У Филипа был изможденный вид.
— Кто послал за спасательной лодкой? — спросил он. — Сам бы я никогда не добрался до берега.
— Это сделал я, — сказал лорд Марш.
Мужчины посмотрели друг на друга.
— Полагаю, я отплатил тебе за услугу, Филип? — тихо промолвил Марш.
Филип устало кивнул.
— Да, Ричард, мы квиты. Отныне давай договоримся больше не перебегать друг другу дорожку, идет?
Лорд Марш улыбнулся своей зловещей улыбкой:
— Как скажешь, мой мальчик. Как скажешь.
Он повернулся и пошел к дому.
Филип начал трястись от холода.
— Идем в дом, — мягко предложила я. — Маркиз одолжит тебе одежду, чтобы ты не простудился по дороге домой.
— Уверяю тебя, Джорджи, мне приходилось бывать и не в таких переделках, — презрительно ответил он.
Я чувствовала, что дрожит он не только от холода.
— Идем же, — настойчиво повторила я.
Он покачал головой:
— Я не хочу сейчас встречаться со всеми этими людьми и отвечать на их любопытные вопросы. Я не готов к этому, Джорджи.
В его голосе мне послышалась мольба, и я поняла, что надо сделать так, как он просит.
— Ну хорошо, — сказала я. — Но я поеду с тобой.
Он не хочет, чтобы я была с ним, — я прочла это по его лицу. Но я была непреклонна, и он, думаю, тоже это понял. Я обернулась к Кэтрин.
— Прошу тебя, Кэтрин, скажи матушке, что я поехала домой с Филипом. И передай Эмберли и миссис Говард, что мы готовы ответить на их вопросы о том, что произошло на реке, но… не сегодня.
— Конечно, — промолвила она.
Я взяла ее руку и крепко сжала.
— Спасибо, Кэтрин.
Филип холодно кивнул ей. Мы обе поняли, что он страшно зол на нее за то, что она позволила мне отправиться в Темз-Хаус.
— Ничего, переживет, — беззвучно прошептала я ей, и она робко улыбнулась в ответ.
Мы с Филипом сели в лодку, на которой он приплыл сюда, и лодочник оттолкнулся веслом от берега.
Весь путь до Вестминстера прошел в молчании. Филип немного обсох на солнце, но его все так же трясло.
Мои мысли были заняты случившимся. С одной стороны, я была ужасно рада, что мы оба чудесным образом остались живы. Но, признаюсь, меня потрясла жестокость, с которой Филип расправился с Говардом.
Ударить негодяя веслом, чтобы спасти меня, — это одно. Но нырнуть вслед за ним, чтобы удостовериться, что он мертв, — это совсем другое.
Мы сели в наемный кеб, который довез нас от Вестминстера до Мэнсфилд-Хауса. Филип сразу же отправился в свою гардеробную, чтобы переодеться.
— Я хочу, чтобы ты зашел в мою комнату, — сказала я ему, поднимаясь вместе с ним по лестнице. — Когда немного обсохнешь, приходи. Нам надо поговорить.
Он согласился с явной неохотой, но в данных обстоятельствах ему трудно было придумать отговорку. Я не стала переодеваться и, как была в белом платье для пикника, села в шезлонг и принялась ждать. Через двадцать минут он явился. На нем был халат.
— Для меня там наполняют ванну, поэтому я ненадолго, — сказал он и присел на краешек кресла, стоявшего у камина. — О чем ты хотела поговорить со мной, Джорджи?
Я посмотрела в его напряженное, осунувшееся лицо и вспомнила слова Марша о том, что Филип нарочно нырнул вслед за Говардом, чтобы удостовериться, что тот утонул.
Филип не попытался опровергнуть это.
И тут догадка осенила меня — словно яркая комета пронеслась по темному небу.
— Ты ведь не хотел топить Чарльза Говарда? — сказала я. — Ты пытался его спасти.
Он взглянул на меня и ничего не ответил.
— Ты ударил его веслом, чтобы он выпал из лодки, где сидела я, а потом бросился его спасать и сам чуть не утонул. Настороженность исчезла из его глаз.
— Да, но я опоздал. Вода в Темзе мутная, на глубине ничего невозможно разглядеть, и к тому времени его уже отнесло течением.
— Но ты продолжал его искать, Филип? Вот почему ты так долго оставался под водой.
Он провел рукой по лицу.
— Я думал о том, чтобы бросить его. Ведь он пытался убить тебя.
Я улыбнулась ему, стремясь перекинуть мост через пропасть, которая все еще разделяла нас.
— Я так рада, что ты пытался спасти его, Филип. Я горжусь тобой.
Он мрачно взглянул на меня:
— Я этого недостоин, Джорджи.
Я поднялась с шезлонга, подошла к нему и встала рядом.
— Объясни, что с тобой творится, Филип.
Он хотел было что-то возразить, но я перебила его:
— Не смей ничего отрицать. Ты совершенно переменился. Последнее время избегаешь меня, будто я заражена бубонной чумой. Если ты больше не хочешь меня, если больше не находишь меня привлекательной, будь любезен, скажи об этом прямо. Для меня невыносимо быть отвергнутой и даже не знать, в чем причина твоего пренебрежения.
— Я не нахожу тебя привлекательной? — Он горько рассмеялся. — Да почему, как ты думаешь, я не приходил домой? Потому что не мог лежать рядом с тобой в постели и сдерживать себя, чтобы не заняться с тобой любовью.
— Но почему ты не мог быть со мной, Филип? Неужели я дала тебе понять, что твои ласки мне неприятны?
— Нет.
Его лицо стало каменным.
Я положила руки ему на плечи. Под тяжелым шелком халата я ощущала, как напряглось его тело.
