Вулф Джин. Воин тумана (Воин - 1)

   - Ты опалил волосы, Латро, - услышал я женский голос. - Я чувствую запах.
   Сквозь языки огня я увидел сидевшую на возвышении юную красавицу. Она находилась на противоположном от меня конце странной комнаты с низким потолком. Ах, как она была прелестна в своем венке из листьев и цветов! Ее хитон тоже был из переплетенных цветов и листьев. Однако несмотря на молодость и красоту, на яркие краски и дивные ароматы цветущих растений, таилось в ней нечто ужасное. Спустившись, я осторожно обошел священный очаг, низко поклонился красавице и спросил, не она ли и есть Великая Мать.
   - Нет, - ответила она. - Я ее дочь. Но, раз ты не являешься другом моей матери, лучше называй меня Девой (*96).
   С этими словами богиня встала и подошла ко мне. Она казалась хрупкой и стройной и была значительно выше меня ростом.
   - Мать моя не может поспеть повсюду, хоть и появляется одновременно во множестве мест. А поскольку ты забрел в мое царство, я предложила ей поговорить с тобою вместо нее. - Она провела рукой по моим волосам, смахивая обгорелые концы. - Моя мать все равно не желает больше тебя видеть. Может быть, ты предпочтешь иметь дело со мной, а?
   - Но я должен встретиться именно с нею! - воскликнул я. Благодаря своим записям, я помнил слова Светлого бога, говорившего устами оракула, и рассказал об этом Деве.
   - Ты ошибаешься, - возразила она. - Убийца волков (*97) сказал лишь, чтобы ты отправился в святилище моей матери, но тебе вовсе не обязательно говорить с нею. Что же до той сивиллы, то ее слова - как всегда, довольно бессвязная мешанина из того, что на самом деле сказал Убийца волков, причем изложенная в форме дурных виршей. Вот очаг, о котором она упоминала. И ты стоишь "в доме подземном", хотя это помещение отнюдь не всегда связано с Нижним миром. Ты желал поговорить с моей матерью, однако же пред тобой предстала я, а ведь я куда прекраснее да и могущественнее, чем она.
   - Раз так, богиня, могу ли я молить тебя об исцелении и о возвращении на родину, к друзьям?
   Она улыбнулась.
   - Ты хочешь все помнить подобно остальным людям? Но в таком случае, ты никогда не сможешь забыть меня.
   - Я и не желаю этого! - воскликнул я, однако сразу же понял, что говорю неправду.
   - А многие хотели бы, - промолвила она. - Или, по крайней мере, им так кажется. Знаешь ли ты, кто я?
   Я покачал головой.
   - Ты встречался с моим мужем, однако даже он пропал в том тумане, что окутал твою память. Я правлю Царством мертвых.
   - Тем более я не вправе забывать тебя. Ах, если бы только люди знали, как ты прекрасна! Они бы так тебя не боялись.
   - Они знают, - сказала Дева и сорвала со своего хитона цветок люпина. Вот тебе волчий цветок (*98), ведь ты носишь волчий зуб (*99). А знаешь, где этот цветок был рожден?
   Я догадался и сказал:
   - Под землею.
   Кора кивнула.
   - Если бы не исчезли десять тысяч других, этого цветка никогда бы не было. Ведь мертвые - деревья и травы, звери и люди - посылают вам все, что есть на земле живого: и людей, и животных, и деревья, и злаки.
   - Богиня, ты сказала, что я забрел в твое царство. Я этого не помню, но освежи мою память, и я сделаю все, что хочешь, чтобы исправить свою оплошность, если я ее совершил.
   - А как ты искупишь оскорбление, которое нанес моей матери?
   - И этого я тоже не помню, - признался я. - Но сожалею о содеянном от всего сердца.
   - Ах вот как? Значит, ты уже не такой упрямый, каким был когда-то? Если б это касалось меня, а не матери, я бы, пожалуй, и простила тебя сейчас. Но это не мое дело. - Кора улыбнулась бесконечно доброй улыбкой женщины, которая ни за что не сделает того, о чем вы ее просите, однако прямо вам не откажет. - Я непременно передам ей твои извинения и, может быть, даже заступлюсь за тебя перед нею.
