Страница:
"Ей автомата не хватает, – подумал он. – И серого от пыли берета, лихо заломленного к левому виску, а ля Че Гевара…" Он глубоко вздохнул. Жар поднявшегося солнца выпил влагу из воздуха, придавил к раскачивающим горизонт пологим волнам запахи зелени, и ничего не оставил, кроме зноя и пустоты. И в самом деле, жарко…
Он поднялся на ноги. Тёмная линия на востоке почти сливалась с горизонтом. Это была Африка.
"Воинствующий примитивизм, – сказал он себе. – Ревность оглупила тебя, и ты потерял остроту восприятия. Ведьма теряет свой дар, переспав с мужчиной, ведьмак – ревнуя женщину…"
III
– Что ж, – внушительный бас Виктора выдавал усталость и удовлетворение человека, сознающего важность проделанной работы. – Итоговый документ на три четверти готов. Если претензий к последнему черновику нет, думаю, пора его передавать на обработку юристам. Потом ещё неделя на вычитку и тонкую доводку, а там и подпишем…
– Это ты, что ли, подписывать будешь? – неприятным голосом спрашивает Герман.
– Нет, не я, – спокойно отвечает Виктор. – Подпишут партнёры, указанные поимённо в первых пунктах устава и учредительного договора.
Мне их перепалки и колкости безразличны. Инициатива Виктора, взявшего на себя роль посредника и ответственного секретаря в наших переговорах – тоже. Кроме того, Виктор представляет интересы Светланы, которая молчит и во всём соглашается со своим духовным поводырем. Здесь, конечно безучастным оставаться тяжело. Но я пытаюсь.
Удивительный человек!
– Мне не совсем понятно, с чьим юристом будет советоваться Светлана, – говорю тихо, но внятно. – После того, как мы закончили обсуждение основных вопросов, приводить наши договорённости в соответствие с действующими международными нормами будут, насколько я понял, юристы Калимы. Несложно себе представить, чьи интересы будет отстаивать итоговый документ после этой обработки. Свой экземпляр я отправлю в Женеву. А куда и кому отправишь свой экземпляр ты, Светлана?
– У Светланы нет этих проблем, – немедленно вмешивается Виктор. – Я её юрист, она доверяет моей компетенции…
Удивительный человек. И разносторонний.
– Виктор, – мой голос тих и спокоен. Я – сама кротость. – Твоё имя мне известно.
Когда будет нужен твой голос, я тебе скажу об этом. Светлана, проснись, ты – наш равноправный компаньон. Я хочу слышать твоё мнение: кто будет отстаивать твои интересы в международном арбитраже, если я или Калима нарушим условия соглашения?
– Виктор! – она отвечает звонко, с вызовом.
Я качаю головой. Вот это гипноз! Учиться тебе у него, Максик, нужно, а не ёрничать да насмехаться.
– Светлана, – стараюсь держать себя в руках, но бешенство уже бурлит в крови и распирает грудь. – Виктор изъясняется только на одном языке – на русском…
– Как и ты, – запальчиво перебивает она меня.
– Верно, – покорно соглашаюсь с ней, – потому я и не претендую на роль специалиста по таким сложным вопросам.
– Это моё дело…
– Максим, – насмешливо вмешивается Калима. – Но ведь это и в самом деле её выбор…
– Точно, – поддакивает Герман. – Это её дело!
Роль Германа во всей этой истории мне совершенно непонятна. Поначалу тихий, даже какой-то пришибленный, за прошедшие две недели он воспрял, расправил плечи и начал задирать всех, кого ни попадя. Меня, Светлану, Виктора и даже Калиму.
Наглость его растёт день ото дня, но никто не даёт ему отпора. Я – потому что мне всё равно. Виктор – потому что он тут на тех же правах, что и Герман.
Светлана… Светлана молчит, преданно, по-собачьи, глядя на Виктора своими азиатскими глазами, которые сводят меня с ума. Чёрт бы его подрал! Что он там с ней делает в постели?! Что он с ней делает такого, чего не делал я?! Что она в нём нашла такого, чего нет у меня? Пусть скажет!
Уродом себя чувствую. Клоуном.
– И если уж речь о сложных вопросах, – продолжает Герман. – Скажи, Максим, а на какую роль претендуешь ты?
Я чувствую их взгляды и понимаю, что его вопрос – лишь отголосок какого-то спора; что-то такое они говорили обо мне. А теперь, вот, Герман решился спросить.
– Странный вопрос, – я пожимаю плечами. – Не уверен, что вообще претендую на какую-то роль.
– Да ладно тебе, не скромничай, – по всему было видно, что Герман решил идти до конца, и останавливать его никто не собирался. – Как тебе роль Господа Бога?
Этакий добренький всезнающий, всепрощающий Максим…
Я смотрю на него и чувствую скуку. Что там у него налито в стакане? Уж точно не томатный сок.
– Да ты не отмалчивайся, – напирает Герман. – Тем более что вопрос-то совсем простой: будь у тебя власть Господа, как бы ты разделался с Виктором?
– Предоставил бы его самому себе, – вырвалось у меня и тут же зазнобило: почему-то показалось, что не следовало этого говорить, будто не ко времени внутри что-то открылось. И ещё я почувствовал злость от его вторжения и напора. – Тебе-то что до всего этого?
– А ты об этом спроси у нашей хозяйки.
А вот это что-то новенькое: в его голосе впервые проскальзывают нотки высокомерия.
Я перевожу взгляд на Калиму. Уж не спит ли он с ней?
– Калима, – чувствую, как деревянеет язык. – Я интересуюсь знать, что здесь делает Герман?
– Максим, – ласково отвечает Калима. – Я с этими людьми знакома чуть больше двух недель. Это твои друзья. В недалёком прошлом – товарищи. А некоторые из них, я бы рискнула сказать – весьма близкие к тебе люди… – она смеялась надо мной! – Я думала, тебе так будет легче! Это ведь ты настоял, чтобы при обсуждении договора нас было больше, чем двое…
Я поражён точности, с которой она выбирает слова. Всё верно. Это мои друзья. Мы вместе росли, становились старше, женились. Потом крестили детей и ломали голову над тем, что подарить своим крестникам на день рождения. Где это всё? Как странно… вместо того, чтобы объединиться против чужака, успевшего продемонстрировать свою злобу и жестокость, они ожесточаются против меня.
Я закрываю глаза и пытаюсь расслабиться, спасти рассудок от реальности, в которой люди, которым я готов отдать все свои чувства, жизнь и душу, злы ко мне, или, в лучшем случае, равнодушны.
"Прости им Господи, – еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться от тоски и безысходности. – Ибо не ведают они, что творят".