— Тогда в чем же дело? — спросила я. Он прерывисто вздохнул.
— Помнишь, когда ты рассказывала про Марию, то произнесла фразу: «И каким же негодяем надо быть, чтобы воспользоваться бедственным положением беспомощной девушки»?
— Да.
— Джорджи. — Он поднял голову и взглянул мне в лицо глазами, полными боли. — Мой отец впервые взял меня с собой в бордель, когда мне было всего четырнадцать лет. Я один из тех мужчин, которых ты так ненавидишь. И как я мог прикоснуться к тебе, зная об этом? У меня не было на это права.
Я уставилась в его голубые глаза. О Господи, пронеслось у меня в голове, да его отец был просто чудовищем!
Я нежно обхватила ладонями его лицо.
— Филип, — мягко промолвила я, — ты не виноват в том, что случилось с тобой, когда тебе было четырнадцать лет. Это произошло не по твоей воле.
— Но так продолжалось все время, — возразил он. — Это вошло у меня в привычку. Таков был мой образ жизни, разве ты не понимаешь, Джорджи?
Между нами воцарилось молчание, в течение которого я размышляла над его словами. Итак, вот почему между нами все время существовала пропасть. Он считал себя недостойным моей любви.
Я слегка приподняла его лицо, чтобы он посмотрел мне в глаза, и серьезно промолвила:
— Филип, если я прощу тебе все грехи твоей юности, ты простишь самого себя?
Он не отвечал.
— У тебя было несчастное детство. Рядом с тобой не было никого, кто бы подсказал тебе, что хорошо, а что плохо и как важно быть добрым и милосердным. Я считаю, это просто чудо, что ты вырос таким чутким человеком. Ты нежен с Анной. Ты готов рискнуть жизнью, чтобы спасти такого ненормального, как Говард. Я восхищаюсь тобой. И люблю тебя. Я не смогу жить без твоей любви — я умру.
— Джорджи, — со стоном промолвил он. — О, Джорджи.
Он обвил меня руками за талию и спрятал лицо у меня на груди. Я крепко прижала его к себе и зарылась губами в его иссиня-черные волосы.
Мы оставались в таком положении довольно долго.
Наконец он сказал:
— Я чувствовал себя таким несчастным. Я так отчаянно желал тебя.
— Ты и меня сделал несчастной, — откликнулась я. — Я уже начала подозревать, что ты завел себе любовницу.
Он поднял голову и изумленно взглянул на меня:
— Любовницу? Ты что, серьезно?
— А что еще я должна была подумать? — в свою очередь возразила я. — В Уинтердейл-Парке мы с тобой были так близки, а потом, когда вернулись в Лондон, ты отдалился от меня. Ты вел себя так, словно на мне порча или что-то в этом роде. Я ничего не понимала.
Он потянулся ко мне, усадил к себе на колени и поцеловал. Страстно, жадно, неистово. Когда же наконец он оторвался от моих губ, я сидела, запрокинув голову ему на плечо, а его рука сжимала мою грудь и нежно ласкала сосок.
— Я так люблю тебя, Джорджи, — сказал он. — Я чуть не сошел с ума за прошедшую неделю.
Мое сердце радостно пело. Наконец-то я услышала эти долгожданные слова.
Я заерзала у него на коленях.
— А когда ты впервые понял, что любишь меня? — с любопытством спросила я, горя желанием узнать подробности.
— В тот момент, когда ты впервые вошла ко мне в библиотеку и стала меня шантажировать, — последовал немедленный ответ.
Я широко распахнула глаза:
— Что?
Он улыбнулся той озорной мальчишеской улыбкой, которую я так любила.
— Ты стояла передо мной и смотрела на меня своими огромными карими глазами и была такая храбрая, решительная и хорошенькая. — Он чмокнул меня в нос. — Уж не думаешь ли ты, что я потратил все эти деньги только ради того, чтобы отомстить тете Агате?
— Ты шутишь, — слабо пискнула я.
— Вовсе нет.
— Но ты же был так груб со мной.
— Ну конечно, я был груб. Я знал, что не могу жениться на тебе, и поэтому не хотел мучить себя, поощряя дружбу между нами.
Теперь-то я понимала, почему он не мог жениться на мне.
Нет, он просто ненормальный!
— Мне понадобилось чуть больше времени, чтобы влюбиться в тебя, — призналась я. — Думаю, это произошло, когда я увидела, как ты ведешь себя с Анной. Тогда-то я и поняла впервые, что ты вовсе не такой холодный эгоист, каким хочешь казаться.
Я ласково провела рукой по его волосам и улыбнулась ему.
— Ах, Филип, я так счастлива.
— Скоро ты станешь еще счастливее, — пробормотал он мне в ухо.
— Правда? — успела вымолвить я, прежде чем снова почувствовала его губы на своих губах — твердые, властные, жадные.
Тело мое вспыхнуло. Я желала его с такой отчаянной силой, что это испугало меня. Я хотела целовать, ласкать его, ощутить всем своим существом, хотела, чтобы он вошел в меня, обладал мною, слился со мной в единое целое. Я хотела, чтобы мы взбирались на высоты бурной страсти, а после лежали в объятиях друг друга — умиротворенные и упоенные близостью.
Филип поднял голову и промолвил:
— Ты пойдешь со мной в постель?
— Да, — от всего сердца воскликнула я. — О да.
Эпилог
— Кто послал за спасательной лодкой? — спросил он. — Сам бы я никогда не добрался до берега.
— Это сделал я, — сказал лорд Марш.
Мужчины посмотрели друг на друга.
— Полагаю, я отплатил тебе за услугу, Филип? — тихо промолвил Марш.
