколов, ритмичный стук бубна. Вместо блюда светящийся шар расширялся в пространстве. Вот уже и сам Глеб стал этим шаром. Сам катился, и вертелся, и пылал. Глеб уже не понимал, где он. Да и не важно! Это было царство любви и восторга параллельного мира Кастанеды. В какой-то момент в это царство вклинилась Валерия и тоже поплыла рядом с Глебом. Она то раздувалась, то становилась совсем малюсенькой, кружась в хороводе желто-зеленых шариков. Затем шарики как-то неприятно ожили, стали шнырять там и тут, шевеля шестипалыми лапками, будто гнусные насекомые. И норовили коснуться колючими шерстинками лица Глеба, заползти в рот, ноздри. Ему стало страшно.
Глеб не знал, сколько прошло времени. Очнулся он в незнакомой комнате с выкрашенными голубой краской казенными стенами. Рядом с ним на медицинской стойке была укреплена капельница, и бесцветная жидкость медленно стекала по светлой, прозрачной трубочке через широкую иглу прямо ему в вену. Глеб застонал.
— Не шевелись, игла выпадет, — сказала Валерия Алексеевна. Она сидела на стуле рядом с кроватью.
Глеб провел в клинике мучительный месяц. Вначале считал происшедшее случайностью, корил себя за недосмотр: как человеку искушенному ему следовало бы заметить черту, которую нельзя преступать. Выходит, его подвела самоуверенность. Или… или затянувшееся баловство с дурманом не прошло бесследно. Один шаг отделял Глеба от тех, "кто лежал за стеной палаты. Врач устроил ему экскурсию: обтянутые кожей скелеты без признаков пола, черные круги под глазами, нарывы на исколотых руках, патлы выпадающих волос… Это были наркоманы в последней стадии болезни. Глеб тоскливо молчал, когда сестра Валерия отчитывала его: еще были свежи в памяти собственные физические страдания. И впервые пришло осознание, что он зависим от нар котиков. Подвело к страшному выводу общение с психологом, но когда больной признает, что проблема есть, еще не все потеряно. Глебу сказали, что он сможет вернуться к нормальной жизни, если полностью откажется от наркотиков, включая и курение травки. Он готов был сделать этот шаг, но хватит ли у него сил?
Силы были у Валерии Алексеевны. Она знала, что причитаниями да выговорами делу не поможешь. Медики восстановили организм Глеба, но психологическая зависимость от стимуляторов еще была сильна. Требовалась поддержка специалистов. Дома Глеба ожидал подарок: сестра положила перед ним абонемент — «Духовные практики — тренинги и семинары». Ниже шел перечень предметов и тем. Среди прочих — психосинтез, работа со сновидениями, пророчества — упоминались и психопрактики Кастанеды. Вел занятия американский психоаналитик-гештальтист.
О гештальтистах Глеб слышал впервые. Валерия Алексеевна тоже толком не знала, кто это такие. Специалисты ей сообщили главное: на этих занятиях участники без наркоты и всякой дури проникают в свой внутренний, бессознательный мир и учатся управлять им. Говорят, оттуда все выходят обновленными людьми.
Глеб с недоверием вертел абонемент:
— Дорого, Лера?
— Лучше не спрашивай. Американцы даром работать не станут.
— Ты что же, блюдо свое продала? — Глеб заметил, что из серванта исчез фарфоровый шедевр.
— А что о нем печалиться, только место занимало, — отшутилась Валерия Алексеевна. Воспитание брата она решила отложить на потом и скрыла, что обнаружила любимое блюдо разбитым.
Глеб поцеловал сестру в щеку. В общем-то тренинг обещал быть интересным.
Сестра умолчала не только о блюде. Ей пришлось продать машину, которую она в свое время получила бесплатно, как инвалид. Теперь Валерии, с ее маленьким росточком и слабыми ногами, предстояло вновь привыкать к общественному транспорту. Но об этой жертве Глеб узнал позднее.
Сейчас ему оставалось только подъехать по указанному адресу, подписать договор и предъявить справку, что он не состоит на учете в психдиспансере, — это было непременным условием для участия в «Духовных практиках». Благодаря сестре Глеб избежал учета в диспансере, Валерия Алексеевна дальновидно обратилась в платное учреждение. Так что и ее гонорар, и деньги, вырученные за машину, целиком ушли на лечение брата.
Бывший Дом культуры находился в пяти минутах ходьбы от Финляндского вокзала. Обветшалое здание казалось заброшенным, но внутри кипела жизнь. Правда, не та, что прежде. Давно закрылись кружки пения и танцев, художественных промыслов и шитья. Теперь процветала платная курсовая система: люди приходили сюда, чтобы овладеть нехитрым ремеслом. Но успехом пользовались и курсы, практическая целесообразность которых была под вопросом" — семинары по астрологии, занятия по экстрасенсорике и хиромантии. Глеб поднялся на последний этаж, где располагался психологический клуб.
И первым, кого он встретил в коридоре, был Владимир Амосов.