Вот дела… для них наёмные убийцы Калимы ближе, чем я. Те – понятны в своей жестокости, я – непонятен в своей доброте. И потому, всё-таки, чужак – я, а не Калима.
"Не берите себе близких друзей, кроме вас самих"…
Сознание быстро перелистывает события последних дней, чтобы найти светлые, радостные минуты. В них я бы мог на мгновение укрыться, отдохнуть, привести мысли и чувства в порядок. Две недели… кошмарный сон!
Самым печальным был переход экватора. Я заперся в каюте и мрачно прислушивался к ликующему визгу Светланы, долетавшему из открытого иллюминатора. Когда измазанные сажей матросы, раздобыв у второго помощника запасной ключ, открыли дверь, я, недолго думая, ударил бейсбольной битой, предусмотрительно прихваченной из спортзала, ближайшего по колену. Потом предупредил, что не всегда попадаю по конечностям и буду лупить по "чём попало", если они немедленно не уберутся ко всем чертям. "Черти" засверкали улыбками, и мне тут же пришлось пополнить список своих преступлений ещё десятком ушибов.
Осада продолжалась несколько часов. К переговорам подключились господа офицеры, потом старший помощник пообещал запереть меня в лазарет за хулиганство. Я сообщил о готовности немедленно перейти в лазарет при условии, что там меня оставят в покое. Наконец, появилась хмурая Калима с трезубцем и в короне. Надо отдать ей должное. Насколько "черти" были похожи на измазанных сажей пьяных, неряшливо одетых матросов с дурацкими красными платками на головах, настолько она была похожа на королеву. Я раскис, размяк и уже готов был признать поражение, но она лишь бросила на меня беглый взгляд, в котором была и печаль, и сожаление, кивком головы отправила всех прочь, пожала плечами и ушла. Они оставили мне разгромленную каюту, измазанную с обеих сторон мазутом дверь и горькое чувство досады.
Дверь я снял с петель и выставил в опустевший коридор. Проём занавесил простынёй, проветрил и навёл порядок в каюте. Задраил иллюминатор и, уже на койке, попытался сосредоточиться на чтении Корана. Если бы Аллах не хотел, чтобы они это делали, этого бы не было. А потому – не суди, не твоего ума это дело. Ты думай о своих отношениях с Аллахом. Наступит время, и все придут на суд Его.
Аллах с терпеливыми. "Терпи, будь терпимым, будь стойким и бойся Аллаха, – может быть, тогда ты будешь счастлив!.." Её смех преследовал меня до самого вечера.
– В таком случае, – возвращает меня к действительности сочный бас Виктора. – Будем заканчивать…
– Ещё нет, – прерываю его медоточивую речь. Голос у меня звучит ровно. Всё-таки удалось успокоиться. – Прочти-ка, любезный, ещё раз положение о распределении прибыли и порядке подсчёта голосов.
А что? Пусть читает!
Но он и не думал обижаться. -… Делить на три равные части…
– Нет, – я качаю головой и вижу, как настораживается Калима. А что же она думала?
Что козырный туз в игре только один, что ли? Даёшь козырных тузов по числу рукавов играющих! – Не так. Давайте по-другому. Прибыль и голоса при принятии решений делятся в соответствии с числом реальных входов, которыми владеют участники.
– Что значит "реальных"? – немедленно уточняет Калима.
– Реальными будем считать входы, которыми мы будем пользоваться, чтобы проникнуть внутрь континента, а не те, которые числятся у нас на бумаге.
– Ты хочешь сказать, что не уверен в своих координатах? – забеспокоился Виктор.
– Если в чём я уверен, так это в координатах, – ухмыляюсь ему прямо в лицо. – Не подставят и не подведут.
– Но тогда мне нет смысла разрабатывать ваши входы, – замечает Калима.
– Смысл появится, если будут заключаться сепаратные соглашения между заинтересованными участниками: один владеет входом, другой ресурсами для его эксплуатации. Эти двое смогут договориться. Зачем им мнение третьего?
Все молчат. Обдумывают. Валяйте, думайте. Смысл в тишине, а не в обилии слов.
Слово – темница истины. Истина, втиснутая в рамки слов, чахнет и корчится. Слово уродует её, четвертует тело, насилует душу… И краткость его речей обнажала Истину.
– Всё равно не понимаю, – нарушает молчание Калима. – У меня есть действующий вход; так что же: мне теперь на нём замкнуться и забыть о вас?
Я улыбаюсь, и она тут же осознаёт совершённую ошибку.
– Я даже могу сказать, какой из твоих четырёх виртуальных входов оказался реальным.
Вот так!
– Ну что ж, – не спуская с меня глаз, проговорила она. Губы сжались в одну бескровную линию. – Скажи.
– И если я не ошибусь, ты нам скажешь, сколько уже человек потеряла, в попытке туда пробиться.
– Скажу…
Я беру со стола салфетку, пишу на ней координаты, комкаю и щелчком отправляю записку на её край стола. Очень удачный выстрел, между прочим. Комок бумаги подкатывается к ней прямо в руки. Она, не спеша, его разворачивает. Морщит лоб, что-то припоминая, сжимает салфетку в руке, прячет в кармашек костюма.
Когда она вновь встречается со мной взглядом, я вижу в них настороженность и удивление.
– Восемь.
Шах и мат! В игры они со мной играть вздумали!
– Но это в корне меняет все наши договорённости… – неуверенно нарушает молчание Виктор.
А спеси-то поубавилось! Муж, "упорный в препирательствах"… А что же он думал: во второй раз бесплатно в рай на моём горбу прокатиться?
– Виктор, ты опять что-то напутал! С тобой я ни о чём не договаривался, да и не о чём мне с тобой договариваться. У тебя ничего нет, что было бы мне нужно.
Я вдруг чувствую во взгляде Калимы восхищение.
– Максим, если ты знаешь, какие из двенадцати входов будут реальными, то, наверное, будет лучше их объявить…
– Зачем это? Лучше не будет. Да, я знаю, а вы – нет. Ну и что? Ничего не изменилось. Без твоих денег и флота, Калима, наши входы так и останутся набором цифр на салфетке. Ресурсы как были у тебя, так они у тебя и остались. Просто задача осложняется тем, что через одни входы попасть внутрь несравнимо труднее, чем через другие…
– Но это означает, что с этой минуты условия диктуешь ты.
Я качаю головой:
– Тебя удивляет, что меня это устраивает?
Но она не закончила:
– И, судя по твоему лицу, наибольшее число реальных входов досталось тебе.
Я пожимаю плечами: зачем спорить с очевидным?
