Вулф Джин. Воин тумана (Воин - 1)

   - А что может быть более эфемерным, чем эти его мечты! - презрительно прошипела женщина-змея. Когда она говорила, изо рта у нее вырывался раздвоенный язычок голубоватого пламени. - Ну а ты? О чем, собственно, мечтаешь ты сам? Вдруг да и я могу помочь тебе?
   - Все мои мечты о том, чтобы выспаться, - ответил я. - Спать долго-долго и видеть сны о родном доме.
   - Ну так коснись его - ради меня! Я тут же исчезну, однако если я встречу одного из фавнов, что навевают сны, то прикажу ему послать тебе именно тот сон, о котором ты мечтаешь.
   - Кто ты? - спросил я, ибо все еще не мог отделаться от прежних мыслей.
   - Дочь Энодии, богини мрака (*44). - Она подняла глаза к луне, что, сияя, покачивалась в кольце нежных женских рук.
   - Это она держит в своих руках луну? - спросил я. - Я вижу ее, но никогда не сказал бы, что она мрачна.
   - Сейчас она в обличье Охотницы, - прошипела женщина-змея, - и Селены. Любуйся обеими сколько захочешь, пока не сошел в иной мир.
   И она исчезла.
   Я снова попытался уснуть, однако бог сновидений не осенял меня своими крылами, хоть я и видел, как он стоит, закрыв глаза, на самой границе светлого круга у костра. Мгновение - и он повернулся, исчезнув в царстве теней. Я подумал, что следовало бы записать все это в мой дневник, но слишком устал. Приблизив папирус к огню насколько возможно, я попытался немного почитать, но тут ко мне подошел Пиндар.
   - Я вижу, и тебе тоже не спится, - сказал он. - Для рабов бессонница сущее зло. Раб должен научиться спать при любой возможности.
   - А что, разве мы рабы? - спросил я.
   - Теперь да. Нет - еще хуже, ибо теперь мы рабы рабов Спарты. Вскоре они доставят нас своим хозяевам, и тогда, возможно, мы станем просто рабами. Пожалуй, это чуть получше, но я бы особенно радоваться не стал.
   - Мы должны будем плести для них веревки? - спросил я, по-прежнему считая спартанцев изготовителями веревок и канатов.
   - Вообще-то, - засмеялся Пиндар, - никаких веревок они не плетут. Во всяком случае, не больше, чем в любом другом городе. Если нам очень не повезет, нас отправят на каменоломни. Это самое худшее, что может выпасть на долю раба. - Я понял его и кивнул. - Но, надеюсь, со мной такого не случится. Афиняне, конечно, могут разрушить наш Светлый город и забрать все мое имущество - они ненавидят фиванцев! - однако у меня есть друзья даже в Афинах; есть и определенный талант.
   - Стало быть, ты беспокоишься главным образом о девочке и обо мне?
   - И о Гилаейре, и о нашем чернокожем приятеле. Если меня освободят, я постараюсь выкупить на свободу и всех вас. А еще нам могло бы помочь твое пение, особенно если ты споешь для спартанцев так же хорошо, как пел сегодня под аккомпанемент темнокожего бога. Они, правда, предпочитают хоровое пение и не слишком ценят солистов, однако перед твоим голосом никто устоять не смог бы. И никто не стал бы, разумеется, держать такого замечательного певца в рабстве. Ну как, сможешь спеть им?
   Мне очень хотелось доставить ему удовольствие, и я даже попытался что-то напеть, однако не смог вспомнить слов той песни, не говоря уж о мелодии.
   - Ну ничего, - утешил меня Пиндар. - Уж я как-нибудь да постараюсь всех освободить. Ведь в твоей памяти ничего не осталось - по глазам видно, ты и о чуде этом уже позабыл.
   - Прости, - сказал я искренне.
   - За что же? Ты ничем не обидел меня. - Он вздохнул. - И тебя, Латро, мне жаль больше всех остальных.
   Я спросил, не помнит ли он слов той песни.
   - Нет, - сказал он. - Почти ничего. Но я помню, как они звучали словно могучий прибой, что бьется о скалы, и грозно вторит раскатам грома. Так и должна звучать истинная поэзия!
