- Не верю.
- А я тебе когда-нибудь врал?
- Такого за тобой не замечено.
- Ну, то-то. Грустно, Филатыч, и тяжело, а ничего не поделаешь. Механизм поломался.
- Да, как же это, Сергей Иванович? Не утрясается у меня в голове. Служили-служили вместе - и вот...
- Всегда всему приходит конец. Ты-то еще послужишь - крепок, здоров! За тебя я спокоен. И потом - ведь не помираю же я, всегда буду под боком. Да, кстати.
Сынишка служить придет - заканчивает училище. Думаю, не подведет ни меня, ни тебя.
Бывает, что дни пролетают - не успеешь и оглянуться.
А случаются дни длиной в целый год. Такими длинными были два последних дня перед госпиталем.
Сергей Иванович обходил один за другим катера - это не было официальным прощанием, и перед ним не выстраивались команды в прощальном строю. Никакого решения об его отставке не вынесено, он просто уходит на лечение в госпиталь. Но мысленно он прощался с каждым из выращенных им командиров. Каждому из них он отдал частичку души своей, передал знания и опыт старого моряка. И эти славные Вешкин, Аристов, Строганов, комдив Забегалов. (Сергей Иванович не сомневался, что Забегалов станет когда-нибудь командовать соединением, этот человек, получивший с ранних лет флотскую, нахимовскую закалку, прошедший хорошую школу на флоте.)
Всех их, прямодушных и честных, он любит, как родных сыновей.
Он смотрел на матросов, интеллигентных юношей в флотской форме, и он знал, какой сложной техникой каждый из них заведует, знал, какой трогательной и крепкой любовью они любят флот и службу морскую. Конечно, кое-кто из них останется на сверхсрочную и будет проситься в училище. Теперь не он, а Филатыч увидит их офицерами.
Сергей Иванович заходил в кубрики и в кают-компании, побывал в боевых рубках, на мостиках и в моторных отсеках, никого не удивляя своим приходом. К его посещениям привыкли и никогда не считали их внезапной инспекцией.
К концу дня он устал, но не вызвал машину. Он остановился у катера, стоявшего на скале в сумерках, катера Гущина. На нем и он, Сергей Тучков, воевал когда-то и плавал... Теперь и он, как этот катер, остается навечно на берегу.
И вдруг, уже подходя к проходной, он вспомнил, что сегодня в клубе самодеятельный концерт. Ему захотелось побыть с молодежью. Клуб был полон, и занавес таинственно колыхался. Сергею Ивановичу подумалось, что он так и не отвоевал новый клуб, не построил его, а этот тесен.
Вечер уже начался. Пожилой мичман читал рассказ Соболева "Держись, старшина!". Девушка (ну конечно же, это Люся Антропова, когда-то рыдавшая у него в кабинете: "Да прикажите вы ему, черту проклятому, от меня не шарахаться!"), стройная и хорошенькая, лихо танцевала матросский танец. Вышел матрос-скрипач. Жена старшего лейтенанта Дементьева, Вероника, пела алябьевского "Соловья". Играл на гитаре Строганов, на пианино Вешкин. Выступали баянисты, танцоры, фокусники и акробаты. Вышел на сцену рослый красавец старшина Пересветов, он исполнил арию Риголетто, а потом запел песню, кем-то сочиненную во время войны:
За наших адмиралов,
За флагманов бывалых,
Ведущих нас сквозь штормы и туман...
За тех, кто с морем дружит,
Ему всю жизнь кто служит,
За флагманов, поднимем мы стакан...
Певец был щедро награжден аплодисментами, но, аплодируя, все повернули лица к Сергею Ивановичу, выражая ему свое уважение и любовь.
"Морскую застольную" певцу пришлось повторить.
Дома Сергей Иванович застал сына.
- Ну как, герой? - расцеловал он его.
- Сдаю последние экзамены, выхожу из училища и поступаю в распоряжение контр-адмирала Тучкова.
- В море? Боюсь, что...
- И если адмирал разрешит, то женюсь, - не дал договорить ему Сева, на Аннушке.
И сказал он "на Аннушке" с такой радостью и с таким блеском в глазах, что Сергей Иванович понял: да, уж видно, Севе без Аннушки не прожить.
- Люблю! - словно читая мысли отца, сказал Сева.
И лицо его все засветилось. - Люблю, наверное, не меньше, чем ты любишь маму. Да ее и нельзя не любить. Ты же знаешь Аннушку! Она хорошая, добрая, верная боевая подруга. Разрешаешь, отец?
- Разрешаю, сынок.
- Так не выпить ли нам по этому случаю шампанского?
- А что ж? Можно и выпить. ("Там ведь пить не дадут, - подумал он, будут пичкать микстурами".)
Сева позвал мать, и они выпили втроем за счастье молодых. И Сева допил бутылку до дна, хотя и без вина он был пьян от счастья и радости. Он знал, что, окончив с отличием училище, он имеет право на выбор и выберет ракетные катера!
И когда Ольга тихо спросила:
- Ну, как дела? - Сергей Иванович отмахнулся: "Потом, потом, Оленька", не желая омрачать счастливое настроение сына. И ему показалось, что от бокала шампанского ему стало лучше и дышалось легко...
- Ты знаешь, Оленька, - сказал Сергей Иванович, уже лежа в постели, - я не принадлежу к категории тех кинематографических бодрячков, которые, какая бы к ним беда ни пришла, встречают ее с железобетонным спокойствием и с наигранным оптимизмом: "Ать, два, взяли!
Переживем!" Отставка для меня - величайшее горе. Яне представляю еще, как я привыкну к жизни без кораблей, без моря, без своих молодых сыновей. Мемуары писать я не стану. Я не знаю, что буду делать. Во всяком случае, не присоединюсь к тем, кто просиживает штаны на бульваре или за преферансным столом.
- Это я знаю, Сережа...
- Ты всю жизнь меня понимаешь... В голову нынче всякое лезет. Сколько я проживу: полгода, год, полтора?
- Я думаю, проживешь очень долго.
- Утешаешь?
- Нет. Просто ты не имеешь права... уйти от меня.
И от сына. Разве тебе не хочется увидеть его командиром?
На другое утро Сергей Иванович пошел в горком и в горисполком. Он узнал, что решение по его ходатайству вынесено. Да, из восьми незаконно построенных подхалимом Лазурченко особняков три предоставлены офицерам.
В каждом из них может поселиться по пяти-шести семей.
Взволнованный, радостный, адмирал пришел в штаб, достал из стола список семейных, главным образом тех, кто успел уже обзавестись малышами. И один за другим в кабинет входили лейтенанты и старшие лейтенанты. Лица их озарялись радостью, когда они узнавали о новоселье. В этот длинный, почти бесконечный день Сергей Иванович видел семнадцать счастливейших лиц. Разве не стоило ради этого обивать пороги чужих кабинетов, воевать с бюрократами, убеждать чиновников, встречать сочувствие и помощь со стороны людей настоящих, коммунистов, свою партийность носящих не только в кармане, но и в сердце?
За обедом Валерий Тихонович тоже порадовал: из Политуправления сообщили, что кредиты на постройку нового клуба отпущены, прислан уже проект. За новый клуб они воевали вместе.
Длинный день продолжался. Сергей Иванович прошел по казармам, где при его появлении вытягивались и подавали команду "Смирно!" дневальные, зашел в мастерские, в матросскую чайную, готовившуюся к приему вечерних гостей, в клуб, где сегодня назначен был вечер встречи с прозаиками и поэтами литературного объединения флота.
Он прошел в штаб, где его ждали комдив Забегалов и замполит Забегалова Кругликов. С ними занимался недолго. О чем разговор был? О людях. О людях, которых они воспитали, и о людях, которых должны воспитывать.
Сергей Иванович остался один, когда наступил уже вечер.
Он было собрался домой (уже дважды звонила Оленька, говорила, что придут Васо с Иришей и Маша с Филатычем), но на время отпустившая его боль вновь заставила сесть. Он внушал себе: "Сейчас все пройдет". Накапал капель в стакан, долил водой и выпил - пойло пахло ментолом. Время шло, и за окнами небо стало оранжевым, розовым, красным, а боль все не уходила.
И тогда он отчетливо понял, что это - конец.
Конец его служения флоту и морю, конец его службы на этих стремительных кораблях. Правда, у него есть наследники, которых он воспитал, молодые, отважные, и он может доверить им корабли и людей. В конце концов все закономерно. Служить вечно, как вечно жить, никому не положено. Давно ушли с флота люди, перед которыми он преклонялся, с которых делал свою флотскую жизнь.
С ними тяжело было расставаться. И им было нелегко терять флот. Но люди, как и механизмы, изнашиваются.
На смену устаревшему приходит новое. Новые корабли, новые, в расцвете лет, люди. Незаменимого нет. Пришла пора уйти и ему.
- Что ж! Прощай, флот!
Он взглянул в окно, за которым в расплавленном золоте бухточки темнели у пирсов его корабли. На них шла обычная предвечерняя жизнь - моряки готовились к ужину, к отдыху.
Закат угас. На кораблях зацвели огни. Кабинет окутал вечерний сумрак. С моря пополз тяжелый черный туман и заволок огни кораблей.
Не зажигая света, Сергей Иванович вышел в темный пустой коридор и прикрыл за собой высокую белую дверь, почему-то вдруг ставшую очень тяжелой.
Перед Василием Филатычем Филатовым стоял молодой лейтенант в еще не обмявшемся новеньком кителе, такой весь радостный, такой весь сияющий, на него было любо смотреть.
Всеволода Тучкова Василий Филатыч знал краснощеким младенцем. Знал его школьником Севкой, курсантом. На глазах его рос этот славный наследник, перенявший характер отца. Василий Филатыч был наслышан о том, что юный Тучков правдив, нетерпим ко лжи, подхалимству. Он свято чтит законы морского товарищества.
- Ну, что ж? Очень рад, Сева, что ты выходишь на флот, начинаешь большую жизнь - дальнее плавание. Будь черноморцем, герой. Это гордое звание. Уверен, что ты его не уронишь.
Филатов обернулся к окну, показал на катера, в белом веере пены выходившие в море, и сказал:
- Ты счастливец. Мы не с них начинали.
И спросил просто и в то же время торжественно:
- Товарищ лейтенант, знаете, в какое соединение вы пришли?
Сын Сергея Ивановича Тучкова ответил звонко и радостно:
- Так точно. Знаю. Горжусь!
1962 - 1964
Черноморский флот - Балтика
- А я тебе когда-нибудь врал?
- Такого за тобой не замечено.
- Ну, то-то. Грустно, Филатыч, и тяжело, а ничего не поделаешь. Механизм поломался.
- Да, как же это, Сергей Иванович? Не утрясается у меня в голове. Служили-служили вместе - и вот...
- Всегда всему приходит конец. Ты-то еще послужишь - крепок, здоров! За тебя я спокоен. И потом - ведь не помираю же я, всегда буду под боком. Да, кстати.
Сынишка служить придет - заканчивает училище. Думаю, не подведет ни меня, ни тебя.
Бывает, что дни пролетают - не успеешь и оглянуться.
А случаются дни длиной в целый год. Такими длинными были два последних дня перед госпиталем.
Сергей Иванович обходил один за другим катера - это не было официальным прощанием, и перед ним не выстраивались команды в прощальном строю. Никакого решения об его отставке не вынесено, он просто уходит на лечение в госпиталь. Но мысленно он прощался с каждым из выращенных им командиров. Каждому из них он отдал частичку души своей, передал знания и опыт старого моряка. И эти славные Вешкин, Аристов, Строганов, комдив Забегалов. (Сергей Иванович не сомневался, что Забегалов станет когда-нибудь командовать соединением, этот человек, получивший с ранних лет флотскую, нахимовскую закалку, прошедший хорошую школу на флоте.)
Всех их, прямодушных и честных, он любит, как родных сыновей.
Он смотрел на матросов, интеллигентных юношей в флотской форме, и он знал, какой сложной техникой каждый из них заведует, знал, какой трогательной и крепкой любовью они любят флот и службу морскую. Конечно, кое-кто из них останется на сверхсрочную и будет проситься в училище. Теперь не он, а Филатыч увидит их офицерами.
Сергей Иванович заходил в кубрики и в кают-компании, побывал в боевых рубках, на мостиках и в моторных отсеках, никого не удивляя своим приходом. К его посещениям привыкли и никогда не считали их внезапной инспекцией.
К концу дня он устал, но не вызвал машину. Он остановился у катера, стоявшего на скале в сумерках, катера Гущина. На нем и он, Сергей Тучков, воевал когда-то и плавал... Теперь и он, как этот катер, остается навечно на берегу.
И вдруг, уже подходя к проходной, он вспомнил, что сегодня в клубе самодеятельный концерт. Ему захотелось побыть с молодежью. Клуб был полон, и занавес таинственно колыхался. Сергею Ивановичу подумалось, что он так и не отвоевал новый клуб, не построил его, а этот тесен.
Вечер уже начался. Пожилой мичман читал рассказ Соболева "Держись, старшина!". Девушка (ну конечно же, это Люся Антропова, когда-то рыдавшая у него в кабинете: "Да прикажите вы ему, черту проклятому, от меня не шарахаться!"), стройная и хорошенькая, лихо танцевала матросский танец. Вышел матрос-скрипач. Жена старшего лейтенанта Дементьева, Вероника, пела алябьевского "Соловья". Играл на гитаре Строганов, на пианино Вешкин. Выступали баянисты, танцоры, фокусники и акробаты. Вышел на сцену рослый красавец старшина Пересветов, он исполнил арию Риголетто, а потом запел песню, кем-то сочиненную во время войны:
За наших адмиралов,
За флагманов бывалых,
Ведущих нас сквозь штормы и туман...
За тех, кто с морем дружит,
Ему всю жизнь кто служит,
За флагманов, поднимем мы стакан...
Певец был щедро награжден аплодисментами, но, аплодируя, все повернули лица к Сергею Ивановичу, выражая ему свое уважение и любовь.
"Морскую застольную" певцу пришлось повторить.
Дома Сергей Иванович застал сына.
- Ну как, герой? - расцеловал он его.
- Сдаю последние экзамены, выхожу из училища и поступаю в распоряжение контр-адмирала Тучкова.
- В море? Боюсь, что...
- И если адмирал разрешит, то женюсь, - не дал договорить ему Сева, на Аннушке.
И сказал он "на Аннушке" с такой радостью и с таким блеском в глазах, что Сергей Иванович понял: да, уж видно, Севе без Аннушки не прожить.
- Люблю! - словно читая мысли отца, сказал Сева.
И лицо его все засветилось. - Люблю, наверное, не меньше, чем ты любишь маму. Да ее и нельзя не любить. Ты же знаешь Аннушку! Она хорошая, добрая, верная боевая подруга. Разрешаешь, отец?
- Разрешаю, сынок.
- Так не выпить ли нам по этому случаю шампанского?
- А что ж? Можно и выпить. ("Там ведь пить не дадут, - подумал он, будут пичкать микстурами".)
Сева позвал мать, и они выпили втроем за счастье молодых. И Сева допил бутылку до дна, хотя и без вина он был пьян от счастья и радости. Он знал, что, окончив с отличием училище, он имеет право на выбор и выберет ракетные катера!
И когда Ольга тихо спросила:
- Ну, как дела? - Сергей Иванович отмахнулся: "Потом, потом, Оленька", не желая омрачать счастливое настроение сына. И ему показалось, что от бокала шампанского ему стало лучше и дышалось легко...
- Ты знаешь, Оленька, - сказал Сергей Иванович, уже лежа в постели, - я не принадлежу к категории тех кинематографических бодрячков, которые, какая бы к ним беда ни пришла, встречают ее с железобетонным спокойствием и с наигранным оптимизмом: "Ать, два, взяли!
Переживем!" Отставка для меня - величайшее горе. Яне представляю еще, как я привыкну к жизни без кораблей, без моря, без своих молодых сыновей. Мемуары писать я не стану. Я не знаю, что буду делать. Во всяком случае, не присоединюсь к тем, кто просиживает штаны на бульваре или за преферансным столом.
- Это я знаю, Сережа...
- Ты всю жизнь меня понимаешь... В голову нынче всякое лезет. Сколько я проживу: полгода, год, полтора?
- Я думаю, проживешь очень долго.
- Утешаешь?
- Нет. Просто ты не имеешь права... уйти от меня.
И от сына. Разве тебе не хочется увидеть его командиром?
На другое утро Сергей Иванович пошел в горком и в горисполком. Он узнал, что решение по его ходатайству вынесено. Да, из восьми незаконно построенных подхалимом Лазурченко особняков три предоставлены офицерам.
В каждом из них может поселиться по пяти-шести семей.
Взволнованный, радостный, адмирал пришел в штаб, достал из стола список семейных, главным образом тех, кто успел уже обзавестись малышами. И один за другим в кабинет входили лейтенанты и старшие лейтенанты. Лица их озарялись радостью, когда они узнавали о новоселье. В этот длинный, почти бесконечный день Сергей Иванович видел семнадцать счастливейших лиц. Разве не стоило ради этого обивать пороги чужих кабинетов, воевать с бюрократами, убеждать чиновников, встречать сочувствие и помощь со стороны людей настоящих, коммунистов, свою партийность носящих не только в кармане, но и в сердце?
За обедом Валерий Тихонович тоже порадовал: из Политуправления сообщили, что кредиты на постройку нового клуба отпущены, прислан уже проект. За новый клуб они воевали вместе.
Длинный день продолжался. Сергей Иванович прошел по казармам, где при его появлении вытягивались и подавали команду "Смирно!" дневальные, зашел в мастерские, в матросскую чайную, готовившуюся к приему вечерних гостей, в клуб, где сегодня назначен был вечер встречи с прозаиками и поэтами литературного объединения флота.
Он прошел в штаб, где его ждали комдив Забегалов и замполит Забегалова Кругликов. С ними занимался недолго. О чем разговор был? О людях. О людях, которых они воспитали, и о людях, которых должны воспитывать.
Сергей Иванович остался один, когда наступил уже вечер.
Он было собрался домой (уже дважды звонила Оленька, говорила, что придут Васо с Иришей и Маша с Филатычем), но на время отпустившая его боль вновь заставила сесть. Он внушал себе: "Сейчас все пройдет". Накапал капель в стакан, долил водой и выпил - пойло пахло ментолом. Время шло, и за окнами небо стало оранжевым, розовым, красным, а боль все не уходила.
И тогда он отчетливо понял, что это - конец.
Конец его служения флоту и морю, конец его службы на этих стремительных кораблях. Правда, у него есть наследники, которых он воспитал, молодые, отважные, и он может доверить им корабли и людей. В конце концов все закономерно. Служить вечно, как вечно жить, никому не положено. Давно ушли с флота люди, перед которыми он преклонялся, с которых делал свою флотскую жизнь.
С ними тяжело было расставаться. И им было нелегко терять флот. Но люди, как и механизмы, изнашиваются.
На смену устаревшему приходит новое. Новые корабли, новые, в расцвете лет, люди. Незаменимого нет. Пришла пора уйти и ему.
- Что ж! Прощай, флот!
Он взглянул в окно, за которым в расплавленном золоте бухточки темнели у пирсов его корабли. На них шла обычная предвечерняя жизнь - моряки готовились к ужину, к отдыху.
Закат угас. На кораблях зацвели огни. Кабинет окутал вечерний сумрак. С моря пополз тяжелый черный туман и заволок огни кораблей.
Не зажигая света, Сергей Иванович вышел в темный пустой коридор и прикрыл за собой высокую белую дверь, почему-то вдруг ставшую очень тяжелой.
Перед Василием Филатычем Филатовым стоял молодой лейтенант в еще не обмявшемся новеньком кителе, такой весь радостный, такой весь сияющий, на него было любо смотреть.
Всеволода Тучкова Василий Филатыч знал краснощеким младенцем. Знал его школьником Севкой, курсантом. На глазах его рос этот славный наследник, перенявший характер отца. Василий Филатыч был наслышан о том, что юный Тучков правдив, нетерпим ко лжи, подхалимству. Он свято чтит законы морского товарищества.
- Ну, что ж? Очень рад, Сева, что ты выходишь на флот, начинаешь большую жизнь - дальнее плавание. Будь черноморцем, герой. Это гордое звание. Уверен, что ты его не уронишь.
Филатов обернулся к окну, показал на катера, в белом веере пены выходившие в море, и сказал:
- Ты счастливец. Мы не с них начинали.
И спросил просто и в то же время торжественно:
- Товарищ лейтенант, знаете, в какое соединение вы пришли?
Сын Сергея Ивановича Тучкова ответил звонко и радостно:
- Так точно. Знаю. Горжусь!
1962 - 1964
Черноморский флот - Балтика