– А как быть с ней? – она кивает головой в сторону Светланы. – Ты заварил эту кашу…
– Никак, – я пожимаю плечами. – Пока у тебя есть надежда, что под координатами Светланы прячется что-то реальное, она – полноправный участник нашего договора.
Загрузим её друзей рутинной, административной работой, чтоб не хулиганили, а сами займёмся чем-нибудь творческим.
– У меня уже есть администрация…
– Значит, – я делаю вывод, – работать они будут у меня.
– Нельзя ли помедленней? – не выдерживает Света.
За последние две недели это первые её слова, которые я могу отнести на свой счёт.
Стыдно упускать такую возможность поговорить с любимой женщиной.
Я и не упускаю.
– Отчего же? Можно. Входы входам – рознь. И отличаются они не только геометрией створа, как ворота от дверей или от форточки. Они отличаются ещё и протяжённостью тоннеля, его изгибами и скоростью потока воды. Эти параметры могут облегчить, а могут осложнить реализацию проекта. Не всё равно, каких усилий и жертв будет стоить проход внутрь континента…
– Ты хочешь сказать, – перебивает меня Виктор. – Что Светлане достались "невыгодные" входы?
Я долго молчу, собираясь с силами, чтобы ответить, а не запустить ему в голову чем-нибудь тяжёлым.
– Ты обманул меня? – вмешивается Светлана.
Я смотрю на её чуть подрагивающие от обиды губы и почему-то не чувствую сожаления.
– Какая трогательная сцена… Тебя? Света, помилуй, при чём тут ты? Это его я обманул, – я киваю в сторону Виктора. – И уж поверь, получил от этого большое удовольствие.
– И что же дальше? – интересуется Герман.
– Сценарий прост. Наш триумвират в силе. Подписываем глобальное соглашение, с учётом моих замечаний, разумеется. Потом, чтобы не распылять силы, я называю магистральный вход, которым внутрь континента можно будет попасть на обычной подводной лодке, не теряя времени, людей и батискафы, – краем глаза вижу, как катает желваки на скулах Калима. – С вами я заключу трудовое соглашение, по которому вы от моего лица возьмёте на себя административные вопросы, ну, а я займусь любимым делом.
– Каким же? – справляется Калима.
– Буду плевать в потолок и смотреть мультики про дядюшку Скруджа.
– Здорово, – она восхищённо щёлкает языком. – Но для этого нужно много трудиться.
– Что ж, для того, чтобы не работать, я готов работать до седьмого пота.
Наш трёп грубо прерывает Виктор:
– Что значит "рутинная административная работа"?
– Строительство шлюза, персонал станции, транспорт, обеспечение, связь с внешним миром… да мало ли? Если мы найдём там что-нибудь стоящее: нефть, руды… то придётся заняться строительством портового терминала, вижу большие проблемы с перегрузкой. Доставка пионеров, их обслуживание… Работы хватит.
– И ты им всё это доверишь? – Калима оставила свой игривый тон. Вопрос звучит здраво, она встревожена.
– Конечно, – я насмешливо скольжу взглядом по напряжённым лицам и останавливаюсь на Светлане. – Это мои друзья, я их люблю, и абсолютно им доверяю.
– И когда мы обсудим условия сотрудничества? – спрашивает Виктор.
Всё-таки он молодец. Приходится отдать должное его выдержке и самообладанию.
Сумел бы я играть с его спокойствием? Не зная ни поля, ни противников, ни правил игры. Может, и в самом деле в нём есть что-то, чего нет у меня?
– После ужина, в восемнадцать тридцать.
– Ну, а мне когда к вам на приём? – подаёт голос Калима.
– Как только освобожусь. Примерно в восемь часов вечера.
– Молодец, – она хлопает в ладоши. – Всех развёл, каждому по мышеловке. А сейчас чем будем заниматься?
– Ну, как же? – я чувствую усталость. – До ужина ещё есть время. Давайте заканчивать с трёхсторонним соглашением.
– Постойте-ка – поднимает руку Герман. – А откуда нам известно, что он ещё парочку-троечку каких-то трюков не припрятал? Сейчас мы о чём-то договоримся…
– Ещё раз повторяю: я договариваюсь только с Калимой и Светланой.
– Так и я о том же, – невозмутимо откликается Герман. – То, что ты называешь "Светланой", состоит на самом деле из трёх человек.
Я молчу. Никогда ещё с такой силой не чувствовал себя марионеткой. Почему-то вспомнился снегопад далёким морозным утром и беспорядочный рой белых точек на фоне серого покосившегося забора. Чувствую сожаление по своим брошенным приятелям: КАМАЗ, соевая корова… не будет Николай смазывать трубопроводы.
Проржавеет всё…
– Максим, – басит Виктор. – И всё-таки, как с секретами?
– Конечно, есть!
Все замерли. Только Калима чуть выпрямилась, с интересом прислушиваясь к нашей перепалке.
– И когда ты их откроешь?
– Как только почувствую на горле ваши пальцы…
IY
Судовая кухня мне не нравится.
Пища чересчур острая, беспорядочно приправленная несовместимыми специями. Я вожу вилкой по тарелке, с немалым трудом выуживая из залитой соусом ёмкости варёную фасоль. Эх, как там моя машина? И пожарил бы я себе картошки. Без соли, без перца. Только масло, да головка чеснока. И чтоб никакого кетчупа. Кетчуп – это для нерадивых стряпчих, скрывающих ненависть к своим клиентам за острыми приправами.
– Тебе не нравится мой кок? – спрашивает Калима.
Она сидит рядом и видит нерешительность, с которой я приступаю к очередному блюду.
– Нет, не нравится, – отвечаю, как есть. – Мне кажется, твой кок больше занят своими нездоровыми привычками, чем заботой о моём желудке.
– Калима, – откликается с другого конца стола Герман. – Максим – великолепный повар! Критика коллег – это у него профессиональное…
– Ты умеешь готовить? – вежливо спрашивает Калима.
– Умеет ли он готовить? – подаёт голос Виктор. – Ты ещё спроси, обучен ли он грамоте?
– Светлана, – чуть повысив голос, обращается Калима. – Ты несколько дней прожила с Максимом, какое его самое любимое блюдо?
В наших путалках Света всё больше отмалчивается. Глаза не прячет, улыбается, но сама старается говорить поменьше: на прямые вопросы отвечает односложно, а косвенные пропускает мимо ушей.
Другое дело, если спрашивает Калима. Надо признать, что в плане налаживания контактов, равных нашей хозяйке я ещё не встречал. Иногда мне кажется, что она в своих шортах и с голодным крокодилом посреди австралийских болот сумела бы договориться.
– Не знаю, – ответила Светлана. – Он ни разу не повторился.