   Я кивнул, потому что он явно ждал этого от меня.
   - Но мои стихи никогда не звучали так, увы! Впрочем, после твоего пения и я стал, по-моему, чуточку ближе к высотам истинной поэзии. Послушай-ка вот это:
   Стрелы тонкие есть у меня лишь для мудрых сердец,
   Их направляет Природа, свой приз предлагая,
   Но стоит прицелиться в гущу толпы на равнине
   Слышат глупцы лишь свист ветра. Так кто ж объяснит им?
   - Ну, как тебе?
   - Очень понравилось!
   - Да? А мне не очень. Но, пожалуй, это получше, чем все, написанное мною прежде. В нашем замечательном городе есть - были, точнее! - несколько поэтов, действительно не раз державших в руках стиль. Так мы, поэты, говорим: "держать в руках стиль" на нашем языке значит работать, точно нет никакой разницы, какую именно работу делать - сочинять стихи или плести у очага циновки. Каждый месяц мы встречались и читали друг другу свои последние сочинения, притворяясь, будто не понимаем, что ни одна из этих строк никогда и никем более прочитана не будет. И если мои собственные стихи казались мне после такой пирушки самыми лучшими - ну как же, я ведь был главным в нашем маленьком кружке, чуть ли не гением (лишь в собственных глазах, разумеется) - то весь следующий месяц я был счастлив. Как гордился я, например, своей маленькой одой в честь Пифийских игр! (*45)
   - Я думаю, - промолвил я, - каждому в той или иной степени свойственно тщеславие. Я, например, безусловно тщеславен.
   - Но ты безусловно и очень хорош собой, - пожал плечами Пиндар. - И безусловно очень силен, что доказал не далее как сегодня. Что же касается нас, тогдашних, то я понимаю теперь, что мы вели себя всего лишь как шумные самовлюбленные юнцы, тогда как давно пора было стать истинными мужами и научиться хранить хладнокровие. Но сегодня днем я услышал настоящего бога и надеюсь, что еще не все потеряно. Очень надеюсь! Латро, я бы никогда не стал хвастаться перед тобой - ведь это не что иное, как самое настоящее хвастовство, - если б не был уверен, что ты скоро позабудешь все, о чем я только что говорил.
   - А я все это запишу, - сказал я.
   - Ну вот, пожалуйста! - Пиндар негромко засмеялся. - Боги, как всегда, умеют отомстить хвастуну!
   Зовем мы ночь, желая скрыть деяния свои,
   Но Ночь-богиня мужу все наши тайны выдает.
   - Это мне тоже нравится, - сказал я.
   - Сочинено специально для тебя сию минуту и подано, так сказать, с пылу с жару. Пожалуй, тут что-то есть... хотя, может, лучше: "Нужна нам ночь..."
   - Пиндар, а что, действительно существует бог ночи?
   - Их, по крайней мере, дюжина.
   - А нет ли среди них богини с телом змеи и головой женщины? С буйными черными волосами, никогда не знавшими гребня?
   Он некоторое время молча смотрел на меня, потом снова задумчиво поворошил угли.
   - Ты ее видел, верно? Нет, то была не богиня - просто одно из ее чудовищ. Говорят, Геракл некогда избавил от них наш мир (*46), но он вот уже четыреста лет как вознесся на Олимп, так что, наверно, они наползли снова. А сейчас ты ее видишь?
   Я покачал головой.
   - Это хорошо. Я все-таки надеюсь хоть немного поспать, пока эти рабы не начали суетиться. Если снова увидишь то чудовище, главное - не касайся его. Обещаешь?
   - Обещаю. - Я чуть не сказал, что меня могут просто заставить его коснуться, но промолчал.
   Пиндар встал и потянулся.
   - Ладно, попробую уснуть. Хорошо бы обойтись без снов и кошмаров. Мне следовало бы, по твоему примеру, написать себе записку, запрещающую вести с тобой беседы по ночам. Увы, мне не хватает твоего прилежания. Еще раз спокойной ночи, Латро.