— Влад, а ты что тут делаешь? — с радостным изумлением воскликнул Глеб.
Владимир дружески потряс протянутую руку и охотно пояснил:
— Забыл, что я артист по образованию? Сейчас все играют. Кто разыгрывает судьбу, бегая по астрологам Кто верит в волшебную силу магии. Кто увлекается ролевыми играми. Вот этим людям я и помогаю.
— Не понял? Ты что, астрологом заделался или магистром-колдуном?
— Нет. Я теперь бизнесмен от психологии. Организовал клуб личностного роста. Вот думаю, как его назвать. Может, реанимирую название нашего театра с небольшой добавочкой. Как думаешь, «Одинокие журавли» пойдет?
— Почему «одинокие»?
— Понимаешь, Глеб, к нам в основном приходят люди, которые не вписываются в реальность, чувствуют себя одинокими. Однако народ развитый. Магами-экстрасенсами их не удивишь. Они сами хотят овладеть практиками влияния, чтобы изменить свою жизнь. Это важно — уметь привлекать удачу. Хочешь денег — получишь их. Нужно здоровье пожалуйста. Счастья — упейся.
— Слишком примитивная реклама!
— Вовсе нет. Духовные практики, тренинги кардинально меняют людей. А ты, кстати, здесь какими судьбами?
Глеб слегка смутился, отвел глаза в сторону. Он уже догадался, что клуб Амосова и есть то место, куда он шел.
— Я — тот самый, кто желает упиться счастьем, — сыронизировал Глеб.
Владимир заметил смущение младшего друга и постарался сгладить ситуацию:
— Да ты, Глебыч, не стесняйся. Сейчас многим приходится кризис преодолевать. Я сам, когда театр мой погорел, два месяца в тоске тонул. Точнее, водкой горе заливал. Хорошо, приятель вывел на психотерапевта. Тот провел со мной двадцать сеансов, а потом, когда я пришел в норму, надоумил клуб организовать. Ну ладно, меня дела ждут. На занятиях встретимся, пообщаемся.
Владимир скрылся в преподавательской, а Глеб, отдав секретарю справки, отправился домой. У него зародилась надежда, что занятия в клубе личностного роста изменят и его жизнь. Глеб понял, что это не обычные просветительские курсы, зато полученные знания могли оказаться полезнее любых профессиональных навыков.
2
Кастанеда подсказывал, как достичь просветления попасть в тело сновидения можно с помощью наркотика. Но здесь возникала очевидная опасность — художники ее понимали. Они искали безобидные, на их взгляд, средства: чтобы овцы были целы и волки сыты. Индейский шаман использовал мескалин, выпаренный из кактуса-пейота. На Севере кактусы не росли, однако в пригородных лесах попадались особые поганки, по слухам, пригодные для этой цели Опыт их приготовления передавался из уст в уста К счастью, первый же опыт с грибами оказался плачевным: экспериментаторов выворачивало наизнанку, двух девушек увезли в больницу. В вожделенный транс так никто и не вошел.
От крайностей отказались. Курили одурманивающую траву, глотали «колеса». В группе был строгий запрет на иглу, героин. Члены кружка не стремились к бездумному удовольствию, они имели цель: расширить горизонты творчества. Однако невинные, казалось бы, опыты подталкивали к трагедии.
Искатели ходили по краю пропасти, а иные срывались в бездну. И те, упавшие, исчезали из поля зрения, даже их имена переставали упоминаться. Остальным казалось, что пропали слабаки, а их самих беда обойдет стороной. Глеб Четвергов балансировал на тонкой грани между экспериментаторами и наркоманами. Положение было особенно опасным, так как поиски другой реальности были его единственным занятием. Другие участники кружка имели хоть какие-то обязанности, большинство учились в университетах, а иные уже работали. У всех были грандиозные планы и амбиции. Нет, посты и должности не привлекали их, они мечтали о шедеврах. Будущие светила архитектуры создавали немыслимые проекты, живописцы писали «кислотные» картины, музыканты экспериментировали с диссонансами. Глеб ничего конкретного не создавал, он только высказывал критические замечания. Впрочем, к ним прислушивались. И лишь один человек связывал Глеба с миром повседневности — его сестра Валерия. Надоедала напоминанием об обязанностях в доме, нагружала мелкими поручениями, требовала отчета, где и с кем он проводит время. Валерия контролировала его жизнь, насколько можно контролировать жизнь молодого мужчины. И Глебу приходилось мириться, потому что и кормила его тоже сестра.