Её голос не дрогнул. Жаль. А я вот часто вспоминаю наш последний день. Пожалуй, я был счастлив. Это было сравнимо с тем, как дети начинают ходить, разговаривать.
Потом ты с ними сидишь за букварём, сотни раз повторяешь одни и те же сочетания гласных с согласными, и вдруг они начинают читать. Фантастические ощущения! Так и любовь. Всё вокруг, да около… И вроде бы ни о чём, ни цветов, ни поцелуев, только взгляды, вздохи, случайные касания… И вдруг…
– Где ты научился готовить? – возвращает меня в кают-компанию голос Калимы.
Приходится вернуться.
– Есть такая страна – "Голодная".
– Это как?
– В том смысле, что кроме тебя никто жрать не приготовит. А так как делать "как все" не приучен, пришлось овладеть поварским делом, как искусством.
– Но кто-то же тебя учил, – не унимается Калима. – Кто-то же был рядом? Не по книжкам же ты учился…
– Конечно, конечно, – я утвердительно киваю головой, вытирая салфеткой уголки рта. – Была одна женщина…
– Вау! – вопит Герман. – Женщина! Даёшь про женщину!
– Калима, – гудит Виктор. – Он у нас не просто повар, он и рифмоплёт и ушедав.
Стихи пишет с лёту…
– Точно, – кричит Герман. – Светка у нас танцует, а Максим – поёт, сладкая парочка…
После того, как все вопросы были обсуждены, тарелки побиты, а соглашения подписаны, жёсткость и нервозность в отношениях пропали без остатка. Теперь в нашей кампании царили смех, шутки и взаимопонимание. Вот только Светлана упрямо избегает даже взгляда в мою сторону. Да Калима продолжает удивлять своей загадочностью.
Не понимаю её, не чувствую…
– "Ушедав"? – недоумевает Калима. – Прошу простить мой русский. Что значит "ушедав"?
– В том смысле, что катком по ушам, как начнёт истории рассказывать…
– А ты не перебивай, – неожиданно обрывает его Светлана. – А то не начнёт.
После такой поддержки, конечно же, уклониться от рассказа было никак нельзя.
– Это длинная и грустная история, дамы и господа, – осторожными покашливаниями я вежливо прочищаю горло. – Боюсь вас утомить…
– А ты не бойся, – успокаивает меня Калима. – Мы выносливые. Да и времени у нас: ещё двое суток перехода…
– Давай, давай, – подбадривает меня Герман.
– Когда это у тебя весёлые истории были? – посмеивается Виктор.
Светлана ничего не говорит. Но она смотрит на меня, и я вижу, как у неё блестят глаза, и ничего другого мне уже не нужно. Да и нет меня уже здесь. Весь – там…
Царёвой кухаркой была молодая красивая женщина. Звали её Варварой, и никакими другими талантами, кроме гладкой нежной кожи, кротостью и умением вкусно готовить, она не отличалась. Только для этой истории другие таланты без надобности.
Сейчас, когда поварское искусство, как и любое другое, поставлено на фабричную основу, трудно представить привилегированное положение человека, которому доверен желудок, а значит и здоровье первого лица в государстве. Тут тебе и отдельное помещение, и ход отдельный, чтоб значит, ошибки никакой не вышло. Это для прочих огромная кухня с целой бригадой поваров и подсобников. А для царя-батюшки одна Варвара в сторонке от всех готовила.
Конечно, царством-государством эту долину, затерянную среди высоких гор и непроходимых лесов, назвать можно было лишь с очень большой натяжкой. Тем не менее, на полях трудилось тысяч десять крестьянских душ, перевалы от гостей непрошеных охраняла сотня бойцов пограничной дружины. Да покой мещан-обывателей стерегли две сотни солдат. Они же лишали голов несчастных, кому эти самые головы не по чину высоко заносило.
И головы, что очень важно, рубили взаправду, несмотря на игрушечность державы.
Царь-батюшка, не самый умный, не самый глупый, не злой и не добрый, словом, царь как царь, – что вы, царей не видели? – был ещё не стар, но в летах, любил свою страну, любил жизнь, любил и попить, и покушать… Кухарку свою он тоже любил.
Отчего же не любить того, кто тебя вкусно кормит? Да и она не упрямилась: во-первых, власть, она и в глуши, среди гор, властью остаётся. А на красоту да молодость всякий позарится: нет у человека выше мнения о себе, чем своё собственное. Вот всяк и норовил хозяином себя показать, да мнения Варькиного не спрашивать. Но как слушок прошёл, что сам царь… ну, вы понимаете… Тут, конечно, народишко и отвалил. Служивые-то вот они, прямо на дворцовой площади топоры острят да колья густо жиром натирают. Ежели под топор не повезёт, то уж на колу покорячишься. Не до молодки будет…
И всё бы так и текло своим чередом, если бы однажды мельник не заболел. Муку пшеничную да ржаную, через серебряные сита царёвые сеяную, только он ко дворцу отвозил, да из рук в руки Варе и сдавал. А тут скрутило старика, – все мы из одного теста: с годами моложе не становимся, – срок подходит, а везти муку во дворец нет никакой возможности. Вот он и отправил сына своего старшего. Езжай, мол, Иван, ко дворцу к заднему крыльцу. Да смотри, муку кухарке из рук в руки передай. Не забудь, зовут Варей… не дай Господь злодей какой на дороге станет, да муку нашу белую из зерна отборного подменит…
– Да понял я, батя, – отмахнулся молодец, стеганул коней да и подался во дворец судьбе своей чёрной навстречу.
Что говорить? Встретились, снравились, слюбились. Да и как им не полюбить друг друга? Варвара-то во дворце кого видела, кроме старых генералов, шёлковыми платочками слюни вытирающих, да солдат, службой ушибленных. А тут молодец, косая сажень в плечах, высокий, улыбчивый, ржаным духом пропахший! А рожь золотая, она же сколько солнца до покоса в себя впитывает? Кто же перед солнцем устоит?
А у молодца что? Не так, что-ли? Он же всё больше под трёхпудовыми мешками пот собственный глотал, да пьяных возчиков материл, что вечно заторы у ворот мельницы устраивали. Где же ему красу девичью видеть? Работа каторжная, потому и доход, и почёт труду мельника немалый. Да только за день так умаешься, что вечером на девичьи посиделки в соседнее село в часе ходьбы – крепко подумаешь, прежде чем идти.
Пришла к ним любовь. Не спрашивая, пришла.
Будто аркан накинула…
Поначалу прятали свои чувства от себя, потом друг от друга. Вот только Варвара теперь всё чаще пекла, а Иван всё чаще во дворец наведывался. Пришло время, и открылись у них глаза, и была любовь, и небо в алмазах, и поняли они, что пропали. Не простит им царь этой любви. Ни ему, ни ей. Оба-то уже не дети малые.