   - Спокойной ночи, Пиндар.
   Когда он ушел, детская ручонка обвила мою талию.
   - А тебя я помню, - сказал я девочке. - Ты Ио. Я только что прочитал о тебе.
   - Я принадлежу только тебе, - возмущенно сказала она. - И никто не имеет права делать со мной то, что сделали они. Только ты один!
   - Что же они с тобой сделали? - спросил я, но она не ответила. Обняв ее за плечи, я заглянул ей в лицо и при свете костра увидел дорожки слез, избороздившие запыленные щеки девочки. - Не бойся. Если та женщина-змея снова придет, я скажу, что уж тебя-то она никогда не получит.
   Ио покачала головой.
   - Дело не в ней. Я убежала и теперь за это наказана.
   - Убежала от меня? Я бы никогда не стал наказывать тебя, маленькая Ио, если б ты это сделала.
   Она снова покачала головой.
   - Я убежала от Светлого бога. И солгала, когда сказала, что он отдал меня тебе.
   - Возможно, все-таки не совсем солгала, - возразил я. - Ведь ты принадлежишь мне, верно? - Прижимая ее к себе, я видел мелькавшие во тьме тени и надеялся, что получу какой-нибудь вещий знак, но знака не было. - К сожалению, боги совсем не похожи на нас, маленькая Ио.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   7. ВОЗЛЕ ВЫТАЩЕННЫХ НА БЕРЕГ КОРАБЛЕЙ
   Наша палатка действительно очень мала. Проснувшись, я обнаружил рядом этот свиток и, поскольку часовой наружу меня не выпустил, решил пока почитать, чтобы не тревожить своего чернокожего соседа (в данный момент он самозабвенно вырезывает из дерева какую-то куколку).
   Но стоило мне углубиться в чтение, как вошел воин в прекрасных бронзовых доспехах, и я принял его за лекаря, описанного в самом начале моего дневника. Оказалось, что это совсем другой человек.
   - Имя мое Гиперид, парень, - сказал вошедший. - Триерарх (*47) Гиперид. Теперь я твой хозяин. Что же ты притворяешься, будто не знаешь меня?
   - Наверное, я просто забыл. Из-за своего ранения я очень быстро все забываю, - предположил я.
   Он грозно нахмурился и погрозил мне пальцем.
   - Поймал я тебя! Если ты действительно забываешь все, то почему же помнишь о своем недуге?
   Я объяснил, что прочел об этом в книге, и показал, где именно.
   - Что ж, прекрасно! Я вижу, у тебя на все ответ найдется, - воскликнул Гиперид.
   - Нет, к сожалению, - сказал я, - хотя мне бы очень этого хотелось. Но если ты все же не тот лекарь, то не скажешь ли, где я теперь нахожусь?
   В уголке палатки стояла скамья (сейчас я как раз устроился на ней, чтобы сделать записи в дневнике). Гиперид подвинул скамью поближе, сел и знаком велел мне сесть у его ног.
   - Доспехи уж больно тяжелы, - пояснил он со вздохом. - По молодости-то я этого не замечал, а в детстве больше всего любил смотреть, как проезжают всадники в латах во время Панафиней (*48). Ничего, скоро и ты привыкнешь садиться, как только представится возможность немножко передохнуть. - Он снял свой шлем с великолепным синим султаном из конского волоса и поскреб лысую голову. - Стар я стал, чтоб красоваться в доспехах. Знаешь, мой мальчик, я ведь участвовал еще в сражении при Марафоне (*49), лет десять назад. Вот уж была битва так битва! Хочешь, расскажу?
   - Да, - сказал я, - очень!
   - Правда хочешь? И не просто так говоришь, чтоб удовольствие пожилому человеку доставить?
   - Нет, мне действительно интересно. Может, и я что-то вспомню о том сражении, когда меня ранили.