* * *
Валерия Алексеевна Четвергова была старше брата почти на два десятка лет: ей уже перевалило за пятьдесят. Однако возраст ее не тревожил. В отличие от большинства женщин Валерия Алексеевна с годами обретала уверенность и вкус к жизни. Она родилась в сорок втором году, в блокадном Ленинграде, и суровые голодные зимы сделали ее инвалидом: девочка потеряла возможность передвигаться. Пораженный палочкой Коха позвоночник изогнулся, как лоза, превратив Валерию в маленького уродца. Мать, как могла, выхаживала дочку. Отец был на фронте. После войны Лера несколько лет пролежала в детской больнице, распятая на доске, но так и осталась ростом с третьеклассницу. Правда, горб ее стал почти незаметен, а туберкулезный процесс удалось приостановить. В больнице Лера окончила школу, там же начала писать стихи.Несмотря на физические недостатки — деформированное туловище, большую голову и длинные, почти до колен руки, — Лера была активна и жизнерадостна. Это поражало людей, далеких от мира инвалидов: обычно ее начинали жалеть. Но Валерия в жалости не нуждалась. Она была состоявшейся, полноценной личностью уже в шестнадцать лет, когда покинула больницу. Трудности жизни не согнули, а закалили ее. Стихи, рожденные в горестных стенах больничной палаты, были светлы и оптимистичны. В них просвечивали недетская мудрость и замечательная способность ценить подарки, которые преподносит жизнь. Она радовалась, что отец вернулся с войны живым и невредимым. Радовалась возможности ходить по земле, ведь иные ее друзья по больнице так и не смогли встать на ноги. Радовалась солнцу и радовалась дождю.
Родители потратили много сил на лечение и воспитание больной дочери, но со временем назрел вопрос: что станет с Валерией без их поддержки? Спохватились они поздно и уже в зрелом возрасте решили завести второго ребенка. Так на свет появился Глеб. Поздние роды вконец доконали мать, здоровье которой было подорвано блокадными испытаниями. Глеб запомнил ее всегда больной, худой и изможденной. Глава стоически переносил трудности, но в конце концов и он не выдержал. Глебу было пять лет, когда отца срубил ранний инфаркт. Вскоре умерла и мать. Сестра заменила мальчику родителей. Глеб, чье предназначение было опекать больную сестру, сам стал ее подопечным. Валерия обладала душевной чуткостью, свойственной людям, преодолевшим свою немощь. В то же время была целеустремленна и не давала себе поблажек. Она пробивалась исключительно трудолюбием и талантом. Когда на попечении у Валерии Алексеевны оказался несовершеннолетний брат, она уже работала научным сотрудником в научной библиотеке. К сожалению, работа с читателями была ей недоступна по чисто технической причине: даже встав на цыпочки, Валерия Алексеевна не могла заглянуть через барьер, отделявший библиотечные полки от читального зала. А ее так тянуло к людям!
У Валерии имелась и личная жизнь: как романтические увлечения, так и серьезные связи. И хотя создать прочный брак ей не удалось, интимные отношения с мужчинами длились годами. Некоторые партнеры скрытые женские достоинства ценили выше, чем внешность. А Валерия была пылкой любовницей. И она сама решала, позволить мужчине находиться рядом или прекратить затянувшуюся связь. Ни разу ей не довелось оказаться брошенной. Последним, кому она отказала от дома, был много лет навещавший ее редактор: она устала от его привычных жалоб на жену. И сейчас все ее интересы сосредоточились на общественной и литературной жизни.
Были у Валерии и подруги, в том числе близкие, еще с детской больницы. Не все были так удачливы в любви, как Валерия, и Глеб, едва начав бриться, невольно стал объектом пристального женского внимания. В семнадцать лет он получил аттестат зрелости, но еще раньше потерял невинность. И произошло это у Глеба не так, как у большинства ровесников. Другие парни сами охотились за девушками: мальчишечьи победы были сродни охотничьим трофеям. Глеб же сам оказался лакомой добычей. Такое положение со хранилось и позднее: редкие попытки проявить инициативу оканчивались крахом. Смирившись, Глеб соглашался на то, что само плыло ему в руки. Завоевывать женщин он так и не научился. Или ему еще не встретилась та, за которую стоило бороться?
Работа в безлюдных фондах не устраивала Валерию. Жажда общения толкала ее к людям. Она выступала на литературных вечерах, принимала активное участие в жизни писательского объединения Постепенно Валерия Четвергова заняла видное место на поэтическом олимпе. И однажды, решив объединить профессиональные и творческие интересы, она устроилась литконсультантом в редакцию художественного журнала. С началом перестройки многие журналы стали хиреть и закрываться, но Валерия Алексеевна не растерялась: организовала литературный альманах, финансируемый самими авторами. Она щедро критиковала их стихи и скупо хвалила. Зато строки, прошедшие через сито ее критики, были безупречны. Скромное вознаграждение обеспечивало сносное существование, причем не только ей, но и непутевому брату. А вскоре намечался крупный гонорар: столичное издательство включило ее стихи в антологию поэтов-шестидесятников. Валерия уже прикидывала, как лучше потратить деньги: то ли отремонтировать квартиру, то ли купить заграничный тур. Одним словом, все складывалось в ее карьере удачно, лишь брат беспокоил, особенно в последнее время. Валерии не нравилась его компания.
Глеб редко приглашал приятелей к себе. Вмешательство Валерии в их заоблачные споры, принюхивание к дыму от сигарет — не марихуана ли? — не нравилось юным философам. Почти все они были моложе Глеба, кто на пять лет, а кто и на все десять. Однако Глеб ощущал себя их ровесником.