Филип устало кивнул.
— Да, Ричард, мы квиты. Отныне давай договоримся больше не перебегать друг другу дорожку, идет?
Лорд Марш улыбнулся своей зловещей улыбкой:
— Как скажешь, мой мальчик. Как скажешь.
Он повернулся и пошел к дому.
Филип начал трястись от холода.
— Идем в дом, — мягко предложила я. — Маркиз одолжит тебе одежду, чтобы ты не простудился по дороге домой.
— Уверяю тебя, Джорджи, мне приходилось бывать и не в таких переделках, — презрительно ответил он.
Я чувствовала, что дрожит он не только от холода.
— Идем же, — настойчиво повторила я.
Он покачал головой:
— Я не хочу сейчас встречаться со всеми этими людьми и отвечать на их любопытные вопросы. Я не готов к этому, Джорджи.
В его голосе мне послышалась мольба, и я поняла, что надо сделать так, как он просит.
— Ну хорошо, — сказала я. — Но я поеду с тобой.
Он не хочет, чтобы я была с ним, — я прочла это по его лицу. Но я была непреклонна, и он, думаю, тоже это понял. Я обернулась к Кэтрин.
— Прошу тебя, Кэтрин, скажи матушке, что я поехала домой с Филипом. И передай Эмберли и миссис Говард, что мы готовы ответить на их вопросы о том, что произошло на реке, но… не сегодня.
— Конечно, — промолвила она.
Я взяла ее руку и крепко сжала.
— Спасибо, Кэтрин.
Филип холодно кивнул ей. Мы обе поняли, что он страшно зол на нее за то, что она позволила мне отправиться в Темз-Хаус.
— Ничего, переживет, — беззвучно прошептала я ей, и она робко улыбнулась в ответ.
Мы с Филипом сели в лодку, на которой он приплыл сюда, и лодочник оттолкнулся веслом от берега.
Весь путь до Вестминстера прошел в молчании. Филип немного обсох на солнце, но его все так же трясло.
Мои мысли были заняты случившимся. С одной стороны, я была ужасно рада, что мы оба чудесным образом остались живы. Но, признаюсь, меня потрясла жестокость, с которой Филип расправился с Говардом.
Ударить негодяя веслом, чтобы спасти меня, — это одно. Но нырнуть вслед за ним, чтобы удостовериться, что он мертв, — это совсем другое.
Мы сели в наемный кеб, который довез нас от Вестминстера до Мэнсфилд-Хауса. Филип сразу же отправился в свою гардеробную, чтобы переодеться.
— Я хочу, чтобы ты зашел в мою комнату, — сказала я ему, поднимаясь вместе с ним по лестнице. — Когда немного обсохнешь, приходи. Нам надо поговорить.
Он согласился с явной неохотой, но в данных обстоятельствах ему трудно было придумать отговорку. Я не стала переодеваться и, как была в белом платье для пикника, села в шезлонг и принялась ждать. Через двадцать минут он явился. На нем был халат.
— Для меня там наполняют ванну, поэтому я ненадолго, — сказал он и присел на краешек кресла, стоявшего у камина. — О чем ты хотела поговорить со мной, Джорджи?
Я посмотрела в его напряженное, осунувшееся лицо и вспомнила слова Марша о том, что Филип нарочно нырнул вслед за Говардом, чтобы удостовериться, что тот утонул.
Филип не попытался опровергнуть это.
И тут догадка осенила меня — словно яркая комета пронеслась по темному небу.
— Ты ведь не хотел топить Чарльза Говарда? — сказала я. — Ты пытался его спасти.
Он взглянул на меня и ничего не ответил.
— Ты ударил его веслом, чтобы он выпал из лодки, где сидела я, а потом бросился его спасать и сам чуть не утонул. Настороженность исчезла из его глаз.
— Да, но я опоздал. Вода в Темзе мутная, на глубине ничего невозможно разглядеть, и к тому времени его уже отнесло течением.
— Но ты продолжал его искать, Филип? Вот почему ты так долго оставался под водой.
Он провел рукой по лицу.
— Я думал о том, чтобы бросить его. Ведь он пытался убить тебя.
Я улыбнулась ему, стремясь перекинуть мост через пропасть, которая все еще разделяла нас.
— Я так рада, что ты пытался спасти его, Филип. Я горжусь тобой.
Он мрачно взглянул на меня:
— Я этого недостоин, Джорджи.
Я поднялась с шезлонга, подошла к нему и встала рядом.
— Объясни, что с тобой творится, Филип.
Он хотел было что-то возразить, но я перебила его:
— Не смей ничего отрицать. Ты совершенно переменился. Последнее время избегаешь меня, будто я заражена бубонной чумой. Если ты больше не хочешь меня, если больше не находишь меня привлекательной, будь любезен, скажи об этом прямо. Для меня невыносимо быть отвергнутой и даже не знать, в чем причина твоего пренебрежения.
— Я не нахожу тебя привлекательной? — Он горько рассмеялся. — Да почему, как ты думаешь, я не приходил домой? Потому что не мог лежать рядом с тобой в постели и сдерживать себя, чтобы не заняться с тобой любовью.
— Но почему ты не мог быть со мной, Филип? Неужели я дала тебе понять, что твои ласки мне неприятны?
— Нет.
Его лицо стало каменным.
Я положила руки ему на плечи. Под тяжелым шелком халата я ощущала, как напряглось его тело.
— Тогда в чем же дело? — спросила я. Он прерывисто вздохнул.
— Помнишь, когда ты рассказывала про Марию, то произнесла фразу: «И каким же негодяем надо быть, чтобы воспользоваться бедственным положением беспомощной девушки»?
— Да.