   - Неужели ты совсем ничего не помнишь? Ведь я тебе только вчера эту историю рассказывал! Нет, вижу - действительно не помнишь. Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть. - Он смущенно покашлял. - Что ж, будь по-твоему, расскажу снова. Видишь ли, мой мальчик, на самом деле я просто богатый купец, хотя при виде моих лат вряд ли тебе это пришло бы в голову. Я кожами торгую, Гиперида все кожевенники и купцы знают! - Он помолчал, погрустнел, улыбка сползла с его лица. - Но наше Собрание поручило мне полностью оснастить целых три корабля.
   - Три корабля?
   - Ну да! Нужно было их построить, оснастить, нанять гребцов и воинов... Стоит все это немало. Нет, ты просто не представляешь себе, сколько это стоит! Хочешь взглянуть на мои корабли, сынок?
   - Конечно! По-моему, я когда-то прежде видел корабли, и они были просто замечательными.
   - Еще бы! - откликнулся Гиперид и сказал чернокожему: - И ты тоже можешь с нами пойти.
   Я оглянулся и увидел, что мой сосед давно уже отложил свою куклу и ножик и теперь спрашивает знаками у Гиперида разрешения последовать за нами.
   - Они пойдут со мной, - сказал Гиперид стражнику у входа. - А ты, пожалуй, больше здесь уже не нужен. Ступай к Ацету и спроси, чем тебе теперь заняться.
   На берегу лежали три корабля; их выкрашенные красной краской борта облепили люди, которые затыкали шпаклеванные швы волосом и заливали смолой.
   - У мыса Малея мы попали в бурю, - пояснил Гиперид, - и сильно повредили обшивку, так что, когда мы достигли Коринфа, воды просачивалось слишком много. Когда кожами по всей Элладе торгуешь, то и корабельному ремеслу постепенно учишься. Вот я и решил проконопатить суда здесь, а не пытаться доплыть в таком виде до дому. Там, боюсь, меня ожидает очередной приказ, так что придется снова выходить в море. Да и на пути в Афины можно наткнуться на военные корабли варваров, тогда уж точно ничего хорошего не жди.
   - А что это за варвары? - спросил я.
   - Как, неужели не помнишь? Разумеется, флот Великого царя, над которым мы с помощью Борея (*50) одержали победу в Саламинском проливе (*51). Вот это был бой! Видел бы ты наши тараны, мой мальчик! Они пробивали даже бронзу! И - можешь мне не верить, но это чистая правда - в море вылилось столько крови, что волны плескались у бортов на целую пядь выше обычного, словно мы вошли в эстуарий и собирались подниматься вверх по течению реки. Должен сказать, все мои люди сражались как настоящие герои! Каждое весло было подобно разящему копью. А вон тем кораблем я командовал лично. Это моя "Европа". Сто девяносто пять гребцов, дюжина воинов, не считая меня самого, и еще четыре сына Сколота (*52) - отличные лучники. Воинам-то платить не нужно - они, как и я, уроженцы нашего города или из тех иноземцев, что постоянно живут вместе с нами. Но вот гребцам, мальчик мой!.. Великие боги, сколько же нужно платить гребцам! Три обола в день каждому, да еще еда. И вино, которое они добавляют в воду! Каждому лучнику я плачу по драхме в день. И еще по две драхмы кибернетам! (*53) Вот и получается без малого двенадцать "сов" в день только на одной "Европе"! А на всех трех судах выходит все двадцать. - Он помолчал, хмуро глядя в землю, потом поднял голову и улыбнулся. - А ты знаешь, что означает имя моего корабля, сынок? Ведь Европу похитил сам Громовержец, превратившись в быка. Так что стоит людям увидеть название "Европа", как им сразу представляется бык... Погоди, еще увидишь ее под парусом! А о чем заставляет их вспомнить бык? Как, неужели не догадался? О коже, конечно! Потому что самая лучшая и прочная шкура - бычья. И знаешь, что я тебе скажу, сынок? После этой войны потребуется немало щитов обить кожей! Такая вот цепочка: кожа - бык, бык - Европа, "Европа" - Гиперид. Ну и, разумеется, та Европа дала название целому континенту, куда более обширному, чем страна ее брата (*54) и Ливия вместе взятые. Впрочем, варвары пришли с совсем другой стороны... Можно и так: Европейский континент, Европа - Европа-женщина - судно "Европа" - Гиперид. Ну, у кого будут покупать шкуры после окончания войны?