   Боюсь, она успела заметить, как в глазах моих вспыхнул гнев, прежде чем я успел отвести взгляд, ибо отступила на шаг, но не отвернулась.
   - Не надо просить! - Рука моя сама невольно потянулась к мечу, и тут я понял, почему боги запрещают входить в храмы при оружии.
   - Ты мне угрожаешь? Разве тебе не известно, что простой смертный не может причинить зла богине?
   - Нет, этого я не знаю. Как не знаю и того, что я простой смертный. Возможно, это действительно так. А может быть, и нет.
   - Тебя и твой меч благословил Посейдон, но теперь я куда могущественней его, да и меча сейчас при тебе нет.
   - Ты права, - согласился я. - Сейчас при мне лишь мои руки. Что ж, придется надеяться только на них.
   - Так ты намерен драться с той, кому должен поклоняться как богине и прекрасной женщине?
   - Если в том не будет нужды, я и слова не скажу против тебя, богиня. О Дева, я не хочу причинять зла ни тебе, ни твоей матери! И пришел я сюда в надежде... - в горле у меня точно сухая корка застряла.
   - Стать таким как все? Узнать, где твой дом и друзья?
   - Да!
   - Однако, угрожая мне, ты добьешься лишь смерти. И тогда действительно станешь моим, как и многие другие; царство мое станет для тебя родным домом, а мои рабы - твоими друзьями.
   - Лучше это, чем жить так!
   И тут комната наполнилась столь сильным могильным запахом, что он забил даже аромат кедровых поленьев в священном очаге. Смерть поднялась из-под пола и встала рядом с Корой; пальцы скелета сжимали край черного плаща.
   - Мне нужно только сказать: "Он твой", - и жизнь для тебя кончена, промолвила богиня.
   - Что ж, я готов встретиться со Смертью лицом к лицу, если это необходимо.
   Улыбка Коры потеплела.
   - Когда ты умрешь по-настоящему, на твоем надгробии напишут: "Здесь покоится тот, кто осмелился спорить с богами". Я непременно об этом позабочусь! А пока я не хотела бы забирать в свое царство столь юного героя.
   Смерть тут же исчезла - бесшумно, как и появилась.
   - Ты просил меня о трех милостях; я подарю тебе одну, и ты сам должен ее выбрать. Хочешь ли ты исцелиться? Или же хочешь вернуться к своим друзьям? Или же ты предпочтешь снова увидеть родной дом, хотя так его и не вспомнишь? Предупреждаю, мать моя непременно захочет как-то повлиять на твою судьбу, что бы ты ни выбрал; а я никаких уступок тебе больше не сделаю. Если же ты снова вздумаешь грозить мне, то отправишься прямо в страну Тех, Кто Более Не Жив (*100).
   Я глянул в ее прекрасные, нечеловеческие глаза и не смог решить, что же выбрать.
   - Хочешь освежиться? - спросила она. - Выпей моего вина, а уж потом решай. Хотя если выпьешь слишком много, должен будешь навсегда остаться со мною.
   Я был рад любому предлогу, лишь бы как-то отложить принятие решения, и сказал:
   - Но тогда, о Дева, я уже не смогу увидеть ни своих друзей, ни родного города?
   - Ничего, все это в скором времени тоже будет принадлежать мне. А ты, я погляжу, не только молод и хорош собой, но и весьма храбр! Что ж, раздели со мною ложе, пусть родится еще один великий герой. А вино найдешь вон в том колумбарии.
   Она показала мне нишу в стене, где стоял запыленный кувшин и чаша, в которой пауки давно уже сплели свои сети. Волосы у меня от ужаса встали дыбом.
   - Что это за место? - спросил я ее.