В тот день Валерии в доме не было, она уехала на несколько дней в столицу по издательским делам. А накануне в компании образовался повод для празднования. Картина одного из них получила диплом на престижной выставке, и там же известный коллекционер купил ее за приличные деньги — редкостная удача. Но дело было даже не в деньгах. Это была победа — победа духа над материей. И каждый член кружка чувствовал себя причастным. В их среде не было места зависти. Каждый знал, что он тоже может создать шедевр, надо только захотеть. Событие решили отметить у Глеба. Настроение в компании было приподнятым. Вечер начался привычно: кто-то курил травку, кто-то потягивал пиво. И тут лауреат выставки раскололся, что писал картину под кайфом. Ему не поверили. Знали не понаслышке, что все «наркотические» шедевры выглядят скучными, неумелыми поделками.
— А я вам сюрприз приготовил, — возразил виновник торжества. — Сейчас достану из холодильника, а вы пока чайник кипятите.
Не спрашивая разрешения, он водрузил на стол большое фарфоровое блюдо, подаренное Валерии фондом Союза писателей на пятидесятилетие. Затем принес полиэтиленовый пакет и вывалил на блюдо горку конфет — крупных желтых шариков, посыпанных крупинками зеленоватой пудры.
— Кто еще не пробовал, извольте вкусить, не робейте, — сделал он широкий жест. — Это маджун — высушенная толченая конопля. Только не переборщите!
Глеб с легкой опаской положил шарик на язык Ничего особенного, обычная конфетка, может, слишком приторная, но есть можно. Какого-то особенного кайфа Глеб не почувствовал. Напротив, голова стала яснее прежнего. Юбилейное блюдо сестры Глеб видел и прежде, но только сейчас заметил, какие у него витиеватые, золотистые ручки. Сейчас каждая завитушечка жила сама по себе. Интересно, подумал Глеб, чем сделан золотой колер? Желтым этого не достигнешь. Парень взял следующую конфетку. Витая ручка отделилась от блюда и повисла в пространстве. Блюдо завибрировало и тоже воспарило как воздушный змей. Вот она, ожившая душа вещей! Вместе с блюдом от Глеба уплывали волшебные конфетки. Он .потянулся за ними и тоже взмыл в воздух. Как, оказывается, все просто. Он может летать! Ребята тоже распластали руки, будто летели, хотя они лежали на полу или жались к стенам в нелепых, неестественных позах. Глеб зачерпнул еще горсть конфет. Мир совершенно преобразился. Послышался звук колоколов, ритмичный стук бубна. Вместо блюда светящийся шар расширялся в пространстве. Вот уже и сам Глеб стал этим шаром. Сам катился, и вертелся, и пылал. Глеб уже не понимал, где он. Да и не важно! Это было царство любви и восторга параллельного мира Кастанеды. В какой-то момент в это царство вклинилась Валерия и тоже поплыла рядом с Глебом. Она то раздувалась, то становилась совсем малюсенькой, кружась в хороводе желто-зеленых шариков. Затем шарики как-то неприятно ожили, стали шнырять там и тут, шевеля шестипалыми лапками, будто гнусные насекомые. И норовили коснуться колючими шерстинками лица Глеба, заползти в рот, ноздри. Ему стало страшно.
Глеб не знал, сколько прошло времени. Очнулся он в незнакомой комнате с выкрашенными голубой краской казенными стенами. Рядом с ним на медицинской стойке была укреплена капельница, и бесцветная жидкость медленно стекала по светлой, прозрачной трубочке через широкую иглу прямо ему в вену. Глеб застонал.
— Не шевелись, игла выпадет, — сказала Валерия Алексеевна. Она сидела на стуле рядом с кроватью.
* * *
Глебу изрядно не повезло. Он, как сказал бы Дон Хуан, совершил плохое путешествие. Глеб так увлекся красивыми шариками, что ухватил их больше всех. За что и поплатился. Принял через край! От передозировки он мог погибнуть, и товарищи вряд ли спасли бы его — все они были невменяемы в тот момент, когда у него почти остановилось сердце. Валерия Алексеевна будто предчувствовала недоброе. Она даже не осталась в Москве на презентацию антологии, а сразу после получения гонорара села на «Красную стрелу» и ранним утром была в Питере, в своей квартире.Глеб провел в клинике мучительный месяц. Вначале считал происшедшее случайностью, корил себя за недосмотр: как человеку искушенному ему следовало бы заметить черту, которую нельзя преступать. Выходит, его подвела самоуверенность. Или… или затянувшееся баловство с дурманом не прошло бесследно. Один шаг отделял Глеба от тех, "кто лежал за стеной палаты. Врач устроил ему экскурсию: обтянутые кожей скелеты без признаков пола, черные круги под глазами, нарывы на исколотых руках, патлы выпадающих волос… Это были наркоманы в последней стадии болезни. Глеб тоскливо молчал, когда сестра Валерия отчитывала его: еще были свежи в памяти собственные физические страдания. И впервые пришло осознание, что он зависим от нар котиков. Подвело к страшному выводу общение с психологом, но когда больной признает, что проблема есть, еще не все потеряно. Глебу сказали, что он сможет вернуться к нормальной жизни, если полностью откажется от наркотиков, включая и курение травки. Он готов был сделать этот шаг, но хватит ли у него сил?