Ясно им, что рано или поздно всё откроется. Хорошо, как поздно, а если рано?
Он поднялся на ноги. Тёмная линия на востоке почти сливалась с горизонтом. Это была Африка.
"Воинствующий примитивизм, – сказал он себе. – Ревность оглупила тебя, и ты потерял остроту восприятия. Ведьма теряет свой дар, переспав с мужчиной, ведьмак – ревнуя женщину…"
III
– Что ж, – внушительный бас Виктора выдавал усталость и удовлетворение человека, сознающего важность проделанной работы. – Итоговый документ на три четверти готов. Если претензий к последнему черновику нет, думаю, пора его передавать на обработку юристам. Потом ещё неделя на вычитку и тонкую доводку, а там и подпишем…
– Это ты, что ли, подписывать будешь? – неприятным голосом спрашивает Герман.
– Нет, не я, – спокойно отвечает Виктор. – Подпишут партнёры, указанные поимённо в первых пунктах устава и учредительного договора.
Мне их перепалки и колкости безразличны. Инициатива Виктора, взявшего на себя роль посредника и ответственного секретаря в наших переговорах – тоже. Кроме того, Виктор представляет интересы Светланы, которая молчит и во всём соглашается со своим духовным поводырем. Здесь, конечно безучастным оставаться тяжело. Но я пытаюсь.
Удивительный человек!
– Мне не совсем понятно, с чьим юристом будет советоваться Светлана, – говорю тихо, но внятно. – После того, как мы закончили обсуждение основных вопросов, приводить наши договорённости в соответствие с действующими международными нормами будут, насколько я понял, юристы Калимы. Несложно себе представить, чьи интересы будет отстаивать итоговый документ после этой обработки. Свой экземпляр я отправлю в Женеву. А куда и кому отправишь свой экземпляр ты, Светлана?
– У Светланы нет этих проблем, – немедленно вмешивается Виктор. – Я её юрист, она доверяет моей компетенции…
Удивительный человек. И разносторонний.
– Виктор, – мой голос тих и спокоен. Я – сама кротость. – Твоё имя мне известно.
Когда будет нужен твой голос, я тебе скажу об этом. Светлана, проснись, ты – наш равноправный компаньон. Я хочу слышать твоё мнение: кто будет отстаивать твои интересы в международном арбитраже, если я или Калима нарушим условия соглашения?
– Виктор! – она отвечает звонко, с вызовом.
Я качаю головой. Вот это гипноз! Учиться тебе у него, Максик, нужно, а не ёрничать да насмехаться.
– Светлана, – стараюсь держать себя в руках, но бешенство уже бурлит в крови и распирает грудь. – Виктор изъясняется только на одном языке – на русском…
– Как и ты, – запальчиво перебивает она меня.
– Верно, – покорно соглашаюсь с ней, – потому я и не претендую на роль специалиста по таким сложным вопросам.
– Это моё дело…
– Максим, – насмешливо вмешивается Калима. – Но ведь это и в самом деле её выбор…
– Точно, – поддакивает Герман. – Это её дело!
Роль Германа во всей этой истории мне совершенно непонятна. Поначалу тихий, даже какой-то пришибленный, за прошедшие две недели он воспрял, расправил плечи и начал задирать всех, кого ни попадя. Меня, Светлану, Виктора и даже Калиму.
Наглость его растёт день ото дня, но никто не даёт ему отпора. Я – потому что мне всё равно. Виктор – потому что он тут на тех же правах, что и Герман.
Светлана… Светлана молчит, преданно, по-собачьи, глядя на Виктора своими азиатскими глазами, которые сводят меня с ума. Чёрт бы его подрал! Что он там с ней делает в постели?! Что он с ней делает такого, чего не делал я?! Что она в нём нашла такого, чего нет у меня? Пусть скажет!
Уродом себя чувствую. Клоуном.
– И если уж речь о сложных вопросах, – продолжает Герман. – Скажи, Максим, а на какую роль претендуешь ты?
Я чувствую их взгляды и понимаю, что его вопрос – лишь отголосок какого-то спора; что-то такое они говорили обо мне. А теперь, вот, Герман решился спросить.
– Странный вопрос, – я пожимаю плечами. – Не уверен, что вообще претендую на какую-то роль.
– Да ладно тебе, не скромничай, – по всему было видно, что Герман решил идти до конца, и останавливать его никто не собирался. – Как тебе роль Господа Бога?
Этакий добренький всезнающий, всепрощающий Максим…
Я смотрю на него и чувствую скуку. Что там у него налито в стакане? Уж точно не томатный сок.
– Да ты не отмалчивайся, – напирает Герман. – Тем более что вопрос-то совсем простой: будь у тебя власть Господа, как бы ты разделался с Виктором?
– Предоставил бы его самому себе, – вырвалось у меня и тут же зазнобило: почему-то показалось, что не следовало этого говорить, будто не ко времени внутри что-то открылось. И ещё я почувствовал злость от его вторжения и напора. – Тебе-то что до всего этого?
– А ты об этом спроси у нашей хозяйки.
А вот это что-то новенькое: в его голосе впервые проскальзывают нотки высокомерия.
Я перевожу взгляд на Калиму. Уж не спит ли он с ней?
– Калима, – чувствую, как деревянеет язык. – Я интересуюсь знать, что здесь делает Герман?
– Максим, – ласково отвечает Калима. – Я с этими людьми знакома чуть больше двух недель. Это твои друзья. В недалёком прошлом – товарищи. А некоторые из них, я бы рискнула сказать – весьма близкие к тебе люди… – она смеялась надо мной! – Я думала, тебе так будет легче! Это ведь ты настоял, чтобы при обсуждении договора нас было больше, чем двое…
Я поражён точности, с которой она выбирает слова. Всё верно. Это мои друзья. Мы вместе росли, становились старше, женились. Потом крестили детей и ломали голову над тем, что подарить своим крестникам на день рождения. Где это всё? Как странно… вместо того, чтобы объединиться против чужака, успевшего продемонстрировать свою злобу и жестокость, они ожесточаются против меня.
Я закрываю глаза и пытаюсь расслабиться, спасти рассудок от реальности, в которой люди, которым я готов отдать все свои чувства, жизнь и душу, злы ко мне, или, в лучшем случае, равнодушны.
"Прости им Господи, – еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться от тоски и безысходности. – Ибо не ведают они, что творят".
Вот дела… для них наёмные убийцы Калимы ближе, чем я. Те – понятны в своей жестокости, я – непонятен в своей доброте. И потому, всё-таки, чужак – я, а не Калима.