   - Разве ты не знаешь? Как быстро они все забывают там, наверху! Вся раса людская должна бы просить даровать им память, не ты один. Ты находишься в мегароне (*101) царя Келея. Смотри, вот на стене перед тобой изображен приехавший в гости к Келею Минос, еще более могущественный правитель Крита. Теперь-то Келей стал подданным нашего подземного государства, а Минос у нас - один из главных судей; никто не может лучше него прояснить истину, замутненную во время ссоры. У тебя за спиной горит священный огонь, в котором моя мать хотела закалить и очистить сына Келея. Когда же этот огонь погаснет, во владение этой страной вступим мы с мужем.
   Я лишь беспомощно озирался вокруг.
   - Эта комната ждала тебя с сотворения мира, но я ждать не собираюсь. Ну, выбрал ты? Или предпочитаешь умереть?
   - Сейчас выберу, - заторопился я. - Если я попрошу вернуть мне память, то конечно же узнаю, кто я такой. Однако же могу при этом оказаться очень далеко от родного дома и друзей. К тому же я заметил, что те, у кого хорошая память, обычно менее счастливы, чем остальные, - чем я, например. Если же я выберу родной город, но без друзей и воспоминаний, то он будет для меня не менее чужд, чем Элевсин. Так что выберу-ка я вот что: воссоедини меня с моими друзьями, и пусть они, если они действительно мне друзья, расскажут о моем прошлом и о том, где моя родина. Мудрый ли выбор я сделал?
   - Я бы предпочла, чтобы ты выбрал мое общество. Однако выбор сделан; как известно, одна лишняя капля вполне может вызвать наводнение, которое нас и погубит. Желание твое будет исполнено - как только это станет возможным. Но не кричи и не зови меня на помощь, когда течение подхватит тебя!
   Она повернулась, словно намереваясь уйти, и я увидел, что на спине у нее сплошная гниль, в которой кишат черви и отвратительные личинки. У меня перехватило дыхание, однако я сумел промолвить:
   - Ты что ж, надеешься запугать меня, Дева? Каждый человек, когда-либо шедший за плугом, знает, что в земле водится именно то, что ты мне показала, однако мы всегда благословляли мать-землю и поклонялись ей.
   И снова она обернулась ко мне с улыбкой.
   - Берегись моей сводной сестры Авге, или Охотницы, которая украла у моей матери весь юг (*102). Да храни мой цветок - он тебе еще очень пригодится... - Не договорив, Кора начала как бы таять и исчезла.
   И тут же в комнате стало темно, несмотря на горевший огонь. Я почувствовал, как сотни демонов, замерших было в ее присутствии, вновь обрели силы. Возле Миноса на фреске появился обнаженный человек, в одной руке державший бычью голову, а другую положивший Миносу на плечо. Отблески огня играли на его мускулистом торсе, и казалось, что он живой и движется. И правда, еще мгновение, и он затопал ногами, точно вол в стойле.
   С цветком люпина в руке я быстро взбежал по лестнице и быстро опустил плиту. Потом чуть было не бросил люпин в огонь, но его синие лепестки так сверкнули, что я понял: это всего лишь дикий цветок, причем только что распустившийся и еще влажный от росы. Тогда я снял с головы венок, в котором было множество таких же люпинов, которые, впрочем, печально поникли, и бросил венок в огонь, а подаренный мне Корой цветок бережно вложил между последними листами своей книги и скатал ее.
   Мне казалось, что если молишься этой богине, нельзя беспечно уничтожать то, что она тебе подарила.
   Теперь я, пожалуй, описал уже все, что помню из событий этого дня и ночи. Уже и память о том утре, когда мы пришли в храм и впервые встретились с Полигомом, увяла, подобно моему венку. Я заглянул в записи, чтобы проверить, нет ли там упоминаний о гостинице, где мы остановились с Пиндаром, Гилаейрой и Ио, но ничего не нашел. Я и названия этой гостиницы не помню, как не помню и того, где она расположена, не то прямо сейчас отправился бы туда и рассказал Пиндару о встрече с Девой. Впрочем, ночью двери все равно будут заперты, даже если мне и удалось бы эту гостиницу разыскать.