Силы были у Валерии Алексеевны. Она знала, что причитаниями да выговорами делу не поможешь. Медики восстановили организм Глеба, но психологическая зависимость от стимуляторов еще была сильна. Требовалась поддержка специалистов. Дома Глеба ожидал подарок: сестра положила перед ним абонемент — «Духовные практики — тренинги и семинары». Ниже шел перечень предметов и тем. Среди прочих — психосинтез, работа со сновидениями, пророчества — упоминались и психопрактики Кастанеды. Вел занятия американский психоаналитик-гештальтист.
О гештальтистах Глеб слышал впервые. Валерия Алексеевна тоже толком не знала, кто это такие. Специалисты ей сообщили главное: на этих занятиях участники без наркоты и всякой дури проникают в свой внутренний, бессознательный мир и учатся управлять им. Говорят, оттуда все выходят обновленными людьми.
Глеб с недоверием вертел абонемент:
— Дорого, Лера?
— Лучше не спрашивай. Американцы даром работать не станут.
— Ты что же, блюдо свое продала? — Глеб заметил, что из серванта исчез фарфоровый шедевр.
— А что о нем печалиться, только место занимало, — отшутилась Валерия Алексеевна. Воспитание брата она решила отложить на потом и скрыла, что обнаружила любимое блюдо разбитым.
Глеб поцеловал сестру в щеку. В общем-то тренинг обещал быть интересным.
Сестра умолчала не только о блюде. Ей пришлось продать машину, которую она в свое время получила бесплатно, как инвалид. Теперь Валерии, с ее маленьким росточком и слабыми ногами, предстояло вновь привыкать к общественному транспорту. Но об этой жертве Глеб узнал позднее.
Сейчас ему оставалось только подъехать по указанному адресу, подписать договор и предъявить справку, что он не состоит на учете в психдиспансере, — это было непременным условием для участия в «Духовных практиках». Благодаря сестре Глеб избежал учета в диспансере, Валерия Алексеевна дальновидно обратилась в платное учреждение. Так что и ее гонорар, и деньги, вырученные за машину, целиком ушли на лечение брата.
Бывший Дом культуры находился в пяти минутах ходьбы от Финляндского вокзала. Обветшалое здание казалось заброшенным, но внутри кипела жизнь. Правда, не та, что прежде. Давно закрылись кружки пения и танцев, художественных промыслов и шитья. Теперь процветала платная курсовая система: люди приходили сюда, чтобы овладеть нехитрым ремеслом. Но успехом пользовались и курсы, практическая целесообразность которых была под вопросом" — семинары по астрологии, занятия по экстрасенсорике и хиромантии. Глеб поднялся на последний этаж, где располагался психологический клуб.
И первым, кого он встретил в коридоре, был Владимир Амосов.
— Влад, а ты что тут делаешь? — с радостным изумлением воскликнул Глеб.
Владимир дружески потряс протянутую руку и охотно пояснил:
— Забыл, что я артист по образованию? Сейчас все играют. Кто разыгрывает судьбу, бегая по астрологам Кто верит в волшебную силу магии. Кто увлекается ролевыми играми. Вот этим людям я и помогаю.
— Не понял? Ты что, астрологом заделался или магистром-колдуном?
— Нет. Я теперь бизнесмен от психологии. Организовал клуб личностного роста. Вот думаю, как его назвать. Может, реанимирую название нашего театра с небольшой добавочкой. Как думаешь, «Одинокие журавли» пойдет?
— Почему «одинокие»?
— Понимаешь, Глеб, к нам в основном приходят люди, которые не вписываются в реальность, чувствуют себя одинокими. Однако народ развитый. Магами-экстрасенсами их не удивишь. Они сами хотят овладеть практиками влияния, чтобы изменить свою жизнь. Это важно — уметь привлекать удачу. Хочешь денег — получишь их. Нужно здоровье пожалуйста. Счастья — упейся.
— Слишком примитивная реклама!
— Вовсе нет. Духовные практики, тренинги кардинально меняют людей. А ты, кстати, здесь какими судьбами?
Глеб слегка смутился, отвел глаза в сторону. Он уже догадался, что клуб Амосова и есть то место, куда он шел.
— Я — тот самый, кто желает упиться счастьем, — сыронизировал Глеб.
Владимир заметил смущение младшего друга и постарался сгладить ситуацию:
— Да ты, Глебыч, не стесняйся. Сейчас многим приходится кризис преодолевать. Я сам, когда театр мой погорел, два месяца в тоске тонул. Точнее, водкой горе заливал. Хорошо, приятель вывел на психотерапевта. Тот провел со мной двадцать сеансов, а потом, когда я пришел в норму, надоумил клуб организовать. Ну ладно, меня дела ждут. На занятиях встретимся, пообщаемся.