"Не берите себе близких друзей, кроме вас самих"…
Сознание быстро перелистывает события последних дней, чтобы найти светлые, радостные минуты. В них я бы мог на мгновение укрыться, отдохнуть, привести мысли и чувства в порядок. Две недели… кошмарный сон!
Самым печальным был переход экватора. Я заперся в каюте и мрачно прислушивался к ликующему визгу Светланы, долетавшему из открытого иллюминатора. Когда измазанные сажей матросы, раздобыв у второго помощника запасной ключ, открыли дверь, я, недолго думая, ударил бейсбольной битой, предусмотрительно прихваченной из спортзала, ближайшего по колену. Потом предупредил, что не всегда попадаю по конечностям и буду лупить по "чём попало", если они немедленно не уберутся ко всем чертям. "Черти" засверкали улыбками, и мне тут же пришлось пополнить список своих преступлений ещё десятком ушибов.
Осада продолжалась несколько часов. К переговорам подключились господа офицеры, потом старший помощник пообещал запереть меня в лазарет за хулиганство. Я сообщил о готовности немедленно перейти в лазарет при условии, что там меня оставят в покое. Наконец, появилась хмурая Калима с трезубцем и в короне. Надо отдать ей должное. Насколько "черти" были похожи на измазанных сажей пьяных, неряшливо одетых матросов с дурацкими красными платками на головах, настолько она была похожа на королеву. Я раскис, размяк и уже готов был признать поражение, но она лишь бросила на меня беглый взгляд, в котором была и печаль, и сожаление, кивком головы отправила всех прочь, пожала плечами и ушла. Они оставили мне разгромленную каюту, измазанную с обеих сторон мазутом дверь и горькое чувство досады.
Дверь я снял с петель и выставил в опустевший коридор. Проём занавесил простынёй, проветрил и навёл порядок в каюте. Задраил иллюминатор и, уже на койке, попытался сосредоточиться на чтении Корана. Если бы Аллах не хотел, чтобы они это делали, этого бы не было. А потому – не суди, не твоего ума это дело. Ты думай о своих отношениях с Аллахом. Наступит время, и все придут на суд Его.
Аллах с терпеливыми. "Терпи, будь терпимым, будь стойким и бойся Аллаха, – может быть, тогда ты будешь счастлив!.." Её смех преследовал меня до самого вечера.
– В таком случае, – возвращает меня к действительности сочный бас Виктора. – Будем заканчивать…
– Ещё нет, – прерываю его медоточивую речь. Голос у меня звучит ровно. Всё-таки удалось успокоиться. – Прочти-ка, любезный, ещё раз положение о распределении прибыли и порядке подсчёта голосов.
А что? Пусть читает!
Но он и не думал обижаться. -… Делить на три равные части…
– Нет, – я качаю головой и вижу, как настораживается Калима. А что же она думала?
Что козырный туз в игре только один, что ли? Даёшь козырных тузов по числу рукавов играющих! – Не так. Давайте по-другому. Прибыль и голоса при принятии решений делятся в соответствии с числом реальных входов, которыми владеют участники.
– Что значит "реальных"? – немедленно уточняет Калима.
– Реальными будем считать входы, которыми мы будем пользоваться, чтобы проникнуть внутрь континента, а не те, которые числятся у нас на бумаге.
– Ты хочешь сказать, что не уверен в своих координатах? – забеспокоился Виктор.
– Если в чём я уверен, так это в координатах, – ухмыляюсь ему прямо в лицо. – Не подставят и не подведут.
– Но тогда мне нет смысла разрабатывать ваши входы, – замечает Калима.
– Смысл появится, если будут заключаться сепаратные соглашения между заинтересованными участниками: один владеет входом, другой ресурсами для его эксплуатации. Эти двое смогут договориться. Зачем им мнение третьего?
Все молчат. Обдумывают. Валяйте, думайте. Смысл в тишине, а не в обилии слов.
Слово – темница истины. Истина, втиснутая в рамки слов, чахнет и корчится. Слово уродует её, четвертует тело, насилует душу… И краткость его речей обнажала Истину.
– Всё равно не понимаю, – нарушает молчание Калима. – У меня есть действующий вход; так что же: мне теперь на нём замкнуться и забыть о вас?
Я улыбаюсь, и она тут же осознаёт совершённую ошибку.
– Я даже могу сказать, какой из твоих четырёх виртуальных входов оказался реальным.
Вот так!
– Ну что ж, – не спуская с меня глаз, проговорила она. Губы сжались в одну бескровную линию. – Скажи.
– И если я не ошибусь, ты нам скажешь, сколько уже человек потеряла, в попытке туда пробиться.
– Скажу…
Я беру со стола салфетку, пишу на ней координаты, комкаю и щелчком отправляю записку на её край стола. Очень удачный выстрел, между прочим. Комок бумаги подкатывается к ней прямо в руки. Она, не спеша, его разворачивает. Морщит лоб, что-то припоминая, сжимает салфетку в руке, прячет в кармашек костюма.
Когда она вновь встречается со мной взглядом, я вижу в них настороженность и удивление.
– Восемь.
Шах и мат! В игры они со мной играть вздумали!
– Но это в корне меняет все наши договорённости… – неуверенно нарушает молчание Виктор.
А спеси-то поубавилось! Муж, "упорный в препирательствах"… А что же он думал: во второй раз бесплатно в рай на моём горбу прокатиться?
– Виктор, ты опять что-то напутал! С тобой я ни о чём не договаривался, да и не о чём мне с тобой договариваться. У тебя ничего нет, что было бы мне нужно.
Я вдруг чувствую во взгляде Калимы восхищение.
– Максим, если ты знаешь, какие из двенадцати входов будут реальными, то, наверное, будет лучше их объявить…
– Зачем это? Лучше не будет. Да, я знаю, а вы – нет. Ну и что? Ничего не изменилось. Без твоих денег и флота, Калима, наши входы так и останутся набором цифр на салфетке. Ресурсы как были у тебя, так они у тебя и остались. Просто задача осложняется тем, что через одни входы попасть внутрь несравнимо труднее, чем через другие…
– Но это означает, что с этой минуты условия диктуешь ты.
Я качаю головой:
– Тебя удивляет, что меня это устраивает?
Но она не закончила:
– И, судя по твоему лицу, наибольшее число реальных входов досталось тебе.
Я пожимаю плечами: зачем спорить с очевидным?
– А как быть с ней? – она кивает головой в сторону Светланы. – Ты заварил эту кашу…
– Никак, – я пожимаю плечами. – Пока у тебя есть надежда, что под координатами Светланы прячется что-то реальное, она – полноправный участник нашего договора.