   Я старался писать помельче, как всегда, чтобы сэкономить место, и теперь глаза мои болят, прямо-таки горят огнем, когда я пытаюсь при свете священного очага разобрать бледные строчки, которыми книга уже заполнена почти наполовину. Ладно, сегодня писать больше не буду.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   20. У МЕНЯ В КОМНАТЕ
   Вернувшись в дом Каллеос, я решил продолжить записи, перечитав последнюю, хоть и не был уверен, правда ли все это. Не помнил я и того, как давно в последний раз брал в руки стиль. Свиток я обнаружил лишь сегодня утром, доставая чистый хитон, и подумал, что, если мне понадобится что-то написать, я непременно им воспользуюсь и сперва конечно же напишу, кто я такой. Судя по тому, что я успел прочитать, в этой книге говорится лишь о том, кем я был раньше.
   Я Латро, и Каллеос называет меня своим рабом. Здесь есть и еще одна рабыня, совсем ребенок, и она слишком мала для тяжелой работы. Есть в доме также два повара, одного зовут Лал, имени второго я не помню. Но они не рабы, ибо сегодня вечером Каллеос заплатила им, и они отправились по домам. Здесь живет еще много женщин, но они также не рабыни и, по-моему, вообще не работают, только привечают мужчин - ложатся с ними в постель, вместе с ними едят и пьют. До прихода гостей кое-кто из женщин пытался приставать ко мне со всякими шутками, и мне было ясно, что я им нравлюсь и ничего дурного они в виду не имеют. С ними Каллеос тоже расплатилась сегодня утром после завтрака.
   Потом одна из них осталась дома, чтобы поговорить со мной, а остальные отправились на рынок. И эта женщина сказала:
   - Сегодня вечером я пойду в Элевсин, Латро, и это просто замечательно! Если хочешь, я могу попросить Каллеос отпустить и тебя тоже.
   Я знал, что Латро - это мое имя, потому что оно написано на двери, ведущей в эту комнату. Я спросил, почему я должен хотеть пойти в Элевсин.
   - Ах да, ты ведь ничего не помнишь! Неужели это действительно так?
   - Да, я ничего не помню.
   - Жаль, что Пиндар уже ушел! Ему пришлось оставить тебя здесь, потому что Каллеос не соглашалась продать тебя за те деньги, какие у него были. Но все же, по-моему, лучше бы он остался, а за деньгами послал кого-нибудь.
   Было видно, что она относится ко мне с искренней симпатией и заботой. Я сказал, что вполне счастлив здесь и только что наелся до отвала, закончив подавать к столу.
   - Ты говорил, Дева обещала, что ты вновь увидишься со своими друзьями? Хоть бы она поскорей выполнила свое обещание!
   Вот так я и узнал, что не всегда жил в этом доме, что у меня, видимо, есть где-то семья и родина. Я смутно помнил, как заботливо относились ко мне, маленькому, высокий взрослый мужчина и такая же высокая женщина. Как я помогал этой женщине уносить срезанные мужчиной сухие виноградные лозы. И как мы разговаривали - на моем родном языке! Я хорошо понимал все, что говорила мне Каллеос и другие здешние люди, и мог им ответить, но знал совершенно точно, что их язык не родной мне, что на родном языке я могу поговорить только с самим собой. Да еще могу писать на нем - что сейчас и делаю. Начав писать, я еще не успел вспомнить, кто такая эта Дева, потому что не читал последних записей, однако спросить об этом оказалось не у кого: та молодая женщина уже ушла.
   После завтрака я собрал посуду и отнес на кухню. Увидев меня, повар Лал спросил:
   - Ты о спартанцах слышал, Латро?
   - Нет. А кто это?
   - Самые лучшие воины в мире. Говорят, их победить невозможно.
   Второй повар неприлично хрюкнул.