Владимир скрылся в преподавательской, а Глеб, отдав секретарю справки, отправился домой. У него зародилась надежда, что занятия в клубе личностного роста изменят и его жизнь. Глеб понял, что это не обычные просветительские курсы, зато полученные знания могли оказаться полезнее любых профессиональных навыков.
2
Приходилось ли вам наблюдать, как рушится здание? Отпал кусок штукатурки, вывалился кирпич-другой, слетела с петель дверь. И вот уже зияющий пустотами окон фасад грозит обрушиться на землю. Дом Иветты разлетался на куски также стремительно: ушел муж, умерла мать, отдалились дети. Трех лет хватило для полного краха.
Первым из родительского гнезда выпорхнул Сергей. Жизнь оказалась для него лучшим воспитателем, чем родители. Ампутация пальца, следствие памятного ожога, притормозила его вечные скачки. В театре Амосова Сергей нашел себя, обозначился его профессиональный интерес. Обслуживая спектакли, юноша освоил акустическую аппаратуру, лихо модулировал, миксировал и проделывал другие хитрые штуки со звуком. Также, пользуясь студийными магнитофонами, записывал для себя и друзей популярные хиты. Со временем Сергей стал делать кассеты известных исполнителей на продажу. И поскольку лицензиями и соглашениями Сергей не обременялся, побочный заработок оказался выше основного. Когда «Журавли» канули в Лету, Амосов за бесценок продал аппаратуру оборотистому мальчишке — сыну бывшей одноклассницы. Так в восемнадцать лет Сергей стал бизнесменом и в этот же год женился. Избраннице, той самой Лене из больницы, едва минуло шестнадцать. Почти одновременно со свадьбой у молодых родился ребенок. Сергей перебрался к жене.
Вначале Иветта переживала из-за ранней женитьбы сына, но потом смирилась. Успокоила себя, что непоседе Сережке брак будет во благо, оградит от опасных приключений. Внук Сашенька превратил сорокалетнюю Иветту в молодую бабушку. Но воспитанием Сашеньки занимались юная мама и другая бабушка, а Сергей умело зарабатывал на жизнь. Ныне Сашенька уже начал разговаривать.
Аня, фактически не покинувшая дом, была от матери еще дальше, чем Сергей. Она демонстративно отстранилась от Иветты после отцовского ухода. Однажды бросила, что никогда ее не простит. Выяснилось, что Валентин, выгораживаясь, чернил Иветту Первую атаку за ее спиной он совершил в тот давний вечер на озере, когда сам был пойман с поличным. Он заявил Ане, будто ее садистка-мать пыталась его убить, чуть не задушила подушкой. Только спустя три года Аня решилась спросить у Иветты напрямик: «Это правда?» Объяснения застряли в горле Иветты. Аня оценила заминку матери как подтверждение правоты отца. Откровенного разговора так и не получилось.
Материально Аня уже не зависела от Иветты. Она училась на матмехе университета и делала деньги на своих знаниях. Выполняла чужие задания по математике, писала контрольные работы за нерадивых, составляла компьютерные программы. И это было для девушки гораздо проще нудного репетиторства, которым она подрабатывала в школе. Она не любила своих подопечных. И чувство легкой брезгливости к тупым ученикам припечаталось к ее привлекательному липу. Светлые, всегда безукоризненно чистые волосы не скрывали выпуклый умный лоб. Нос, резко очерченные губы — все имело правильную, завершенную форму. Даже очки ее не портили — Анна могла бы составить конкуренцию фотомодели с витрины элитного магазина оптики. Тонкая изящная оправа удивительно подходила к ее лицу, стекла увеличивали стальные, с легкой просинью глаза, взгляд которых был тверд и ясен. В одежде она была непритязательна: неизменные джинсы, облегающие кофточки и майки, подчеркивающие небольшие, по-спортивному упругие груди.
Каждый визит Валентина углублял трещину между Анной и Иветтой. Он никогда не упускал случая кинуть камешек в огород бывшей жены, чаще всего незаслуженный. В таких случаях говорят: настраивал против матери. Изредка он делал Ане эффектные подарки: золотую цепочку, магнитофон, фирменную спортивную сумку адидас. Иветта не разделяла дочерних восторгов, иногда даже позволяла себе заместить, что сапоги в данный момент были бы нужнее. Аня поджимала губы, гордо вскидывала голову и молча выслушивала резоны матери. Высокая, стройная — почти на голову выше Иветты, Аня выработала свой, особый стиль поведения. Но иногда и ее прорывало. Тогда она с обидой выкрикивала, что мать вытолкнула отца из семьи, вынудила найти другую женщину. И чем реже встречался с дочкой Валентин, тем явственнее над ним витал ореол страдальца. Отсутствующим родителям легче оставаться хорошими. Иветта не делилась с дочерью сложностями прежней семейной жизни, решив, что Аня вес равно не поймет ее.