Загрузим её друзей рутинной, административной работой, чтоб не хулиганили, а сами займёмся чем-нибудь творческим.
– У меня уже есть администрация…
– Значит, – я делаю вывод, – работать они будут у меня.
– Нельзя ли помедленней? – не выдерживает Света.
За последние две недели это первые её слова, которые я могу отнести на свой счёт.
Стыдно упускать такую возможность поговорить с любимой женщиной.
Я и не упускаю.
– Отчего же? Можно. Входы входам – рознь. И отличаются они не только геометрией створа, как ворота от дверей или от форточки. Они отличаются ещё и протяжённостью тоннеля, его изгибами и скоростью потока воды. Эти параметры могут облегчить, а могут осложнить реализацию проекта. Не всё равно, каких усилий и жертв будет стоить проход внутрь континента…
– Ты хочешь сказать, – перебивает меня Виктор. – Что Светлане достались "невыгодные" входы?
Я долго молчу, собираясь с силами, чтобы ответить, а не запустить ему в голову чем-нибудь тяжёлым.
– Ты обманул меня? – вмешивается Светлана.
Я смотрю на её чуть подрагивающие от обиды губы и почему-то не чувствую сожаления.
– Какая трогательная сцена… Тебя? Света, помилуй, при чём тут ты? Это его я обманул, – я киваю в сторону Виктора. – И уж поверь, получил от этого большое удовольствие.
– И что же дальше? – интересуется Герман.
– Сценарий прост. Наш триумвират в силе. Подписываем глобальное соглашение, с учётом моих замечаний, разумеется. Потом, чтобы не распылять силы, я называю магистральный вход, которым внутрь континента можно будет попасть на обычной подводной лодке, не теряя времени, людей и батискафы, – краем глаза вижу, как катает желваки на скулах Калима. – С вами я заключу трудовое соглашение, по которому вы от моего лица возьмёте на себя административные вопросы, ну, а я займусь любимым делом.
– Каким же? – справляется Калима.
– Буду плевать в потолок и смотреть мультики про дядюшку Скруджа.
– Здорово, – она восхищённо щёлкает языком. – Но для этого нужно много трудиться.
– Что ж, для того, чтобы не работать, я готов работать до седьмого пота.
Наш трёп грубо прерывает Виктор:
– Что значит "рутинная административная работа"?
– Строительство шлюза, персонал станции, транспорт, обеспечение, связь с внешним миром… да мало ли? Если мы найдём там что-нибудь стоящее: нефть, руды… то придётся заняться строительством портового терминала, вижу большие проблемы с перегрузкой. Доставка пионеров, их обслуживание… Работы хватит.
– И ты им всё это доверишь? – Калима оставила свой игривый тон. Вопрос звучит здраво, она встревожена.
– Конечно, – я насмешливо скольжу взглядом по напряжённым лицам и останавливаюсь на Светлане. – Это мои друзья, я их люблю, и абсолютно им доверяю.
– И когда мы обсудим условия сотрудничества? – спрашивает Виктор.
Всё-таки он молодец. Приходится отдать должное его выдержке и самообладанию.
Сумел бы я играть с его спокойствием? Не зная ни поля, ни противников, ни правил игры. Может, и в самом деле в нём есть что-то, чего нет у меня?
– После ужина, в восемнадцать тридцать.
– Ну, а мне когда к вам на приём? – подаёт голос Калима.
– Как только освобожусь. Примерно в восемь часов вечера.
– Молодец, – она хлопает в ладоши. – Всех развёл, каждому по мышеловке. А сейчас чем будем заниматься?
– Ну, как же? – я чувствую усталость. – До ужина ещё есть время. Давайте заканчивать с трёхсторонним соглашением.
– Постойте-ка – поднимает руку Герман. – А откуда нам известно, что он ещё парочку-троечку каких-то трюков не припрятал? Сейчас мы о чём-то договоримся…
– Ещё раз повторяю: я договариваюсь только с Калимой и Светланой.
– Так и я о том же, – невозмутимо откликается Герман. – То, что ты называешь "Светланой", состоит на самом деле из трёх человек.
Я молчу. Никогда ещё с такой силой не чувствовал себя марионеткой. Почему-то вспомнился снегопад далёким морозным утром и беспорядочный рой белых точек на фоне серого покосившегося забора. Чувствую сожаление по своим брошенным приятелям: КАМАЗ, соевая корова… не будет Николай смазывать трубопроводы.
Проржавеет всё…
– Максим, – басит Виктор. – И всё-таки, как с секретами?
– Конечно, есть!
Все замерли. Только Калима чуть выпрямилась, с интересом прислушиваясь к нашей перепалке.
– И когда ты их откроешь?
– Как только почувствую на горле ваши пальцы…
IY
Судовая кухня мне не нравится.
Пища чересчур острая, беспорядочно приправленная несовместимыми специями. Я вожу вилкой по тарелке, с немалым трудом выуживая из залитой соусом ёмкости варёную фасоль. Эх, как там моя машина? И пожарил бы я себе картошки. Без соли, без перца. Только масло, да головка чеснока. И чтоб никакого кетчупа. Кетчуп – это для нерадивых стряпчих, скрывающих ненависть к своим клиентам за острыми приправами.
– Тебе не нравится мой кок? – спрашивает Калима.
Она сидит рядом и видит нерешительность, с которой я приступаю к очередному блюду.
– Нет, не нравится, – отвечаю, как есть. – Мне кажется, твой кок больше занят своими нездоровыми привычками, чем заботой о моём желудке.
– Калима, – откликается с другого конца стола Герман. – Максим – великолепный повар! Критика коллег – это у него профессиональное…
– Ты умеешь готовить? – вежливо спрашивает Калима.
– Умеет ли он готовить? – подаёт голос Виктор. – Ты ещё спроси, обучен ли он грамоте?
– Светлана, – чуть повысив голос, обращается Калима. – Ты несколько дней прожила с Максимом, какое его самое любимое блюдо?
В наших путалках Света всё больше отмалчивается. Глаза не прячет, улыбается, но сама старается говорить поменьше: на прямые вопросы отвечает односложно, а косвенные пропускает мимо ушей.
Другое дело, если спрашивает Калима. Надо признать, что в плане налаживания контактов, равных нашей хозяйке я ещё не встречал. Иногда мне кажется, что она в своих шортах и с голодным крокодилом посреди австралийских болот сумела бы договориться.
– Не знаю, – ответила Светлана. – Он ни разу не повторился.
Её голос не дрогнул. Жаль. А я вот часто вспоминаю наш последний день. Пожалуй, я был счастлив. Это было сравнимо с тем, как дети начинают ходить, разговаривать.