   - У тебя, конечно. - Я глаз не мог оторвать от кораблей; по-моему, не бывает более прекрасных творений рук человеческих, хотя пахли суда всего лишь смолой и лежали на берегу, точно выброшенные морем огромные бревна. Знаешь, - сказал я Гипериду, - если та Европа была столь же стройной и прекрасной, как твои корабли, то ничего удивительного, что Громовержец ее похитил. Любому настоящему мужчине захотелось бы похитить такую! - Пусть пока не догадывается, что я совсем не помню, кто такой этот его Громовержец.
   Гиперид надел свой шлем, однако забрало поднял, и оно выглядело как козырек шапки. Потом снова снял шлем и потер лысину.
   - Что до меня, - сказал он, - то я всегда считал, что Европа должна быть, если можно так выразиться, женщиной в теле. По-моему, только ради такой, пухленькой и аппетитной, и стоило богу превращаться в быка. А ты как думаешь? И потом, он ведь вез ее на спине и для этого выбрал именно обличье быка, а значит, не такой уж она была легонькой, верно? - Гиперид обнял меня за плечи. - Ах, мальчик мой, многие заблуждаются, считая, что женщина, способная доставить истинное наслаждение, должна непременно быть тонкой и гибкой, как юноши из палестры (*55). Вот погоди, доберемся до дому, и я познакомлю тебя с одной гетерой по имени Каллеос - сам убедишься в моей правоте. Да и потом, девушку, у которой на костях довольно плоти, куда легче поймать; в моем возрасте начинаешь ценить подобные преимущества.
   Пока мы издали любовались кораблями, чернокожий сбегал к ним и все разузнал. Он вернулся, когда Гиперид вовсю расхваливал эту свою гетеру. Чернокожий присел перед нами на корточки, мотнул головой в сторону кораблей в синей морской дали и стал что-то быстро чертить пальцем на песке.
   - Смотри-ка, - удивился Гиперид, - да ведь этот парень отлично разбирается в том, какие у варваров суда! Наверно, вы оба не раз их видели, ведь ты служил в армии Великого царя, а его корабли по всему морю плавают.
   - А что, у него их так много? - спросил я.
   - Более тысячи боевых, да еще торговые, они им продовольствие подвозят, и еще особые суда есть - для перевозки лошадей. Я тебе вот что скажу: во время Саламинского сражения даже воды порой видно не было - кровь да обломки судов! - Гиперид тоже присел на корточки и сам стал рисовать и показывать. - Вот Аттика, вот Пирей - там у меня был большой склад, пока его не сожгли. Мегар, бывший управляющий этим складом, теперь капитаном на моей "Эйидии". А капитан моей "Клитии" - уроженец острова Кеос. В Пирее стоял наш флот, прежде чем направился к Артемисию (*56). А это остров Саламин и одноименный город. У нас и было-то всего кораблей триста, и за ночь до битвы мы разместили их в трех бухтах у Саламина. Мои суда стояли вот здесь, вместе со всем афинским флотом. Знаешь, мой мальчик, если торговое судно может и полмесяца в открытом море находиться, то военный корабль должен приставать к берегу, по крайней мере, через день - ведь на нем столько народу, что даже воды вволю на всех не напасешься.
   - Понятно, - сказал я.
   - Флотом командовал Фемистокл, и он велел своему рабу переплыть пролив, испросить аудиенции у Великого царя и сказать, что его послал Фемистокл (как оно и было в действительности), который желает стать сатрапом всей Аттики, а потому спешит донести Великому царю, что афинские суда спустят на воду завтра и они пойдут в Коринф для укрепления тамошнего флота. Гиперид захихикал. - И Великий царь всему этому поверил! И загнал все свои корабли в Коринфский залив, желая перекрыть нам путь к Коринфу. А тем временем наши стратеги - Фемистокл и спартанец Эврибиад (*57) - вывели несколько кораблей из коринфской гавани, чтобы египтяне не напали на нас с тыла. Многие жители города и до сих пор думают, что те коринфские суда попросту дезертировали. Ты уж, наверно, и сам догадался, что раб Фемистокла нарочно пустил этот слушок, к тому же корабли действительно куда-то ушли, якобы бросив основной флот.