— Джорджи. — Он поднял голову и взглянул мне в лицо глазами, полными боли. — Мой отец впервые взял меня с собой в бордель, когда мне было всего четырнадцать лет. Я один из тех мужчин, которых ты так ненавидишь. И как я мог прикоснуться к тебе, зная об этом? У меня не было на это права.
Я уставилась в его голубые глаза. О Господи, пронеслось у меня в голове, да его отец был просто чудовищем!
Я нежно обхватила ладонями его лицо.
— Филип, — мягко промолвила я, — ты не виноват в том, что случилось с тобой, когда тебе было четырнадцать лет. Это произошло не по твоей воле.
— Но так продолжалось все время, — возразил он. — Это вошло у меня в привычку. Таков был мой образ жизни, разве ты не понимаешь, Джорджи?
Между нами воцарилось молчание, в течение которого я размышляла над его словами. Итак, вот почему между нами все время существовала пропасть. Он считал себя недостойным моей любви.
Я слегка приподняла его лицо, чтобы он посмотрел мне в глаза, и серьезно промолвила:
— Филип, если я прощу тебе все грехи твоей юности, ты простишь самого себя?
Он не отвечал.
— У тебя было несчастное детство. Рядом с тобой не было никого, кто бы подсказал тебе, что хорошо, а что плохо и как важно быть добрым и милосердным. Я считаю, это просто чудо, что ты вырос таким чутким человеком. Ты нежен с Анной. Ты готов рискнуть жизнью, чтобы спасти такого ненормального, как Говард. Я восхищаюсь тобой. И люблю тебя. Я не смогу жить без твоей любви — я умру.
— Джорджи, — со стоном промолвил он. — О, Джорджи.
Он обвил меня руками за талию и спрятал лицо у меня на груди. Я крепко прижала его к себе и зарылась губами в его иссиня-черные волосы.
Мы оставались в таком положении довольно долго.
Наконец он сказал:
— Я чувствовал себя таким несчастным. Я так отчаянно желал тебя.
— Ты и меня сделал несчастной, — откликнулась я. — Я уже начала подозревать, что ты завел себе любовницу.
Он поднял голову и изумленно взглянул на меня:
— Любовницу? Ты что, серьезно?
— А что еще я должна была подумать? — в свою очередь возразила я. — В Уинтердейл-Парке мы с тобой были так близки, а потом, когда вернулись в Лондон, ты отдалился от меня. Ты вел себя так, словно на мне порча или что-то в этом роде. Я ничего не понимала.
Он потянулся ко мне, усадил к себе на колени и поцеловал. Страстно, жадно, неистово. Когда же наконец он оторвался от моих губ, я сидела, запрокинув голову ему на плечо, а его рука сжимала мою грудь и нежно ласкала сосок.
— Я так люблю тебя, Джорджи, — сказал он. — Я чуть не сошел с ума за прошедшую неделю.
Мое сердце радостно пело. Наконец-то я услышала эти долгожданные слова.
Я заерзала у него на коленях.
— А когда ты впервые понял, что любишь меня? — с любопытством спросила я, горя желанием узнать подробности.
— В тот момент, когда ты впервые вошла ко мне в библиотеку и стала меня шантажировать, — последовал немедленный ответ.
Я широко распахнула глаза:
— Что?
Он улыбнулся той озорной мальчишеской улыбкой, которую я так любила.
— Ты стояла передо мной и смотрела на меня своими огромными карими глазами и была такая храбрая, решительная и хорошенькая. — Он чмокнул меня в нос. — Уж не думаешь ли ты, что я потратил все эти деньги только ради того, чтобы отомстить тете Агате?
— Ты шутишь, — слабо пискнула я.
— Вовсе нет.
— Но ты же был так груб со мной.
— Ну конечно, я был груб. Я знал, что не могу жениться на тебе, и поэтому не хотел мучить себя, поощряя дружбу между нами.
Теперь-то я понимала, почему он не мог жениться на мне.
Нет, он просто ненормальный!
— Мне понадобилось чуть больше времени, чтобы влюбиться в тебя, — призналась я. — Думаю, это произошло, когда я увидела, как ты ведешь себя с Анной. Тогда-то я и поняла впервые, что ты вовсе не такой холодный эгоист, каким хочешь казаться.
Я ласково провела рукой по его волосам и улыбнулась ему.
— Ах, Филип, я так счастлива.
— Скоро ты станешь еще счастливее, — пробормотал он мне в ухо.
— Правда? — успела вымолвить я, прежде чем снова почувствовала его губы на своих губах — твердые, властные, жадные.
Тело мое вспыхнуло. Я желала его с такой отчаянной силой, что это испугало меня. Я хотела целовать, ласкать его, ощутить всем своим существом, хотела, чтобы он вошел в меня, обладал мною, слился со мной в единое целое. Я хотела, чтобы мы взбирались на высоты бурной страсти, а после лежали в объятиях друг друга — умиротворенные и упоенные близостью.
Филип поднял голову и промолвил:
— Ты пойдешь со мной в постель?
— Да, — от всего сердца воскликнула я. — О да.
Эпилог
Теплым летним днем мы с Нэнни сидели в садовых креслах под раскидистым дубом и смотрели, как мой трехлетний сын играет с Анной. Мы находились в той части парка, которую мой муж отвел под детскую площадку для игр, хотя Маркус, наш годовалый малыш, еще не мог воспользоваться всеми захватывающими возможностями, которые предоставлял детям этот маленький уголок сада. Он с довольным видом сидел передо мной на траве, ковырялся в земле и выуживал червячков.