   - Ну, это ведь другие говорят - я же не утверждаю, что это именно так и есть, - обернулся к нему Лал. - А сейчас вроде бы спартанцы ходят по Афинам и в каждом доме задают одни и те же вопросы. По-моему, городскому начальству не следовало бы этого им позволять. Разумеется, Спарта - наш союзник, так что, наверное, власти просто не хотят лишних неприятностей ведь если бы они сказали "нет", то эти спартанцы силой ворвались бы в город. А здесь и так осталось совсем мало мужчин - большая часть в армии или на флоте. И кто его знает, что могло бы тогда произойти?
   - Ну ты-то знаешь, - заметил второй повар. - Да и все остальные тоже.
   - А сюда они не придут? - спросил я.
   - Я думаю, могут. Они повсюду ходят. Да в общем-то ничего страшного в том, чтобы сказать спартанцам, что у нас было вчера на завтрак, я не вижу.
   - Вот мы им и скажем, - снова откликнулся второй повар. - Прямо так и скажем: что, дескать, тут дурного?
   - Да, так и скажем, - кивнул Лал. - Лучше уж так.
   Я принес еще один поднос, уставленный грязной посудой, и повара заставили маленькую Ио мыть ее. Внутренний дворик был буквально усыпан мусором, в основном яблочными семечками и кожурой, и Каллеос сказала мне:
   - Я твоя хозяйка, Латро, ты помнишь это? А теперь подмети-ка здесь как следует, да не забудь: ты должен открывать дверь посетителям и спрашивать, кто и за чем пришел. Ну и еще кое-что. Ты помнишь?
   Я кивнул и сказал, что только что прочитал об этом на дверях собственной комнаты.
   - Вот и хорошо, - успокоилась Каллеос. - И не забудь непременно подмести еще раз после того, как уйдут гости. Постарайся и это запомнить: я люблю, чтобы с утра во дворике было чисто. Да вот еще что, Латро: девушки свои комнаты обязаны убирать сами - хотя они, конечно, постараются заставить тебя делать это, ленивые неряхи. В любом случае их комнаты должны быть убраны к вечеру. Если увидишь, что кто-то отлынивает, скажи мне.
   - Хорошо, госпожа, - сказал я.
   - А вечером, когда будешь открывать дверь гостям, не впускай ни одного пьяного, если он не докажет тебе, что у него есть деньги - причем серебро, а не медяки! Золото тоже годится. Впускай любого, у кого есть золотые монеты. Но если у человека вид обшарпанный, если он кажется пьяницей или, наоборот, полным трезвенником, не впускай его ни в коем случае. И не вздумай без нужды размахивать своим ужасным кривым мечом! Впрочем, надеюсь, нужды в этом и не возникнет.
   - Я понял, госпожа.
   - Твоих кулаков вполне достаточно. Можешь пустить их в ход - как в прошлый раз с этим, как там его?.. Да, когда Ио вымоет посуду, пошли ее ко мне. И не позволяй двум этим бездельникам на кухне сваливать на ребенка всю грязную работу! Мы с ней отправимся на рынок. Большую часть необходимой к вечеру провизии я, конечно, закажу - ее принесут позже, - ну а всякие мелочи прихватит Ио. И когда разносчики принесут наши покупки к задней двери, не болтай с ними, а проверь, все ли на месте, и отправь их немедленно прочь. Нечего им совать свой нос в наши дела! Итак, я на тебя рассчитываю, Латро?
   Гости появились, едва стало темнеть. В основном это были лысые или седые пожилые мужчины, и они показались мне слишком старыми, чтобы с ними драться. Я всех впустил и, пока девушки развлекали их, немного поспал прямо на табурете у двери. Проснулся я, лишь когда первые из гостей уже собрались уходить. Некоторые, впрочем, остались на ночь в комнатах девушек. Когда внутренний дворик опустел, я отнес кубки, чаши и тарелки на кухню, чтобы Ио завтра все это вымыла, и вытащил свою метлу.
   Большая часть светильников была потушена, а в углу дворика спал какой-то мужчина. Было совершенно ясно, что как следует убрать здесь невозможно, но я решил сделать все, что в моих силах. Находиться ночью во дворике было особенно приятно. Месяц тонким серпиком светился сквозь пелену легких облаков, отбрасывавших на стены едва заметные тени. Стало прохладнее, в воздухе пахло росой и цветами, которые Каллеос купила еще днем.