   Чернокожий мотнул подбородком, указывая на матроса, который бежал к нам по берегу. Гиперид выслушал моряка и предложил нам вернуться в палатку.
   - Дайте мне слово, что не вздумаете бежать, - сказал он нам. - Уж больно не хочется держать вас в цепях. Впрочем, если попытаетесь удрать, придется все-таки заковать вас. Понятно?
   Я сказал, что вполне.
   - Ах да, ты же и об этом забудешь! - Гиперид обернулся к моряку и сказал: - Оставайся пока с ними, а потом я пришлю кого-нибудь тебе на смену. Вряд ли они станут причинять беспокойство, только не отпускай их далеко от палатки.
   И вот теперь этот моряк сидит рядом с нами; имя его Лисон. Он поинтересовался, рассказывал ли мне Гиперид о битве при Саламине. Я ответил, что начал, но закончить не успел, так как его отозвали, и я с нетерпением жду продолжения рассказа.
   Тут Лисон улыбнулся и сказал, что вчера Гиперид уже показывал нам свои корабли и рассказывал о том сражении. Сам же он в это время как раз заготавливал деревянные гвозди, так что большую часть вчерашнего рассказа Гиперида слышал.
   - А потом Гиперид повел вас взглянуть на других пленных. Он хотел расспросить вас о них. И среди пленных была одна девочка, которая с разрешения Гиперида передала тебе эту книгу. А еще он позволил этому чернокожему парню оставить при себе ножик - у меня у самого почти такой же, - потому что тот хотел вырезать из дерева какую-то игрушку.
   Я спросил, почему нас с чернокожим не заковали в цепи, как остальных пленных.
   - Так ведь они беотийцы! К тому же вы полюбились нашему Гипериду: вы идеальные слушатели, а он без конца может рассказывать всякие истории. Лисон засмеялся.
   - Наверно, все ваши матросы смеются надо мной? - спросил я.
   - Вот уж нет. У нас и без тебя дел хватает. Да если уж смеяться, так над Гиперидом, а не над тобой. Впрочем, если мы над ним и посмеиваемся порой, так только любовно.
   - Хороший он командир?
   - Очень хороший! Хотя, пожалуй, слишком беспокойный, - ответил Лисон. Очень много всего знает - о ветрах, о всяких течениях. И я скажу, даже хорошо, когда на судне есть человек, который обо всем беспокоится. Гиперид очень удачливый и богатый торговец - ему потому такое ответственное дело и поручили - да к тому же он умеет достать продовольствие по более низкой цене, но на команде никогда не экономит, как часто делают хозяева других судов.
   - А по-моему, странно, когда торговец командует боевыми кораблями, сказал я. - Может, кавалерист с этим справился бы лучше?
   - А что, в вашей стране именно так принято?
   - Не знаю. Возможно.
   - У нас, в Афинах, кавалерия всегда воюет верхом на лошадях, и больше ее никак не используют. Но послушай: если ты говорил Гипериду правду и действительно не помнишь, откуда ты родом, так нужно всего лишь поискать такую страну, где кавалеристы могут командовать и боевыми кораблями! Может, это где-то в империи?
   Я спросил, где расположена упомянутая империя.
   - Разумеется, на востоке! С кем, по-твоему, мы сражались при Саламине?
   - С Великим царем. Так мне сказал Гиперид.
   - Ну вот! Великий царь и правит империей! И ты, видно, в его армии служил - меч у тебя персидский и латы. Как ты думаешь, где тебя ранили?
   Я покачал головой, ибо не помнил этого, и вдруг заметил, что еще недавно мне было больно делать это движение.
   - В бою, наверное. Но я ничего не помню.
   - Ах ты, бедняга! Неплохо было бы пригласить к тебе лекаря да сделать перевязку - на твоих бинтах грязи, что песку на берегу.