Робин забрался на дерево, где был построен домик. Меня охватывал ужас всякий раз, когда он туда залезал, но я заставляла себя сидеть смирно и только зорко следила снизу, ни на минуту не спуская с него глаз. Я понимала: после того, что случилось с моей сестрой, я буду чересчур опекать своих детей, но ничего не могла с собой поделать. Мне постоянно снились кошмары — будто бы Робин упал на землю с этого проклятого дерева и сильно ударился головой.
Я ужасно злилась на Филипа за то, что он построил этот домик на дереве. Но он не обращал на меня внимания, и когда я наблюдала, как Робин и Анна проворно лазали вверх и вниз по лесенке, ведущей на площадку, то с неохотой признавала, что муж был прав. Домик на дереве имел огромный успех и был излюбленным местом игр не только Робина и Анны, но и всех детей, которые приезжали к нам в гости.
Теперь, когда я сама стала матерью, я никак не могла забыть об опасностях, подстерегающих наш такой на первый взгляд безмятежный мирок. Достаточно только взглянуть на мою сестру, ставшую вечным ребенком, чтобы понять: судьба часто бывает несправедлива к детям.
Внезапно с высоты донесся звонкий голосок Робина:
— Мама! Папа приехал! Я вижу, он идет из конюшни!
Я улыбнулась. Филип уехал в Лондон принять участие в серьезных дебатах в палате лордов, а также повидаться со своим поверенным в делах. Я ожидала его не раньше завтрашнего дня.
Робин и Анна слезли с дерева и побежали к конюшням. Собаки бросились вслед за ними, заливисто лая.
— Что-то его светлость рано вернулся, — заметила Нэнни.
— Да, — сказала я. — Должно быть, дебаты закончились скорее, чем он надеялся.
Мой муж появился из-за сарайчика для ослика. На плечах у него сидел Робин, за руку он держал Анну. Собаки бежали следом, изо всех сил виляя хвостами. Он подошел ко мне, спустил Робина на землю, чмокнул меня в губы и поздоровался с Нэнни.
— Ты мне что-нибудь привез, папа? — с надеждой спросил мальчик.
— Робин, — вмешалась я, — это неприлично — просить у кого-нибудь подарки.
— Папа — это не кто-нибудь, мама. Папа — это папа! — возразил Робин.
— Неоспоримый довод, — серьезно заметил Филип. Он сунул руку в карман красно-коричневого сюртука и извлек оттуда маленькую деревянную фигурку пони для Робина и два красных страусиных пера для Анны.
— Когда-нибудь я подарю тебе настоящего пони, — пообещал он Робину.
Робин издал восторженный вопль и принялся скакать вокруг нас, подражая лошадиному ржанию.
Анна запрыгала от радости и воскликнула:
— Нэнни, можно я пойду и прикреплю их к волосам?
— Иди, что ж с тобой поделать, — разрешила Нэнни.
Анна побежала к дому за зеркалом, а я сказала мужу:
— Ты же знаешь, она будет носить эти перья, как кроличьи ушки, Филип.
— Но ведь они ей нравятся. Да, что верно, то верно.
Он наклонился и взял на руки малыша, который тянул к нему ручонки.
— Ну, как поживает мой богатырь? — сказал Филип и подбросил Маркуса в воздух.
Младенец взвизгнул от восторга.
Филип снова подбросил его. Маркус снова взвизгнул.
Я терпеть не могла, когда он так делал, но заставила себя промолчать. Филип любил играть с детьми, ему было с ними интересно, и он так старался быть непохожим на своего отца, что я не чувствовала себя вправе вмешиваться в его отношения с детьми.
После третьего броска Нэнни сжалилась надо мной и сказала:
— Ну, довольно, милорд. У него головка закружится.
Она протянула руки, и Филип покорно передал ей малыша, а потом взглянул на меня:
— Ты не против прогуляться?
Я встала, подала ему руку, и мы, оставив детей на попечение Нэнни, направились по тропинке к озеру. Мы остановились на нашей любимой полянке в окружении деревьев, с которой открывался прекрасный вид на озеро и островок с беседкой посреди воды.
Я села на траву, прислонившись спиной к стволу огромного дуба, а Филип улегся рядом, положив голову мне на колени.
— Ну, так что же произошло? — спросила я. Он закрыл глаза.
— Палата лордов проголосовала за то, чтобы назначить судебный процесс над королевой на семнадцатое августа.
Принц-регент, недавно ставший королем Георгом IV, изъявил желание развестись со своей супругой, на что требовалось согласие парламента.
— О нет, — со стоном протянула я.
Он вздохнул.
— О да. Все это до ужаса противно. Лондон в состоянии хаоса. — Он открыл глаза и посмотрел на меня. — Мне, к несчастью, придется присутствовать при этом, но ты вместе с детьми останешься в Уинтердейле. В Лондоне сейчас очень неспокойно. Население открыто выражает недовольство и королем, и королевой, поскольку никто из них двоих не безгрешен.
Да, в супружеской неверности были повинны и Георг, и Каролина, и эта история выглядела просто отвратительно.
— Как это все мерзко, — промолвила я.
— Да, именно, — с чувством откликнулся он.
Я провела рукой по его густым черным волосам, и глаза его снова закрылись — длинные ресницы безмятежно покоились на щеках. Филип наслаждался моими ласкающими прикосновениями.
— Что здесь было без меня? — пробормотал он.
Я рассказала ему забавный случай, приключившийся с Робином. Филип открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся той нежной улыбкой, от которой я всегда таяла, словно воск. Он взял мою руку и поднес ее к губам.
— Я понимаю, тебе нелегко отпускать его одного, — сказал он. — Ты храбрая девочка, Джорджи.
Слезы навернулись мне на глаза.
— Я очень стараюсь, Филип. Правда.
— Я знаю, любовь моя. Вскоре тебе станет полегче.