Попытки Иветты завести с Аней нейтральный разговор об учебе или друзьях тоже наталкивались на стену. Аня дала понять матери, что та ни в чем не компетентна: ни в математике, ни в современных реалиях. А личную жизнь вообще отгородила высоким забором. Когда Иветта однажды спросила: «Анечка, ты встречаешься с каким-нибудь мальчиком?» — резко ответила, что у них на курсе три четверти — мальчики. И встречается она с ними ежедневно, на занятиях. Иветта отступилась: никому она не нужна. Свобода и абсолютное душевное одиночество вошли в ее жизнь рука об руку.
В один совсем не прекрасный день Аня привела в квартиру парня и заявила, что он будет жить с ней. Это оказался курсант школы милиции, один из тех, за кого Аня выполняла задания по математике. Иветта, хоть и удивленная выбором дочери, старалась быть с новым членом семьи поласковей. Но он держался так же отчужденно, как и Анна: то ли стеснялся непривычной обстановки, то ли был букой по натуре. На кухню курсант выходил редко, неформальную тещу разговорами не баловал. Однако содержимым ее кастрюль и холодильника не брезговал. В остальном хлопот Иветте не доставлял. Все Анины приказы выполнял беспрекословно: сам стирал белье и даже мыл пол в прихожей. Вечерами Аня запиралась с будущим милиционером в комнате, куда матери ходу не было. Только отдельные стуки, визги и выкрики порой доносились до ушей Иветты. И было неясно: бранятся милые или тешатся.
На работе Иветта тоже была одна. Одна в буквальном смысле слова. Фабрика разваливалась, но агония Не продолжалась. Половина цехов бездействовала. Лаборатория качества оказалась никому не нужной, заказов почти не было и заработка, соответственно, Тоже. Сотрудники увольнялись один задругам: кто по сокращению штатов, кто по собственному желанию. Единый организм постепенно распадался на десятки малых предприятий, объединенных лишь обшей территорией. Сама фабрика стала акционерным обществом, но, кроме вывески, ничего не изменилось. Иветта продолжала исправно ходить в обезлюдевшую лабораторию и проводить никому не нужные испытания кожи. Но се седовласый начальник Бузыкин не сидел на месте. Он где-то бегал, о чем-то договаривался. Его стараниями лаборатория превратилась в маленькую мастерскую по обновлению обуви. Иветта, единственная работница, не считая директора Бузыкина и бухгалтера, сидела в маленькой, без окон комнатке. Изредка заходил кто-то из соседей по зданию, просил поставить новые заклепки или укрепить дырочки для шнурков. Вначале Иветта ожидала перемен, но потом поняла, что мастерская эта — ширма какой-то другой организации. Видимо, ее создали для перекачивания неучтенных денег. Ничегонеделание тяготило Иветту. Она разгадывала кроссворды, читала детективы, но вскоре все ей наскучило. Бездумно смотря в стену, нашептывала какие-то стихотворные строки, приходящие в голову. Но какие стихи могут родиться в комнате без окна?
Первым из родительского гнезда выпорхнул Сергей. Жизнь оказалась для него лучшим воспитателем, чем родители. Ампутация пальца, следствие памятного ожога, притормозила его вечные скачки. В театре Амосова Сергей нашел себя, обозначился его профессиональный интерес. Обслуживая спектакли, юноша освоил акустическую аппаратуру, лихо модулировал, миксировал и проделывал другие хитрые штуки со звуком. Также, пользуясь студийными магнитофонами, записывал для себя и друзей популярные хиты. Со временем Сергей стал делать кассеты известных исполнителей на продажу. И поскольку лицензиями и соглашениями Сергей не обременялся, побочный заработок оказался выше основного. Когда «Журавли» канули в Лету, Амосов за бесценок продал аппаратуру оборотистому мальчишке — сыну бывшей одноклассницы. Так в восемнадцать лет Сергей стал бизнесменом и в этот же год женился. Избраннице, той самой Лене из больницы, едва минуло шестнадцать. Почти одновременно со свадьбой у молодых родился ребенок. Сергей перебрался к жене.
Вначале Иветта переживала из-за ранней женитьбы сына, но потом смирилась. Успокоила себя, что непоседе Сережке брак будет во благо, оградит от опасных приключений. Внук Сашенька превратил сорокалетнюю Иветту в молодую бабушку. Но воспитанием Сашеньки занимались юная мама и другая бабушка, а Сергей умело зарабатывал на жизнь. Ныне Сашенька уже начал разговаривать.
Аня, фактически не покинувшая дом, была от матери еще дальше, чем Сергей. Она демонстративно отстранилась от Иветты после отцовского ухода. Однажды бросила, что никогда ее не простит. Выяснилось, что Валентин, выгораживаясь, чернил Иветту Первую атаку за ее спиной он совершил в тот давний вечер на озере, когда сам был пойман с поличным. Он заявил Ане, будто ее садистка-мать пыталась его убить, чуть не задушила подушкой. Только спустя три года Аня решилась спросить у Иветты напрямик: «Это правда?» Объяснения застряли в горле Иветты. Аня оценила заминку матери как подтверждение правоты отца. Откровенного разговора так и не получилось.