   Чернокожий все это время прислушивался к нашему разговору и, похоже, понимал, о чем речь, хотя сам не сказал ни слова. Теперь он знаками стал объяснять, что, если б ему позволили выстирать мои бинты (он живейшей пантомимой изобразил, как трет их о камень и отбеливает с-помощью другого камня), он высушил бы их на солнце и снова забинтовал меня.
   - Ну хорошо, - сказал Лисон, - а как же оставить одного этого, забывчивого? Вдруг он уйдет куда-нибудь и заблудится?
   В ответ чернокожий знаками пояснил, что никогда со мной не расстанется.
   - А если он забудет про тебя и все же уйдет?
   Чернокожий сделал вид, что не понял.
   Лисон показал на свою голову, что-то написал пальцем на песке и стер написанное.
   Чернокожий кивнул и тоже стал рисовать на песке, изображая, как солнце обходит небосклон и заходит на западе, а затем стер рисунок.
   - Ага, значит, тебе потребуется целый день?
   Чернокожий кивнул и размотал мои бинты, и они с Лисоном быстро пошли к воде. Они явно быстро нашли общий язык. А я пока решил дочитать свиток до конца.
   Они уже давно вернулись, а я все еще пишу, и вот что странно: теперь я вроде бы знаю о своем прошлом еще меньше, чем прежде, - так много невероятного описано в моем дневнике, так много упомянуто каких-то людей, которых я совершенно не помню. Ио я знаю - это она отдала мне вчера свиток. Но еще упоминаются какой-то Пиндар, Гилаейра и Кердон... И куда делась та женщина-змея? И каким образом мы с чернокожим оказались здесь?
   8. В МОРЕ
   Наш корабль так качает, что мне трудно писать, но я учусь приспосабливаться к любым условиям. Моряки утверждают, что часто бывает куда хуже, и мне нужно научиться ходить, есть, пить, делать записи и все остальное, пока море не разбушевалось совсем. "Когда обогнешь мыс Малея, забудь о доме", - говорят моряки. Ну, дом-то свой я помню, зато все остальное совершенно позабыл.
   Наша триера "Европа" - самая большая из трех. А у гребцов в верхнем ряду самые длинные весла, и они считают себя самыми важными на корабле, как бы поплевывая на других свысока. Однако же платят всем гребцам одинаково. Сейчас мы идем под парусом, так что у гребцов работы нет, только один-двое вычерпывают воду. Впрочем, говорят, скоро им придется потрудиться. А пока кое-кто даже уснул прямо на скамье, хотя, по-моему, вчера ночью выспались все.
   Я пишу, сидя на носу корабля и удобно прислонившись к высокой прямой мачте. Ниже ватерлинии (я знаю это, хотя в данный момент его и не вижу) находится наш таран. Моряки считают, что он похож на барана - во всяком случае, таким его попытался изобразить художник, однако, по-моему, черные, узко поставленные глаза делают это чудовище из позеленевшего металла похожим скорее на рассерженную хищную птицу. Когда я стою на носу и гляжу вниз, то таран хорошо виден под водой. Вода небесно-голубого цвета и совершенно прозрачная, однако в ней отражаются облака и дно увидеть невозможно.
   Длинный канат-растяжка тянется от носа, где я сижу, до самого кончика мачты; такие же растяжки расходятся от мачты к обоим бортам корабля и ахтерштевню, удерживая мачту, когда ветер надувает парус. Этот парус укреплен немного наклонно, а остальные совершенно прямо. Сейчас ветер попутный, и гребцы бездельничают, а широкий парус трудится вместо них.
   Парус крепится на длинной рее, поднятой почти к самой верхушке мачты. На парусе нарисован бык, но не просто голова, вроде той, что вырезаны на ахтерштевне, а целиком; и мне этот рисунок нравится чрезвычайно. Бык черный, нос у него золотой, копыта тоже золотые, а голубым своим глазом он дико косится назад, точно желая взглянуть на сидящую у него на спине женщину. Мощный хвост быка задран, и, по-моему, с другого корабля должно казаться, что великолепный зверь бежит прямо по волнам.