Я фыркнула.
— Где уж, если ты купишь ему пони! Ему же всего три года, Филип.
Он снова закрыл глаза.
— Ему три с половиной, и я сначала проверю, чтобы лошадка была спокойная.
Робину не хватало одного месяца до трех с половиной, но я прикусила губу и промолчала.
Переодеваясь к обеду, я думала о том, что мне рассказал Филип о судебном процессе над королевой. Суд может продлиться месяцы, и если Филип твердо решил не пускать меня в Лондон, я не увижу его теперь очень долго.
Меня эта новость чрезвычайно огорчила.
Не то чтобы я скучала по Лондону. Нам чудом удалось избежать скандала, связанного со смертью мистера Говарда, но для нас это были тяжелые времена. Я рассказала следствию, что Говард признался, что хотел меня убить, а затем Клэвен представил суду человека, который под присягой заявил, что Говард нанял его, чтобы тот убил моего отца. А потом от ростовщиков, которые набросились на овдовевшую миссис Говард, словно стая паразитов, всем стало известно, как отец шантажировал несчастного молодого человека.
Но весь этот ужас был позади, и мы с Филипом были рады удалиться на время в Уинтердейл-Парк. Вскоре страсти вокруг скандального дела немного поутихли, и теперь мы могли спокойно вернуться в Лондон. Филип посещал заседания парламента, когда там шли дебаты на интересующие его темы, и мы всегда появлялись на нескольких званых вечерах в течение сезона. Я иногда ездила в Лондон за покупками, поскольку магазины в Суррее не могли сравниться с лондонскими.
В основном же наша жизнь протекала в Уинтердейл-Парке и его окрестностях. У нас появились очень приятные знакомые в соседних поместьях, и хотя Уинтердейл-Парк считался самым роскошным домом в округе, ни Филип, ни я никогда не брезговали обществом простых, но добродушных и милых людей.
Мы время от времени навещали Кэтрин и лорда Ротерэма. Их сын был на полгода младше Робина, и дети очень дружили между собой. В скором будущем Кэтрин ожидала еще одного ребенка, и я обещала приехать, как только ей подойдет время рожать.
Леди Уинтердейл царствовала между вдовами в Бате. Мы с ней ни разу больше не виделись, что нас вполне устраивало.
Но этот процесс над королевой грозил нарушить столь приятное и неторопливое течение нашей жизни.
Сидя за обеденным столом с Филипом, я спросила его:
— Как ты думаешь, сколько времени продлится судебное разбирательство?
Он слегка подул на суп, чтобы его остудить.
— Боюсь, что долго.
— Значит, я тебя не увижу все это время?
Он покачал головой.
— Я буду приезжать домой, Джорджи. Судебное заседание будет проходить не каждый день, а Уинтердейл-Парк расположен сравнительно недалеко от Лондона. Вот те бедняги, что живут в северных и западных провинциях, основательно там застрянут.
— Но я могу приехать без детей, — осторожно заметила я.
Он решительно тряхнул головой.
— Ты не представляешь, что там творится. Лондон на грани революции. Каждый день на улицы выходят огромные толпы народа, несущие знамена, как накануне кровавой расправы в Питерлоо. Днем и ночью лондонские улицы оглашаются криками: «Долой короля! Долой королеву!» — Он снова покачал головой. — Я не хочу, чтобы ты туда приезжала.
Лицо его приняло непреклонное выражение.
Я обожала моего мужа, но некоторые черты его характера меня раздражали. Во-первых, он постоянно указывал, что мне делать. А во-вторых, всегда замыкался в себе, если его что-нибудь тревожило. Даже после пяти с половиной лет совместной жизни мне с трудом приходилось выуживать из него причину его беспокойства.
Да, с привычками бороться трудно.
— Ну хорошо, хорошо, — ворчливо согласилась я. — Я останусь в Уинтердейл-Парке, если ты так хочешь. Но, надеюсь, ты приедешь, как только это будет возможно.
Он сверкнул на меня глазами.
— Можешь рассчитывать на это, любовь моя, — сказал он.
Я покосилась на стоявших у буфета лакеев и опустила глаза в тарелку, чтобы никто не заметил ответного блеска в моем взгляде.
После обеда мы, как обычно, погуляли по парку с собаками. Затем играли в шахматы, пока не внесли поднос с чаем. Потом настало время ложиться спать.
Пришла пора для самого глубокого и интимного единения, которое существовало в нашем союзе. Мы прильнули друг к другу в супружеской кровати с пологом, в которой зачали наших очаровательных детей, и я ощущала невыразимую радость женщины, которая счастлива и уверена в своем счастье.
Он целовал мне шею и плечи.
Я глубоко вздохнула.
— Счастье — это так сложно, — пробормотала я.
— Вовсе нет, — сонно отозвался он. Филип всегда засыпал почти сразу после любви.
— Нет?
— Нет. — Он задул свечи, и в комнату через открытое окно устремился лунный свет. — Счастье — это очень просто, — сказал он.
— Так что же это такое, Филип? — с любопытством спросила я.
— Счастье — это ты, Джорджи, — ответил он.
Глаза мои наполнились слезами. Как приятно это слышать! Я чмокнула его в щеку, но он уже спал.
Я смотрела на своего мужа при свете луны. Он лежал на спине, волосы его чернели на белоснежной подушке, а широкие плечи занимали почти половину кровати.
Почему он все время засыпает на спине? Ведь в таком положении он храпит.
Я поцеловала его в плечо, легонько ткнула в бок, чтобы он перевернулся, удобно устроилась под одеялом и погрузилась в безмятежный сон.