Потом ты с ними сидишь за букварём, сотни раз повторяешь одни и те же сочетания гласных с согласными, и вдруг они начинают читать. Фантастические ощущения! Так и любовь. Всё вокруг, да около… И вроде бы ни о чём, ни цветов, ни поцелуев, только взгляды, вздохи, случайные касания… И вдруг…
– Где ты научился готовить? – возвращает меня в кают-компанию голос Калимы.
Приходится вернуться.
– Есть такая страна – "Голодная".
– Это как?
– В том смысле, что кроме тебя никто жрать не приготовит. А так как делать "как все" не приучен, пришлось овладеть поварским делом, как искусством.
– Но кто-то же тебя учил, – не унимается Калима. – Кто-то же был рядом? Не по книжкам же ты учился…
– Конечно, конечно, – я утвердительно киваю головой, вытирая салфеткой уголки рта. – Была одна женщина…
– Вау! – вопит Герман. – Женщина! Даёшь про женщину!
– Калима, – гудит Виктор. – Он у нас не просто повар, он и рифмоплёт и ушедав.
Стихи пишет с лёту…
– Точно, – кричит Герман. – Светка у нас танцует, а Максим – поёт, сладкая парочка…
После того, как все вопросы были обсуждены, тарелки побиты, а соглашения подписаны, жёсткость и нервозность в отношениях пропали без остатка. Теперь в нашей кампании царили смех, шутки и взаимопонимание. Вот только Светлана упрямо избегает даже взгляда в мою сторону. Да Калима продолжает удивлять своей загадочностью.
Не понимаю её, не чувствую…
– "Ушедав"? – недоумевает Калима. – Прошу простить мой русский. Что значит "ушедав"?
– В том смысле, что катком по ушам, как начнёт истории рассказывать…
– А ты не перебивай, – неожиданно обрывает его Светлана. – А то не начнёт.
После такой поддержки, конечно же, уклониться от рассказа было никак нельзя.
– Это длинная и грустная история, дамы и господа, – осторожными покашливаниями я вежливо прочищаю горло. – Боюсь вас утомить…
– А ты не бойся, – успокаивает меня Калима. – Мы выносливые. Да и времени у нас: ещё двое суток перехода…
– Давай, давай, – подбадривает меня Герман.
– Когда это у тебя весёлые истории были? – посмеивается Виктор.
Светлана ничего не говорит. Но она смотрит на меня, и я вижу, как у неё блестят глаза, и ничего другого мне уже не нужно. Да и нет меня уже здесь. Весь – там…
***
Царёвой кухаркой была молодая красивая женщина. Звали её Варварой, и никакими другими талантами, кроме гладкой нежной кожи, кротостью и умением вкусно готовить, она не отличалась. Только для этой истории другие таланты без надобности.
Сейчас, когда поварское искусство, как и любое другое, поставлено на фабричную основу, трудно представить привилегированное положение человека, которому доверен желудок, а значит и здоровье первого лица в государстве. Тут тебе и отдельное помещение, и ход отдельный, чтоб значит, ошибки никакой не вышло. Это для прочих огромная кухня с целой бригадой поваров и подсобников. А для царя-батюшки одна Варвара в сторонке от всех готовила.
Конечно, царством-государством эту долину, затерянную среди высоких гор и непроходимых лесов, назвать можно было лишь с очень большой натяжкой. Тем не менее, на полях трудилось тысяч десять крестьянских душ, перевалы от гостей непрошеных охраняла сотня бойцов пограничной дружины. Да покой мещан-обывателей стерегли две сотни солдат. Они же лишали голов несчастных, кому эти самые головы не по чину высоко заносило.
И головы, что очень важно, рубили взаправду, несмотря на игрушечность державы.
Царь-батюшка, не самый умный, не самый глупый, не злой и не добрый, словом, царь как царь, – что вы, царей не видели? – был ещё не стар, но в летах, любил свою страну, любил жизнь, любил и попить, и покушать… Кухарку свою он тоже любил.
Отчего же не любить того, кто тебя вкусно кормит? Да и она не упрямилась: во-первых, власть, она и в глуши, среди гор, властью остаётся. А на красоту да молодость всякий позарится: нет у человека выше мнения о себе, чем своё собственное. Вот всяк и норовил хозяином себя показать, да мнения Варькиного не спрашивать. Но как слушок прошёл, что сам царь… ну, вы понимаете… Тут, конечно, народишко и отвалил. Служивые-то вот они, прямо на дворцовой площади топоры острят да колья густо жиром натирают. Ежели под топор не повезёт, то уж на колу покорячишься. Не до молодки будет…
И всё бы так и текло своим чередом, если бы однажды мельник не заболел. Муку пшеничную да ржаную, через серебряные сита царёвые сеяную, только он ко дворцу отвозил, да из рук в руки Варе и сдавал. А тут скрутило старика, – все мы из одного теста: с годами моложе не становимся, – срок подходит, а везти муку во дворец нет никакой возможности. Вот он и отправил сына своего старшего. Езжай, мол, Иван, ко дворцу к заднему крыльцу. Да смотри, муку кухарке из рук в руки передай. Не забудь, зовут Варей… не дай Господь злодей какой на дороге станет, да муку нашу белую из зерна отборного подменит…
– Да понял я, батя, – отмахнулся молодец, стеганул коней да и подался во дворец судьбе своей чёрной навстречу.
Что говорить? Встретились, снравились, слюбились. Да и как им не полюбить друг друга? Варвара-то во дворце кого видела, кроме старых генералов, шёлковыми платочками слюни вытирающих, да солдат, службой ушибленных. А тут молодец, косая сажень в плечах, высокий, улыбчивый, ржаным духом пропахший! А рожь золотая, она же сколько солнца до покоса в себя впитывает? Кто же перед солнцем устоит?
А у молодца что? Не так, что-ли? Он же всё больше под трёхпудовыми мешками пот собственный глотал, да пьяных возчиков материл, что вечно заторы у ворот мельницы устраивали. Где же ему красу девичью видеть? Работа каторжная, потому и доход, и почёт труду мельника немалый. Да только за день так умаешься, что вечером на девичьи посиделки в соседнее село в часе ходьбы – крепко подумаешь, прежде чем идти.
Пришла к ним любовь. Не спрашивая, пришла.
Будто аркан накинула…
Поначалу прятали свои чувства от себя, потом друг от друга. Вот только Варвара теперь всё чаще пекла, а Иван всё чаще во дворец наведывался. Пришло время, и открылись у них глаза, и была любовь, и небо в алмазах, и поняли они, что пропали. Не простит им царь этой любви. Ни ему, ни ей. Оба-то уже не дети малые.
Ясно им, что рано или поздно всё откроется. Хорошо, как поздно, а если рано?