Материально Аня уже не зависела от Иветты. Она училась на матмехе университета и делала деньги на своих знаниях. Выполняла чужие задания по математике, писала контрольные работы за нерадивых, составляла компьютерные программы. И это было для девушки гораздо проще нудного репетиторства, которым она подрабатывала в школе. Она не любила своих подопечных. И чувство легкой брезгливости к тупым ученикам припечаталось к ее привлекательному липу. Светлые, всегда безукоризненно чистые волосы не скрывали выпуклый умный лоб. Нос, резко очерченные губы — все имело правильную, завершенную форму. Даже очки ее не портили — Анна могла бы составить конкуренцию фотомодели с витрины элитного магазина оптики. Тонкая изящная оправа удивительно подходила к ее лицу, стекла увеличивали стальные, с легкой просинью глаза, взгляд которых был тверд и ясен. В одежде она была непритязательна: неизменные джинсы, облегающие кофточки и майки, подчеркивающие небольшие, по-спортивному упругие груди.
Каждый визит Валентина углублял трещину между Анной и Иветтой. Он никогда не упускал случая кинуть камешек в огород бывшей жены, чаще всего незаслуженный. В таких случаях говорят: настраивал против матери. Изредка он делал Ане эффектные подарки: золотую цепочку, магнитофон, фирменную спортивную сумку адидас. Иветта не разделяла дочерних восторгов, иногда даже позволяла себе заместить, что сапоги в данный момент были бы нужнее. Аня поджимала губы, гордо вскидывала голову и молча выслушивала резоны матери. Высокая, стройная — почти на голову выше Иветты, Аня выработала свой, особый стиль поведения. Но иногда и ее прорывало. Тогда она с обидой выкрикивала, что мать вытолкнула отца из семьи, вынудила найти другую женщину. И чем реже встречался с дочкой Валентин, тем явственнее над ним витал ореол страдальца. Отсутствующим родителям легче оставаться хорошими. Иветта не делилась с дочерью сложностями прежней семейной жизни, решив, что Аня вес равно не поймет ее.
Попытки Иветты завести с Аней нейтральный разговор об учебе или друзьях тоже наталкивались на стену. Аня дала понять матери, что та ни в чем не компетентна: ни в математике, ни в современных реалиях. А личную жизнь вообще отгородила высоким забором. Когда Иветта однажды спросила: «Анечка, ты встречаешься с каким-нибудь мальчиком?» — резко ответила, что у них на курсе три четверти — мальчики. И встречается она с ними ежедневно, на занятиях. Иветта отступилась: никому она не нужна. Свобода и абсолютное душевное одиночество вошли в ее жизнь рука об руку.
В один совсем не прекрасный день Аня привела в квартиру парня и заявила, что он будет жить с ней. Это оказался курсант школы милиции, один из тех, за кого Аня выполняла задания по математике. Иветта, хоть и удивленная выбором дочери, старалась быть с новым членом семьи поласковей. Но он держался так же отчужденно, как и Анна: то ли стеснялся непривычной обстановки, то ли был букой по натуре. На кухню курсант выходил редко, неформальную тещу разговорами не баловал. Однако содержимым ее кастрюль и холодильника не брезговал. В остальном хлопот Иветте не доставлял. Все Анины приказы выполнял беспрекословно: сам стирал белье и даже мыл пол в прихожей. Вечерами Аня запиралась с будущим милиционером в комнате, куда матери ходу не было. Только отдельные стуки, визги и выкрики порой доносились до ушей Иветты. И было неясно: бранятся милые или тешатся.
На работе Иветта тоже была одна. Одна в буквальном смысле слова. Фабрика разваливалась, но агония Не продолжалась. Половина цехов бездействовала. Лаборатория качества оказалась никому не нужной, заказов почти не было и заработка, соответственно, Тоже. Сотрудники увольнялись один задругам: кто по сокращению штатов, кто по собственному желанию. Единый организм постепенно распадался на десятки малых предприятий, объединенных лишь обшей территорией. Сама фабрика стала акционерным обществом, но, кроме вывески, ничего не изменилось. Иветта продолжала исправно ходить в обезлюдевшую лабораторию и проводить никому не нужные испытания кожи. Но се седовласый начальник Бузыкин не сидел на месте. Он где-то бегал, о чем-то договаривался. Его стараниями лаборатория превратилась в маленькую мастерскую по обновлению обуви. Иветта, единственная работница, не считая директора Бузыкина и бухгалтера, сидела в маленькой, без окон комнатке. Изредка заходил кто-то из соседей по зданию, просил поставить новые заклепки или укрепить дырочки для шнурков. Вначале Иветта ожидала перемен, но потом поняла, что мастерская эта — ширма какой-то другой организации. Видимо, ее создали для перекачивания неучтенных денег. Ничегонеделание тяготило Иветту. Она разгадывала кроссворды, читала детективы, но вскоре все ей наскучило. Бездумно смотря в стену, нашептывала какие-то стихотворные строки, приходящие в голову. Но какие стихи могут родиться в комнате без окна?