Робин забрался на дерево, где был построен домик. Меня охватывал ужас всякий раз, когда он туда залезал, но я заставляла себя сидеть смирно и только зорко следила снизу, ни на минуту не спуская с него глаз. Я понимала: после того, что случилось с моей сестрой, я буду чересчур опекать своих детей, но ничего не могла с собой поделать. Мне постоянно снились кошмары — будто бы Робин упал на землю с этого проклятого дерева и сильно ударился головой.
Я ужасно злилась на Филипа за то, что он построил этот домик на дереве. Но он не обращал на меня внимания, и когда я наблюдала, как Робин и Анна проворно лазали вверх и вниз по лесенке, ведущей на площадку, то с неохотой признавала, что муж был прав. Домик на дереве имел огромный успех и был излюбленным местом игр не только Робина и Анны, но и всех детей, которые приезжали к нам в гости.
Теперь, когда я сама стала матерью, я никак не могла забыть об опасностях, подстерегающих наш такой на первый взгляд безмятежный мирок. Достаточно только взглянуть на мою сестру, ставшую вечным ребенком, чтобы понять: судьба часто бывает несправедлива к детям.
Внезапно с высоты донесся звонкий голосок Робина:
— Мама! Папа приехал! Я вижу, он идет из конюшни!
Я улыбнулась. Филип уехал в Лондон принять участие в серьезных дебатах в палате лордов, а также повидаться со своим поверенным в делах. Я ожидала его не раньше завтрашнего дня.
Робин и Анна слезли с дерева и побежали к конюшням. Собаки бросились вслед за ними, заливисто лая.
— Что-то его светлость рано вернулся, — заметила Нэнни.
— Да, — сказала я. — Должно быть, дебаты закончились скорее, чем он надеялся.
Мой муж появился из-за сарайчика для ослика. На плечах у него сидел Робин, за руку он держал Анну. Собаки бежали следом, изо всех сил виляя хвостами. Он подошел ко мне, спустил Робина на землю, чмокнул меня в губы и поздоровался с Нэнни.
— Ты мне что-нибудь привез, папа? — с надеждой спросил мальчик.
— Робин, — вмешалась я, — это неприлично — просить у кого-нибудь подарки.
— Папа — это не кто-нибудь, мама. Папа — это папа! — возразил Робин.
— Неоспоримый довод, — серьезно заметил Филип. Он сунул руку в карман красно-коричневого сюртука и извлек оттуда маленькую деревянную фигурку пони для Робина и два красных страусиных пера для Анны.
— Когда-нибудь я подарю тебе настоящего пони, — пообещал он Робину.
Робин издал восторженный вопль и принялся скакать вокруг нас, подражая лошадиному ржанию.
Анна запрыгала от радости и воскликнула:
— Нэнни, можно я пойду и прикреплю их к волосам?
— Иди, что ж с тобой поделать, — разрешила Нэнни.
Анна побежала к дому за зеркалом, а я сказала мужу:
— Ты же знаешь, она будет носить эти перья, как кроличьи ушки, Филип.
— Но ведь они ей нравятся. Да, что верно, то верно.
Он наклонился и взял на руки малыша, который тянул к нему ручонки.
— Ну, как поживает мой богатырь? — сказал Филип и подбросил Маркуса в воздух.
Младенец взвизгнул от восторга.
Филип снова подбросил его. Маркус снова взвизгнул.
Я терпеть не могла, когда он так делал, но заставила себя промолчать. Филип любил играть с детьми, ему было с ними интересно, и он так старался быть непохожим на своего отца, что я не чувствовала себя вправе вмешиваться в его отношения с детьми.
После третьего броска Нэнни сжалилась надо мной и сказала:
— Ну, довольно, милорд. У него головка закружится.
Она протянула руки, и Филип покорно передал ей малыша, а потом взглянул на меня:
— Ты не против прогуляться?
Я встала, подала ему руку, и мы, оставив детей на попечение Нэнни, направились по тропинке к озеру. Мы остановились на нашей любимой полянке в окружении деревьев, с которой открывался прекрасный вид на озеро и островок с беседкой посреди воды.
Я села на траву, прислонившись спиной к стволу огромного дуба, а Филип улегся рядом, положив голову мне на колени.
— Ну, так что же произошло? — спросила я. Он закрыл глаза.
— Палата лордов проголосовала за то, чтобы назначить судебный процесс над королевой на семнадцатое августа.
Принц-регент, недавно ставший королем Георгом IV, изъявил желание развестись со своей супругой, на что требовалось согласие парламента.
— О нет, — со стоном протянула я.
Он вздохнул.
— О да. Все это до ужаса противно. Лондон в состоянии хаоса. — Он открыл глаза и посмотрел на меня. — Мне, к несчастью, придется присутствовать при этом, но ты вместе с детьми останешься в Уинтердейле. В Лондоне сейчас очень неспокойно. Население открыто выражает недовольство и королем, и королевой, поскольку никто из них двоих не безгрешен.
Да, в супружеской неверности были повинны и Георг, и Каролина, и эта история выглядела просто отвратительно.
— Как это все мерзко, — промолвила я.
— Да, именно, — с чувством откликнулся он.
Я провела рукой по его густым черным волосам, и глаза его снова закрылись — длинные ресницы безмятежно покоились на щеках. Филип наслаждался моими ласкающими прикосновениями.
— Что здесь было без меня? — пробормотал он.
Я рассказала ему забавный случай, приключившийся с Робином. Филип открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся той нежной улыбкой, от которой я всегда таяла, словно воск. Он взял мою руку и поднес ее к губам.
— Я понимаю, тебе нелегко отпускать его одного, — сказал он. — Ты храбрая девочка, Джорджи.
Слезы навернулись мне на глаза.
— Я очень стараюсь, Филип. Правда.
— Я знаю, любовь моя. Вскоре тебе станет полегче.
Я фыркнула.
— Где уж, если ты купишь ему пони! Ему же всего три года, Филип.
Он снова закрыл глаза.
— Ему три с половиной, и я сначала проверю, чтобы лошадка была спокойная.
Робину не хватало одного месяца до трех с половиной, но я прикусила губу и промолчала.
Переодеваясь к обеду, я думала о том, что мне рассказал Филип о судебном процессе над королевой. Суд может продлиться месяцы, и если Филип твердо решил не пускать меня в Лондон, я не увижу его теперь очень долго.
Меня эта новость чрезвычайно огорчила.
Не то чтобы я скучала по Лондону. Нам чудом удалось избежать скандала, связанного со смертью мистера Говарда, но для нас это были тяжелые времена. Я рассказала следствию, что Говард признался, что хотел меня убить, а затем Клэвен представил суду человека, который под присягой заявил, что Говард нанял его, чтобы тот убил моего отца. А потом от ростовщиков, которые набросились на овдовевшую миссис Говард, словно стая паразитов, всем стало известно, как отец шантажировал несчастного молодого человека.
Но весь этот ужас был позади, и мы с Филипом были рады удалиться на время в Уинтердейл-Парк. Вскоре страсти вокруг скандального дела немного поутихли, и теперь мы могли спокойно вернуться в Лондон. Филип посещал заседания парламента, когда там шли дебаты на интересующие его темы, и мы всегда появлялись на нескольких званых вечерах в течение сезона. Я иногда ездила в Лондон за покупками, поскольку магазины в Суррее не могли сравниться с лондонскими.
В основном же наша жизнь протекала в Уинтердейл-Парке и его окрестностях. У нас появились очень приятные знакомые в соседних поместьях, и хотя Уинтердейл-Парк считался самым роскошным домом в округе, ни Филип, ни я никогда не брезговали обществом простых, но добродушных и милых людей.
Мы время от времени навещали Кэтрин и лорда Ротерэма. Их сын был на полгода младше Робина, и дети очень дружили между собой. В скором будущем Кэтрин ожидала еще одного ребенка, и я обещала приехать, как только ей подойдет время рожать.
Леди Уинтердейл царствовала между вдовами в Бате. Мы с ней ни разу больше не виделись, что нас вполне устраивало.
Но этот процесс над королевой грозил нарушить столь приятное и неторопливое течение нашей жизни.
Сидя за обеденным столом с Филипом, я спросила его:
— Как ты думаешь, сколько времени продлится судебное разбирательство?
Он слегка подул на суп, чтобы его остудить.
— Боюсь, что долго.
— Значит, я тебя не увижу все это время?
Он покачал головой.
— Я буду приезжать домой, Джорджи. Судебное заседание будет проходить не каждый день, а Уинтердейл-Парк расположен сравнительно недалеко от Лондона. Вот те бедняги, что живут в северных и западных провинциях, основательно там застрянут.
— Но я могу приехать без детей, — осторожно заметила я.
Он решительно тряхнул головой.
— Ты не представляешь, что там творится. Лондон на грани революции. Каждый день на улицы выходят огромные толпы народа, несущие знамена, как накануне кровавой расправы в Питерлоо. Днем и ночью лондонские улицы оглашаются криками: «Долой короля! Долой королеву!» — Он снова покачал головой. — Я не хочу, чтобы ты туда приезжала.
Лицо его приняло непреклонное выражение.
Я обожала моего мужа, но некоторые черты его характера меня раздражали. Во-первых, он постоянно указывал, что мне делать. А во-вторых, всегда замыкался в себе, если его что-нибудь тревожило. Даже после пяти с половиной лет совместной жизни мне с трудом приходилось выуживать из него причину его беспокойства.
Да, с привычками бороться трудно.
— Ну хорошо, хорошо, — ворчливо согласилась я. — Я останусь в Уинтердейл-Парке, если ты так хочешь. Но, надеюсь, ты приедешь, как только это будет возможно.
Он сверкнул на меня глазами.
— Можешь рассчитывать на это, любовь моя, — сказал он.
Я покосилась на стоявших у буфета лакеев и опустила глаза в тарелку, чтобы никто не заметил ответного блеска в моем взгляде.
После обеда мы, как обычно, погуляли по парку с собаками. Затем играли в шахматы, пока не внесли поднос с чаем. Потом настало время ложиться спать.
Пришла пора для самого глубокого и интимного единения, которое существовало в нашем союзе. Мы прильнули друг к другу в супружеской кровати с пологом, в которой зачали наших очаровательных детей, и я ощущала невыразимую радость женщины, которая счастлива и уверена в своем счастье.
Он целовал мне шею и плечи.
Я глубоко вздохнула.
— Счастье — это так сложно, — пробормотала я.
— Вовсе нет, — сонно отозвался он. Филип всегда засыпал почти сразу после любви.
— Нет?
— Нет. — Он задул свечи, и в комнату через открытое окно устремился лунный свет. — Счастье — это очень просто, — сказал он.
— Так что же это такое, Филип? — с любопытством спросила я.
— Счастье — это ты, Джорджи, — ответил он.
Глаза мои наполнились слезами. Как приятно это слышать! Я чмокнула его в щеку, но он уже спал.
Я смотрела на своего мужа при свете луны. Он лежал на спине, волосы его чернели на белоснежной подушке, а широкие плечи занимали почти половину кровати.
Почему он все время засыпает на спине? Ведь в таком положении он храпит.
Я поцеловала его в плечо, легонько ткнула в бок, чтобы он перевернулся, удобно устроилась под одеялом и погрузилась в безмятежный сон.