   Я как раз подметал в углу, где стояло множество ваз с цветами, когда плеча моего коснулась женская рука. Я обернулся, пытаясь разглядеть лицо незнакомки, но оно терялось во мраке.
   - Пойдем со мной, дитя войны, - сказала женщина. - А это сделаешь позже. Или никогда.
   Догадавшись, что именно ей нужно, я бросил метелку на каменный пол и стал искать незнакомку в темноте среди вазонов с цветами, однако увидел ее, лишь когда она зажгла серебряный светильник в форме голубя, который, как оказалось, висел у нее над постелью.
   Я не могу вспомнить, сколькими женщинами уже обладал в своей жизни. Возможно, их не было вообще. Знаю лишь, что для меня в ту ночь она была первой и единственной, ибо ни одна другая не могла в сравнении с нею даже претендовать на звание настоящей женщины. Наши любовные восторги, казалось, продолжались бесконечно, вставали и рушились в прах города, а я все сжимал ее в объятиях, все время ощущая на лице дуновение душистого весеннего ветерка.
   Возлюбленная моя была еще очень молода, почти ребенок. Ее нежная кожа казалась розовой в розоватом свете светильника-голубя; но само тело ее было вполне женским, груди маленькие, но идеальной формы. Очи синели, как летнее небо, волосы вздымались языками пламени, и от нее исходил дивный запах амброзии и тысячи других ароматов, свойственных ночи.
   - Ты забываешь все на свете, - сказала она. - Но меня будешь помнить!
   Я кивнул: говорить я не мог. По-моему, я даже пальцем пошевелить был не в состоянии.
   - Я куда прекрасней моей извечной соперницы. У нее три лика (*103), но ни одного, подобного моему. Ее ты уже забыл, но меня не забудешь никогда.
   - Никогда!
   Стены ее спальни были из алого бархата; казалось, в неярком свете по нему пробегают огненные блики.
   - И я куда прекраснее Коры-девственницы! - В голосе ее послышались горечь и презрение. - Не так давно я облагодетельствовала одно жалкое создание по имени Мирра (*104). Лучше б я от этого удержалась! Собственный отец овладел ею, и она превратилась в дерево, в бессловесный предмет с деревянными конечностями. - Я заметил, как странный рогатый слуга в дверях замахал на кого-то широкими белыми рукавами, чтобы не нарушали наш покой. - И все же она родила сына, самого прекрасного младенца на свете. Я спрятала мальчика в сундучок - чтобы сберечь его, ибо у меня были возлюбленные, которые непременно воспользовались бы им как женщиной.
   Я кивнул, хотя предпочел бы, чтобы она говорила со мной о любви.
   - Я верила ей - той злой девке, что смеет называть себя Девой, хотя Аид частенько ложится меж ее ног (*105). А она сумела отпереть мой сундучок и выкрала младенца. Я молила о справедливости, но она держала его при себе по четыре луны в году. И в конце концов он умер, и из его крови вырос кроваво-красный цветок, в чаше которого мы сейчас лежим.
   - И пусть бы это продолжалось вечно, ибо каждый твой поцелуй кажется мне первым!
   - Увы, это тебе не суждено, мой милый. И скоро - о, как скоро! - ты вынужден будешь меня покинуть! Но ни облика моего, ни слов моих ты не забудешь.
   И она зашептала мне на ухо, снова и снова повторяя примерно одно и то же, но разными словами. Не могу воспроизвести это здесь - я совершенно не помню, какие именно слова она говорила, и, по-моему, сразу же забывал их, едва услышав; впрочем, возможно, они просто затаились где-то на дне моей памяти и никак не могут всплыть на поверхность. Я помню, как она показала мне золотое яблоко, и лучи света заиграли на его блестящей поверхности.
   А потом она исчезла, исчезла и ее спальня, а я остался стоять посреди дворика, опираясь на метлу. Стало гораздо прохладнее; высоко над головой висел месяц, похожий на основание тончайшей чаши, в которой хранилось некое знание, запретное для меня.
   Я взял один из зажженных светильников и снова стал искать дверь в комнату своей возлюбленной среди ваз с цветами. И нашел ее! Возле двери лежал полураспустившийся алый анемон, над которым, дрожа крылышками, вился беленький ночной мотылек.
   Я отогнал мотылька и поднял цветок. Мне показалось, что в чашечке анемона затаилась искорка ее смеха, а может быть, то была лишь капелька росы...
   На плечо мое легла женская рука. То была Каллеос, от которой сильно пахло вином, ибо она всегда пила наравне с мужчинами.
   - Да брось ты свою метлу, Латро, - сказала она, - и перестань шнырять среди ваз с цветами да еще с лампой. Завтра все доделаешь как следует, при свете. Ступай-ка за мной. А знаешь, ты очень хорош собой!
   - Спасибо на добром слове, - пробормотал я. - Что тебе от меня нужно, госпожа?
   - Всего лишь опереться о твою руку. Помоги мне добраться до спальни. О боги, как хочется спать! Ужасно я устала сегодня! А в спальне у меня припасен целый бурдюк отличного вина, так что я тебя еще и угощу. Несправедливо, что ты все время работаешь и даже минутку посидеть с гостями не можешь.
   Я отвел ее в спальню. Она рухнула на постель, так что веревки под матрасом затрещали; потом сказала, где у нее хранится бурдюк с вином, я принес его, и она налила мне и себе по полной чаше. Пока я пил, Каллеос быстренько задула лампу и сообщила доверительно:
   - Я уже не в том возрасте, когда на женщину хорошо смотреть при ярком свете. Поди-ка поближе, сядь со мной рядом.
   Я сел к ней на постель и погладил ее по обнаженной груди.
   - О, да ты отлично умеешь и с женщиной обращаться!
   Было не так уж темно. Я оставил дверь приоткрытой, и в спальню Каллеос падала полоска света от серебряного светильника в виде голубя; в ушах моих вдруг послышался знакомый шепот, но такой тихий, что я не мог разобрать слов. Каллеос спустила с плеч одежду, в полутьме виднелись белые груди и округлый живот. Я боялся, что вид ее обнаженного тела вызовет у меня отвращение, но почему-то отвращения не испытывал: чем-то Каллеос показалась мне похожей на ту женщину, возникшую из цветка анемона. Странно, однако ведь и любое написанное слово всегда бывает кем-то прежде произнесено вслух со смыслом, а не является просто грязноватой отметиной на листе папируса.
   - Поцелуй меня, - сказала Каллеос. - И помоги лечь.
   Я снял с нее сандалии и стащил спущенную одежду через ноги.
   Она, правда, уже похрапывала, так что я вышел, плотно прикрыв за собой дверь, и отправился в свою комнату, где и сижу сейчас, описывая в дневнике случившееся со мной этой ночью.
   21. ЭВТАКТ
   В дверь постучали, когда я подавал завтрак.
   - Боги, не иначе что-то стряслось - простонала Каллеос.
   Зоя, похвалявшаяся щедрой платой за прошлую ночь, попыталась ее успокоить:
   - Ну почему обязательно стряслось? А вдруг это как раз добрая весть? Никогда ведь не знаешь заранее.
   В дверь застучали еще сильнее.
   - М-да, - заметила Фая, - наверняка чем-то тяжелым колотят.
   Оказалось, стучали тупым концом копья, обитым железом. Я обнаружил это, открыв дверь. Этот Эвтакт и с ним полдюжины гоплитов буквально ворвались в дом. Они были в доспехах, с тяжелыми щитами, однако в откинутых шлемах, так что я со злости успел как следует стукнуть одного из воинов по шее, а самого Эвтакта швырнул на пол через бедро, пока на меня не навалились остальные. Когда гоплиты окружили меня, наставив копья, я, отшвырнув в сторону табурет, выхватил меч. Женщины завизжали. Эвтакт вскочил и тоже выхватил меч, но Ио повисла у него на руке с криком: